Помоги проекту - поделись книгой:
— Гарнизон города Берлина на многих участках фронта начал сдаваться в плен. Командир 56-го танкового корпуса, он же командующий обороной Берлина, генерал артиллерии Вейдлинг со штабом уже сдался в плен и скоро будет у меня. Сейчас у меня находится делегация от директора министерства пропаганды доктора Фриче (некто Хайнерсдорф), который является заместителем Геббельса. Делегация сообщила, что доктор Геббельс покончил жизнь самоубийством, Борман и семья Геббельса погибли в имперской канцелярии якобы от взрыва газа. О судьбе генерала Кребса они ничего не знают. Доктор Фриче остался в Берлине самым главным представителем бывшего правительства. Он согласен на капитуляцию и просит предоставить ему возможность выступить по радио и призвать войска и народ сложить оружие и прекратить сопротивление. Он просит нас взять под защиту всех немцев Берлина, говоря, что просит «милости от имени народа, возможности работать для блага человечества».
Маршал Жуков спрашивает:
— Можно ли положиться, что доктор Фриче скажет по радио немецкому народу то, что нужно?
Я ответил, что можно, но под нашим контролем.
За окнами синий рассвет. 6 часов 45 минут второго мая. Вызывает по телефону маршал Г. К. Жуков. После переговоров с ним объявляю всем присутствующим и главным образом делегатам от Фриче:
«Первое. Советское командование принимает капитуляцию Берлина и отдает приказ о прекращении военных действий.
Второе. Оставшиеся немецкие гражданские и военные власти должны объявить всем солдатам, офицерам и населению, что все военное имущество, здания и коммунальные сооружения и ценности должны быть в порядке, ничего не взрывать и не уничтожать, особенно военное имущество.
Третье. Вы, господин Хайнерсдорф, поедете с нашим офицером к доктору Фриче, заберете его с собой на радиостанцию для выступления, затем вернетесь сюда.
Четвертое. Я еще раз подтверждаю, что мы гарантируем жизнь солдатам, офицерам, генералам и населению и по возможности окажем медицинскую помощь раненым.
Пятое. Мы требуем, чтобы не было никаких провокационных действий со стороны немцев, выстрелов или диверсий, иначе наши войска будут вынуждена принять ответные меры».
Делегация от Фриче в дверях сталкивается с прибывшим ко мне генералом артиллерии Вейдлингом. Последний зло покосился на них и проговорил: «Нужно это было делать раньше». Из этих слов стало понятно, что с Вейдлингом не потребуется вести длительных переговоров, а можно будет сразу перейти к делу о безоговорочной капитуляции.
Вейдлинг — среднего роста, сухощавый и собранный генерал. Он в очках. Выбрасывает руку — жест фашистского приветствия. Проверяю документы — они в порядке.
Я спрашиваю его:
— Вы командуете гарнизоном Берлина?
— Да, я командир 56-го танкового корпуса.
— Где Кребс? Что он говорил вам?
— Я видел его вчера в имперской канцелярии. Я предполагаю, что он покончил жизнь самоубийством. Кребс, Геббельс и Борман вчера отклонили капитуляцию, но вскоре Кребс сам убедился в плотности окружения и решил — наперекор Геббельсу — прекратить бессмысленное кровопролитие. Повторяю, я дал моему корпусу приказ о капитуляции.
— А весь гарнизон? Распространяется ли на него ваша власть?
— Вчера вечером я всем дал приказ отбиваться, но... потом дал другой...
Наши воины-гвардейцы ждут. Они не отдыхают, они наготове. И если враг не согласится сложить оружие, они готовы ринуться снова на штурм...
12 часов дня.
Берлинский гарнизон, а также войска СС, охраняющие имперскую канцелярию и остатки гитлеровского правительства, капитулировали. Другого выхода у них не было. Переговоры на КП 8-й гвардейской армии закончились подписанием приказа о капитуляции Берлинского гарнизона.
И думалось мне: пройдет еще несколько дней, и будет подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии в том городе, который был штурмом взят советскими войсками.
С этими мыслями я вышел со своими товарищами на улицу. Вокруг тишина, от которой мы так отвыкли. С непривычки она кажется звенящей. И вдруг мы услышали, как где-то недалеко чеканит шаг строй. Даже не верится, что это наши гвардейцы уже успели приобрести такую слаженность в строю, что они могут так бодро маршировать. Но как же не быть бодрым в такой час! Усталость уступила место бодрости, радости. Строй приближается. Из парка Тиргартен идет рота 79-й гвардейской дивизии. Роту ведет гвардии капитан Н. И. Кручинин. Он только что закончил очистку восточного бункера от фашистов, пытавшихся еще сопротивляться. Там был сделан последний выстрел в полосе 8-й гвардейской армии. Последний выстрел — и гвардейцы вышли из боя на центральную улицу Берлина строевым шагом. Какая выправка, сколько радости на лицах воинов-победителей! Слышится голос запевалы, и вот уже песню дружно подхватили все:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов!
На улицах Берлина разливается русская, советская песня.
Три круга над Веной
Кончался март сорок пятого. Всю первую половину месяца над раскисшей землей висели низкие облака, то и дело шел дождь, а с утра десятого повалил мокрый снег. В тот далекий непогожий день противнику ценой огромных потерь удалось вклиниться в нашу оборону северо-восточнее озера Балатон. Гитлеровское командование делало судорожную попытку удержать нефтеносные районы Венгрии, прикрыть подступы к Австрии и юго-восточным границам Германии. Однако его усилия ни к чему не привели.
Вернувшись из разведывательного полета утром 15 марта, майор Михаил Батаров, не успев вылезти из кабины Яка, крикнул:
— Братцы, все! Выдохлись Гансы! В землю зарываются!
А в середине дня в полк поступил приказ командующего 3-м Украинским фронтом маршала Советского Союза Толбухина о наступлении.
Выйдя из землянки командного пункта, я собрал личный состав 611-го авиаполка. В сложнейших погодных условиях мы сбили за десять дней тридцать фашистских самолетов, успели во время операции «пересесть» на новые, лучшие по той поре самолеты в мире, Як-3, полностью были укомплектованы летным составом. Вот что значит мощь государства!..
Весть о наступлении летчики встретили дружным «ура!».
Как только позволила погода, в воздух поднялась шестерка Як-3, которую повел на прикрытие войск 4-й гвардейской армии майор Батаров. Товарищи говорили, что Батарову везет на встречу с противником, как опытному грибнику. «Повезло» ему и на этот раз. В районе Секешфехервар истребители обнаружили около двадцати бомбардировщиков, прикрываемых парой истребителей. В течение двух минут запылали один из «мессершмиттов» и «фоккер». Второй «мессершмитт» удрал с поля боя, а «фоккеры», сбрасывая бомбы на головы собственных солдат, ринулись врассыпную. Преследовать их группа Батарова не могла — нельзя оставлять свои войска без прикрытия.
Так вступил 611-й истребительный авиационный полк в бои за окончательное освобождение Венгрии. Передышек мы уже не знали. Погода улучшалась. Враг, пытаясь хотя бы приостановить войска 3-го Украинского фронта, старался подтягивать резервы, перегруппировывать части, цеплялся за промежуточные рубежи, бомбил наши наземные войска, противоборствовал в воздухе.
17 марта 6-я гвардейская танковая армия прорвала линию обороны противника западнее Будапешта, к 21 марта войска фронта заняли города Секешфехервар и Веспрем — главную базу «мессершмиттов» и «фоккеров» в Венгрии.
Ведя непрерывные бои в воздухе, наш полк перелетал с аэродрома на аэродром, чтобы не отстать от стремительно продвигающейся пехоты и танков. Наступление велось невиданным темпом. Враг откатывался к границам Австрии.
Мы обратили внимание на то, что «мессершмитты» и «фоккеры» в последнее время лезут на большие высоты.
— Как думаешь, Миша, почему? — спросил я Батарова.
— На синтетике летают, — не задумываясь, ответил майор.
Он был прав: на больших высотах двигатели, питаемые синтетическим горючим, грелись меньше.
— Это тот случай, когда небо кажется с овчинку, — сказал кто-то из летчиков.
К вечеру 1 апреля штаб полка получил приказ перебазироваться на аэродром Трауэсдорф, уже на территории Австрии. Несколько часов назад войска фронта освободили город Шапрон. Открывалась дорога на Вену.
В сумерках личный состав полка строился на летном поле: наконец-то все собрались вместе, впереди ждали новые перебазирования, и, предвидя их, мы решили провести митинг.
Свежело. Слышались шутки летчиков, смех девушек-прибористок и оружейниц. Невдалеке темнели силуэты боевых машин. Я подумал, что скоро их зачехлят. Мысль была непривычной, странной. Только за нынешний день мы сделали 73 боевых вылета, а сколько их будет завтра и послезавтра?..
Младший лейтенант Щетинкин, вернувшийся днем из разведывательного полета над Баденом и Медлингом, не заметив меня, говорил приятелям:
— Какая уж теперь война? Над Венским лесом летал! Над тем самым, что в «Большом вальсе»...
В его голосе звучало сожаление, что «опоздал», попал к шапочному разбору. Он был молод, младший лейтенант Щетинкин, ему только-только стукнуло двадцать, и он, как все молодые летчики, прибывшие на пополнение в феврале, завидовал двадцатипятилетним «старикам», дравшимся в полку еще над Кубанью.
Понять Щетинкина я мог, но думать, как он, не имел права. Ведь тот же Щетинкин сообщил, что в Венском лесу обнаружено большое скопление немцев, что на подступах к Вене они спешно занимают оборонительные рубежи.
К тому же в сердце не утихала боль: недавно в воздушном бою погиб старший лейтенант Саша Сальников. Тогда я не мог знать, что гибель этого чудесного товарища и пилота — последняя потеря полка. Я знал другое: конец войны близок, но еще не наступил, и драться предстоит, как прежде, яростно и беспощадно.
— Равняйсь!.. Смир-р-рно!.. Товарищ подполковник, личный состав полка для проведения митинга построен!
Я подал команду «вольно». В темнеющем воздухе смутно белели десятки лиц.
Наш полк, родной 611-й истребительный авиационный полк! Родившийся в грозном сорок первом, сформированный под Ашхабадом, до которого так далеко, что и не верится, будто мы там были. Полк, созданный из выпускников военных школ и училищ, не имевших боевого опыта и превратившихся в грозных мастеров воздушного боя! Полк, начавший боевые действия 1 января 1943 года на Кавказе, сражавшийся над Кубанью, Молдавией, в небе Румынии, Болгарии и Югославии, очистивший небо Венгрии и теперь вступивший в Австрию!
Мы хорошо помним волны Черного моря, разлив Днестра и затянутые тучами отроги Карпат. Помним, как вспыхивала порохом перкалевая обшивка фюзеляжа и крыльев подбитых «чаек», как возвращались на родной аэродром самолеты с разбитым бронестеклом и выведенными из строя рациями. Помним таких, как Абас Рзаев, который, рискуя жизнью, прикрыл своего ведущего группы... Помним, как предавали земле останки товарищей, как плакали над свежими могилами девчонки-мотористки и оружейницы, не дождавшиеся своих младших лейтенантов и сержантов. Помним, как эти хрупкие девчушки не спали по ночам, отлаживая моторы и вооружение боевых машин, как волокли к самолетам перед вылетами на штурмовку тяжелые бомбы...
Я открыл митинг.
На аэродроме Трауэсдорф полк задержался до 7 апреля. Отсюда мы произвели 145 боевых вылетов, прикрывали наземные части, штурмовали плавсредства врага на Дунае, сбили пять вражеских самолетов и подбили еще четыре, подавили огонь двух полевых батарей, взорвали четыре машины с боеприпасами.
Вена была окружена. Нас ознакомили с воззванием Военного совета фронта к жителям города, которых призывали бороться с фашистскими оккупантами, препятствовать гитлеровцам в минировании города и вывозе материальных ценностей.
Личному составу частей фронта, в том числе и летных, разъяснялось, что при овладении австрийской столицей важнейшей задачей является сохранение города, его культурных и исторических памятников. Наша авиация получила приказ, запрещающий бомбить Вену. В пределах города разрешалось только штурмовать живую силу и технику врага.
Этот приказ я получил днем 6 апреля. Внезапно зазвонил телефон, и я услышал голос командира авиадивизии генерала Бориса Александровича Смирнова:
— Товарищ подполковник, возьмите план Вены!
— План передо мной, товарищ генерал, — ответил я.
— Тем лучше. Найдите на нем дворец Франца-Иосифа... Нашли?
— Так точно.
— Слушайте приказ. В 15.00 поднять три экипажа опытных летчиков. Самолетам сделать над дворцом Франца-Иосифа, следуя в хвост друг другу, три круга. После каждого круга выпускать красную ракету. Наблюдать за ответным сигналом. Высота полета над дворцом — 400 метров... Задание ясно?
— Можно узнать о цели полета, товарищ генерал?
— В городе ожидается выступление австрийских патриотов! Командование фронта намерено согласовать с ними план совместных действий. Вы меня поняли?
— Так точно!
— Назовите фамилию ведущего. Фамилии остальных можете доложить после вылета.
Все просто! Я должен послать в полет над Веной трех товарищей, и лететь им нужно на ничтожной высоте. А война кончается, и все летчики мне одинаково дороги, как пальцы на собственной руке.
Я спросил:
— Товарищ генерал, хотя бы прикрытие для этой тройки? Ведь на высоте четыреста метров даже из автомата сбить могут!
Я не глядел на подчиненных, но знал, что они смотрят на меня. Чувствовал их взгляды.
— Сбить могут, угадали, на войне это случается! — ответил генерал и твердо закончил: — Прикрытия не разрешается. Пойдут только три экипажа. Назовите фамилию ведущего!
— Товарищ генерал! Ведущим пойду я сам, а ведомыми...
Командир дивизии перебил:
— Вам участвовать в вылете не разрешаю! Уговаривать не пытайтесь. И думайте быстрее: до вылета пятнадцать минут!
— Тогда разрешите доложить фамилии летчиков через пять минут.
Генерал помолчал и согласился:
— Хорошо. Жду.
Я положил телефонную трубку, оглядел летчиков:
— Товарищи, нам поручают выполнение важного и опасного боевого задания...
На меня смотрели внимательные глаза друзей. Собранных. Строгих.
Разъяснив сущность поставленной задачи, я сказал:
— Кто хочет лететь — прошу встать...
Встали все, как один человек. Майоры Чурилин, Батаров, Оськин и Мошин, капитаны Логвиненко и Сошников, старшие лейтенанты Гришин и Трусов, лейтенанты Беляев, Шувалов, Мордовский, Рыжов, младшие лейтенанты Егорыхин, Щетинкин и Щелкунов: командиры эскадрилий и звеньев, асы и новички. Русые, темноволосые, голубоглазые и черноглазые. Рослые и невеликие ростом, широкие в плечах и по-юношески тонкие. Весь полк. Плечом к плечу. И, значит, выбирать все равно приходилось мне.
— Капитан Сошников... — сказал я. — Ведущим. Младший лейтенант Щелкунов — ведомым. А третьим... Лейтенант Рыжов!
Они остались в землянке: сухощавый, щуплый на вид капитан Иван Иванович Сошников, высокий, порывистый лейтенант Василий Павлович Рыжов и застенчивый двадцатилетний младший лейтенант Василий Александрович Щелкунов, которого никто не называл иначе, как Васей.
Я с таким же основанием мог выбрать и других. Но Чурилин, Батаров и другие асы только что вернулись из полета, а капитан Сошников сегодня еще не поднимался в воздух. Сошников, очень спокойный, дисциплинированный, имевший на счету 18 сбитых «мессеров» и «фоккеров», был идеальным «ведущим». Под стать ему был лейтенант Рыжов. Ну а если лететь предстояло Сошникову, то следовало взять и его постоянного ведомого младшего лейтенанта Щелкунова. Он обладал классической осмотрительностью в воздухе, прямо-таки неожиданной для недавнего выпускника училища. Восемьдесят вылетов было за плечами Щелкунова, и он всегда самым первым замечал противника.
Проинструктировав экипажи, я сказал:
— За «верх» не беспокойтесь. Возьму грех на душу. Прикрою парой Яков.
Не сказал только, что прикрывать буду сам с майором Оськиным — давним моим напарником, хладнокровным и бесстрашным летчиком.
Пять минут истекли. Я позвонил генералу Смирнову.
— Вылетайте! — приказал генерал.
Во второй половине дня небо очистилось, и на землю сошло солнце. Нам с майором Оськиным, летевшим на высоте три тысячи метров, город виделся сквозь полосы светлых размытых облаков неким подобием огромного, высвеченного солнцем чертежа, разрезанного синевато-серой лентой реки. Скошенные на виражах коробки домов, тонкие паутинки улиц, окружности и прямоугольники площадей, черточки мостов через Дунай, черные клубы дыма в районе вокзала и ярко-белые, будто ватные, дымки пушечных выстрелов вблизи окраин...
Первым освобожденным городом, который я увидел с борта истребителя, был Краснодар. Он казался мертвым. Разбитые дома без крыш, рухнувшие на улицы стены зданий. Отступая, гитлеровцы пытались сровнять его с землей. Я никогда не считал себя человеком слабонервным, но тогда защипало в глазах и в горле остановился соленый ком.
Мне довелось увидеть с борта истребителя и родной город Гуляй-Поле, родной хутор, где жили в оккупации мои отец с матерью. К тому времени я уже насмотрелся на варварства фашистов. Меня уже не могло потрясти зрелище пепелищ, голых печных труб на месте хат и бурьяна на пашнях. Тогда меня потрясло, что родная хата цела! Я пролетал над нею. И из собственного сада меня обстреляли из спаренных установок «эрликона». Вражеские зенитчики вели огонь из-под тех деревьев, что сажали мои дед и прадед. Я развернул свой истребитель, спикировал на сад и всадил в «эрликон», рискуя попасть в хату, весь запас свинца...
Поделиться книгой: