Помоги проекту - поделись книгой:
Лагерь на берегу Гилюя
В вездеход набилось столько народу, что среди геологов и геофизиков трудно было отличить «своих» трассировщиков. Ребята в основном были молодые и все одеты в черные или защитного цвета брюки и куртки с большими накладными карманами. Одни устроились на сиденьях, другие сели к ним на колени, третьи, протиснув ноги между инструментами, стояли в открытом наполовину кузове вездехода. Шофер — человек новый, это его второй выход на трассу — еще раз обошел вездеход, оглядел, прислушался к двигателю и полез в кабину. До выхода на трассу он ежедневно, с утра до вечера, возился с вездеходом, изучал его, ездил вокруг лагеря, спускался к реке и взбирался по кручам, совершал немыслимые виражи. Машина была неновой, он осваивал ее с завидным терпением и тщательностью. Рядом с водителем устроился Петр, изыскатель. У него живые глаза на подвижном лице, крепкий ряд белых зубов. Он отличался от остальных черной водолазкой и охотничьим ножом на поясе. Отыскивая глазами трассировщиков, с которыми мне предстояло идти в маршрут, я заметил, что лица ребят невеселы и все поглядывают на другой вездеход, помощнее; он стоял неподалеку от нас, и возле него хлопотали шесть человек. Они загружали машину спальными мешками, продуктами, стропами, топорами — собирались к месту, где два дня назад затонул вездеход.
Владимир Лейкин, старший инженер трассировщиков (все называют его Владимиром Семеновичем, а он всего на несколько лет старше остальных), высокий молодой человек с огненно-рыжей головой, припухлыми веками, не поддающимся загару лицом, подошел к кабине и, стараясь перекрыть шум двигателя, крикнул:
— Петя, будете возвращаться — возьми контрольные 126 и 127 пикетов, получается большое расхождение.
Достаточно было пробыть в лагере несколько часов, чтобы понять причину общего напряжения: вездеход, затонувший вездеход. Трассировщики должны были в двадцати километрах от основного разбить промежуточный лагерь, с тем чтобы начать пробивать трассу дальше на восток. На пятнадцатом километре пути оказался заросший высокой травой проран с мшистыми кочками. Вмиг машина начала погружаться в воду. Успели только выскочить и спасти приборы и рацию...
Лейкин был молчаливее остальных ребят, и все понимали, что он чувствует свою вину за утонувший вездеход. Для изыскателей потеря вездехода — дело серьезное, без него по тайге много не пройдешь. А Владимир Семенович был руководителем трассировщиков в тот день, когда вездеход затонул в марях. В общем, вины его и не было, но все понимают, как ему нелегка. Он тоже поглядывает на шестерку спасателей.
Таким же замкнутым я увидел Владимира в первый день своего приезда в партию.
Вертолет шел из поселка Тындинский на северо-восток, за Становой хребет, с грузом для геологов, и пилот согласился подбросить меня в верховья реки Гилюй, в одну из ближайших изыскательских партий.
С воздуха лагерь изыскателей открылся неожиданно. Среди ле^ са, на высоком берегу реки я вдруг увидел палатки с дымящимися трубами. Казалось, это село. Не хватало лишь церквушки. Пока мы кружили над рекой, из палаток вышли люди. Вертолет завис над квадратом, очерченным белыми стволами берез, но вдруг взмыл из-за встречного ветра и опустился на песчаной косе.
На берегу, у самой воды, стоял человек. Это и был Владимир Лейкин. Черная спецовка сидела на нем мешковато. Он смотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом.
Нас разделял узкий приток реки,
— Александр Алексеевич в лагере? — спросил я. В Тынде мне сказали, что Побожий на Гилюе.
— Нет, — ответил Владимир, — Побожий на трассе.
Откровенно говоря, я не без волнения ждал встречи с начальником экспедиции Мосгипротранса Побожим. Много слышал о нем, читал его статьи, очерки, книгу о его нелегких и счастливых изыскательских дорогах. Этот человек уже в тридцать третьем году начал изыскания трассы Байкало-Амурской магистрали. В те годы только намечалось общее направление магистрали от Тайшета до Советской Гавани на Тихом океане. Позже, во время войны, Александр Алексеевич пробивал трассу железной дороги Комсомольск-на-Амуре — Советская Гавань, которая станет теперь частью Байкало-Амурской магистрали. Почти повсюду на востоке страны, где строили железные дороги, знают и помнят Александра Побожия.
...Наш вездеход, набитый людьми, тронулся с места. Казалось, все почувствовали облегчение, но не успели мы проехать и пяти метров, как машина остановилась. Кто-то из ребят глянул за борт и с горькой иронией заметил:
— Выходите, наш броневичок разулся.
Больше всего ребята переживали за шофера, который всякую неполадку относил на свой счет. На сей раз сломался гусеничный палец, и гусеница опала. Неожиданно подошел Побожий. Это был человек крепкого, крестьянского телосложения, с крупными чертами лица, на котором полевая работа оставила следы. Внимательный, изучающий собеседника взгляд и иронические морщинки в уголках глаз. Обращаясь к шоферу, он спокойно, но твердо сказал:
— Возьмите только трассировщиков.
Ребята выбрались из машины, забрали приборы и скрылись в лесу. Шофер и Петр принялись ремонтировать гусеницу.
Наконец вездеход двинулся в путь. Но вскоре за лагерем, в лесу, мы встретили ушедшую вперед группу. Ребята просто-напросто спрятались в тени деревьев, а теперь снова облепили вездеход, устраиваясь кто как. Начался перевал. Машина с трудом преодолевает крутой подъем, мотор работает на форсированных оборотах. Каждый раз, когда шофер переключает скорость, кажется, что мотор вот-вот заглохнет. Едва выехали из леса, как нас обдало жарким воздухом, и за вездеходом пристроился жужжащий рой мошкары и слепней. День обещал быть изнурительным: еще не было девяти часов, а на безоблачном небе солнце уже палило вовсю. Удивительно быстро в этих местах согреваются воздух и земля. Утром от холода не хочется носа высунуть из спального мешка, но не успеешь умыться ледяной водой в реке, как низкие тучи исчезают, небо становится глубоким и синим, а солнце — жарким.
Впереди открылось поле и за ним — хребты. По левому борту вездехода пошел темно-зеленый высокий лес, значит, недалеко и река. Действительно, вскоре сквозь деревья заблестел Гилюй. Лес стал темнее и гуще, подул свежий, прохладный ветер. Среди деревьев показались люди. Когда подъехали ближе, я узнал Всеволода Алексеевича — начальника гидрологической партии. Он со своими ребятами раньше всех уходил из лагеря и никогда не ждал вездехода. В эти дни они шли по Гилюю, определяя горизонты реки, изучая ее режим, глубины и те места, где должны будут встать мостовые переходы.
Вездеход остановился. Ребята повыскакивали из машины и направились к маленькой речушке. Ледяная вода приятно холодила ноги: сапоги быстро остывали. Подошел Всеволод Алексеевич и, протягивая руку, сказал:
— Снимаем продольный профиль притока Гилюя.
— Какого притока? — не понял я.
— Из которого вы только что пили воду. Удивлены? Это сейчас он такой, а по весне, когда пойдет вода с хребтов, этот приток станет совсем другим. Отсюда до впадения в Гилюй всего один километр. Представляете, что будет, когда горизонт Гилюя поднимется? Этот приток превратится в настоящую разбухшую горную речку. Вот мы и изучаем режим реки на пересечении с трассой...
Я вспомнил, что уже видел в этих местах дороги, взбиравшиеся на мосты. Но самое удивительное, что под мостами не было никаких речек. Оказывается, дело в том, что, когда настанет пора муссонных дождей, а они летом иногда идут месяцами, в пологих местах, в логах образуются десятки и сотни речушек.
Вскоре после встречи с гидрологами через поле к реке ушли геологи и геофизики.
Накануне поздно вечером мой сосед по палатке Халим Абду-лович, начальник геофизической партии, говорил о ребятах:
— Хороший народ и вполне готовы к самостоятельной работе. Хочу отправить их в другие партии... Не знаю, как воспримут. Здесь они подучились; трасса у нас нелегкая, земля скована вечной мерзлотой, под землей льды — словом, ребятам было на чем поучиться.
Кстати, льды обнаружили еще в тридцать восьмом году буровыми скважинами. На нашем участке они встречаются часто, но залежи не сплошные. Вот мы и должны нанести контуры льда, чтобы выбрать наилучший вариант для трассы. Возможно, трасса обойдет эти участки.
— Как же вы наносите контуры? Буровых я не видел.
— Нанести контуры буровыми практически невозможно. Представляете, сколько придется пробурить скважин? Ведь участок нашей экспедиции — двести километров, и обследовать его предстоит за один сезон. А мы устанавливаем в земле электроды на определенном расстоянии друг от друга, пропускаем через них ток и измеряем падение напряжения, которое зависит от сопротивления грунта. Поскольку лед имеет очень большое сопротивление, мы можем уверенно оконтурить любой участок. У геологов и так работы по горло: исследование земляного полотна для основания мостов, поиск строительных материалов, грунта для отсыпки земляного полотна. Изыскательские партии нашей экспедиции идут от Тынды на восток буквально по цепочке. Мы от Тынды на 38-м... Вторая партия на сто десятом километре, третья на сто тридцать пятом, следующая на сто девяностом. А еще одна — от будущей трассы БАМа идет в Якутию, на Чульман. Вот я и хочу предложить своим самостоятельную работу в одной из этих партий...
В кузове стало свободнее, и оставшиеся оживились. Петр перебрался из кабины и сел, свесив одну ногу за борт. Как-то заметнее стали ребята-эвенки. Двое из них, тихие и скромные, стояли, а третий — Володя сидел на борту с топором в руке и изредка спрыгивал, расчищая дорогу, чтобы не испытывать лишний раз машину. Рядом со мной — вчерашняя пара, им лет по восемнадцать, не больше.
...Вчера вечером я спустился к реке и прошел на косу, где высадился с вертолета. На отмели лицом к реке сидели парень и девушка. Видимо, я нарушил их уединение, они поднялись и медленно пошли вдоль берега у самой воды. Он обнял ее за плечи осторожно, едва касаясь рукой, и перебирал пальцами ее светлые длинные волосы. Я не хотел им мешать и, оставив их у воды, пошел стороной, по гравию, возвращаясь в лагерь. На скамейке против нашей палатки сидел Петр и смотрел на реку. В сумеречном, лиловом воздухе серебрилась излучина реки, и только огненные языки солнца, скрывшегося за горизонтом, еще проступали из-за темной стены леса. Молодая пара едва заметным силуэтом виднелась у воды.
— Красиво, — сказал Петр, когда я подошел и сел рядом. — Просто картина... Они практиканты, вместе учатся в техникуме под Москвой...
Вездеход медленно продвигался вперед. Практиканты Сергей и Лена стоят вместе. Рядом с ними подруга Лены — Таня. Она чуть постарше и уже окончила техникум. Петр достает из кармана початую пачку печенья и всей троице выдает по целому, а остальные разламывает и делит на всех. Сергей немного смущен. Таню я обычно видел в камералке, за чертежами. Она из тех красивых девушек, внешность которых обязывает к сдержанности и простоте. Казалось бы, что сейчас в ее внешности и одежде ничего не изменилось, лишь одна новая деталь — косынка, но этого оказалось достаточно, чтобы поверить в то, что работа в поле естественна для нее...
Река осталась в стороне. Вездеход буквально ползет на брюхе в сплошной болотной жиже. Жара, высокое солнце, в воздухе ни ветерка. Шофер ведет машину но старому следу, но иногда след теряется в воде. Это гусеницы вездехода разрушили мшистый верхний покров, и проступил подтаявший лед вечной мерзлоты. Тогда вездеход отползает в сторону и оставляет новый след. Впереди показалось озеро. Оно похоже на блюдце, закольцованное зелеными хребтами. Когда смотришь на далекую синеву озера, видишь легкую рябь его поверхности, кажется, ощущаешь его свежее дыхание и прохладу.
— Вот и Карасево озеро, — говорит Петр, словно отмечая часть пути, которая уже пройдена.
— И в нем есть караси? — спрашиваю неуверенно.
— А как же, разве вы не видели, каких вчера карасей пекли на вертеле? Ребята садятся вечером в моторку — и по Гилюю вверх, а там недалеко.
Карасей я действительно видел и даже отведал, но как-то мне и в голову не пришло, что за ними отправляются так далеко.
Вездеход движется рывками. Шофер взмок, снял рубашку. Ведет машину по целине. Дорогу впереди затопило. Время от времени он встает на подножку, держась одной рукой за баранку, и внимательно всматривается вперед. За всю дорогу не сказал ни слова и, если разговаривает, то это скорее диалог с машиной или внутренний монолог. Его можно понять: машина непослушна, отнимает много усилий и, кажется, вот-вот подведет и шофера и нас. Мрачный, он снова вылез на подножку и резко затормозил. Впереди замаскированная травой канава с глубоко осевшим дном; пройти ее невозможно. Ребята вышли и начали отыскивать объезд.
— Придется развернуться, — говорит Петр и показывает на ельник: — Там, пожалуй, можно объехать.
Вездеход развернулся, пополз назад и в обход. Но, войдя в плотный ельник, снова остановился. На этот раз сам, без помощи зло сплюнувшего шофера.
Володя, эвенк, начал разжигать костер. Потом извлек откуда-то два гибких шеста, воткнул оба в землю под углом, с наклоном, и на пружинящие концы повесил чайники с водой. Постепенно от тепла шесты согнулись, и чайники опустились к самому огню.
Из кузова выгружают треноги, рейки, ящики с нивелирами.
— Ждать вездехода не будем, — говорит Петр. — Здесь напрямик два километра.
Достали сахар, масло, хлеб. Петр предупреждает меня, что еды до конца дня не будет, и поэтому лучше сейчас подкрепиться как следует. Петр договорился, что шофер будет нас ждать к концу дня у сто сорокового пикета.
Солнце палит нещадно. Кажется, марям нет конца. Иногда впереди появится лес со спасительной тенью, но едва добредешь до него — он оказывается редким... Каждый шаг отнимает много сил. Мох пружинит, и, пока поднимаешь одну ногу и делаешь шаг, вторую затягивает. Пот застилает глаза, мошкара заедает. Идем цепочкой. Ребята уже скрылись впереди, где лес кажется гуще. Иду последним и несу нивелир. Передо мной — Таня. Чувствуется, что она может идти быстрее, но, не показывая этого, идет чуть впереди меня. Иногда, чтобы передохнуть и подольше подержать сапоги в ледяной воде, я останавливаюсь, и она, не слыша моих шагов, оборачивается и ждет.
Наконец вошли в лес. Лена сидит на сваленном дереве, и Сергей, стоя на коленях, заново обматывает ее ноги портянками.
— Вот и пикет, — сказал Петр и указал на еле заметный в траве колышек. Рядом был вбит другой, полуметровый — сторожок. — Отсюда и начнем нивелировку участка.
Сторожок не дает затеряться точке, обозначающей пикет. Вот так, с этих колышков, и начинается дорога. Какое трогательное название — «сторожок»... Он сторожит уже отмеченное человеком место... На срезе сторожка масляной краской написаны цифры и буквы. Из написанного я разобрал лишь цифру 195 и понял, что это номер пикета. Впереди открылась ровная нитка просеки.
— Сейчас начнем производить двойную нивелировку, — объясняет Петр, — а затем данные отметок рельефа сличим и, если окажутся большие расхождения, придется нивелировать в третий раз.
Петр и Таня взяли нивелиры, остальные — рейки и пошли: рейка — через сто метров нивелир, затем на следующем пикете еще рейка... Так отметки поверхности земли все время передаются, как по цепочке, и получается связка. Вперед ушел Петр со своими реечниками — двумя тихими эвенками, за ними Таня с Сергеем и Леной.
— Начали! — кричит Таня.
И Сергей пошел на отметку. Татьяна двигалась от колышка к колышку спокойно, без единой жалобы на жару, без единого вздоха от комаров. Только изредка просила у Сергея «Дэту» и слегка натирала жидкостью руки. Когда я видел, что с нивелиром трудно перейти заболоченное место — один шаг — и угодишь в топь, я пытался взять у Тани нивелир и помочь, но она отказывалась и, подхватив треногу на худенькие плечи, перепрыгивала с кочки на кочку без видимых усилий. И по-прежнему она была прекрасна. Я задумывался: почему она отказывается от помощи? И выходило, что она права. Она выбрала себе профессию, возможно нелегкую, но доставляющую ей радость, и не хотела при трудностях делать для себя никаких поблажек. Вспоминаю, как Побожий говорил, что «в изыскательской партии, будь ты ее начальник, инженер, не должен пугаться самой черной работы, которой, конечно, на изысканиях хоть отбавляй. Все должны хорошо владеть топором, уметь найти пропитание и разжечь в любую погоду костер, быстро «читать» местность, знать приметы, ориентироваться без компаса».
Наконец вошли в более плотный и высокий лес. Просеки нет, на деревьях — засечки, чтобы пройти и не сбиться с дороги. Издали засечки белеют, как ориентиры. Здесь всего две недели назад прошли трассировщики с замерами, проложили нитку трассы, забили пикеты и сторожки. В стороне видно стоянку: каркас от палатки, остатки дров, след костра.
От колышка к колышку, снимая отметки рельефа земли, трассировщики двигаются по направлению к лагерю. Где-то справа остался Гилгой. Мы идем по равнинной части будущей трассы. Однако трасса пройдет и по берегу реки, где Гилюй не имеет пойменной части. Это участок самый сложный. В тех местах, где горы обрываются прямо к реке, но обрывы не очень высоки, хотя и круты (изыскатели называют их прижимами) «полки» для дороги будут вырубаться прямо в породе. На протяжении девяти километров пять таких прижимов. В одной из наших вечерних бесед Побожий рассказывал, что строительство железной дороги через безжизненное пространство стоит дорого и надо изыскивать возможности удешевить его... Для того, чтобы доказать целесообразность данного, например, варианта с прижимами, надо пройти по тому варианту трассы, который отрицаешь. Необходимо, чтобы свою часть работы выполнили трассировщики, чтобы геологи произвели исследования грунта дна, гидрологи изучили режим реки, скорость течения, возможность размыва насыпи, чтобы специалисты решили, каким материалом отсыпать эту насыпь, какие потребуются защитные сооружения — дамбы, траверсы... «Если уйдем в реку, — говорил Побожий, — должны будем рядом искать материал или добираться до породы и из нее делать отсыпку. Хотя в предварительных прикидках мы уверены, что пойдем на прижим, но в конечном счете все сведется к стоимости двух вариантов. Изберем более дешевый. А надежность обеспечим в любом случае». Когда я спросил, почему не вести дорогу в глубине тайги, уйдя подальше от прижимов, от реки, Побожий ответил, что, если подняться выше прижимов, на пересечении местности встретится множество логов, которые по весне затопит вода, и через которые придется строить большие мосты. «Это самая трудная трасса в моей жизни, — говорил Александр Алексеевич. — Здесь, почти на всем ее протяжении, вечная мерзлота. В долинах под мшистыми марями — линзы льдов. Нет ни троп, ни дорог; реки, хребты и огромнейшие таежные пространства. Будущая железная дорога складывается по частям, как книга по главам».
Многое приходится учитывать изыскателям при выборе трассы. Наряду с тысячами мелочей надо предусмотреть близость месторождений полезных ископаемых, перспективы развития промышленности и сельского хозяйства. Например, при выборе направления магистрали на восточном плече на пути встало препятствие — водохранилище Зейской ГЭС, которое скоро разольется за плотиной в верховьях реки Зеи на двести километров. У изыскателей было два варианта: пойти ниже плотины, но тогда придется перед Зеей пробивать через хребет трехкилометровый тоннель; или обойти водохранилище с «хвостовой» части — и для этого выстроить мосты на притоках Зеи, у которых высокие горизонты. Остановились на втором варианте. Почему? Во-первых, не нужно будет пересекать хребет и пробивать тоннель, а во-вторых, и это главный момент, уйдя на север, трасса охватит большие лесные массивы, что в перспективе означает освоение нетронутых, новых районов края...
Кажется, нашим рабочим километрам не будет конца. Татьяна по-прежнему бодро вышагивает от пикета к пикету. Установит в вязкую топь нивелир, возьмет отметку по рейке Сергея, запишет, затем повернется на сто восемьдесят градусов, крикнет Лене: «Покачивай», запишет показания по ее рейке, спрячет в карманы брюк карандаш с полевой книжечкой, возьмет на плечо треногу и дальше, к следующему пикету.
Петр с ребятами ушел далеко вперед и больше не появился. Из леса мы вновь вышли на ровные мари. Жара несносная, и комары вконец одолели. Все время хочется пить. Иногда попадается прошлогодняя брусника, но стоит остановиться и начать собирать ее — ноги утопают в жиже. Когда мы снова вошли в лес, нас поджидал Володя, посланный Петром. Петр просил поторапливаться.
В седьмом часу, закончив работу, мы подошли к условленному сто сороковому пикету, но вездехода не было.
— Может, заблудился, — вслух размышлял Петр, — человек он новый в этих местах... Хорошо, ты выйди на след, — сказал он Володе, — посмотри, может, он не понял, где ждать, и вернись к нам. А мы пока пронивелируем сто двадцать шестой и сто двадцать седьмой пикеты, — и Петр указал в сторону марей.
Прошли по открытой местности, закончили работу у пикетов и вышли к протоке. Володя уже ждал нас. Вездехода не было.
— Что будем делать? — спросила Таня.
— Сначала для порядка напьемся воды, — ответил Петр. У него был такой вид, словно он только что плотно поужинал, а не бродил по топям. — Теперь перемотаем портянки и вместе выйдем на след. Если не повезет, придется вернуться туда, где оставили. Может, он не сумел ничего сделать и ждет? Тогда мы пойдем вдвоем с Володей, а вы отправитесь в лагерь...
День клонится к вечеру. Оранжевый закат вырисовывает очертания холмов. Комары поутихни. Ребята отвинчивают нивелиры и складывают треноги вместе с рейками у дерева, возле 126-го пикета.
Пошли. Хочется только одного: твердой почвы под ногами. Впереди два перевала, и до них далеко. Справа открылось озеро. Подсвеченное закатом, оно было похоже на светящуюся чашу.
И вдруг вдали мы заметили машину. Лена и Сережа, шедшие впереди, побежали. Но оказалось, что это буровой станок. И, только пройдя озеро, мы наконец увидели вездеход. Прибавили шаг, но чем ближе подходим, тем становится тревожнее. Шофера нет. Видимо, машина сломалась вторично, и он отправился в лагерь за помощью.
— Но почему не подождал? — вслух рассуждает Петр. — Может, решил, что вернее будет послать за нами вездеход из лагеря? Странно...
Петр с Володей пробуют завести машину. Во рту пересохло. Вместе с жаждой мучит голод. И, как сказал Сережа, есть хочется сейчас же, здесь, на месте. Но надо идти и идти, а каждый шаг становится все тяжелее.
— Упаковать нивелиры в ящики, — доносится голос Петра, и по его интонации все понимают, что придется шагать пешком.
Идем по низине. Впереди и слева темнеют хребты, и тени их стелются внизу, отчего кажется еще темнее. Стараемся идти между следами от гусениц вездехода, но под ногами не становится тверже. Резиновые сапоги скользят, и не видно, куда ступаешь. С трудом вытягиваешь сапоги из жижи, и с каждым шагом ноги разбухают от мокрых портянок. Небольшая остановка — и тело покрывается холодным потом. С каждым новым броском тяжесть в коленях усиливается. А ребята, притихшие, поглядывают на луну, на спелые, вызревшие звезды. Чувство голода прошло, но жажда усилилась.
Часам к одиннадцати подошли к перевалу. Но странная вещь — вместо тяжести от подъема неожиданно почувствовали облегчение. Пошли быстрее — ступили наконец на твердую землю.
Пот обливает лицо, шею, но шагается легко, словно отвязали от ног пудовые гири.
На вершине, перед спуском, решили отдохнуть. Сергей лег прямо на землю, вытянул ноги и положил под голову руки. Лег и я. Тело отходит быстро, но холодная влага сковывает до озноба. Особенно мерзнут ноги. Вдруг Сергей вскочил:
— Кто-то идет...
Решили, что Сережа шутит, ведь до лагеря остался всего один перевал. Но тут, прислушавшись, поднимается Петр.
— Идут, — говорит он.
В темноте между деревьями показались два движущихся луча.
— Это, наверное, Владимир Семенович, — сказала Таня.
И вновь я подумал, что не случайно ребята называют Владимира Лейкина по имени и отчеству. Было в нем что-то, что вызывало уважение. Ребята обрадованно закричали, и из леса ответили два человека. Действительно, один был Владимир Семенович, а второй — Юрий Иванович, тот, которого всегда посылали на выручку. Выручать — хорошая профессия. Юрий Иванович без лишних слов выложил перед нами пару буханок хлеба и две банки тушенки.
— Дойдем до протоки, и там закусите, — сказал Владимир Семенович, и мне послышались в его голосе теплые нотки.
— Шофер вернулся? — спросил Петр.
— Да.
— Он не должен был уходить, — настаивает Петр.
— Не знаю. Он надеялся, что вездеход, ушедший со спасателями, уже в лагере, да и человек он новый для полевых работ.
У протоки Петр нарезал своим ножом буханки, открыл тушенку. Поели и запили холодной водой. Через полчаса уже были в лагере. В каждой палатке нас ждали с горячим чаем.
Утром Петр позвал меня в камералку. Таня наносит на миллиметровку отметки рельефа, пройденного нами вчера с нивелирами пятикилометрового участка. Я удивился: участок казался мне ровным, как этот стол. На бумаге же он выглядел изломанной, неровной линией с перепадами высот.
В лагере ждут вертолет. Побожий собирается на базу в поселок Тындинский. Последнее распоряжение Владимиру Лейкину. Спасатели сообщили по рации, что вездеход удалось поднять, и Побожий говорит, что трассировщикам необходимо выйти на спасенном вездеходе на двадцатый километр и разбить промежуточный лагерь. Время не ждет. Надо идти дальше на восток.
Золотой Родник
Живая вода
— Это было здесь, — сказал товарищ Дава. — Начало великой битвы. В народе существует поверье: кто напьется из этого родника, станет стократ сильнее. Тогда мы, воины Сухэ-Батора, пили из него. Бой шел день, ночь и снова день. Четыреста наших и десять тысяч врагов. Зеленые холмы стали красными, и воды реки отяжелели от крови...
Поделиться книгой: