Гроза над крышами

— Выше помещаются Купцы и Денежные8^{. Над ними — почтенные собрания тех мозгомудрых, кто трудится исключительно напряжением ума, а не руками. Как то: Книжники, Анжинеры, Лекари...}

— Вижу, знаешь. Далее.

— Выше пребывают благородные Дворяне, не имеющие титулов. Над ними — Дворяне титулованные, и на самой вершине — светлое величество король с фамилией.

Он помолчал. Как и ожидал, последовал не лишенный вкрадчивости вопрос:

— А выше?

Тоже не мозголомка!

— Выше, в неизреченной высоте, — Создатель наш, Творец всего сущего, живого и неживого, разумного и неразумного, растущего, бегающего и ходящего...

Он долго еще излагал Учение, не забыл упомянуть, что Служители Создателя, из каких бы ни происходили, приравнены к благородным нетитулованным Дворянам. На сей раз Брюзга его не прерывал — какие могут быть прерывания, когда излагается Учение?

— Ну что же... — заключил Брюзга. — В твоем Школариуме, я погляжу, дело поставлено лучше, чем в иных некоторых, к коим мы еще присмотримся пристально... Будут ли вопросы, собратья?

К некоторому удивлению Тарика, рот раскрыл Никакой:

— А скажи-ка, Школяр, какая разница между, скажем, графом и графиней?

Тарик ответил без промедления:

— Графиней в женском роде именуется благородная дама, до замужества титула не имевшая, но вышедшая замуж за обладателя такового. Благородная девица, обладающая наследным титулом, именуется в мужском роде «господин граф», каковое наименование сохраняет и в том случае, когда выходит замуж за обладателя иного титула либо не имеющего такового. То же касается девиц и дам, получивших титул в пожалование от светлого короля. Сему установлению не подлежат члены королевской фамилии, где принцами именуются персоны сугубо мужского пола, а принцессами — сугубо женского.

И замолчал, подумав ехидно: «Что, выкусил?»

— Кто родитель? — спросил толстяк.

В Школариуме таких вопросов не задавали: Титоры и так знали, кто у кого родитель... но может, на квартальных испытаниях так и положено? Тарик ответил чистую правду:

— Лавочник, ваша ученость, мясник! — И не без гордости добавил: — Лавка под золотым трилистником9 ^{с грамотами на торговлю копченостями и холодцом.}

— И сосисками торгует?

— А как же, ваша ученость. И перчеными, и с молотым орехом, и с прочими всевозможными приправами. У лучших колбасников и коптильщиков квартала берем.

— И где помещается лавка родителя?

— В Гиацинтовом переулке, ваша ученость, под нумером шестнадцатый и вывеской «Дедушкины яства».

— Это ж в двух шагах от меня! — воскликнул Пузан, расплывшись толстощеким лицом. — Ля как-то не заглядывал в Гиацинтовый... Нужно будет кухарку послать, непременно. Копченые перченые сосисочки — благолепно весьма, особенно с добрым жбаном...

— Гхм! — громко сказал Брюзга.

Именно произнес, а не откашлялся. Пузан чуточку смущенно замолк. Пожалуй что, вопросы таковые к испытаниям и в квартале не относились... и Тарик готов был побиться об заклад, что у папани вскоре прибавится покупатель, причем из тех, что берут помногу.

— Ну что же... — сказал Брюзга. — Я так полагаю... — И он показал остальным три пальца (совершенно непонятный Тарику жест). — Или будут возражения, собратья? Нет возражений... Служитель, озаботьтесь...

Тарик знал, что сейчас произойдет, уже семь раз за сегодня наблюдал это приятное, что скрывать, зрелище — на испытаниях в Школариуме сов вручали Титоры, а в квартале, ага, другие порядки... И сам расстегнул три верхних пуговицы кафтанчика. Подошедший служитель привычно оттянул левую полу, проткнул ее коротким шильцем и прикрепил к сукну сову. Как и предписывалось, Тарик во все время этой короткой процедуры ел преданными глазами Наставников, а потому не видел, какой совы его удостоили (хотя определенные надежды всерьез питал). Только проходя к своему месту, не удержался, скосил вниз глаза, и душа его возликовала: сова золотая, да вдобавок, как и полагалось на квартальных испытаниях, от нее свисает на палец толстый крученый шнурок — желто-чернокрасный, цветов штандарта королевства! И папаня с маманей возрадуются, и в родном Школариуме ждет уважение!

Потом испытывались оставшиеся Школяры — с разными итогами. Но никто не провалился, никто не попал на «кобылу». Когда все завершилось, встал и Брюзга, и двое других, заскрипели стулья — это вставали Титоры, а за ними и Школяры, заранее наученные церемонии. Даже порольщик стоял.

— Что вам сказать, любезные мои... — начал Брюзга почти задушевно. — Пять золотых сов, три красных, три белых. Бывало получше, но и теперь неплохо. Вот только этот дуболом... — он поморщился. — Ну ничего, мы еще посмотрим, что за разгильдяи в том Школариуме засели, непременно посмотрим... Вот что я вам хочу сказать в заключение, хорошие мои: вы и не ведаете, в какое счастливое время живете! Скверно вас дерут... почитай, что не порют, а гладят. Вот нас не только в ваши годы, айв молодости пороли так пороли! Не было нынешних слюнявых глупостей: ах, шесть розог, ах, дюжину, а больше и не дозволяется, чтобы попочки не страдали... А у нас в прежние года ставили песочные часы и драли, пока последняя песчинка вниз не пересыпется. А часы, между прочим, были и на три минуты, и на шесть, а то и на дюжину. И поролыцикам было настрого приказано не прохлаждаться, розгами махать, как мельница крыльями машет в ветреный день. Не только Школяров и Подмастерьев, но и Студиозусов пороли, невзирая на происхождение. И Офицеров пороли — всех, кто ниже полковника, а уж они поголовно были Дворяне. И Чиновных пороли первых трех рангов, и даже, случалось... — он скомкал фразу. — Ну, это прошлые дела... К чему я клоню? К тому, что людей воспитывали — не чета нынешним. Поротые Офицеры отвоевали у зловредного Батарама и устье Тилутаны, и все Зеленое Заречье — а испоротые и устье, и Заречье потеряли. И так — чего ни коснись. Кто знает, если бы великого Гаремата Корария не пороли и в Школариуме, и в университете, он, может, и не прославил бы науку нашего королевства на весь мир...

Глаза его блестели, на впалых щеках появились красные пятна. Правда, на сей раз он витийствовал недолго и вскоре торжественно объявил:

— Испытания закончены, Титоры и Школяры могут отправляться по домам!

Первым, подметил Тарик, вскочил Пузан — ага, наступил обеденный час, и толстяк думал в первую очередь об ублажении чрева. У него у самого посасывало под ложечкой — но, в отличие от иных Школяров, мчавшихся к выходу вприпрыжку, он посчитал, что должен шагать неспешно, солидно, как и подобает не просто выдержавшему квартальные испытания, а удостоенному золотой совы с почетным шнурочком

Глава 2 ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ

П

ройдя по пустому гулкому коридору, распахнув тяжелую

дверь (привратник, конечно, и не подумал утруждаться ради такой мелочи, как Школяр), спустившись по невысокой лестнице в шесть каменных ступенек, Тарик оказался на обширном дворе, окруженном затейливой чугунной оградой. Высокие ворота затворены, и на прямоугольных серых плитах не видно конского навоза. Дело тут явно не в распорядительности дворника — просто не видно ни одного экипажа: надо полагать, нет таковых у господ Наставников, невелики персоны по квартальным меркам...

Слева за воротами возвышался круглый каменный столб с мирообразом10^{. А у открытой калитки прохаживался взад-вперед Титор Кардош, которому вроде бы и не было нужды тут оставаться. Беспокойно как-то прохаживался, словно бы в волнении. Завидев Тарика, он, казалось, не просто обрадовался, а натуральным образом просиял, заспешил навстречу. Тарик не ускорил шагов. Титор Кардош по прозвищу Долговяз, в общем, не хуже и не лучше других, так что не было причин выказывать ему особенное уважение...}

— Мои горячие поздравления, Тарик! — выпалил Долговяз. — Оправдал мои усилия, не подвел учителя!Как выражались в таких случаях Школяры промеж себя, талдыка цвел и пах. Ну, еще бы — успех Школяра был и успехом Титора, или попросту талдыки (но храни вас Создатель употребить это непочтительное прозвище при Титоре — полдюжины розог схлопочете!). Тарик выжидательно молчал.

— Пойдем-ка... — Зачем-то опасливо оглянувшись, Долговяз взял Тарика за плечи и вывел в калитку. — У меня к тебе будет серьезный разговор...

— Меня дома ждут, — буркнул Тарик, только чтобы отделаться. На самом деле ему некуда было особенно торопиться: маманя, конечно, ждала с нетерпением, но вовсе не требовалось нестись домой сломя голову, тем более что Школяру, одетому по форме, надлежит «шагать по людным местам степенно и чинно, без припрыгиваний, маханий руками и гримасничанья лицом».

— Мы и по дороге поговорить можем, — сказал Долговяз. — Тарик, ты ведь уже хороших годков достиг, еще два месяца — и перейдешь в Подмастерья, должен понимать взрослые вещи... И память у тебя хорошая. Должен помнить все, что говорил Наставник Филодош... ну, главный на испытаниях. Верно ведь?

— Верно, — осторожно согласился Тарик, все еще не понимая, куда талдыка гнет.

— Помнишь, как он сказал: испоротые офицеры потеряли и устье Тилутаны, и все Зеленое Заречье?

— Ну, помню...

— А что это означает?

— Ну, что потеряли...

— Тарик, Тарик... Пора бы знать в твои годы: частенько у иных слов есть двойной смысл... Неужели не знаешь?

— Знаю...

— Был там двойной смысл! — сказал Долговяз прямо-таки торжествующе. — Ни устья, ни Заречья наше славное королевство так и не отвоевало. А потеряли мы эти земли при короле Дазоре Третьем, да утешит Создатель его душу в Счастливых Полях. Значит что? Значит, сей Филодош допустил словесное «осуждение величества». Что несравнимо по тяжести с «оскорблением величества», однако ж законами королевства карается. Понял теперь, чему ты стал ушеслышцем?

— Понял вроде... — сказал Тарик, ошарашенный лихостью, с какой Долговяз поиграл словами так, что они стали означать караемый проступок, «осуждение величества». Первый раз с таким столкнулся.

— Это еще мелочи, а вот если мы дальше пойдем... Слышал ведь, как Филодош говорил: великий Гаремат Корарий, не будь он порот и в Школариуме, и в университете, чего доброго, не сделал бы своего гениального открытия? А здесь каков двойной смысл?

— Не знаю даже...

— Тарик, ты глупеешь на глазах, — поморщился Долговяз. — Счастье твое, что Учение не преподают лекциумом в Школариях, иначе ты бы не только сов не заработал, но и под розги попал бы... Но в мироустройстве-то ты сведущ, что не раз доказывал и в Школариуме, и совсем недавно — здесь... Великий Гаремат Корарий совершил свое открытие, будучи...

Тарик легко закончил:

— ...будучи озарен благостью Создателя, возжелавшего его посредством открыть созданиям своим истину.

— Именно! — Долговяз значительно воздел указательный палец. — Благость Создателя была причиной, а не придуманные человеком розги! Дерзостно и сравнивать! Теперь понял?

Тарик даже испугался. И не без запинки выговорил:

— Вы хотите сказать, Титор, что Наставник Филодош... — Он с трудом заставил себя выговорить жуткое слово: — Еретик?

— Тс! — Долговяз огляделся. — Это политесное11 ^{слово, но на людях лучше его лишний раз не произносить, мало ли что кому втемяшится — и оправдывайся потом... Вот что я думаю: сей Филодош для этого самого... ну, ты понял... все же мелковат. Не}

тянут его слова на то самое... зато вполне подходят под «злоязычное вольнодумие, задевающее Создателя», точно тебе говорю. А это опять-таки сурово

подлежит... Теперь, сдается мне, ты окончательно понял, чему был ушеслышцем и даже очесвидетелем. Вот так и сталкиваются юные Школяры с суровой прозою жизни. И наконец, Филодош закрыл испытания без общего пения псалма нумер шесть «Возблагодарю Создателя за пролитый на меня свет знания». Так ведь?

— Так, — сказал Тарик, пребывая мыслями в смятении. — Я сам удивился было, а потом подумал: может, так только в Школариуме полагается учебный день завершать, а тут другие порядки...

— Порядки везде одинаковы, Тарик: и в Школариуме, и на квартальных испытаниях, и на градских. Как полагаешь, верно я догадался, что Филодош больше думал об обеде? О тешении своей бренной утробы, а не о прославлении Создателя?

— Пожалуй что, — согласился Тарик, сам державшийся того же мнения.

— Рад, что ты меня понял и проявил похвальную рассудочность, — прямо-таки умиленно сказал Долговяз. — И что же теперь должно воспоследовать? Я тебе помогу. С мироустройством у тебя тоже отлично обстоит. Гончие Создателя есть...

— ...есть лучезарные витязи, ежедневно и еженощно преследующие ереси, злоязычное вольнодумство и черное колдовство.

— Молодец! И долг каждого искренне любящего и почитающего Создателя...

— ...помогать им в сем нелегком труде, невзирая на опасности, могущие воспоследовать, ибо не может быть страха у того, кто встает на защиту Создателя.

— Истинно! Вот и надо встать на защиту Создателя пусть даже скромными усилиями пера и чернил. Говоря приземленно, Тарик, нужно писать бумагу Гончим Создателя.

Тарик сказал серьезно:

— Титор Кардош, я и не представляю, как такие бумаги пишутся, не представляю даже, где Гончих искать...

— Зато я представляю и где искать знаю, — ободряюще похлопал его по плечу Долговяз. — Все это возьму на себя, а от тебя потребно одно: когда учинят спрос, выступить ушеслышцем и очесвидетелем.

Искать никого не придется, Гончие тебя сами найдут. Могу я на тебя полагаться?

— Но ведь, Титор... Известно же: не достигший четырнадцати лет в суде считается за полвзрослого, показания одного его не принимаются. Только когда их таких двое... Или у Гончих иначе?

— Все в точности так же. А ты забыл, что вас таких как раз и есть двое? Ты и тот бедолажник, что пострадал от Филодоша... Уж его-то я сегодня же найду и с Титором его поговорю, про поротых офицеров оба слышали. Видишь теперь, что дело верное? Буду писать бумагу — первым делом тебя упомяну. И не бойся, когда позовут на спрос, — благонравному приверженцу Создателя у Гончих бояться нечего, только похвалят... Словом, я на тебя полагаюсь. Главное — рассказывай все как есть, ни словечка Филодоша не упусти. Понял?

— Понял, — кивнул Тарик без тени угрюмости.

— Молодец! — сказал Долговяз чуть ли не растроганно. — Всегда ты, Тарик, был у меня любимым учеником. И если я тебя пару раз и драл — так, согласись, за дело...

Нет, ну надо же! Под конец второго года обучения оказалось, что Тарик числится у Долговяза в любимых учениках, раньше как-то и не замечалось. Что до дранья, тут и в самом деле на Долговяза обижаться не следовало: оба раза Тарик был заводилой школярских проказ, и по старой негласке12 ^{винить следовало только себя — кто ж тебе виноват, что ты попался? В следующий раз будешь оборотистее и ловчее...}

— И замыслы насчет тебя у меня, Тарик, большие, — сообщил Долговяз. — После золотой совы со шнурочком тебе прямая дорога на Градские испытания. И попадет Школяр в список или нет, зависит от того, смогут ли его Титоры убедить Возглавителя Школариума. Заранее могу тебе сказать потаенно, не для других ушей: смогут! И уж если ты и на Градских испытаниях получишьзолотую сову... Сам распрекрасно знаешь, что тебя ждет. По лицу видно, что радешенек...

Тарик и сам знал без зеркала, что рот у него сам собой растянулся до ушей. Обладатель золотой совы на Градских испытаниях получал, к лютой зависти многих, привилегию: записаться Подмастерьем не в Цех родителя, а в любой другой — в любой! — по своему выбору. Некоторые этой привилегией не пользовались, по разным причинам решив все же продолжать дело отца. Но только не Тарик. Ему как раз золотая сова на трехцветной розетке по ночам снилась — с ней его старая мечта сбывалась моментально. Вот только он понимал, что в список ему не попасть, что оттеснит его Тулаш-Жирняга, Папенькино Чадо. Но теперь...

— Большие планы, Тарик, — повторил Долговяз. — Як тебе давно присматриваюсь. Мальчуган ты смышленый, усердный в делах, старательный, и родитель у тебя не из последних в Цехе. Понимаешь ли, взрослый человек обязан строить планы и на ближнее грядущее, и на дальнее. Тебя тоже это касается: через два месяца с лишком станешь Подмастерьем, а еще через два года — Мастером. Станешь, я уверен. Цеховые испытания пройдешь без труда... и вовсе не обязательно в родительском Цехе. Ты ведь знаешь мою старшую, Альфию. Твоя годовичка. Все говорят — красавица...

«Правильно говорят», — подумал Тарик. И многие удивляются, в кого она такая. Маманю Школяры давно прозвали Рыба Сушеная, а про таких, как Долговяз, деревенские говорят: «У него на роже домовые горох молотили». И вот поди ж ты, красоточка растет...

— И главное, трудами моими и супруги Альфия воспитана в благонравии, — продолжал Долговяз. — Сущая драгоценность для будущего мужа. И в пятнадцать, тебе прекрасно известно, люди получают право на сговор13^{. Необязательно сговор наступает непременно по достижении возраста, но и не так уж редко сие происходит. Скажу откровенно: стал я с некоторых пор присматриваться к тебе, Тарик. Что скажешь?}

— Вы мне оказываете честь, Титор, — вежливо ответил Тарик, но сам этакой честью отнюдь не прельстился.

— Раздумывал я и пришел к выводу, что ты этой чести достоин, — серьезно сказал Долговяз. — Если пройдешь Градское испытание и выйдешь с золотой совой, сможешь не просто сам себе Цех выбирать. Можешь и поступить в Коллегиум, где готовят Чиновных. Чиновных, Тарик, а это Собрание!

— Невероятно трудно поступить в Коллегиум без протекции, — сказал Тарик искренне. Так и обстояло, все Матерущие знали. Подняться из Цеха в сословие — удача из удач. У многих Чиновных кроме дочек и сыновья имеются...

— А ежели будет протекция? — хитро прищурился Долговяз. — Чиновный, Тарик, — это персона! Мундир красивый, жалованье хорошее, от телесных наказаний свободен, как все члены Собрания. С протекцией может пусть и не высоко взлететь, однако ж быстро приподняться. Мундир, руки трудом не отягощены, жена-красавица... Как тебе такое грядущее, Тарик?

— Трудно и вообразить такое, Титор, — сказал Тарик, не скрывая правды: для него подобное грядущее, пусть и в Собрании, было бы хуже тюрьмы, святое слово...

— Главное, чтобы ты меня не подвел с Гончими Создателя, — с железной настойчивостью в голосе сказал Долговяз, едва ли не до боли стиснув плечо Тарика. — А уж я благодарным быть сумею... Подумай на досуге надо всем, что от меня услышал... Храни тебя Создатель!

— И вас до конца дней ваших, — ответил Тарик, как полагалось.

К его превеликому облегчению, Долговяз, благосклонно кивнув, повернулся и пошел прочь, выше всех прохожих на голову. Шагал плавно и величаво, как и полагалось члену Собрания на городской улице, в япанче безукоризненной чистоты. Это дома, на улице Серебряного Волка, он, случалось, в простецкой одежде вместе со своей кабальницей загонял во двор курей, если собиралась гроза, или самолично возился в огороде — обожал огурцы и сам за ними ухаживал. На Зеленой Околице14 ^{свои негласки, что и говорить...}

Какое-то время Тарик стоял у края пешеходни15^{, возле каменного бордюрчика, в нешуточном ошеломлении. Хорошо еще прохожих на улице Мирообраза было мало, иначе мог бы дождаться и ругательства на мешающего пройти Школяра, а то и тумака или подзатыльника от особенно спесивого дворянина, любившего шествовать по прямой и не привыкшего огибать живые препятствия...}

Было отчего прийти ненадолго в оцепенение. Никак нельзя сказать, что он вовсе был незнаком со взрослой жизнью — годочками был к ней близок, два месяца оставалось до испытания на Подмастерья. Но только что закончившийся разговор... Можно сказать, что взрослая жизнь вдруг обернулась к нему неожиданной стороной — придвинулась очень уж близко и заглянула в глаза холодным, бесстрастным взглядом. И то и другое будет святой правдой, а потому в душе мешались самые разнообразные чувства, и иным с маху и названия-то не подберешь...

В падлину считалось звякать Страже, что Градской, что Сыскной, что грозной самой — Тайной. Уличенных в постоянном звяканье бьют и Школяры, и взрослые, а уж стригальщики16 ^{убивают без колебаний. Стригальщики, как шепчутся, еще и засовывают дохлику все деньги, что нашлись в карманах, когда в рот, когда неполитеснее. И за однократный звяк вроде того, что предлагал Долговяз, пусть даже в качестве ушеслышца, долго будут поглядывать косо. Но Гончие Создателя, если подумать, — совсем другое дело...Самая загадочная, самая таинственная канцелярия в королевстве, окутанная страшными россказнями, в которых невозможно отличить правду от баек, потому что никто не знает и крупицы правды. О них известно только, что они есть, что ежедневно и еженощно преследуют еретиков, черных колдунов и колдуний, ведьмаков и ведьмачек, а также кощунников-злоязычников, устно и писано распространяющих хулу на Создателя, Учение и Заветы его. Два года назад папаня и маманя взяли его с собой на Огненную Лощину. Папаня сказал тогда:}

— Ты теперь Школяр, тебе можно. Посмотришь, как оно бывает. Редкостное зрелище, я тебе скажу. Последний раз мы с маманей такое дюжину лет назад зрели. Мало их теперь попадается, черных. Мне твой дедушка рассказывал, что в ранешние годы ловили их не в пример чаще. А теперь, хвала Создателю, почти что и перевелись — то ли подались куда подальше, то ли почти вымерло это поганое ремесло.

Пришли они за три часа до начала, но все равно на пологах зеленых склонов, широкой низкой воронкой окруживших Лощину, теснилось несказанно много народа. В первый раз — да и последний пока что — Тарик видел разом столько людей. Казалось, вся столица сошлась, от мала до велика. Скучать, правда, не пришлось — меж людьми ходили разносчики с прохладительным питьем, пирогами и сладостями. Тарику достался большущий леденцовый зверь на неоструганной палочке, и его хватило чуть ли не до самого начала. А потом скучать стало и вовсе некогда: заревели трубы, показалась волокуша — лошадь тащила две длиннющих жерди, к которым был привязан человек. Стоявшие ближе потом рассказывали, что был он в черном балахоне, изукрашенном желтыми языками пламени, в страшной лубяной харе (под которой, говорили потом старики, в рот ему был забит кляп, чтобы, упаси Создатель, не крикнул что-то душевредное, не напустил голосом порчу). И по обеим сторонам волокуши шла дюжина людей в красных балахонах до пят, с опущенными на лица капюшонами, — это и были таинственные Гончие

Создателя. Очень сноровисто они все проделали: затащили приговоренного на вершину высокой поленницы, примотали к столбу, зачитали его вины, спустились вниз и подожгли дрова. Разгорались они недолго, вскоре повалил дым, скрывший столб, забушевал огонь. Пламя в конце концов унялось, как и бывает с не получающим пищи костром, а дым еще долго тянулся в лазурное небо. Люди не разошлись, пока дым не превратился в несколько жидких струек над громадным кострищем, хотя Гончих уже не было.

Они стояли слишком далеко, чтобы расслышать вины, хоть Гончий и говорил в большой раструб-голосник. «Ничего, — утешил папаня, — скоро узнаем». И точно: на всех четырех ведущих в город дорогах стояли люди и раздавали всем подряд печатные листки, за которые не брали денег. Тарик тогда еще не знал грамоту, но старший брат прочел ему дома вслух вины черного колдуна, насылавшего град на поля и огороды, подославшего к трем людям бешеную собаку, испортившего воду в двух колодцах... да много там было всякого. Неделю Тарик и его друзья были знаменитостями: со всей улицы сбегались те, кто годочками не вышел, и слушали не в первый раз, разинув рты. Потом наслушались, и интерес пропал. Но его с друзьями еще долго сопровождал почтительный шепоток: они видели, как жгли черного колдуна, и Гончих видели...

Потом на памяти Тарика еще четырежды били кнутьями на Печальной площади изобличенных кощунников, но после первого раза это было уже неинтересно, хотя и там всякий раз были Гончие в красных балахонах с опущенными на лица капюшонами.

И вот теперь Тарику предстояло попасть к Гончим в качестве вовсе не предосудительном: наоборот, ушеслышцем. Слушать его будут дотемна, и взрослые тоже. Никто не знает, где канцелярия Гончих и есть ли вообще такая. Вот грозная Тайная Стража ничуть не прячется — даже Школяры знают, что это за здание из серого камня в четыре этажа у моста Драконов (так и называют в обиходе эту канцелярию и вообще Тайную Стражу: Мост Драконов). Говорят, что для вящего сохранения тайны ушеслышцев туда и обратно