Ледяной плен

— Спроси чего полегче, — поставив перед девушкой кружку, Ерофеев подсел к столу. — У природы теперь другие порядки. На тюльпан или розу вроде не похож. Вот и гадай теперь, кто. Цветочек аленький!

— Аленький, — завороженно повторила Лера незнакомое слово.

— Ладно, родная. С днем рождения!

Лера и дедушка чокнулись жестянками кружек.

— Деда, а зачем к нам караван пришел?

— Дело у них к нам серьезное, — прихлебнув из кружки, нехотя ответил Ерофеев. Девчонке совершенно необязательно знать об истинных целях визита гостей.

— Еще бы, — нахмурилась Лера. — Раз они проделали такой путь.

— Да не забивай ты себе голову чужими проблемами! Пусть Совет разбирается, — Ерофеев подлил девушке еще чая. — У тебя праздник все-таки.

— Ой, совсем забыла! Смотри, что мне подарили! — Лера достала из кармана пудреницу.

Дед повертел безделушку в руках, прищурился:

— Ишь ты! Витек расстарался?

— Как же! Я его вообще сегодня не видела. Юрик где-то достал.

— Подрастает, шельмец, — хмыкнул Ерофеич и вернул Лере подарок. — Все вы теперь, как на дрожжах. Скоро своих рожать приметесь.

— Дед, я тебе уже тысячу раз говорила и еще повторю, — Лера сверкнула глазами из-под рыжей челки: — Я эту образину ушастую и за ящик патронов к себе не подпущу! Хватит об этом!

— Ну, перестань, не кипятись. Не все же тебе в девках сидеть, вон уже какая, — примирительно сказал Ерофеев и стрельнул взглядом на лежащий на столе пожеванный томик с названием «Домоводство». — Прочитала?

— Деда, ну это же такая скука! — закатив глаза, простонала девушка.

— Конечно, живность по поверхности куда интереснее гонять. Только тебе давно уже о другом думать пора: как домашнее хозяйство вести, семейный быт налаживать…

— Нет, это тебе нужно. Чтобы породниться с Боровиковым и на Совете получить право голоса. А я? Меня ты спросил? Я сама хочу решать, как мне жить!

— Поверь, так будет лучше для всех, — прихлебнув из кружки, авторитетно заявил Ерофеев. — Я знаю.

— Не знаешь! — упрямо отрезала Лера.

— Опять перечишь? — нахмурился дед.

— В угол поставь! — буркнула та.

— И штаны на коленях заштопай, — Ерофеев оглядел порванные в некоторых местах джинсы девушки. — Ходишь, как неряха.

— А мне нравится! — Лера с вызовом вскинула подбородок.

— У всех родителей дети как дети, а ты…

— Между прочим, я уже не ребенок, а ты мне — не родитель!

— Знаю, — после непродолжительной паузы пробормотал неожиданно сникший старик.

Вскочив, Лера подбежала к Ерофееву сзади и, приобняв за шею, чмокнула в щеку.

— Деда, ну прости! Само вырвалось, дура я. Завтра всю посуду перемою и уборку сделаю, вот увидишь!

Ерофеев все не поднимал взгляда, молчал.

— Быстро ты у меня выросла, — наконец покачал он головой и погладил девушку по руке.

— Неправда, — Лера зарылась носом в колючую серебристую бороду. — Я еще ма-аленький-ма-аленький лисенок.

— Ты давно уже взрослая девка, — не поднимая глаз, с грустной усмешкой отозвался тот. — И кусаешься не хуже волка.

— Р-р-р! — довольная, что деда отпустило, шутливо зарычала Лера.

— Ладно, засиделись мы чего-то… Утро вечера мудренее, — сдвинув к центру стола опустевшие кружки, Ерофеев чмокнул скинувшую калоши Леру в макушку и пошаркал на свою половину, прикрыв за собой дверь.

— Спокойной ночи, — расстегнув пуговку и тихонько звякнув короткой молнией, Лера качнула бедрами, вылезая из джинсов.

Она забралась на свой матрац и укрылась одеялом, свернулась калачиком, поджав ноги.

Опять ему нагрубила. Глупый, дурацкий язык! Но при одном упоминании о свадьбе внутри у девушки все мгновенно воспламенялось от злобы и омерзения. Она открыла глаза и, повернув голову, посмотрела на чудесный подарок одинокого охотника, который по-прежнему источал сладковатый дурманящий аромат. Устав ворочаться в бесполезных попытках уснуть, Лера вылезла из-под одеяла и подошла к столу. Диковинное растение медленно засыпало, складывая мерцающие лепестки в бутон. Лера забралась на стул и, подобрав ноги, уперлась подбородком в острые коленки. Мерцание лепестков волшебными искорками отражалось в ее глазах.

— Ты чего колобродишь, отбой два часа назад был, — в комнату заглянул Ерофеев, спросонья трущий глаза.

— Еще немного, деда, — не отрываясь от цветка, тихо попросила девушка. — Он закрылся почти.

— Насмотришься еще, — проворчал Ерофеич, пряча широкий зевок в кулак. — И так на плантации больше всех вкалываешь, вон, на лице одни глаза остались…

Большущие зеленые Лерины глаза, чуть прикрытые рыжей челкой, были предметом восхищения всей мужской половины убежища.

— Да ладно, — стушевалась девушка, но тут же, оглядев себя, заявила со всей непосредственностью юности: — Я нормально выгляжу. Не хуже других.

— Нормально, — с отеческой укоризной покачал головой снова зевнувший дед. — А ну-ка быстро спать!

В коридоре за стеной послышался неразборчивый гомон. Раздалось несколько коротких фраз, будто отдавали приказы, и дверь в комнату без стука распахнулась.

— Фу-у, чем это у вас… дезинфекцию, что ли, устроили? Да не суетись ты, Лерка, я не смотрю, — загремел с порога заспанный начальник безопасности, за спиной которого по коридору мельтешил возбужденный народ.

— Женя, в чем дело? — сразу насторожился дед.

— Птах! — мужчина оглянулся в коридор и понизил дрожавший голос. — Он их главного порешил!

Глава 2

МАТЬ

Как это обычно и бывает, простое недоразумение, пропущенное через множество словоохотливых языков, разрослось до размеров смертоубийства. Птах действительно пробрался в отведенное гостям помещение в дальнем конце бункера, но не хотел никого убивать. Его целью был прислоненный к стене рюкзак Ежи, туго набитый морскими картами. Аккуратно сложив из них кучу прямо на полу, прикрытом стертым ковром, Птах благоговейно поднес дрожащее пламя карбидки к распечатке фрагмента Антарктики. По счастью, тот был запаян в целлофан и никак не хотел заниматься, а лишь добавлял в воздух помещения специфический привкус горелой химии. Вот на этот запах и прибежал завалившийся было спать Ежи.

Когда Ерофеев и Евгений Сергеевич прибежали к месту происшествия, дерущихся уже разняли.

— Вот, тут два деятеля свалку затеяли, — объяснил ситуацию рослый оружейник Азат, могучими руками поддерживающий за шкирки насупившихся драчунов.

Под левым глазом Ежи набухала длинная царапина, в то время как Птах обиженно размазывал по бороде и усам сочащуюся из носа кровь.

— Этот ваш юродивый пытался карты поджечь! — начальник калининградского отряда злобно ткнул в Птаха пальцем.

— Без карточек-то дорога трудная, неисповедимая, — обиженно мычал всхлипывающий старик. — Не зная пути, до цели не дойти. Нельзя плыть, нельзя!

— Да этим документам цены нет! — выкрикнул ему в лицо Ежи. — Без них мы ничего не сделаем! По морю вслепую идти — что акулам в зубы!

— Слепые, слепые, — снова утерев кровь, улыбнулся Птах. — Ионы во чреве китовом.

— От них жизни людей зависят! — брыкнулся в мертвой хватке Азата Ежи. — Жизни, понял? Слышишь, ты?!

— Перестаньте шуметь, — примирительно поднял руки Ерофеев. — И примите наши извинения. Кто ж знал-то, что Птах такое выкинет…

— Извинения! — пробурчал нахохлившийся калининградец. — Таких в изоляторах держать надо!

— Юра, распорядись, — кивнул своему помощнику Евгений Сергеевич.

Азат отпустил противников, и несколько рослых парней из местных живо скрутили старика, который и не думал сопротивляться.

— Ты, дед, извини, — сказал Ерофеев, — но нам конфликты с гостями не нужны. Придется тебе в одиночке посидеть.

— Посидит, посидит пташка в клетушке, — покорно забормотал уводимый по коридору старик. — Нахохлилась, знай, перышки чистит. Один к одному. Один к одному.

Сбежавшиеся на гвалт зеваки постепенно расходились.

— Еще раз извините, — Ерофеев посмотрел на Ежи, который отодвинул опасную карбидку подальше и бережно укладывал карты обратно в рюкзак. — Вам помочь?

— Не утруждайтесь, — через плечо буркнул тот. — На днях нужно организовать вылазку по окрестностям за необходимым для лодки. Поможете?

— Разумеется. Чем сможем…

* * *

— Вызывали? — буркнул протиснувшийся в дверь Батон, и комнату старейшин тут же наполнила кислая вонь перегара.

— Завязывал бы ты с сивухой, Мишаня.

— Чего надо, спрашиваю?

— Садись, — Ерофеев указал охотнику на стул. — Калининградская группа отправляется к разрушенной базе учебного центра за необходимым снаряжением для лодки. Нужен проводник.

— Сейчас нельзя. Тварь там какая-то в районе старого аэродрома появилась, еще не разобрался, — нехотя отозвался Батон и поскреб подернутую щетиной скулу. — Добытчики ее Матерью окрестили. Буренок да залетных мародеров за милую душу дерет. А чего, там их ферма неподалеку — вот ей и жрачка, и кров.

Животноводческую ферму Пионерска, окруженную лугами, усеянными метровыми цилиндрами тюков из травы, выбирающиеся на поверхность добытчики обходили стороной. Поползли слухи о безмозглых и свирепых курицах размером со страуса и двухголовых боровах с перекрученными телами. Но самыми опасными представителями новой живности в окрестностях фермы стали коровы. Безобидные, греющие сердце русского человека милые пятнистые буренки под воздействием неведомых ядов превратились в хищных тварей с вытянутыми мордами и пастями, усеянными несколькими рядами острых, как бритвы, зубов.

Мясо их казалось съедобным, но после нескольких отравлений и короткой вспышки непонятной сыпи у детей, от него пришлось отказаться. А из вымени у этих чудовищ, по слухам, сочилась настоящая кислота.

— Что-нибудь еще известно? Видели ее? — придвинулся начальник службы безопасности, Евгений Сергеевич.

— Крохи, — пожал плечами Батон. — Кое-кто из пришлых мужиков говаривал, что днем в окрестностях фермы хоть хороводы води да на травке нежься. Но после заката — как вымирает все разом. Идти туда можно только пьяным или если жить надоело.

— А почему Мать? Странное название…

— То-то и оно. Штука одна непонятная. Добытчики-морпехи, что в прошлом месяце к нам из бункера в юго-западной с караваном умудрились прийти, рассказывали, будто раз они к нам мимо старого самолета шкандыбали, на закате. Так вот, почудился им вдруг голос ребенка, а откуда идет — непонятно. Там ведь такие места есть — трава мне до шеи достает. И голосок-то, главное, жалобный-прежалобный, то ли плачет, то ли зовет. А потом, вроде как, женщина тихонько петь начала или рассказывать что-то. Трое на звук пошли — никто не вернулся. Хотя орали так, что пара караванщиков так на месте с обмороком и полегли, а начальник конвоя, спина в два обхвата, в штаны напустил. Может, и брешут, но поди теперь, дознайся…

— Мы тебя за этим, собственно, и позвали, — выслушав охотника, перешел на деловой тон Евгений Сергеевич. — Ты ведь у нас по мутантам спец. Мать там, или Отец — то нам, как говорится, до лампады. Дорогу к складу нужно расчистить, и как можно скорее. Калининградцы Лобачева, вроде, уломали, так что отплывают как только, так сразу.

— Принесла же нелегкая! — буркнул охотник. — Мне что, заняться больше нечем, кроме как сафари устраивать?

— Будешь заниматься тем, чем совет постановил, — сухо отрезал Ерофеев. — Или слабо? Оплата сдельная — цинк патронов. Плюс, я слышал, что у тебя вроде как выпивка закончилась…

У Батона дернулась скула, и он исподлобья посмотрел на собеседника.

— Лерке скажи, пусть через три часа у гермы меня ждет. Сегодня пойдем, — сказал он и, увидев протестующий жест Ерофеева, быстро добавил: — Сроки короткие, вдвоем больше силков расставим. Приманка ее нужна.

— Знаю, вы обычно вместе охотитесь, но сейчас-то случай особый, — сделал попытку дед. — Да у нее и свадьба скоро, ты же знаешь.

— Вот по-особенному учить и буду, а то что-то она у меня на буренках расслабилась. Чем больше зверина, тем больше опыта, — Батон поднялся, и подлатанный скотчем пластиковый стул с облегчением скрипнул. — Надо ведь будет на кого-то все оставлять, когда… если…

— Если хоть один волос, — в какой уже раз пригрозил Ерофеев, прекрасно зная, что девчонка ни с кем из местных не была в такой безопасности, как в компании охотника, — то я тебя…

— Что, по щам надаешь? — поддерживая давно заведенную игру, беззлобно ухмыльнулся тот, прикрывая за собой дверь. — Милости прошу — только, смотри, не нахлебайся.

— Одна она у меня, Миша.

— У меня тоже…

По обыкновению проигравший в перепалке Ерофеев растерянно посмотрел на Евгения Сергеевича. Тот молчал, задумчиво шевеля усами.

В остающееся после работы на грибной плантации время Лера любила возиться на кухне, готовя наживку для силков Батона. Охотник с малых лет брал смекалистую и быстро учившуюся девчонку с собой на поверхность, упрямо отклоняя кандидатуры парней-подмастерий. Со временем черствый смурной одиночка крепко привязался к помощнице, да и Лерка явно тянулась к нему. Ерофеев поначалу дергался, но, увидев, что Батон ей то ли вместо отца, то ли вместо старшего брата, махнул рукой.

Лера и Батон — хрупкая девчонка и изуродованный великан-охотник — были чем-то неуловимо друг на друга похожи и странным образом друг друга дополняли. Может быть, оттого, что оба были сиротами — две потерявшие семью, в одночасье замкнувшиеся в себе души, неосознанно тянущиеся друг к другу…

Ерофеев понимал: сам он отца Лерке не заменит — ни по возрасту, ни по авторитету, ни по отношению. А вот у Батона получится… Получается. А угрюмый здоровяк, навсегда разлученный Катастрофой со своей семьей, видит, наверное, в девчонке своего собственного ребенка… Если бы тот остался жив, если бы мог вырасти, был бы как раз Лериным ровесником.

Нелюдимого и сильно пьющего Батона в убежище терпели только за одно — редкостное умение разбираться с хищными тварями с поверхности. Нет-нет, кто-то из благодарных обитателей бункера совал ему под матрац пару патронов, пока Батон был в очередной отлучке, а иные и шкалика сивухи не жалели. Ясно ведь, что жизнь у мужика не сахар — каждый день в одиночку с чудовищами воевать. Мишу костерили, побаивались, но уважали и берегли.

Но только по силам ли и ему та тварь, что завелась теперь в окрестностях?

* * *

Когда в назначенный час экипированная Лера топталась у преграждающих выход на поверхность гермоворот и привычно налаживала дыхание в заранее натянутом душном респираторе, кто-то осторожно потрогал ее за локоток.