Чисто английское убийство

— Когда ты видела его в последний раз, Камилла?

— Не помню точно. Довольно давно. Он… он последнее время был очень занят.

— Очень занят, — сказала леди Саймнел сухо. — Если эту дурацкую Лигу свободы, или как там ее, можно назвать занятием. Во всяком случае, слишком занят, чтоб уделять время своим старым друзьям.

— Роберт, — сказала Камилла прерывающимся голосом, — очень храбрый человек. Он доказал это на войне. И что еще важней, он патриот. Можно не принимать всех его взглядов, но это еще не причина, чтобы ругать его.

— Хорошо, — спокойно ответила ей мать. — Тебе двадцать пять лет — ты взрослая, сама знаешь, что делаешь. Но независимо от его политической деятельности я лично не нахожу, чтоб Роберт был для тебя такой уж блестящей находкой. Непохоже, что он когда-либо сможет жить в Уорбек-холле. Но это тебе решать. Я считаю, что бесполезно вмешиваться в дела такого рода. А уж относительно того, чтоб ругать его, так я ведь только всего и сказала, что с некоторого времени он стал тебя избегать.

— Послушай, мама! — Леди Камилла резко повернулась в кресле и взглянула матери прямо в лицо. — Ты считаешь, что я бегаю за Робертом?

— Видишь ли, девочка, я не знаю, как вы это теперь называете, но в мое время это называлось так.

— Ну так ты права — я за ним бегаю. И сразу, как приеду в Уорбек-холл, я хочу поставить вопрос ребром и решить так или иначе. Так дальше не может продолжаться — у меня нет сил. Если я ему не нужна, пусть так и скажет, а не пытается увиливать, избегая меня. И почему, черт возьми, я ему не нужна, хотела бы я знать?

Леди Камилла встала во весь рост — великолепная молодая женщина. Ее мать посмотрела на нее трезвым, оценивающим взглядом.

— Может быть, потому, что ему нужна другая, — заметила она. — Но лучше поезжай в Уорбек-холл и выясни, как ты и сказала, так или иначе.

Миссис Карстерс говорила с Вашингтоном по трансатлантическому кабелю. Ее голос вливался в трубку стремительным потоком, оставляя лишь короткие паузы для ответов. Похоже было, что она задалась целью наговорить за трехминутный разговор как можно больше.

«Замечательно услышать твой голос, дорогой, — говорила она. — Ты не слишком устал от этой работы?.. И ты уверен, что хорошо питаешься?.. Да, конечно, дорогой, я знаю, что хорошо, но ты должен очень следить за своим пищеварением… Ты обещаешь мне держаться в границах, обещаешь?.. Ты знаешь, мне следовало бы быть возле тебя, чтобы смотреть за тобой… Да, дорогой, я знаю, и в конце концов я делаю то малое, что могу, — охраняю крепость, пока тебя нет. Я писала и говорила тебе, что еду в Уорбек на Рождество, правда?.. Да, там будет министр финансов, этот глупый напыщенный старик… Ты прав, может быть, не следует так, но ты знаешь, что он именно такой. Я бешусь от мысли, что он стоит у тебя поперек дороги, когда каждый знает… Нет, дорогой, конечно, не буду. Я буду с ним очень вежлива. Я думаю, теперь он хорошо понимает, насколько он тебе обязан… Дорогой, ты слишком скромен. Если бы ты только знал, как я тобой горжусь. Я видела этого члена парламента в четверг, и он так говорил о тебе, что я просто счастлива… Дорогой, это так мило с твоей стороны. Конечно, я сделаю все на свете, чтоб помочь тебе, но как мало может сделать бедная, слабая женщина… Да, я еду в Уорбек-холл завтра. Приятно будет опять побывать там. Жаль только, что ты не можешь поехать со мной… Аллан, дорогой, но это же глупо! Ты всюду будешь на месте! Неужели ты не понимаешь, что ты теперь великий человек? Я буду купаться в лучах твоей славы… Нет, никакого большого приема — узкий семейный круг… Да, боюсь, Роберт будет там… Я знаю, дорогой, это ужасно, но ничего не поделаешь. Какая жалость, он ведь был такой славный мальчик… Но, дорогой, ты ведь не думаешь серьезно, что эта его лига хоть в какой-то степени опасна?.. Нет, нет, конечно, это нельзя обсуждать по телефону, но я и так все поняла, я буду очень осторожна, обещаю… Да, дорогой, можешь поверить, что я сделаю все, что в моих силах, ты знаешь. Ведь всегда так было, не правда ли?.. О Аллан, дорогой, если б ты только знал, как я горжусь! В „Дейли трампет“ вчера была великолепная статья о тебе на главной странице. Ну и смеялась же я! Подумать только, ведь раньше эта газета…», и так далее, и так далее.

В обшарпанной комнате на верхнем этаже пустующего склада в южном Лондоне Роберт Уорбек завершал ежемесячное совещание секции руководителей Лиги свободы и справедливости. Это был высокий красивый молодой человек с рыжевато-каштановыми волосами и пристальным, фанатичным взглядом серых, несколько навыкате глаз. Около десятка или более человек, к которым он обращался последние полчаса, принадлежали к самым различным типам и классам. Всем им было не больше тридцати пяти лет. Объединяла их, не считая полной поглощенности, с какой они внимали речи своего вождя, лишь одежда. Все они, как и он сам, были в серых фланелевых брюках и темно-красных фуфайках, левую сторону которых украшал вышитый белый кинжал.

— На сегодняшний вечер все, джентльмены. В должный срок вас известят о следующем совещании. Вы свободны.

Все встали, и каждый с минуту постоял навытяжку, выделывая левой рукой довольно сложное приветствие, на которое Роберт торжественно отвечал тем же. Затем наступила минута разрядки. Отойдя в глубь комнаты, члены лиги сняли фуфайки, отдали их одному из присутствующих и вышли гурьбой в одних рубашках, с тем чтобы внизу вновь облачиться в цивильные пиджаки и пальто.

Уорбек остался наедине с человеком, собиравшим одежду. Он молча смотрел, как тот чинно сложил все и спрятал в громадный шкаф, размером чуть ли не во всю стену. Потом он устало потянулся, снял фуфайку и отдал лейтенанту, чтобы тот убрал ее в его личное отделение, запирающееся на замок.

— Приближается время, — сказал он, — когда мы будем носить нашу форму открыто. Но это время еще не пришло.

— Да, начальник. — Ответ прозвучал почтительно, но чуть-чуть машинально, словно он уже не раз слышал эту фразу. — Вот ключ от вашего шкафа, начальник.

— Благодарю.

— Вид у вас усталый, начальник.

— Я буду рад отдохнуть несколько дней, — согласился Уорбек, как будто стыдясь признаваться в человеческой слабости.

— Вы уезжаете из города завтра, начальник?

— Да. Я загляну в Фулхэмское отделение по пути из Лондона. Этих молодцов надо научить понимать значение дисциплины.

— Уж вы их научите, начальник.

— Вернусь в начале следующей недели. Тогда мы сможем провести подготовку к слету в северном Лондоне. Вы ведь знаете, как снестись со мной, если будет нужда.

— Да, начальник. Надеюсь, вы хорошо проведете Рождество.

Уорбек с минуту молчал. Он завязывал галстук и задумчиво смотрел в зеркало.

— Спасибо, — сказал он наконец. — По крайней мере у меня будет сознание выполненного долга. Есть обязанности по отношению к собственной семье.

— Боюсь, что вам та компания будет действовать на нервы, — осмелился заметить его помощник.

Уорбек резко обернулся к нему.

— Что вы хотите сказать? — рявкнул он.

— Но, начальник, — запинаясь, пробормотал тот, — я хотел только сказать… я имел в виду сэра Джулиуса.

— Джулиуса? Какое он к этому имеет отношение, черт побери?

— Но я так понял, что он проведет Рождество в Уорбек-холле, начальник. Разве это не так?

— Впервые слышу.

— Об этом была заметка в утренней «Таймс», начальник. Я думал, вы знаете.

— Боже праведный! Отец прямо-таки… — Он спохватился вовремя: он чуть не нарушил золотое правило никогда не обсуждать личных дел с подчиненными. — Спасибо, что предупредили меня, Сайке, — продолжал он, надевая пальто. — Я прозевал эту заметку в «Таймс». Впрочем, я никогда не читаю светской хроники. Кто предупрежден, тот вооружен. Я не буду жалеть, если мне подвернется случай высказать этому пустобреху все, что я о нем думаю. И может статься, он не так уж весело проведет Рождество. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, начальник.

Роберт вышел на хмурую улицу, где редкие хлопья снега быстро превращались в серую слякоть.

III

Отец и сын

Снег пошел по-настоящему только с наступлением темноты, но, раз начавшись, валил все сильнее и сильнее до самого утра. Лорд Уорбек, очнувшись от полусна, каким спят больные старики, увидел из окна, как газоны, цветник, и парк, и маркширские дюны вдалеке — все это одинаково побелело, скрылись мелкие детали пейзажа, очертания сгладились и расплылись от укутавшего их снега. В такую погоду для всех, кто лежал на этой кровати, с тех пор как Капабилити Браун почти двести лет назад разбил парк на новый манер, окрестности выглядели бы совершенно так же, думал он. Все следы заброшенности и запустения последних лет исчезли. Подъездная аллея опять лежала ровная и прямая между окаймлившими ее подстриженными липами. Поверхность лужайки для игры в шары казалась гладкой и укатанной, какой она была тогда, когда единственную обязанность здорового парня составляло содержать ее в порядке. Конечно, все это иллюзия. Дня через два снег растает, и вылезет на свет божий все: и бугры, и ямы, и бурьян, подумал он угрюмо, с полдюжины труб потекут в этом громоздком старом доме, и ему опять придется изворачиваться изо всех сил, доставая деньги на починку. Не беда! Рано состарившемуся, больному человеку приятно было тешиться иллюзией, тем более что он видел снег, быть может, в последний раз.

Когда Бриггс подал ему завтрак, он сказал:

— После обеда я встану, Бриггс.

— Хорошо, милорд.

— Тогда вы поможете мне сойти в библиотеку. Я выпью чай там с гостями.

— Доктор Кертис сказал, милорд…

— Доктор Кертис не выйдет из дому в такую погоду. Он слабогрудый, как и его покойный отец. Не переносит холода. Да и незачем ему об этом знать.

— Слушаюсь, милорд.

— Как чувствует себя нынче сэр Джулиус?

— По всей видимости, сэр Джулиус в добром здравии, милорд. Позавтракал рано — почти в одно время с доктором Ботвинком — и ушел к себе в комнату работать. Мимоходом обмолвился о том, что собирается накинуть еще шестипенсовик к подоходному налогу, но я смекнул, что он шутил.

— Будем надеяться, что это так, Бриггс. Мне это кажется мрачной шуткой, но у всякого свой вкус. У меня-то, слава Богу, мало надежды дожить до следующего бюджета.

— Точно так, милорд. То есть… простите меня, ваша светлость, мы все надеемся…

— Полно вам, Бриггс! Бестактно было с моей стороны затрагивать эту тему.

— Отнюдь нет, милорд.

Бриггс, покраснев, хотел было выйти из комнаты, но в дверях остановился и откашлялся. Лорд Уорбек, которому эти признаки были знакомы, поднял голову от тарелки.

— В чем дело, Бриггс? — спросил он.

— Меня не предупредили, милорд, — сказал дворецкий тоном легкого упрека, — что сэр Джулиус привезет с собой… еще одного человека.

— Человека? Что-то я не… Ах Господи! Ну конечно же, сыщика. Как же я мог забыть, но, видно, уж такова плата за удовольствие принимать у себя министра. Надеюсь, вам его присутствие не очень неприятно?

— Нет, милорд, не то чтобы очень, а все-таки. Пришлось поломать голову, где его кормить. Но, поразмыслив, я решил, что самое подходящее будет посадить его за стол со слугами.

— Исходя из моего ограниченного знакомства со Скотланд-Ярдом, Бриггс, полагаю, что вы поступили совершенно правильно, — сказал лорд Уорбек серьезно. — Уверен, что это решение встретило одобрение ваших товарищей, а?

— Должен сказать, милорд, что на кухне сначала встревожились. Но все уладилось.

— Рад это слышать.

— Положение сильно облегчилось, милорд, тем, что этот человек предложил помочь с мытьем посуды.

— Превосходно. Это, кажется, разрешает все ваши задачи, Бриггс.

— Это еще не все, милорд. По-видимому, он считает, что вправе разгуливать по всему дому.

— Я, кажется, не вполне понимаю вашу мысль.

— Полагается, чтобы слуги, милорд, — сказал Бриггс сурово, — ограничивались, как правило, людской, разве что им придется выходить по долгу службы. В нынешнее время, когда от нас требуется выполнять многое, что, по правде говоря, в наши обязанности не входит, мудрено соблюдать это правило как надо бы. Однако по мере возможности, милорд, мне хотелось бы сохранить старые порядки в доме.

— И мне, Бриггс, видит Бог. И мне.

— Так вот, милорд, какой уж тут порядок, если этот тип, пока он будет, говоря повежливее, в составе обслуживающего персонала, позволит себе ходить куда ему вздумается и, с позволения сказать, совать нос во все углы.

— По долгу службы, Бриггс, не забывайте, по долгу службы.

— Службы, милорд?

— Служба этого джентльмена, как вы знаете, состоит в личной охране министра финансов.

— Охране? — повторил Бриггс оскорбленным тоном. — В этом доме, милорд?

— В этом доме такая служба, разумеется, будет синекурой. Но уж, видно, как бы это ни влияло на домашний уклад, вам надо будет позволить ему выполнять свое дело по-своему.

— Ну разве что так, милорд. — В тоне дворецкого слышалось неодобрение. — Но я никак в толк не возьму, от чего он охраняет сэра Джулиуса.

— По-моему, от всего, что может случиться, — весело сказал лорд Уорбек. — От страхов полунощных и от стрел полуденных.

Бриггс позволил себе улыбнуться.

— И от чумы, во мраке грядущей, милорд? — спросил он осторожно.

— Нет, Бриггс. От этого даже министр финансов не найдет охранников.

Роберт Уорбек приехал домой около четырех часов дня в сочельник. Он был заметно не в духе. Беседа в Фулхэмском отделении Лиги свободы и справедливости протекала не так хорошо, как он ожидал, а после этого неполадки в машине задержали его недалеко от Лондона. Потом, как только он свернул с главного шоссе, опять пошел снег, так что немногие последние мили он проехал медленно и с трудом. К тому времени, когда он остановил машину у подъезда, он почти закоченел. Бриггс тут же вышел навстречу взять его чемодан.

— Добрый вечер, мистер Роберт, — сказал он. — Надеюсь, вы здоровы? — Он говорил достаточно почтительно, но в тоне его внимательный наблюдатель заметил бы отсутствие теплоты.

— Благодарю, Бриггс, вполне. Как отец?

— Его светлости лучше, сэр. Сегодня он встал с постели и сейчас в библиотеке.

— Хорошо. Я пройду прямо к нему.

— Мистер Роберт, не удобнее ли вам будет, прежде чем вы повидаетесь с его светлостью…

Но Роберт либо не слышал слов дворецкого, либо предпочел игнорировать их.

— Я поведу машину в гараж, — отрезал он. — Отнесите, пожалуйста, чемодан в мою комнату.

Он завел мотор, и машина скрылась за утлом дома. Бриггс остался у подъезда, держа чемодан в руке. Снег падал на его лысую голову; бесстрастное выражение лица, которое выработалось у него за долгие годы службы в доме, на миг исчезло, и лицо его приобрело совершенно естественное выражение. Нельзя было сказать, чтобы это было лицо человека счастливого или думающего о чем-то приятном.

Роберт поставил машину в каретник, служивший гаражом. Он немного повозился, закутывая радиатор меховой полостью, потому что в большом помещении, в глубине которого от золотого века лошадей и благоденствия еще оставалось несколько ободранных карет, царил жуткий холод. Затем он быстро прошел мимо ряда пустующих денников, пересек конюшенный двор и вошел в дом с бокового входа. Бесшумно и проворно, словно не желая быть замеченным, он направился оттуда в прихожую и, задержавшись там, только чтобы снять пальто, прошел в библиотеку.

Лорд Уорбек лежал на софе, придвинутой вплотную к камину. Он дремал, но очнулся при звуке открываемой двери. На бледных щеках его появился румянец. Увидев, кто вошел, лорд Уорбек поднялся и сел.

— Роберт, дорогой мой мальчик, рад тебя видеть! — воскликнул он.

— И я рад, отец! Прости, что так поздно, но очень трудно было сюда добраться.

Роберт прошел через комнату к софе, и тут наступила короткая, но заметная пауза, которую наблюдатель-иностранец, вроде д-ра Ботвинка, присутствуй он при этом, отметил бы с интересом. Во всякой другой европейской стране встреча при таких обстоятельствах ознаменовалась бы объятием. Но здесь об этом явно не могло быть и речи. Роберт, само собой разумеется, отказался от обычая целоваться с отцом с той поры, как впервые надел брюки. Встречаясь, отец и сын здоровались за руку, как полагается англичанам. Но есть что-то нелепое в том, чтобы здороваться за руку с больным человеком, лежащим в постели. В конце концов Роберт пошел на компромисс, легонько положив руку отцу на плечо.

— Садись вон там, — сказал лорд Уорбек грубовато, как будто несколько стыдясь такого проявления чувства со стороны сына. Он указал на кресло с другой стороны камина. — Выглядишь ты хорошо.

— Спасибо, чувствую себя как нельзя лучше, — сказал Роберт. — А ты выглядишь… — Он запнулся и продолжал слегка встревоженно: — Как ты себя чувствуешь, отец?

— Как обычно, — ответил спокойно лорд Уорбек. — Чувствую себя как человек, который спокойно ждет, что аневризма у него лопнет или что там с ними, с аневризмами, бывает. Вот уже три месяца, как молодой Кертис сказал мне, что я не дотяну до Рождества, но теперь, когда до Рождества осталось всего несколько часов, я думаю, что дотяну. По правде говоря, я верю, что ты поможешь мне протянуть до конца святок. Было бы крайне невежливо со стороны хозяина отправиться на тот свет в такой момент.

При слове «хозяин» на лице Роберта, которое до сих пор выражало только сочувствие и участие, появилось выражение угрюмого неодобрения.