В окрестностях тайны

— Ты совсем как настоящий раненый. Тебя на грузовике привезли со станции. Папа говорит, что это контузия.

— А ты почему в халате?

— Я помогала папе при операции.

Смолинцев уставился на нее вопрошающе.

— Ну да. Подавала инструмент и все, что было надо.

— Ты разве не боишься? — Он вспомнил про ампутированную руку в эмалированном тазу.

— Ну вот еще! Я хочу пойти на курсы медицинских сестер. И Майя Алексеевна тоже. Мы уже сговорились, только папа еще не знает.

Она помолчала.

— Там, на крыльце — пленный немец. Говорят, что он сам сдался нашим. Ему будут делать перевязку.

— А кто он такой?

— Не знаю. Послали за переводчиком. Мог бы и папа, но папе некогда с ним говорить.

— Пойдем посмотрим! — Смолинцев приподнялся на локте.

— А ты разве можешь ходить?

— Я уже вчера тут ходил.

Она встала и пошла в коридор, чтобы не мешать ему одеваться.

Немец сидел на крыльце вместе со своим конвоиром, прислонясь к деревянному парапету.

С особенным, трудно изъяснимым чувством разглядывал Смолинцев прямой высокий затылок пленного, его обтянутую потертым зеленоватым сукном спину, словно в них заключалась какая-то нераскрытая еще формула войны. Но нет! Это был обычный человек, такой же, как все, такой же, как они с Тоней. Это казалось удивительным.

Вот пленный повернулся лицом к ним: оно было неожиданно печальным и выражало растерянность и усталость.

На крыльцо вышла Майя Алексеевна и, заметив немца, отпрянула в сторону. Батистовый платок выпал у нее из-за кофточки к ногам пленного. Немец поднял его, слегка встряхнул и протянул учительнице. Но Майя Алексеевна только негодующе взглянула на него, и он в замешательстве положил платок на барьер.

— Пошли! Пошли! — сердито сказал солдат-конвоир.

И оба ушли в дом, очевидно, в перевязочную.

Едва они скрылись, как над полем за школьными огородами показались немецкие бомбардировщики. Все, кто был во дворе, бросились в траншею, заблаговременно вырытую у забора.

Из траншеи Смолинцеву было хорошо видно, как, разворачиваясь, самолеты проносились над школой. Вот один из них, словно для забавы, начал пикировать. Скрежещущий, нарастающий вой железа невольно заставил Смолинцева прижаться к земле. Он видел, что и Тоня и Майя Алексеевна испытывают такой же страх и такое же, очевидно, чувство оскорбленного достоинства и стараются приникнуть к самому дну траншеи.

Но вдруг Майя Алексеевна поднялась во весь рост и принялась сердито отряхивать платье.

— Все-таки как это противно, — гневно сказала она. — Там, в этом самолете, сидит, должно быть, какой-нибудь судетский фашистик в грязном белье, и вот мы готовы лечь и превратиться в ничто!

Тонкое лицо ее вспыхнуло, а затем медленно побледнело, и прямая решительная складка пересекла чистый лоб.

— Я пойду принимать сводку, — заявила она и быстро выбралась из траншеи.

— Подождите, — остановил ее солдат, тоже спрятавшийся вместе со всеми, — если они увидят — будут бомбить дом. Они гоняются на дорогах даже за отдельными грузовиками и подводами, за отдельными людьми.

— Не можем же мы до сих пор оставаться без сводки, — насмешливо сказала Майя Алексеевна.

И вот уже ее легкая фигурка появилась на деревянной панельке у крыльца. В то же время над кронами деревьев показался самолет с оранжевыми оконечностями плоскостей. Три яйцевидных черных предмета один за другим мелькнули под машиной. Послышался характерный нарастающий и давящий свист. Огненные куски металла впились в стены школы, дыхание взрыва вынесло раму, сорвало кусок крыши.

Сквозь пыль и дым Смолинцев увидел Майю Алексеевну. Отброшенная взрывом, она лежала на корнях старого ясеня и упрямым, гордым усилием пыталась выпрямить голову и подняться. Но руки ее, упираясь в мокрую, обрызганную кровью траву, скользили и расползались в стороны…

Когда Смолинцев подбежал к ней, она уже лежала недвижимо, уткнувшись головой в траву, как будто капризничала и по-детски шалила.

Майю Алексеевну похоронили тут же, в школьном парке под липами, на высоком месте, недоступном весеннему половодью.

Из перевязочной пришел доктор Тростников и помогал Смолинцеву копать могилу. Руки у него дрожали, и лопата плохо повиновалась ему. Тоня сидела рядом на траве и плакала.

Бомбардировщики еще два раза появлялись над школьной усадьбой и обстреливали парк из пулеметов. Тогда все трое — доктор, Смолинцев и Тоня — забирались в могилу и в ней пережидали стрельбу. Маленькое тело учительницы лежало под деревом, спокойное лицо ее было устремлено к небу. Как и в последние минуты жизни, она не испытывала страха.

Доктора опять вызвали в перевязочную, потому что с поля приползла колхозница с раздробленным предплечьем и нужно было сделать срочную операцию. Вместо доктора пришла тетя Сима с заплаканным, как бы одеревеневшим лицом и молча взялась за лопату.

В это время над школой опять показались самолеты. И на дороге за школой послышалась беспорядочная стрельба.

Во двор въехал грузовик, и на него торопливо, без осторожности стали укладывать раненых.

Доктор Тростников появился на крыльце в белом халате, с ланцетом в руке и с видом человека, которому помешали работать. Да в сущности это и было так.

Через несколько минут грузовик, переполненный ранеными, рванулся на дорогу и помчался, подымая пыль. Хорошо, что они спешили, потому что к дороге уже бежали немцы и вели огонь.

Из дома вышел раненый с забинтованной головой; левая, тоже перевязанная рука его покоилась на широкой повязке, перекинутой через шею.

— Вишь, храбрецы! Лезут с десантом на лазарет, — сказал он с какой-то пренебрежительностью в голосе.

Он был в командирских галифе, без гимнастерки, в тапочках на босу ногу; ворот его нижней рубахи был распахнут, и из-под него виднелась широкая волосатая грудь.

— Есть тут какое-нибудь оружие? — обратился он к доктору.

Смолинцев еще утром приметил в коридоре под койкой несколько винтовок, очевидно принадлежавших раненым. Он бросился за ними и спустя минуту вынес их на крыльцо целую охапку.

— Стрелять умеешь? — строго спросил его раненый командир.

— Мы стреляли в тире, — пробормотал Смолинцев не очень уверенно и, приняв оружие, заметил с неприязнью к самому себе, что руки дрожат от волнения.

«Майя Алексеевна не испугалась, а я…» — пронеслось у него в голове. Он сердито оттянул на себя затвор: заряжена ли винтовка? Ствол был пуст, но из магазинной коробки пружинка услужливо вытолкнула красную медную гильзу с белым наконечником. Он дослал ее в казенную часть, щелкнул затвором и сразу почувствовал себя гораздо увереннее.

— Идите к ограде, — сказал ему командир.

Он бросил Смолинцеву два подсумка с патронами и крикнул доктору:

— Пробирайтесь через огороды в лес как можно скорее. Забирайте всех, кто может идти! Мы будем прикрывать вас!

Смолинцев помахал Тоне рукой и быстро поковылял к ограде. Там уже лежал на животе в характерной солдатской позе, раскинув ноги и чуть приподняв одно плечо, боец-конвоир. Смолинцев пристроился с ним рядом.

Десятка два немцев в касках и с автоматами разрозненной цепью бежали по полю, но не к школе, а наискосок, к вокзалу.

Далеко впереди за дорогой, то скрываясь в пыли, то выскакивая из нее, мчались мотоциклисты.

Смолинцев не утерпел и выстрелил наугад, просто так, совсем не целясь.

— Не горячись, — сказал, подходя, командир, — отсюда их не достанешь.

Он был уже в сапогах, в гимнастерке, и на ходу застегивал ворот, на котором Смолинцев заметил продолговатую капитанскую шпалу.

Капитан тоже лег на траву, и они стали следить за немцами из-за забора, еще не стреляя, так как расстояние было неблизким.

Так прошло минут десять, может быть, двадцать.

И вдруг с другой стороны школы, от дороги, раздалась автоматная очередь. На деревянной панельке за крыльцом послышался грузный топот.

Долговязый немец с автоматом, показавшимся Смолинцеву отростком тела, вбежал на двор, беспорядочно стреляя. Увидев их у забора, он внезапно остановился и снова вскинул автомат.

Но как раз в это мгновение из окна школы гулко грохнул выстрел. Немец покачнулся и, потеряв равновесие, упал на спину.

— За мной! По одному! — крикнул капитан и, размахивая винтовкой, побежал через двор за угол здания.

Через минуту боец тоже исчез вслед за ним. Смолинцев вскочил.

У деревянной панельки рядом с убитым немцем валялось что-то похожее на большой пистолет.

Автомат! Как только они его не заметили! Смолинцев быстро огляделся по сторонам, подхватил оружие и прямо с налету перемахнул через траншею, в которой еще недавно прятался от самолетов.

Но как неудачно он прыгнул! Резкая, пронзительная боль в правой и без того больной лодыжке заставила его присесть на месте и коротко вскрикнуть. Кое-как, корчась и покрываясь противной липкой испариной, он выпрямил подвернувшуюся ногу. Но чтобы бежать — об этом нечего было и думать. Закусив губу, Смолинцев добрался до угла дома. Ни капитана, ни бойца уже не было видно поблизости. Очевидно, они пробрались по канаве вдоль огородов к лесу. На дороге тоже никого не было видно. И все было тихо, только от станции доносились изредка глухие автоматные очереди.

Протяжный, болезненный стон неожиданно донесся откуда-то.

Смолинцев вздрогнул. В первую секунду ему показалось, что это немец, у которого он взял автомат. Но стон повторился опять, он проникал через окно, откуда-то из глубины дома. Нельзя было уйти от этого стона.

Держась за стену, Смолинцев добрел до крыльца и, содрогаясь от мысли, что его захватят тут одного, пробрался в коридор школы, так хорошо знакомый ему.

Перед распахнутым окном на полу лицом вниз недвижно лежал тот самый желтолицый раненый, что утром просил пить у тети Симы. Смолинцев узнал его по стриженому затылку и широкой марлевой повязке, сползшей с пояса. Рядом с ним валялась винтовка, еще издававшая характерный запах пороховой гари…

Так вот кто спас их, выстрелив из окна!

Смолинцев опустился перед раненым на колени и попробовал приподнять. В странной тишине он услышал мягкий капающий звук и невольно отпрянул, увидев темную, густую струю, медленно растекавшуюся по полу.

Боец дрогнул, захрипел, как будто собирался встать, но вдруг вытянулся и затих. То была смерть, и Смолинцев понял это.

Но в тот же момент он вскочил и прижался спиной к стене: на крыльце явственно раздались чьи-то шаги.

Вот сейчас, подумал он, сейчас… Вот сейчас они придут, и будет конец. Как много надо было сделать в жизни, испытать, достигнуть, узнать. Неужели это конец? А как же мама? Как все ребята?..

— Кто там? — крикнул он хрипло и сам не узнал своего голоса.

Почти с ужасом он вспомнил, что совсем еще не знает, как надо стрелять из этого немецкого автомата.

— Кто там? — опять крикнул он, нащупывая пальцем спусковую скобу.

И тут он увидел Тоню, испуганную, робкую. Она, должно быть, еле держалась на ногах. Глаза ее были широко раскрыты, и губы дрожали, — казалось, она сдерживается, чтобы не заплакать.

— Ах, это ты! — он облегченно вздохнул, но слова прозвучали укором.

Тоня хотела что-то сказать и вдруг опустилась на порог и заплакала.

— Что ты? — растерянно спросил Смолинцев подходя. — Да ты что, Тростникова, ну?

Он, все еще сердясь, наклонился к ней: «Тут и так черт знает что происходит, а она еще плачет».

— Я боялась, что тебя убили, — еле выговорила она всхлипывая. Смолинцев заметил, что влажные глаза ее сверкают счастливым светом, и невольно смутился.

— Пойдем. Папа будет искать меня, они там — в ольховнике.

Она поднялась, косясь на его взъерошенную фигуру и автомат.

— Где ты взял это?

— Взял уж.

— Ты убил кого-нибудь?

Она смотрела на него с ужасом и уважением.

— Нет еще, — пробормотал он небрежно и замер на месте.

Кто-то прошел мимо них по двору.

— Немцы! — прошептала Тоня, и глаза ее стали еще темнее на побледневшем лице.

Отстранив ее, Смолинцев подвинулся к окну: немец в расстегнутом кителе, будто он только что вскочил с постели, стоял вполоборота к ним, шагах в пятнадцати от дома. Вот он наклонился над тем, другим, распростертым у деревянной панельки, затем выпрямился и спрятал что-то в карман.

Смолинцев вскинул автомат и стал целиться, «Вот сейчас, сейчас я убью, убью человека», — мелькнуло в уме. Он ловил мушку сквозь прорезь на стволе и никак не мог поймать. Тоня стояла зажмурясь, крепко прижав ладони к вискам, ожидая выстрела. Но он все еще не мог решиться. А немец уже шагнул в сторону и, словно почуяв что-то, обернулся, должно быть, увидел наведенный на него автомат. Беспомощный взгляд его выразил какую-то странную, почти жалкую покорность.

И Смолинцев узнал его: это был пленный, тот самый, что сидел тогда на крыльце. Он был безоружен, и юноша невольно опустил автомат. Немец попятился и вдруг с кинематографической быстротой метнулся к дровяному сараю, оступился, снова вскочил и исчез за бревенчатым старым срубом.

НАХОДКА ДОКТОРА ТРОСТНИКОВА

Доктор Тростников сидел у себя в комнате за столом и пил крепкий чай из тонкого стакана с резным подстаканником слоновой кости. Наконец-то! Он так устал за бессонную ночь и этот тревожный и страшный день. Кажется, правильно, что он решил вернуться домой. Войну нельзя обогнать. Она распространяется, как морской прилив. Каждый день захлестываются новые города, железнодорожные узлы и вот такие поселки, как этот.

Где найдешь теперь покой, устойчивость, независимость?