Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Тысяча И Одна Ночь. Книга 3 - без автора на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Повесть о любящем и любимом (ночи 112-128)

Однажды Тадж-аль-Мулук поехал со свитой на охоту и ловлю. И они ехали пустыней и непрестанно подвигались четыре дня, пока не приблизились к земле, покрытой зеленью, и увидели они там резвящихся зверей, деревья со спелыми плодами и полноводные ручьи. И Тадж-аль-Мулук сказал своим приближённым: "Поставьте здесь сети и растяните их широким кругом, а встреча будет у начала круга, в таком-то месте". И его приказанию последовали и, расставив сети, растянули их широким кругом, и в круг собралось множество разных зверей и газелей, и звери кричали, ревели и бегали перед конями.

И тогда на них пустили собак, барсов и соколов. И стали бить зверей стрелами, попадая в смертельные места. И ещё не дошли до конца загона, как было захвачено много зверей, а остальные убежали.

А после этого Тадж-аль-Мулук спешился у воды и приказал принести дичь и разделил её, отобрав для своего отца Сулейман-шаха наилучших зверей, отослал их ему, а часть он раздал своим вельможам.

И он провёл ночь в этом месте, а когда наступило утро, к ним подошёл большой караван, где были рабы и слуги и купцы. И этот караван остановился у воды и зелени. И, увидев путников, Тадж-аль-Мулук сказал одному из своих приближённых: "Принеси мне сведения об этих людях и спроси их, почему они остановились в этом месте". И гонец отправился к ним и сказал: "Расскажите нам, кто вы, и поторопитесь дать ответ". И они отвечали: "Мы купцы и остановились здесь для отдыха, так как место нашего привала далеко от нас, и мы расположились Здесь, доверяя царю Сулейман-шаху и его сыну. Мы знаем, что всякий, кто остановился близ его владений, в безопасности и может не опасаться. С нами дорогие материи, которые мы привезли для его сына Тадж-альМулука".

И посланный вернулся к царевичу и осведомил его, в чем дело, и передал ему то, что слышал от купцов. А царевич сказал ему: "Если с ними есть что-нибудь, что они привезли для меня, то я не вступлю в город и не двинусь отсюда, пока не осмотрю этого!"

И он сел на коня и поехал, и невольники его поехали за ним, и когда он приблизился к каравану, купцы поднялись перед ним и пожелали ему победы и успеха я вечной славы и превосходства. А ему уже разбили палатку из красного атласа, расшитую жемчугом и драгоценными камнями. И поставили ему царское сиденье на шёлковом ковре, вышитом посредине изумрудами. И Тадж-аль-Мулук сел, а рабы встали перед ним. И он послал к купцам и велел им принести все, что у них есть, и они пришли со своими товарами. Тадж-аль-Мулук осмотрел все, и выбрал то, что ему подходило, и заплатил им деньги сполна. А затем он сел на коня и хотел уехать, но его взор упал на караван, и он увидел юношу, прекрасного молодостью, в чистых одеждах, с изящными чертами, и у него был блестящий лоб и лицо, как месяц, но только красота этого юноши поблекла и его лицо покрыла бледность из-за разлуки с любимыми..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто одиннадцатая ночь

Когда же настала сто одиннадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что взор Тадж-альМулука упал на караван. И он увидел юношу, прекрасного молодостью, в чистых одеждах, с изящными чертами, но только красота этого юноши поблекла, и лицо его покрыла бледность из-за разлуки с любимыми, и умножились его стоны и рыдания, и из глаз его текли слезы, и он говорил такие стихи:

"В разлуке давно уж мы, и длятся тоска и страх, И слезы из глаз моих, о друг мой, струёй текут. И с сердцем простился я, когда мы расстались с ней, И вот я один теперь, - надежд нет и сердца нет. О други, постойте же и дайте проститься с той, Чья речь исцеляет вмиг болезни и недуги".

И когда юноша окончил свои стихи, он ещё немного поплакал и лишился чувств; и Тадж-аль-Мулук смотрел на него, изумляясь этому. А придя в себя, юноша бросил бесстрашный взор и произнёс такие стихи:

"Страшитесь очей её - волшебна ведь сила их, И тем не спастись уже, кто стрелами глаз сражён. Поистине, чёрный глаз, хоть смотрит и томно он, Мечи рубит белые, хоть остры их лезвия. Не будьте обмануты речей её нежностью - Поистине, пылкость их умы опьяняет нам. О нежная членами! Коснись её тела шёлк, Он кровью покрылся бы, как можешь ты видеть сам, Далеко от ног её в браслетах до нежных плеч. И как запах мускуса сравнить с её запахом?"

И затем он издал вопль и лишился чувств, и Таджаль-Мулук, увидя, что он в таком отчаянии, растерялся и подошёл к нему, а юноша, очнувшись от обморока и увидав, что царевич стоит над ним, поднялся на ноги и поцеловал перед ним землю.

"Почему ты не показал нам своих товаров?" - спросил его Тадж-аль-Мулук; и юноша сказал: "О владыка, в моих товарах нет ничего подходящего для твоего счастливого величества". Но царевич воскликнул: "Обязательно покажи мне, какие есть у тебя товары, и расскажи мне, что с тобою. Я вижу, что глаза твои плачут и ты печален сердцем; и если ты обижен, мы уничтожим эту несправедливость, а если на тебе лежат долги, мы заплатим их. Поистине, моё сердце из-за тебя сгорело, когда я увидал тебя".

Потом Тадж-аль-Мулук велел поставить две скамеечки; и ему поставили скамеечку из слоновой кости, оплетённую золотом и шёлком, и постлали шёлковый ковёр. И Тадж-аль-Мулук сел на скамейку, а юноше велел сесть на ковёр и сказал ему: "Покажи мне твои товары". - "О владыка, - отвечал юноша, - не напоминай мне об этом: мои товары для тебя не подходят". Но Тадж-альМулук воскликнул: "Это неизбежно". И он велел кому-то из своих слуг принести товары, и их принесли, против воли юноши, и при виде их у юноши потекли слезы, и он заплакал, застонал и стал жаловаться, и, испуская глубокие вздохи, произнёс такие стихи:

"Клянусь твоих глаз игрой, сурьмою клянусь на них, И станом твоим клянусь, что нежен и гибок так, Вином твоих уст клянусь и сладостью мёда их И нравом твоим клянусь, что нежен и гибок так, - Коль призрак твой явится мне ночью, мечта моя, Он слаще мне, чем покой от страха дрожащему".

Потом юноша развернул товары и стал их показывать Тадж-аль-Мулуку кусок за куском и отрез за отрезом, и среди прочего он вынул одежду из атласа, шитую золотом, которая стоила две тысячи динаров. И когда он развернул эту одежду, из неё выпал лоскут, и юноша поспешно схватил его и положил себе под бедро. И он забыл все познаваемое и произнёс такие стихи:

"Когда исцеленье дашь душе ты измученной Поистине, мир Плеяд мне ближе любви твоей! Разлука, тоска и страсть, любовь и томленье, Отсрочки, оттяжки вновь - от этого гибнет жизнь. Любовь не живит меня, в разлуке мне смерти нет, Вдали - не далеко я, не близок и ты ко мне, Ты чужд справедливости, и нет в тебе милости, Не дашь ты мне помощи - бежать же мне некуда. В любви к вам дороги все мне тесными сделались, И ныне не знаю я, куда мне направиться".

И Тадж-аль-Мулук крайне удивился стихам, сказанным юношей, и не знал он причины всего этого. А когда юноша взял лоскут и положил его под бедро, Тадж-альМулук спросил его: "Что это за лоскут?" - "О владыка, - сказал юноша, - я отказывался показать тебе мои товары только из-за этого лоскута: я не могу дать тебе посмотреть на него..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто двенадцатая ночь

Когда же настала сто двенадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша сказал Тадж-аль-Мулуку: "Я отказывался показать тебе свои товары только из-за этого лоскута: я не могу дать тебе посмотреть на него". Но Тадж-аль-Мулук воскликнул: "Я непременно на него посмотрю!" И стал настаивать и разгневался. И юноша вынул лоскут из-под бедра и заплакал и застонал и стал жаловаться, и, испуская многие стенания, произнёс такие стихи:

"Не надо корить его - от брани страдает он. Я правду одну сказал, но слушать не хочет он. Аллаху вручаю я в долине луну мою Из стана; застёжек свод - вот место восхода ей. Простился с ней, но лучше б с жизнью простился я, А с ней не прощался бы - так было б приятней мне. Как часто в разлуки день рассвет защищал меня, И слезы мои лились, и слезы лились её. Аллахом клянусь, не лгу. В разлуке разорван был Покров оправдания, но я зачиню его. И телу покоя нет на ложе, и также ей Покоя на ложе нет с тех пор, как расстались мы. Во вред нам трудился рок рукою злосчастною, Он счастья меня лишил, и не дал он счастья ей. Заботу без примеси лил рок, наполняя нам Свой кубок; и пил я то, что выпить и ей пришлось".

А когда он окончил свои стихи, Тадж-аль-Мулук сказал ему: "Я вижу твоё тяжёлое состояние. Расскажи мне, отчего ты плачешь при взгляде на этот лоскут?" И, услышав упоминание о лоскуте, юноша вздохнул и сказал: "О владыка, моя история диковинна, и у меня случилось чудесное дело с этим лоскутом и его владелицей и той, что нарисовала эти рисунки и изображения". И он развернул тот лоскут, и вдруг на нем оказалось изображение газели, вышитое шёлком и украшенное червонным золотом, а напротив неё - изображение другой газели, которое было вышито серебром, и на шее у неё было ожерелье из червонного золота и три продолговатых выдолбленных топаза.

И, увидев это изображение и как оно хорошо исполнено, Тадж-аль-Мулук воскликнул: "Да будет превознесён Аллах, научивший человека тому, чего он не знал!" И к сердцу его привязалось желание услышать историю этого юноши. "Расскажи мне, что у тебя случилось с обладательницей этой газели", - попросил он его, и юноша начал:

"Знай, о владыка, что мой отец был купцом и не имел ребёнка, кроме меня. А у меня была двоюродная сестра, с которой я воспитывался в доме моего отца, так как её отец умер. И перед смертью он условился с моим отцом женить меня на ней; и когда я достиг зрелости мужчин, а она зрелости женщин, её не отделили от меня, и меня не отделили от неё. А потом отец поговорил с матерью и сказал: "В этом году мы напишем запись Азиза и Азизы"; и он сговорился с нею об этом деле и начал приготовлять припасы для свадебных пиршеств. И при всем том мы с моей двоюродной сестрой спали в одной постели и не знали, как обстоит дело, она была более рассудительна, Знающа и сведуща, чем я.

И тогда мой отец собрал все необходимое для торжества, и осталось только написать брачную запись и войти к моей двоюродной сестре; он захотел написать запись после пятничной молитвы и отправился к своим друзьям из купцов и другим и уведомил их об этом, а моя мать пошла и пригласила своих подруг-женщин и позвала родственников. И когда пришёл день пятницы, комнату, где должны были сидеть, помыли и вымыли в ней мраморный пол, и в нашем доме разостлали ковры и поставили там все, что было нужно, завесив сначала стены тканью, вышитой золотом; и люди сговорились прийти к нам в дом после пятничной молитвы, и мой отец пошёл и приготовил халву и блюда со сластями, и осталось только написать запись.

А мать послала меня в баню и послала за мной новое платье из роскошнейших одежд; и, выйдя из бани, я надел это роскошное платье, а оно было надушено, и когда я надел его, от него повеяло благовонным ароматом, распространившимся по дороге. Я хотел пойти в мечеть, но вспомнил об одном моем товарище и вернулся поискать его, чтобы он пришёл, когда будут делать запись, и я говорил себе: "Займусь этим делом, пока подойдёт время молитвы".

И я вошёл в переулок, в который я ещё никогда не входил; а я был потный после бани из-за новой одежды, бывшей на мне, и пот тёк, и от меня веяло благоуханием. Я сел в начале переулка отдохнуть и разостлал под собою платок с каёмкой, который был у меня, и мне стало очень жарко, и мой лоб вспотел, и пот лился мне на лицо, но я не мог обтереть его с лица платком, так как платок был разостлан подо мной.

Я хотел взять фарджию и обтереть ею щеку, но вдруг, не знаю откуда, упал на меня сверху белый платок. А этот платок был нежнее ветерка, и вид его был приятней исцеления для больного, и я схватил его рукой и поднял голову кверху, чтобы посмотреть, откуда упал этот платок. И глаза мои встретились с глазами обладательницы этой газели..."

И Шахразаду застигло, утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто тринадцатая ночь

Когда же настала сто тринадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-альМулуку: "И я поднял голову кверху, чтобы посмотреть, откуда этот платок, и глаза мои встретились с глазами обладательницы этой газели. И вдруг, я вижу, высунулась она из окна с медной решёткой, и мои глаза не видали ничего прекраснее её, и, в общем, мой язык бессилен её описать. И, увидев, что я взглянул на неё, она положила палец в рот, а затем взяла свой средний палец и приложила его вплотную к указательному пальцу и оба пальца прижала к своему телу, между грудями, а затем она убрала голову из окна, закрыла створку окошка и ушла. И в моем сердце вспыхнул огонь, и разгорелось великое пламя, и взгляд на неё оставил после себя тысячу вздохов, и я в растерянности не слышал, что она сказала, и не понял, какие она делала знаки.

И я взглянул на окошко во второй раз, но увидел, что оно захлопнуто, и прождал до захода солнца, но не услышал ни звука и не увидал никого. И, отчаявшись увидеть её, я встал с места и захватил платок, и когда я развернул его, от него повеяло запахом мускуса, и меня охватил от этого запаха великий восторг, так что я стал как будто в раю. А затем я расстелил платок перед собою, и оттуда выпал тонкий листок бумаги, и когда я развернул листок, оказалось, что он пропитан благовонным ароматом и на нем написаны такие стихи:

Послал я письмо к нему, на страсть его сетуя, И почерк мой тонок был, - а почерков много. Спросил он: "Мой друг, скажи, твой почерк - что сталось с ним? Так нежен и тонок он, едва его видно". Я молвил: "Затем, что сам и тонок и худ я стал: Таким-то вот почерком влюблённые пишут".

Прочитав эти стихи, я устремил взор очей на красоту платка и увидел на одной из его каёмок вышитые строчки такого двустишия:

Написал пушок - о, как славен он средь писцов других - На щеках его пару тонких строк рейханом "О, смущение для обеих лун, коль он явится! А согнётся он - о, позор ветвям смущённым!"

А на другой каёмке были вышиты строки такого двустишия:

Написал пушок тёмной амброю на жемчужине Пару тонких строк, как на яблоке агатом: "Убивают нас зрачки томные, лишь взглянут на нас, Опьяняют нас щеки нежные, не вино".

И когда я увидел, какие были на платке стихи, в моем сердце вспыхнуло пламя огня и увеличились мои страсть и раздумье. И я взял платок и бумажку и принёс их домой, не зная хитрости, чтобы соединиться с нею, и не мог я, в любви, говорить о подробностях.

Я добрался до дому только тогда, когда прошла часть ночи, и увидел, что дочь моего дяди сидит и плачет; и, увидав меня, она вытерла слезы и подошла ко мне и сняла с меня одежду и спросила, отчего меня не было. И она рассказала мне: "Все люди (эмиры, вельможи, купцы и другие) собрались в нашем доме, и явились судьи и свидетели, и они съели кушанья и просидели немного, ожидая твоего прихода, чтобы написать брачную запись, а когда они отчаялись, что ты придёшь, то разошлись и ушли своей дорогой. Твой отец, - говорила она, - сильно рассердился, из-за этого и поклялся, что он напишет запись только в будущем году, так как он истратил на это торжество много денег. А что было с тобой сегодня, что ты задержался до этого времени и случилось то, что случилось из-за твоего отсутствия?" - спросила она потом. И я ответил: "О дочь моего дяди, не спрашивай, что со мной случилось!" - и рассказал ей про платок и все сообщил ей с начала до конца. И она взяла бумажку и платок и прочитала, что было на них написано, и слезы потекли по её щекам, и она произнесла такие стихи:

Коль скажет кто: "Свободна страсть вначале", - Ответь: "Ты лжёшь: все в страсти - принужденье, А принужденье не несёт позора". И это верно, - так гласят преданья, Что не подделаны, коль разобрать их. Захочешь, скажешь: сладостная пытка, Иль боль внутри, иль сильные побои, Иль месть, иль счастье, или вожделенье, Что души услаждает или губит, - Я спутался в противопоставленьях. А вместе с тем пора любви - как праздник, Когда уста её смеются вечно, И веянье духов её отменно. Любовь прогонит все, что нас испортит, - В сердца холопов низких не вселится".

Потом она спросила: "Что же она сказала тебе и какие сделала знаки?" И я отвечал: "Она не произнесла ничего, а только положила палец в рот и потом приложила к нему средний палец и прижала оба пальца к груди и показала на землю, а затем она убрала голову из окна и заперла окно. И после этого я её не видел, но она взяла с собою моё сердце, и я просидел, пока не скрылось солнце, ожидая, что она выглянет из окна второй раз, но она этого не сделала, и, отчаявшись, я ушёл из того места и пришёл домой. Вот моя повесть, и я хочу от тебя, чтобы ты мне помогла в моем испытании".

И Азиза подняла голову и сказала: "О сын моего дяди, если бы ты потребовал мой глаз, я бы, право, вырвала его для тебя из века. Я непременно помогу тебе в твоей нужде, и ей помогу в её нужде: она в тебя влюблена так, как и ты влюблён в неё". - "А как истолковать её знаки?" - спросил я; и Азиза ответила: "То, что она положила палец в рот, указывает, что ты у неё на таком же месте, как душа в её теле, и что она вопьётся в близость к тебе зубами мудрости. Платок указывает на привет от любящих возлюбленным; бумажка обозначает, что душа её привязалась к тебе, а прижатие двух пальцев к телу между грудями значит, что она говорит тебе: через два дня приходи сюда, чтобы от твоего появления прекратилась моя забота. И знай, о сын моего дяди, что она тебя любит и доверяет тебе, и вот какое у меня толкование её знакам, а если бы я могла выходить и входить, я бы, наверное, свела тебя с нею в скорейшем времени и накрыла бы вас своим подолом".

И, услышав это от Азизы, - говорил юноша, - я поблагодарил её за её слова и сказал себе: "Потерплю два дня". И я просидел два дня дома, не выходя и не входя, и не ел и не пил, и я положил голову на колени моей двоюродной сестры, а она утешала меня и говорила: "Укрепи свою решимость и отвагу, успокой сердце и ум..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто четырнадцатая ночь

Когда же настала сто четырнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "А когда эти два дня окончились, дочь моего дяди сказала мне: "Успокой свою душу и прохлади глаза! Укрепи свою решимость, надень платье и отправляйся к ней, как назначено".

Потом она поднялась, дала мне переодеться и окурила меня, а затем она укрепила во мне силу и ободрила мне сердце, и я вышел, и шёл, пока не вошёл в тот переулок. Я посидел немного на лавочке, и вдруг окно распахнулось, и я своими глазами увидел ту женщину. И тут я обмер, а очнувшись, я укрепил свою волю и ободрился сердцем и взглянул на неё второй раз, но исчез из мира; а придя в себя, я увидел, что женщина держит в руке зеркало и красный платок. И, увидев меня, она засучила рукава и, раздвинув свои пять пальцев, ударила себя по груди ладонью и пятью пальцами, а затем она подняла руки и выставила зеркало из окна, после чего она взяла красный платок и ушла с ним, а вернувшись, три раза опустила его из окна в переулок, опуская и поднимая его, и потом скрутила платок и свернула его рукою и наклонила голову. А затем она убрала голову из окна и заперла окно, и ушла, не сказав мне ни единого слова; напротив, она оставила меня растерянным, и я не Знал, какие она делала знаки.

Я просидел до вечерней поры, а потом пришёл домой, около полуночи, и я увидел, что дочь моего дяди положила щеку на руку и глаза её льют слезы, и она говорила такие стихи:

"Что за дело мне, что хулители за тебя бранят! Как утешиться, если строен ты, как ветвь тонкая? О видение, что украло душу и скрылся! Для любви узритской спасенья нет от красавицы. Как турчанки очи - глаза её, и разят они Сердца любящих, как не рубит меч с острым лезвием. Ты носить меня заставляешь бремя любви к тебе, Но рубашку я уж носить не в силах, - так слаб я стал. И я плакал кровью, слова услышав хулителей: "Из очей того, кого любишь ты, тебе меч грозит". Если б сердцем был я таков, как ты! Только телом я На твой стан похож - оно сгублено изнурением. О эмир! Суров красоты надсмотрщик - глаза твоя, И привратник - бровь - справедливости не желает знать, Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф взял себе, - Сколько Юсуфов в красоте твоей заключается! И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз Соглядатаев, во доколе мне принуждать себя?"

И когда я услышал её стихи, мои заботы увеличились, и умножились мои горести, и я упал в углу комнаты, а Азиза встала и перенесла меня, а потом она сняла с меня одежду и вытерла моё лицо рукавом и спросила меня, что со мной случилось.

И я рассказал ей обо всем, что испытал от той женщины, и она сказала: "О сын моего дяди, изъяснение знака ладонью и пятью пальцами таково: приходи через пять дней; а её знак зеркалом и опусканием и поднятием красного платка и то, что она высунула голову из окна, означает: сиди возле лавки красильщика, пока к тебе не придёт мой посланный".

И когда я услышал эти слова, в моем сердце загорелся огонь, и я воскликнул: "Клянусь Аллахом, о дочь моего дяди, ты права в этом объяснении! Я видел в переулке красильщика-еврея!"

И я заплакал, а дочь моего дяди сказала мне: "Укрепи свою решимость и будь твёрд сердцем; другой охвачен любовью несколько лет и стоек против жара страсти, а ты влюблён только пять дней, так почему же ты так горюешь?"

И она принялась утешать меня речами и принесла мне еду, и я взял кусочек и хотел его съесть, но не мог. И я отказался от питья и еды и расстался со сладостью сна, и моё лицо пожелтело, и красоты мой изменились, так как я прежде не любил и вкушал жар любви только в первый раз. И я ослаб, и дочь моего дяди ослабла из-за меня, и она рассказывала мне о состоянии влюблённых и любящих, чтобы меня утешить, каждую ночь, пока я не засну, а просыпаясь, я находил её не спящей из-за меня, и слезы бежали у неё по щекам.

И я жил так, пока не прошли эти пять дней, и тогда дочь моего дяди нагрела мне воды и выкупала меня, и надела на меня одежду, и сказала: "Отправляйся к ней. Да исполнит Аллах твою нужду и да приведёт тебя к тому, чего ты хочешь от твоей любимой!"

И я пошёл, и шёл до тех пор, пока не пришёл к началу того переулка, а день был субботний, и я увидел, что лавка красильщика заперта. Я просидел подле неё, пока не прокричали призыв к предзакатной молитве; и солнце пожелтело, и призвали к вечерней молитве, и настала ночь, а я не видел ни следа той женщины и не слышал ни звука, ни вести. И я испугался, что сижу один, и поднялся и шёл, точно пьяный, пока не пришёл домой, а войдя, я увидел, что дочь моего дяди, Азиза, стоит, схватившись одной рукой за колышек, вбитый в стену, а другая рука у неё на груди, и она испускает вздохи и говорит такие стихи:

"Сильна бедуинки страсть, родными покинутой, По иве томящейся и мирте Аравии! Увидевши путников, огнями любви она Костёр обеспечит им, слезами бурдюк нальёт, - И все ж не сильней любви к тому, кого я люблю, Но грешной считает он меня за любовь мою".

А окончив стихи, она обернулась и увидала меня, и, вытерев слезы рукавом, улыбнулась мне в лицо и сказала: "О сын моего дяди, да обратит Аллах тебе на пользу то, что он даровал тебе! Почему ты не провёл ночь подле твоей любимой и не удовлетворил твоё желание с нею?" А я, услышав её слова, толкнул её ногою в грудь, и она упала на стену и ударилась лбом о косяк, а там был колышек, и он попал ей в лоб. И, посмотрев на неё, я увидел, что её лоб рассечён и течёт кровь..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто пятнадцатая ночь

Когда же настала сто пятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда я ударил дочь моего дяди в грудь ногою, она наткнулась на косяк, и колышек попал ей в лицо, и она раскроила себе лоб, и потекла кровь. И она промолчала и не сказала ни слова, но тотчас же встала и, оторвав лоскуток, заткнула им рану, повязала её повязкою и вытерла кровь, лившуюся на ковёр, как ни в чем не бывало, а потом она подошла ко мне и улыбнулась мне в лицо и сказала нежным голосом: "Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я говорила это, не смеясь над тобою и над нею! Я мучилась головной болью, и у меня было в мыслях пустить себе кровь, а сейчас моей голове стало легче, и лоб облегчился. Расскажи мне, что с тобою было сегодня".

И я рассказал обо всем, что мне выпало из-за этой женщины, и, рассказавши, заплакал, но Азиза молвила: "О сын моего дяди, радуйся успеху в твоём намерении к осуществлению твоих надежд! Поистине, это знак согласия, и он состоит в том, что она скрылась от тебя, так как желает тебя испытать: стоек ты или нет и правда ли ты любишь её, или нет. А завтра отправляйся на прежнее место и посмотри, что она тебе укажет; ты близок к радостям, и твои печали прекратились".

И она принялась утешать меня в моем горе, а я все больше огорчался и печалился. А потом она принесла мне еду, но я толкнул поднос ногою, так что все блюда разлетелись по сторонам, и воскликнул: "Все, кто влюблён, одержимые, и они не склонны к пище и не наслаждаются сном!" Но дочь моего дяди, Азиза, сказала: "Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, - это признак любви!" - и у неё потекли слезы. Она подобрала черепки от блюд и остатки кушанья и стала развлекать меня рассказами, а я молил Аллаха, чтобы настало утро. А когда утро наступило и засияло светом и заблистало, я отправился к той женщине и торопливо вошёл в переулок и сел на лавочку. И вдруг окошко распахнулось, и она высунула голову из окна, смеясь, а затем она скрылась и вернулась, и с ней было зеркало, кошель и горшок, полный зелёных растений, а в руках у неё был светильник. И первым делом она взяла в руки зеркало и, сунув его в кошель, завязала его и бросила в комнату, а затем опустила волосы на лицо и на миг приложила светильник к верхушкам растений, а после того взяла все это и ушла, заперев окно. И моё сердце разрывалось от этого и от её скрытых знаков и тайных догадок, а она не сказала мне ни слова, и моя страсть от этого усилилась и любовь и безумие увеличились.

И я вернулся назад с плачущим оком и печальным сердцем, и вошёл в свой дом, и увидел, что дочь моего дяди сидит лицом к стене. И сердце её горело от забот и огорчений и ревности, но любовь помешала ей сказать мне что-нибудь о своей страсти, так как она видела, что я влюблён и безумен. И я посмотрел на неё и увидел у неё на голове две повязки: одна из-за удара в лоб, а другая - на глазу, так как он стал у неё болеть от долгого плача. И она была в наихудшем состоянии и, плача, говорила такие стихи:

"Аллахом клянусь, друзья, владеть не могу я тем, Что Лейле Аллах судил, ни тем, что судил он мне. Другому он дал её, а мне к ней любовь послал; Зачем не послал он мне другое, чем к Лейле страсть?"

А окончив стихи, она посмотрела и увидела меня, продолжая плакать, и тогда она вытерла слезы и поднялась ко мне, но не могла говорить, таково было её волнение.

И она помолчала некоторое время, а потом сказала: "О сын моего дяди, расскажи мне, что выпало тебе в этот раз"; и я рассказал ей обо всем, что случилось, и тогда она воскликнула: "Терпи, пришла пора твоей близости с нею, и ты достиг исполнения твоих надежд! Тем, что она показала тебе зеркало и засунула его в кошель, она говорит тебе: когда нырнёт в темноту солнце; а опустив волосы на лицо, она сказала: когда придёт ночь и опустится тёмный мрак и покроет свет дня - приходи. А её Знак горшком с цветами говорит: когда придёшь, войди в сад за переулком; а знак свечою означает: когда войдёшь в сад, жди там; и где найдёшь горящий светильник, туда и отправляйся, и садись возле него, и жди меня: поистине, любовь к тебе меня убивает".

И, услышав слова дочери моего дяди, я воскликнул от чрезмерной страсти и сказал: "Сколько ты ещё будешь обещать и я стану ходить к ней, не достигая цели? Я не вижу в твоём объяснении правильного смысла!"

И дочь моего дяди засмеялась и сказала: "У тебя должно остаться терпения лишь на то, чтобы вытерпеть остаток этого дня, пока день не повернёт на закат и не придёт ночь с её мраком, и тогда ты насладишься единением и осуществлением надежд, и это - слова истины без лжи. - И она произнесла такое двустишие:

Всех дней складки - пусть расправятся, И в дома забот не ставь ноги. Скольких дел нам не легко достичь, Но за ними близок счастья миг".

И потом она подошла ко мне и стала утешать меня мягкими речами, но не осмеливалась принести мне какойнибудь еды, боясь, что я на неё рассержусь, и не надеялась она, что я склонюсь к ней. Она только хотела подойти ко мне и снять с меня платье, а потом она сказала мне: "О сын моего дяди, сядь, я расскажу тебе что-нибудь, что займёт тебя до конца дня; и если захочет Аллах великий, не придёт ещё ночь, как ты уже будешь подле твоей любимой".

Но я не стал смотреть на неё и принялся ждать прихода ночи и говорил: "Господи, ускорь приход ночи!" А когда пришла ночь, моя двоюродная сестра горько заплакала и дала мне зёрнышко чистого мускуса и сказала: "О сын моего дяди, положи это зёрнышко в рот и когда ты встретишься со своей любимой и удовлетворишь с нею свою нужду и она разрешит тебе то, что ты желаешь, скажи ей такой стих:

О люди влюблённые, Аллахом молю сказать, Что сделает молодец, коль сильно полюбит он?"

А потом она поцеловала меня и заставила поклясться, что я произнесу этот стих из стихотворения, только когда буду выходить от этой женщины; и я отвечал: "Слушаю и повинуюсь". И я вышел вечерней порой, и пошёл, и шёл до тех пор, пока не достиг сада. И я нашёл его ворота открытыми, и вошёл, и увидел вдали свет, и направился к нему; и, дойдя до него, я увидел большое помещение со сводом, над которым был купол из слоновой кости и чёрного дерева, и светильник был подвешен посреди купола. А помещение устлано было шёлковыми коврами, шитыми золотом и серебром, и тут была большая горящая свеча в подсвечнике из золота, стоявшая под светильником, а посредине помещения был фонтан с разными изображениями, а рядом с фонтаном - скатерть, покрытая шёлковой салфеткой, подле которой стояла большая фарфоровая кружка, полная вина, и хрустальный кубок, украшенный золотом. А возле всего этого стоял большой закрытый серебряный поднос. И я открыл его и увидел на нем всевозможные плоды: фиги, гранаты, виноград, померанцы, лимоны и апельсины; и между ними были разные цветы: розы, жасмины, мирты, шиповник и нарциссы и всякие благовонные растения.

И я обезумел при виде этого помещения и обрадовался крайней радостью, и моя забота и горесть прекратились, но только я не нашёл там ни одной твари Аллаха великого..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто шестнадцатая ночь

Когда же настала сто шестнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я обезумел при виде этого помещения и обрадовался крайней радостью, но только я не нашёл там ни одной твари Аллаха великого и не видел ни раба, ни невольницы и никого, кто бы заботился обо всем этом или сохранял эти вещи. И я сидел в этом покое, ожидая прихода моей любимой, пока не прошёл первый час ночи, и второй час, и третий - а она не приходила. И во мне усилились муки голода, так как я некоторое время не ел пищи из-за сильной любви; и когда я увидел это место и мне стало ясно, что дочь моего дяди правильно поняла знаки моей возлюбленной, я отдохнул душою и почувствовал муки голода. И возбудили во мне желание запахи кушаний, бывших на скатерти, когда я пришёл в это место, и душа моя успокоилась относительно единения с любимой, и захотелось мне поесть. Я подошёл к скатерти и поднял покрывало и увидел посередине её фарфоровое блюдо с четырьмя подрумяненными курицами, облитыми пряностями, а вокруг блюда стояли четыре тарелки: одна с халвой, другая с гранатными зёрнышками, третья с баклавой и четвёртая с пышками, и на этих тарелках было и сладкое и кислое. И я поел пышек и съел кусочек мяса и, принявшись за баклаву, съел немного и её, а потом я обратился к халве и съел её ложку, или две, или три, или четыре, и съел немного курятины и кусок хлеба. И тогда мой живот наполнился, и суставы у меня расслабли, и я слишком размяк, чтобы не спать, и положил голову на подушку, вымыв сначала руки, и сон одолел меня, и я не знаю, что случилось со мной после этого. И я проснулся только тогда, когда меня обжёг жар солнца, так как я уже несколько дней не вкушал сна; и, проснувшись, я нашёл у себя на животе соль и уголь. Я встал на ноги и стряхнул одежду и повернулся направо и налево, но не увидел никого, и оказалось, что я лежал на мраморных плитах, без постели, и я смутился умом и огорчился великим огорчением, и слезы побежали у меня по щекам, и я опечалился о самом себе. И, поднявшись, я отправился домой, и когда пришёл туда, то увидел, что дочь моего дяди ударяет рукой в грудь и плачет, проливая слезы и соперничая с облаками, что льют дождь, и она говорила такие стихи:

"Дует ветер из мест родных, тихо вея; И дыханьем любовь в душе взволновал он. Ветер с востока! Пожалуй к нам поскорее! Всем влюблённым удел есть свой и удача. Коль могла бы обнять тебя - обняла бы, Как влюблённый любимой стан обнимает. Коль не вижу я брата лик, пусть отнимет Жизни радость совсем Аллах, и довольно. Если бы знать мне, растаяло ль его сердце, Как моё, от огня любви пламенея.

А увидев меня, она поспешно встала и вытерла слезы, и обратилась ко мне с мягкой речью, и сказала: "О сын моего дяди, ты охвачен любовью, и Аллах был к тебе милостив, внушив той, кого ты любишь, любовь к тебе, а я в слезах и в горе из-за разлуки с тобой. Кто меня упрекнёт и кто оправдает? Но Аллах да не взыщет с тебя из-за меня!"

Потом она улыбнулась мне и, сняв с меня одежду, расправила её и сказала: "Клянусь Аллахом, это не запах того, кто наслаждался со своею любимой! Расскажи же мне, что с тобой случилось, о сын моего дяди!" И я рассказал ей обо всем, что случилось со мною, и она второй раз улыбнулась гневной улыбкой и воскликнула: "Поистине, моё сердце полно боли! Пусть не живёт тот, кто делает тебе больно! Эта женщина сильно превозносится над тобою, и, клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я боюсь для тебя зла от неё. Знай, о сын моего дяди, объяснение соли такое: ты потонул во сне и похож на скверное кушанье, отвратительное для души, и тебя следует посолить, чтобы ты не был извергнут обратно. Ты объявляешь себя благородным влюблённым, а сон для влюблённых запретен, и твои притязания на любовь лживы. Но и её любовь к тебе тоже лживая, так как, увидя, что ты спишь, она не разбудила тебя; если бы её любовь была искренна, она бы, наверное, тебя разбудила. А что до угля, то объяснение этого знака такое: очерни Аллах твоё лицо, раз ты ложно объявил себя любящим; ты - молодое дитя, и у тебя только и заботы, что поесть, попить да поспать. Вот объяснение её знаков, да освободит тебя от неё великий Аллах!"

Услышав эти слова, я ударил себя рукою в грудь и воскликнул: "Клянусь Аллахом, это и есть истина, так как я спал, а возлюбленные не спят! Я сам себе обидчик, и больше всего повредили мне сон и еда! Что теперь будет?"

И я сильно заплакал и сказал дочери моего дяди: "Укажи мне, что сделать, и пожалей меня - пожалеет тебя Аллах! - иначе я умру". А дочь моего дяди любила меня великой любовью..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто семнадцатая ночь

Когда же настала сто семнадцатая ночь, она сказала:

"Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я сказал дочери моего дяди: "Укажи мне, что сделать, и пожалей меня - пожалеет тебя Аллах!" А она любила меня великой любовью, и ответила: "На голове и на глазах! Но только, о сын моего дяди, я много раз говорила тебе: если бы я могла входить и выходить, я бы, наверное, свела тебя с нею в ближайшее время и накрыла бы вас своим подолом, и я поступаю с тобою так лишь для того, чтобы ты был доволен. Если захочет Аллах великий, я не пожалею крайних усилий, чтобы свести вас; послушай же моих слов и повинуйся моему приказу. Иди в то самое место и сиди там, а когда будет время вечера, сядь там же, где ты сидел, и остерегайся что-нибудь съесть, так как пища навлекает сон. Берегись же заснуть; она придёт к тебе только после того, как минует четверть ночи, да избавит Аллах тебя от её зла!"

Услышав эти слова, я обрадовался и стал молиться Аллаху, чтобы прошла ночь, а когда ночь прошла, я хотел уходить, и дочь моего дяди сказала мне: "Если встретишься с нею, скажи ей тот прежний стих, когда будешь уходить". И я ответил: "На голове и на глазах!" - и вышел и пошёл в сад, и увидел, что помещение убрано так, как я видел в первый раз, и там было все, что нужно из кушаний, закусок и напитков, цветов и прочего. Я поднялся в это помещение и почувствовал запах кушаний, и моей душе захотелось их, и я удерживал её несколько раз, но не мог удержать. И я встал и, подойдя к скатерти, сиял покрывало и увидел блюдо кур, вокруг которого были четыре тарелки кушаний четырех сортов. И я съел по кусочку от каждого кушанья, и съел немного халвы и кусок мяса, и выпил шафранной подливки, которая мне понравилась, и я пил её много, черпая ложкой, пока не насытился и не наполнил себе живот. А после этого мои веки опустились, и, взяв подушку, я положил её под голову, думая: "Может быть, я прилягу на неё и не засну". Но глаза мои сомкнулись, и я заснул и не проснулся раньше, чем взошло солнце; и я нашёл у себя на животе игральную кость, палочку для игры в таб, финиковую косточку и семечко сладкого рожка. И в помещении не было никакой подстилки или чего-либо другого, и казалось, что там ничего не было.

И я встал, стряхнул с себя все это, и вышел рассерженный, и шёл, пока не дошёл до дому. И я увидел, что дочь моего дяди испускает глубокие вздохи и говорит такие стихи:

"Худ я телом, и ранено моё сердце, И струятся вдоль щёк моих слез потоки, И любимый упорен так в обвиненьях, Но прекрасный что сделает-то прекрасно. О сын дяди! Наполнил ты страстью сердце, - Мои очи от горьких слез заболели".


Поделиться книгой:

На главную
Назад