Не опоздай к приливу

— Отдай коробку!

Братья принялись бешено колотить друг друга кулаками, пуская в ход колени и ноги. Кончилось все тем, что Юрка, без шапки, ткнулся головой в снег и остался так лежать, а Валерий отряхнулся и с сожалением посмотрел на него: «Говорил ведь — не лезь!» — махнул рукой и пошел к поселку.

Юрка встал, вытер с губы кровь, натянул на голову белую от снега ушанку и сел на гладкий валун.

Васек подобрал с земли пуговицу, спрятал в карман и оглянулся на Валерия. Потом посмотрел на Юрку. Хмурый, молчаливый, в своей черной стеганке, он, как ворон, сидел на камне и глядел в море.

Васек опять посмотрел на Валерия, карабкавшегося в ста шагах на взгорок, перевел взгляд на Юрку, тяжело, как взрослый, вздохнул. Потом махнул рукой и бросился за старшим братом.

Минут через двадцать Юрку кто-то тронул за шапку. Он словно очнулся. Перед ним стояла Рая в бордовом зимнем пальто и пыжиковой шапочке.

— Морем любуешься?

Юрка встал и пошел к поселку:

— Чего домой не пришла, финтифлюшка? Мамка всю ночь не спала…

— Ольгу подменяла… Грипп…

Глава 2. Папуас из Якорной губы

Назад Юрка шел молча. Как Рая ни допытывалась, что случилось, Юрка молчал. Лишь проходя мимо погранзаставы — а она находилась за поселком, — он сжал кулаки и всхлипнул:

— Ух и дам я ему! Ух…

Они миновали закопченные корпуса СРМ — судоремонтных мастерских — с десятком рыбацких сейнеров у причальной стенки, оставили позади сетевязку — огромный, похожий на амбар сетевязальный цех, и вышли к порту — так громко именовался длинный деревянный причал в глубине Якорной губы с домиком морской службы.

Был час отлива. Зеленые, обросшие слизью сваи причала обнажились, и в дорку пришлось спускаться по трапу. Берега Мурмана омывает теплое течение, и ни море, ни Якорная губа, ни река Трещанка до порога-падуна не замерзали круглый год, и поселок Якорный, состоящий из трех маленьких поселков — Большой и Малой стороны и Шнякова, где разместились порт и фактория, — связывала дорка.

Дорка ходила каждый час. Когда Рая с Юркой подошли к причалу, кассирша Надя снимала с деревянной тумбы пеньковый конец.

Затарахтел мотор. Надя, бряцая мелочью в сумке, стала обходить пассажиров, отрывая от рулончика серенькие билетики.

Волна в губе была небольшая, и дорку почти не подкидывало. Изредка попадались тонкие ноздреватые льдинки. Они слабо ударялись и терлись о борт; над водой струился прозрачный парок, обычный в эту пору на Мурмане.

Дорка вошла в реку Трещанку, возле устья которой и раскинулся центр поселка Якорного с райкомом, Домом культуры и типографией, баней и почтой, магазинами и средней школой.

Дорка мягко ткнулась в деревянную площадку, и люди по деревянному трапику, врезанному в квадратный люк причала, стали подниматься вверх, ощущая затхло-гнилостный запах обнаженных отливом свай.

— Ты куда? — спросила Рая, видя, что Юрка, сойдя с причала, зашагал в сторону, противоположную дому.

— Прогуляюсь, — бросил Юрка, не оборачиваясь.

Хотелось остыть, успокоиться.

У крайнего дома с крутого берега катились на лыжах мальчишки-саами. На них были рыжие оленьи малицы с пыжиковыми капюшонами вместо шапок, на ногах — меховые тобоки. Мальчишки страшно шумели, кричали о чем-то по-саамски, и Юрка ничего не мог разобрать. Но догадаться было не трудно — о чем. Внизу стояли две лыжные палки, и нужно было на полной скорости пронестись в эти узкие ворота, не сбив палок.

Спуск был тем опасней, что метрах в трех от ворот начиналась река, и, хотя во время отлива вода отступила далеко от берега, обнажив грязное дно с бородами ржавых водорослей на камнях, ни у кого не было охоты плюхнуться с разгона в эту вонючую грязь.

Лыжники круто заворачивали у берега или просто падали боком в снег.

Никто пока что не проскочил благополучно в ворота. А Юрка был уверен — проскочит.

Он вразвалку подошел к однокласснику Грише Антонову.

Юрка не раз бывал у Гришки дома и впервые попробовал у него струганину — мороженое оленье мясо. Гришка, как и большинство саами, был мал ростом, смугл, ходил чуть враскачку даже по ровной дороге, точно под ногами были тундровые кочки.

— Дай-ка мне, — сказал Юрка.

На него глянули черные, узко прорезанные глаза.

— Погоди. Съеду разок и дам.

— Дай сейчас.

Юрка был самый сильный в классе и привык, чтоб ему повиновались.

— Ну?

Гришка уже, кажется, готов был скинуть лыжи, но… Ребята и ахнуть не успели, как граненый Юркин кулак стремительно стукнул Гришку в подбородок. Гришка рухнул в снег, а Юрка повернулся к нему спиной и с ленивым развальцем пошел к улице.

Ребята стали поднимать Гришку.

— Папуас, Папуас несчастный! — закричал он. — Дурак набитый!

Юрка и не обернулся. Ему вдруг стало легче. Странная, горькая сила, больно сжимавшая душу, отпустила. А то, что Гришка назвал его Папуасом, — пусть. Эта кличка за ним утвердилась с тех пор, как он, прочитав книжку об Океании, полдня распространялся в школе о нравах и обычаях южных островов, без конца твердил о папуасах и бесстрашно, так что стекла в классе звенели, издавал воинственные крики далеких племен.

Вначале Юрке даже нравилось, что его зовут таким нездешним именем. Нравилось до тех пор, пока Валерий не сказал как-то за чаем:

— А ты и вправду как папуас… Только кольца в ноздрях не хватает и на бедрах не повязка, а штаны.

Юрка засмеялся и чуть не подавился:

— Скажешь чего…

— А кто ж ты, если не папуас? В каком месяце стригся в последний раз? Косицы можно заплетать. И кулаки у тебя вечно чешутся. Что ни шаг — то подзатыльник. Форменный дикарь. Дикарь с Баренцева моря. Папуасы и те, наверно, теперь приобщаются к культуре. А ты…

— Хватит! — Юрка вдруг рассердился, громко стукнул табуреткой и вышел в сени.

С этого вечера не каждый отваживался называть его этой кличкой.

Домой Юрка шел без всякой охоты. К счастью, братья еще не пришли. Рая, по локти засучив рукава, стирала в тазу, а дедушка Аристарх чинил сеть. Его бригада, бригада семужников, состоявшая из стариков и женщин, в эту пору года отлеживалась, как шутил дедушка, на печи. Только через месяц пойдет семга на нерест в реки, поближе к водопадам и перекатам. Огромная капроновая сеть — тайник — была расстелена на полу, и дедушка ползал по половицам, штопая деревянной рыбацкой игличкой места разрывов.

Ему было за семьдесят. Был он невысок, костляв, рыж, бородат; по ночам, ворочаясь на печи, громко хрустел ревматическими костями — вот-вот, казалось, рассыплется.

Но так только казалось. Из-под козырьков медвежьих рыжих бровей глядели полные лукавства и ехидства острые глазки. Ходил дедушка чуть сгорбясь; вставая с лавки, не мог сразу разогнуться и несколько раз хлопал себя по пояснице, постепенно выпрямляя позвоночник. Руки и лицо его покрылись глубокими морщинами, веки отяжелели и одрябли, ноги чуть искривились, но неуемность и озорство старого русского помора все еще клокотали в нем, как уха в котле.

Был он криклив, насмешлив, буен. Что-то веселое, безудержно-мальчишеское навсегда засело в нем.

— Куда сеть потащил? — крикнул он, когда Юрка, проходя по горнице, ненароком зацепил ногой тайник. — Брысь!

Юрка отпрыгнул в боковушку — крошечную комнатку, где спал с Васьком и Валерием.

В этой комнате, кроме кроватей, стоял самодельный столик Валерия и высокая, до потолка, книжная полка у стены. Почти все книги тоже принадлежали Валерию. На них он не жалел денег, которые удавалось заработать на выгрузке и сортировке рыбы в фактории. Большинство книг было о путешествиях Седова и Магеллана, капитана Кука и Нансена, Пинегина и Семена Дежнева…

На столике лежали аккуратные стопки тетрадей с выписками из книг, которые Валерий брал в районной библиотеке.

Юрка кинул взгляд на карту Мурманской области, висевшую слева от оконца. Ее Валерий привез из Мурманска, куда ездил прошлым летом с отцом, вызванным на совещание по рыбной промышленности. Два раза в неделю ходят туда рейсовые пароходы Архангельск — Мурманск, и этот счастливчик видел там настоящие паровозы и электровозы, гигантский порт, смотрел телевизионные передачи… Все в этой комнате было связано с братом, и у Юрки совсем испортилось настроение.

Хлопнула наружная дверь.

Юрка насторожился.

— Бр-р! Ноги переломаю! — шикнул дедушка, и в боковушку, где сидел Юрка, скользнул Васек.

Глаза его сияли восторгом. Захлебываясь и размахивая руками, принялся он рассказывать, как встретил их начальник погранзаставы капитан Медведев, как собственноручно открыл блестящую коробку и рассматривал на свет ампулы с таинственной жидкостью.

Юрка небрежно сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и скучающими глазами смотрел на малыша. Васек был слишком мал и неразумен, чтоб заметить в глубине его безучастно-ленивых глаз напряженные огоньки внимания.

Потом Васек тараторил о похвалах капитана Медведева, о том, что коробку с нарочным — одним из пограничников — срочно послали на экспертизу и что его с Валерием до отвала накормили в столовой пограничными щами, пограничной рисовой кашей с компотом и, так как на заставе не оказалось конфет, тут же вскрыли большими армейскими ножами две банки со сгущенным молоком, и они, как медвежата, принялись лакать густое и приторное лакомство. Васек до сих пор облизывал кончиком языка губы.

А когда малыш рассказывал, как их провели по заставе и показали пирамидку с оружием, глаза у Юрки совсем сузились, точно слиплись, и Васек возмущенно толкнул его в колено:

— Да ты спишь, что ли?

— Хватит трещать! — Юрка вскочил со стула, и только по какому-то недоразумению не дал братишке затрещину. — Пошел вон, ну!

Юрка хотел остаться один.

Ах, какую бы страшную месть придумать для Валерия! Не говорить с ним день, два, месяц — ерунда. Вот если б не говорить с ним всю жизнь — это да! Живут же в поселке два брата Баулины, глубокие старики уже, известные на побережье поморы; так они как поссорились еще до революции (а в те времена, наверно, мамонты ходили по Мурману), как поссорились они, значит, тогда из-за Марфы Барышевой, красивой поморской девки, как схлестнулись, подрались на песчаном берегу губы в светлую полярную ночь, искровенили друг друга, так до сих пор друг на друга не смотрят. Еще в войну умерла Марфа, жена младшего Баулина, бороды у них побелели, у сыновей седина блеснула на висках, а братья до сих пор не замечают друг друга. Как чужие. Хуже чужих.

Вот это да! Крепкая была кость у старых поморов. Уж если ссориться — так на всю жизнь. И не меньше. Точно.

Юрке стало легче. Он ведь тоже поморский сын. Не подкачает!

— Где он? — спросил Юрка, не называя брата по имени.

— Встретил ребят на улице, — сказал Васек, — меня прогнали.

— Совещались о чем-то?

— Ну да, и не хотели, чтоб я слышал…

— А теперь проваливай, — тихо сказал Юрка, поглядывая в окно.

Когда Валерий вернулся, Юрка делал вид, что не замечает его. Валерий, судя по всему, не очень страдал от этого. Скинув канадку, он зевнул, потянулся, поправил зачесанные назад волосы, густые и очень светлые, и осторожно прошелся по сети. Дедушка Аристарх даже не поворчал на него. Валерий знал, как надо ходить по полотну сети — не волочил ноги, а поднимал и опускал их. Да и, кроме того, он был старший из внуков — рослый, широкий, ладный; его сильную выпуклую грудь внушительно обтягивал моряцкий свитер крупной домашней вязки. Так что, наверно, и ворчать на него было совестно…

Валерия любили в семье.

И самое плохое было то, что, может быть, больше всех любил его Юрка. Кто, если не Валерий, научил его плавать в прошлом году в озере? Лето стояло прямо-таки африканское — жаркое, душное, и ребята не вылезали из озера. А кто, если говорить по правде, первый показал Юрке, как надо прыгать на лыжах с трамплина и завязывать морской узел? Кто научил его правильно грести и бросать конец?

Потому-то, наверно, Юрка и обижался на него так, что Валерий был не какая-то там замухрышка и серая личность: он был насмешливо-спокойный, удачливый и, может быть, чуточку высокомерный парень.

Он все знал и в конце концов всегда оказывался правым. Всегда. Или, если быть точным, почти всегда. Верно, и на этот раз Валерий сделал как нужно: сам отнес на заставу коробку с ампулами. Ведь он, Юрка, мог невзначай разбить их по дороге — конечно, мог! — а этого нельзя было допускать никоим образом… Отнес, ну и что такого? Зачем же на него так обижаться и сердиться?

Вечером все уселись за стол. Валерий пил чай, широко расставив на пестрой клеенке локти, в своем черном свитере, похожий на моряка; его тонкая крепкая шея была смугла. Он улыбался. Он мог хорошо улыбаться. В его улыбке, то неуловимой, то широко открывавшей краешки ровных белых зубов, было что-то совсем детское, по-девичьи доверчивое, доброе, и, глядя на брата, Юрка казался себе никудышным, злобным зверьком.

— Ты что это словно воды в рот набрал? — спросила у него Рая.

Юрка промолчал.

— Осторожней, — сказал Валерий, — он сегодня кусается.

Брат шутил, пересмеивался с дедушкой и Раей, спокойный, непринужденный, с точеным загоревшим лицом, большим ясным лбом, и Юрка искоса поглядывал на него влюбленными глазами и шептал про себя: «Слова не скажу ему до самой старости!»

Глава 3. Побег

Но что самое обидное — Валерий совсем не переживал разрыва.

На следующее утро он шел в школу в очень хорошем настроении, Подбрасывал и ловил клеенчатую сумку на «молнии», посвистывал, на ходу лепил и бросал снежки в знакомых девчонок-восьмиклассниц. И те не обижались, а, наоборот, разрумяненные от мороза и ветра, хохотали и отвечали Валерию тем же. Он ловко нагибался, уклонялся от попаданий, и один пущенный в него снежок угодил Юрке в ухо, и Юрка живо отомстил бы девчонке в меховых полусапожках-румынках, если б поблизости не было брата.

В школьных дверях Юрка столкнулся с Гришкой.

— Смотри у меня… — процедил Юрка. — Только пикни! Ноги выдерну…

На большой перемене случилось неожиданное: ребят построили в коридоре и после короткого слова директора школы начальник погранзаставы капитан Медведев, смуглолицый и решительный, сказал, что за помощь пограничникам ученик восьмого класса комсомолец Валерий Варзугин награждается грамотой, и еще капитан призвал всех школьников быть бдительными.

— Прошу товарища Варзугина выйти из строя, — сказал начальник.

Легко, медлительно, какой-то особой, одному ему присущей иронической, чуть вразвалочку, походкой, подошел Валерий к капитану Медведеву. Тот пожал ему руку и под аплодисменты всей школы вручил грамоту.

Валерий встряхнул льняными волосами и, слегка покраснев от смущения, весело сказал, что ничего особого он не сделал, но, разумеется, всегда рад принести пользу заставе.

Потом добавил:

— Товарищи, мне неловко получать эту грамоту, потому что нашел ампулы не я, а мой брат Юра. Я только отнес их. Я так и сказал на заставе, но в грамоту почему-то вписали только меня… Это ошибка, товарищи…