Дело о пеликанах

Джон Гришем

Дело о пеликанах

МОЕМУ ЧИТАТЕЛЬСКОМУ КОМИТЕТУ:

Рене, моей жене и неофициальному редактору; моим сестрам Бет Брайант и Уэнди Гришем; моей тете Диб Джоунз; а также моему другу и соучастнику Биллу Балларду

Глава 1

Казалось, он был не способен вызвать такой хаос, но многое из того, что он видел внизу, можно было бы поставить ему в вину. И это было замечательно. Ему исполнился 91 год, он был парализован, прикован к креслу и жил на кислороде. Второй паралич, который он перенес семь лет назад, почти разбил его, но тем не менее Абрахам Розенберг все еще продолжал жить. И хотя он был с трубками в носу, его юридический жезл значил больше, нежели восемь других. Он оставался единственной легендой в суде, и сам факт того, что он все еще дышал, раздражал большую часть толпы, собравшейся внизу.

Он сидел в небольшом кресле-каталке в своем офисе на главном этаже здания Верховного суда. Ноги касались края окна, и он вытягивался вперед по мере нарастания шума. Он ненавидел полицейских, но вид их, стоящих плотными аккуратными рядами, несколько успокаивал. Они стояли твердо и не, отступали, когда толпа примерно в пятьдесят тысяч человек взывала к крови.

— Такой большой толпы еще не было! — выкрикнул Розенберг в сторону окна. Он почти совсем оглох. Джейсон Клайн, старший служащий суда, стоял позади него. Это был первый понедельник октября, день открытия новой судебной сессии. И в этот день традиционно отмечали праздник Первой поправки. Чудесный праздник. Розенберг был взволнован. Для него свобода речи означала свободу бунта.

— Индейцы тоже там? — громко спросил он.

Джейсон Клайн наклонился ближе к его правому уху:

— Да!

— С боевой раскраской?

— Да! В полном походном одеянии.

— Танцуют?

— Да!

Индейцы, чернокожие, белые, коричневые, женщины, гомосексуалисты, любители деревьев, христиане, активные противники абортов, арийцы, нацисты, атеисты, охотники, любители животных, крайние расисты, сторонники доминирующего положения черной расы, выступающие с протестом против сбора налогов, лесорубы, фермеры — это было огромное море протеста. И полиция, вызванная для подкрепления, схватилась за свои черные палки.

— Индейцы должны меня любить!

— Уверен, что они любят. — Клайн кивнул головой и улыбнулся хилому маленькому человеку со сжатыми кулаками. Его идеология была простой: правительство над бизнесом, человек над правительством, окружающая среда надо всем. А что касается индейцев, дайте им то, что они хотят.

Выкрики, мольба, пение, речитатив и вопли становились все громче, и полиция сомкнула свои ряды. Толпа была более многочисленной и шумной, чем в прошлые годы. Ситуация обострялась. Ожесточение стало общим. Клиники, в которых делали аборты, взрывались. Врачи подвергались нападению и избиению. Один был убит в Пенсаколе. Ему заткнули рот, связали руки и ноги на уровне груди и в таком положении подожгли кислотой. Уличные стычки стали повторяться каждую неделю. Церкви и священники подвергались оскорблениям воинственно настроенных молодчиков. Крайние расисты действовали под прикрытием дюжины известных, теневых, военизированных организаций и все больше наглели в своих нападениях на чернокожих, латиноамериканцев и азиатов. Ненависть стала отличительным признаком сегодняшней Америки.

И суд, конечно же, представлял собой легкопоражаемую мишень. В десять раз больше угроз по сравнению с 1990 годом (имеются в виду серьезные) раздавалось в адрес органов правосудия. Количественный состав полиции Верховного суда увеличился втрое. Как минимум два агента ФБР назначались для охраны каждого судьи. Еще пятьдесят занимались разбирательством угроз.

— Они ненавидят меня, не так ли? — громко произнес Розенберг, пристально глядя в окно.

— Да, некоторые из них, — с удовольствием ответил Клайн.

Розенбергу нравилось слышать такое. Он улыбнулся и сделал глубокий вдох. Восемьдесят процентов угроз смерти выпадало на его долю.

— Видишь какие-нибудь плакаты? — Он был почти слеп.

— Совсем мало.

— Что на них?

— Как обычно. Смерть Розенбергу. В отставку Розенберга. Лишить кислорода.

— Они размахивают одними и теми же проклятыми плакатами уже несколько лет. Почему они не позаботятся о новых?

Клерк не ответил. Эйбу уже давно следовало бы уйти в отставку, пока в один прекрасный день его не вынесут отсюда на носилках. Большую часть работы, связанной с поисками и изучением, выполняли три судебных служащих, но Розенберг всякий раз настаивал на записи своего собственного мнения. Он делал это собственноручно тяжелым фломастером. Писал, будто царапал, и слова, быстро и небрежно появляющиеся на белом поле листа, выглядели так, как если бы первоклассник учился писать. Медленная работа, отнимающая у жизни значительный кусок времени, но кого заботит время? Клерки проверяли его судебные решения и редко когда находили ошибки.

Розенберг хихикнул:

— Нам следовало бы скормить Раньяна индейцам.

Председателем суда был Джон Раньян, убежденный консерватор, назначенный республиканцем и ненавидимый индейцами и большинством других национальных меньшинств. Семь из девяти получили назначение от президентов-республиканцев. Уже пятнадцать лет Розенберг ожидает демократа в Белом доме. Он хотел бы бросить работу, ему следовало бы это сделать, но он не мог смириться с мыслью, что его любимое место займет представитель правого крыла типа Раньяна.

Он может подождать. Он может сидеть здесь в своем кресле-каталке, вдыхать кислород и защищать индейцев, чернокожих, женщин, бедных, инвалидов, а также все окружение до тех пор, пока ему не исполнится сто пять лет. И ни один человек в мире, черт побери, не помешает ему в этом, если только они не убьют его. И это была бы не такая уж плохая мысль.

Голова великого человека кивнула, затем дернулась и упала на плечо. Он снова уснул. Клайн тихо отошел и вернулся в библиотеку к своим исследованиям. Через полчаса он вернется, чтобы проверить поступление кислорода, и даст Эйбу его пилюли.

Офис председателя суда расположен на главном этаже и поэтому больше и наряднее других восьми. Наружное помещение используется для небольших приемов и формальных сборов, а внутреннее — рабочий кабинет шефа.

Дверь во внутреннее помещение была закрыта, в комнате находились шеф, три его сотрудника, капитан полиции Верховного суда, три агента ФБР и К. О. Льюис, заместитель директора ФБР. Обстановка была серьезной и предпринимались немалые усилия, чтобы не замечать шума, доносящегося с улицы. Это было непростым делом. Шеф и Льюис обсуждали ряд последних угроз смерти, а все остальные просто слушали. Служащие вели записи.

За последние шестьдесят дней в Бюро было зарегистрировано двести угроз, т. е. установлен новый рекорд. Были угрозы обычного типа, как например, «разбомбить суд!», но большинство имело какие-то свои особенности — указывались имена, случаи, спорные вопросы.

Раньян и не пытался скрыть охватившее его беспокойство. Работая с секретным докладом ФБР, он прочел имена лиц и названия групп, подозреваемых в распространении угроз. Ку-клукс-клан, арийцы, нацисты, палестинцы, чернокожие сепаратисты, противники абортов, гомофобы. Даже ИРА (Ирландская республиканская армия). Казалось, там были все, кроме бизнесменов и бойскаутов. Группа с Ближнего Востока, поддерживаемая иранцами, угрожала кровавыми расправами на американской земле в ответ на смерть двух министров юстиции в Тегеране. Не было абсолютно никаких доказательств того, что убийцы связаны с новой местной американской террористической организацией, ставшей известной в последнее время под названием «Подпольная армия», члены которой якобы убрали в Техасе федерального судью, участвовавшего в рассмотрении дела, подложив бомбу в его машину. Не было произведено никаких арестов, но именно на «Подпольную армию» возлагалась ответственность. Кроме того, первоначально имелись подозрения и в отношении массовых бомбардировок офисов «Американского союза гражданских свобод», но работа была проделана очень чисто.

— А что скажете об этих пуэрториканкских террористах? — спросил Раньян, не глядя ни на кого.

— Несерьезно. Они нас не волнуют, — вскользь заметил К. О. Льюис. — Они угрожают вот уже двадцать лет.

— Ну ладно, может быть, на этот раз они совершили что-нибудь. Обстановка соответствует, вы так не думаете?

— Забудьте пуэрториканцев, шеф. — Раньяну нравилось, когда его называли шефом. Не председателем суда, не господином Главным судьей. Просто шефом. — Они угрожают потому, что так делают и другие.

— Очень смешно, — произнес шеф без улыбки. — Очень смешно. Мне бы очень не хотелось, чтобы какая-нибудь группа осталась без нашего пристального внимания.

Раньян швырнул доклад на свой рабочий стол и потер дужки очков.

— Давайте поговорим о безопасности, — сказал он и закрыл глаза.

К. О. Льюис положил свою копию доклада на стол шефа.

— Директор считает, что мы должны выделить четырех агентов каждому судье, хотя бы на ближайшие девяносто дней. Мы будем пользоваться лимузинами для сопровождения на работу и с работы, а полиция Верховного суда обеспечит подмену и охрану этого здания.

— А как насчет поездок?

— Не самая удачная мысль, по крайней мере, сейчас. Директор считает, что судьи должны оставаться в пределах округа Колумбия до конца года.

— Вы сошли с ума! А может, он? Если я попрошу свою братию последовать этому совету, то они сегодня же все в полном составе покинут город и отправятся в поездку на весь следующий месяц. Это абсурд.

Раньян неодобрительно посмотрел на своих служащих, которые в ответ лишь недовольно покачали головой. Полный абсурд.

Льюис не шевельнулся. Этого следовало ожидать.

— Как хотите. Это был просто совет.

— Глупый совет.

— Директор не рассчитывал на понимание с вашей стороны в данном вопросе. Тем не менее он хотел бы заранее получать информацию о всех планах поездок, с тем чтобы мы могли обеспечить безопасность.

— Вы предполагаете планировать сопровождение каждого судьи в любое время, когда тот выезжает из города?

— Да, шеф. В этом заключается наш план.

— Он не сработает. Эти люди не привыкли, чтобы с ними нянчились.

— Да, сэр. Они также не привыкли, чтобы их преследовали. Мы просто пытаемся защитить вас и вашу почетную братию, сэр. Разумеется, никто не скажет, что нам нечем заняться. Мне кажется, сэр, это вы пригласили нас. Мы можем уйти, если хотите.

Раньян наклонился вперед вместе со стулом и схватил канцелярскую скрепку, пытаясь разогнуть ее и полностью выпрямить.

— А как насчет обходов здания?

Льюис вздохнул, и нечто похожее на улыбку мелькнуло на лице.

— Мы не беспокоимся за это здание, шеф. В смысле охраны это простой объект. Мы не думаем, что возникнут какие-то проблемы здесь.

— Тогда где же?

Льюис кивком головы указал на окно. Шум усиливался.

— Где-нибудь там. Улицы полны идиотов, маньяков и изуверов.

— И все они ненавидят нас.

— Это всем ясно. Послушайте, шеф, очень много проблем нам доставляет судья Розенберг. Он по-прежнему отказывается впустить наших людей к себе в дом, заставляет их всю ночь сидеть на улице в машине. Он разрешает своему любимому офицеру охраны Верховного суда — как его имя… Фергюсон — сидеть у задней двери снаружи, но только с десяти вечера до шести утра. Никто не может войти в дом, кроме судьи Розенберга и его санитара. Место не охраняется надежно, должен сказать.

Раньян провел скрепкой по ногтям и едва заметно улыбнулся. Смерть Розенберга, причиной которой явилось не важно что, любое орудие или метод, стала бы облегчением. Нет, это был бы великолепный случай. Шефу хотелось бы одеться в черное и произнести надгробные слова, а за закрытыми дверями похихикать со своими клерками. Раньяну нравилась такая мысль.

— Что вы предлагаете? — спросил он.

— Вы можете поговорить с ним?

— Я пытался. Я объяснял ему, что, возможно, его ненавидят в Америке больше всех, что миллионы людей проклинают его каждый день, что народ в основной своей массе хотел бы видеть его мертвым, что он получает почту, полную ненависти, в четыре раза большую, нежели мы все, вместе взятые, и что он предпочитает оставаться отличной мишенью для предательского убийства.

Льюис выждал некоторое время.

— И?..

— Сказал мне поцеловать его в зад, затем уснул. Служащие хихикнули, как того и следовало ожидать, и тогда агенты ФБР тоже сочли юмор уместным и разразились смехом.

— Итак, что мы предпримем? — не найдя в этом ничего забавного, спросил Льюис.

— Вы охраняете его как можно лучше, составляете письменные отчеты и не беспокоитесь ни о чем. Он не боится ничего, в том числе и смерти, и если он не обливается потом от страха, то почему это должны делать вы?

— Директор трясется от страха, а значит, и я, шеф. Все очень просто. Если хоть один из вас пострадает, то Бюро будет неважно выглядеть.

Шеф быстро развернулся вместе с креслом. Шум с улицы все больше действовал на нервы. Митинг затягивался.

— Позабудем о Розенберге. Может быть, он умрет своей смертью во сне. Меня больше заботит Дженсен.

— С Дженсеном не все так просто, — ответил Льюис, листая страницы.

— Я знаю, что он представляет для нас проблему, — медленно произнес Раньян. — Он — препятствие. Теперь он считает себя либералом. Голосует, как и Розенберг, наполовину. В следующем месяце он превратится в крайнего расиста и будет поддерживать школы с раздельным обучением. Потом он влюбится в индейцев и захочет отдать им Монтану. Это все равно, что иметь умственно отсталого ребенка.

— Его лечат от депрессии, вам известно об этом.

— Да, я знаю, знаю. Он мне рассказывает об этом. Я для него как отец.

Шеф продолжал чистить ногти.

— А как насчет инструктора по аэробике, с которой он встречался? Она все еще вместе с ним?

— Не совсем так, шеф. Я не думаю, что его интересуют женщины. — Льюис самодовольно замолчал. Он знал больше. Он посмотрел на одного из своих агентов, и тот подтвердил эту небольшую пикантную новость.

Раньян проигнорировал это, он не хотел больше слышать об этом.

— Он взаимодействует с вами?

— Конечно, нет. Во многих отношениях он хуже Розенберга. Он позволяет нам сопровождать его до здания, где находится его квартира, а затем заставляет нас просиживать всю ночь напролет на автомобильной стоянке. Он отделен от нас семью этажами, не забывайте об этом. Нам даже не разрешается сидеть в холле. Можем побеспокоить его соседей, говорит он. Поэтому мы находимся в машине. Имеется десяток способов входа и выхода из здания и невозможно защитить его в случае необходимости. Ему нравится играть с нами в прятки. Он все время шастает туда-сюда, и поэтому мы никогда не знаем, находится он в данный момент в здании или нет. В отношении Розенберга нам, по крайней мере, известно, где он находится всю ночь. Дженсен невозможен.

— Вот здорово! Если вы не можете уследить за ним, то как это может сделать убийца?

Льюис постарался не заметить юмора.

— Директора очень беспокоит безопасность судьи Дженсена.

— В его адрес ведь раздается не слишком много угроз.

— Он у нас под номером шестым в списке, и угроз в его адрес не намного меньше, чем у вас, ваша честь.

— А, так значит, я на пятом месте.

— Да. Сразу после судьи Мэннинга. Он взаимодействует с нами, кстати. Полностью.

— Он боится собственной тени, — произнес шеф. Несколько заколебался, но продолжил. — Мне не следовало этого говорить. Простите.

Льюис сделал вид, что не обратил внимания.

— Действительно, сотрудничество было довольно хорошим, за исключением Розенберга и Дженсена. Судья Стоун много ворчит, но слушает нас.

— Он ворчит на каждого, не воспринимайте это как личную неприязнь. Как вы думаете, куда ускользает Дженсен?

Льюис взглянул на одного из своих агентов.