Помоги проекту - поделись книгой:
Одно время бригада страстно хотела создать группу. И даже был момент, когда они эту группу уже почти замутили, но все это так и осталось в теории. А Квас написал для будущей группы одну песню под названием «Русь пробуждается» и активно работал над двумя другими текстами — своим вариантом песни «Pulling on the boots» на русском языке и песней, которую он хотел назвать «Скинхед». Для нее был готов только припев, вернее, лишь его окончание:
Эту фразу, Богом созданную для агрессивной и отважной песни в стиле Oil, он вычитал из статьи газеты «Завтра», и она своей лаконичностью и магнетизмом ему так понравилась, что через какое-то время Квас искренне поверил, что это его фраза. Из-за этой группы однажды все в бригаде чуть не перелаялись между собой. А причина была одна — название группы. Каждый мог предложить кучу красивых названий, но при этом ни в грош не ставил названия, которые предлагал сосед. Сначала вроде спорили одни музыканты, но потом все вошли в азарт, и тут уж в большой комнате Молодого поднялся шум, какой обычно поднимается в курятнике, когда туда забредает на огонек лиса. Все злились, что такое прекрасное, мужественное название для скин-группы, как «Коловрат», уже используется. Кто-то сгоряча предложил назвать группу «Посолонь», то есть коловрат наоборот, но никто не согласился. Что-то уж название такое, звучит как-то не так. Дальше пошли различные «Фронты», «Секиры», «Легионы» и т. п. Наконец Бабс предложил что-то вроде «Когорты — 88», и это было записано как рабочее название группы. Ну и все — с тех пор они к группе не возвращались. Потом басист отошел от дел, его долго уламывали сыграть, наконец, уломали, но тут он переехал в Зеленоград и все, с концами…
В следующем файле были переводы песен «Deutsch-land, erwache!» («Германия, пробудись!») и «LiIi Marleen». Оригинальные тексты песен сопровождались историческими справками, дословными русскими переводами и обработанными русскими вариантами. Тот, кто скачал их на дискеты, честно ссылался при этом на журнал «Раса». В третьем, последнем файле, был перевод песни «Das Horst Vessel Lied», тоже с исторической справкой, хотя и без ссылки на источник. Там же была краткая биография Хорста Весселя и аннотация к двум «родным» германским фильмам — «Hans Vestmar» и «Марш для Вождя». Заканчивалось все это фразой «Mit Russische Gruss!» и непонятными непосвященным цифрами «14/88!». Квас с удовольствием перекачал все это к себе на жестский диск, чтобы потом распечатать.
Бригаденфюрер Роммель решил навестить ниггеровские общаги в Перловке. На субботу была назначена акция, а на неделе у Кваса случилось два несчастья — в воскресенье его уволили из магазина, а в четверг он сильно отравился пельменями. Среду Квас провел неплохо — все-таки вырвался в музей Васильева. Квас был парнем самостоятельным и поэтому сам лечил себя отваром из гранатовых корок. Вторую половину четверга и всю пятницу он только тем и занимался, что заседал в туалете и пил кружками гранатовую отраву. К субботе он вроде привел себя в порядок, но осталась довольно противная тяжесть в животе. А с магазином получилось следующее. В воскресенье с утра Иваныч решил созвать пятиминутку. На ней он сказал много бичующих слов о коллективных перекурах, об обедах и чаях, которые больше похожи на какие-то шумные массовые застолья, о чрезмерной посещаемости сильным полом, то есть Квасом и Сашей-фронтовиком аптечного киоска во время работы. «Если в зале никого нет, тащи что хочешь, — сказал Иваныч, — а машина полчаса ждет разгрузки, значит эти два красавца торчат у аптеки, в галантности состязаются. С этим пора завязывать!» Под конец Иваныч въежил лично Квасу за то, что клиенты упорно не желают брать магазинные корзины и ломятся в зал со своими сумками, и заявил, что каждый гражданин, прошедший со своей сумкой, будет стоить Квасу пятьдесят копеек. Сначала Квас рьяно бросился на покупателей, но ведь плетью обуха не перешибешь, и все оставшееся время он с грустью отдавался арифметике, подсчитывая, сколько же по вине тупых клиентов вычтут из его зарплаты. Вечером его уволили. Магазинная эпопея Кваса закончилась. За один день бестолковые покупатели утащили из трудового Димкиного кармана почти семьдесят рублей. Понедельник и вторник Квас упивался бездельем, вечер вторника наслаждался обществом Наташи, вел светские разговоры с ее бабушкой (родители ее свалили отдыхать на десять дней). В среду, приехав с утра домой, Квас решил, что это именно тот день, когда он достаточно чист душой для поездки к Васильеву. Все было здорово — ну выперли с работы, тут Квас быстро успокоил себя, что это из-за той истории с кружкой, то есть он пострадал в борьбе, с Наташей вроде опять все в норме, а в субботу они опять пошумят. Короче, один из немногих коротеньких периодов в жизни Кваса, когда над ним безоблачное небо.
В метро Квас ехал, закрыв глаза, вспоминал подробности ночи, а когда раскрывал их изредка на остановках, удивляясь, как меняются люди в вагоне, ему казалось, что на него смотрят, потому что у него на лбу запечатлены все те оригинальные штучки, которыми он развлекался ночью. На него таращились — еще бы, бритый полностью под ноль здоровый парень, с яркими чистыми белыми шнурками,[5] в начищенных ботинках, в черной, шинельного сукна куртке с «мертвой головой» на рукаве. Русо фашисте — облико морале. Только один раз — проездом. Спешите видеть.
Квас вышел в Алтуфьево, на безликой новой станции, и, ориентируясь по указаниям газеты, направил стопы к музею.
Вход оказался закрытым. Квас выругался и посмотрел на часы. Было начало первого. Потом он посмотрел на дорожку перед домиком. Прямо перед входом была огромная лужа. Цепочки следов шли из лужи к входу, там они топтались, а затем сворачивали за угол. Квас, не мудрствуя лукаво, пошел по следам и оказался прав — вход был и вправду с обратной стороны. Квас вошел, вытерев ботинки о циновку. Внутри было тихо и очень цивильно. После лестницы к гардеробной вел коридор, выдержанный в светлых тонах. У гардероба сидел охранник в черной униформе, тут же у кассы был небольшой лоток с календарями и открытками. Их Квас решил изучить под конец, а сейчас заняться картинами.
— А где же девушка? — встретила его вопросом гардеробщица.
— Дома сидит.
— А друзья где?
— Будут и друзья. Я — первая ласточка, на разведку пришел.
Потом Квас прошел в зал, и время потеряло для него счет. У двух самых роскошных картин — «Рождение Дуная» и «Валькирия над поверженным воином», Квас стоял довольно долго, ведь у этих картин можно было менять ракурсы подсветки, и каждый раз они смотрелись хоть немного, а по-другому. Застежка на плаще поверженного героя и Валькирия, салютующая правой рукой, особенно понравились Квасу, а уж автопортрет Васильева в униформе, так напоминающей форму штурмовика! А на плаще поверженного героя блистала обычная свастика, да, да, она самая, только из трех лучей. Была там еще одна загадочная картина, точнее, незаконченный эскиз. Висел этот эскиз прямо над лестницей, на втором этаже, в том же зале, где и «Валькирия…» Это был эскиз картины «Вторжение». Изображена была битва русских ополченцев, которые отчаянно защищают православный храм от закованных в латы рыцарей с рунами и орлами на штандартах. Сначала Квас отметил отличную графику и пластику — люди на картине рубились, скакали верхом и умирали, как настоящие. И тут одна интересная деталь бросилась ему в глаза. Над головами германских рыцарей и древками их знамен разверзлись небеса, и небесное воинство вроде бы тоже помогает всадникам с рунами ворваться в христианский храм. Квас сам попытался докопаться до смысла картины и решил, что Васильев написал антихристианскую картину, и поэтому небесные рыцари помогают именно воинам, несущим на своих знаменах символы арийства, возрожденного духа северного рыцарства. А возможно, он имел в виду нечто другое, ведь у Васильева каждый штрих что-то означает и несет глубокий смысл. Квас решил подождать экскурсию, которую он видел на первом этаже, пристроиться к ней на какое-то время, а потом обогнать. И потом тихо спросить у экскурсоводши, может, она, как сотрудник музея, ответит, что же хотел сказать Васильев этой картиной? Тихо переговариваясь, группа поднялась на второй этаж, и Квас стал томительно ждать, когда же они доберутся до «Вторжения». Наконец тетенька стала объяснять эту довольно загадочную картину. Квас прислушался и подошел ближе. На него еще сначала искоса посматривали, а сейчас некоторые обернулись вполне откровенно. Когда Квас снял свою шикарную куртку, он остался в коричневой рубахе и был перехвачен двумя черными подтяжками. Объяснения экскурсоводши Кваса не устроили. Все у ней было слишком просто — на картине русские сражаются с иноземными захватчиками, а рыцари с рунами на знаменах были записаны в татаромонголы. Небесное воинство было вообще проигнорировано, и пытливый Квас все надеялся, что кто-то из группы, вместо того чтобы пялиться на него и шепотом прохаживаться насчет его вида, обратит внимание на картину и поймет, что татаромонголы какие-то непохожие на себя, или хотя бы поинтересуется, почему небесное воинство как-то явно сочувствует монголам. Но нет, группа все схавала на ура, и дальше Квас уже потерял интерес, сделал круг почета по выставке и отправился восвояси. На прощание Квас отметился в книге отзывов и приобрел на лотке «Велесову Книгу».
Удивительно, но на общий сбор они добрались без опоздания.
— А, бьется насмерть каратель СС Сергей!
— А, бьется насмерть каратель СС Митя![6]
Кроме Роммеля и Молодого, знакомых пока не наблюдалось. Зато шумела, веселилась, работая на публику, пионерия.
— Роммелль, ты пионерией не увлекся?
— Да в самый раз. Пусть ребята кровь пополируют.
— А остальные наши?
— Бабс к сестре поехал, с племянником няньчиться, а остальные вроде должны быть.
Тут из-за колонны появился Повар с большим промасленным пакетом. Оказалось, что это казенные пирожки. Народ потихоньку собирался. Повар начал раздавать пирожки.
— Слышь, Повар, ты чего это расщедрился так?
— С работы унес. Ну как?
— Не, с капустой дерьмо, а эти, с повидлом, ничего, хорошие пирожки.
— Как, еще с повидлом есть? А у меня только с капустой. Блин, мужики, дайте один с повидлом.
— Повар, да никак опять шнурки заработал? Без нас?! Повар надевал белые шнурки только на концерты и каждый раз, когда увеличивал свою коллекцию этих самых шнурков.
— Да тут, на неделе. Лемурчика какого-то. Ну, мы идем, идем, никого, типа, не трогаем, а у нас там за гаражами кусты, и там беседка стоит, вся раздолбанная. Ну, идем, короче, этот раздолбай там сидит, с букетиком цветов, все как у людей. Ну чего? Загасили, конечно…
Время за разговорами быстро летело. Подошли Боксер с Аяксом. Приехал Упырь, обмотав шею красно-черно-желтый шарфом с надписью «Deutschland». Ему сказали:
— Шарф убери — нам не нужны особые приметы.
— Слышь, Молодой, как голова?
— Нормально.
— Да фто ты говориф? И не болит?
— Там болеть нечему.
— Отвали, слушай.
— Ветер дует, дождь идет, Молодого хач… насилует.
— Да хватит, блин, чего ты пристал-то ко мне?
— Только ты, мозг нации, не подставляйся сегодня, голову береги, а то куда ж мы без тебя денемся?
— Без Молодого все движение зачахнет.
— А то! Ты что ли у нас самый ветеран?
— Да куда уж нам, убогим!
— Ладно, все, хорош. Отъебитесь от меня.
— Да чего ты взвился-то? Мы же любя!
— Любя, блин! Все, отстаньте, сказал. Дайте булку сожрать спокойно.
И вот — пора. Войско тронулось к электричкам.
В просторном тамбуре тесной кучкой встали Роммель, Сергей, Повар, Квас и еще один скин, которого привел чуть не опоздавший Боксер. Выяснилось, что этот скин по кличке Морковка только что переехал в Россию из Белоруссии. В первый же день на новом месте жительства его послали за подсолнечным маслом. У магазина он нос к носу столкнулся с Боксером. Они познакомились, и вот уже Морковка идет в битву со своими новыми соратниками. Как они узнали из разговора, Морковка рвался в РНСС.
Скоро вернулся Аякс, он сообщил, что их двадцать семь человек и что войско понесло первые потери — двое пионеров, которых видели на станции, в поезд так или иначе не попали. С Аяксом в тамбур зашли два пионера, хорошо знавших район работы, Квас достал «Друга скинхеда» — и они занялись рекогносцировкой местности.
Поезд трясся на ходу, а в тамбуре было спокойно и уютно. Из выбитого окна задувал ветер, он разгонял тучи сигаретного дыма. Центром внимания стал Морковка. Его спрашивали о Белоруссии, о Лукашенко. Морковка рассказывал слухи о Белорусском РНСС, о стычках с БНФ. С ним подходили знакомиться, каждый старался сказать что-нибудь доброе в адрес Белоруссии. Квас вспомнил, что отдыхал в Гродно, купался в Немане. Молодой похвалил белорусский портер «Черный Лев». Мимо прошла тетка с мороженым, Квас, подумав, нащупал в куртке червонец и кучку мелочи, бросился вдогонку. Когда он вернулся с двумя шоколадными стаканчиками, в тамбуре все слушали, как скин по кличке Башня рассказывал о встрече с бойцами из Союза.
— … вчера в электричке. На «Новой» парень заходит со значком РНСС на куртке. Ну мы подошли, типа, РНСС? Как дела? Ля-ля, тополя, познакомились, короче…
— Ну, как у них там?
— Сегодня вроде обещали быть двое ребят из РНСС.
— Их Аякс хотел привести.
— У них сегодня акция какая-то, в Климовске, что ли? Наверное, не успели.
— Это те, которые с нами тогда в Медведково работали?
— Они самые…
— Короче, парень этот там недавно. Тут, говорит, едут тоже в электричке, два каких-то подходят, тоже, РНСС типа? Ну, РНСС. А мы, говорят, ваши союзники.
— Скины?
— Слушай, бля! Они их спрашивают:
— Ну и чего, по шее они им не дали?
— Кто кому?
— Да этим лидерам, лимоновцам.
— Да нет, зачем? Они им говорят: типа, ребят, вы, что ли, наши союзники? Не смешите наши ботинки. Лимонов ваш пидор, чему он вас там только учит, как ниггерам на корягу прыгать?
— А у них вообще в Латвии там центровой ниггер какой-то…
— Не, ну с гайдаровцами они, конечно, классно замутили. Вот тут они молодцы, конечно, ничего не скажешь.
— Не, здорово то, что, помнишь, когда это по телевизору показывали? Ну, когда они только начали орать, помнишь, как все эти дерьмократы перестремались. Прям видно было, как они все в штаны наложили.
— Туда надо было не лимоновцев, а ребят из РНСС, да с лопатками, чтобы они всю эту жижу навозную порубили на кусочки, да на совках вынесли, да по помойкам, блин, раскидали весь этот навоз. Прикинь, какой кайф — в гайдаровскую ряху саперной лопаткой ба-бах!
— Ты чего, Гайдар классный мужик! Когда люди видят его раздувшийся ебальник по телевизору, всем ясно, что не все в России живут плохо.
— А с Михалковым тоже круто было…
— Да Михалков — пидор! Тоже, блин, монархист нашелся. Подождал, пока парня скрутят, прицелился так, чисто не торопясь, и ба-бах ногой! Я видел — по телеку показывали!
— Не, надо было им, конечно, пиздюлей навешать…
— Да ладно, зачем, у них там тоже нормальные ребята…
— А газетка у них, кстати, ничего, злая…
— «Империя» лучше.
— Кстати, не факт. «Империю» закрыли, суки.
— А «Штурмовик» кто читал?
— У меня целая подборка есть. Интеллектуальная газетка.
— Интеллектуальная? — спросил Морковка.
— Ну да.
— А Прошечкин говорил, что там на каждой строке «мочить да валить!»
Громкий хохот был ему ответом.
— А ты Прошечкина больше слушай!
— Тварь жидовская, он тебе наговорит. Я, кстати, сначала тоже думал, что это такая тупая маргинальная газетка, нет, слушай, потом почитал, оценил.
— С лимонами, говорят, шарпы тусуются…
— «Шарпы»[7] — ублюдки. Помните, в «Белом сопротивлении»: «На хуй, типа, шарпы на свет появились?» — «Да чтобы пиздить их, уродов!»
— Это не в «Сопротивлении» было, а в «Под ноль»,[8] в интервью каком-то, и без твоей матерщины.
— Башня, Башня, что с тобой?
— Вы, жертвы аборта, вы мне договорить дадите?
— Фу, ну ты меня прям напугал! Я думал, ты рожать собрался!
— Ну и чего там дальше было?
— Да так, ничего, побазарили и разошлись. Опять хохот.
Дальше разговоры пошли уже между всеми. Шумели в вагоне предоставленные сами себе пионеры.
— … тоже, был такой. Без идеи, а только так, чисто приятно, когда на тебя в метро пялятся. Ну его, это, — клоуны на Кропоткинской слегка помяли, и все — всю романтику как рукой сняло. Я ему раз звонил, два, блин, — а он то носки не выстирал, то шнурки не погладил…
— Ну, все ясно, хрен с ним. Такие пусть сразу отсеиваются…
— …Русской же штыковой атаки почему все боялись? Да потому что у всех были ножевые штыки, а у нас — трехгранные, пирамидкой. Раны от них не затягивались ни хрена. Ткнул штыком в бедро, и все, пиздец — кровью истечет. Янычары, кстати, тоже всех натягивали, когда до рукопашной доходило…
— Кроме русских.
— Ну, ясный пень.
— Я, ребят, тут у Некрасова стих прочитал, мне понравилось. Там, по-моему, как-то так:
Поделиться книгой: