Помоги проекту - поделись книгой:
— Мутим на эту субботу. С утречка схожу к Васильеву, потом надо будет родителям там с какой-то херней помочь, потом кино посмотрю «Прокляты и забыты», взвинчусь немножко и — Москву чистить.
— Здорово. А я тогда в воскресенье пойду.
— Да, Квас, ты мне адрес-то продиктуй.
— А, да. Слушай. Сейчас, карту достану, а то я куда-то газету дел. Пишешь?
— Давай, диктуй.
— Метро «Алтуфьево», первый вагон из центра. Короче, выходишь из первого вагона и направо сразу. Идешь, идешь, короче, проходишь Лианозовский парк, и дальше направо наискосок домик белый — это он и есть. Там, по-моему, чирик вход.
— Ну, это все равно — сколько там вход. Что для души — на деньги не меряется. Здорово, что ты позвонил. Я скажу всем нашим.
— Знаешь, Роммель, ты если пойдешь в субботу, узнай там, есть ли экскурсии, и если есть, сколько стоят. Можно скинуться, сходить на экскурсию.
— Ага, хорошо. Обязательно. Тогда где-то в пятницу созвонимся, поговорим конкретнее.
Вечером Квас с матерью опять схлестнулись насчет политики. Квас жевал сосиски и смотрел телевизор, когда по НТВ заговорили про «Российский Национал-Социалистический Союз».
— Кувалдин — молодец! — заявил Квас, поднимая вилку с наколотой сосикой.
— Вид у твоего Кувалдина немножко туповатый. Передай мне салат, — ответила мать.
— На своего президента посмотри, — огрызнулся Квас, передавая салат. — Кувалдин все правильно сделал. Идеи, которые, в общем, многие разделяют, облек в четкую форму, создал движение, имидж, стиль. Раскрутил маховик. Теперь, если, не дай Бог, с ним что случится, идея не зачахнет. Точнее, не идея не зачахнет, а не зачахнет та форма, в которую он облек идею. Эти все ваши партии создаются под лидера, ну вот сдохнет завтра, допустим, Лужков, и все его «Отечество» тут же разбежится, а он создал партию будущего. Ведь не Гитлер создал НСДАП, и возможно, что тот, кто будет русским Гитлером, сейчас просто боец под номером семь в РНСС или даже, может, еще не вступил туда. Может, он щас с лысым черепом по Москве рассекает. Я вот все думаю: когда-то и нам надо будет в РНСС вступать. Не до сорока же лет хачей и ниггеров отлавливать. Вот поймем, что наше место займут молодые, и все — переключимся на легальную борьбу.
— Ты идиот, что ли? Да Кувалдин твой…
— Не мой. Я пока не в РНСС.
— Все равно. Все они до власти хорошо говорят. А потом, как дорвутся, так и поехали…
— Это не оправдания сидения на печке. Тебе чего, нравится, что сейчас в стране творится?
— Нет, ну сейчас, конечно…
— Так борись.
— Сейчас нет людей, которые для страны стараются — все под себя гребут. И эти ваши то же самое…
— То, что ты не видишь, это твои проблемы. Присмотрись получше.
— Все равно. Сейчас политика не нужна, нужно экономикой заниматься и хозяйством…
— Извини, мам, как это не нужна политика?! А внешняя политика? Кто союзник, а кто враг? По каким признакам их определять? А внутренняя жизнь? По каким приоритетам ее строить? Вот черные все заполонили, русским на рынках торговать не дают — это как? Деньги-то они платят. С какой точки зрения на это смотреть? С вашей или охранять интересы коренного населения на его собственной земле? А то телевизор послушаешь, — эти коренные, те коренные, тут титульная нация, там титульная нация, одни мы, русские, некоренные, нас сюда ветром занесло, как Элли с Тотошкой.
— А у вас что? Дикость какая-то… Да нигде в мире этого нет, чтобы в таком огромном городе жили одни русские.
— Почему одни русские? Но все в разумных пределах. А то так к нам скоро сюда весь трудоспособный Кавказ припрется.
— И опять кровь, да? А потом там у них работы нет.
— А не хрена было отделяться. Свободы захотели? Пусть жрут ее с маслом теперь. Или пусть одни фрукты свои жрут. Пусть живут на том уровне, на какой их интеллект вывел. В аулах в своих, до ветру — во двор, за водой — ишака завел и вперед… А к нам пусть не суются.
— Они, между прочим, тут работают. Вот вы асфальт не пойдете класть, будете лучше на диване валяться. А они кладут.
— Пусть у себя дома кладут.
— Я тебе еще раз говорю: там работы нет…
— Я тебе еще раз говорю: во-первых, не надо было отделяться. Во-вторых, у нас, между прочим, тоже есть безработица. А в-третьих, большинство из них асфальт не кладет. Посмотри любую «Дежурную часть» — процентов семьдесят стабильно кавказские рожи.
— Но все равно бить людей — это дикость.
— Людей вот мы за полтора года ни одного не тронули. Вот хачиков, ниггеров, цветных — да, долбим от души. Да и рэперам иногда перепадает, чтобы мозги на место встали. Не нравится хачам, когда их по черепу долбят, — скатертью дорожка, пусть убираются, мы без них не скучали.
— С ума ты совсем сошел. Мы тут разговаривали на работе, со мной согласились — у РНСС…
— Да что ты все РНСС, РНСС… Я же тебе говорю — я пока не в Союзе.
— Ну все равно. Одна сторона медали — патриотизм, это хорошо, но вы собираетесь уничтожать нации…
— Я не собираюсь никого уничтожать, мам. Живет Гоги в Тбилиси, а Тигран в Ереване, а азер какой-нибудь вонючий — в Баку в своем, и мне плевать, как они живут: грабят они там, наркотой торгуют, асфальт кладут — мне все равно. Но когда они шляются по моей земле, как у себя дома — изволь получить. Фашизм — это круто! Потому что культивируются здоровые вещи — храбрость, любовь, личность. Это ваша дерьмократия стоит только на дураках, пидарасах, ворах, наркотиках и предателях.
— Все равно, все сейчас болтать научились. Вон Ельцин тоже тогда говорил…
— А что Ельцин? Он вам, дуракам, наобещал чего-то там сделать за 500 дней, а вы уши и развесили. Все эти «МММ», «ВЛАСТЕЛИНЫ» — чего на них возмущаться-то? Лохи сами виноваты — я сейчас дам сто рублей, а мне через месяц отдадут тысячу, я сейчас дам тысячу, а мне через месяц дадут машину, вы тысячный покупатель и тот утюг, который стоит тысячу, мы вам продаем за двести. Ах, у вас только семьдесят? Ну, хрен с вами, давайте за семьдесят, — так не бывает! «Возродил гордость россиян, понимаешь!» Вырасти укроп и рискни его на нашем рынке продать, а я посмотрю. Подойдет азер и скажет: «Валы отсюда! Эта мая зымля!» И с вашей точке зрения будет прав — он за нее деньги платил.
— И что, бить за это?
— А что им за это, талоны на усиленное питание? И потом, мам, извини, сейчас грубо скажу — меня эта ваша паскудная психология бесит, честное слово! Долбят русских в Ставрополе, унижают в Казахстане или Прибалтике — плевать, не меня же. Гуманисты, блин, за чужой счет, пока жареный петух в ж… попу не клюнет! Вот у меня у девчонки знакомой мать тоже — скины то, скины се, скины — кому заняться нечем. А тут стоит у ларька в небольшой очереди, подъезжает машина, оттуда двое черных — и без очереди. Она им сказала, они ее так обложили, да еще и пихнули. Тут, говорит, еду в автобусе, заходят эти ваши лысые и начинают черного лупить. Немного было, конечно, стыдно, но я им так и сказала, чтоб все в автобусе слышали: «Правильно, ребята. Понаехали отовсюду — сил никаких нет». Все правильно — как ее лично задели, так сразу все поняла. А потом помнишь, мам, я в больнице тогда санитаром работал летом. Во я там на них насмотрелся! И я тебе скажу — будь у них сила, они бы всех нас, русских, в двадцать четыре часа бы вырезали бы и не моргнули бы. Так что их, гадов, валить надо без всякой амнистии, где только заметишь. Знаешь, как в песне поется:
Мать была ошарашена лихой националистической песней, которую Квас исполнил с большим чувством, стуча вилкой по столу. Деликатный слух матери, сотрудницы какого-то нужного, а нынче полумертвого НИИ по-коробило выражение «черножопые».
— Да ладно, мам, чего ты? Черножопые, они черножопые и есть. Тебя же не коробит, когда при тебе произносят «русские», «украинцы», «немцы», «жиды». Мы — русские, а они — черножопые, чего ж тут такого? Чего? «Жиды»… А что жиды? Это их название во всех языках. Даже на их собственном — «идиш» же, а не «евреиш», правильно? А если это слово стало ругательством (тебе скажут: «Ты русская» — ты обидишься? Вот то-то), то это их проблемы, такая уж пакостная нация. Ладно, хватит. Пошел я к себе. Если будут звонить ребята, то я есть, а если женский голос, то меня нет. Влом мне сейчас с ней разговаривать, надо будет — сам позвоню.
После душа Квас пошел к себе в логово и уселся перед компьютером — просмотреть дискету, полученную от Молодого. В первом файле было начало опуса какого-то наци под названием «Заметки на полях „Mein Kampf“». Автора хватило только на вступление, и предваряла все это куча красивых цитат. Квас прочитал «Заметки…» с удовольствием, тем более сам иногда тоже баловался сочинительством. Он написал несколько стихов и пытался накропать «немного биографичную и немного стебовую сагу из жизни бритоголовых», как он сам выражался. Пока эта сага существовала в виде смелых замыслов и кучки замаранных черновиков. Квас держал это в тайне от своих, но однажды, переборщив с пивом, он признался лучшему другу, Сергею. Серега не отстал, пока Квас не нашел и не показал ему худенькую пачку черновиков. Было тепло и они сидели на большой лоджии Кваса и пили пиво. Прочитав, Серега, посмеиваясь, сказал:
— А чего, неплохо. Только знаешь, Квас, если хочешь ее печатать, то влепи сюда какую-нибудь экзотику. Ну там знаешь, какую нибудь «клятву бритоголовых» — чтобы обывателя попугать. Я даже тебе подскажу. Слушай и записывай. «Там в глуху-у-ую по-олночь, в темном лесу, перед огромным пылающим крестом собрались бритоголовые, чтобы принести клятву своему ужасному Богу, Богу тьмы — Адольфу Гитлеру! У-у-у!» А, каково? И потом — у тебя, блин, ебля здесь какая-то обычная. Это неинтересно. Пусть твой скин трахается, там, я не знаю, ну, скажем…
— С негритоской, да? — хмыкнул Квас.
— Ну нет, это уже слишком. Ну, там, с дочерью банкира какого-нибудь, что ли, ну чтобы это интересно было.
— С жидовкой, что ли?
— Да почему? Необязательно. И чтобы ее родители ее там запирали, на даче все время держали под охраной, и чтобы скины эту дачу штурмом брали, чтобы этот твой скин с ней потрахался. Вверни там такие обороты вроде… сейчас «он там, типа, снял свои пятнистые штаны и вошел в нее, трепетавшую от страсти, блин», ну и все такое… Эта бригада скинов, да? Почему она никак не называется — это же неинтересно…
— Слушай, Серег, а мы-то никак не называемся, и ничего вроде…
— Квас, ты чего, не понимаешь, что ли? Это скучная жизнь, а ты пишешь книгу. Хочешь, чтобы она стала этим… «бестселлером»? Что, тебе трудно обозвать их бригаду там «Рыцари Адольфа Гитлера» или «Скинлегион „Мертвая голова“»?
— Да ну брось, идиотизм какой-то…
— Конечно, а ты как думал? Чем глупее, тем быстрее напечатают. Знаешь эту серию — «Русский бестселлер»? Это же бред полный! У меня сестра читает, взял тут у нее книжку посмотреть, а там в аннотации, знаешь, чего написано? Я этот шедевр наизусть помню: «Что заставляет молодую журналистку терпеть болезненные поцелуи почти неизвестного мужчины? Смутная догадка, что перед ней серийный убийца, на счету которого несколько загубленных девичьих жизней…» Написала баба какая-то. Во, учись, Квас. Это тебе не слоников из говна лепить! А у тебя что? Надо, чтобы на обложке написали что-то вроде «молодые неонацисты, яростные поклонники идей Адольфа Гитлера, объединяются в неуловимую банду под названием Легион „Мертвая голова“. Город, это, взбудоражен слухами о кровавых расправах с теми, кого бритоголовые молодчики считают… не… называют „недочеловеками“. Они, типа, зверски убивают девушку, подругу чернокожего студента. Ее отец, бывший офицер спецназа, понимает, что ему вновь необходимо применить свои навыки, чтобы избавить город от озверевших от безнаказанности… да не, тупо как-то… а, вот: от упивающихся своей безнаказанностью неонацистов…» Сразу купят, как миленькие. Тема-то ведь актуальная, а ниша на рынке не заполнена. Так что давай, Квас, сбацай им какую-нибудь клубничку. Разбогатеешь. Потом ты ему кликуху получше придумай — там какой-нибудь…
— Бешеный! — со смехом подсказал Квас.
— Не, Бешеный уже есть, ты слишком долго раскачивался. Ну возьми Череп, во.
— Да у нас есть уже Череп, ты чего, не помнишь? Этот кекс из Мытищ.
— А, точно, блин. Пусть кликуху сменит. А тогда — Тигр там какой-нибудь…
— Не, Тигр — это самый злой косой из «Romper Stomper»…
— Ну я не знаю, подумай сам, и пусть всех все время убивают, а его нет. Во, обзови его Рудольфом.
— Да есть уже вроде на Москве Рудольф один…
— А Вульф есть?
— Вот насчет Вульфа не знаю…
— Отлично, вот пусть Вульф и будет. Тогда будешь раз в два месяца новую книгу на гора выдавать! «Месть Вульфа», «Война Вульфа», «Борьба Вульфа», «Кровь Вульфа», «Вульфу не дали…», «Вульфу опять не дали…» Пусть в Вульфа вселится дух Гитлера, потом дух Муссолини, потом барона Унгерна,[4] я ж тебе говорю — это золотая жила…
— Серег, я тебе сейчас скажу кое-что, как лучшему другу, но дай слово, что ты не растреплешь это по бригаде.
— Да что я, баба, что ли, трепаться? Конечно, все между нами будет.
— Короче, Молодой тоже пишет книгу про скинов.
— Ну и дела! А он про что пишет?
— А у него, короче, соску одну, ментовскую курсантку, мусора внедряют в группировку скинов, чтобы их как-нибудь с поличным накрыть, и с одним скином там у нее любовь-морковь, все дела, и там будет показано, как эта девчонка, общаясь со скинами, шаг за шагом постепенно в конце концов превращается в такую ярую нацистку, что чуть ли эту бригаду не возглавляет потом. Бред, конечно, но написано здорово! Молодой мне читал отрывок, ну вообще классно написано! Знаешь, там такие хохмы, как если бы Гашек писал про скинов. Короче, у тебя тут немного пафосно — вот, типа, скины, рабочая молодежь, ля-ля-тополя, борьба за нацию, а у него то же самое, но с приколами. Там как вы с Поваром, помнишь, ссали в Печатниках напротив мента? Это вообще! Он на вас смотрит, и вы на него смотрите, лыбитесь чего-то… А он нам говорит — вы этих, типа, ждете? Напрасно, они со мной пойдут. Или как Боксер с хачами разговаривает нежным тоном, будто с любимой девушкой, помнишь, тогда в электричке — «Как здорово, что ты сюда сел!» Или в Царицыно тогда — идем с ним, трепемся, вдруг Бокс такой — «Приве-е-ет!» Таким тоном добрым, я, блин, сначала думал, друга встретил. Тебя не было тогда — это вообще было что-то с чем-то! Хач со своим щенком вышел погулять. Прикинь, пяти шагов от подъезда не отошел — на него налетает такой скин-ортодокс, таким добрым тоном «При-иве-ет!» и ему в табло так профессионально — ба-бах!
— А перед тем, как выйти, он по телеку прослушал мента, который говорил, что на самом деле скинов никаких нет, что типа их журналисты придумывают…
— Точно. А этот щенок — тоже прикол вообще! Там долбеж идет, хач орет, мотается туда-сюда, чего-то вырывается, там из окон орут, дети смотрят, чуть ли не толпа вокруг собирается, бабка из окна с Роммелем переругивается. Типа, чего вы его бьете? (Серега спрашивал пронзительным шамкающим голосом, имитируя старуху, а за Роммеля отвечал мужественным басом) — Та он черный! — А что, вы только черных бьете? — Да-а, в общем! — А за что ж вы их бьете? — Дак потому что они черные! А детеныш — сначала молча смотрел, потом знаешь так неуверенно — уаыы… Помолчал. Потом до него дошло, как до утки, на пятые сутки — он как заорет! Потом я смотрю — а детеныш по воздуху летит… Или, помнишь, Сова-то наш, тогда долбим хача, он всех растолкал — типа, мужики, дайте, я его булыжником, взял такой комок снега, ба-бах им в хача. Потом поднял эти снежки и начал их в хача метать… А эту твою бессмертную фразу он тоже вставил…
— Какую еще фразу?
— Ну, помнишь, мы тогда ходим, ищем черных, фантазируем, как мы будем уходить, как нас менты остановят и спросят — а чего вы тут делаете?
— А-а, вспомнил! Молодой с такой наивной рожей говорит тогда: «А я скажу тогда: „А чего? Мы, типа, тут гуляем!“» А я говорю: «Молодой! После того, как такие кексы вроде тебя где-то гуляют, оттуда потом обязательно кто-то в больницу едет в белом мерседесе с мигалкой».
— Вот-вот. Молодой обещал вроде к лету закончить.
— Вы, мужики, давайте, пишите, пишите… Глядишь, скоро идейность скина будет определяться не тем, сколько он черных замочил, а пишет он повесть про скинов или нет. Прикинь, так: «У тебя, типа, белые шнурки есть?» — «Есть». — «А повесть про скинов пишешь?»-«Нет…»- «А-а, пошел на хер, чмо! Ты не скин, ты модник!» Или так: «Ты, по ходу, сколько повестей про скинов написал?»- «Семь.»- «А-а… Типа, ты круче! Я только пять…»
Кончилось тем, что они поругались и помирились только тогда, когда Серега поклялся, что он шутил, и что никаких подколок у него и в мыслях не было.
— Ладно, Серег, пошли на кухню, чего-нибудь покушаем.
— Пошли. А чего там у тебя?
— Да найдем чего-нибудь… О, видишь, Серег? Кошка отодвинула миску и заместо нее сама села. Это, типа, она жрать хочет. Но сейчас этот номер у ней не пройдет. Понятно тебе? Мать придет скоро, будешь рыбу жрать. Тебе не стыдно, Лиска? Ты посмотри на нее, Серег! Чего ты так смотришь (это уже опять кошке)? — Квас быстро резал ломтями дрянную голландскую ветчину. — Что дядя подумает? Что тебя год не кормили?
— Да ладно, дай ей, Митяй.
— Ага, сейчас, разбежалась. Серега, наивная душа, ты что, думаешь, она голодная? Как же. Я ее перед твоим приходом кормил. Это у нее так — чисто промысел, чисто помрет сейчас от голода. На мать действует безотказно. Серег, пиво будем еще? Да? Ну достань там из камеры по бутылочке.
— Не, Квас, можно, я все-таки ей дам?
— Желание гостя — закон. Дай. Только она жрать не будет.
Серега присел на корточки, понюхал ломоть ветчины, два раза шумно облизнулся и положил ветчину перед кошкой.
— Ешь, кошара.
Лиска нагнулась, лениво понюхала ветчину, тронула ее лапой, посмотрела на Серегу, но есть не стала.
— Ну, видишь, я ж тебе говорил. Я ее уже как облупленную знаю. Ну, потащили все это богатство на балкон. Что, выцыганила? У, ж-жаба!..
Стихи Квас тоже писал, но редко, когда они прямо перли из него, и стихов у него было немного. Но их он своим не показывал, даже под пивом. Одно стихотворение, написанное для Тани, когда у них еще не было всяких серьезных проблем, начиналось так:
Это он намекал на одну их ссору, очень эмоциональную, которая разразилась как раз в среду. Этот стих, в общем, и писался под впечатлением от этой ссоры и с надеждой на примирение. Были у него еще несколько лирических стихотворений, но он, убей Бог, нигде не мог их найти.
Были и нацистские стихи:
Этот шедевр, коротенький отрывок из которого здесь приведен, назывался «Клятва Фюреру».
Самое последнее его стихотворение, единственное, которое слышали соратники, было написано им в изрядном подпитии и тут же громко прочитано. Называлось оно «Старый скин». Квас попытался стилизовать стих под лирику Роберта Бернса с вкраплением молодецкого ямба, что-то вроде припева:
Дальше шел куплет, который всем очень понравился, а уж похож он стихи Бернса или нет, это, согласитесь, не так важно. Вот он:
И припев:
Поделиться книгой: