Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Скины: Русь пробуждается - Дмитрий Нестеров на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

От сочувствующих реплик Квас недовольно отмахнулся.

— Мы десять человек по больницам разослали — должен же был кто-нибудь из наших огрести?

— Гордись, Квас! Не по пьянке по роже получил…

— Ага, а сражаясь за нацию. Знаем, знаем: «так лучше, чем от водки и от простуд…» Да пошел ты!

— Во, глядите, Бабс пирожок ест!

— Уже где-то надыбал!

— Откуда взял-то, Бабс?

— С собой был.

— И молчал, да? Ах ты ж-ж-жопа!

— Бабс, видел бы ты сейчас свою довольную рожу!

— Отстаньте вы от меня. Человек вкалывает на оптовом складе по двенадцать часов, может же он себе иногда марципан позволить?

— Это марципан, что ли?

— Ага, с маком!

— Ах ты рожа! Так ты еще и наркоман к тому же!

— Жизнь наркомана — дерьмо!

— Бабс, дай куснуть!

— Да ты чего, он его уже сожрал.

— Вот так вот, Бабс! Ты знаешь, чего ты сделал? Ты обожрал голодных соратников!

— А прикиньте, в походе?! Он и плащ на одного себя накрутит!

— Да я хоть в походе, хоть не в походе, а спать с тобой рядом не лягу.

— А чем я тебе не нравлюсь, противный?

Развлекались, короче, — нашли жертву для незлых подначек. Тут в вагон зашел серьезный Роммель, а за ним — Аякс с двумя платками. Аякс отдал платки, и они с Сергеем стали координировать умывание Кваса:

— Ниже.

— Левее.

— На подбородке.

— На скуле.

— Не, не на этой.

— Вот и т. д.

Роммель взялся за железные ручки на спинках скамей.

— Мужики. Поступило предложение… тише, бля… мужики, есть предложение напоследок промяться по вагонам на предмет обнаружения ниггеров, хачей и прочей дряни.

— Погоди, Роммель, Квас вот кровь остановит.

— Да все уже, по хую, она уже не идет. Пошли.

— Пошли, мужики!

— Пошли, — кивнул в сторону Роммель, резко развернулся на пятках и двинулся вперед. За ним гуськом потянулись все остальные. Во втором вагоне скины уже столпились в тамбуре. Стоял возбужденный гомон голосов.

— Все ясно? — спросил Роммель. — Всей кучей не кидаться. Вот я, Бабс, Аякс, Повар — для начала хватит. Стоп-кран держите. Все ясно? Пряхи, цепи — в конец колонны. Все, готовы? Поехали.

Роммель пошел первым, за ним Бабс и все остальные. Шумно распахивали двойные двери, шли, шатаясь от тряски поезда, внимательно разглядывали пассажиров. Те удивленно поднимали глаза от книг и газет, прерывали разговоры, оглядывались вослед.

Они напоролись на того, кого искали, через четыре вагона. Объект сидел к ним спиной, справа от дверей на втором сиденье в углу у окна. Вагон был идеальным для работы — полутемный и почти пустой. Его население составляли две пожилых и одна молодая пара, алкоголик и старичок-дачник в потертом камуфляже и резиновых сапогах, читавший «Работницу».

— Штурм, — тихо сказал Роммель. — пробегись по остальным вагонам, оцени обстановку.

Штурм ушел. Объект был окружен плотным кольцом дрожавших от нетерпения бритоголовых. Объект — хорошо одетый молодой кавказец с одутловатым полным лицом — дремал, подергивая головой. Теплый темно-зеленый плащ был распахнут, демонстрируя окружающим шикарный костюм, а сбоку от кавказца стоял дорогой матовый дипломат. Очнувшись вдруг от дремы, кавказец обнаружил сидящих и стоящих повсюду злых скинов, а остальная публика жалась к противоположному концу вагона. Там стоял заслон из двух «мокрых асфальтов», и Боксер вежливо, но властно убеждал всех остаться в вагоне, обещая, что нормальных людей не тронут. Кавказец тоскливо забегал глазками по лицам, но всюду встречал злорадные и жестокие взгляды. Два раза он пытался встать, и оба раза его за плечи сажали на место. Они ухмылялись ему прямо в лицо, деловито снимая у него на глазах пряхи и цепи. В вагоне повисла гнетущая тишина, только один раз, когда жертву возвращали на сиденье, Аякс отрывисто бросил:

— Куда ты? Спокойней, мужик, теперь уже все.

Воздух был наэлектрезован спокойной расчетливой злостью. Напряженность ощущалась почти физически. Сергей часто сглатывал и поводил плечами. Невозмутимый Бабс в упор смотрел на кавказца, луща семечки, которые он выудил из своих бездонных карманов на пятнистых натовских штанах. Квас во все глаза глядел на жертву, пытаясь рассмотреть физические перемены в нем, связанные с тем, что вот еще только что этот тип ехал по своим делам, его что-то ждало впереди, а вот теперь все изменилось в одну секунду — будущее его окутала темнота, и все это случилось в тот момент, когда первые скины шумно ввалились в вагон, но этого события, для всех остальных такого незначительного, а для него слишком важного, он так и не заметил — спал. Теперь ему оставалось только ждать расправы — ждать тем ожиданием, которое страшнее смерти, потому что сводит оно с ума, закручивает нервы в канаты и рвет за считаные минуты. Вернулся Штурм, кивком головы подтвердил, что все спокойно. Поезд тормозил — будет остановка. На остановке зашел парень, оценил ситуацию и быстро перешел в другой вагон. Счет пошел на секунды. Счетчик в голове у каждого отсчитывал с бешеной скоростью: «… 04, 03… Ну, давай-те же, начинайте кто-нибудь!» Ребята из бригады Роммелля поглядывали на Бабса. Он почти всегда начинал первым, потому что был массивен и на тренировках по рукопашному бою ему неплохо поставили удар. Молодой нервно звенел цепью, намотанной на кулак. Роммель вышел на середину вагона.

— Уважаемые РУССКИЕ пассажиры! Не бойтесь. Сейчас будет проведена акция по зачистке Русской земли от…

Под эти слова поезд тронулся вперед. Это был сигнал. Напряжение последних секунд разом испарилось, появилось только радостное боевое возбуждение. С криком Пора!!! массивный Бабс легко вспрыгнул на сиденье скамьи за спиной кавказца и поразил его голову мощным ударом гриндера. Голова жертвы звонко врезалась в оконное стекло. Посыпались осколки.

Во всем вагоне скины повскакали с мест. Кавказец с воплем вскочил, держась за голову. На осколках, торчащих в раме окна, была кровь. Кровь текла по пальцам, которыми кавказец прикрывал правую половину лица. Вид первой крови и явственный вопль жертвы ударил по мозгам — указания Роммеля сразу были забыты. Всем нетерпелось принять участия в расправе. Со всех сторон, как пантеры, прыгая через сидения, на врага ринулись скины. Кавказец закрыл руками голову, пригнулся и отвернулся и окну. Ему сзади так наподдали, что стекла брызнули во второй раз. Опять вагон потряс пронзительный вопль. Потом Квас с кличем «Сдохни, сука!» подтянулся на багажной полке и сбоку щечкой ботинка, как по футбольному мячу, смазал кавказца по затылку. Подскочивший Молодой закрестил его цепью. Кавказец, спиной к окну, сполз по стене на пол, прикрываясь дипломатом. Бабс протиснулся между сиденьями, пинком выбил дипломат из его рук и стал лупить кавказца ногами, надсадно выдыхая при каждом ударе. Вокруг бесновались остальные, которые из-за спинок скамей и массивного Бабса не могли дотянуться. Только Повар и Молодой через спинки скамей обстреливали кавказца ударами пряхи и цепи. Попадали, правда, редко. Бабс развлекался. Перестав бить, он нагнулся и спросил:

— Что ты тут делаешь, ублюдок?

— Нэ надо!

— Что не надо? Хуль ты приперся сюда, к нам, а?

Бабс продолжил.

— А-а-а-а, сук-ка! Сдохни! (Удар!) Сдохни! (Удар!) Сдохни! (Удар!).

Бабс бесновался, пока его выволакивали чуть ли не за шкирку. Всем хотелось приложиться. Бабс махал ногами в направлении кавказца, но уже не дотягивался. Воспользовавшийся этой заминкой, кавказец на корточках полез под лавку. Наконец Бабса вытащили в проход между скамьями и на его место тут же хлынули новые бойцы. Тут уж удары посыпались, как горох. Кавказец укрыл голову под лавкой и принимал удары корпусом, крича из-под лавки свое «Нэ надо!».

— Гнида черножопая!

— Тащите его, блядь!

— В голову его, в голову бей!

— Места мало, блядь! Отойдите же кто-нибудь!

— Да дайте же ударить по-людски!

Вокруг жертвы царила зловещая суетня. Кавказец уже непрерывно вопил, предлагал денег, а его всем миром пытались вытащить из-под лавки. Страшна сила человека, когда уже не он, а его организм сам цепляется за жизнь. Тащили его тяжело, все время били. И вот уже почти весь он, в своем плаще, заляпанном кровью, лежал между скамьями, только голова еще была под лавкой. Но тут он отчаянно задергался и опять нырнул обратно. Кавказец там за что-то зацепился намертво. Его опять поволокли наружу. На кавказца прыгали со скамей с криком «Отцепись!» по несколько человек за раз, лупцевали цепями, плющили ботинками.

— Дергайте его, ну!

Стали тащить рывками. Раз, другой — оторвался. Кавказца и вцепившихся в него скинов разом вынесло почти на середину вагона.

— Кончай комедию! — заорал Роммель. — Хватит, в окно его на хуй!

Избивая, кавказца поволокли к ближайшему окну. Он уже обезумел, кричал, пытался кусаться, хватался за всех липкими от крови руками. В густой шапке черных скрученных волос зияли ярко-розовые проплешины.

— Во, блядь, кровищи-то! В светлых джинсах кто, не лезьте!

Кваса оттерли от кавказца свои же. Обратно он рваться не стал — хватит на сегодня. Да и что это, шутки, в самом деле? Что, у него нервы железные, что ли? Рядом стояли и тяжело дышали такие же, как он, принимавшие участие в расправе почти с самого начала. Кучка из человек семи, среди которых все еще трепыхался кавказец, с криками, воплями, матерщиной, медленно перемещалась к окну, возле которого стоял Бабс. Роммель давно уже кончил свое обращение к пассажирам, а они все еще сидели, как окаменелые. Еще бы — ну да, с некоторым злорадством ждали, что сейчас побьют хачику морду, но чтоб такое!

Бабс в два захода разбил окно, когда шевелящаяся кучка людей была уже у самых скамей. Поднялся страшный гвалт, крики и злорадная ругань, потом раздался вопль «Оп-па!», мелькнули изящные вишневые башмаки, полопались острые, как бритвы, осколки окна, когда через них кавказца проталкивали наружу, и настала тишина. Кавказец сошел с поезда. Скины некоторое время молчали, переглядываясь, осматривая поле боя. Всюду была кровь. Между рядами скамей валялся окровавленный галстук. Боксер поднял дипломат и, сплюнув, отправил его в окно. Внятно слышалась злобная ругань тех, кто из-за столпотворения так ни разу и не сумел приложиться.

— Хаааа! Ауфидерзейн!

— Туда ему и дорога, ублюдку!

— Низко летел — к дождю!

— Блин, ребят! Я ебал — чо ж такое-то?! Вас хрен растолкаешь! Вы чего?!

С поезда скины исчезали очень быстро — по четыре, по пять человек соскакивали на промежуточных станциях. До вокзала не доехал никто — боялись, что их там могут отлавливать по одежке, если некрасовские менты оповестили о погроме. Доехав, все обзванивали друг друга, узнавали, кто как доехал. Часам к двум все, наконец, успокоилось. Квартира была пустая, и Квас без помех разобрался с вещами. В ванной он брезгливо осмотрел свои боевые штаны и понял, что их надо замачивать. Пробило три часа утра, а Квас уже спал, и засыпал он, надо сказать, с чувством до конца выполненного долга.

ГЛАВА 3

Уже, похоже, всем набила оскомину аксиома о понедельнике. Якобы он день тяжелый. Да, для Кваса этот понедельник действительно обещал быть тяжеловатым — первый рабочий день на новом месте.

Будильник разбудил его точно в семь утра. Квас продрал глаза, пробурчал что-то отдельно похожее на длинное витиеватое ругательство, вскочил с кровати и потащился в ванную. Квас всегда тяжело вставал, особенно в семь-восемь утра. Еще в колледже ему было легче вскакивать чуть свет на нулевую пару, чем вставать к первой. «Еще часов до одиннадцати вообще никакой буду!» — решил Квас, выходя из ванной и направляясь на кухню пить чай. Прохладный душ не принес никакого результата. Как только на кухне он уселся на стул, сразу почувствовал, что засыпает. Отец еще не проснулся, а мама уже ушла на работу в свой НИИ, оставив на столе пару бутербродов с сыром. Зевая и ругаясь вполголоса, Квас положил перед собой часы и, глядя на них, стал пить чай с лимоном, часто дуя в кружку.

…Пришло время одеваться. Он надел черные джинсы, простые ботинки, рубашку и темный джемпер. Писать на лбу слово «скин», чем он в шутку пугал отца, он не стал, прошел в свою комнату, открыл окно и закурил.

Ладно, пора. Теперь он не Квас, а просто Дмитрий.

Без пяти восемь этот Дмитрий тихо вступил под своды магазина. Первый рабочий день начался вяло. Утро, и еще, естественно, почти никто не горел желанием делать покупки. Дима ощущал легкий дискомфорт оттого, что никого не знал. Две кассирши ограничились поверхностным знакомством и сейчас беседовали друг с дружкой, не обращая на него внимания. Потом одна ушла, а вторая достала из кассы «Лизу» и стала читать. Дима был предоставлен самому себе. Отчаянно зевая, он медленно слонялся по залу — развлекался тем, что разглядывал, что бы такое он мог съесть и выпить, будь у него много денег. Часто, когда проходил кто-нибудь из персонала, Димка искоса приглядывался к людям, с которыми ему предстоит работать.

Магнитофон в соседнем отделе выдавал всякую дрянь, и уже через два часа у Димы начало сводить уши. К концу дня он уже зверел от песни «Рейкьявик». Хорошо бы встряхнуть этот магазинчик старым добрым Oi-ем, благо кассета лежала в куртке. Димка взял ее так, для смеха — пусть полежит, хлеба ведь не просит. До обеда в магазине царило сонное оцепенение, потом Дима пообедал на кухне казенными пельменями, а после обеда, где-то с трех часов, повалил народ. Димка встряхнулся. Бойко трещали кассы. Администратор все чаще похаживал по залу, наверно, следил, как ведет себя новый смотритель. И вот уже новый смотритель получает первый втык. Какая-то ушлая бабуля выскользнула через вход, очевидно из-за склероза, забыв уплатить за две пасты. Из того отдела, где были пасты, прибежала девушка и спросила, проходила ли бабуля через кассу. Ей ответили, что нет, и Димке досталось. Но это нормально — боевое крещение на работе, первый кол от начальства…

Первый день тянулся бесконечно. Это было ужасно — часам к пяти Димка уже ненавидел покупателей лютой ненавистью и мечтал об огнемете или пулемете, наподобие того, который был у Рэмбо. Какая-то тетка насела на администратора, стоящего у кассы: молодой человек — де смотрит на покупателей, как на заядлых врагов. Часам к шести Диме уже и в самом деле было наплевать — кто там чего тащит, он смотрел сквозь людей и думал о своем. Например, почему позапрошлым летом, когда он работал в отцовской конторе грузчиком, он так не уставал даже в самые горячие дни, когда «бычки» с книгами шли чередой. А вот сейчас, по сути дела ни черта не делая, уже вымотан весь. Да потому, наверно, что когда вкалываешь, время летит быстрее. А тут ходишь, ходишь, как дебил, — ну, думаешь, час прошел. Смотришь на часы — ага, как же, только двадцать минут.

Молодой тогда был прав: больше десятка человек в зале — следить уже бесполезно. Если у касс хотя бы небольшая очередь, то шоколадки, жвачки, шоколадные яйца и прочая ерунда, выставленная на стеллажах у касс, разлетается просто на ура. Но главная проблема — это сумки. Народ, которого Димка про себя направо и налево крыл матом, упорно не хотел оставлять сумки и брать казенные корзины. Ссылались на то, что там документы, что они идут только за хлебом, за маслом, за пивом и т. д. Или же просто посылали его куда подальше. Димка зверел от своего бессилия — отвечать хамством на хамство ему было категорически запрещено. Покупатель всегда прав, и если он вслух считает, что Димка мудак, то надо отвечать: «Точно так-с. Где уж нам, мудакам-с…» Димка пару раз вежливо просил показать сумки при выходе, но ему их показывали так, что он на будущее зарекся это делать. Все оскорблялись до глубины души, даже тетка, у которой Димка, смущаясь, извлек неучтенную колбасу, перед этим полчаса орала, как это, мол, не стыдно обыскивать честных людей. Один раз Димка сорвался и сказал, что сюда все заходят с такими наивными лицами, будто до пяти считать не умеют (Димка любил Швейка и часто цитировал, особенно ему нравился монолог прапорщика Дауэрлинга про римскую армию, обращенный к чешским новобранцам), а товара на четыре тысячи в неделю непонятно куда девается. Иногда в карманах рыбка оказывается, а как она туда попала — Бог ее знает. Живая, знаете ли, такая рыбка — незаметно так — скок в карман, а человеку неприятности. Или стоит очередь — и вдруг ба-бах! — бутылка у кого-то из-под полы падает и разбивается. И у всех такие честные лица, что становится ясно, что бутылка сама приплыла по воздуху через весь зал и ринулась вниз, словно камикадзе. Иногда студентик из соседней путяры (в магазине два вида товаров были дешевы — хлеб для народа и пиво для студентов и местных алкоголиков, которых Димка уже недели через две всех будет знать в лицо, по именам, и будет знать душещипательную историю каждого) засунет две «Балтики» под куртку, придерживает их руками в карманах и идет к выходу, будто самый умный. Димка для развлечения тормозил его уже у самых дверей, когда парень счастливо проскакивал кассу.

— Пацан, пивко смотри не урони.

— Какое пиво?

— А которое у тебя под курткой. Чего, думаешь самый умный, что ли? Иди давай, оплачивай.

Если это краем уха слышал администратор, то он подводил парня к кассе и говорил:

— Лен, вот этого молодого человека без очереди рассчитай. В нем совесть заговорила и он пиво решился оплатить.

— А Димка наш что, в роли его совести выступал? — спрашивала кассирша, испепеляла парня презрительным взглядом и кривила губки. Очередь тоже внимательно его разглядывала, а если там была какая-нибудь бабулька, то она давала обидные комментарии к нынешней молодежи трагическим шепотом. Особенно ненавидел Димка, когда придут, накупят всего, поскандалят из-за того, что кредитки не принимают, и при этом сопрут какую-нибудь мелочь. Таких фруктов Димке было запрещено трогать, пусть еще приходят и оставляют в магазине свои шальные бабки. Но один раз он не выдержал. В магазин зашла высокая русская девушка, сопровождаемая заросшим щетиной кавказцем. Они взяли тележку и стали набивать ее всякой дорогой всячиной. Димка опять превратился в Кваса и наблюдал за ними с такой дикой ненавистью, что девушка вздрогнула, посмотрела на него и что-то прошептала спутнику. Тот обернулся, оттопырив нижнюю губу, и натолкнулся на прямой взгляд прозрачных от ненависти светло-карих глаз Кваса. «Ну, суки! — думал он. — Ох, суки же! Жаль, что вы по электричкам не ездиете. Но ничего, будет и на нашей улице праздник!» Набив тележку всякой дрянью, они поехали к кассе. Лена на кассе с тоской ждала их приближения. «Небось, косаря на полтора затарились, суки!» — на глаз примерно определил Квас, когда заметил, что девушка цапнула фиолетовую керамическую кружку с золотым ободком и быстро сунула в пакет, лежащий поверх горы товаров в тележке. Квас еще послонялся по залу, косясь на них, но потом подошел к кассе. Пакет девушка взяла и отложила в сторону, а все купленное стала перекладывать в две огромные сумки, которые держал кавказец. «Зацепить или не зацепить? — думал Квас. — Она, сука, ее и оплачивать не собирается. Зацепишь, вонь ведь такую поднимет. А, ладно! Хуй с ней! Пусть меня вышибут, но Наташка за эту кружку восемьдесят рублей будет платить, а у нее двое детей, а эта подстилка черножопых на халяву из нее хлебать будет. Хрен тебе за воротник. Замочить я тебя не могу, но уж тут ты попалась!» С Ленки сошло семь потов, пока она пересчитала все, что купили эти двое, к ним услужливо подбежал администратор, помогая этой дамочке донести сумки, зная, что кавказец к ним и не притронется. Еще бы администратору перед ними не выгибаться — на тысячу пятьдесят рублей за раз накупили! А вдруг еще раз придут… И тут раздался голос Кваса:

— Лен, а они кружку из того пакетика оплачивали?

— Какую кружку? — спросила девушка, поднимая наивные глаза.

— А такую, фиолетовую, из наташиного отдела, которую ты («чучмекская подсосница» — чуть не вырвалось у Кваса) положила вот в этот пакет.

Повисла неловкая пауза. Все смотрели на белый фирменный пакет с лейблом какого-то бутика и все видели, что рядом с дамской небольшой сумочкой ясно вырисовываются очертания чего-то, слишком напоминающего кружку. Администратор застыл с двумя сумками. Он переводил взгляд с Кваса на Лену. Момент был щекотливый. Лена тоже молчала. Квас смотрел на нее: «Давай, Ленка, плюнь на все это дерьмо, на этого ублюдка, он же не знает, где за деньги полизать у черножопого. Ну, ты же русская, не подставляй Наташку, скажи им, нельзя спускать этого черножопым!» Ленка думала, что лучше, конечно, сказать, что оплатили, они ведь купили на тысячу, а сперли на полтинник, но ведь Наташка, которая вкалывает весь день, будет платить из своего кармана за эту холеную проблядушку. Пусть лучше гвардейцам своим фруктов купит. Нельзя все мерить на деньги, в этом Димка прав. Он смотрит на нее, и Наташка пришла из своего отдела, тоже смотрит. Это не просто бытовой момент — оплатили, не оплатили. Это как раз один из моментов, когда люди делятся на своих и чужих. И если она сейчас скажет «оплатили», то она в угоду неизвестно чему подставит двух своих. Лена посмотрела на администратора, делавшего ей страшные глаза. И она сказала «нет, не оплатили».

Администратор шумно выдохнул. «Сейчас он им ее еще от фирмы подарит, урод», — решил Квас, наблюдая, как деликатно администратор разбирается с ворами, взятыми с поличным. Вообще-то Квасу полагалась в таких случаях небольшая премия, но тут явно пахло только втыком. Мрак, в общем. Часто Димка видел бабулек, тащивших хлебушек. Но он сразу решил, что бабулек трогать — лишний грех на душу брать, Бог с ними, с бабушками. Небось, вкалывала всю жизнь, хуже ниггера на плантации, а теперь вот на пенсию не разгуляешься. А после истории с кружкой Димка вообще решил, что отворачиваться, когда бабулька тащит половину черного кирпичика — акт национальной солидарности.

* * *

К концу бесконечно долгой первой недели в магазине Димка обнаружил, что вроде начал втягиваться в работу. Он привыкал понемногу. Потихоньку перезнакомился с соратницами по торговому фронту. Научился рассчитывать время. Сначала — с восьми до одиннадцати. Там — уже почти обед. Обед бывал готов часа в два. Если обедать с умом, да еще перекуривать — «на голодный желудок», «на сытый желудок», то часик можно смело сбрасывать. Потом, часов до четырех, можно подремать, опершись на тележку с хлебом. С четырех до шести — люди (гады) набегают, будто больше заняться нечем, кроме как по магазинам шастать. Или можно подумать, что в районе больше продукты негде купить. Но зато часов в семь — можно пить чай. Если опять же с умом пить, то еще минут сорок можно спокойно протянуть. Полчаса до восьми — тоже приткнуться где-нибудь незаметно, отдохнуть, но чтобы начальству демонстрировать свое присутствие и полный контроль ситуации. Ну а от восьми до десяти — рукой подать. В девять поток покупателей обычно разом спадает, и часок можно потрепаться с кассиршами или полистать какой-нибудь идиотский журнал вроде «7 дней» или «Лизы». Без пятнадцати десять Димка всегда выходил курить, а потом собирался и шел домой. Он саботировал работу, где только можно, но уставал все равно. И не надо думать, что Квас был лентяем. Совсем нет. В больнице и в конторе отца он работал добросовестно, но это безделье по четырнадцать часов в день, оно же выматывает хуже Бог знает чего. Знакомства с коллективом, как это обычно бывает, завязались в курилке. Пару первых дней Квас выдержал, чтобы не казаться навязчивым, а потом начал налаживать личную жизнь. При таком мучительном безделье по четырнадцать часов в день отношения с коллективом очень важны, иначе со скуки подохнешь. Особенно Димка сдружился с двумя девушками, Олей и Таней, и с грузчиком Сашей. Ольга — веселая кассирша, а Таня — общительная продавщица из аптечного киоска. Там всегда толпился народ из работающей смены, жадный до общения. Шурик, парень из Владимира, осевший в Москве после армии, как оказалось, воевал в Чечне, попав как раз на последний, августовский штурм. Часто после рабочего дня они брали пиво, там же, в магазине, и долго разговаривали — до завтра ведь все равно не отоспаться. Особенно хорошо пиво шло по воскресеньям, когда их смена сдавала дела следующей, и все сидели в магазине черт знает до каких. Тогда они с Шуриком зависали на его теплом и уютном складе, среди штабелей упаковок с пивом, коробками провизии и консервных банок. Жизнь в магазине наладилась.

В переходе с Лубянки на Кузнецкий мост Квас однажды случайно ухватил газету «Я — Русский», откуда помимо прочего вычитал, что в Москве открылся Дом-музей художника Константина Васильева.

Он вспомнил темень комнаты, где компания собралась на просмотр «Темы». Бритые расположились на диване, на двух креслах, даже на чистом ворсистом ковре и наблюдали, как Гусман, потрясая пачкой газет, среди которых они опознали «Славянин» и «Я-Русский», убеждал аудиторию, что в этих газетах сосредоточена «ненависть ко всему хорошему на земле». Его речь сопровождалась издевательским смехом и заковыристой бранью короткостриженной аудитории перед телевизором. Всплеск эмоций потряс комнату, когда некий молодой человек заявил, что фашистские партии надо изничтожить. Просмотр проходил очень бурно, а Молодой, сидя на столе и опорожняя уже вторую банку сладкой кукурузы, заметил:

— А что, ребят, я доволен, что такая гнида, как этот недобитый жид Гусманоид на нас наезжает. Это значит, что мы — на правильном пути. Было бы обидно, если бы он нас хвалил.

— Вот сука! Ты слушай, чего он говорит! «…Что мы хохлы, москали, чурки, чушки, жиды…» Причем тут мы и хохлы? Мы-то один народ, а остальное говно…

— Да нас сейчас специально сталкивают лбами. Кац со своим Севастополем…

Квас позвонил Роммелю и поделился радостью. Потом внес предложения устроить туда культмассовый поход.

— Ясен пень, — сказал Роммель, — устроим. Картины Васильева — это да, это круто. Недаром жиды его из-за них засунули под электричку. Васильев — воин, и он погиб в битве. Мне вообще стыдно смотреть на эти картины. Какими мы были и какими стали. Тьфу, блин, противно!

— Попы, я слышал, на него наезжали!

— Ко-онешно, — Роммель, окая, передразнивал попов. — У него бложенненьких на кортинах-то нету, монахов и всяких богоугодных-то старцев-то тоже нету, а все какие-то воины да жонки, во грех блудливый вводящие…

— Ладно, хорош. Как там с акциями?



Поделиться книгой:

На главную
Назад