Скины: Русь пробуждается

— Кстати, Бабс и сейчас с ним сидит, — Квас с доброй улыбкой поглядел на часы. — Он Бабса уже, наверное, на уши поставил.

— Да, так вот. Дома мы все добрые. А здесь мы на войне. Наш враг не имеет ни пола, ни возраста. Поэтому эти базары «ах, девушку не надо, ах, тетю, которая за негра заступается, не надо, ах, эту не надо, она беременная» прекратить. Мы, ребята, еще сварим с вами каши, но чтобы я от вас этого больше не слышал. Квас, это и тебя тоже касается, понял? Ты чего-то размяк в последнее время.

— Понял.

— Ниггер на твоей совести, понял?

— Ха-ха… Голубые шнурки тебе — за спасенного негра…

— Надо было валить эту дуру, и все. Слишком мы гуманные стали, поэтому нас и чмырят всякие черножопые, понятно? Ладно. Вань, командуй, как дальше ехать.

— Ну смотри — по этой улице до моста. Там остановки. Туда до ВДНХ…

— Долго?

— Минут десять. А туда — до Медведково. Примерно столько же.

— Фу-у… Понятно. Ну чего, все идем до моста?

— Нет. Мы дворами к метро выйдем. Роммель, а можно еще с вами?

— Да ради Бога. Давай сделаем так. Вы между собой все знакомы?

— Да.

— Ну отлично. Тогда старший у вас кто будет? Пионеры пошушукались.

— Я.

— А-а, Иван Сусанин. Опять ты. Хорошо. Давай свой телефон, если чего, я звоню тебе, а ты уже своих обзваниваешь сам. Поскольку вы новые — запомните, мужики — по телефону языком особо не пиздеть. Береженого Бог бережет — не нами выдумано (эту фразу Роммель очень любил и часто употреблял, а с командира ее собезьянничала и вся бригада).

Роммель достал из кармана джинсов крошечный блокнотик с клеющимися листками. На первых пяти или шести листках был написан его телефон. Он отклеил листочек и подал Ивану, а тот прилепил его во внутрь пачки сигарет, за целлофан. Потом Роммель отклеил чистый листок, прислонил его к плечу Сергея и приготовил ручку:

— Давай, говори… Ага, понял… Если чего, звони. Ну ладно, мужики. От имени нации благодарю вас за то, что вы оторвали задницы от дивана и рисковали собой во имя НС. Благодаря нам чуть-чуть улучшилась демографическая ситуация в России. Слава России! — Роммель выкинул правую руку вперед.

— Слава России! — ему тоже ответили салютом. Распрощались. Пионеры уже затерялись в дворах, а Квас, Роммель, Повар и Морковка стояли у двадцатичетырехчасового магазинчика и дружно хлопали себя по карманам, соображая на бутылочку газировки. Потом Повар вдруг нашел у себя мятый червонец и роздал каждому обратно мелочь. Вышел из магазина он уже с бутылкой «Байкала».

— Пошли, мужики.

Они шли молча. Да и незачем было сейчас разговаривать. Напряжение, давившее на всех за эти кровавые полчаса, разом свалилось. То, что их объединяло, не требовало слов, это было на каком-то подсознательном уровне. Так они и шли молча, попыхивая сигаретами и долго еще передавая по кругу бутылку…

Милиция, наверное, не отреагировала на вопли или слишком долго раскачивалась. Так или иначе, все добрались домой без проблем и происшествий.

ГЛАВА 4

Прошло два с половиной месяца, и наступил ноябрь. В этот год морозы ударили до противного рано, и за какие-то три-четыре дня накапало до -15 °C. Квас уже почти месяц работал в типографии.

С работой вроде пока наладилось, с Наташей вроде тоже, так что зима понемногу вступала в свои права, а Квас жил относительно неплохо. Наташе он стал посвящать гораздо больше времени, потому что их экспедиции стали более редкими, одно время они даже вовсе никуда не ходили — наступил обычный для московских бритоголовых период зимней спячки.

За эти два месяца бригада расползлась для занятий личной жизнью, и вместе собирались только два раза — когда Бабсу стукнуло двадцать, и просто так, без всякого повода, у Молодого, попить пивка вволю. Да и то на этот пивной мальчишник половина не явилась. Не даром же на одном концерте кем-то было сказано, что у Роммеля, дескать, какая-то ненормальная бригада — «на махач встают все как один, а на пьянку никого не отыщешь». Эта фраза стала им известна, бригада ее оценила, и теперь все ее цитировали к месту и не к месту.

День рождения Бабса прошел весело. Часам к одиннадцати все уже были хороши. Девушка Молодого сидела в кресле, Молодой сидел на ковре у ее ног, в одной руке зажав бутылку с пивом, а другую забросил ей на колени. В расслабленной кисти Молодого лениво дымилась сигарета. Когда не было родителей, курить у Бабса дозволялось. Остальные расселись кто где. Квас с одной из новеньких расположился на широкой тахте. Девочка тоже была хороша, хотя среди «бригадных» девушек пристрастие к алкоголю не поощрялось. Эту новенькую звали Ира, и сейчас она облокатилась на Кваса, одну руку забросила ему за шею, а вторая безвольно лежала на диване. Она несла всякую восторженную чушь, и Квас уже думал, не проводить ли ее на кухню и не заварить ли кофе. На ней уже была накинута черная гимнастерка Кваса, из нагрудного кармана которой торчал его же галстук, а сам Квас был в белой рубашке с расстегнутым до груди воротом и в подтяжках. Квас проклинал Бабса за то, что у него всего одна комната, потому что и он, и девушка уже дозрели. Тут же сидели Бабе с девушкой, тоже новенькой, которую уже все, кроме Бабса, забыли, как зовут, и щекотал ей шею и ладони своей бритой головой. Девушка звонко смеялась, закидывая голову, а Бабс рычал и говорил комплименты. И Бабс, и девушка были достаточно пьяными, и все у них было отлично. Повар уволок свою девочку в прихожую и там, видимо, разъяснял ей основы национал-социализма. Но этим не увлекались, потому что девчонок меньше, чем ребят, и вообще, соратники важнее.

Скоро девочек отправили на кухню пить кофе, сами расселись вокруг стола по-хорошему стукнуть по пивку и поговорить на мужские темы. Часто в разговорах звучало слово «наши». У этого слова была какая-то притягательная сила. «Наши»… Мы все здесь «наши», Бабс. Наливай, Бабс. По-нашему. Здесь наша страна, и пиво наше, и девочки, которые сейчас на кухне кофеем протрезвляются, тоже наши. И плевать, что джакузи у тебя не бурлит и параболка не торчит под окном. Разве наши этим определяются? А тех будем топить скоро в их джакузи и вешать будем на параболках. Всех, Бабс Нет, не всех. Но очень-очень многих. Скоро наше время придет. Наше время. А потому лей, Бабс лей. С Днем рождения тебя, Бабс Будь счастлив, мужик. Скоро совсем взрослым станешь. Совсем уже здоровый бугай. Давно мы так не собирались и еще долго, небось, не соберемся. А потому лей, Бабс А наше время обязательно наступит, Бабс Веришь? Отлично. Наступит, никуда не денется. Что мы, тупее немцев, что ли? И вот тогда повеселимся. Повеселимся, Бабс Повеселимся. Повеселимся…

…В ту субботу в начале декабря термометр показывал минус четырнадцать. Роммель решил, что пора бы и пошуметь слегка. Хоть и холодно, а война есть война. Их набралось семь человек. Сначала они от ВДНХ съездили до улицы Вешних Вод и устроили засаду у общаг. Простояли там два часа, но больше не выдержали. Никого не было. Один раз от холода чуть не обознались, но вовремя спохватились, что если у человека темные волосы, то это совсем не значит, что он хачик. Нормально — мужик отделался легким испугом. После двух часов стояния на морозе решили использовать вариант, который их еще никогда не подводил — электрички. Заодно и отогреться слегка. Но сейчас Бог отвернулся от них — за полтора часа они никого не отловили, хотя прочесали несколько электричек. Да к тому же ментовский патруль высадил их на какой-то глухой станции, где электрички почему-то упорно не хотели останавливаться. Началось страдание за идею. Поднялся ветер, крутил мелкий колючий снежок змейками по черной платформе. Каждый из героев был толще, чем обычно, раза в два, из-за поддетых под бомберы свитеров. У Кваса был толстый замечательный свитер из овечьей шерсти, про который соратники говорили, будто он сделан из мешка из-под сахара. Но свитера не спасали. Уже через сорок минут все стучали зубами, как пулеметы или дятлы. Сначала все хором крыли каждую мимо проходящую электричку и ее машиниста, но скоро уже и выругаться толком не могли. Скоро все семеро, похожие на космонавтов в скафандрах, весело подскакивали на платформе. Можно было подумать, что они высадились на таинственную планету, где оказалось холоднее, чем это предусмотрел Центр управления полетом. Роммель пошел в присядку, длинный Боксер маршировал туда-сюда, как потсдамский гренадер. Квас, замотанный по самые очи белым шарфом, шумно хлюпал носом, подпрыгивал, притопывал ногами. Идеи о национальной революции уже стали уступать место болезненным фантазиям о теплой ванне, когда Квас первым заметил очередную электричку. Поднялся хор полных страдания голосов, умоляющих электричку остановиться. Наверно, примерно так на заре истории наши отделенные предки умоляли какого-нибудь каменного идола, чтобы он послал им дождь. С приближением электрички умоляющие фразы стали обильно разбавляться матерными и ругательными словами.

Электричка стала тормозить. Сил радоваться уже не было. Они ввалились в резко освещенный вагон, сбились в одну тесную кучу и нахохлились. Молодой трясся так, что кованые подошвы его солдатских берцев (по бедности своей он берег гриндера) выбивали звонкую дробь. Вагон сотрясался на ходу. Все форточки были закупорены, печки под сиденьями топились, и лампочки плавали в легком мареве. Но скины поначалу не оценили этого. Усевшись тесной кучкой, они жались друг к другу. Голые черепа, казалось, сморщились от холода даже под шапками, а по щекам текли не слезы от неразделенной любви, а просто это таяли льдышки на ресницах. Вагон был почти пустой — ребята припозднились благодаря добрым милиционерам. Да и те, кто был в вагоне, не обращали на бритых никакого внимания. Они дремали, уткнув носы в воротники и суровые махеровые шарфы. Шло время. Поезд отсчитывал остановки, но никто не входил. Скины потихоньку опаяли. Энтузиазм возвращался. Они зашевелились, рассматривая попутчиков. Рыбку съесть и на хуй сесть не вышло — все попутчики обладали более или менее славянской внешностью. Покряхтев, они решили пройтись по вагонам. Так, чем черт не шутит. Может быть, опять кто-нибудь попадет не в то место не в то время. Скины тронулись вперед. Шли, хватаясь на ходу за поручни в спинках скамей.

— Ну, Серега, ты задолбал на пятки наступать! — зло сказал все больше и больше хотевший спать Квас.

Серега, который спать хотел не меньше, не ответил. То, что он наступал на пятки, это была, в общем, не его вина — он, собираясь, сдуру не одел вторую пару носков и до сих пор не мог точно сказать, на месте его ступни или нет. Так что шел он, подскакивая на месте, словно орангутан.

Поезд был чист в расовом отношении. Не было никого, хоть ты тресни. В одном из вагонов сидела, привалившись к окну, одна-одинешенька девушка в серой искристой шубе. Когда за ее спиной резко грохнули двери вагона, раздался топот, гомон и мат, она резко обернулась с таким видом, будто ее вывели из полного ступора. Скины прошли мимо, оценив на ходу ее достаточно аристократическую красоту и подивившись, что она делает одна в ночной, безлюдной, прокуренной и обоссанной электричке. Нагловатый Башня было остановился и собирался сказать свою обычную в таких случаях фразу: «Девушка, а вашей маме зять не нужен?», но Роммель поддал ему в спину и мрачно сказал:

— Пошел вперед, Ромео, блин.

Они прошли всю электричку насквозь и расселись в первом вагоне. Боксер рассказывал о последнем концерте в «Золотой Луже». Квас послушал-послушал, плюнул и пошел в тамбур курить. Он думал, что было бы неплохо, если бы на ту девушку кто-нибудь напал. Лучше всего негр или хачик, хотя и наша алкота сошла бы тоже. Вот они бы им показали! Или пойти попытаться познакомиться, что ли? В тамбур вышел Повар, их взгляды встретились, и Квас понял, что не один он здесь такой чувствительный. Повар тяжело вздохнул, прикуривая от квасовской сигареты. Квас посмотрел, что происходит в вагоне. Бритые затылки белели вокруг облезлой кроличьей ушанки. Это был какой-то дед, над ним стояли Роммель и Сергей, известные любители погрузить уважаемую публику насчет национал-социализма. Судя по жестам, они именно этим сейчас и занимались. Видать, дед от скуки решил заговорить с молодежью, и не прошло и трех минут, как он уже был втянут в дискуссию.

— Хорошая девушка, — тоскливо сказал вдруг Повар.

— Старуха, — цинично откликнулся Квас, но сердце екнуло. Он был явно неискренен, и Повар это почувствовал.

— Ля-ля, Митяй, не пизди. Тебе она тоже понравилась. По глазам вижу.

— Вернемся?

Повар не успел ответить, как в тамбур ввалилась вся компания.

— Пошли обратно. Не топят ни хера, с-сволочи. Квас и Повар переглянулись.

— А-а, уже втрескались! Ню-ню.

— Ладно, заткнись.

— Мужики, вы смотрите за ними! Ежели начнуть убивать друг друга, то вы, это, не дайте пропасть соратникам.

— Помните, как у Зощенко? «А только надо сказать, промеж них не было расовой борьбы. И тоже не наблюдалось идеологического расхождения. Они оба-два были истинно славянского происхождения. А просто они, скажем грубо, не поделили между собой бабу! Это ж прямо анекдот».

— Ты чего, Роммель, по памяти, что ли, шпаришь?

— Ну да. Я вообще Зощенко люблю. У него там открывай любой рассказ и цитируй на выбор. «Вы видали наглые речи!»

— Чо это за рассказ, где про бабу?

— Ну, там, короче, из-за бабы подрались водолаз, такой бугай вроде Бабса, и этот, студентик такой, — Роммель втянул щеки и выпучил глаза, а указательными и большими пальцами рук изобразил очки у глаз. — Короче, баба сначала с водолазом гуляла, а потом — к студенту. Ну, водолаз давай до него докапываться. Ну, довел его в конце концов, студент ему раз в бубен. Короче, как только студент видел водолаза, он бил ему в морду. Водолаз каждый раз его метелил чуть не до смерти, а студент отлежится, найдет водолаза и опять — ба-бах ему в морду. И победил же в конце концов! Мораль такая, что сила силой, а дух сильнее всего. Да ты чего, Зощенко читать надо.

— А чего вы там деда грузили?

— Он, короче, подходит, говорит, вы чего, из партии лысых?

— Хоп-па… И чего?

— Да так, побазарили…

— Он воевал…

Когда они проходили вагоны, Квас и Повар оглядывались. Девушки не было. Наверное, сошла. Но нет. Бог оказался милостив к двум влюбленным друзьям-соперникам. Они вошли в вагон и увидели, что девушка была уже не одна. Ей составляли компанию двое хорошо поддатых граждан, причем когда скины зашли в вагон, один из граждан схватил ее за шею и игриво сказал:

— Девушка, а почему и нет?

— Во, доездилась… — начал было Боксер, но тут Квас и Повар растолкали своих и наперегонки бросились вперед. Остальные ринулись за ними. Стычка с двумя алкашами на фоне остальных их акций отличалась похвальной гуманностью. После того как Квас первому впечатал зуботычину, а Повар так же врезал второму, им просто посоветовали вываливаться на ближайшей станции и все. Ну, может, еще и имела место пара пинков и затрещин, но это было уже в тамбуре, когда Квас и Повар, выпятив грудь, выпендривались перед девушкой.

Остальные вернулись в вагон и расселись вокруг спасенной. По правде сказать, она на своих спасителей тоже смотрела с некоторым страхом. И это понятно — пропаганда в СМИ, да и особо мирно, прямо скажем, они не выглядели.

— Мы очень благодарны вам, — сказал, выпятив грудь колесом, Роммель, — за то, что благодаря вам мы выступили в амплуа, о котором можно только мечтать — в амплуа воинов-защитников слабой девушки от вооруженных… ну, не очень вооруженных негодяев. Все-таки здорово получилось, мы вовремя появились.

— Спасибо, ребят.

— Да не за что. Только не стоит одной ездить так поздно, ладно?

Девушка разом помрачнела и отвернулась к окну. Неловкая тишина длилась несколько минут. Повар и Квас переглядывались. Наконец девушка резко обернулась, сверкнув прической, и попросила сигарету. Повар, победно взглянув на Кваса, несколько раз беспомощно хлопнувшего себя по карманам, протянул ей «Золотую Яву». Девушка поблагодарила, взяла сигарету и пошла в тамбур. Квас заметил, что у нее какая-то странноватая походка. Квас наконец-то нащупал сигареты, сдерживался минуту, а потом резко вскочил и пошел следом. Сзади кто-то тихо присвистнул, а Бабе с добродушной улыбкой похлопал разинувшего рот Повара по бритой макушке.

Квас хотел придать себе бравый вид, но этого не получилось, и в тамбур вошел он как-то робко. Она курила, глядя в окно.

— Примешь меня в компанию?

— Хм… проходи.

Квас подошел ближе. Помолчали. Девушка хищно затягивалась, изредка поглядывая на него. Квас тоже осторожно приглядывлся, но тогда, когда она, отвернувшись, выдувала дым на оконное стекло.

Все же пару раз взгляды их встретились.

— И что ты молчишь? Как тебя зовут?

— Квас. — Как?

— М-м-м… Митя.

— А меня Инна.

— Очень приятно.

— Взаимно. Спасибо еще раз, я уж не знала, чего думать. Эти два козла пристали всерьез.

— Да ну, что ты… — помялся Квас.

Инна с интересом посмотрела на этого Митю. Перед ней стоял вполне здоровый молодой парень, в камуфляжных штанах, бомбере с нашивкой на левом рукаве.

Голова была выбрита, а шея замотана белым тонким шарфом. Он сильно смущался, и по его взглядам Инна поняла, что запала ему в сердце. Квас видел перед собой невысокую изящную девушку с темно-каштановыми волосами до плеч и такими же светло-карими глазами, как у него самого. Инна теперь уже грациозно затягивалась «Явой». «Светская львица, черт подери», — взволнованно подумал Квас. На Наташу он привык смотреть сверху вниз, а на такую с удовольствием смотрел бы снизу вверх.

— Сколько тебе лет? — спросила Инна достаточно властно, видно, уже поняла смятение внутри этого парня.

— Мне? Девятнадцать.

Она усмехнулась и замолчала.

— Что тут смешного?

— Ты что, обиделся? Брось. Расскажи лучше, почему вы все лысые?

— Мы это… скины. — Кто?

— Скинхеды. Ну, бритоголовые…

— А-а… Тут про вас передачу показывали…

— Было дело…

— Интересно так… — сказала Инна скорее сама себе и с улыбкой выдула дым вверх. — Вот, обсуждали тут на работе, а теперь с живым разговариваю…

Квас надулся.

— Что ты, Мить, — она потрепала его по лысой голове. Ну, тут уж Квас не выдержал. Он резко откинул голову и вдруг быстро поцеловал ей ладонь. От прикосновения к ее руке его чуть прямо в тамбуре не хватила кондрашка. После поцелуя Инна взглянула на него уже немного по-другому. Но пока они продолжали разговаривать, будто ничего не случилось.

— Ты так сказала, как другой бы сказал, типа, вот, говорящая обезьяна.

— Да? Ну не обижайся. Интересно же…

Тут Квас рискнул нагнуть к ней свою обритую голову и с замирающим сердцем сказать:

— Вот, можешь пощупать — рога у меня не растут. Инна, усмехнувшись, провела ладонью по его затылку и побарабанила пальцами по темени. Тогда Квас нерешительно ухватился рукой в перчатке с обрезанными пальцами ее руку и взглянул ей прямо в глаза. Руку она не отняла, и тогда Квас поцеловал ей кончики пальцев, но не судорожно и торопливо, как в первый раз, а уже нежно, долго и со вкусом.

— И сырым мясом, как видишь, тоже не питаюсь.

— У тебя голова, как наждак.

— У вас, у женщин, воображения никакого — все бы вам наждак.

— Ого! А тебя что, девочки часто по голове треплют?

— Бывает.

— У тебя такая классная головка. Можно еще?

Квас покорно нагнул голову, но уже сделал шаг вперед и уткнулся головой ей в плечо. Инна начала уже с шеи. Замирая от восторга, Квас понял, что какая-то искра между ними проскочила. Недаром примерно в это же время Серега под усмешечки соратников уже второй раз посмотрел на часы, поцокал языком и медленно сказал Повару:

— Да-а-а, Повар, проебал ты свое счастье.