Олимп

Зевс перевел взгляд на Геру, которая за это время успела присесть на вторую ступеньку престола, с нежностью положив правую руку на колено супруга.

— Муж мой, нет, — еле слышно сказала богиня. — Прошу тебя.

Тучегонитель блеснул зубами.

— Тогда выбирай сама, жена.

— Афродита, — промолвила та без колебаний. — Ей не впервой совать себе в рот мужские члены.

Громовержец покачал головой.

— Только не она. Улыбколюбивая ничем не прогневила меня с тех пор, как побывала в баках Целителя. Не уместнее ли будет покарать Афину Палладу за то, что вовлекла нас в эту войну с кратковечными, легкомысленно прикончив Патрокла, любезного друга Ахилла, и маленького сынишку Гектора?

Гера отдернула руку.

— Афина все отрицает, о сын Крона. К тому же по рассказам смертных выходит, что Афродита была рядом с ней — по крайней мере когда они проливали кровь Астианакса.

— Голографический пруд сохранил запись убийства Патрокла. Хочешь посмотреть еще раз, жена? — В голосе Зевса, похожем на низкое ворчание дальнего грома, начали прорезаться нотки зарождающегося гнева. Казалось, будто в гулкий зал неожиданно вторглась морская буря.

— Нет, повелитель, — отказалась богиня. — Однако тебе должно быть известно: по словам Афины, все эти проступки совершил исчезнувший схолиаст Хокенберри, приняв ее обличье. Твоя дочь клянется любовью к отцу, что…

Тучегонитель нетерпеливо встал, прошелся по мраморному полу и вдруг рявкнул:

— Видоизменяющие браслеты не позволяют смертным уподобляться нам! Это невозможно даже на краткий срок. Нет, или она сама оплошала, или кто-то из нашего рода на время позаимствовал облик Афины. Итак… выбирай, кому надлежит вкусить мяса и крови моего сынка Диониса.

— Деметре.

Властитель Молний погладил седую бородку.

— Деметре? Моей сестре и матери возлюбленной Персефоны?

Гера поднялась, отступила на шаг и воздела лилейные руки:

— А разве кто-нибудь на этой горе не доводится тебе родней? Я тоже твоя сестра и к тому же супруга. Во всяком случае, Деметре уже приходилось рожать на свет не пойми что. И ей все равно сейчас нечем заняться, поскольку в наши дни кратковечным не до того, чтобы сеять и жать пшеницу.

— Быть посему, — ответил Зевс и посмотрел на Гефеста: — Доставь Деметре останки моего сына и сообщи мою высочайшую волю: пусть примет их на завтрак и возродит Диониса к жизни. А до тех пор я лично отряжу следить за ней трех фурий.

Пожав плечами, хромоногий опустил кусок мяса в один из бесчисленных мешочков.

— Не хочешь ли посмотреть погребальный обряд Париса?

— Хочу, — откликнулся Громовержец и снова воссел на трон.

А потом похлопал по ступени, которую в пылу беседы оставила Гера. Та поняла намек и покорно вернулась на место, но руку на колено Крониду класть не стала.

Бубня себе под нос, Гефест приблизился к собачьей голове, поднял ее за уши, достал из нагрудной коробки искривленный металлический инструмент и подцепил им левый глаз. Яблоко выскочило наружу без единой капли крови, зато вслед за ним потянулись, разматываясь, оптоволоконные нервы красного, зеленого и белого цвета. Когда в руке у Гефеста оказалось два фута проводов, бог огня снял с пояса какой-то другой инструмент и перерезал их у основания.

Затем он зубами снял изоляцию и налипшую слизь, под которыми обнаружились тончайшие золотые волокна. Ловко закрутив блестящие концы, Гефест подключил их к маленькой металлической сфере из очередного мешочка. Эту сферу он плотно сжал в руке, а глаз и ярко окрашенные нервы опустил в голографический пруд.

Темные водовороты немедленно сменились трехмерными изображениями. Богов окружили звуки, разносящиеся из пьезоэлектрических микродинамиков, хитроумно встроенных в стены и мраморные колонны Зала.

Правда, картинка получалась с точки зрения собаки — почти от самой земли, заполненная в основном ногами и сверкающими бронзовыми наголенниками.

— Прежние репортажи мне больше нравились, — пробормотала Гера.

— Моравеки распознают и уничтожают всех наших «жучков», даже траханых насекомых, — оправдывался хромоногий, перематывая в ускоренном режиме погребальный обряд Париса. — Нам еще повезло, что…

— Тихо! — рявкнул Зевс, и голос его раскатился под сводами, точно гроза. — Давай. Отсюда. Звук.

Несколько минут троица молча смотрела на заклание Диониса.

В последний миг бессмертный сын Кронида взглянул через толпу прямо в глаза псу-шпиону и четко сказал: «Сожрите меня».

— Можешь выключать, — промолвила белорукая богиня, увидев, как Приамид подносит факел к деревянному срубу.

— Нет, погоди, — возразил Повелитель Молний.

Минуту спустя он покинул престол и двинулся к пруду, сердито насупив брови, полыхая глазами, сжимая кулаки.

— Да как он посмел, кратковечный Гектор, молить Борея и Зефира дуть на костер, в котором жарятся яйца, потроха и кишки бессмертного! КАК ОН ПОСМЕЛ!!!

И Зевс квитировался прочь. Послышался оглушительный гром: это воздух спешил занять пустоту, оставшуюся на месте громадного олимпийца.

Гера покачала головой.

— Иногда твоего отца не поймешь, Гефест. На ритуальное заклание родного сына он смотрит не моргнув глазом, а стоит Приамиду воззвать к ветрам, папочка брызжет слюной. Совсем сбрендил.

Кузнец угрюмо хмыкнул, скатал провода, убрал глазное яблоко и металлическую сферу в мешочек.

— Что еще тебе будет угодно сегодня, дочь Крона?

Белорукая кивнула на труп собаки с раскрытой панелью на брюхе.

— Забери это.

Дождавшись его ухода, супруга Зевса прикоснулась к пышной груди — и в тот же миг исчезла из Великого Зала Собраний.

Никто не способен был квитироваться в спальные покои Геры, даже сама хозяйка. Давным-давно — если вечная память ей не изменяла, ибо настали дни, когда даже это вызывало сомнения, — богиня сама попросила Гефеста обезопасить ее чертоги при помощи волшебного искусства. С тех пор в стенах постоянно пульсировали силовые поля квантовых потоков, похожие на те, что защищали Трою и стан ахейцев по воле моравеков от божественного вмешательства, но все-таки немного иные; армированная дверь из титана удержала бы снаружи даже разъяренного Зевса, к тому же хромоногий на удивление плотно подогнал створку к квантовому косяку и запер на потайной замок, открывающийся лишь в ответ на телепатический пароль, который супруга Тучегонителя ежедневно меняла.

Послав мысленную команду, Гера сняла запор, скользнула в опочивальню, захлопнула за собой бесшовную дверь из блистающего металла и сразу направилась в ванную комнату, сбрасывая на ходу хитон и грязное белье.

Для начала волоокая опустилась в глубокую ванну (вода в нее подавалась прямо с вершины Олимпа, полученная из кристально чистого льда подземными машинами Гефеста, внедренными в огненное жерло древнего вулкана). Затем Гера с помощью амброзии отмыла с белоснежной, сияющей кожи самые тусклые пятнышки, самые неуловимые следы несовершенства.

После белорукая щедро умастила свое вечно прелестное, чарующее тело притиранием из оливок и благоухающим маслом. Поговаривали, что аромат этого масла, доступного лишь Гере, мог расшевелить не только любое божество мужского пола в медностенных чертогах Зевса, но иногда ниспускался и на Землю в виде облака, от чудесного запаха которого ничего не подозревающие смертные, охваченные вожделением, шли на крайние безумства.

Дочь великого Крона изящно уложила блистательные, душистые локоны вокруг скуластого лица и облачилась в ароматную ризу, сотканную для нее Афиной в те позабытые дни, когда богини были еще подругами. На диво гладкую ткань изукрасили бесчисленные узоры; искусные пальцы Афины и волшебный станок вплели в уток даже нити розовой парчи. Роскошное одеяние Гера подколола у высокой груди золотой брошью и обвила вокруг стана пояс, расшитый бахромой из тысяч колышущихся кистей.

После чего продела в аккуратно проткнутые бледные мочки ушей, робко выглядывавшие из темных благоухающих волн прически подобно таинственным морским обитателям, прекрасные серьги с тройными багровыми подвесками, серебристый блеск которых, острыми лучами впиваясь в сердца мужчин, безотказно разил наповал.

Наконец богиня осенила державную голову невесомым белокипенным покровом, бросавшим солнечные отсветы на розовые лепестки ее щек, и захлестнула на шелковых лодыжках тонкие золотые ремешки легких сандалий.

Ослепительная от макушки до пят, она задержалась перед зеркальной стеной, с минуту придирчиво рассматривала свое отражение и вполголоса промолвила:

— А ты еще ничего.

С этими словами Гера вышла из почивальни под гулкие своды мраморного зала и, коснувшись груди, квитировалась прочь.

Богиня любви одиноко прогуливалась по зеленым склонам Олимпа. Вечер клонился к закату, и здесь, на восточном берегу кальдеры, жилища и храмы бессмертных купались в лучах заходящего солнца. Афродита невольно залюбовалась золотым сиянием, что разливалось на севере по волнам марсианского океана и ледяным вершинам трех исполинских вулканов далеко-далеко на востоке, куда протянулась гигантская, двухсоткилометровая тень Олимпа. Правда, вид получался немного смазанным из-за привычного силового поля, которое позволяло беззаботно жить, дышать и передвигаться, испытывая почти земное притяжение, при том что на терраформированной планете царил почти абсолютный вакуум.

И еще изображение размывала мерцающая эгида — щит, установленный лично Зевсом в начале войны, о которой напоминала большая Дырка внизу — прорезанный в сумраке круг, полыхающий закатными красками совсем иного мира, заполненный огнями человечьих костров и суетливыми летающими аппаратами моравеков.

— Милое дитя, — воззвала к Афродите возникшая из ниоткуда Гера, — ответь, согласишься ли ты исполнить одну мою просьбу или откажешь? Все еще сердишься за те последние десять лет, когда я помогала данайцам, в то время как тебе было угодно стоять за дорогих твоему сердцу троянцев?

— Возможно ли отказать Царице Небес и возлюбленной Зевса? — откликнулась та. — Я с радостью повинуюсь, если, конечно, это исполнимо.

Солнце почти упало за окоем; собеседницы оказались в полумгле, однако Гера заметила, что кожа и неувядающая улыбка покровительницы любви продолжали струить свое собственное сияние. Даже в душе богини всколыхнулось нечто похожее на сладострастие; как же должны были чувствовать себя рядом с этой прелестницей боги, не говоря уже о слабовольных кратковечных мужчинах?

Глубоко вздохнув (ибо следующие слова знаменовали начало самой опасной интриги, на какую она только решалась), коварная супруга Громовержца выпалила:

— Дай мне сил возбуждать Любовь, порождать Желания, коими ты покоряешь сердца и бессмертных, и смертных!

Все еще улыбаясь, Афродита легонько сощурила ясные глаза.

— Разумеется, раз ты так изволишь, дочь великого Крона. Но для чего мои скромные уловки той, кто уже почивает в объятиях всемогущего Повелителя Молний?

Гера врала недрогнувшим голосом, разве что, как и все лгуны, приводила слишком много подробностей:

— Война утомила меня, богиня любви. Все эти заговоры бессмертных, происки аргивян и троянцев изранили хрупкую душу. Я отхожу к пределам иной, многодарной земли навестить отца Океана, источник, откуда восстали бессмертные, и мать Тефису, кои питали меня и лелеяли в собственном доме, юную взявши от Реи, когда беспредельно гремящий, широкобровый Зевс Крона глубоко под землю низверг — и под волны бесплодных морей в нашем холодном багровом мире.

— Но зачем? — тихо спросила ее Афродита. — Для чего нужны мои слабые чары, если ты всего лишь хочешь навестить Океана и Тефису?

Супруга Тучегонителя лукаво улыбнулась.

— Старики ухитрились поцапаться, брачное ложе давно охладело. Иду посетить их, чтобы рассеять старую вражду и положить конец несогласию. Сколько можно чуждаться объятий, избегая супружеской ласки? Хочу примирить их, на одр возвести, чтобы вновь сочетались любовью, и заурядных слов для этого не хватит. Вот почему я прошу, во имя нашей с тобою дружбы, ради случайно остывшей страсти между двумя близкими душами: дай мне на время тайну любви, и я воскрешу в них былую нежность.

— Не должно отвергать столь сердечной просьбы. — Афродита еще ослепительнее сверкнула зубами. Закатившись за краешек Марса, дневное светило оставило пик Олимпа погруженным во тьму, однако улыбка Киприды грела мнимых подруг, окутывая их мягким ореолом. — В конце концов, твой муж повелевает всеми нами.

Сказала — и распустила укрытый под грудью пояс. Гера уставилась на тонкую паутинку из ткани, расшитую микросхемами.

«Достанет ли мне храбрости? — У нее вдруг пересохло в горле. — Если эта стерва разнюхает, на что я решилась, то немедля соберет своих подлых сообщников, и тогда пощады не жди. А если дознается Зевс — покарает так, что ни Целитель с иной планеты, ни его баки уже не вернут меня даже к подобию жизни».

— Скажи, как эта штука работает, — еле слышно проговорила богиня.

— В этой штуке, — тихо промолвила собеседница, — заключена вся хитрость обольщения. И жар любви, и лихорадка страсти, и жадные вскрики, и шепоты пылких признаний, и тонкие льстивые речи, не раз уловлявшие в сеть даже самых разумных.

— Все в одном пояске? — удивилась Гера. — Ну и как же он действует?

— Его волшебство заставит любого мужчину помешаться от вожделения, — прошелестел голос Киприды.

— Да, да, но как это получается? — Бессмертная уже не скрывала досады.

— Откуда мне знать? — небрежно рассмеялась Афродита. — Я получила пояс в придачу, когда он… ну, он … творил из нас богов. Может, здесь замешаны феромоны широкого спектра действия. Может, наноактиваторы гормонов. Или поток микроволновой энергии, направленной непосредственно к мозговым центрам секса и наслаждения. Какая разница? Главное — результат… Хотя, конечно, у меня полно других маленьких хитростей. В общем, примерь его и убедишься сама, о супруга Громовержца.

Белорукая бессмертная расплылась в улыбке и затянула узорчатую ленту под высокими грудями, так что ее почти не стало видно.

— Как мне его включить?

— Хочешь сказать, как его включит твоя любезная мать? — продолжала скалить зубы Киприда.

— Ну да, разумеется.

— Когда настанет время, коснись груди, будто собралась активировать пусковую схему квантовой телепортации, только не воображай место назначения, а потрогай микросхему и думай о чем-нибудь чувственном.

— И все? Так просто?

— Этого хватит, — кивнула Афродита. — О, в этом поясе заключен целый мир.

— Благодарю тебя, богиня любви, — проронила Гера.

Лазерные лучи, устремленные вверх, будто копья, пронзали силовое поле над их головами. Вылетевший из Дырки космический корабль или шершень моравеков набирал высоту.

— Что бы ни лежало у тебя на сердце, — произнесла Киприда, — я надеюсь, ты не вернешься в чертоги Олимпа, не исполнив задуманного.

Гера лишь улыбнулась. Потом подняла руку к своей груди, стараясь не задеть укрытый под нею пояс, и телепортировалась по квантовому следу Зевса, оставленному в складках пространственно-временного континуума.

7

На восходе Гектор велел залить погребальный костер вином. Вернейшие друзья убитого разгребли угли, с бесконечной осторожностью отыскивая кости Приамова сына среди пепла и обожженных останков собак, лошадей и бога. Это было не сложно: Парис лежал на середине сруба; все прочие, набросанные кучей, горели далеко по краям.

Орошая землю слезами, боевые товарищи собрали драгоценные кости в золотую урну, которую обернули двойным слоем тука, как требовал обычай для героев и благородных мужей. Скорбная процессия прошествовала с погребальным фиалом по улицам и площадям Илиона (крестьяне и воины с равной почтительностью молча уступали дорогу) и доставили прах на расчищенную от мусора площадку, где прежде находилось южное крыло дворца Приама, разрушенного восемь месяцев назад бомбами олимпийцев. В сердце изрезанного кратерами пространства высился временный курган, возведенный из каменных глыб — обломков здания, в котором уже покоилась царица Гекуба, жена Приама. Теперь один из ее сыновей покрыл урну с останками другого тонкой льняной пеленой и сам водрузил сосуд на место.

— Здесь, брат мой, мы полагаем на время твой прах, — произнес Гектор перед лицом людей, последовавших за ним, — и пусть земля укроет его, доколе мы не обнимемся в сумрачном Доме Смерти. Когда эта война окончится, оставшиеся в живых возведут над тобой, над нашей матерью и всеми павшими в бою — думаю, и надо мною тоже, — достойный надгробный холм не хуже великих обиталищ Аида. Ну а сейчас — прощай, брат.

Благородный Приамид и его люди вышли наружу. Сотни дожидавшихся воинов засыпали каменный курган рыхлой землей, нагромоздив сверху солидную кучу камней и обломков.

После чего Гектор, не спавший вот уже две долгие ночи, устремился на поиски Ахиллеса, горя желанием возобновить сражение с бессмертными. Сегодня он как никогда жаждал их золотой божественной крови.

Очнувшись на рассвете, Кассандра увидела, что почти раздета (платье было жутко разодрано и помято), лежит на чужой кровати и вдобавок привязана шелковыми веревками за кисти и лодыжки. «Что за притча?» — удивилась провидица. Неужели она вновь нагрузилась до чертиков и позволила затащить себя «на чашечку кофе» какому-нибудь смазливому солдатику-извращенцу?

Тут ей припомнилось вчерашнее погребение, а потом и обморок. Андромаха и Елена сердито требовали… «Вот дерьмо, — нахмурилась дочь Приама. — Мой длинный язык опять навлек неприятности на мою…» Она осмотрелась. Внушительные каменные плиты, запах подземной сырости, ни единого окна. Вполне похоже на чей-нибудь пыточный подвал. Пленница принялась извиваться, немилосердно дергая за гладкие бечевки, но те оказались ужасно прочными, да и узлы вязала опытная рука.

«Вот дерьмо», — повторила про себя Кассандра.