Земля вращается со скрипом

* * *

Как всегда после студии, стоим у метро. Посасываем пиво. У Кости Данелюка настроение вроде этого неба — мрачное.

Он спрашивает:

— Бухал вчера?

— С чего ты взял?

— Глаза красные.

— Не спал я.

— Пишешь?

— Пишу, — говорю, — записки бездельника.

— Это что — название такое?

— Вроде того.

— Интересно.

Молчим. Даня лезет в карман, затем, спохватившись, заявляет:

— А я курить бросил.

— Поздравляю. Я закуриваю.

— Знаешь, — говорю, — лет пять назад встречался с одной пару месяцев. На Новый год она пригласила меня к себе. С родителями познакомить. Батя ее — полковник — спрашивает меня: «Вы, молодой человек, чем занимаетесь?»

«Да так, — говорю, — стихи пишу». «Понятно, — говорит он, — еще один бездельник». Подходит какой-то бомж. За пустой бутылкой. Просим подождать.

— А я собаку завел.

— Серьезно?

— Назвал Горе.

Даня недовольно качает головой:

— Ну и клички у вас. Аж жить не хочется.

— Полное имя Егор.

— Другое дело. А то смотри: как корабль назовете, так он вам и поплывет.

— Так то корабль. Вон подлодка, слышал? «Курск», а того… Даня отдает свою бутылку бомжу. Смотрит в небо.

— Ты чего, — спрашиваю, — угрюмый такой?

— Это все работа…

Дует ветер. Качает кроны тополей. Собирается дождь. Это по ту сторону окна. А по эту мы сидим за столом. Пьем. Беседуем. Закуриваем. Курим. Нас много для такой маленькой кухоньки. Нас слишком много. Я, Данелюк и прочие. Именно так.

Сигаретный дым стоит так плотно, что самому уже можно не закуривать. Сиди себе и вдыхай.

Данелюк пьян. Его полное лицо раскраснелось. В уголках глаз собрались тоненькие морщинки, как будто он улыбается. Но он не улыбается. И я не улыбаюсь. Иногда ради приличия покажу свой фирменный оскал и снова в кого-нибудь «втыкаю». В Даню. Мне на него смотреть интересно. И слушать. О чем он там?

— Ну пошел я за ней. Она такая высокая на каблуках. Ну, ноги, конечно. Штаны… белые, просвечиваются. Трусы такие — сабля в жопе. Бедрами виляет так, что становится тесно. Смотрю, она ищет мороженое. Ну, точно! А я хочу подойти к ней и предложить пива.

— Почему?

— Потому что я сам хочу пиво.

— Но ведь она хочет мороженое.

— Правильно. Но я хочу быть самим собой и хочу пиво.

— Ну и купил бы себе пиво, а ей предложил бы мороженого.

— Не понимают, — разочарованно произносит Даня.

— Чего мы не понимаем?

— Я к одной подошел в метро и спрашиваю: «Хотите, я почитаю вам свои стихи?..»

— Ну и?!

— Не понимают, — повторяет он.

— Я тебя понимаю, — говорю.

— Серьезно?

— Чтоб я сдох! Давай выпьем. Мы выпиваем. И они выпивают.

Приходит Арестович. Или он давно уже был? Ему наливают рюмочку.

— Мне нельзя, — отказывается он, — я за рулем.

— Ничего, — успокаивает его Данелюк, — пей, я поведу. И мы выпиваем.

Утро должно быть серым, туманным, с дождем и молнией. Тогда оно будет соответствовать состоянию моего здоровья.

Знаю, всем плохо. Даже Арестовичу. Но утром мне всегда хуже всех.

Воды…

Я слышу звон колокольчика! По ком звонит колокольчик? Вот в чем вопрос.

— Леня! К телефону!

— Слышу! — я переступаю через несколько трупов. — Кто там?

— Жена.

Нашла, значит. Надо же. Нашла, геолог! В коридоре никого нет. Трубка ждет меня на полу, рядом с телефоном. — Я слушаю.

— Егор умер. — Что?

— Егор умер ночью.

— От чего?

— Я не знаю. Ночью поднялась его кормить, а он мертв.

— Может, ты его придавила?

— Ну что ты мелешь! Я все утро проплакала.

— Ладно, не расстраивайся.

— Когда ты будешь?

— Буду. Пока.

Я кладу трубку. Плетусь на кухню. Там незнакомая девушка моет посуду.

— У нас курить нету? — интересуюсь.

— Не курю.

Она чихает, прикрыв лицо мокрыми руками, и добавляет:

— Правда.

— Скажите, мадам, существо не больше моей ладони может испытывать тоску?

— Существо не больше ладони? — она пожимает плечами. — Крыса, что ли?

— Сама ты…

Я выхожу в прихожую. Поднимаю трубку и набираю единственный номер телефона, который я знаю на память. — Да?

— Это я.

— Привет, — совсем сухо.

— У меня несчастье.

— Какое? — теперь в ее голосе слышны неподдельные нотки тревоги. — Что случилось?

— Горе умер.

— Кто умер?

— Щенок. Молчание.

— Только что узнал, — говорю.

— Ты специально? — спрашивает она.

— Что?

— Большая трагедия?!.

Отчего она так меня раздражает? И если уж так сильно раздражает, чего я все время ей звоню? Я знаю ответ на этот вопрос.

Когда-то давно, раз или два, мне с ней было легко и просто. Набирая номер ее телефона или приезжая к ней, я который раз надеюсь, что снова будет легко и просто…

— Ксю, я сейчас приеду.

— Как хочешь… И я еду.

Сто долларов

Итак, передо мной стоит простая задача. До восьми часов вечера раздобыть сто долларов.

Сама задача действительно проста. В ней все предельно ясно. Сложность заключается в ее решении.

Сейчас полдвенадцатого. В моем распоряжении девять часов тридцать минут.

Мысленно я роюсь во всех своих карманах, хотя понимаю, что найти в них хоть копейку как раз абсолютно немыслимо. Ибо в памяти еще свежо воспоминание о том, как я рыскал вчера по всей квартире в поисках двадцати пяти копеек, которых не хватало на пачку сигарет; и которые я так и не нашел, и обещал их толстой, краснощекой продавщице сегодня занести.

Выходит, необходимо найти сто баксов и еще двадцать пять копеек.

Я закуриваю.

Тридцать минут, решил я, потрачу на раздумья.

Покуривая, я внимательным образом и с грустью оглядываю свою комнату. Продать в ней, к сожалению, нечего. Хотя в ней есть много чего: стул, стол, продавленный диван, торшер с искривленным позвоночником, улыбающееся лицо Гагарина в пластмассовой рамке, мое задумчивое худое лицо в овальном зеркале на стене, большая пепельница в виде морской ракушки, на краю которой разлеглась голая девица, и такие же, как девица, голые книжные полки. Но ни за один из этих предметов никто не даст больше, чем я должен краснощекой продавщице.

Есть, правда, телевизор. Но он не продается. По двум причинам. Во-первых, ему — старому, черно-белому, двухканаль-ному — такая же грош цена. А во-вторых, для меня он бесценен. Единственная радость в жизни. Придешь ближе к ночи домой, включишь его, а свет — наоборот, и сидишь перед ним в голубом сиянии, смотришь. Уютно. И не так одиноко кажется, как оно на самом-то деле есть. Пусть даже фигню какую-то показывают. Ничего. Можно и переключить. Один раз. А если и там фигня, то можно вовсе выключить. И завалиться спать. Все лучше, чем прийти и сразу спать от тоски, потому что тихо, как в гробу, и ни смотреть, ни включить — ни выключить. Нет, телевизор я не продам. Ни за какие богатства в мире. Ну разве только баксов за сто. Плюс двадцать пять копеек. Уж очень мне эти деньги сегодня нужны. Однако где ж такого дурака, готового совершить подобную покупку, сыщешь? Таких дураков вообще быть не может! Потому как если человек дурак, то вряд ли у него и деньги имеются, и наоборот, если деньги есть, то не такой уж он и дурак.

Ладно, хватит думать о дураках и деньгах в общем! Пора, брат, думать о конкретной сумме и конкретных людях! А именно: какой дурак даст мне взаймы сто долларов? (Хрен с ними с двадцатью пятью копейками, их вообще можно у любого встречного попросить!)

Для начала я составил длинный список, состоящий из имен всех моих друзей, родственников и просто знакомых, и даже малознакомых, мне людей. Получилось ровно сто человек. Вот уж действительно, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Потому как если б каждый из них отстегнул бы всего лишь по одному доллару, то… Но, к сожалению, список уменьшился почти вдвое после того, как я вычеркнул тех, кому я уже должен. Потом я вычеркнул тех, кто и сам вечно в деньгах нуждается — еще минус человек двадцать. И наконец, вычеркнул имена тех, с кем я был в ссоре всерьез и надолго. Итого, из ста имен осталось шестеро.