Затонувший мир [авторский сборник]

Они с вызовом взглянули друг на друга, каждый не хотел конфликта, и Керанс, стараясь снять напряженность, сдержанно сказал:

— Теперь мы его наверняка найдем, полковник.

В поисках места, где можно было бы присесть, он немного прошел по коридору и толкнул первую попавшуюся на его пути дверь.

От его движения дверь рухнула, превратившись в груду мусора и источенных червями досок; перешагнув через эту груду, Керанс приблизился к широкому французскому окну, выходящему на балкон. Из окна веяло легкое дуновение; Керанс, подставив ветерку лицо и грудь, пристально рассматривал джунгли внизу. Мыс, на котором находился полукруг зданий, был одновременно невысоким холмом, и несколько зданий, расположенных по его другую сторону, были совсем не тронуты водой. Керанс смотрел на две часовые башни, возвышавшиеся как обелиски над зарослями папоротников. Горячий воздух полудня, казалось, придавил все вокруг, как полупрозрачное одеяло, зелень была неподвижна, лишь изредка слегка шевелилась случайная ветка, и легкая водяная рябь отбрасывала вокруг миллионы пятен света. Классический портик и фасад с колоннадой, различимые под часовыми башнями, подсказывали, что прежде тут находился муниципалитет. На одном из циферблатов стрелок не было; другой, как ни странно, показывал точное время — одиннадцать тридцать пять. Керанс призадумался, были ли эти часы на самом деле исправны, не заводил ли их какой-нибудь безумный отшельник, цепляющийся за точное время, как за последние остатки здравого смысла; впрочем, если механизм действительно исправен, роль этого пустынника вполне мог сыграть Риггс. Несколько раз, когда они покидали затонувшие города, полковник заводил заржавевшие механизмы башенных часов, и они отплывали под звуки прощального перезвона колоколов. В следующие ночи Керанс часто видел во сне Риггса в костюме Вильгельма Телля. Полковник шагал по пустыне, напоминавшей картины Дали, и сажал в расплавленный песок растекающиеся и гнущиеся солнечные часы.

Керанс перегнулся через окно глядя на часы и ожидая, когда дрогнет минутная стрелка. А может, стрелки были неподвижны (ведь и остановившиеся часы дважды в сутки показывают правильное время).

Размышления Керанса приняли другое направление, когда он увидел за грудой развалин маленькое кладбище; верхушки надгробий торчали из воды, как группа купальщиков. Он вспомнил страшный погост, над которым они однажды проплывали. Богато украшенные надгробия треснули и раскололись; трупы с распустившимися волосами кружили в воде, будто во время зловещей генеральной репетиции страшного суда.

Опустив глаза, он отвернулся от окна и вдруг увидел, что в двери неподвижно стоит высокий чернобородый человек. Керанс настороженно глядел на этого мужчину, так резко ворвавшегося в его размышления. Тот стоял сгорбившись, его тяжелые руки свободно свисали по бокам. Корка засохшей грязи покрывала его грудь и лоб, ботинки и брюки тоже были в грязи, и на мгновение Керанс вновь вспомнил воскресшие трупы. Заросший подбородок мужчины свисал между широких плеч, впечатление громоздкости усугублялось тем, что форменная голубая куртка медицинского служителя, изготовленная из грубой бушлатной ткани, была на несколько номеров меньше, чем нужно; капральские нашивки топорщились на мощном плече. Он глядел на Керанса с угрюмой отчужденностью, глаза его лихорадочно блестели.

Керанс подождал, пока глаза его привыкнут к полутьме комнаты, непроизвольно глядя на дверь, через которую прошел бородач. Он протянул к нему руку, боясь разрушить чары, державшие его в неподвижности, предупреждая незнакомца, чтобы он не двигался; своему лицу он постарался придать выражение доброжелательного понимания.

— Хардман! — тихо позвал он.

Как пораженный током, Хардман внезапно рванулся к

Керансу; огромным прыжком он преодолел половину разделяющего их расстояния, затем сделал обманное движение, как в баскетболе и, прежде чем Керанс пришел в себя, проскочил к окну, оказался на балконе и перемахнул через перила.

— Хардман!

Это один из людей на крыше поднял тревогу. Керанс кинулся к окну. Хардман, как акробат, спускался по водосточной трубе на нижний балкон. Риггс и Макреди вбежали в комнату. Придерживая фуражку, Риггс перегнулся через балюстраду, глядя, как Хардман скрывается в комнатах нижнего этажа.

— Ничего, Керанс, мы его возьмем! — вместе они выбежали в коридор и бросились вниз по лестнице, где четырьмя этажами ниже спускался Хардман, большими скачками перелетая с одной лестничной площадки на другую.

Когда они достигли самого низа, Хардман уже значительно опережал их, и с крыши слышались взволнованные крики. Но Риггс неподвижно замер на нижнем балконе.

— Боже, он пытается перетащить свой плот на воду!

В тридцати ярдах от них Хардман тянул свой катамаран по илистой отмели, перекинув через плечо веревку и дергая ее с нечеловеческой энергией.

Риггс вложил пистолет в кобуру и грустно покачал головой. До воды оставалось около пятидесяти ярдов, когда Хардман упал на колени, погрузившись во влажный ил и забыв о людях, наблюдающих за ним с крыши. Он отбросил веревку и, схватив обеими руками кроватную раму, пытался протащить ее дальше; от усилий голубая куртка лопнула у него на спине.

Риггс жестом приказал Уилсону спуститься с крыши.

— Бедняга, он совсем спятил. Доктор, вы ближе всех к нему, попробуйте его успокоить.

Они осторожно приблизились к Хардману. Пятеро человек: Риггс, Макреди, двое солдат с крыши и Керанс, медленно пробирались по корке ила, защищая глаза руками от яркого солнечного света. Как тонущий бизон, Хардман продолжал биться в тине в десяти ярдах от них. Керанс жестом приказал остальным не шевелиться и двинулся вперед вместе с Уилсоном, светловолосым юношей, который был ординарцем Хардмана… Размышляя как приступить к разговору с Хардманом, Керанс откашлялся, прочищая горло.

Внезапно с крыши донесся рев запускаемого двигателя вертолета, разом осложнивший ситуацию. Шедший в нескольких шагах за Уилсоном Керанс остановился, глядя как Риггс в бешенстве замахал руками. Решив, что их миссия завершается, Дейли поспешил включить мотор, и лопасти винта начали медленно раскручиваться.

Оставив свои попытки дотащить катамаран до воды, Хардман поднял голову, осмотрел окруживших его людей и припал к земле. Уилсон, держа карабин наготове перед собой, продолжал осторожно продвигаться вперед, по краю илистой отмели, отрезая Хардмана от воды. Внезапно он провалился По колено, и прежде чем Керанс сумел его поддержать, Хардман выхватил свой кольт и выстрелил. Пламя из ствола пронзило раскаленный воздух, с коротким вскриком Уилсон упал на свой карабин, затем перевернулся на спину, зажав ладонью окровавленный локоть. Его фуражка слетела с головы и покатилась по илу.

Остальные начали отступать по склону, а Хардман, сунув револьвер за пояс, повернулся и помчался по краю отмели к зданиям, возвышавшимся среди джунглей в ста ярдах впереди.

Под усиливающийся рев вертолета, Макреди с солдатами устремились за ним. Риггс и Керанс помогли раненому Уилсону и продолжали двигаться, спотыкаясь в рытвинах, оставленных спешившими впереди. На краю илистой отмели начинались джунгли, огромной зеленой стеной, ярус за ярусом, возвышались папоротники. Без малейшего раздумья Хардман нырнул в узкий лаз между двумя древними стенами из булыжника и исчез в этом проходе. Макреди и Колдуэлл следовали за ним в двадцати ярдах.

— Не упускайте его, сержант! — закричал Риггс, когда Макреди заколебался, не решаясь идти вперед. — Мы сейчас его схватим, он начат уставать! — Обращаясь к Керансу, он добавил: — Боже, что за бойня! — и беспомощно указал на высокую фигуру Хардмана, с трудом продвигавшегося перед ними среди густых зарослей. — Что нам с ним делать? Он совсем ничего не воспринимает!

Уилсон смог идти без посторонней помощи и Керанс оставил его и побежал вперед.

— Все будет в порядке, полковник. Я постараюсь поговорить с Хардманом; может, мне удастся убедить его.

Проход кончился, и они оказались на небольшой площади, где несколько муниципальных зданий XIX века окружали украшенный скульптурной группой фонтан. Дикие орхидеи и магнолии обнимали серые конические колонны — старого здания суда, миниатюрного лже-Парфе-нона с тяжелым скульптурным портиком; хотя над площадью пронеслось не одно десятилетие, ее мостовая была почти нетронута. Рядом с особняком суда, окаймленном часовыми башнями, находилось другое сооружение с колоннадой — то ли библиотека, то ли музей. Его белые колонны сверкали на солнце, как побелевшие ребра гигантского ископаемого.

Наступил полдень, солнце заливало площадь резким жгучим светом; Хардман остановился и непонимающе посмотрел на преследователей, а затем по лестнице поднялся в здание суда. Сигнализируя Керансу и Колдуэллу, Макреди отступил к центру площади и занял позицию у фонтана.

— Доктор, идти туда слишком рискованно! Он может не узнать вас. Подождем, пока усиливающаяся жара окончательно обессилит его. Доктор…

Керанс не реагировал на его предостережение. Прикрывая ладонями глаза, он медленно продвинулся вперед по расколотым плитам и неуверенно поставил ногу на нижнюю ступень лестницы, ведшей в помещение суда. Он слышал, как где-то впереди, в тени, хрипло дышит Хардман, втягивая в легкие раскаленный воздух.

Заполнив площадь ревом, над ними медленно пролетел вертолет; Риггс с Уилсоном торопливо ушли с центра площади и следили, как машина развернулась и начала спускаться. Шум и жара сообща колотили Керанса по голове; ощущение было такое, будто его били одновременно тысячью дубинок. Вертолет начал резко спускаться, машина взревела и зависла над судом. Керанс торопливо укрылся вместе с Макреди у фонтана, а вертолет скользнул у них над головами и, задев хвостом портик суда, в облаке мраморных осколков и пыли тяжело опустился на булыжник площади, его поврежденный хвостовой винт вращался с натужным скрежетом. Дейли склонился над контрольным щитком, слегка оглушенный при посадке. Он тщетно старался привести в порядок свое разбитое лицо.

Вторая попытка поймать Хардмана тоже срывалась. Они собрались в тени портика музея, ожидая пока спадет жара. Освещенные ярким солнцем, здания напоминали Керансу меловые колоннады египетских некрополей. По мере того, как солнце поднималось к зениту, камни мостовой все более раскалялись. Время от времени приподнимаясь, чтобы дать Уилсону несколько гран морфия, Керанс видел остальных, лежащих в ожидании Хардмана и вяло обмахивающихся своими фуражками.

Где-то вскоре после полудня, он, очнувшись от дремоты, взглянул на площадь. Дома на другой стороне площади, за фонтаном, колыхались в нагретом воздухе, временами совсем исчезая из виду. Внезапно в центре площади у края фонтана возникла высокая человеческая фигура; потоки горячего воздуха искажали ее размеры, превращая в великана. Обожженное солнцем лицо и черная борода Хардмана казались куском угля, обрывки его одежды сверкали на солнце, как золотая парча.

Керанс привстал, ожидая, что Макреди последует за ним, но сержант, солдаты, а также Риггс сгрудились в беспорядочную кучу у портика, глаза их были опущены; казалось, они ослепли или же впали в транс.

Обогнув фонтан, Хардман медленно двинулся через площадь, временами исчезая в потоках света. Он прошел в двадцати футах от Керанса, который стоял на коленях за колонной, придерживая стонущего Уилсона и успокаивая его. Миновав вертолет, Хардман дошел до конца особняка и покинул площадь, направляясь к илистой отмели, находящейся в ста ярдах.

Сразу после его исчезновения яркость солнечного света резко уменьшилась.

— Полковник!

Макреди спускался по ступенькам, прикрывая глаза рукой и указывая ружьем на отмель. Риггс, без фуражки, с опущенными плечами, усталый и раздраженный, догнал его и удержал за локоть.

— Пусть идет, сержант. Мы не будем его задерживать. В этом нет никакого смысла.

В двухстах ярдах от них, в полной безопасности, Хардман продолжал идти, жара как будто не мешала ему.

Он уже достиг первого перекрестка, временами исчезая в клубах пара, поднимающегося из ила, как в густом тумане. Перед ним, сливаясь на горизонте с небом, простиралось бесконечное внутреннее море, так что Керансу казалось, будто Хардман движется по раскаленному пеплу прямо к солнцу.

* * *

Следующие два часа Керанс спокойно сидел у музея, ожидая прибытия катера, слушая вполуха раздраженное ворчание Риггса и слабые оправдания Дейли, пытавшегося поднять вертолет в воздух. Измученный жарой, он пытался вздремнуть, но неожиданный звук взведенного курка карабина подействовал на него, как удар сапогом. Привлеченные шумом вертолета, сюда сбежались игуаны; теперь они прятались по углам площади, время от времени лая на людей, расположившихся на ступеньках музея. Их резкие голоса наполнили Керанса смутным страхом, который не оставлял его даже после прибытия катера и во время их возвращения на базу. Сидя в относительной прохладе под широким навесом и следя за убегающими назад зелеными берегами, Керанс все еще слышал их хриплый лай.

На базе он отвел Уилсона в лазарет, затем зашел к доктору Бодкину и описал ему утреннюю одиссею, все еще прислушиваясь к крикам игуан, звучащим в его мозгу. Бодкин, к его удивлению, заметил это и сказал:

— Будьте готовы, Роберт, вы еще не раз их услышите. Бегство Хардмана он оставил без комментариев. Катамаран Керанса все еще находился на другом берегу лагуны, поэтому он решил переночевать в своей каюте на испытательной станции. Здесь он мирно провел остаток дня, пытаясь справиться со своим нервным возбуждением, размышляя о странном влечении Хардмана к югу и об илистых отмелях, сверкающих при полуденном солнце, как расплавленное золото, одновременно отталкивающих и манящих, как утраченные и недосягаемые берега древнего рая.

Глава 5

Спуск в глубины времени

Позже, вечером, когда Керанс лег спать в своей каюте на испытательной станции, и темные воды лагуны струились через затонувший город и его сознание, к нему пришел первый сон. Он, покинув каюту, шел по палубе, глядя на черную сверкающую поверхность лагуны. Плотные столбы густого пара висели над его головой, поднимаясь до двухсот футов над поверхностью воды; через них с трудом просматривались очертания огромного солнечного круга. С глухим барабанным гулом светило посылало тусклое пульсирующее по всей округе свечение, на мгновения освещая высокие известковые скалы, кольцом обступившие лагуну, там где раньше высились белые здания.

Отражая этот вспыхивающий свет, глубокая чаша воды сверкала и переливалась; множество микроскопических животных в ее глубине образовывало бесконечный орнамент из светящихся ореолов. Среди них, рассекая гладь лагуны и сплетаясь в фантастические узоры, извивались тысячи змей и угрей.

Барабанный стук гигантского солнца слышался все ближе, оно заполнило все небо, густая растительность у известковых скал вдруг раздвинулась, открыв уродливые силуэты огромных ящеров триасовой эпохи, Неуклюже переваливаясь на краю скал, они дружно принялись реветь на солнце, шум все разрастался, пока не слился с вулканическим грохотом солнечных вспышек. Ощущая этот гул внутри себя, как собственный пульс, Керанс вместе с тем ощутил и гипнотическую притягательную силу ревущих ящеров, которые теперь казались частью его собственного организма. Рев разрастался, и Керанс почувствовал как барьеры, разделяющие на клеточном уровне его существо и этот древний мир, рушатся, и он, с глухим плеском погрузившись в теплую воду, поплыл вперед…

* * *

Он очнулся в душном металлическом ящике своей каюты; голова раскалывалась от боли, он был не в силах открыть глаза. Даже после того, как он сел на кровати и сполоснул лицо теплой водой из кувшина, он все еще ощущал тяжелое давление огромного горящего диска, все еще слышал биение его огромного сердца. В конце концов он понял, что то была пульсация его собственного сердца, но каким-то безумным образом звуки ее настолько усиливались, что напоминали удары подводных скал о стальные борта подводной лодки.

Этот стук продолжал преследовать его, когда он распахнул дверь каюты и пошел по коридору в камбуз. Время подходило к шести утра, испытательная станция была погружена в мертвую тишину, первые отблески рассвета падали на пыльные лабораторные столы и упаковочные корзины, грудой набросанные под веерообразными окнами в коридоре. Несколько раз Керанс останавливался, надеясь отделаться от эха, звучавшего в его ушах и размышляя про себя, в чем истинная причина этого удивительного состояния. Его подсознание быстро заполнялось защитными фобиями и навязчивыми идеями, невесть откуда ворвавшимися в его перегруженную психику, как будто он усваивал их телепатически. Рано или поздно прототипы этих страхов вырвутся наружу и начнут бороться друг с другом, зверь против личности, «я» против «оно»[2]…

Внезапно он осознал, что Беатрис Дал видела такие же сны и взял себя в руки. Он вышел на палубу и посмотрел на противоположный берег лагуны, раздумывая, стоит ли взять одну из лодок, пришвартованных к базе, и отправиться к Беатрис. Теперь, пережив сам гнетущий ночной кошмар, он понял, какую волю и мужество проявила Беатрис, отвергая его сочувствие и поддержку.

Однако Керанс знал, что по некоторым причинам ему совсем не хочется сопереживать Беатрис, и он вовсе не будет допытываться о природе ее ночных кошмаров и никогда не предложит ей лекарства или успокоительные препараты. Не станет он теперь задумываться над постоянными предупреждениями Риггса и Бодкина о ночных кошмарах и их опасности. Он уже знал, что вскоре вновь увидит эти сны и примет их как неотвратимую часть жизни, как понимание неизбежности собственной смерти, которое каждый человек хранит где-то в глубинах своего сознания.

Бодкин сидел за столом в камбузе; когда Керанс вошел, он спокойно дегустировал кофе, сваренный на плите в большой потрескавшейся кастрюле. Он мягко, но пристально рассматривал Керанса, пока тот усаживался в кресло, потирая лоб слегка дрожащей рукой.

— Итак, отныне и вы присоединились к тем, кого посетили эти сны, Роберт. Вы испытали на себе гипноз миражей лагуны. У вас усталый вид. Это был глубокий сон?

Керанс коротко рассмеялся.

— Вы хотите запугать меня, Алан? Не могу сказать точно, но кажется, сон был довольно глубокий. Боже, зачем я остался на эту ночь здесь. В «Рице» у меня не было никаких кошмаров. — Он рассеянно отхлебнул горячий кофе. — Так вот что имел в виду Риггс. Многие ли из членов отрада видят эти сны?

— Сам Риггс не видит, но большинство — видят. И, конечно, Беатрис Дал. Мне они снятся уже почти три месяца. По сути это все один и тот же повторяющийся сон.

Бодкин говорил негромким неторопливым голосом, мягко, в отличие от своей обычной манеры, резкой и грубоватой, как если бы Керанс стал неофитом избранной группы, к которой принадлежал и сам Бодкин.

— Вы держались очень долго, Роберт, это говорит о большой прочности защитных механизмов вашего сознания. Мы все уже удивлялись вашему столь сильному иммунитету. — Он улыбнулся Керансу. — В переносном смысле, конечно. Я никогда не обсуждал эти сны ни с кем.

Кроме Хардмана, естественно. Бедняга, они полностью овладели им.

В раздумьи он добавил:

— Вы обратили внимание на солнечную пульсацию? Пластинка, что я проигрывал Хардману, была записью его собственного пульса. Я рассчитывал таким образом вызвать кризис. Не думайте, что я добивался, чтобы он бросился на зов джунглей.

Керанс кивнул и взглянул через окно на полукруглый корпус базы, слегка покачивающийся поблизости. На самой верхней палубе, у перил неподвижно стоял Дейли и пристально смотрел на прохладную утреннюю воду. Возможно, что он тоже лишь минуту назад очнулся от того же колдовского сна, и его глаза все еще видели оливково-зеленую лагуну, залитую светом огромного триасового солнца. Стоило Керансу перевести взгляд в полутьму каюты, как перед ним снова возникла та же картина. В ушах его продолжали звучать пульсирующие звуки солнечного барабана. Но теперь, пережив ночной страх, он уже находил в этих звуках что-то успокаивающее, что-то ободряющее, как собственное сердцебиение. Но гигантские ящеры все же были ужасны.

Он вспомнил игуан, лающих и нагло ползающих по ступеням музея. Как различие между скрытым и явным содержанием сна переставало иметь значение, так же стиралась разница между сном и реальностью. Фантомы из сна плавно перешли в сегодняшний день, воображаемый и истинный ландшафты теперь стали неразличимы, как если бы это были Хиросима и Аушвиц, Голгофа и Гоморра.

Скептически подумав о лекарствах, он сказал Бодкину:

— Дайте мне будильник Хардмана, Алан. Или напомните, чтобы я принял на ночь фенобарбитал.

— Не стоит, — коротко ответил Бодкин. — Если только вы не стремитесь, чтобы сила впечатления удвоилась. Единственное, что может помочь бороться с кошмарами, это наше сознание, осознанный контроль.

Он застегнул на голой, без рубашки, груди свою шерстяную куртку.

— Это был не обычный сон, Роберт. Это заговорила древняя органическая память, и возраст ее — миллионы лет.

Он указал на полукруг солнца, показавшийся над чащобой хвощей и папоротников.

— Пробудился врожденный механизм, проспавший в вашей протоплазме много миллионов лет. Повышение солнечной радиации и температуры включило спавшие механизмы спинного мозга, поясничного нерва, влекущие нас назад, в древние моря, в область древней психологии — невроники. Это работает всеобщий биофизический возраст. Мы действительно помним эти древние болота и лагуны. Через несколько ночей эти сны не будут пугать вас, ужас от них поверхностен. Действительность более ужасна. Именно поэтому Риггс и получил приказ вернуться.

— Пеликозавр? — спросил Керанс.

Бодкин кивнул:

— Они не восприняли мой рапорт как сенсацию, потому что уже получали такие сообщения.

На лестнице, ведущей к камбузу, послышались шаги. Дверь энергично распахнулась и вошел Риггс, гладко выбритый и уже позавтракавший.

Он дружелюбно отсалютовал дубинкой, с укоризной рассматривая двух своих подчиненных, раскинувшихся в креслах в окружении кучи грязной посуды.

— Боже, что за свинарник!? Доброе утро. Нам предстоит напряженный день, поэтому давайте посидим немного и все обмозгуем. Я назначил отъезд на двенадцать часов завтрашнего дня, поэтому к десяти утра все должно быть погружено на борт. Я не собираюсь расходовать зря ни капли горючего, поэтому ничего лишнего. Как вы, Роберт?

— Превосходно, — коротко и не вставая, бросил Керанс.

— Рад слышать. Хотя выглядите вы несколько вяловато. Если вы хотите взять катер, чтобы привезти свои вещи из «Рица»…

Керанс слушал его вполуха, глядя на величественно поднимающееся солнце. Между ними глухой стеной встало то обстоятельство, что Риггс не видел снов, не ощущал их притягательной силы. Он все еще верил в причинность и логику, все еще жил в прежнем, потерявшем теперь всякий смысл мире, управляемый набором теперь никому не нужных инструкций, как рабочая пчела в полете. Через несколько минут Керанс уже совершенно не улавливал слова полковника, прислушиваясь только к. непрерывному барабанному бою в ушах, полуприкрыв глаза, так чтобы из-под ресниц наблюдать сверкающую пятнистую поверхность лагуны.

Бодкин, сидевший против него, делал то же самое, сложив руки на животе. Сколько раз во время их прежних бесед он на самом деле находился в миллионах лет отсюда?

Когда Риггс двинулся к выходу, Керанс сделал за ним несколько шагов.

— Конечно, полковник, все будет сделано и готово вовремя. Спасибо за напоминание.

Когда катер с полковником отошел от станции, Керанс вернулся в свое кресло. В течение нескольких минут двое мужчин смотрели друг на друга через стол; по мере того, как вставало солнце, жужжание насекомых за проволочной сеткой все усиливалось. Наконец Керанс заговорил:

— Алан, я не уверен, что уйду вместе со всеми.

Не отвечая, Бодкин достал сигарету. Он зажег ее и принялся неторопливо курить, откинувшись в кресле.