Помоги проекту - поделись книгой:
Уральские казаки, узнав о провале наступления союзников, отошли из района станции Рукополь на восток, части Народной армии были связаны оборонительными действиями и не могли помочь войскам, действовавшим под Вольском и Хвалынском. 12 сентября группа Махина вынуждена была оставить Вольск, а 17 сентября — Хвалынск. Последний Народная армия вскоре отбила и удерживала до 29 сентября, но это был частный успех, не повлекший перелома в боевых действиях.
Федор Махин, один из противников Чапаева на поле боя, прожил долгую и яркую жизнь. После неудачных боев под Самарой бывший казак Махин попытался в декабре 1918 года свергнуть оренбургского атамана Александра Дутова, после пресечения заговора уехал в Омск. Там он признался, что не может служить военной диктатуре, и отбыл в эмиграцию. После странствий по Европе поселился в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев (впоследствии — Югославия), где нередко конфликтовал с большинством белоэмигрантов, которые обвиняли его в антигосударственной деятельности и большевизме. В 1939 году Махин вступил в компартию Югославии и установил контакт с советской разведкой. С началом немецкой оккупации ушел в подполье, затем служил в партизанских отрядах, где сблизился с Иосипом Броз Тито. В 1944 году Махин стал начальником исторического отделения Генерального штаба Югославской народной армии, приезжал в СССР. Вскоре после поездки, в июне 1945 года, Махин умер, немного не дожив до 63 лет (что породило версию о возможном отравлении его НКВД), и был похоронен в Белграде с воинскими почестями, его именем названа одна из городских улиц.
Надежды на серьезное пополнение Народной армии местными крестьянами и мелкой городской буржуазией не оправдались. В частности, в Вольском уезде удалось мобилизовать всего 500 человек. Уездные крестьянские съезды, которые должны были, по замыслам Комуча, объявить мобилизацию во многих местностях, отказались поддерживать политику Самары. В частности, делегаты съезда в Хвалынске заявили: «Мы крови не хотим, воевать на своего брата не пойдем. Мы пошлем делегатов и будем просить сложить оружие с обеих сторон». Всего, по разным данным, Комучу удалось мобилизовать 15–20 тысяч человек. Для территории с населением около восьми миллионов человек, которую самарское правительство контролировало в момент наибольшего развития успеха, это жалкий мизер.
Попытки Комуча мобилизовывать в армию силой не увенчались успехом: даже там, где призыв новобранцев не встречал открытого сопротивления и их удавалось привезти на сборные пункты, выяснялась неспособность эсеров и меньшевиков организовать нормальную повседневную работу госаппарата. Для мобилизованных не хватало оружия, обмундирования и обуви. На занятия выводились лишь немногие солдаты, на которых хватало «дежурных сапог», остальные сидели в казармах, что стимулировало проявление антивоенных и антигосударственных настроений, усугубляло недоверие и враждебность к власти. Стоит ли говорить, что эти пополнения часто были ненадежны, переходили на сторону Красной армии или расходились по домам.
Поражения на фронте вызвали рост недовольства не только среди мирных жителей и мобилизованных новобранцев. Совещание офицеров Северной группы под председательством начальника штаба генерал-лейтенанта Юрия Романовского (кавалер Георгиевского оружия, военный агент в Болгарии в 1911–1914 годах. —
Один из лучших белых военачальников Восточного фронта Викторин Молчанов отмечал: «После Казани офицерство перестало верить в возможность при существующем правительстве что-либо сделать и удирало туда, где по слухам было лучше. Слишком много вынесли обид, огорчений при правительствах демократических… Так думало большинство офицерства, и мне кажется, никто не может упрекнуть его за это. Не слабые духом уходили в тыл, а во многих случаях убежденные, что они делают как лучше». Даже безупречно дисциплинированные прежде чехословацкие роты нередко отказывались выходить из резерва на смену находившимся на передовой товарищам. Даже в отряде Каппеля Казанский конный полк отказался выполнять боевые приказы и ушел с уфимского участка фронта на восток, в Челябинск.
Наступило временное затишье, и Чапаев занялся обустройством войск, решал вопросы взаимодействия с местными властями и местными жителями. Поддерживать дисциплину иногда приходилось жесткими методами. В одном из сел красноармеец буквально разгромил церковь, вытащил деньги из церковных кружек, глумился над иконами. Затем хулиган надел рясу священника, бегал по селу, крича «Царя нет и Бога нет!». Это вызвало возмущение жителей. Начдив быстро оценил обстановку, понял, что богохульство может вызвать конфликт между крестьянами и бойцами. Он приказал арестовать хулигана, которого немедленно расстреляли перед строем на глазах жителей села. Эта мера остудила некоторые горячие головы среди красноармейской молодежи. Чапаев показал, что прочный и спокойный тыл для него важен и он не допустит какого-либо ущемления имущественных прав крестьян и надругательства над верой.
Командование Восточного фронта намеревалось развить успех и разработало план окончательного разгрома Народной армии и занятия района Самары и Сызрани. Удачный исход этих операций означал возвращение контроля над богатыми зерном и скотом районами Поволжья, серьезное облегчение продовольственного кризиса и выход к Уральскому промышленному району.
Наступление дивизии Николаевских полков было назначено на 16 сентября. Накануне наступления Василий Иванович приказал частям дивизии занять исходное положение для наступления на самарском направлении. Для наступления на село Левенка Чапаев выделил пять полков. Три полка (Балашовский, 1-й Саратовский и Пензенский пехотные) должны были занять села Карловка, Любитское и Жестянка, после чего развить активные действия по направлению сел Кузебаево, Нижняя Покровка и Петриково. В помощь им со станции Алтата должен был подойти Новоузенский полк. В первые дни наступление развивалось медленно, дивизия Николаевских полков продвинулась только на несколько верст, что вызвало недовольство Вацетиса: «Немедленно примите все меры для дальнейшего безостановочного движения вверх по Волге. Все войска, действующие в этом районе на правом берегу, и флотилия подчиняются командарму 1-й для операции против Сызрани. 4-я армия должна немедленно двинуться на Самару и занять ее, имея в виду, что с севера по левому берегу против Самары действует симбирская группа 1-й армии… Необходимы крайне решительные и энергичные действия, дабы нанести противнику окончательный удар под Самарой».
В этот момент в войска 4-й армии прибыл председатель Реввоенсовета 4-й армии Лев Троцкий. Появление Троцкого всегда сопровождалось большой помпой и многолюдными митингами, на которых перед собравшимися выступал руководитель Красной армии, один из лучших ораторов того времени. Его стремительные перемещения по фронтам — особая глава Гражданской войны. После драматичной истории в начале августа под Свияжском, когда Троцкий лишь по счастливой случайности избег плена, был сформирован специальный поезд, состоявший из двенадцати вагонов. Кроме салона для председателя РВСР и совещаний с участием его ближайших сотрудников, в состав эшелона входили вагоны для охраны, броневагоны с орудиями, платформы для броневика и нескольких легковых машин представительского класса, вагон-склад, цистерна с горючим и… вагон-ледник, где хранились свежие овощи, фрукты, мясо и деликатесы для Троцкого и его окружения. Кроме того, к поезду были прикомандированы два аэроплана для разведки. Общая численность персонала поезда составляла более двухсот человек, в том числе отлично обмундированной роты охраны.
Сначала Троцкий появился в Саратове, затем посетил отбитые у белых Вольск и Хвалынск. Как указано в записках Савина, одного из адъютантов Троцкого, командующий армией доложил председателю РВСР о плохом снабжении армии, несвоевременном отпуске винтовок, патронов, бензина и бронеавтомобилей. Троцкий немедленно отдал телеграфное распоряжение о снабжении армии всем необходимым, выделил из «своих запасов» цистерну бензина и две бронемашины. 20 сентября поезд наркомвоенмора отправился в Пугачев.
Есть распространенное мнение, что председатель Реввоенсовета намеревался отстранить Чапаева от должности начдива за партизанщину и самоуправство и даже арестовать и расстрелять его. Троцкого изначально направляли под Саратов, чтобы проинспектировать и «подтянуть» расположенные там части и соединения Красной армии и проверить благонадежность командного состава.
Председатель Реввоенсовета был встречен вернувшимся на свою должность начдивом Захаровым, а также командирами бригад и полков. Захаров доложил Троцкому о плохом снабжении и недостатке людей после напряженных боев. Командующий армией Тихон Хвесин, которого обвиняют в бедах дивизии, немедленно распорядился пополнить ее.
После детального обсуждения наступления на Самару решили разделить Николаевскую дивизию на две части: ударную группу, которая должна была стремительно двигаться вперед, не дробя своих сил, для защиты флангов и тыла от возможных ударов уральских казаков. Вторую группу, составленную из полков первой дивизии и резервов, предложили возглавить Чапаеву.
Адъютант Троцкого писал: «Чапаев долго упорствовал и не соглашался на принятие командования второй дивизией, ссылаясь на то, что почти все части первой дивизии созданы им, что они ему дороги и он с ними настолько сжился, что уход его может вызвать ропот в рядах красноармейцев и тем самым повлиять на успех наступления. Надо сказать, что тов. Чапаев, этот степной орел, действует с начала открытия фронта исключительно партизанским способом… Население, по рассказам очевидцев, где появлялся Чапаев, было терроризировано. Его жестокость известна многим, кому приходилось с ним сталкиваться, существовали эти отряды путем того, что отбиралось от населения, — продовольствие, фураж, обоз, лошади и проч. Расчеты за взятое не производились, что создавало ропот населения на Красную Армию. В стане неприятеля имя Чапаева со страхом произносится не только женщинами и детьми, а и казаками, которым приходилось не раз быть битыми чапаевцами. Эта личность, можно сказать, вполне легендарная».
Вероятно, многое из описания чапаевских «художеств» по отношению к мирному населению преувеличено: если бы наш герой вел себя подобным образом в уезде, где действовали и комплектовались его полки, он бы не смог ни получать продукты, ни нормально передвигаться, ни пополнять свои части: крестьяне просто прятались бы от «бойцов-разбойников» в оврагах и перелесках, которыми изобиловал Николаевский уезд, или по меньшей мере укрывали там зерно, скот и лошадей.
Тем не менее в записках нет даже упоминания о снятии Чапаева с должности и тем более аресте. Троцкий знал о боевых заслугах Чапаева и ставил их выше его недостатков — склонности к самостоятельным действиям, недоверию к высшему руководству и тыловым управленцам. Кроме того, он понимал, что несправедливое отстранение Чапаева от должности может вызвать волнения и даже вооруженное восстание в одном из самых боеспособных соединений Красной армии, что скажется на устойчивости фронта и развитии боевых операций на ключевом направлении. Мятеж под Саратовом угрожал негативным развитием событий не только на Восточном фронте, но и на примыкавшем к Саратовской губернии фланге Южного фронта, который вел боевые действия под Царицыном против донских казаков атамана Петра Краснова.
Назначение Чапаева начальником новой, меньшей по числу полков дивизии выглядит не унижением, а, напротив, признанием его заслуг. Реввоенсовет в лице Троцкого надеялся, что «степной орел» сможет создать вторую дивизию, такую же дисциплинированную и стойкую, как и первая. А число полков — дело второстепенное: по мере становления Красной армии дивизии постепенно переводились на единый штат с одинаковым числом частей и специальных подразделений.
После переговоров с Троцким Чапаев согласился принять новую дивизию. Бывший комбриг и председатель Реввоенсовета направились в деревню Раевка, где находились 1-й и 2-й Николаевские полки. Троцкий обошел строй, обменялся приветствиями с бойцами и произнес короткую речь: «Товарищи красноармейцы! Славные дела полков Николаевской дивизии хорошо известны Советской Республике, которая высоко их ценит. Имя командира бригады товарища Чапаева популярно и гремит со славой по всей Республике России. Чтобы отметить отличившиеся полки Николаевской дивизии, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет награждает полк Революционным знаменем… От имени Совета Народных Комиссаров и Исполнительного Комитета приказываю выдать каждому красноармейцу в виде подарка месячный оклад содержания, то есть 250 рублей, не считая обыденного получаемого ими жалованья. Призываю вас поклясться, в знак чего поднять левую руку кверху, что все как один человек будут сражаться до последней капли крови с заклятым врагом рабочих и крестьян — с буржуазией, эксплуататорами, наемниками капиталистов и не сложат оружия до окончательной победы пролетариата».
«Клянемся!» — дружно ответили красноармейцы и командиры.
Тут же на месте Троцкий удовлетворил ходатайство Чапаева о переименовании полков в «имени Стеньки Разина» и «имени Пугачева». Вопрос о награждении Чапаева орденом Красного Знамени был отложен, но заслуги комбрига по достоинству оценили материально: он получил золотые часы и личное именное оружие — револьвер «наган» с надписью «Чапаев».
О каком противоречии, о каком стремлении Троцкого сместить с должности, унизить и тем более арестовать «легендарную личность» можно говорить? Понятно, что как Кутяков в 1930-е годы, так и уцелевшие в годы репрессий и на полях сражений Великой Отечественной войны чапаевцы не могли сказать доброго слова ни о Троцком, ни о его окружении. Негативное суждение об опальном председателе Реввоенсовета (или вообще умолчание о нем) было необходимым условием одобрения статьи или книги к печати.
Так или иначе, Чапаев 22 сентября вступил в командование Николаевской дивизией, дивизия Николаевских полков была переименована в Самарскую. Чтобы пополнить Николаевскую дивизию, местные власти провели мобилизацию пяти призывных возрастов, уже побывавших на фронте (1893–1897).
21 сентября командование фронта приказало 4-й армии ускорить операции на сызранском и самарском направлениях, чтобы ликвидировать последний район обороны, который удерживала Народная армия Комуча. Бывшая чапаевская дивизия наступала на Иващенково и Батраки. Вацетис раздражался из-за низких темпов наступления. «Операции против Сызрани и Самары слишком затягиваются, и противник уже успел подтянуть кое-какие резервы, успел привести в порядок свои разбитые отряды и вновь перешел в наступление, причем ему даже удалось потеснить наши части на симбирском направлении, — отмечалось в телеграмме штаба Восточного фронта. — Это печальное явление можно объяснить только медленным развитием наших операций, поэтому Главком приказывает вам немедленно начать решительное наступление против Сызрани и Самары и в ближайшие уже дни овладеть этими городами, после чего энергично развить свое наступление на восток».
Прежняя чапаевская дивизия наступала на Сызрань и Самару, встречая сопротивление отчасти деморализованного противника. Однако попытка Интернационального полка помочь восставшим рабочим Иващенковских заводов завершилась драматично: полк с большими потерями вынужден был прорываться из окружения, а само восстание было подавлено чехословаками с большими жертвами среди повстанцев и мирных жителей.
Дни Комуча были сочтены. Начальник оборонявшей Самару 2-й дивизии Народной армии Андрей Бакич 5 октября признал, что его войска небоеспособны: «Вследствие продолжительных боев на предмостных позициях, а затем тяжелой обстановки на левом берегу собранные части совершенно выбились из сил… При настоящих условиях и настоящем состоянии частей они к бою непригодны и стоят на позициях потому, что нет натиска противника. Изложенное в равной степени касается народной армии и чехвойск». Павел Петров писал: «Как всегда при отступлении, а в Гражданскую войну в особенности, дух бойцов был таков, что опасность мнилась там, где ее не было. Будь наступление красных энергичнее, они, конечно, не дали бы уйти из Самары громадной ленте эшелонов и заняли ее по крайней мере 5 октября. Но действия Николаевской группы были весьма нерешительными, и красные вступили в Самару 7 или 8 октября».
Николаевская дивизия в этот период обеспечивала фланг Самарской дивизии и 4-й армии и одновременно вела наступление на уральских казаков. 30 сентября Чапаев получил новую задачу от штаба 4-й армии: «В связи с переходом в наступление… вашему отряду выступить по направлению Кузебаева, Ишимбаева, долина р. Таловка. Для поддержания связи с частями, действующими к югу и северу, приказываю иметь ядро отряда: с 3 по 4 октября в районе Кузебаева, с 5 по 7 октября в районе Ишимбаева. Задача отряду к 12 октября прервать пути на севере от Уральска в районе Чеганский, Новоозерный».
В тот же день Чапаев сетует командарму на неисправность броневика из-за отсутствия подшипников и бензина, на следующий день объясняет сложность выполнения его приказа: «Снаряды до сего времени не получены, хотя я употребил все усилия, но везде тормоз. При кавалерийском полку нет ни одного пулемета. Жду повторения или отмены упомянутого приказа. Если отмены не будет, то бросаю броневик и иду выполнять задачу. Еще считаю долгом сообщить: нецелесообразно оставлять занятые пункты и идти в указанное место, а здесь открыть фронт, что и может послужить катастрофой Самарской дивизии. Еще снова прошу подтвердить приказ № 422 или отменить, как я считаю».
Одновременно Чапаев послал отделу снабжения штаба 4-й армии телефонограмму весьма грозного содержания: «Приказываю вам… доставить в 12-часовой срок на ст. Рукополь 10 000 снарядов и 500 000 патронов, ввиду того, что уже послано несколько требований, но от вас еще не получено. Запасы в полках истощились во время боя под Жестянкой, во всей бригаде имеется 1000 снарядов и патронов 50 000… За неисполнение сего требования объявляю вас перед всем революционным войском как не идущих в контакте с нами, о чем доложу Центральному Исполнительному Комитету».
На следующий день командарм Хвесин подтвердил свой приказ, и чапаевцы начали наступление. Неясно, прибыли ли необходимые боеприпасы в бригаду немедленно или наш герой преувеличивал неурядицы, но 5 октября бронемашина «Череп», на которой Чапаев вместе с Троцким принимал парад Николаевских полков, участвовала в бою и с ее помощью у противника были отбиты три орудия. Бой, по донесению начдива, был ожесточенным, противник перешел в контратаку и захватил подбитый артогнем броневик, но повторной атакой был обращен в бегство. При этом полки Николаевской дивизии, по донесению штаба, потеряли троих убитыми и девятерых ранеными, противник понес более серьезные потери — 200 человек убитых.
В тот же день Чапаев отправляет очередную филиппику в Саратов: «Тов. Хвесин, я буду жаловаться на вас Центральному Исполнительному Комитету… до сего времени у меня одна машина и то негодная. Вы приказ мне даете и требуете его выполнить, но пешком по всему фронту я ходить не могу, верхом мне ездить невозможно. Как вам известно, у меня вышиблена рука и порваны жилы, управлять лошадью не могу, а полки стоят очень далеко и во время действий мне необходимо как командиру быть при них. Поэтому прошу выслать мне для дивизии и для дела революции один мотоциклет с коляской, 2 легковых автомобиля, 4 грузовика для подвозки снабжения. За невысылку таковых я обязан сложить с себя обязанности».
Недовольный медленным выполнением его требований начдив, минуя правила воинской субординации, 8 октября направляет через голову командарма и командующего фронтом рапорт председателю РВСР: «Доношу до вашего сведения: я выбился из сил, мне командарм 4-й не дает развития на фронте, без чего я жить не могу. Желаю воевать или отстать. Вы назначили меня начальником дивизии, но вместо дивизии дали растрепанную бригаду, в которой всего 1000 штыков. Самостоятельным полком можно назвать только один. Хотел пополнить и сделать полные полки и поспешить взять г. Уральск, в чем моя задача, но пополнений мне не дают. Ко мне со всех сторон идут добровольцы, которые хотят умереть со мной вместе за Советскую власть и очистить страну от бандитов. Но винтовок мне не дают, шинелей нет, люди раздеты…
В настоящий момент стою на казацкой границе. Имею 600 человек невооруженных, которые с палками стоят в рядах вверенной мне дивизии. До сего времени нет еще ни одного автомобиля. Пулеметов во вновь сформированном полку всего один, в Балашовском полку — 9. Словом, во всем мне задержка — хлеб, снаряды подвозить не на чем. Казаки в Уральске имеют бронированный автомобиль, который курсирует на моем участке.
Острый недостаток снабжения всем необходимым — от боеприпасов и обмундирования до хлеба и соли — был типичен для Красной армии периода Гражданской войны. Даже ударные полки и дивизии, находившиеся на лучшем счету высшего командования, были вынуждены терпеть скудный паек и слабое снабжение боеприпасами, если оказывались далеко от станций снабжения и в бедных продовольствием местностях. То, что Совнарком создал весной 1919 года Чрезвычайную комиссию по заготовке лаптей для нужд армии, ярко отражает тяжелейший кризис в снабжении Красной армии самым необходимым.
8 октября, на следующий день после взятия Самары Красной армией, в командование Восточным фронтом вступил бывший полковник Сергей Каменев (будущий главком в 1919–1921 годах), который изменил задачи 4-й армии и Николаевской дивизии. Теперь взятие Уральска объявлялось главной задачей дивизии и других правофланговых частей армии.
12 октября отряд Чапаева возобновил наступление, но очень скоро встретил упорное сопротивление казаков, в том числе переброшенных на помощь уральцам оренбуржских полков. Чапаев сообщал:
«Противник наступал на с. Таловый при 20 пулеметах и 8 орудиях трехдюймовых и одном взводе мортир. Численность противника 5 полков…
В настоящее время идет сильный артиллерийский бой. Атаки противника отбиты пулеметным и оружейным огнем. Противник подходил на расстояние 400 шагов. После отбитой нами атаки противник озлобленно начал штурмовать наши позиции артиллерийским огнем. Ввиду перевеса больших сил противника против моего отряда и благодаря большим разъездам никакой возможности не представляется направлять в полки транспорт. На каждом шагу казаки налетают на наши обозы, для чего (вероятно, для доставки боеприпасов и продовольствия действующим частям. —
В последующие дни ситуация на участке Николаевской дивизии обострилась. Вечером 15 октября казачьи части обрушились на Балашовский полк и оттеснили его на позиции, которые простреливались с флангов. С утра Гарибальдийский кавполк пытался вернуть утраченные позиции, но был контратакован противником и опрокинут. Один из участников тех боев со стороны уральцев писал:
«Красные, увлеченные отступлением 10-го Уральского полка… втянулись в наше расположение… и с флангов пошли в атаку наши конные полки. 13-й полк оренбуржцев, врубаясь с правого фланга, взял 7 пулеметов, орудие и многих порубил. На левом же фланге пошли в атаку 8-й и 3-й Уральские полки. Красные начали бросать винтовки, но в это время по ним сзади открыли огонь из пулеметов их коммунистические части. Уже готовые сдаться красные, гонимые пулеметными пулями, отбили первую атаку. Их цепи были усилены резервными коммунистическими полками, но атака была повторена с новой силой, причем 1-я сотня 3-го Учебного полка вышла во фланг цепям. Красные оказали упорное сопротивление, но все же полки дошли до рубки. Результатом этой атаки было взятие двух орудий, нескольких пулеметов и изрублено было около 400 человек. Но все же села Таловое мы в этот день взять не смогли».
Белым действительно удалось вывезти два захваченных орудия и пулеметы. Можно сказать, что белый офицер признает выдающиеся военные способности и личное мужество нашего героя. «Резервными коммунистическими полками» были учебная команда и стрелковая рота, которые во главе с Чапаевым контратаковали белых и заставили их оставить позиции. Личное присутствие начдива магически действовало на красноармейцев, командиров взводов, рот и батальонов, которые считали позором отступление в присутствии своего бесстрашного начальника.
Обеспокоенность начдива сложившимся положением заставляла его идти на неожиданные шаги, далеко не всегда совместимые с воинской дисциплиной. Он созвал общее собрание командного и политического состава дивизии, участники которого подвергли резкой критике действия штаба армии за невнимание к нуждам дивизии: «Штаб 4-й армии, уклоняясь от выполнения наших требований, тем самым бросает отряд на верную гибель, что, принимая во внимание стратегическое положение отряда, считаем недопустимым. Просим еще раз безотлагательно выполнить все требования начальника дивизии тов. Чепаева… ибо отсутствие всего необходимого и обещанного уже не раз… убийственно действует на психологию солдат…» 16 октября Чапаев при поддержке комсостава дивизии снова обращается непосредственно к Троцкому, указывая на неправильное, по его мнению, сосредоточение Вольской дивизии в районе села Большая Глушица, где противник отсутствовал. Внучка героя Евгения Чапаева увидела в этом элементы античапаевского заговора штаба армии. Недовольство Чапаева бездействием армейского резерва при превосходящих силах противника оправдано лишь отчасти. Чапаев не мог знать, что штаб армии сосредоточивал Вольскую дивизию согласно директиве главкома для дальнейшей отправки на Южный фронт, под Царицын, где в тот момент создалась критическая ситуация: донские казаки ворвались в пригороды одного из крупнейших промышленных центров Поволжья. Кроме перерыва сообщения по Волге потеря Царицына грозила также прекращением производства на одном из крупнейших артиллерийских заводов России. Заметим, впрочем, что Вольская дивизии проявила себя на новом театре военных действий не блестяще: в одном из боев два ее полка перебили командиров и перешли на сторону противника. Отсутствие информации не препятствовало резким выводам начдива: «Замечаю цель штаба 4-й армии отдать дивизию на съедение вместе со мной. По пяти атак в день отбивали, часть орудий подбито, две роты отданы в плен, положение пока восстановлено благодаря моему личному участвованию в цепи. Потери громадные — две роты забраны в плен, много убитых и раненых. Вся сила противника обрушена на мой отряд».
Штаб 4-й армии распорядился, чтобы начальник Уральской дивизии Александр Козицкий передал соседней Николаевской дивизии бронемашину и содействовал ударами с флангов по казачьим частям. Но Уральская дивизия также вела ожесточенные бои с наседавшими казаками и серьезной помощи оказать не могла. Возмущенный Чапаев 19 октября отправил в Саратов телеграмму, которую можно было расценивать как грубое нарушение воинской дисциплины: «Будет выслано штабом 4-й армии подкрепление и бронированный автомобиль или нет? Прошу ответить, иначе я буду вынужден отступить и приехать в штаб 4-й армии». Однако резкий тон возымел действие: в тот же день начальник штаба армии бывший генерал Александр Балтийский сообщил Чапаеву об отправке на помощь дивизии 4-го Малоузенского полка, пополнения, автомобилей и орудий.
Далеко не всё отправленное в Николаевскую дивизию из Саратова и Пугачева достигало цели. Казачий офицер Борис Киров писал, что 19 октября сотня 3-го полка захватила 80 подвод и грузовой автомобиль.
На следующий день наш герой просил штаб армии разрешить дивизии отойти в район Пугачевска для пополнения и отдыха, но получил отказ: столь глубокое отступление поставило бы под угрозу фланги соседних — Уральской и Самарской — дивизий. 21 октября Хвесин потребовал от Чапаева перейти в наступление после подхода Малоузенского полка, чтобы перерезать дорогу между Бузулуком и Уральском, связывавшую к тому моменту Уральскую и Оренбургскую казачьи армии. Уральцы оказывали упорное сопротивление. Не всегда имея возможность противостоять красной пехоте в лобовом столкновении, казаки затрудняли продвижение постоянными ударами по красным тылам, что крайне нервировало красное командование. Регулярные налеты противника с фланга и тыла, которые на время расстраивали сообщение и подвоз необходимых припасов, воспринимались как окружение.
Многие документы, подписанные Чапаевым в конце октября 1918 года, противоречат яркому образу, созданному Дмитрием Фурмановым. Вспомним строки из романа: «Только одному он не верил никогда: не верил тому, что у врага много сил, что врага нельзя сломить и обернуть в бегство. — “Никакой враг против меня не устоит! — заявлял он гордо и твердо. — Чапаев не умеет отступать! Чапаев никогда не отступал! Так и скажите всем: отступать не умею! Наутро же гнать неприятеля по всему фронту! Передать, что я приказал! А кто осмелится поперек идти — доставить в штаб ко мне. Я живо обучу, как ж…у назад держать надо!”».
23 октября Чапаев отправил в штаб армии донесение, которое можно назвать паническим: «Всякие подкрепления и движения полков — пусть не сомневаются, двигаются на село Нижняя Покровка. Однако встречи быть не может потому, что находимся в кольце. Сообщение с тылом все порвано. Прошу прекратить всю доставку: все, что будет доставляться из тыла, перехватывают казаки. Спасти положение можно только добавкой полков и пробиться к нам. Настроение солдат ужасное. Жду два дня. Если не придет подкрепление, буду пробиваться в тыл. До такого положения дивизию довел штаб 4-й армии… Я сомневаюсь, нет ли той закваски в штабе 4-й армии в связи с Бурениным (речь идет о раскрытом в августе заговоре. —
В последующих телеграммах в штаб армии Чапаев также не выглядит непобедимым героем. Он сообщает об успешных боях с противником, который несет потери в десятки раз большие, чем его полки, сетует, что не может разбить противника, так как окружен его превосходящими силами, и постоянно требует подкреплений.
Во второй половине октября наш герой словно раздвоился: в его рапортах и докладах вышестоящим руководителям можно увидеть командира, который крайне измотан и находится на грани нервного срыва. Он регулярно преувеличивал силы противостоявшего противника, шантажировал командование вероятным окружением, разгромом или разложением вверенной ему дивизии, отходом с занятых позиций в тыл. Но, покинув штаб после очередного тревожного донесения, Чапаев вновь представал перед бойцами искусным, смелым и энергичным командиром, который доказывал свою исключительную способность находить единственно правильный выход из казавшейся безысходной ситуации. Его вид и манеры раз за разом заставляли поверить в успех и говорить воображаемому врагу: «Врешь, не возьмешь!». Он раз за разом появлялся в атакующих и отступающих цепях, укрепляя доблесть храбрых, поддерживая колеблющихся, принуждая слабых и карая струсивших.
Личную доблесть Чапаева, упорство и стойкость его полков и их боевые успехи признавали и его противники. Уральская армия не была однородной по своим боевым качествам. 10-й и 11-й уральские полки, сформированные из казаков старших возрастов, были хуже укомплектованы, у них было мало пулеметов. Не хватало и офицеров, поэтому бойцы тяжело переносили массированный пулеметный и артиллерийский обстрел. «Когда они ясно сознавали, что опасность грозит непосредственно их городу Уральску и всему войску, они, помолившись Богу, пошли на следующее утро в атаку на смерть. В других же случаях этого настроения не создавалось и они при первом же сопротивлении противника отступали», — писал Борис Киров.
Кроме того, на устойчивость казачьих полков часто влияли сведения об обстановке в их родных станицах недалеко от линии фронта. «Под Илеком шли тяжелые бои, и казаки наших полков — уроженцы илецких станиц — начали тайком покидать полки и Зауральной стороной направлялись к Илеку. Опять сказалось непонимание общей обстановки и решение защищать свои избы. Остановить это своеобразное дезертирство не было никакой возможности. В конце концов пришлось с ним примириться: выделить из всех сотен 1-го и 3-го учебных полков илецких казаков, сформировать из них сотню и отправить их на Илецкий фронт», — вспоминал Борис Киров.
26 октября Чапаев принял решение о прорыве из неприятельского кружения. Комиссар штаба дивизии Базанов сообщал: «Когда к нам пришли снаряды и артиллерия, мы начали наступление. Теперь в нашем тылу казаков мало… Дивизия была в бою три дня. Обоз был окружен сотнями казаков и был выручен лишь крупной разведкой. Наступали пехотой очень дисциплинированно».
Попытки представить тяжелое положение дивизии как результат невнимания и тем более заговора высшего командования против Чапаева вряд ли обоснованны. Повторим: сложное положение сохранялось на многих участках Восточного фронта. Тяжело приходилось не только Николаевской дивизии, но и прежней дивизии Чапаева — Самарской, а также Уральской и Симбирской Железной. Сергей Каменев приказал командующему 4-й армией перегруппировать силы, чтобы усилить уральское направление. 4-я армия располагала ограниченными силами и ресурсами. Кроме того, она была ослаблена антисоветским выступлением во 2-й бригаде Самарской дивизии, которое пришлось подавлять силами соседней 3-й бригады. Командование армии стремилось направить подкрепления 2-й Николаевской дивизии и облегчить ее положение. То, что эти усилия не увенчались успехом, а назначенные для подкреплений два полка прибыли в дивизию только в начале ноября, вовсе не означает злокозненного умысла лично Тихона Хвесина и его окружения против Чапаева. Не все действия штаба 4-й армии были отмечены печатью военного искусства, но главной причиной неудач была нехватка самого необходимого: надежных бойцов, искусных командиров, вооружения, боеприпасов, продуктов. Кроме того, не будем забывать, что описанные события происходили во второй половине октября. Дожди превратили грунтовые дороги в непроходимое месиво, в котором увязали солдаты, застревали орудия и обозные повозки, ломались автомобили.
28 октября Чапаев отправляет в штаб 4-й армии телеграмму без редакторской правки сотрудников штаба, и это послание характеризует внутреннее состояние нашего героя (орфография подлинника сохранена): «Прошу Вашего ходатайства перед народным комиссаром об увольнения меня занимаемо должности я больше невсилах бороца в такой обстановки десять суток окружен противником в десять раз превышая мой отряд и все же за эти десять сут мне не дают подкрепления за что я мог быть подвергнут самосуду голодными солдатами но я как честной революционер позорно умереть нехочу. Лучи чесно помереть отруки неприятеля и прошу обратить внимания на штаб четвертой армии которая неправильно ведет операции в виду чего я слагаю с себя уполномочия». Одновременно Чапаев сообщил командарму, что из-за отсутствия подкреплений он не может далее удерживать занятые позиции и 30 октября покинет фронт у станции Алтата, что могло повлечь разгром Уральской дивизии. Немного позднее штаб дивизии отправил за подписью Чапаева телеграмму, которая заканчивалась словами: «Держаться могу не более двух дней, после чего получится полный крах».
Не дождавшись подкреплений, Чапаев решил выйти из окружения. Из его распоряжения на прорыв ясно, что 1-й Саратовский полк все-таки прибыл в дивизию, кроме того, он рассчитывал на 1-й Новоузенский полк. После ожесточенного боя, в ходе которого обе стороны понесли значительные потери, дивизии удается выйти из кольца неприятеля.
На следующий день штаб дивизии телеграфировал в штаб армии: «Подготовка выхода из окружения была проведена лично начдивом Чапаевым и весь план разработан им лично. И всей операцией руководил лично Чапаев. Поэтому и слава этого деяния принадлежит ему». Чапаевцы понесли значительные потери в людях и в вооружении, но не были сломлены морально. Успешный прорыв из окружения, когда военный талант и мужество командира позволили им избежать плена и смерти, вновь укрепил их боевой дух. А сам Чапаев еще раз подтвердил репутацию командира, который мог проиграть бой, но не терпел поражения. Впрочем, следует отметить, что наш герой мог поставить себе в заслугу даже не самую удачную операцию и сражение. Он умело и охотно перекладывал ответственность за плохо составленный план, скверное снабжение и скудное питание на вышестоящих «изменников», «мерзавцев» и «неумех» и персонализировал успех, будь то удачное отражение налета казаков, захват неприятельского обоза или прорыв из неприятельского кольца, которое в действительности нередко оказывалось неплотной кавалерийской завесой. Как верно подметил Дмитрий Фурманов: «Голову свою носил Чапаев высоко и гордо — недаром слава о подвигах его громыхала по степи. Та слава застлала Чапаю глаза, перед самим собою рисовала его непобедимым героем, кружила ему голову хмелем честолюбия. Сподручные хлопцы в глаза и за глаза больше всех шумели про подвиги чапаевские. Это они первые распускали и были, и небылицы, они их размалевали яркими мазками, это они раньше всех пели Чапаю восторженные гимны, воскуряли фимиам, рассказывали про его же собственную чапаевскую непобедимость. Когда Чапаю превосходно врали и даже льстили — он слушал охотно, облизывался, как кот с молока, сам поддакивал и даже кой-что прибавлял в речь враля. Зато пустомелю и мелкого подхалима, не умеющего и соврать путем, выгонял в момент».
После выхода из окружения дивизия получила кратковременную, но долгожданную передышку и пополнилась новобранцами. Многие крестьяне из деревень и сел, пострадавших от казачьих налетов, шли на службу добровольно. Их привлекала не только перспектива мести, но и возможность оказаться в рядах «непобедимого» и неуязвимого Чапая. Как отмечалось в сводке политотдела 4-й армии: «Победа воодушевила красноармейцев, мобилизованных. Первые постановили выбросить из рядов всех портящих красноармейцев. Мужское население села Нижняя Покровка до 50 лет включительно вступило в наши ряды, заявив, что не сложат оружие, пока не сломят противника окончательно».
После выхода из окружения Чапаева ждали неприятности. Командарм Хвесин не забыл, что начдив назвал его в одном из донесений «мерзавцем», о чем знали многие сотрудники штаба и политотдела. 2 ноября в Саратове состоялось выездное заседание Реввоенсовета, в котором участвовали член РВСР Петр Кобозев, члены РВС Восточного фронта Валериан Куйбышев и Рейнгольд Берзин, Хвесин, политический комиссар армии Гавриил Линдов. Пункт повестки дня, касавшийся нашего героя, выглядел угрожающе: «Дисциплинарным порядком отстранить тов. Чапаева от должности и по имеющимся документам предать суду и расстрелять. Отстранение поручить тов. Хвесину». Однако при обсуждении вопроса Кобозев, которого трудно заподозрить в мягкосердечии, предложил во избежание вооруженного восстания в частях дивизии обратиться к Льву Троцкому, чтобы председатель РВСР вызвал знакомого ему начдива для доклада. Берзин, в свою очередь, заметил, что неподчинение распоряжениям командования — это характерная черта Чапаева.
Раздраженный несогласием товарищей, Хвесин заявил, что не может работать с таким составом РВС армии и покидает свой пост. После этого бывший матрос вышел из зала заседаний, но вскоре вернулся и заявил, что подал рапорт об отставке или откомандировании из армии. После перебранки Хвесин заявил, что будет участвовать в заседаниях РВС только по вопросам, связанным с его должностью командарма. Скандал не мог пройти незамеченным. Вскоре Хвесина отстранили от должности, а его место занял начальник штаба армии Александр Балтийский. Гроза прошла мимо Чапаева.
Кстати, Балтийский, которого родственники покойного начдива обвиняли в умышленном создании критической ситуации для 2-й Николаевской дивизии, написал Чапаеву блестящую характеристику для поступления в академию: «Начальник Николаевской пехотной дивизии В. И. Чепаев, ныне командируемый в Академию Генерального штаба, обладает следующими свойствами: умением в боевой обстановке владеть современной массой, личным обаянием героя, могущего подвигами беззаветной храбрости, твердостью воли и решительностью заставить исполнять приказание, умением ориентироваться в боевой обстановке, ясным пониманием необходимости координировать действия боевых единиц, пониманием маневра и удара, смелостью в принятии решения; военным здравым смыслом… Можно быть уверенным, что природные дарования Чепаева с военным образованием дадут яркие итоги».
Наш герой, который, возможно, даже не заметил опасности, готовил дивизию к новым боям. После серии малозначительных стычек, в которых недавно призванные новобранцы получили боевую закалку, во 2-ю Николаевскую дивизию прибыл наконец обещанный Малоузенский полк. К 10 ноября четырем полкам дивизии противостояли пять казачьих полков, пехотный дивизион и бронемашина. Однако не стоит делать выводов о превосходстве противника. После пополнения красные три пехотных и кавалерийский полки насчитывали около четырех с половиной тысяч бойцов, тогда как белоказачьи полки редко превышали по численности 350–400 сабель.
Перед началом наступления Чапаев разъяснил своим бойцам и командирам смысл предстоящего сражения. Обратим внимание, что начдив строго предостерегает их от насилия над мирными жителями, понимая, что любые эксцессы ожесточат казаков на фронте и могут вызвать восстания в тылу наступающих войск: «…Вот уже близка ваша победа, один за другим падают оплоты буржуазии, все больше и больше редеют ее ряды, тогда как наши наоборот растут, ибо в каждом освобожденном городе и селе к нам примыкают новые бойцы. Товарищи, перед вами один из предпоследних оплотов контрреволюции — Уральск. Он падет в ближайшие дни, ибо вы хотите этого, ибо вы храбры и настойчивы. Но, товарищи, вы должны проявить величайшую сдержанность и благородство при вступлении в город, как честные борцы за святое дело освобождения родных братьев — трудовых казаков, рабочих и крестьян. Вы должны поддержать образцовый порядок и быть примером для других. Помните, вы — бойцы славной отныне Железной Николаевской дивизии, начавшей одной из первых бить банды контрреволюционеров и всегда отличавшейся на полях сражения.
При вступлении в город не должно быть никаких насилий, никаких грабежей и никакого хулиганства с нашей стороны. Пусть знает буржуазия, что солдаты Красной Армии не дают пощады лишь только кулакам, золотопогонникам и прочим мерзавцам, гнавшим виселицами и расстрелами трудовое казачество драться с нами. Но бедняки — обездоленные наши братья, и им не может быть чинимо никаких насилий, а также грубостей. Повторяю, порядок в городе должен быть образцовый. Вы должны оправдать данное мною дивизии новое наименование и на деле доказать, что вы действительно солдаты железной дивизии, крепко споенные (так в документе. —
Однако новое наступление на Уральск пришлось отменить из-за обострившейся ситуации на Южном фронте. Последнее масштабное наступление Донской армии атамана Петра Краснова вынудило советское командование снять с фронта примыкавшей к Южному фронту 4-й армии еще одну дивизию, на этот раз Уральскую. После этого 4-я армия лишь номинально могла считаться таковой: в ней осталось всего две дивизии и несколько отдельных частей. Уральск пришлось брать уже без Чапаева.
Вскоре после прекращения активных действий на фронте против казаков Чапаев пишет рапорт о зачислении в Академию Генерального штаба Красной армии на имя Троцкого: «Прошу Вашего разрешения о зачислении меня в военную Академию Генерального штаба для прохождения курса. Командовать дивизией может бригадный командир Потапов или командир Пензенского полка Ильин». Троцкий немедленно телеграфировал в Самару: «Предлагаю немедленно откомандировать начальника Николаевской дивизии Чапаева в военную академию для прохождения курса». Сейчас трудно высказать единственную версию отъезда Чапаева в академию, но, вероятно, совпали две причины. Чапаев искренне хотел учиться теоретическим основам военного искусства, чтобы подвести под свои победы на поле боя научную основу и обогатиться наработанными веками принципами вождения войск. Одновременно Реввоенсовет армии был не прочь на время избавиться от норовистого командира соединения, который регулярно нарушал предписания высшего командования, обвинял его в неправильном ведении боевых действий и даже измене. Наконец, оставшимся в армии дивизиям предстояла масштабная реорганизация, переход на единые штаты, где пехотные (стрелковые) полки не имели собственной кавалерии и артиллерии, а состав дивизий расширялся до десяти полков (девять стрелковых и кавалерийский). Эти преобразования могли вызвать недовольство привыкшего открыто выражать свои суждения начдива и новый виток обострения отношений между ним и штабом армии.
В Самаре, вероятно, опасались, что новый начдив вызовет недовольство бойцов Николаевской дивизии и даже вооруженные выступления. Опасения были небеспочвенными: через месяц, в конце декабря 1918 года, полки Николаевской дивизии взбунтовались против аграрной и продовольственной политики большевиков: попыток насадить коллективные хозяйства, массовых реквизиций продовольствия из хозяйств красноармейцев и антирелигиозных мероприятий советской власти. В ходе подавления выступления были убиты политический комиссар армии Гавриил Линдов и несколько сотрудников политотдела. «Насколько сложное было тогда положение в полках, можно судить уже по одному тому, что благороднейший из революционеров, умный и тактичный Линдов, а с ним и целая артель большевиков — пали от руки своих же “красноармейцев”», — писал Фурманов.
Но Чапаев повел себя неожиданно спокойно, он лично представил бойцам и командирам нового начальника дивизии, бывшего офицера военного времени Анатолия Дементьева. В разговоре по прямому проводу он передал Берзину: «Дела в дивизии благополучны. Сейчас еду в Самару. Сегодняшний день с политкомом и товарищем Дементьевым был на фронте, объезжал все полки, где распростился с полками очень хорошо. Расставались со мной солдаты, плакали и кричали ура от радости, что их вождя не забыла центральная власть. При отъезде солдаты кидали вверх меня и вновь избранного начдива товарища Дементьева, который в свою очередь остался очень доволен. Резолюцию везу с собой. Солдаты очень рады, что начинают из темноты выводить на свет темных людей… Затем до свиданья, скоро буду в Самаре».
Начдива сердечно поздравляли и провожали командиры полков, командир бригады Федор Потапов, которого Чапаев предлагал назначить на свое место, многие командиры батальонов и батарей. Прощание было радостным и грустным одновременно. Людям, которые вместе сражались с противником, побеждали, отступали и переживали смерть боевых друзей, предстояло расставание. Впрочем, Чапаев был уверен: «встретимся в Уральске». Чапаев оставил о себе глубокую память. Спустя три месяца прибывший в Александров Гай Дмитрий Фурманов писал о первых впечатлениях: «Здесь по всему округу можно слышать про Чапаева и про его славный отряд. Его просто зовут Чапай. Это слово наводит ужас на белую гвардию. Там, где заслышит она о его приближении, подымается сумятица и паника во вражьем стане. Казаки в ужасе разбегаются, ибо еще не было, кажется, ни одного случая, когда бы Чапай был побит. Личность совершенно легендарная. Действия Чапая отличаются крайней самостоятельностью; он ненавидит всевозможные планы, комбинации, стратегию и прочую военную мудрость. У него только одна стратегия — пламенный могучий удар. Он налетает совершенно внезапно, ударяет прямо в грудь и беспощадно рубит направо и налево. Крестьянское население отзывается о нем с благодарностью».
«Академиев не кончал»
На здании Общевойсковой академии Вооруженных сил России на Девичьем поле, которая объединила несколько прежних военных академий, среди многих мемориальных досок можно обнаружить и упоминание об учебе нашего героя: «Герой Гражданской войны Василий Иванович Чапаев учился в 1918–1919 гг. в Академии им. М. В. Фрунзе». Авторы надписи лишь приблизительно отразили историю: Академия Генерального штаба Красной армии в 1918–1919 годах не могла носить имя Михаила Фрунзе, оно было присвоено после смерти красного полководца — в 1925 году. Кроме того, авторы «продлили» кратковременное пребывание Чапая в стенах академии.
Наш герой оказался в академии неожиданно для себя и испытывал противоречивые чувства. Желание учиться и овладевать основами военной науки сталкивалось, как и у многих других слушателей, со стремлением вернуться на фронт, где продолжались сражения, воевали и гибли боевые товарищи. Однокурсник Чапаева, будущий генерал армии Иван Тюленев вспоминал, что он отправился учиться без желания, по приказу и в порядке партийной дисциплины: «Академия создана по личному указанию Ленина. Так что, если ты не подчиняешься нам, считай, что ты не подчиняешься Ильичу. Вот и делай выводы». Спартанская обстановка в здании охотничьего клуба на Воздвиженке, где разместили слушателей академии, его, бывшего солдата Первой мировой, не удивила. Быт слушателей был организован по тем голодным и холодным временам достаточно сносно. Кирилл Мерецков вспоминал, что они получали ежедневно по два фунта хлеба, приличные порции пшенной каши и два-три раза в неделю — обеды с мясом. Чтобы победить холод в казарме, красные командиры регулярно отправлялись на погрузку и разгрузку дров, откуда каждый приходил с одним-двумя поленьями.
Тюленев сразу заметил Чапаева: «В проходе между кроватями метался щеголеватый военный лет тридцати, с усиками, аккуратно на пробор причесанный. Увидев меня, он остановился и громко, с издевкой, сказал: “Еще одна птичка пожаловала! Что, брат, фронт тебе надоел?” В ответ я только махнул рукой. Мой собеседник вздохнул: “Приказали? Мне тоже приказали. Но черта с два! Уеду! Придумать такую несуразицу! Боевых людей за парту!”».
Но воинская дисциплина оказалась сильнее эмоционального настроя, и слушатели приступили к занятиям. Первый набор красных генштабистов почти полностью состоял из командиров с боевым опытом. Как правило, это были люди, проявившие себя на полях сражений и Первой мировой, и Гражданской. Среди однокурсников Чапаева кроме Тюленева оказалось немало заметных фигур. Слушателями первого набора были будущие маршалы Кирилл Мерецков и Василий Соколовский; погибший в начале Великой Отечественной войны Леонид Петровский и репрессированный в годы Большого террора начальник Разведупра Красной армии Семен Урицкий; будущие герои Гражданской войны Александр Чеверев и Семен Белицкий; известный партийный деятель Евгений Трифонов и будущий начальник Школы московской милиции Ян-Артур Дектер.
При существовавшем тогда порядке поступления в академию отбор заменялся набором, а решающая роль при зачислении принадлежала рекомендациям командования и политических органов РККА. В первом наборе 70 процентов слушателей имели среднее образование, 25 процентов — начальное и лишь 5 процентов — высшее. Снисходительное отношение к образовательному цензу позволило принимать в академию успешно проявивших себя на полях сражений командиров с низким уровнем образования, таких как наш герой, но создавало трудности для учебы, где был необходим солидный фундамент накопленных знаний. «Формально требовалось обладать некоторым общеобразовательным цензом, но на деле это условие не соблюдалось. Главную роль при первом наборе играло наличие рекомендаций двух членов РКП(б), собственного партстажа и опыта военной работы, преимущественно в Красной Армии. В результате в академию попали люди с неодинаковыми знаниями. Кое-кто имел высшее образование, большинство — среднее, а некоторые — только начальное. Естественно, последним учиться было очень трудно», — писал Кирилл Мерецков.
Программа обучения состояла из десятков дисциплин: стратегия, философия войны, общая тактика, тактика отдельных родов войск, военная психология, история военного искусства, история Первой мировой войны, служба Генштаба, военная география, военная администрация, военная топография, основы военно-морского дела, военно-инженерное дело, сведения по технике артиллерийских частей, сведения по технике воздухоплавания и авиации, государственное право, международное право, вопросы современной международной политики, политическая экономия, социология, иностранные языки и многие другие сложные предметы. Их успешное освоение требовало высокого образовательного уровня, таланта и усердия.
Для создания будущей армейской элиты большевики привлекли ведущих военных специалистов, среди которых было немало преподавателей старой академии. Стратегию преподавали Александр Свечин и Александр Незнамов (до революции он приобрел известность благодаря критике высказываний царя и военного министра Владимира Сухомлинова). Тактику артиллерии читал Георгий Теодори и бывший командир 48-го корпуса (тяжелая артиллерия особого назначения) Сергей Шейдеман; Владимир Новицкий — службу Генштаба, известный военный историк Алексей Радус-Зенкович — театры военных действий; начальник военных сообщений Красной армии Николай Сулейман — снабжение и транспорт.
В приказе о зачислении Чеверева и Чепаева (так в документе) от 5 декабря 1918 года было указано, что эти слушатели через два месяца должны сдать экзамены по программе советских пехотных командных курсов. Заметим, что Чевереву, который учился в гимназии, было существенно легче.
В августе 1918 года, после взятия Казани, бóльшая часть преподавателей и слушателей прежней Академии Генштаба перешла на сторону белых. Тогда руководство Красной армии и Советского государства решило создать новую академию «с чистого листа». Планировалось организовать учебное заведение нового типа, где военное и специальное образование по образцу старой академии дополнялось общеобразовательными, политическими и философскими дисциплинами. По замыслу Льва Троцкого и Иоакима Вацетиса, ее выпускники должны были стать военными энциклопедистами, способными не только решать сложнейшие задачи на полях сражений, планировать боевые операции и вести планомерное военное строительство, но и прогнозировать вероятные международные, политические, общественные и экономические вызовы.
Значение, которое придавало партийно-государственное руководство воспитанию новой военной элиты, было подчеркнуто участием Владимира Ленина в открытии академии. «Владимир Ильич говорил о трудностях, переживаемых республикой. О том, что республика позволила себе такую “роскошь”, собрав здесь на учебу в самый ответственный момент боевых командиров, но сделано это потому, что для будущей борьбы ей нужны опытные полководцы, которые хорошо разбирались бы в сложной обстановке гражданской войны, умели бить врага по всем правилам военного искусства», — вспоминал Тюленев. По его мнению, речь Ленина изменила отношение к учебе как к ссылке или опале, слушатели начали напряженно готовиться к занятиям.
Но в воспоминания Тюленева вкралась ошибка: в декабре 1918 года Ленин перед слушателями не выступал, это произошло позднее — 19 апреля 1919 года. В декабре 1918 года перед слушателями выступал председатель ВЦИКа Яков Свердлов. Тем не менее выступление Свердлова повлияло на настроение Чапаева: он, по словам Тюленева, «приутих».
Трудности в учебе из-за низкого уровня образования и требовательности преподавателей заставляли многих слушателей стремиться к возвращению на фронт. Скованные военной и партийной дисциплиной, они продолжали доказывать ненужность их пребывания в стенах академии и невозможность продолжать обучение. Впрочем, Чапаев не сразу решил покинуть стены академии. Вероятно, через две-три недели после начала занятий он почувствовал недостаток общего образования и потому предвидел трудности, с которыми столкнется при сдаче экзаменов по программе обычных пехотных курсов.
Часто встречающаяся версия о пристрастном отношении преподавателей-генералов к слушателям-простолюдинам не вполне обоснованна. Кирилл Мерецков вспоминал: «К нам профессура относилась сначала довольно снисходительно. В 1918/19 учебном году существовали только две оценки на зачетах: “удовлетворительно” и “неудовлетворительно”… Как правило, все получали удовлетворительные оценки». Скорее наоборот: слушателей часто раздражали подчеркнутая аполитичность профессоров и доцентов, их сознательная отстраненность от современных событий. В глазах многих краскомов Гражданской войны эти качества выглядели едва ли не контрреволюцией.
Раздражение части слушателей было вызвано тем, что им недостаточно объяснили цели отправки в академию, а также несоответствием между желаемым и действительным. Красные командиры разных рангов надеялись, что военспецы из числа бывших генералов и полковников дадут им рецепты быстрого разгрома противника в маневренной войне, в условиях плохого вооружения, недостаточности боеприпасов и снаряжения, при быстро меняющихся настроениях бойцов. Они не понимали, что военной науке, даже самой передовой, требуется немало времени для изучения, анализа и осмысления новых явлений и тенденций военного искусства.
Красные командиры слушали не всегда понятные им рассуждения о военной истории, лекции по военной географии и подробнейшие рассказы о тактике артиллерии, начинавшиеся чуть ли не с применения греческих катапульт и византийских метательных машин. «Преподаватели были разными. Одни из них являлись, по-видимому, опытными командирами, но читали лекции плохо… Другие были способными лекторами, но не для данной аудитории, где вместо привычного для них избранного офицерства сидели вчерашние рабочие и крестьяне, многие с весьма слабой общеобразовательной подготовкой. Были, конечно, и те, которые умели устанавливать контакт с аудиторией, освещали вопросы популярно и в то же время научно, поэтому и пользовались всеобщим уважением и любовью у слушателей», — писал Мерецков.
Проблемой нашего героя кроме низкого образовательного уровня и предвзятого отношения к «бывшим» было высокое самомнение, уверенность, отчасти оправданная, что он — человек исключительного военного таланта. Чапаев крайне болезненно реагировал на любое несогласие со своей версией или присущее профессорам ироническое отношение к слушателям, воспринимал свои отношения с преподавателями как едва ли не продолжение Гражданской войны в красном тылу. Иван Тюленев вспоминал, что наш герой вспылил после дискуссии с профессором военной истории и стратегии Александром Свечиным. Замечание преподавателя: «Вероятно, товарищ Чапаев, если бы римской конницей командовали вы, то сегодня мы говорили бы о разгроме Ганнибала римлянами» — Чапаев встретил в штыки: «Мы уже показали таким, как вы, генералам, как надо воевать!»
Евгения Чапаева утверждает, что слушатели академии «каждый раз устраивали Свечину обструкцию». Но однокурсники Чапаева это не подтверждают. Тюленев отмечал, что Свечин безукоризненно знал свой предмет, хорошо учил слушателей. «Это был один из тех военных специалистов, которые сумели трезво оценить обстановку в России и встали на службу той настоящей Родине, за которую воевал народ», — писал генерал. Мерецков называл Свечина «замечательным преподавателем», который произвел на него большое впечатление благодаря эрудиции и оригинальному мышлению.
В другой раз, по расхожей версии, Чапаев сошелся в словесной дуэли с преподавателем военной географии. Поняв, что «плавает» в местонахождении и направлении течения европейских рек, он потребовал от профессора показать, где находится река Солянка, на берегах которой он воевал летом 1918 года с казаками. И был очень доволен, что срезал «генерала», не знавшего важнейшего, по мнению нашего героя, театра военных действий, где он разбил казаков. Немало слушателей, несмотря на большой апломб («если подучусь, смогу и в мировом масштабе»), в силу ограниченного кругозора не вполне осознавали, зачем им нужно знать географию и экономику дальних стран, психологию и военную экономику. Прикладные знания для них были важнее фундаментальных и теоретических. «Нужно, конечно, иметь в виду, что для Чапаева, обладавшего живым практическим умом, но не имевшего достаточной общеобразовательной подготовки, учебный план Академии Генерального штаба того времени был весьма труден», — отмечали авторы публикации в «Военно-историческом журнале».
Впрочем, как писал впоследствии в «Красной звезде» один из профессоров академии Василий Новицкий (брат бывшего генерала Федора Новицкого, начальника штаба и помощника командующего 4-й армией у Михаила Фрунзе, который знал начдива): «Многие склонны были считать, что Чапаев не любил науки и пренебрежительно относился вообще к учению… что он склонен был действовать исключительно по наитию. Это глубоко неверно. Чапаев, как редко кто, отличался необычайной усидчивостью и упорством в деле того, что от него потребуется».
Но если сравнивать Чапаева и Тюленева, который, как и наш герой, имел низшее образование, то получится, что у второго оказалось больше выдержки и усердия для освоения сложной программы. Чапаев же, похоже, окончательно решил, что академия — не для него. 24 декабря 1918 года он пишет члену РВС 4-й армии, своему знакомому Линдову (орфография и пунктуация оригинала сохранены): «Прошу Вас отозвать меня в штаб 4-й армии на какую небудь должность командиром или комиссаром в любой полк, так что преподаванья Академий мне неприносит некакой пользы. Что преподают я ето прошел на прахтеки вы знаете что я нуждаюсь в общеобразовательном цензе который здесь я неполучаю.
И томится понапрасно в стенах я несогласен ето мне кажется тюрмой и прошу еще покорно не морить меня в такой неволи. Я хочу работать а нележать и если вы меня неодзовете я пойду к доктору который меня освободит и я буду лежать без полезно но я хочу работат и помогат Вам. Если вы хотите чтобы я вам помогал я судовольствием буду к вашим услугам». Ответ Линдова был отрицательным: «Указать Чапаеву, что мы не имеем права его отрывать из академии, так как он послан туда по распоряжению председателя Реввоенсовета».
Но Чапаева уже было трудно остановить. В приказе о его отчислении из академии указано, что он «не прибыл из отпуска». Но ни в декабрьских, ни в январских приказах сведений об убытии начдива в отпуск нет. По всей вероятности, руководство академии решило не афишировать факт самовольной отлучки нашего героя, который в условиях военного времени мог быть расценен как дезертирство. Поэтому начальник и комиссар академии предпочли сделать хорошую мину: в мае, когда был издан приказ об отчислении, они уже знали, что Чапаев не скрывался от службы, а отбыл обратно на фронт.
Пребывание Чапаева в академии при внимательном рассмотрении оказалось даже более коротким, чем передавал Дмитрий Фурманов (два месяца). Впрочем, и сам Чапаев, если верить автору романа, говорил, что он «болтался» в Москве. Судя по документам, наш герой находился в доме на Воздвиженке меньше месяца. Краткий срок пребывания в академии показывает, что наш герой не пытался наладить контакт с преподавателями, не стремился получить дополнительные лекции и нагнать отставание в общем образовании. За такое короткое время невозможно было получить даже минимальные знания. В любом случае мемориальная доска в честь Чапаева на здании, в котором он практически не учился, выглядит несколько странно.
Свое пребывание в Москве на Воздвиженке Чапаев воспринимал с раздражением. «В академьях мы не учены… Да мы без академьев… У нас по-мужицки и то выходит… Мы погонов не носили генеральских, да и без них, слава богу, не каждый такой стратех будет…»
Впрочем, по воспоминаниям других близких соратников Чапаева, он понимал значение академического обучения военному искусству. Однажды, по словам Ивана Кутякова, кто-то задал ему вопрос, чему же все-таки он научился в Академии Генерального штаба. Чапаев улыбнулся: «Скажу прямо: топографию усвоил прилично. Я могу, например, из квадратного дюйма десятиверстной карты сделать верстовку и двухверстовку, чего вы, ребята, не сумеете сделать». По свидетельству того же Кутякова, Чапаев не раз утверждал, что «Академия — великое дело», и лично отобрал 10–12 командиров для отправки на учебу.
Поделиться книгой: