Почему никто не пытается что–то
Покуда они раздумывали, все подходящие дома поблизости от церкви поступали в продажу и уходили в чужие руки, а церковные власти ничего не делали. Мой друг и его родные молились о скорейшем разрешении проблемы, и все равно ничего не решалось. И я, и все их друзья молились вместе с ними, писали, звонили – все равно результат нулевой. Мой друг уже провел первую службу в новом храме — это был торжественный момент, но бытовая сторона его жизни оставалась напряженной. И вот, когда уже весь приход молился, чтобы найти выход из положения, наконец–то запруду прорвало, решение было принято. Один из наиболее подходящих для его семьи домов, тот самый, который пастор присмотрел с самого начала, упал в цене — церковные власти приобрели его, семья благополучно переехала, и мой друг приступил к служению.
Но трудно забыть долгие месяцы сплошных разочарований из–за того, что ничего не происходит. Как будто Господь не слышит наши молитвы, не помогает нам прийти к какому–то решению. Все устали от неопределенности, начали раздражаться, гадать, кто и что сделал не так. Разумеется, мир полон подобных сюжетов даже и без счастливого конца, ситуаций, которые не разрешены до сих пор. В общем–то, таков ход истории: мы молимся о мире и справедливости, о всеобщем процветании и гармонии народов — и ничего этого не видим.
В одном я уверен: Бог не играет с нами, не дразнит нас. Но его пути — не наши пути, его урочные сроки не совпадают с нашими. Вот о чем напоминает нам стих 6 этой главы. Сестры его друга взывали к Иисусу о помощи, ситуация была отчаянная, мы в таких случаях звоним в «неотложку» — а Иисус
Что же делал Иисус в это время? Вчитываясь в эту историю, я нахожу только один ответ: он молился. Он боролся с волей Отца. Слова учеников (стих 8) совершенно правильны: иудеи недавно собирались побить Иисуса камнями, ему отнюдь не следовало возвращаться в те места. Вифания — маленький городок в двух милях от Иерусалима, на восточном склоне Елеонской горы. Там до Иисуса без труда могли добраться жители святого города — и кто мог предсказать, чем на этот раз закончится противостояние Иисуса и иудеев?
Важно понять, что рассказ о Лазаре, один из наиболее трогательных библейских сюжетов, рассказывает не только о Лазаре, но и об Иисусе. В начале главы ученики предостерегают Иисуса, просят не возвращаться в Иудею, а завершается глава приговором первосвященника: пусть один человек умрет за народ (стих 50). Когда Иисус в стихах 41–42 благодарит Отца, услышавшего его молитвы, думается, он имеет в виду те молитвы, которые он возносил в два странных безмолвных дня в иорданской пустыне (10:40). Он молился за Лазаря, но также молился о мудрости, которой мог бы руководствоваться в своих планах, в том числе выбирая маршрут. Эти две судьбы, Лазаря и Иисуса, оказались связаны. Воскресение Лазаря станет «последней каплей» — теперь уж власти ни перед чем не остановятся, лишь бы устранить Иисуса (стихи 45–53). С другой стороны, воскресение станет самым мощным знамением в ряду тех чудес, которыми переполнено это Евангелие. Этим знамением, как никаким другим, разъясняется суть жизни и миссии Иисуса, здесь его миссия достигает кульминации.
Вот почему жизненно важно это «время ожидания». Не первый раз Иисус погружается в молитву, стремясь в близости, в союзе с Отцом постичь его волю. Лишь соединившись с волей Отца, он начинает действовать — не так, как просили его Марфа и Мария, но совершая чудо, о каком они не могли и мечтать.
Название «Вифания» буквально означает «дом бедняков». Исторические свидетельства подтверждают справедливость такого названия: здесь, неподалеку от столицы, находилось нечто вроде приюта, где принимали больных и нуждающихся. В этих местах Иисус побывал неоднократно, по–видимому, он чувствовал особую привязанность к этому месту, ведь и сам он постоянно проявлял заботу о людях в нужде и утешал их обещанием Царства, в котором бедные будут пировать, больные исцелятся. В стихе 2 Иоанн отсылает нас к сцене, которую он опишет в следующей главе (12:1–8), когда Мария полила ноги Иисуса дорогими благовониями, что вызвало недовольство у присутствующих: они бы предпочли продать миро и пожертвовать деньги бедным. Экстравагантности не место в приюте.
Но главное в этой истории — как действует Иисус, как его поступки застигают людей врасплох, переворачивая их ожидания. Он не откликнулся, когда сестры Лазаря ждали его, а потом все–таки пошел в Иудею, хотя ученики его отговаривали. Он назвал состояние Лазаря «сном», так что ученики подумали, будто речь идет о самом обыкновенном сне. В стихе 9 он произносит и вовсе уж непонятные, вроде и не идущие к делу слова, мол, в дневное время люди не спотыкаются, а темноте ходить опасно. Что бы это значило?
Вероятно, этим он хотел сказать, что единственный способ идти не спотыкаясь — это идти за ним. Если человек пытается выбирать путь по собственному разумению, он преткнется, ибо идет в темноте, но если держаться Иисуса и смотреть на ситуацию с его точки зрения, то в итоге придешь, куда надо, — пусть сначала дни, месяцы, годы придется провести в недоумении, гадая, отчего же «ничего не происходит».
В конце этого отрывка мы знакомимся с одним из замечательных «второстепенных персонажей» Иоанна. Фома верен, упрям, не слишком быстр умом, но он твердо решил идти туда, куда велит Иисус, не слишком рассуждая — левой–правой. В его словах звучит тяжкое предчувствие: «пойдем и мы умрем вместе с ним». На самом деле ученикам не предстоит умереть с Иисусом, пока еще — нет, но ответ Фомы — самый правильный. Так и в жизни мы многого не понимаем, не сбываются наши планы и мечты, но если мы идем вместе с Иисусом — хотя бы в пасть смерти, — мы идем при свете дня, а когда мы в своей гордыне «пробиваем» собственные планы и честолюбивые устремления, то спотыкаемся.
ИОАНН 11:17–27. Воскресение и жизнь
Когда вы в последний раз вздыхали: «Если б только…»
Если б только он не выскочил перед машиной…
Если б она работала чуточку усерднее и сдала экзамен…
Если б в тот раз мы выбрали другого президента…
Если б в те выходные мы не уехали….
Всякий раз нам мучительно хочется перевести стрелки часов обратно. В некоторых фильмах — например, в сериале «Назад в будущее» — происходит именно это: люди движутся взад–вперед по времени, меняя что–то в судьбе предыдущего поколения, чтобы вызвать необходимые улучшения настоящего или будущего. Конечно, это несбыточная мечта, своего рода ностальгия — не по прошлому, каким оно было в реальности, но по настоящему, каким оно могло бы стать, будь прошлое самую чуточку другим. Если бы оно было другим… Как и всякая ностальгия, чувство это сладостно и горестно — мы прикипаем к какому–то моменту своей жизни, который
Все это звучит в стихе 21, в обращенных к Иисусу словах Марфы: «Если бы ты был здесь». Она знает: если бы Иисус был рядом, он бы исцелил Лазаря. Вероятно, Марфа догадывается, что Иисус задержался на два дня. Вскоре выяснится, что Лазарь уже
Ответ Иисуса и весь разговор Иисуса с Марфой свидетельствуют: «назад в будущее» — не просто фантазия из кинофильма. Вместо того, чтобы всматриваться в горестное прошлое и мечтать о том, что могло бы быть, но чего теперь уже точно не будет, Иисус велит нам обратить взгляд в будущее. И тогда уже, когда Марфа увидела некую надежду в будущем, Иисус просит ее вообразить, что будущее внезапно прорывается в настоящее, здесь и сейчас. Это основная идея раннего христианства, и в этом отрывке мы сталкиваемся с ней столь же отчетливо и ясно, как во всем Новом Завете.
Прежде всего Иисус напоминает Марфе о будущем: «воскреснет брат твой». Марфе знакомо это учение иудаизма. Некоторые евреи, в особенности саддукеи, не признавали грядущего воскресения, но большинство евреев той эпохи верили в воскресение, опираясь на стих Дан 12:3 и другие ветхозаветные тексты. Они перечитывали видение Исайи (65 сл.): новые небеса и новая земля, новый мир Божий, подобный нашему, но гораздо более прекрасный, мир, в котором исчезнут боль, уродство, несчастья. В этом новом мире, думали евреи, все члены народа Божьего, кто жил на земле с древности и до последних дней, обретут новые тела и войдут в жизнь нового творения.
И Марфа верит в воскресение, однако ее сдержанный ответ (стих 24) показывает, что в момент острой скорби эта вера не слишком–то утешает. К чему она не готова, так это к следующим словам Иисуса: будущее наступит уже сейчас. Новое творение, а значит, и воскресение, сдвинулось с конца времен сюда, в середину времен. Иисус не только сошел с небес на землю, как мы повторяем в церкви, он явился из Божьего будущего в настоящее, в путаницу и смятение известного нам мира. «Я воскресение и жизнь», — утверждает он. «Воскресение» — не просто доктрина, и не только явление будущего. Воскресение — это
Он бросает Марфе вызов, требует от нее сменить свое «если б только» на «если Иисус». Без всяких «бы».
Если Иисус тот, в кого она верит…
Если Иисус — Мессия, обещанный пророками, тот, кто должен был прийти в мир…
Если он — сын Божий, тот, в ком присутствует живой Господь….
Если он — воплощенное воскресение, живая и животворящая жизнь.
Здесь сюжет ненадолго прерывается, оставляя читателей в напряжении — Марфа побежала за сестрой. Иоанн умелый рассказчик, и эта отсрочка дана также и для того, чтобы мы успели продумать эти вопросы и сами ответить на них. В подобном сюжете найдется место и для нас.
Марфа — активная, всегда хлопочущая по хозяйству женщина (Лк 10:38–42). Мария — тише, созерцательнее. Скоро мы увидим также реакцию Марии. Марфа выбежала навстречу Иисусу и тут же набросилась на него с просьбами и упреками. Большинство из нас поступает точно так же: ждать мы не можем, нам надо поскорее высказать Иисусу все, что мы думаем о нем и его странных действиях. Если вы поступаете так же, если сейчас ваш разум или сердце полны каким–либо «если б только», вам нетрудно представить себя на месте Марфы. Бегите навстречу Иисусу. Поведайте ему свою проблему. Спросите, почему он не приходил до сих пор, почему допустил, чтобы произошли такие страшные события.
Но будьте готовы к его неожиданным ответам. Никто не может предугадать, каким будет его ответ — он всегда застигает нас врасплох. Но можно угадать «форму» этого ответа: Иисус предъявит вам некую часть Божьего плана, будущее, которое прорвется в ваше настоящее, в смятение и скорбь, и принесет благую весть, надежду, новые возможности.
Ключ ко всему этому — был и есть — вера. Иисус способствует рождению нового мира Божьего, но рождение нового мира не происходит автоматически и не увлекает за собой всех и каждого, добровольно или против воли. Ключ к новому миру — вера: нужно поверить в Иисуса, принять его как Мессию, приходящего в мир — в наш мир, в нашу боль, скорбь и смерть.
ИОАНН 11:28–37. Иисус идет к гробнице
Одно из наиболее заметных культурных различий между народами и верами состоит в том, как мы прощаемся с умершими.
Во многих частях мира люди по–прежнему оплакивают покойников, как оплакивали их во времена Иисуса. К месту погребения или кремации труп сопровождает целая процессия, все плачут, особенно громко и жалобно — женщины. Раздается неистовая и печальная музыка. Скорбь передается от одного плакальщика к другому и охватывает всех, такова человеческая природа: если кто–то окажется среди людей, охваченных глубокой скорбью, этот человек будет плакать вместе со всеми, даже если утрата не затрагивает его самого. (Психологи заметят на это, что каждый из нас носит многие печали в своей душе, и, когда мы оказываемся в обществе людей, имеющих непосредственный повод для скорби, наши давние и тайные печали также выходят на поверхность.)
Представители других культур, в том числе секулярной культуры современного запада, научились обуздывать свои чувства. Мне хорошо запомнился визит к старой даме, потерявшей мужа после сорока с лишним лет супружества. Она была занята: готовилась к похоронам, обзванивала знакомых, перебирала наряды, прикидывая, как ей следует одеться. И на похоронах она была бодра и энергична, подавая пример родным и близким. Затем она пригласила всех на чашку чая и за столом продолжала оживленно беседовать, чтобы не огорчать окружающих и не нагружать их своим горем.
По правде сказать, я не мог избавиться от ощущения, что старый обычай, которому большая часть человечества следует до сих пор, был правильнее. Нет смысла скрывать свою скорбь, преуменьшать ее. Когда Павел говорит, что мы не должны скорбеть, как люди, лишенные надежды (1 Фес 4:13), он не предлагает нам вовсе забыть о скорби, а говорит лишь, что существуют две разновидности скорби: безнадежная и не лишенная надежды. Однако надежда не отменяет скорбь, и горе утраты бывает подчас едва выносимым.
Смотрите: сам Иисус в этом эпизоде плачет (стих 35). Это один из наиболее замечательных моментов во всем евангельском повествовании. Нет ни малейших оснований сомневаться в исторической достоверности этой сцены: никто из ранних христиан, превыше всего чтивших победу Иисуса над смертью, не мог бы
Некоторые из старинных авторов принимали слезы Иисуса как свидетельство его человеческой природы: он — вполне человек, а не божество, притворившееся человеком. Безусловно, так, но не следует ограничивать этим наше исследование. Среди современников Иисуса никто не сомневался в том, что он — реальный человек из плоти и крови, с такими же эмоциями, как и у всех людей.
На всем протяжении своего текста Иоанн пытается поведать нам нечто гораздо более поразительное: Иисус всегда, даже в слезах, не просто человек из плоти и крови, но Слово, ставшее плотью (1:1–14). Слово, которым был создан мир, плачет, как дитя, на могиле своего друга. Только остановившись в чтении и поразмыслив над этой сценой, мы ощутим всю полноту тайны, скрытой в Евангелии от Иоанна. Откажемся от упрощенной схемы «Бога» в наших представлениях и заменим ее подлинной картиной — Слово, Господь, плачет вместе с плачущими. Только так мы постигнем истинный смысл слова «Бог».
Иисус заплакал, когда увидел Марию и ее спутников в слезах. «Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни», говорит пророк (Ис 53:4). Если б эту сцену писали мы или если бы ее выдумали следующие поколения христиан, Иисус ворвался бы на авансцену и объявил бы всем, что плакать не надо, Лазарь не умер, он только уснул (ср. Мк 5:39). Но хотя Иисус, разумеется, знает, что он собирается делать, знает, что свершит через него Отец, в этой сцене отсутствует дешевое трюкачество, нет ощущения, будто явился волшебник с некоей секретной формулой и сейчас покажет всем свое мастерство. Нет — перед нами муж скорбей, знакомый с нашей болью и горем, разделяющий наши страдания, плачущий вместе с нами.
Какую скорбь, скрытую в сердце Иисуса, пробудили слезы Марии и ее спутников? Мы вправе только догадываться. Возможно, он оплакивал не какую–то смерть, наступившую в прошлом, а ту, которая еще предстояла — свою собственную. Очевидцы этой сцены задают, в общем–то, те же вопросы, которые прозвучат во время казни самого Иисуса: неужто человек, совершивший столько чудес, не мог предотвратить собственную смерть? Неужто спасавший многих не умеет спасти самого себя? В этой книге множество намеков, образов, притч. Иисус подсказывает нам ответ: только его смертью будет спасен мир, только когда он разделит общую судьбу человечества. Прямая линия соединяет стих 35–слезы Иисуса — и финал, в котором Иисус разделит не только скорбь, но и судьбу мира.
Но здесь же мы найдем и провозвестие того, что последует за его смертью. «Где вы положили его?» — спрашивает Иисус плакальщиков. Пройдет всего неделя, и Мария Магдалина в свою очередь отправится на поиски: «Унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его». Прислушайтесь к перекличкам между историей Лазаря и историей самого Иисуса, ведь эти совпадения — одна из причин, побудивших Иоанна включить эпизод в свое повествование. (Другие евангелисты не сообщают историю Лазаря, по одной из версий — чтобы не привлекать к воскрешенному неблагожелательное внимание (ср. Ин 12:9–11). По всей вероятности, к тому времени, когда Иоанн взялся за перо, Лазарь был уже вне опасности.)
«Пойди и посмотри», ответили Иисусу, подобно тому, как сам Иисус ответил когда–то на вопрос учеников, желавших знать, где он живет (1:46). Простые слова передают самую суть христианской веры. «Пойди и посмотри», зовем мы Иисуса, и в слезах ведем его туда, где покоятся самые глубинные наши горести и скорби. «Пойди и посмотри», отвечает он нам, и ведет нас через скорбь и страдание в те места, где сам он ныне обитает в свете и любви, во славе воскресения. И еще гостеприимнее зовет он: «Придите, обедайте» (21:12). Новый день занимается, и хотя ночь, которую мы переживаем, бывает порой до ужаса темной, и слезы наши горьки и безутешны, нас ждут радость и свет — совсем скоро.
ИОАНН 11:38–46. Воскрешение Лазаря
В очередной раз по телевидению показывали передачу об окаменевших останках, по–видимому, принадлежащих какой–то древней расе. Эти существа походили на людей, но были выше ростом и заметно отличались от всех известных нам видов обезьян. Археологи вместе с другими учеными собирались подготовить экспедицию в горы Китая, чтобы проверить, не живут ли там и по сей день подобные существа.
Замечательная история, и не менее замечательная перспектива новых открытий. Но больше всего меня поражает, каким образом археологи складывают в единую мозаику свои находки. Вот окаменелость — по–видимому, какая–то часть животного. Вот кость — вероятно, того же самого животного. А вот клок волос или шерсти, прилипший к камню в глубине пещеры. Кому принадлежат эти волосы? Удастся найти им место в общей картинке? Может ли одна загадка прояснить другую?
Мы подошли к одному из наиболее драматических эпизодов всего повествования. В Мк 5, приступив к исцелению дочери Иаира, Иисус для начала выгнал всех из помещения, а потом запретил разглашать чудо. Теперь же он стоит перед огромной толпой и на глазах у множества свидетелей рискует своей репутацией, приказывая Лазарю «идти вон». (Гробница, по обычаю той эпохи, была устроена в пещере, и большой камень преграждал вход.)
И мертвец выходит. Сверхъестественный ужас и всепоглощающая радость соединяются в этот момент как черная грязь с расплавленным золотом. Все, каждая деталь, наполнено смыслом. Если кого–то не трогает мощь этой сцены, не вызывает страха, упования, благодарности, то либо этот человек не умеет читать, либо имеет каменное сердце.
Наверняка поблизости было захоронено много недавно умерших людей, которых Иисус не пытался воскресить. Каждое чудо Иисуса уникально, в нем сохраняется тайна. Словно сфокусированный луч, любовь и всемогущество Божье направляются в одну точку, потому что только отсюда они могут разойтись во все стороны и наполнить собой мир.
И, по правде сказать, воскрешение Лазаря — не самое поразительное, что происходит в этой сцене. Самое поразительное остается невысказанным, и все же образует связь между двумя загадками, которые проясняют друг друга. Так археологи делают свои открытия, совмещая кости ископаемых животных.
Во–первых, мы слышали оставшееся без ответа замечание Марфы. Славная Марфа верна себе, вечно суетится, старается устроить все, как лучше, даже в такой час. «Не надо отодвигать камень» предупреждает она. «Из могилы будет вонять». Ей прекрасно известно, что в жарком климате труп начинает разлагаться уже на третий день. Вот почему большинство обитателей Палестины и окрестных земель хоронило своих мертвецов в самый день смерти.
В повествовании Иоанна Иисус ничего не возражает на слова Марфы, разве что косвенно: он обещает ей, что она узрит славу Божью, если уверует. Он собирается сделать нечто такое, что поможет Марфе уверовать и узреть. И все же практический вопрос остается без ответа: что произошло с телом Лазаря? Убереглось ли оно от разложения?
Второе загадочное высказывание принадлежит самому Иисусу. В тот момент, когда камень откатывают прочь, он не возносит молитву и не просит, чтобы ему дана была сила исцелить Лазаря — он благодарит Отца за то, что Он его услышал. И добавляет несколько неожиданные слова — мол, все это делается для того, чтобы присутствующие поверили в его миссию.
Можем ли мы сложить воедино эти два намека и сделать вывод?
Иоанн не стал упоминать о том, что запаха — когда откатили камень и открыли гробницу — не было. Очевидно, об этом мы должны догадаться сами, и тем поразительнее будет для нас это открытие. И с этого момента, когда из гробницы не донеслось ожидаемой вони, Иисус уже знает наверное, что Лазарь не мертв – или больше не мертв. Его тело не начало разлагаться. Теперь требуется лишь повелительное слово, и Лазарь выйдет из гробницы — незрячий, в погребальных пеленах, с лицом, замотанным платком. С него снимут эти повязки и возвратят его в мир света и жизни. Но мы должны еще понять, как и почему Иисус пришел именно к этому решению.
Мне кажется, вывод может быть только один, и он достаточно удивителен: в те два безмолвных дня на берегах Иордана (11:6) Иисус молился — прежде, чем сообщить даже ученикам о сложившейся ситуации. Он молился, чтобы Лазарь и в смерти был сохранен от тления, чтобы, придя в Вифанию, он застал тело в гробницы целым и нетронутым разложением, чтобы Лазаря можно было вновь призвать к жизни. И когда камень отодвинули от входа и дурного запаха не было, Иисус понял, что его молитва услышана.
Этот ответ, в свою очередь, порождает новые вопросы. Ученики предостерегали Иисуса: возвращаясь в Иудею, он рискует жизнью (11:8). Фома, сумрачно принимая неизбежное, соглашается идти умереть вместе с ним (11:16). Иисус же тем временем молится за дорогого ему друга, молится о том, чтобы его тело сохранилось несколько дней после смерти и погребения, чтобы Лазарь готов был вернуться к жизни. При чтении главы судьба Лазаря и судьба Иисуса предстают как нечто взаимосвязанное. Очевидно, молясь за Лазаря и возвращая его к жизни, Иисус понимал, что сам он идет навстречу смерти, и молился о том, чтобы его действия совпали с отцовской волей.
Разумеется, в этих двух судьбах есть и заметные отличия. Лазарь вернулся к обычной человеческой жизни. Общие законы не были отменены для него, лишь повернуты вспять стрелки часов. Он может снова заболеть, он когда–нибудь снова и окончательно умрет (нашлись желающие ускорить этот момент, как явствует из 12:10). Но Иисус пройдет через смерть к новой жизни. Тайна приоткроется перед нами, когда мы доберемся до двух последних глав Евангелия.
Пока что нам следует приостановиться и задуматься не только над тайной Божьего всемогущества, но и над тайной веры и молитвы Иисуса. Нередко бывает так, что две, три стороны нашей жизни предъявляют нам одну и ту же загадку, и нам нужно сложить их воедино, как складываются намеки в этом тексте, а мы не умеем. Надо помнить, что в этой истории заключены (и не высказаны вслух) ключи к смыслу любой молитвы и веры. Если даже Иисусу требовалось время для молитвы и терпеливого ожидания, то кольми паче нам.
ИОАНН 11:47–57. План Каиафы
Мы лишь недавно прибыли в страну и не знали местных правил, но все же нам показалось, что человек, который нас встретил, ведет машину как–то странно. После перелета клонило в сон, и поначалу мы думали, что странность нам только мерещится, но вскоре отрицать очевидное стало невозможно. Водитель ехал какое–то время по общей дороге, затем резко сворачивал на узкоколейку, делал крюк и возвращался на то самое шоссе, с которого свернул.
Наконец мы набрались храбрости спросить его, в чем дело. К чему эти отвлекающие маневры? Какие у нас проблемы?
— Я так и думал, что вы рано или поздно спросите меня, — огорченно откликнулся водитель. — Не хотелось вас пугать, но дело в том, что мы еще не отъехали достаточно далеко от границы. Террористы нападают на одиночные машины, в особенности после наступления темноты. Вот почему, каждый раз, когда мы приближаемся к месту, где недавно произошло нападение, я предпочитаю объехать его.
Тут все стало ясно. Странное, даже параноидальное с виду поведение оказалось вполне понятным в свете угрозы, о которой мы до того и представления не имели.
Примерно такое же ощущение возникает, когда первосвященники и фарисеи собираются на совет. Впервые — единственный раз во всех четырех Евангелиях — упоминаются римляне, и это упоминание объясняет очень многое, что в тот в день осталось невысказанным вслух.
Римляне — вот на кого приходилось постоянно оглядываться и простым евреям, и их вождям. Примерно за сто лет до рождения Иисуса римляне овладели всеми странами Ближнего Востока. В городах и деревнях Палестины римские солдаты появлялись редко, но в нескольких милях к северу, в Сирии, стояло несколько легионов, и римский правитель Иудеи мог в любой момент призвать их на помощь. Такое уже случалось на памяти жившего тогда поколения: тысячи молодых еврейских повстанцев были распяты, когда в страну вошел карательный отряд римлян. Хотя большинство еврейских вождей мечтало освободиться от власти римлян и жить по собственным национальным обычаям, не завися от приказов из столицы, они предпочитали сохранить ту ограниченную свободу, которую предоставили им римляне, нежели отважиться на восстание, ведь за ним могла последовать национальная катастрофа.
И все они были уверены — если позволить Иисусу продолжать в том же духе, катастрофа разразится. Исцелять слепых (пусть и в субботу) — это еще ничего, но воскрешать мертвецов и к тому же в присутствии множества свидетелей, которые тут же помчались в Иерусалим и поведали о чуде всем знакомым, — нет, это уж слишком. Священники и фарисеи были уверены, что Иисус сознательно собирает приверженцев, готовясь к некоей мессианской акции — скорее всего, к походу на Иерусалим. Если он затеет нечто подобное и римляне прослышат об этом, они вызовут войска, и придет конец тем остаткам национальной и религиозной свободы, за которую цеплялись эти вожди. Возможно, придет конец и народу Израиля.
Конечно, мы видим в этих рассуждениях глубокую иронию, даже парадокс: люди, читавшие Евангелие от Иоанна, давно уже поняли, что в планы Иисуса отнюдь не входит политическая революция. Пастырь, полагающий душу свою за овец, не станет призывать этих овец к оружию, не поведет их в битву. Иисус одержит победу с помощью своей жертвенной любви, а не привычным насилием. Но тревога властей так понятна: довольно уже они пережили революционных событий, и многие движения начинались, как и движение Иисуса, в Галилее. Всем известно, чем кончаются подобные попытки. Да, большинство фарисеев, а может быть, и некоторые священники, рады были бы свергнуть римское господство. И они знали, о чем мечтает их народ.
Оглядываясь назад, мы понимаем и другое: этот страх был оправдан. Прошло менее сорока лет, и в Палестине, после еще нескольких неудачных попыток, началась полномасштабная революция. Римляне пришли, уничтожили Храм, превратили Иерусалим в руины, практически уничтожили еврейский народ.
Сам Иисус, несомненно, старался уберечь овец именно от этих волков. Его отеческое попечение об овцах и готовность защитить их даже ценой собственной жизни странным образом совпадает с циничным предложением Каиафы: пусть один человек умрет, чтобы уцелел народ.
Иоанн усиливает слова Каиафы, подчеркивая, что в тот год Каиафа был первосвященником, то есть его предложение, хотя и было вполне «политическим», а точнее сказать, циничным, все же надо воспринимать как пророчество, и над этим пророчеством последователям Иисуса следовало поразмыслить, истолковать его по–своему. Иисус и в самом деле умрет за народ, он будет казнен так, как римляне обычно казнили мятежников, но умрет он не только за еврейский народ, но (как предсказывал сам Иисус в разговоре о пастыре, 10:16) за гораздо большее человеческое содружество – за всех детей Божьих, во всех краях земли.
Разворачивающаяся на двух уровнях сцена — политики, замышляющие судебное убийство, и евангелист, истолковывающий их слова как пророчество свыше – подводит нас к кульминации: Иоанн издалека и очень постепенно готовил нас к осмыслению смерти Иисуса. В самом начале он сказал нам, что Иисус есть Агнец Божий (1:29, 36). Иисус говорил о своей смерти и воскресении намеками, как о разрушении и восстановлении Храма (2:19–21), и эти слова удивительным образом перекликаются с тем эпизодом, который мы обсуждаем сейчас. Он провозгласил, что Сын Человеческий будет «вознесен», как змей в пустыне (3:14–15), так что всякий, кто уверует в него, получит жизнь вечную. Он обещал отдать свою жизнь за жизнь мира (6:51) и говорил о пастухе, который отдает свою жизнь ради овец (10:15–18).
Одновременно мы видим, как нарастает враждебность по отношению к Иисусу, в особенности среди руководства Иудеи. Они уже несколько раз пытались арестовать его, пытались даже побить его камнями. И теперь эти две линии повествования сходятся: призвание Иисуса, с одной стороны, с другой — тревоги еврейских вождей и их политический расчет. Теперь осталось только дождаться подходящего случая.
И самый правильный момент — Пасха, когда приносят в жертву ягнят в память о том, как Бог даровал Израилю свободу. Иоанн показывает нам, как стремятся паломники в Иерусалим, на празднество, но, описывая этих людей, повторяя вопросы, которые они задавали, он явно призывает и читателя задаться вопросом (как это было в 7:1–13). Иисус удалился в горную область неподалеку от Иерусалима. Ефраим — это был, по–видимому, город в пятнадцати милях от Иерусалима, там Иисус находился в безопасности. Пойдет ли он на праздник? И станет ли его приход тем моментом, когда все намеки и догадки обернуться действием?
ИОАНН 12:1–8. Мария: умащение ног
Лично я терпеть не могу, когда в книге или в кино вечеринка оборачивается конфликтом. Писатели и сценаристы обожают такие штучки: гнев и обиды прорываются на поверхность, члены семьи орут друг на друга, а гости печально созерцают останки неудавшегося ужина. Наверное, для драматурга это самая подходящая ситуация, удобный случай повернуть сюжет, но я при виде таких сцен тянусь к пульту, чтобы переключить телевизор. Общая трапеза придумана для того, чтобы люди порадовались друг другу, приняли и поддержали, а не учинили бессмысленное насилие.
Маленькая сцена, свидетелями которой мы только что стали, тем более драматична, что как раз в этот момент Иисус остро нуждается в понимании и поддержке своих последователей. Мир объединяется против него, но пусть хотя бы друзья держатся вместе и твердо стоят на его стороне! Так ведь нет, и мы чувствуем, как сгущается напряжение.
Самый очевидный конфликт — спор между Иудой и Марией. Но вчитайтесь внимательно в предшествующие строки: «Марфа служила… Мария же, взяв фунт чистого нардового масла…»
Эти сестры — наши давние знакомые. Мы встречались с ними в прошлой главе, встречались в Лука 10. Их портреты у разных евангелистов дополняют друг друга, получается вполне законченное, трехмерное изображение. Мы «знаем» их, как реальных людей из своего окружения. Марфа устроила пир для Иисуса и его спутников (то же самое описано у Луки). Мария не позволяет сестре играть ключевую роль в эпизоде — она выходит на авансцену, причем не просто садится у ног Иисуса (как это описано у Луки), а еще и умащает ему ноги, демонстративно (и довольно вызывающе) отирая их собственными волосами. Для этого ей пришлось лечь на пол, поза совершенно непристойная — все равно как на современной вечеринке женщина подоткнула бы длинную юбку, обнажив бедра. Представьте себе реакцию всех присутствующих: бесстыжая! Что же она пытается сказать этими жестами — Иисусу и гостям? Вероятно, все были растерянны, терялись в догадках. Ведь и так спутники Иисуса жили в постоянном напряжении, особенно после совершенного им чуда и вестей о готовящемся против него заговоре.
Легче всего представить себе реакцию Марфы. Благоразумная сестра, несомненно, сочла, что уж на этот раз Мария превысила меру, однако заговорил об этом Иуда. Другие ученики наблюдали молча, смущенные и экстравагантным поступком Марии, и вспышкой Иуды, и непонятным комментарием Иисуса. Иоанн, словно хирург, вскрывает тайные язвы: Иуда, говорит он, запускал руку в общую казну, так что его заступничество за бедняков нельзя считать искренним.
Но ответ Иисуса выходит за рамки всех этих соображений — и практических, и тайных. Его слова трудно истолковать, вероятно, Иоанн понимал, что эти слова могут показаться бессмыслицей. Но в этой бессмыслице суть дела.
Из слов Иисуса следует, что Мария сберегала драгоценное миро, чтобы умастить его тело после смерти. Иными словами, ее поступок (как и слова Каиафы) выражает больше, нежели она сама знает и понимает. Ее акт любви становится пророчеством: очень скоро Иисус умрет и будет погребен, причем погребен с такой поспешностью, что его тело уже нельзя будет умастить, так совершим же этот обряд прямо сейчас.
Выходит, остатки благовоний не следует продавать для раздачи денег беднякам, но лучше его сохранить для погребения Иисуса, и эта задача более важна, чем даже милостыня и благотворительность (напомним, «Вифания» означает «дом бедняков»). Значит, если бы Мария не умастила ноги Иисуса миром, благовоние все равно пришлось бы сохранить для этой наиболее важной церемонии.
Заявление поразительное, тем более в свете постоянной заботы Иисуса о бедняках, провозглашенных им благословениях Царства, которые предназначены именно бедным. Единственное возможное объяснение — Иисус верил, что его неминуемая смерть станет тем событием, благодаря которому весь мир будет исцелен, в том числе будет исцелена бедность и все сопутствующие ей горести. Мы, живущие по другую сторону его смерти и воскресения, и по–прежнему сталкивающиеся с миром бедности, невыносимой обделенности и всех сопряженных с ней бед, вправе задаться вопросом, всегда ли церковь соблюдает приоритеты, заданные Иисусом.
И все же от столкновения между Марией и Иудой нам не уйти. Подобные сцены прямо–таки взывают к читателю: «А где ты? С кем ты отождествляешь себя?»
Готовы ли мы отождествить себя с забывшей о стыде Марией, которая принесла в дар и поклонение Иисусу все, что имела, пренебрегая и обидой сестры, выполнявшей всю тяжелую работу по дому, и гневом собравшихся в этой комнате мужчин, которые, что называется, не ручаются за себя, когда женщина публично распускает волосы; пренебрегая и насмешками человека, который всему знает цену и ни за чем не признает подлинной ценности?
Или мы на стороне осторожного, хитрого, умеющего сохранить свою репутацию Иуды (таким он был в глазах большинства знакомых): его обязанность — разумно тратить скудные средства спутников, которые не могли рассчитывать на постоянный или сколько–нибудь крупный доход; он должен был удовлетворять их нужды и что–то откладывать в пользу бедных. Иуда регулярно занимался благотворительностью, даже когда он выходит во время Тайной вечери (13:29), ученики предполагают, что он пошел позаботиться о бедняках. Забудьте естественное желание дистанцироваться от Иуды, потому что вы
ИОАНН 12:9–19. Иисус входит в Иерусалим