История о пропавшем ребенке [litres]

Я убеждала ее, что никто не собирается отдавать Нино право выбирать имя ребенку; в те дни меня от одной мысли о нем душила злоба. Под предлогом вечной занятости он исчез из нашей жизни. Но именно в тот день, когда я дала матери это обещание, Нино вдруг заявился к нам вечером. Он улыбался и делал вид, что не замечает моей угрюмости. Поужинал с нами, сам вызвался уложить Деде и Эльзу, шутил с ними и рассказывал им истории, пока они не уснули. У меня от его веселости настроение испортилось еще больше. Вот так, заглянул на ужин, чтобы снова исчезнуть бог знает на сколько. Чего он боится? Что у меня начнутся схватки, когда он здесь, в моей постели? Боится, что придется везти меня в роддом? Или позвонить Элеоноре и сказать: «Прости, но я должен остаться с Эленой: она рожает моего ребенка»?

Девочки уснули, Нино вернулся в гостиную. Он был очень ласков, вставал передо мной на колени, целовал в живот. Почему-то мне вспомнился Мирко: сколько ему уже? Лет двенадцать?

– Ты что-нибудь знаешь о своем сыне? – спросила я Нино без всяких предисловий.

Он меня не понял, подумал, что я говорю о ребенке, которого ношу в животе, и растерянно улыбнулся. Тогда я уточнила вопрос, с удовольствием нарушив данное самой себе обещание не обсуждать с ним дела давно минувших дней.

– Я про ребенка Сильвии, Мирко? Я его видела: как две капли воды похож на тебя. Ты о нем хоть иногда вспоминаешь? Или совсем забыл?

Он нахмурил брови, поднялся с колен и пробормотал:

– Я иногда не знаю, как себя с тобой вести.

– В каком смысле?

– Ты ведь умная женщина, но порой тебя как будто подменяют.

– Кем же? Безрассудной дурой?

Он улыбнулся и махнул рукой, будто отгонял назойливое насекомое.

– Ты слишком много слушаешь Лину.

– При чем тут Лина?

– Она тебя портит: и голову, и сердце.

Эти слова окончательно вывели меня из себя.

– Я сегодня сплю одна, – объявила я.

Он не возражал. Изобразил невинность, смиренно принимающую несправедливость этого мира, и скрылся за дверью.

Два часа спустя, кружа по дому без сна, я почувствовала легкие спазмы, похожие на менструальную боль. Я позвонила Пьетро, зная, что он работает по ночам: «У меня начинаются схватки, приезжай завтра за Деде и Эльзой». Не успела я положить трубку, как по ногам потекла теплая жидкость. Я схватила заблаговременно собранную сумку со всем необходимым, кинулась к соседской двери и не отпускала палец с кнопки звонка, пока мне не открыли. С Антонеллой у нас давно все было оговорено, поэтому даже заспанная она не растерялась.

– Мне пора, девочки на тебе, – сказала я ей.

Вся моя злость и все тревоги разом отступили.

60

22 января 1981 года я в третий раз стала матерью. У меня не осталось особенно болезненных воспоминаний и от первых двух родов, но эти, вне всякого сомнения, были самые легкие: они показались мне скорее освобождением. Акушерка хвалила меня, радовалась, что я не доставила ей никаких хлопот. «Все бы были такие, как ты! Ты просто создана производить на свет детей! – сказала она и прошептала мне на ухо: – Нино ждет за дверью. Это я ему позвонила».

Новость меня обрадовала, но еще больше я радовалась тому, что больше не испытываю никакой злости. Как будто я разрешилась не только от бремени, но и от одолевавшего меня в последние месяцы недовольства. Хорошо снова быть добродушной! Я с нежностью смотрела на только что появившуюся на свет девочку: три килограмма двести граммов, лысенькая, кожа темно-лиловая. Я немного привела себя в порядок и позвала Нино. «Ну, теперь у тебя целых четыре девчонки: если сбежишь от нас, я пойму» – пошутила я, когда он вошел. О нашей ссоре накануне я не вспоминала. Он обнял меня, поцеловал, поклялся, что жить без меня не может, и подарил мне золотую цепочку с подвеской – я была в восторге.

Как только я почувствовала себя лучше, позвонила соседке. Пьетро, как всегда верный чувству долга, уже приехал. Я поговорила с ним; он вместе с девочками собирался навестить меня в клинике. Он передал им трубку, но они были так счастливы приезду отца, что на мои вопросы отвечали односложно и явно торопились закончить разговор. Я попросила бывшего мужа на несколько дней забрать их во Флоренцию. Он был само внимание, и мне очень хотелось поблагодарить его и сказать, что я его люблю. Но под ревнивым взглядом Нино я передумала.

Потом я позвонила родителям. Отец держался холодно: то ли засмущался, то ли по привычке ждал от меня неприятностей, то ли наслушался от братьев, что я сую нос в их дела, хотя к своим их и близко не подпускаю. Мать захотела немедленно увидеть внучку: я еле ее отговорила. Затем я набрала номер Лилы. «У тебя всегда все как по маслу, – сказала она весело, – а я сиди и жди». Желания приехать в клинику она не выразила – наверное, было много работы. Но это ничуть не испортило мне настроения. «Все отлично», – подумала я и заснула.

Я проснулась в полной уверенности, что Нино уже ушел, но он все еще сидел у меня в палате. Он успел побеседовать со своей подругой-врачом и разузнал о процедуре признания отцовства. Судя по всему, его нисколько не заботило, как на это отреагирует Элеонора. Когда я сказала, что хочу назвать дочку в честь матери, он не возражал и даже обрадовался. Едва я оправилась после родов, мы отправились в муниципалитет, чтобы узаконить создание, выбравшееся из моего живота, и зафиксировать, что его зовут Иммаколата Сарраторе.

Нино вел себя образцово. Зато я от волнения запуталась, сначала заявила, что я жена Джованни Сарраторе, потом поправилась и уточнила, что состою в раздельном проживании с Пьетро Айротой; я громоздила имена и фамилии, напустив жуткого туману. Но мероприятие мне все равно очень понравилось: я снова поверила, что стоит набраться немного терпения, и семейная жизнь у меня наладится.

В первые дни после рождения дочери Нино забросил свои бесконечные дела и всячески демонстрировал мне, как много я для него значу. Помрачнел он, лишь когда узнал, что я не хочу крестить ребенка.

– Детей положено крестить.

– Альбертино с Лидией крещеные?

– Конечно.

Несмотря на весь свой показной антиклерикализм, крещение он почему-то считал обязательным. Мы оба пришли в замешательство: я еще со времен учебы в лицее думала, что он неверующий, а он после моей стычки с преподавателем богословия, наоборот, был уверен, что я верующая.

– И все же, – нерешительно сказал он, – детей надо крестить, не важно, веришь ты или нет.

– Какой тогда в этом смысл?

– Дело не в смысле, а в чувствах.

– Позволь уж мне быть последовательной, – сказала я. – Я не крестила ни Деде, ни Эльзу, и Иммаколату тоже крестить не буду – сами решат, когда вырастут, нужно им это или нет.

Он задумался на мгновение и рассмеялся:

– Ладно. Просто я хотел устроить праздник.

– Праздник мы и так устроим.

Я обещала, что организую что-нибудь для его друзей. В первые часы жизни нашей дочери я внимательно наблюдала за ним, ловя у него на лице выражение досады или согласия. Я была счастлива, но в то же время растеряна. Он ли это? Точно ли это тот мужчина, которого я любила? Или это незнакомец, которому я приписывала черты, не имевшие к нему никакого отношения?

61

Никто из родственников и знакомых по кварталу ни разу не навестил нас в клинике. «Может быть, для них тоже надо устроить вечеринку?» – размышляла я, вернувшись домой. Я так старалась отгородиться от своих корней, что до сих пор не приглашала к себе на виа Тассо никого из друзей детства, хотя переехала уже давно. Теперь я жалела об этом. Желание обособиться представлялось мне пережитком самого нестабильного периода моей жизни, признаком моей незрелости. Эта мысль крутилась у меня в голове, когда зазвонил телефон.

– Мы к тебе идем, – услышала я голос Лилы.

– Кто мы?

– Мы с твоей матерью.

На улице было холодно. На вершине Везувия лежал снег. Мне подумалось, что сейчас не лучшее время для похода в гости.

– В такой холод? Мне кажется, ей лучше не выходить из дома.

– Я ей говорила, но она меня не слушает.

– Я на днях собираю гостей в честь рождения дочки. Всех приглашу. Скажи ей, пусть немножко подождет. Скоро увидит свою внучку.

– Хочешь, сама ей скажи?

Я сдалась, но восторга не испытала: в самом деле, что за бесцеремонность! Я только что выписалась из роддома. Кормления, купания и прочее выматывали все силы, да и швы давали о себе знать. К тому же у меня сидел Нино.

Мать лишний раз расстроится – зачем мне это? И еще – я не хотела, чтобы она видела меня рядом с Лилой, пока я не приду в форму. Я намекала Нино, что ему лучше удалиться, но он меня не понял, напротив, обрадовался гостям.

Я побежала в ванную приводить себя в порядок. Вскоре раздался стук в дверь, и я пошла открывать. Мать я не видела десять дней. Контраст между ней и Лилой меня потряс. Лила, все еще совмещавшая в себе две жизни, была такая красивая, полная сил; моя мать – слабая, озябшая – держалась за ее руку, как за спасательный круг в штормовом море: если отпустит, пойдет ко дну. Я подхватила ее, подвела к креслу напротив окна и усадила. «Какой красивый залив!» – прошептала она и уставилась в балконное окно – подозреваю, чтобы не смотреть на Нино. Он истолковал ее слова по-своему и в своей привычной слащавой манере принялся объяснять ей, что означают туманные силуэты между морем и небом: «Смотрите, это Искья, а вон там Капри. Пойдемте, оттуда лучше видно, обопритесь на меня». Лиле он не сказал ни слова, даже не поздоровался.

– Быстро ты восстановилась, – сказала она мне.

– Устала немного, а так все нормально.

– Так и собираешься торчать здесь, наверху? Замучаешься, пока вскарабкаешься.

– Зато красиво.

– Эх.

– Ладно, пойдем покажу малышку.

– Выглядишь отлично! Даже не скажешь, что только что родила, – похвалила она меня, пока мы шли в комнату Иммаколаты. – И какие у тебя потрясающие волосы! Ой, а что это за цепочка?

– Нино подарил.

Я достала девочку из колыбели. Лила наклонилась, уткнулась носом ей в шейку, понюхала и сказала, что учуяла запах еще от дверей.

– Какой запах?

– Талька, молока, детского мыла и новой жизни.

– Тебе нравится?

– Конечно.

– Я думала, она крупнее будет. Учитывая, как я растолстела.

– Посмотрим, какой у меня будет.

Теперь она говорила о ребенке исключительно в мужском роде.

– Красивый и хороший.

Она машинально кивнула, как будто меня не слушала. Зато внимательно рассматривала девочку, трогая указательным пальцем то ее лобик, то ушко.

– Ну, если что, поменяемся, – пошутила она.

Я улыбнулась и понесла показывать дочку матери. Та стояла возле окна, повиснув на руке Нино и глядя на него снизу вверх с симпатией. Она даже улыбалась ему, словно снова чувствовала себя молоденькой девушкой.

– А вот и Иммаколата, – объявила я.

Она посмотрела Нино.

– Прекрасное имя! – с готовностью подтвердил он.

– Неправда, – проворчала мать. – Но вы можете звать ее просто Имма, так современнее.

Она отцепилась от Нино и протянула руки ко мне, прося дать ей подержать внучку. Я передала ей девочку, хотя и побаивалась, что ей не хватит сил не уронить ребенка.

– Мадонна! Какая красавица! – прошептала она. – А тебе нравится? – спросила она у Лилы.

Лила в растерянности смотрела ей под ноги.

– Да, – ответила она, даже не взглянув на ребенка. – Только вам лучше присесть.

Я тоже опустила глаза: из-под черного подола по ногам матери текла кровь.

62

Я инстинктивно выхватила у нее девочку. Мать поняла, что происходит: на лице у нее вспыхнули отвращение и стыд. Нино успел поймать ее за мгновение до того, как она потеряла сознание. «Мама, мама!» – закричала я. Нино легонько постукивал кончиками пальцев по ее щеке. Я растерялась, девочка расплакалась. «Она умирает, – думала я в ужасе. – Дождалась, увидела внучку, а теперь умирает».

– Звони в скорую, – приказала Лила.

Я пошла к телефону, но на полпути остановилась, подумав, что надо отдать ребенка Нино. Он даже не посмотрел в мою сторону и, обращаясь к Лиле, а не ко мне, сказал, что быстрее будет отвезти мать в больницу на машине. Я чувствовала, как сердце бьется прямо у горла. Девочка плакала. Мать пришла в себя и застонала. Сквозь слезы она повторяла, что ноги ее больше не будет в больнице, дергала меня за подол, жаловалась, что один раз ее туда уже упекли, просила не бросать ее умирать в одиночестве, дрожала и твердила, что хочет видеть, как растет внучка.

Вмешался Нино. Решительным тоном, который еще в школьные времена прорезывался у него, если возникали трудности, он произнес: «Поехали», – и взял мать на руки. Она из последних сил отбивалась, он ее успокаивал, говорил, что позаботится о ней. Лила смотрела на меня с сомнением, но я вспомнила, что в больнице работает профессор, который дружит с семьей Элеоноры, и мать надо показать ему. Как хорошо, что Нино здесь – он все устроит. «Оставь девочку мне и поезжай», – предложила Лила. Я кивнула, собираясь передать ей Иммаколату, но руки меня не слушались: я по-прежнему ощущала, что неразрывно связана с дочкой, как будто она все еще находилась у меня в животе. Я не могла ее оставить. Мне надо ее кормить, купать… Но такая же прочная нить привязывала меня и к матери; от страха за нее меня трясло. Что это за кровь? Что она означает?

– Идем! – Нино, теряя терпение, обратился к Лиле: – Быстрее!

– Да, – согласилась я. – Поезжайте вы. Позвоните мне оттуда.

Только когда дверь за ними захлопнулась, я осознала весь ужас происходящего: мою мать везут в больницу Лила с Нино, хотя рядом с ней должна быть я! Меня охватил стыд и ощущение собственной беспомощности. Я села на диван и дала грудь все еще плачущей Иммаколате. Я никак не могла отвести взгляд от лужицы крови на полу. Мысленно я видела, как летит по заиндевевшим дорогам автомобиль: в окне развевается платок – знак того, что дело не терпит отлагательства, не переставая гудит клаксон, а на заднем сиденье бьется в агонии моя мать. На какой машине они поехали? На Лилиной? Кто за рулем – она? Или пустила его? «Успокойся, тебе надо успокоиться», – внушала я себе.

Я уложила малышку в колыбель и решила позвонить Элизе. Рассказывая о случившемся, я скрасила некоторые детали и умолчала об участии Нино, сказала лишь, что доверила Лиле. Сестра разрыдалась, но тут же перешла на крик, начала орать, что я отправила мать не пойми куда с чужим человеком, что надо было вызвать скорую, что я думаю только о себе и о своих удобствах и, если мать умрет, я одна буду в этом виновата. За время разговора она несколько раз окликнула Марчелло – не просто раздраженно, но с командными нотками в голосе, что меня поразило – прежде за ней ничего такого не замечалось. «Что значит не пойми куда? Лила повезла ее в больницу. Что ты несешь?» – возмутилась я. Элиза швырнула трубку.

И все же в чем-то она была права. Я и правда потеряла голову: надо было звонить в скорую. Или хотя бы поехать с ней, оставив ребенка с Лилой. Но я положилась на Нино, на свойственное каждому мужчине желание показать себя самым умелым и опытным. Я сидела у телефона и ждала звонка. Прошел час, полтора, и наконец раздался звонок.

– Ее положили в больницу, – спокойно сказала Лила. – Нино знает всех врачей, они говорят, ситуация под контролем. Так что не волнуйся.

– Она там одна?

– Да, к ней не пускают.

– Она не хочет умирать одна.

– Она не умирает.

– Лила, она напугана, она ведь уже не та, что раньше… Надо что-нибудь сделать!

– Нельзя. В больнице свои правила.

– Про меня она спрашивала?