Частный случай запутанного состояния [СИ]

— Витя передал, — сказала Нина, находившаяся при мне бессменно — ввиду таинственности предприятия никто, кроме нее и Валеры, не был в него посвящен.

Витя стал приезжать ежедневно, с удовлетворением обнаруживая положительные перемены во мне.

— Витя о тебе позаботится. Витя поставит на ноги. Витя не подведет, — приговаривал он, а прощаясь, неизменно вскидывал кулак к виску и заявлял:

— Дробота спасет мир!

Я вначале думал, что доброта. Что он от избытка добрых чувств ко мне так говорит. Потом вспомнил: есть у нас в городе фигурант — Дробота. И кажется, Витя. Промышлял, как и все, рэкетом. А сейчас у него — кинотеатры.

«Зачем я ему в таком качестве?» — с новой тревогой спрашивал я себя.

И Рафика.

Он отвечал:

— Нелокальное взаимодействие — свойство и следствие запутанного состояния, в котором вы с двойником находитесь. Между вами мгновенная, независимая от расстояния связь! Правда, я полагал, что вы и осознавать это будете в реальном времени. А не по пробуждении, как оказалось. Очевидно, что квантовая корреляция осуществляется на бессознательном уровне и не сразу доходит до вас.

— Я тебя совершенно о другом спросил.

— Да я-то откуда знаю, зачем ему твой двойник?

Действительно, мелочь.

В начале своей затеи он полагал, что мне придется одновременно в двух вариантах воспринимать окружающее. То есть быть единовременно и здесь, и там. К счастью для моего рассудка, ничего подобного не происходило. Мы можем сознательно воспринимать только малый спектр окружающего. Даже если дверей восприятия оказалось вдруг вдвое больше. Даже если у вас четыре полушария, вместо двух. И ваше сознание разнесено на многокилометровое расстояние. Конечно, в подсознании в результате квантовой корреляции обе действительности оседали.

Мы существуем в непрерывно-дискретном режиме. Через секунду я становлюсь немного другой. Иногда это даже заметно — наутро. Однако каждое утро к моему «я» добавлялись лишние сутки. И вспоминалось то, чего вроде бы не совершал. Если вы, продрав глаза, припоминаете прожитый день, то я в то время припоминал два. Которые прожил в обоих своих качествах.

Например, проснувшись однажды в камере, я отчетливо вспомнил, как вчера самозабвенно душил потного Витю, он душил меня, мы катались по полу его домашнего спортивного зала, пытаясь убить друг друга. Даже сейчас помню, как наутро шея болела, хотя уже нет той шеи, если можно так выразиться, в живых. А когда, помирившись, мы с ним напились, то хмелела только одна из моих голов. И трещала наутро тоже.

Впрочем, это несколько позже. А пока:

— Есть существа — например, иглокожие — у которых нервная ткань рассредоточена по всему туловищу. Мозги в организме так распределены. Трудно такому существу с намерениями определиться, — говорил Рафик. — Как бы с тобой тоже подобно не произошло. Можешь с места не двинуться, как Буриданов осел, если твои и твоего двойника намерения впадут в бескомпромиссные противоречия. Хотя до сих пор вы в этом плане были вполне автономны. И вели себя как психически независимые.

В клинике я даром времени не терял. Качал мышцы, много ел, привыкал посредством зеркала ко вновь приобретенной, чрезвычайно цыганистой внешности. А однажды, после ежедневного медосмотра, Валера с Ниной проводили меня вниз, усадили в фургон неотложки и захлопнули за мной дверь. Больше я их никогда не видел.

3

— Что, нравится резиденция? — нахваливал Витя свой особняк. — Но это все, брат, пустяки.

— Ты лучше скажи, я-то тебе зачем?

— Так я ж и говорю. Понимаешь, хата там, «мерседес», БМВ — так они у всех реальных пацанов в наличии. Ну, телку с рекламных щитов в личное пользование приберу — так и это не новость. Хочется, знаешь, что-нибудь эксклюзивное. Например, такое, как ты. Чтоб ни у кого не было, а у меня есть. Живем-то ведь раз, так ведь? Тоже, можно сказать, эксклюзивно. Или нет?

Я этот ответ внимательно выслушал, но не поверил ему. Два дня прошло, а хвастаться мной перед друзьями Витёк не спешил. Даже наоборот.

— Давай пока будем держать тебя в тайне. Хорошо? — сказал он. — Валере и его женщине прилично уплачено, будут молчать. Муслюм, пока он в тюрьме, тоже не очень-то раскудахтается, опасаясь, что украдут приоритет. Больше никто не в курсе. Светка не в счет.

Светка была его жена. Ходила неубранная, представляя собой соблазн, и вела себя по отношению к Вите неоправданно высокомерно, считая себя сокровищем, а его добытчиком сих богатств.

— Дура, — считал Витя. — Если ей даже растолковать про твои обстоятельства — не поймет.

— Морда у него подозрительная. Пусть его товарищ майор проверит, — проявляла бдительность Светка. — А то как бы ты сам не вышел дурак.

— Шла б ты в шоп, — отсылал ее Витя. — Купила б себе что-нибудь.

Кроме этих двух любящих друг друга сердец на территории постоянно находился «товарищ майор», отвечающий за безопасность, и пара собак. Если нужно было что-то выполнить по хозяйству, майор звонил проверенным людям — кухарке, садовнику или уборщице, проживающим в ближнем пригороде. Сам он предпочитал держаться в тени, я его видел раз или два, так что даже внешности его не запомнил.

Мне отвели большую комнату на втором этаже — маленьких в этом доме просто не было — с балконом и парой окон.

— Чего он все-таки от меня хочет? Должна же быть в этом деле его корысть.

— Хоть бы дали взглянуть на твоего двойника, — отвечал бескорыстный Рафик. — Ты лучше скажи: никаких вольтов, провалов памяти, изменений личности? Сонливости или наоборот, бессонницы нет?

— Да все вроде в порядке, — отвечал я. — Пока.

— Ну а этот, второй… Верней, первый, — пытал в свою очередь Витя. — У вас с ним что, телепатия? Вы все время на связи, так?

— Не совсем. — И я излагал ему версию о квантовой корреляции и перезагрузке.

— Жаль, что по этому каналу пацанам дурева забросить нельзя, — говорил он. — Но маляву-то можно… Так вот, передай, что Витя их всех помнит, любит, скорбит. Скорбит об их тяжкой участи…

И т. п. Это сколько угодно. Я передавал.

Прошла неделя.

— Может он с моей помощью хочет ограбить банк? — фантазировал я.

— Это вряд ли. В его положении банки уже не грабят, — резонно возражал Рафик. — Свое бы от начинающих бизнесменов уберечь.

— Или кого-нибудь устранить, используя меня как торпеду?

— Ближе к истине. Хотя есть более простые пути — зачем тут двойник? Может, какая-нибудь финансовая махинация? — предлагал свою версию Рафик.

— Слушай! Внедрить меня в клон президента — и….

Впрочем, в каком-то кино это уже было.

— Видел бы ты себя, — говорил Витя. — Лежит, голый и синий. Весь худой, кожа в пупырышках. И никаких признаков жизни. Хотя и признаков смерти тоже нет. Запредельная кома. И так мне жалко тебя, румына, стало, как жалко не было еще никого никогда. Без одежды и без отечества, думаю, обязательно пропадет.

— Почему ты румыном меня назвал?

— А как же. Вас ведь в Румынии изготавливают. В других странах запрещено. Хотя и в Румынии, конечно, запрещено тоже.

Что ж, румын так румын. Гораздо хуже, если мой биологический матьотец, или, если хотите, отцемать — известный бандит. И Витя изготовил меня для того, чтоб им, а вернее мной, своих оппонентов запугивать.

— Там у них вообще беспредел, в Румынии. Фильм смотрел — «Хостел-14»?

Я и предыдущие тринадцать-то не смотрел. Витёк, сам побывавший не в одной мясорубке, «Хостелом» был удручен. Тупая жестокость вызывала в нем недоумение. Нерационально как-то расходуют жесть.

— Нет, зря мы оттуда все танки вывели, — сожалел он. — Надо было оставить хотя бы один.

И переходил к критике кинематографа в целом.

— Одного бы хватило на всех тарантин, которые приезжают туда на натуру. Эти дети кукурузы — сами не храбрецы. Просто их напугать некому. Где им взять героизму? В благополучной Америке? Это надо набраться храбрости, чтобы у нас жить.

— Я думаю, ты ему как прецедент нужен, — сказал Рафик. — Вероятно, наш Витя какую-нибудь аферу готовит с полным своим перевоплощением. Чтобы спрятаться от врагов и правосудия. Избавиться от дактилоскопических и прочих индивидуальных примет. Стряхнуть груз прошлого. А пока наблюдать будет, пройдешь ли ты испытание.

— Считай, что тебе повезло в румына втелешиться. Румыны в нашей стране редкость. Вероятность столкнуться со своим суррогатным родителем равна почти что нулю.

Эту тему Витя по моей настойчивой просьбе открыл. Дело в том, что я заметил за собой одну странность: не мог равнодушно пройти мимо клочка материи или тряпки: непременно совал в карман. Это наводило на мысль, что мой родитель, или лучше сказать: донор — либо вор, либо портной.

— Если хочешь, я выясню. Витя все может. Витя за ценой не постоит. Дробота спасет мир! — выдавал он свою героическую кричалку.

А пока сообщил следующее:

— Они этих болванов на ферме содержат. В состоянии искусственной комы.

— Кто — они?

— Фермеры. Но даже если кого-то из этих гомункулов оживить — не выходят из младенческого состояния. Главным образом потому, что ко всему равнодушны. Любопытства к жизни у них нет. Волевого импульса. Первого всплеска, толчка. Сидят на капельницах. Вернее, лежат. Так что возни с ними немного. Разводить их не так хлопотно, как овец или поросят. Контрабандный ввоз осуществляют цыгане. Заказчики? Ну, мало ли кому и по какой причине надо из жизни уйти. Страховые взносы стали обременительными, полиция наехала или друзья. Идет к цыганам и договаривается. Цыгане — с румынскими овощеводами. Туда — биоматериал от заказчика. Оттуда — клон, соответствующий его биологическому возрасту. Далее этот клон, не выходя из комы, погибает при подобающих статусу заказчика обстоятельствах. Вряд ли вскрытие установит, что в голове у покойного пусто. Зато генетическая экспертиза факт гибели нашего фигуранта полностью подтвердит. Убоину с почестями хоронят. А заказчик тем временем удаляется в пустыню вместе со своими деньжищами. Изменяется до неузнаваемости посредством пластических операций. И чистый, со свежими силами, вновь вступает в борьбу под названием жизнь. — Он привел в качестве версий ряд громких убийств. — Но эти спецболваны — естественно, по спецзаказу. На них особый тариф. А организмы попроще у них на фермах во всякое время в наличии. Они там штабеля наклонировали. Не знают, что с этими болванками дальше делать. Перепроизводство. Так что я тебя за бесценок купил.

— Заказы на сканеры размещают на продвинутых предприятиях, — поведал мне Рафик. — Под видом экспериментального медицинского оборудования. Заводы и не знают, что изготавливают.

— И много уже изготовили?

— Пока один.

— На наши заказы конкурс, — подтвердил Витя. — Недавно два оборонных предприятия передрались. Менеджеры перестреляли друг друга из своих же изделий. Наука — она и в подполье наука. Даже работает где-то подпольный СверхНИИ — по разработке сверхчеловека.

— Где же готовят кадры для этого?

— В Румынии, — пошутил он. — Вру. Сам прикинь, кто, по-твоему, притормозил утечку умов?

— Неужели ты?

— Нет, я не в этом бизнесе. Но хотел бы войти. Как ты думаешь, за тебя небольшой пакетик акций дадут?

— Если моя догадка верна, то тебе хана, — сказал Рафик. — Он просто обязан убить твой оригинал — для чистоты эксперимента. И посмотреть, что будет с двойником после этого. А потом и двойника уберет — как свидетеля. Да и меня, по всей вероятности, тоже.

Стало ясно (но и грустно тотчас), что Рафик, конечно, прав.

За время, проведенное мной у Вити, я окреп и набрал вес. Из кожи на голове стали вырастать курчавые цыганские волосы.

Витя начал вслух задумываться о моей дальнейшей судьбе.

— Что же с тобой делать, румын? В нашей многонациональной, но малофункциональной стране, надо брать на себя какие-то функции. Мне один чинарик документы обещал на тебя выправить. И даже полную родословную расписать — с румынскими господарями, цыганскими конокрадами и всякими кутюрье. Запишу на тебя половину кинотеатров. Ты будешь Карабас, а я Барабас, будем вместе вертеть вертепом. Ну, хочешь, ты будешь Барабас, — предлагал он. — Или охрану кинотеатров на себя возьмешь. После того, как милиция распалась на полицию и ментов, последние перешли на работу к нам. Но этой бывшей милиции свой Мюллер нужен.

— А ты говорил — Карабас.

Однако Светка ни в качестве Карабаса, ни в мундире шефа-геноссе-Мюллера видеть меня не желала. Боялась, что ли, что я часть Витиных денег на себя оттяну?

— Я тебя все равно отсюда сживу, — шипела эта змея. — Я тебя в подвале сгною, если не съедешь.

— Шла б ты в шоп, — сказал я почти что почтительно.

Когда я входил в дом, мне в спину вонзился истошный Светкин фальцет.

— Слышь, Свет! Ты матом так больше не выражайся, ладно? — ласково прокричал ей из бассейна Витя. — И не ходи голая! О-ка?

Светило солнце. Пригревало газон. Хороший день для культурной революции.

— Если ты его не прогонишь, я его сама прогоню!

— Да ты что, совсем прибурела, сука? Если ты главная, тогда я — кто? — доносились до меня враждующие супружеские голоса.

Витя стал ежедневно и надолго отлучаться. Иногда на сутки и более. Меня же предупредил:

— К Светке моей не суйся. У нее уже я есть. Это родину можно скопом любить, а не Светку. Хотя, — развивал он далее, — даже родина не может принадлежать всем, а только наиболее любящим. Вообще, люди делятся на тех, кому удается любить родину, и тех, которым в этом отношении не повезло.

Он перечислил ряд счастливчиков (первых любовников), заключив:

— Свальня, прикинь?

Про себя он полагал, несмотря на дивиденды от кинобизнеса, что родину он любит пока еще недостаточно горячо.