Помоги проекту - поделись книгой:
Фотоглас № 41
Фотоглас / События и мнения
Фото: ИТАР-ТАСС
Теги: новости , фото
В Эрмитаже открылась выставка «Кочергин. Избранное», посвящённая выдающемуся театральному художнику, сценографу, литератору, лауреату премии «Национальный бестселлер» Эдуарду Кочергину. Почти полвека он служит в прославленном Большом драматическом театре им. Г.А. Товстоногова и выпустил с Георгием Александровичем более 30 спектаклей, среди которых «Дядя Ваня», «История лошади», «На дне». Посетители могут увидеть эскизы, фотографии и макеты этих и других работ.
Создатель русской Атлантиды
Создатель русской Атлантиды
Литература / Литература / Эпоха
Василий Белов, 1977 г.
Фото: Риа Новости
Теги: Василий Белов , память , литература
Вопреки мнению критиков
Народный артист России Николай Бурляев рассказывает о работе над фильмом по роману Василия Белова «Всё впереди».
Моя первая встреча с Василием Ивановичем Беловым состоялась в 1986 году, когда я закончил съёмки «Лермонтова», а он опубликовал в «Нашем современнике» роман «Всё впереди». Либеральная пресса распинала параллельно и фильм, и роман. Это послужило нашему сближению. Василий Иванович посетил премьерный показ «Лермонтова» в Вологде и высказал мне много тёплых слов.
Вскоре мы встретились в Москве в доме оператора А. Заболоцкого с Василием Беловым и Виктором Астафьевым и вчетвером двинулись в Великий Новгород на Славянский форум искусств. Спускаясь по лестнице в доме Заболоцкого, я оглянулся на ковыляющих классиков и заметил:
– Сила едет в Новгород…
– Несметная, – подхватил Виктор Петрович Астафьев.
– Врагу не устоять, – засмеялся Василий Иванович.
В купе ехали вчетвером, а в соседних – В. Распутин, Ю. Бондарев, С. Бондарчук, лучшие писатели, певцы и артисты России.
В поезде узнал, что киностудия «Беларусьфильм» купила право постановки «Всё впереди», а ставить никто не решается. Я изъявил желание взяться за работу. Василий Иванович и худрук объединения Виктор Туров одобрили мою кандидатуру.
Работая над сценарным вариантом, пришлось многое переосмыслить в романе для экранного воплощения. В результате сценарий получился по мотивам первоосновы Василия Белова. Зная, как некоторые авторы болезненно относятся к прикосновению чужих рук к их детищу, я с трепетом ожидал гнева Василия Ивановича. Но к великому удивлению, получил его одобрение. Это был первый великодушный поступок писателя Василия Белова. Второй, столь же великодушный, произошёл в конце работы над фильмом.
В моей практике не было более сложной картины. Сложной в смысле «человеческого фактора». Казалось бы, всё должно спориться, ведь в группе собрались единомышленники, любящие автора и его роман, понимающие меру ответственности за результат, желающие создать достойное произведение. Но, быть может, именно поэтому в группе создалась напряжённая обстановка. Кое-кто из группы стремился к отстранению меня от постановки фильма. Конфликт мог разрешить только сам Василий Иванович. Его пригласили в Минск, снабдив негативной информацией в адрес режиссёра, заваливающего проект. После просмотра все поднялись в кабинет В. Турова и начали по кругу высказываться. Звучало, что роман и сценарий были хорошими, а киноматериал – нет. Круг должен был замкнуться на авторе.
– А фильм-то получается, – произнёс Василий Иванович.
Потом фильм «Всё впереди» был утаён в нашем кинопрокате, будто его и не было. Возможно, потому, что не могли простить русофобы дерзости жителя вологодской глубинки, посмевшего написать о духовных недугах главного мегаполиса страны, искушаемого страстями, разъедаемого безверием, одолеваемого силами тьмы. Некоторых бесило и то, что Василий Белов вывел вполне обаятельный, но не вполне положительный образ Миши Бриша. Шептали: «О евреях надо или хорошо или никак…» Почему такая несправедливость? Ведь в любом народе есть положительные и отрицательные типы. Помню, как смеялся Василий Иванович, когда исполнитель роли Миши Бриша, замечательный русский актёр Аристарх Ливанов, рассказывал смешной случай, произошедший с ним во время съёмок фильма.
– Иду по «Мосфильму», – рассказывал артист, – а навстречу мой друг, Валя Гафт. Поздоровались, Валя спрашивает: Арик, это правда, что сейчас играешь роль еврея? А я ему отвечаю: ну ты же играешь русских дворян!..
Оба артиста, обладающие чувством юмора, весело рассмеялись.
Сегодня, вспоминая дорогого для меня человека Василия Ивановича Белова, я вижу его в двух образах: первый – эдакий старичок-лесовичок, вологодский домовой, с детской картавостью и лукавинкой в очах; второй – выдающийся русский литератор, писатель с огромной светлой душой, преданный патриот Отчизны, вбирающий в себя всю свою любимую Родину. Русская литература богата великими писателями. О многих можно говорить, кто и что у кого заимствовал, кто из кого произрастал. Только Василию Белову нет аналогов. Белов – это Белов. Ни на кого не похожий, неповторимый.
Все мы помним, как либеральная, эстетствующая литературная критика презрительно называла Белова, Астафьева, Распутина, Шукшина – «деревенщиками». И где эти «критики» теперь? Превратились в прах, развеялись русскими ветрами. А по драгоценной прозе наших великих «деревенщиков» грядущие поколения будут познавать тайну Русского характера, Русской души, словно это загадочная Атлантида, словно Матёра, погрузившаяся в глубины мировой истории.
Наша радость, наша боль
Наша радость, наша боль
Литература / Литература / Эпоха
Ганичев Валерий
Фото: РИА Новости
Теги: Василий Белов , память литература
Валерий Ганичев – о том, чем жил и чему служил Василий Белов
Перечитывая книги Василия Ивановича Белова, всякий раз чувствую, как он своим могучим духом побивал легионы врагов России, русского человека, русской земли!
Вся его жизнь – сопротивление враждебному духу!
Василий Иванович никогда не шёл в ногу с духом времени. Напротив, являясь плотью от плоти русского крестьянства, он вставал поперёк всем противным ветрам безвременья. Это было и в советский период нашей истории, и в столь же трагический век нынешний, чему свидетельство его книги «Плотницкие рассказы», «Лад», «Кануны», «Всё впереди»...
Будучи уже признанным, имея властные полномочия депутата Верховного Совета СССР, Василий Иванович открыто, без оглядки на ранги, обвинял руководство страны в измене и предательстве интересов народа. В 1993 году он вместе с коллегами-писателями восстал против ельцинского вооружённого переворота…
В последний период земной жизни Василия Ивановича, когда его одолевали физические немощи, он оставался в силе духа, находил себя в новом для него направлении изобразительного творчества.
На протяжении всей жизни Белов дружил с лучшими писателями ХХ века, служившими своим словом не имени своему, а имени своего народа…
Достаточно вспомнить его стихотворение «Россия»:
Она меня не приласкала,
а обняла с железной хваткой,
жалеть и нянчиться не стала,
в борьбу втянула без остатка.
Борьба! Какое, скажут, слово-то, –
давно оскомину набило,
но в мире, надвое расколотом,
меня оно всегда будило.
Будило утром, днём и вечером
от сна, от голубого детства.
Борьба! И больше делать нечего
и никуда уже не деться.
А мир, велик, суров и радостен,
моей Отчизной огорошен,
всё меньше в жизни дряхлой гадости,
всё больше свежести хорошей!
Но если я уйду из боя
для тишины и для бессилья,
ты не бери меня с собою,
ты прокляни меня, Россия!
Любовь к России, русской земле, к родной Тимонихе – это то главное, чем жил и чему служил Василий Иванович.
И с завершением земной ходьбы по русскому полю жизни не завершилось стояние Василия Белова за человека-труженика, не перестала его чуткая душа принимать всех, кто обращается к нему через его книги, через его сосредоточенный взгляд и былинное героическое лицо...
Василий Белов – это наша русская слава и радость, наша русская боль!
Вышедший из крестьянского космоса
Вышедший из крестьянского космоса
Литература / Литература / Эпоха
Федякин Сергей
Е. Евтушенко и В. Белов, 1977 г.
Фото: РИА Новости
Теги: Василий Белов , память , литература
Василий Белов, несомненно, наследник великой русской культуры
«…Возможно, на этот раз тебе дадут и по башке. Вещь-то ведь уж больно страшная». – Это из напутствия Федора Абрамова, когда он прочитал «Привычное дело». Автору повести 33 года, т.е. «возраст Иисуса Христа». Возраст знаковый. Произведение – тоже. «Вещь-то ведь уж больно страшная»... – Возможно и поэтому не самый известный в те времена журнал «Север», где появилась повесть Белова, расхватывали в библиотеках: читатель хотел «правды жизни». Но проза Белова проявила не только эту правду.
То, что с конца 1950-х в русскую литературу пошли писатели из деревни, можно попытаться объяснить особенностями трудного послевоенного времени. Но как объяснить восторг чуткого к слову композитора Свиридова? «…Так сердцу дорого, что есть подлинная, истинно русская, народная литература в настоящем смысле этого слова». Немаловажна и другая, рядом брошенная фраза: «…Это совсем не «деревенщики». Это очень образованные, тонкие, высокоинтеллигентные, талантливые как на подбор – люди. Читал – часто плачу, до того хорошо».
1960-е – уже не первый приход «сельских жителей» в литературу. Начало века знало предшественников: Сергей Есенин, Николай Клюев, Сергей Клычков… (Петр Орешин, Александр Ширяевец, Алексей Ганин… – список можно продолжить). Да, тогда это большею частью – поэты. И всё же…
Белов тоже начинал как поэт. Это удивляет, если не вслушиваться в его прозу. «Бобришный угор», «На ростанном холме» – тоже лирика, хоть и в прозе. И в «Привычном деле» она звучит – то тихо и радостно («Ему было хорошо, этому шестинедельному человеку»), то надсадно и безотрадно («И никто не видел, как горе пластало его на похолодевшей, не обросшей травой земле, – никто этого не видел»).
Но поэт Клычков писал и особую, редкую прозу: «Сахарный немец», «Чертухинский балакирь», «Князь мира»… «...Эх, рассказывать, так уж рассказывать... Простояли мы так, почитай, два года в этой самой Хинляндии, подушки на задней части отрастили – пили, ели, никому за хлеб-соль спасибочка не говорили и хозяину в пояс не кланялись...»
Стоит только открыть первую страницу «Привычного дела», чтобы уловить нечто родственное («Парме-ен? Это где у меня Парменко-то?»). А уж если дойти до «Бухтин вологодских»…«Да, чего я тебе не рассказывал-то… Вишь, при ней-то не посмел, а после забыл. Теперь ушла, проходит до паужны. Вот слушай, как я ей, Вирьке-то, косые глаза выправил. А чево? Не веришь – не верь, дело твое, хозяйское».
То, что Белов, как и вся плеяда писателей, которую Свиридов назвал «народной литературой в настоящем смысле этого слова», идёт от русской классики XIX века, современники замечали. Но лишь один, – Вадим Кожинов, – заметил и другую, неожиданную черту этой прозы. Диалектные словечки – не редкость в классическом XIX веке, если воссоздаётся речь героев. Язык автора – дело иное. Он не выходит за рамки «литературных границ». Писатели 1960-х, – те, что из деревни, – не побоялись ввести диалектные краски и в авторскую речь.
Наблюдение Кожинова может показаться только лишь любопытным, если не отступить в 1920-е. Тогда ломался привычный русский язык. Тогда вспоминали времена иных социальных и языковых потрясений. Тогда в эмиграции сумели заметить важную черту русской литературы: язык национальный так и не победил до конца язык народный, поскольку явились писатели, заговорившие «непричесанным языком»: Лесков, Розанов, Ремизов, Шмелев… Когда Клычков создавал своего «Балакиря», он был необычайно своеобразен, но далеко не одинок. И если оставить в стороне сказ «мещанский», как у Зощенко, или необыкновенно напевный и стилизованный, с «тюркизмами», как в «Туатамуре» Леонова, – если сосредоточиться на сказе вполне народном, – за Шмелёвым и Ремизовым пойдут имена из тех, которых позже почувствуют писателями насущно необходимыми: Павел Бажов, Степан Писахов, Борис Шергин.
«Ходил Шиш, сапоги топтал, версты мерял. Надоело по деревням шляться. В город справил. Чья слава лежит, а Шишова вперёд бежит. Где Шиш, там народу табун». Шергинский звук настолько же отстоит от беловского, насколько Архангельск отстоит от Вологды. Расстояние от беловского «бухтенья» до клычковского «балаканья» – путь от Вологды до Талдома. Везде своя особица, но везде – речь народная.
В конце 1920-х Петр Михайлович Бицилли (филолог, историк, культуролог) сокрушался: два литературных языка в России – это не только счастье для культуры, но и беда для государства (не смогли ужиться нация и народ, столица и провинция, как, впрочем, и многие иные «противоположности» имперской жизни, от чего сокрушилась и сама империя). После 1960-х, – то есть уже после нескольких катастроф русской истории, – композитор Свиридов, вслушиваясь в речь писателей, сплавивших воедино две языковые стихии, вздыхает с умиротворением: «Так сердцу дорого»…
Писатели, вышедшие из крестьянского космоса, были последним оплотом живого слова. Это предвидел другой русский скиталец, автор знаменитых «Образов Италии». Павел Муратов предрекал: гибель культуры в техническом мире – неизбежность. Художество вытеснит антикультура. И всё же чувствовал: до той минуты, когда механический мир поглотит всё живое, из российских глубин явится «народный человек». Он станет и наследником великой русской культуры, и последним её носителем.
Мы можем теперь вспоминать эти имена: Абрамов, Астафьев, Шукшин, Распутин… Вряд ли уместно спорить, кто из них «самый-самый». Но именно скромный, мягкий Белов оказался в самом центре явления. Не потому, что знаменитая его повесть стала почти нарицательной, когда критики завели скучноватые споры о «деревенской прозе». Но потому, что крестьянский космос именно он явил в его многообразии. Именно в его прозе соединились живой говорок и напевный плач, лирический вздох и затейные небывальщины. Именно он написал «Лад», этот путеводитель по народному русскому космосу, как бы «приземляя» то, что некогда пережил в «Ключах Марии» Сергей Есенин. Именно он навязчивую для многих идею эпопеи повернул в русло «хроники», и поэтому его «Кануны», «Год великого перелома» и «Час шестый» уместнее сравнивать не с «Войной и миром» (сюда устремились почти все советские эпопейщики послевоенных лет), но с летописью, «Повестью временных лет», с той особой литературой, где автор не претендует «руководить миром», но лишь даёт отчёт перед Высшим Оком о делах земных.
Поделиться книгой: