Попутчик, москвич и водитель

Рисуя в голове мрачные картинки, незаметно вернулся к истоку нашей задушевной беседы и мысленно улыбнулся тому, как легкомысленно поступил, махая руками, куда попало. По какой то причине этот взмах прокручивался в голове раз за разом, как будто в нём заключалось что то важное, что то такое, чего лежит на поверхности, но до чего я так и не могу додуматься. Чтобы отбиться от прилипшего изображения пришлось заставить себя всё забыть и стараться, как можно быстрее, уснуть. Сильно стараться не понадобилось, представил, как завтра буду таскать опостылевшую соль, от которой всё тело уже чешется, так сразу зевота и напала, а от неё до глубокого сна у меня расстояние не большое.

Последующие несколько дней слились в один, длинный, солнечный, праздничный и очень информативно насыщенный. Всё это время мой товарищ рассказывал о себе, своих родителях и братьях, дальних и близких родственниках, своих переживаниях о них и о своей дальнейшей судьбе, и самое главное о месте, где прошло его детство и юные годы. Больше всего меня интересовало именно это, то самое место, названное им, ни много не мало, городом. Хотя про родственников тоже было интересно послушать, ну хотя бы для того чтобы понимать все ли простые люди здесь такие же, как и мы, униженные и оскорблённые. Что касается родины, то находилась она у моего дорогого друга не очень близко, по его понятиям о расстояниях, но была очень красивой со множеством домов, что меня очень сильно удивило, с огромным количеством людей, проживающих в них и развитыми отношениями между ними. Он так и сказал: «С развитыми отношениями», и это его выражение меня основательно напрягло. Ну откуда этот, годами нестриженый парень, бегающий без штанов, с примитивным орудием для переноса тяжестей, знает про такое. Мне ничего не оставалось делать, как попытаться наводящими вопросами узнать об этом городе, его людях и главное о времени в котором он находится, и развивается.

— Послушай, Драп — начал я из далека, — а вот этот город ваш, давно построен?

— Давно — простодушно ответил он. — Так давно, что мне даже толком неизвестно, когда. Нет, сначала он совсем не был городом и потом, когда в нём поселились мои предки, тоже не считался таковым. Городом его назвали, после того, как время пришло.

Любитель поговорить ещё долго извращался, так толком ничего и не сказав. Пришлось зайти, с другой стороны.

— Интересно рассказываешь — похвалил я кучерявого говоруна. — Вот смотрю я на тебя и не могу понять, сколько тебе лет? Говоришь вроде, как умудрённый опытом человек, а на вид молодой парень. Ты в каком году родился?

— Так, подожди ка. Сколько лет спрашиваешь? — задумался Драп. — Если моему младшему брату было пятнадцать, когда меня на каторгу отправили, а я старше его на восемь, тогда мне сейчас?

— Ты сказал на каторгу? — прервал я его, обратив внимание на новое слово в обиходе напарника.

— Ну да на каторгу. А ты чего считаешь, что у нас здесь совсем на неё не похоже?

— Почему же не похоже, очень даже похоже — не стал я оспаривать очевидное.

— Тогда не перебивай, каторга и должна быть похожа сама на себя. А на что же ей ещё быть похожей? Так, значит ты спрашиваешь сколько мне лет? Сейчас я тебе отвечу, сколько.

Парень задумался и остановился, не обращая внимания на то, что расстояние между нами и основной группой всё увеличивается, и увеличивается, а охраны так и вовсе уже не видно, она ушла за очередной поворот, над чем то весело смеясь.

— Мне двадцать пять! — радостно выкрикнул напарник. — Моему старшему брату сейчас тридцать, а он на пять лет старше меня. Стало быть, родился я в триста сорок восьмом году. Точно в сорок восьмом, сейчас же семьдесят третий!

— Триста семьдесят третий?! — переспросил я, окончательно раздавленный действительностью.

Драп что то радостно говорил, но я его уже не слушал. Меня, как будто молотком ударили по голове. Триста семьдесят третий год — это же настоящий ужас! Я несколько раз проговорил про себя эти страшные цифры, стараясь проникнуть в их глубину, но от понимания того, куда меня занесло стало ещё противнее.

— Чего застыл? — спросил Драп, сопроводив свой вопрос ещё какими то словами. — Пошли давай. Посмотри, как отстали, нет уже никого рядом.

Дорога действительно была абсолютно пустая и это обстоятельство подействовало на меня, вкупе с услышанным от напарника, словно выстрел из пистолета на марафонца, стоящего на старте.

— И чего я ещё стою тут, как истукан и слушаю этого древнего человека? — спросил я себя и сразу ответил: — Надо бежать от них всех, как можно быстрее, прямо сейчас! Другого такого случая может больше и не представиться! Идите вы со своим триста семьдесят третьим годом, куда подальше!

Я резко дёрнул корзину на себя. Стоявший в пол оборота ко мне носильщик, не ожидавший с моей стороны такого неуважения к нему и к нашему общему инвентарю, не смог удержать поручни в своих натруженных руках, и выпустил отполированные деревяшки из них.

— Ты чего, Молчун? Зачем так делаешь? Мне же… — начал он возмущаться.

— Беги! — крикнул я ему, оборвав парня на полуслове.

Пока он соображал, чего ему предлагают, корзина уже оказалась на моих плечах и я вместе с ней нырнул в густые, придорожные кусты, с трудом продираясь сквозь них.

— Бежать! Как можно дольше и, как можно дальше, от этого кошмара! — бешено стучало в моей ошалевшей голове.

Я так и делал, продолжая тащить на себе давно ставшие бесполезными носилки, от которых надо было избавиться уже в самом начале побега. Не обращая никакого внимания на ободранные руки, на лицо, исхлёстанное в кровь безжалостными ветками, наматывал босыми, натруженными ногами метр за метром, словно пытаясь вырваться из плена этого далёкого, чужого и жуткого времени.

Глава 5

В моей жизни достаточно много поступков, которые были совершены, что называется по наитию. Совершал я их походя и почти всегда спонтанно, но вот в чём странность, ни один из таких поступков не приносил мне вреда, каким бы сумасбродным не казался первоначально. Оглядываясь назад, так сказать, окунаясь в глубину прожитых лет, обнаруживал там иногда такие выходки со своей стороны, о которых, по прошествии некоторого времени, даже не мог бы и помышлять. Но, в тоже самое время, не соверши я их и моя судьба повернула бы совсем в другую сторону и, как мне кажется, совсем не в ту, где обитает госпожа Удача, несбыточная мечта для очень многих.

Вот и сейчас я не понятно с чего взял, да и мотанул со своей поклажей не туда, куда должен был бы бежать нормальный человек, а совсем в обратном направлении. Мой напарник, если судить по тому, что рядом его не наблюдается, побежал туда, куда надо, отчего же тогда я продолжаю наворачивать метр за метром в сторону моря, которое вскоре превратится в тупик, в брод же его не перейдёшь.

Остановился. Дошло что ли до меня, какую ошибку совершил? Сбросил с плеч корзину, закусил нижнюю губу, пожевал её в раздумье, выдохнул и с новыми силами, но с прежней же скоростью тронулся в том же направлении. Умом понимаю, что давно надо было бы повернуть обратно, а ноги так и продолжают нести к воде, вот же наваждение какое.

На моё счастье водная гладь до самого вечера простояла почти без волнения. Это спокойствие сил природы передалось и мне. Я пролежал до сумерек, под ветвистым кустиком, опустившим свои лохматые ветви прямо в морскую пучину, словно полу затонувшее бревно. К концу моего лежания в солёной воде, если сильно не присматриваться, меня и в самом деле можно было принять за обыкновенную корягу. Кожа на всём теле покрылась мелкими, но глубокими морщинами, пальцы на руках выглядели, как кожаные перчатки после десятилетней носки, а лицо, подвергшееся ещё и воздействию солнечных лучей, наверняка можно было принять за основание корневища. Одно радовало в моём состоянии, отмылся за все дни сразу и, если даже на моём организме, случайно, поселились вредные паразиты, во время проживания в антисанитарных условиях, им точно пришёл полный кирдык, в этом можно быть уверенным даже без сдачи анализов.

Лежачее положение, вялое покачивание на почти не заметной волне, щебетание птиц, всё это способствовало умственной деятельности. Занялся ей не сразу, а лишь после того, как перестал дёргаться от каждого шороха, доносившегося со стороны берега, закончил пересчитывать листья на близ растущих ветках и бросил изучать структуру морского песка, поднятого мной на поверхность. Поразмыслить было о чём, а как не задуматься о жизни, когда наконец то узнал о времени в котором нахожусь. Но не на это я потратил большую часть своего, начавшего превращаться в желе, серого вещества, как бы странно это не выглядело. Сейчас меня больше терзало совсем другое. С периодичностью синусоиды ко мне возвращался вопрос, казалось бы, лежащий на поверхности и не требующий моего особого внимания. Время шло, а я так и не смог себе толком объяснить, зачем убежал из солеварни именно сегодня? Нет, вариаций на тему: «Долой рабство» или «Свободу попугаям», было предостаточно. Я не мог себе внятно растолковать другого. Какого чёрта убежал от надоевших до смерти порядков в тот момент, когда только начал познавать местную действительность? С помощью моего товарища по несчастью, мог же досконально разобраться со всем, что здесь происходит, выработать стратегию своего дальнейшего поведения, подготовиться в конце концов к побегу, хотя бы продуктами на день, два запастись и только после этого совершить его. А сейчас что? Даже если меня не поймают, чего делать дальше? Нет, понятно, что надо возвращаться к джинсам и пакетам, а потом пробираться обратно к Степану, где бы он ни был. Не ясно другое, чем заниматься после незабываемой встречи приятелей-неудачников? Вот совсем не понятно.

Интересно, как он там? Жив ли ещё или не дай бог… Нет, об этом лучше даже и не думать. Остаться одному, в триста семьдесят третьем году, среди этих недоразвитых монстров, только и умеющих, что таскать, копать, ловить и жрать чавкая, словно свинья? Случись такое, можно и умом тронуться. Стать одиночкой, о которых чего то там Драп заикался? На такое я не способен. С моим умением заболтать покупателя чуть ли не до смерти, лишь бы всучить ему совсем ненужную вещь, с достаточно уживчивым и компанейским характером, да в конце концов с теми знаниями, что имеются в моём багаже, которые непременно захочется на кого нибудь здесь выплеснуть, это просто невозможно. Да и слово это, «одиночка», какое то ледяное, жёсткое, если не сказать мёртвое, применять к себе, мне бы совсем не хотелось. Ё моё, сказал бы кто нибудь, что со мной случиться такой казус, ещё полтора месяца назад, в морду бы дал не задумываясь. Триста семьдесят третий год! Это же надо. Да до сегодняшнего дня я даже понятия не имел, что в это время происходило на моей малой родине, а вот пойди ка пришлось ознакомиться. Не так я себе представлял живущих тогда людей. Нет, внешний их облик, пожалуй, очень даже соответствует тому, о чём говорят учебники истории, а вот их умственные способности и в особенности речевое развитие, думаю для многих светил науки стало бы настоящим откровением. Да я и сам рисовал в своём воображении наших предков эдакими тугодумами, изъясняющимися на не знакомых наречиях и диалектах. А на самом деле, что здесь увидел? Если забыть о их невоспитанности и слабом техническом развитии, то картина складывается очень даже презабавная. Люди без умолку болтают в течении всего светлого времени суток, почти точно так же, как и мы, пользуются теми же самыми словами, оборотами и даже не цензурными выражениями. Ну подумаешь расставляют их не много не в том порядке к которому привыкли живущие в другом, страшно далёком от них веке. Ну и что? Не это главное. Главное то, что я способен понимать их, так же, как и они меня, пускай и не поголовно, разумом и даже сердцем, которое, в этом я не сомневаюсь, у меня не менее чувствительно, чем у них. Как такое объяснить? Откуда в них это, при их то чёрствой и пресной жизни? И ещё, я всегда думал, да мне об этом и не раз говорили с самых высоких трибун, что в это время люди были малограмотные, с трудом складывали три и пять. А здесь? Все поголовно знают, что такое минута и час, метр и километр, я уже не говорю о килограммах и литрах, с этим очень многие знакомы не понаслышке. А такому, как не удивляться: грань между добром и злом, справедливостью и подлостью, у них проходит точно там же, где и в моём, более цивилизованном, обществе? Мне всегда казалось, что они к таким вещам должны относиться более хладнокровно, обитая в таких тяжёлых условиях. Без сомнения, разница между нами существует, но не такая огромная, как можно было бы себе представить и, как она рисуется в воображении лиц, на самом деле совсем не правильно трактующих предмет под названием история, для своих современников. В действительности то мы внутренне, да и внешне, если судить по моему теперешнему состоянию, совсем не далеко находимся друг от друга. И что всё это значит? Запараллелило меня что ли, куда то? Может быть, конечно и так, но у кого спросишь? Ох и не легко мне чувствую жить здесь будет, ох не легко. Назад бы вернуться, домой. Но, как это сделать?

Трение умных мыслей друг о друга, приостановили надвигающиеся сумерки. Наступает время задуматься о более прозаичных вещах. Пора определиться с направлением движения и с расстоянием, на которое необходимо будет зайти в море, чтобы меня не заметили с берега и самому не потерять его из вида, в тёмное время суток. Шагать по суше, где на каждом шагу могут ждать недоброжелатели, не лучшее решение, хотя и по морю разгуливать ночью, где «ни пса не видно», тоже не ромашки собирать в чистом поле. Но делать нечего, воспользуюсь старым, добрым, ещё дедовским методом, выберу из двух зол меньшее.

Понадеюсь на то, что если до сих пор меня не нашли, то в темноте, да ещё в море, у них с этим совсем ничего не получится. Ладно хватит слов, пришла пора подыматься, пока не растворился в солёной воде полностью, хватит изображать из себя бревно. Судя по самочувствию до него мне не так уж и много осталось. Вот ни хрена же себе, ноги то, как затекли и руки такие, будто мне их только вчера пришили. И как же в таком состоянии я буду добираться до места?

Умные всё же люди жили до нас, раз оставили будущим поколениям такие выражения. Давно же сказано: «Смелому и море по колено». Казалось бы, что тут сложного, возьми на вооружение поговорку, зайди в это самое море по колено и оно тебе таким, всё время и будет казаться. А на самом деле, что? Точно. Всё, как всегда, не легко и не просто. Не быстро разобрался с тем, каким шагом надо идти, чтобы не спотыкаться и не шуметь, совсем не сразу научился различать нижнюю кромку берега, от той полосы, что прочерчивают по тёмному небу прибрежные заросли, да и с фразой: «держать нос по ветру» не так всё просто оказалось. Столько натерпелся обучаясь на ходу этим премудростям. И огни мне мерещились, и голоса с берега доносились, и даже плеск вёсел со стороны моря мне слышался так отчётливо, что пришлось несколько раз прятаться с головой под воду, а ночью делать это ох, как не приятно. Да что там неприятно, попросту страшно, чего уж тут вилять и прикидываться. Зато сейчас, когда позади осталась и солеварня, и рыбная заводь, я могу уроки давать по перемещению в море с закрытыми глазами, используя лишь слух и обоняние, было бы только кому.

Преодолев, что то около километра, после изгороди перегородившей небольшой участок моря, приблизился к берегу. Сколько от этого места до моей одежды, надеюсь так и загорающей на солнышке, в прибрежных кустах, достоверно уже не помню. А не заметить в темноте синие штаны и толстовку чёрного цвета очень просто, даже не смотря на открывшиеся у меня таланты различать кое какие предметы в ночное время, словно кошка. Бегать же из конца в конец разыскивая их совсем не хочется. Жажда, не зависимо от того, что половину суток нахожусь в воде, знать о себе всё же даёт и питание не совсем регулярное, тоже не пошло на пользу. Надо экономить силы, сколько их понадобиться до следующего приёма воды и пищи, одному богу известно, а есть ли он в этом месте или нет, я доподлинно не знаю. Местные на эту тему не говорили, а самому спрашивать не досуг было, по важнее эти вопросы имелись. Так что даже если бы очень захотел про это у него узнать, понятия не имею, как к нему обращаться и стоит ли вообще надрываться, взывая к всевышнему. Да он бы ещё и не ответил такому богохульнику, как я, так что терпи казак, надейся на лучшее, но и сам не плошай, есть возможность отдохнуть, пользуйся ей.

Как не сопротивлялся я сну, сидя на крохотном пятачке земли, под ветвистым деревом, почти полностью занявшем его, сморил таки он меня. Не помогли ни ноги, лежащие в воде почти по самые колени, ни сгорбленная спина, скрючившаяся от недостатка пространства и груза навалившихся на неё проблем, и даже молитва, состоящая из двух слов: «Не спать», монотонно сверлившая мозг, оказалась бесполезной. Подъём солнца, его выход на орбиту и всеобщее просветление, вызванное этим действием, не заинтересовали и прошли мимо, развалившегося в прибрежной глади, уставшего путника. Зато удача, намертво прицепившаяся ко мне ещё вчера днём, так и продолжала шляться рядом. Лишь благодаря ей моим беспомощным, исхудавшим до невозможности телом, испоганившим своим откровенно нудистским видом сине зелёное великолепие, никто так и не заинтересовался.

Правильно оценив сложившуюся ситуацию, я без колебаний, змейкой заполз в заросли и уже оттуда начал внимательно осматривать морскую гладь, попутно ликуя от счастья и наслаждаясь вновь обретённой свободой.

Уже на подходе к знакомому месту я вспомнил один случай из своего далёкого детства, который стал стираться из памяти, но чувства, испытанные тогда, моим неокрепшим организмом, очень явственно всплыли сейчас.

Лет десять мне было тогда. Нет, ошибаюсь одиннадцать. Как раз после дня рождения родители отправили своё непослушное чадо, уже тогда с лёгкостью раздававшее синяки в чужих подворотнях, в лагерь, сразу на две смены. Как они проходили и чем запомнились, про то отдельный разговор, но вот какое чувство было у меня во время встречи с самыми близкими родственниками, после отбытия наказания, я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Радость от возможности снова увидеть родные лица мамы и отца, наверняка, десять раз пожалевших о своём опрометчивом поступке, счастье предстать перед ними повзрослевшим и, как мне тогда думалось, возмужавшим, переполняли меня и стремились выбраться наружу в виде скупых мужских слёз, одиннадцатилетнего мальчика. Разве такое забудешь? Были потом в моей жизни и встречи, и расставания, но таких чувств я больше не испытывал, и мне казалось, что им уже не суждено во мне проснуться. Каково же было моё удивление, когда всё это повторилось вновь, прямо сейчас. Выскакивающее наружу сердце, влажные глаза, улыбка на лице, я в этом твёрдо уверен, мягкая и любящая, точно такая же, как и тогда, во время моей встречи с родителями, на стареньком вокзальном перроне. Кто бы мог подумать, что это со мной проделают старые, линялые штаны, своей синевой обесценившие зелень яркой листвы и поношенная, футболка с длинным рукавом, поменявшая цвет, наверное, от горя из-за долгого расставания с любимым хозяином, с чёрного на бледно серый.

Всем мои вещи находились в целости и сохранности, ни ветер, ни дождь не нанесли им большого ущерба, напротив, если не считать выгоревшей на солнце толстовки и то только с одной стороны, то смотрелись они не хуже новых. Особенно понравились кроссовки, пахнущие свежестью и лесными ароматами, я их даже не стал сразу одевать, положил в пакет и решил, что буду использовать лишь в крайнем случае, когда пойдёт дождь, станет холодно или во время других природных катаклизмов. Запасные взять будет негде, собственно говоря точно также, как и всё остальное. Однако отказать себе в удовольствии сменить кожаную юбку на более привычный для мужчины наряд, не смог.

Перед самым заходом в растительный лабиринт, когда мой внешний вид уже приобрёл былое «величие», надел часы, предварительно выставив на них время по солнцу, засунул в карман, нисколько не отсыревшие спички, заполнил морской водой банку, взял в руки обветрившееся и не много потускневшее копьё, на прощание взглянул на бирюзовую даль моря, и только после этого тронулся в путь. Жаль конечно, что телефон с дуру утопил, можно было бы обменять его на что нибудь полезное у местных дикарей, думаю совсем без встреч с ними моя дальнейшая жизнь не обойдётся. Папуасам нравились стеклянные бусы, а эти чем хуже? Но кто же знал, что здесь всё так запущено? Хотел было задержаться немного и поискать его в воде, но потом передумал, не стоит рисковать. Для всех будет лучше если я, как можно быстрее покину этот берег, да и с питьевой водой, и с питанием чего то надо решать, не до игрушек сейчас. И не факт, что нашёл бы ту, которую сам же и выкинул так давно, что уже начинаю забывать её форму и характеристики.

Болтающиеся словно на манекене джинсы так и норовили сползти на землю, особенно они старались осуществить свой коварный замысел во время ходьбы и даже заправленная в них футболка, от которой хотелось избавиться сразу же после надевания, не мешала им этого делать. Подвязывать брюки у меня нечем, а снимать верхнюю одежду в то время, когда со всех сторон тебя окружают безжалостные ветки не стоит, также, как и не стоит экономить на кроссовках, всё же одетых мной, на чистые носки. Остается одно, всю дорогу ставить на место зарвавшиеся штаны. Одеть обувь меня заставили воспоминания о разнокалиберных змеях, ползающих в этом месте, как у себя дома. Моему исхудавшему организму достаточно одной неудачной встречи с этими ползучими гадами и всё, можно сказать жизнь прошла даром. Сейчас я конечно уже не так паникую по их поводу и по поводу узости тропинки, но пренебрегать опасной живностью всё равно не стоит, наслышан уже о странных землях в этом краю. Если местные опасаются заходить в них, то что же тогда говорить обо мне, человеке, прошедшем лишь курс молодого бойца в этом времени. А заросли, откуда пытаюсь выбраться, на мой взгляд, не на много лучше новых земель, про которые мне так много рассказали. Стоп! А куда я сидел тогда, во время нашего с Драпом разговора, лицом? Вашу же доисторическую мать! Морда моя отсвечивала, как раз в ту сторону, где мы с дядей Стёпой приземлились, на его задрипанном, межпланетном корабле. И куда я тогда спешу, с таким энтузиазмом? Прямиком в непроходимые болота, к монстрам в пасть?

Дотопал до очередного расширения лабиринта и остановился. А в самом деле, не повернуть ли обратно или на худой конец дёрнуть хотя бы влево? Какого дьявола я забыл на этих новых землях? По Степану соскучился? Так я его толком и не знаю. Кто он мне? Брат, сват, отец? Да никто, он мне даже не дед. Он человек с Марса, тот, который меня так осчастливил, что я до сих пор отойти не могу от этого счастья.

Вторую остановку, уже более долгую и осмысленную, совершил оставив позади густые и почти непроходимы заросли. Снял одежду, жарко в ней, одел на себя рабочую форму, которую предусмотрительно забрал с собой, уж больно кожа у юбки хороша и сложив дорогие сердцу вещи в пакет, основательно задумался. Жизнь штука странная, волнообразная, возможно даже и не всегда замечательная, но она, чёрт её подери, у каждого одна, если конечно ты не придерживаешься какой нибудь оригинальной веры. И расставаться с ней, ради непонятно чего, совсем не хотелось бы.

Думалось долго. Прикидывал и так, и эдак, а остановился на том, на чём и должен был бы остановиться нормальный, сознательный гражданин нашей любимой родины, если верить средствам массовой информации. Хотя, никогда не считал себя очень правильным человеком, даже наоборот, в основной массе своих поступков я совсем неправильный, но так сложилось, что есть у меня несколько «не», через которые переступить не могу, как бы не хотелось этого сделать. Никто мне их не навязывал и не прививал с раннего детства, я их сам, можно сказать, выстрадал и возможно от этого так ими дорожу. Так вот, одно из этих «не», прямо так и гласит: «Никогда не бросай в беде товарища», а второе: «Всегда помогай старикам и детям». Первым я успешно пренебрёг, его в отношении дяди Стёпы применить по нескольким причинам практически невозможно. А вот со вторым, дело обстояло сложнее. Его подводил и туда, и сюда, пытался прицепить к, как то совсем неожиданно возросшей средней продолжительности жизни в стране, и к моложавому обаянию нового знакомого, делавшего его, несмотря на некоторую болезненность, вроде бы ещё вполне молодым человеком. Даже пытался убедить себя в том, что от границы детства он давно отошёл, а к границе старости так ещё и не добрался. Но оказалось, что иметь отличную зрительную память не всегда хорошо. Глаза Степана, запомнившиеся мне в момент нашего с ним прощания, вцепились в меня мёртвой хваткой и поединок со своей совестью я проиграл безоговорочно. Ну что же, хотя бы буду знать к кому предъявлять претензии, в случае летального исхода.

Крайний лиман я оставил позади довольно быстро. Шёл практически по тому же маршруту, что и в первую встречу с ним, и поэтому не волновался по поводу природных ловушек, о которых узнал совсем недавно, а скоростная выносливость, за время работы носильщиком, достигла такого уровня, о котором только можно мечтать, это и помогло разобраться с препятствием так быстро. А вот возле второго задержался. Не обращая внимания на нещадно палящее солнце, неимоверную жажду, всё же последний раз пил почти сутки назад, остановился в чистом поле, превращённом неблагоприятными климатическими условиями в безжизненную пустыню и стал изображать из себя дерево. Не знаю на сколько мне это удалось. Наверное, удалось, если уже минут через сорок стояния, рядом со мной валялась, порядочных размеров, тушка суслика, совсем ещё недавно беспечно бегающего возле своей норки. Чего он забыл в том месте, где я затаился, теперь уже спросить не у кого. Жаль конечно бедолагу, но вопрос стоял так: «Либо он продолжал бы бегать по потрескавшейся от жары земле, либо я буду сегодня вечером с ужином».

Мёртвое тельце, одетое в мягкую шубку, положил в свободный пакет, радуясь тому, что и этот подвид здесь на много крупнее чем дома. Размер убитого мной животного мало чем отличался от взрослого кролика. Затем вытер крупные капли пота, выступившие на лбу от долгого стояния под солнцем, без головного убора и стал продвигаться дальше. До темноты мне надо покинуть эту не приветливую местность, если хочу развести огонь, здесь ему зародиться будет практически не на чем. Так же в этой пустыне навряд ли найдётся предмет, способный помочь мне разделать добычу, которую по уму надо было бы сразу освежевать. Деревянным копьём смог только прибить шустрого мальца, а вот выпустить его кишки наружу, с помощью этого инструмента, навряд ли у кого то получилось бы и я не исключение. Знаю, что и дальше мне не повстречаются ни камни, ни куски арматуры, ни тем более острые железяки, но верить в то, что глазастый пушистик был мной забит напрасно не хочется. Буду надеяться, что до вечера чего нибудь придумаю и ужин у меня всё же состоится.

Положив усталые руки под голову, лежал на спине у потрескивающего костра и тупо смотрел в звёздное небо. Ни оно, ни спутник, остывающей от дневного зноя земли, меня не интересовали. Глядел на них, можно сказать, поневоле. Разглядывать прогорающие угли надоело, бегающие по ним язычки пламени интереса из себя и до этого не представляли, а всё остальное, что окружало меня, либо плохо просматривалось, либо пряталось так, что зацепить его усталым взглядом не представлялось возможным. Да и не хотелось мне заниматься изучением внешних раздражителей, меня, как никогда до этого, интересовала внутренняя составляющая одушевлённого предмета, созерцать который, в качестве отражения, мне не доводилось без малого два месяца. Что же с ним такое произошло? Какие настройки в нём сбились? Какие новые струны заиграли на первой скрипке, заново собранного оркестра?

— Да, дела — тихо сказал я, освободив из под головы правую руку и придирчиво осмотрев её ладонь. — Что с тобой стало, Владик? В кого ты превратился?

Ладонь была чистой, на сколько это возможно при почти полном отсутствии воды. Я не на долго закрыл глаза, надеясь на то, что картинки с вывернутыми наружу кишками, руками по локоть в крови, с отвинченной башкой бедного кролика в кустах, клочьями опалённой шерсти и лохмотьями свежесорванной шкуры, наконец то покинули мою бедную голову. Но Большая медведица лишь несколько секунд посверкала в моих прикрытых глазах своими звёздочками, а затем развратно вильнула огромной задницей и растворилась словно табачный дым выпущенный курильщиком на волю. Её же место вновь заняли кадры из фильма ужасов про животных, главную роль в котором исполнял безымянный суслик, с выпученными глазами и переломанным хребтом.

— Чтоб ты сдох зараза! — выругался я подымаясь, громко рыгнув при этом. — Чего прицепился, падла!

С раннего утра продолжаю движение, оставляя позади километр за километром и прикидывая в уме, сколько мне ещё осталось топать до благословенного ручья с минеральной водой. Маршрут, с которого ни при каких обстоятельствах сворачивать нельзя, в моей памяти ещё не стёрся, поэтому примерное расстояние до воды мне известно, а вот когда это произойдёт по времени, трудно сказать. Надеюсь, что на много быстрее, чем ожидаю. Всё таки я сейчас в более лучшей физической форме, у меня есть определённые представления о том, чего стоит бояться, а на что можно и на плевать с высокой колокольни, и наконец меня подгоняет почти двухсуточной выдержки жажда, потрескавшиеся в кровь губы и предвкушение встречи с новоиспечённым другом, в отличном состоянии здоровья которого не сомневаюсь.

Солёной воды со вчерашнего вечера, когда последние её капли ушли на отмывание моего греха, а может быть на крещение вновь обретённых способностей, точно не знаю, у меня нет и в помине. Банка пуста, как сейф у обанкротившегося банка. Пускай пить израсходованную на бытовые нужды влагу было нельзя и даже невозможно, но само наличие жидкости, на которую в случае полного отчаяния можно было хотя бы посмотреть, приободряло и вселяло оптимизм, впрочем, действовавший на меня в самом начале пути очень расхолаживающе. Полное же отсутствие основного компонента всего живого на земле, собрало мои силы и волю, в один мощный, всё пробивающий кулак и это должно будет придать мне дополнительное ускорение.

— Ладно, хватит рассказывать сказки. Дело обстоит так: если сегодня к вечеру до воды не доберёшься, то следующим утром можешь и не проснуться. Поэтому рви на себе волосы, растягивай до не могу мышцы на ногах, да в конце концов землю грызи, но до темноты к ручью ты обязан добраться! — сказал я себе прибавляя шаг, нисколько не заботясь о начинающем зарождаться помешательстве, на почве огромной потери организмом всё оживляющей влаги.

Глава 6

Бывали в моей жизни победы, большие и не очень, и радость ко мне тоже приходила, и праздник у меня был. Чем я хуже других? В этом отношении обделён не был. Точно так же, как и не был обласкан феерическими, остающимися в памяти навечно, впечатлениями, достающимися лишь счастливчикам или, как их принято называть, баловням судьбы. Сегодня же я могу с полным правом считать себя принятым в отряд тех, на кого снизошло такое счастье, и кто сумел всем своим существом ощутить, что это такое, быть избранным. Объяснить словами, какие чувства тебя накрывают при понимании этого, я не в состоянии. Я в состоянии лишь погрузиться в них полностью, раствориться в них без остатка и наслаждаться ими до тех пор, пока они окончательно не исчезнут, оставив о себе только воспоминания и возникшую, от понимания того, что это с тобой уже произошло, грусть.

В ручье плескался до темноты, позабыв обо всём на свете. Его слабое течение тащило меня на несколько десятков метров вперёд, потом я, сопротивляясь ему, возвращался обратно, туда, где лежали мои вещи, снова падал в воду и снова она тянула меня за собой, словно пытаясь увлечь в неведомый омут. Теперь мне не казалось, что кристально чистые капли имеют солоноватый привкус, напротив, сейчас они казались мне сладковатыми, даже с оттенками фруктового и, наверное, от этого я их глотал, и глотал, не в силах утолить жажду.

Покинуть безмятежную прохладу заставила ночь, спустившаяся из-за деревьев и окутавшая всё, до чего смогли дотянуться её длинные щупальца. Мои воспалённые глаза слишком поздно обратили внимание на это явление и я с трудом сумел добраться, по вдоволь накатавшему меня на своей тихой глади, ручью до места, где оставил свои пожитки. С выходом на сушу мгновенно исчезли безмятежность и эйфория, и их место тут же заняли усталость, и тревога, заставившие в срочном порядке заняться костром и поисками чего нибудь съестного.

Поймать ужин мне так и не удалось, но сутки без еды не остановили меня. Утром, не став связываться с убийством очередного грызуна, загасил остатки костра, заполнил емкость водой, напился на дорожку и отправился на поиски стоянки разлучившей нас со Степаном. Найти место, где в прошлый раз пересекал ручей, мне не удалось, но не думаю, чтобы это повлияло на мои способности в ориентировании на плохо знакомой местности.

Несмотря на уверенность, что иду в правильном направлении движение вперёд быстрым не оказалось. Сегодня я начал замечать то, на что не обращал внимания вчера и это тормозило меня основательно. Колебания почвы, правильной формы углубления, кустарники, не растущие в, казалось бы, очень пригодных для этого местах, звуки и даже комары, до этого напрочь позабывшие о моём существовании, навалились разом и заставляли быть предельно осмотрительным. Где то к обеду был вынужден переодеться в нормальную одежду, количество насекомых и мошек увеличилось, а их агрессивность приняла просто бесчеловечный характер. Ещё часа через три, когда мои наручные показывали без пятнадцати три, остановился и стал раздумывать над тем, как поступить, сожалея о потерянном времени, затраченных силах и так не сумев отыскать то место, к которому стремился. Намотанные мной километры и метры, и затраченные на него часы и минуты, отчётливо говорили, что оно должно было уже появиться, но этого не случилось, к моему большому разочарованию. Зато жуткий голод и влажность, прямо-таки висевшая в воздухе, за это время усугубились и никуда не собирались отступать. Оглядев ещё раз внимательным взглядом окружающее меня пространство и не заметив в нём ничего знакомого понял, на сколько опрометчиво поступил, не озаботившись пищей на завтрак и был вынужден сдаться, как бы не тяжело было себе признаться в том, что сегодня я проиграл обстоятельствам. Не навсегда конечно, а лишь до завтрашнего утра, к которому постараюсь подготовиться более основательно.

Только третьи сутки принесли желаемый результат, но и его на свой счёт записать не могу. Крохотную полянку, где по всем признакам какое то время находился живой человек, обнаружил по счастливой случайности, а не благодаря своей интуиции и умению замечать невидимые обычному глазу приметы. Выскочил на неё отбиваясь от своры комаров, объединившихся в полчище безжалостных кровопийц. А удостовериться, что попал туда, куда и требовалось, смог после того, как ненароком зацепил ногой почти пустую трёхлитровую банку, стоявшую прямо по середине небольшого пятачка, свободного от растительности, оставленную приятелем словно знак его пребывания здесь, на случай моего возвращения, которого он, судя по всему, так и не дождался. Прошерстил все вокруг и возле, показавшейся такой родной и уже почти забытой банки, но ничего кроме её подруги, помятой жестяной крышки и остатков костра, так и не обнаружил. Кроме этого попалось на глаза углубление, без сомнения рукотворное, но и оно давно осыпалось и так же, как и всё остальное, заросло зеленью. Всё говорило о том, что мой товарищ по несчастью давно покинул это место и, скорее всего, отправился назад, к своему автомобилю, куда дорогу, за прошедшие дни и недели, я основательно забыл. В моей голове нет ни одной зацепки с помощью которой смог бы до него добраться, кроме мелких зарубок на деревьях, оставленных предусмотрительным дядей Стёпой, но и их искать могу всю оставшуюся жизнь, потому что, где конкретно стоят попорченные ножичком деревья, тоже не помню. Да и прежде, чем заниматься этими поисками, не помешало бы вернуться к единственному, известному мне, источнику с питьевой водой и уже после посещения его решать, как поступать дальше. Вода, чей запас не предусматривал такого долгого путешествия, уже на грани полного исчезновения, а топать без неё, куда либо, желания у меня нет абсолютно никакого.

На обратном пути проявил чудеса сноровки. Мне удалось одним броском обездвижить огромную птицу, чего то медленно клюющую в зарослях травы, а повторным ударом, всё того же копья, лишить её жизни окончательно и бесповоротно. При внимательном рассмотрении трофея оказалось, что это ни кто иной, как обыкновенный глухарь, только очень отожравшийся. Повстречался он на моём пути, как нельзя кстати. Крысы, которых жрал до этого, уже порядком надоели. Не то чтобы мясо у них было совсем не вкусное или они мне в глотку не лезли без соли, нет, не поэтому. Возни с ними, даже несмотря на наличие под боком огромного количества почти пресной воды, так много, что убив животное на обед ты сможешь перекусить им лишь на ужин. Отсутствие в моём распоряжении режущих предметов делает процедуру свежевания тушки такой неприглядной и на столько нудной, а также отнимает такую кучу моральных сил, что поджаренной крысы едва хватает на их восполнение. Ну а сегодняшний улов, в плане подготовки его к жарке, намного проще. Самые длинные перья я выдерну на ходу, кровь с кишками выпущу на месте, у меня для этого имеется заострённая и обожжённая на огне палка, из твёрдых пород неизвестного мне дерева, а сам процесс доведения птицы до кондиции потребления, будет проходить в глиняном мешке, материала для его изготовления у ручья в избытке. Обмажу курицу глиной, обложу углями, по краям костра накидаю сухих веток и через час, ну в крайнем случае через полтора, дичь будет готова украсить собой любой изысканный стол. Даже отсутствие соли на ней не скажется, если вода в ручье солоноватая, то представляю сколько соли находится в мягкой породе, залегающей рядом с ним.

Покончив с птицей, часть которой оставил на завтрак, расположился на берегу ручья и уже в более спокойной обстановке, на сытый желудок, приступил к выработке плана дальнейших действий. Вариантов у меня не много, а если быть предельно точным, то их всего два. Первый предусматривает возобновление поисков Степана, до победного конца. Для его выполнения у меня имеется почти всё: ёмкости для питьевой воды, еда, практически в неограниченном количестве, достаточно хорошего качества одежда, свободное время и даже желание, пока так никуда и не исчезнувшее. Нет только одного, инструмента с помощью которого можно было бы добывать огонь, когда кончатся спички, а их в коробке осталось совсем мало, не больше чем на пару десятков костров. И это обстоятельство перечёркивает все вышеизложенные плюсы. Но даже несмотря на это, допустим я всё таки решусь возобновить поиски и завтра же, снова отправлюсь искать Степана, и что тогда за этим последует? Да ничего хорошего и не стоит бояться такого ответа. Если не откажусь от хождения по пересеченной местности, до того, как не обнаружу нормальных людей, то уже недели через две, если конечно не случиться чудо, на что не стоит сильно надеяться, свалюсь в такие дремучие дебри, выбраться из которых, навряд ли когда либо получится. Превратиться в обыкновенного, вечно голодного дикаря, заботящегося лишь об удовлетворении своих низменных инстинктов, проще простого. Я уже сейчас замечаю, что меня всё больше и больше интересует лишь возможность пожрать и вдоволь напиться, а всё остальное потихоньку отодвигается на второй план и это в то время, когда у меня на руках имеются спички и в шаговой доступности вода. Возможно, что через какое то время я и про дядю Стёпу забуду, и нечего в этом удивительного не вижу. Когда речь пойдёт о собственном выживании, чужая жизнь будет казаться не такой значимой и найдётся тысяча причин, чтобы не думать о ней вообще.

Получается так, что первый вариант для меня не очень подходит, не хочу я, с таким трудом выбравшись из плена дикарей, становиться похожим на них не только внешне, но и внутренне. С этим я всегда успею. Попробую сначала разобраться со вторым, возможно он мне больше понравиться.

Вариант номер два, как выяснилось после тщательного его обдумывания, мало чем отличается от первого. Вся разница между ними лишь в промежуточной цели, которая, при определённом стечении обстоятельств, может поставить крест на конечной или же наоборот, позволит достигнуть её, как бы много времени на это не понадобилось. И что тогда получается? А всё очень просто. В этом случае мои шансы на благоприятный исход поисков практически равны тем, из-за которых наша встреча со Степаном может так никогда и не состояться, а в первом варианте шансов у меня вообще не просматривается.

Получается так, что вывод напрашивается сам собой: надо пробираться к людям и только потом, получив у них поддержку или хотя бы возможность, как то пополнить свой материальный запас, снова приступать к поискам своего современника. Нет переть на пролом, как в прошлый раз, не собираюсь, сейчас ситуация не та. Мне много чего известно, я много чего приобрёл и многим вещам научился. В данный момент я в состоянии выжить в этой пустыне достаточно большой промежуток времени без МЧС и магазина «Продукты», и могу себе позволить такую роскошь, как более долгий переход без воды. А ещё я знаю, как выглядят не очень добрые дяденьки и в случае встречи с таковыми попросту не пойду с ними на контакт, буду искать следующих, более дружелюбных. Не все же здесь такие, как охранники на солеварне, откуда то берутся носильщики, рыбаки, обслуга. Жаль конечно, что Драп мне так и не успел рассказать, где они конкретно обитают или хотя бы направление указать, куда надо стремиться для того чтобы встретиться с ними. Но своё мнение на этот счёт у меня уже имеется и оно, если судить по косвенным признакам, не далеко от истины. Идти надо в сторону гор, туда откуда течёт мои ручей. Там должны жить люди, которым так же, как и моему напарнику, так неприятны новые земли. Хотя, чего в них такого страшного, так и не пойму? Я вот хожу здесь и пока ни на что такое не нарвался, если конечно это и есть эти страшные, почти не проходимые земли.

Что же касается старого куркуля Степана Сергеевича, то его положение на много лучше моего. У него в распоряжении автомобиль, заправленный дефицитным горючим, пол вагона картошки, почти столько же консервов собственного приготовления и целый багажник самогона. А помимо этого куча металлических предметов, из которых больше половины таких, с которыми охотится можно. Степану и надо то решить одну проблему, найти воду и можно ждать меня хоть до потопа.

На следующее же утро выдвинулся в верх по течению, вяло текущего ручья, ширина которого в некоторых местах заставила переименовать его в речку. Двигался не торопясь, внимательно просматривая заросли и стараясь не отходить от неё не дальше, чем на пару километров. В тоже самое время, если углублялся в лесной массив, то прошагав по нему определённое расстояние обязательно возвращался к водоёму, контролируя направление его русла и состояние прилегающей территории. Когда у тебя под рукой неиссякаемый источник питьевой воды, дышится спокойнее. Конечно, трёхлитровая банка позволяет увеличить моё автономное хождение в разы, но её услугами я пока так и не воспользовался, таскаю пустой в пакете. Во первых идти легче без груза, а во вторых моё предположение о том, что люди всегда селятся у воды, один раз уже подтвердилось, пускай и с определёнными последствиями для меня. Надеюсь, что и в этот встречусь с разумными, поселившимися у водоёма, от которого далеко и на долго уходить, ещё и по этой причине, пока не осмеливаюсь. Должны люди жить рядом с, постоянно трансформирующейся, водной артерией, им попросту больше деваться некуда, на этой не очень дружелюбной земле, где вода ценится дороже золота.

Во второй половине дня дорога привела меня в район расположения нескольких низкорослых холмов, стоявших на охране границы между равниной и видневшимся вдалеке серьёзным горным массивом. На один из них, абсолютно не раздумывая над тем, стоит ли это делать, взобрался. Потратив на восхождение, что то около часа своего драгоценного времени. С трудом преодолевая мощный заслон из густо растущих деревьев, упорно шёл к вершине, надеясь разглядеть сверху, что твориться вокруг неё, а вдруг где нибудь совсем рядом расположились люди, мимо которых случайно проскочил. Однако достигнув конечной точки, ничего кроме соседних возвышенностей, также плотно заросших разнообразной растительностью и тонкой полоски, которую оставлял внизу, с трудом пробивающий себе дорогу, ручей, увидеть не сумел. Возможно с соседней высотки и удалось бы что то ещё рассмотреть, так как она выше той, на которой стою, но пробираться туда, где только возможно, что обзор лучше, оценив масштабы зарослей, все же не стал. Мне хватило сложностей с подъёмом и на эту горку, снизу казавшуюся безобидной кочкой. Предоставив уставшим ногам краткосрочный отдых, крепко держась за ветки деревьев и кустов, не менее натруженными, руками, начал спускаться обратно, вниз, доставив себе ещё несколько минут сомнительного удовольствия и крепко ободрав правую руку, почти у самого подножья холма. Конец этого незапланированного путешествия ознаменовался тем, что дал зарок: больше никогда не экспериментировать с горными образованиями и дальше идти только по дороге проложенной, извилистой, местами очень узкой и совсем не глубокой, горной речкой.

Вода, попетляв между пригорками, через несколько километров вывела меня к более высоким их собратьям, заставив ещё плотнее прижаться к своему руслу. Из-за нагромождения валунов, принесённого откуда то сверху и деревянного мусора, продвигаться в выбранном направлении, стало ещё труднее. Но несмотря на это мне всё же удалось в светлое время суток добраться до двух высоких сопок, с явно непроходимой растительностью в верхней их части. Заночевать решил, как раз между ними, выбрав для ночлега место на берегу всё того же, ставшего ещё уже и окончательно потерявшего глубину, ручья. В остальных местах чувствовать себя в безопасности, у меня навряд ли получилось бы, а здесь хотя бы с одной стороны имеется непроходимая для хищников, голоса которых уже не раз слышал, преграда, в виде небольшой заводи, образовавшейся на крутом повороте.

Об ужине позаботился ещё днем, грех было не воспользоваться беспечностью зверька пришедшего, со своими соплеменниками, на водопой и собиравшегося утолить жажду на некотором удалении от них. Знаю, что убивать животных в таких местах не очень этично, но устоять от соблазна не смог, уж больно аппетитно выглядел этот, одетый в светло серую шубку, зверёк, размером с упитанную кошку. Теперь вот сижу у костра, доедаю его, ругая себя последними словами и с аппетитом обгладываю очередную косточку. Стыдно за свой поступок, а что делать, кушать очень хочется.

Перед самым рассветом моё лицо было обильно смочено крупными каплями проливного дождя, показавшими мою абсолютную беспомощность перед силами природы. Спрятаться от них было негде, на маленьком пятачке росло всего два жиденьких кустика, способных заслонить собой, от взбесившегося водопада громогласно срывающегося с небес, лишь мою, уже основательно намокшую, голову. Пробовать, что то отыскать в ближайшей округе не позволяла темнота заканчивающейся ночи, получившая неожиданное подкрепление в виде грозовых облаков, делающих её ещё могущественнее. Тратить спички на добывание огня, тоже бессмысленно, он всё равно не разгорится во время такого ливня, а драгоценная вещь будет истрачена и хорошо если только одна. Поэтому мне ничего не оставалось кроме, как просто сидеть под дождём и мокнуть, слушая шорохи леса, шевеление камней, надумавших в такую нелётную погоду отправляться в путешествие с давно насиженных мест и ждать, когда очередной день начнёт отвоёвывать свои права, а за одно позволит и мне, отыскать клочок сухого места под этим небом без солнца.

Уже почти целый день, на который рассчитывал, ушёл в песок вместе с выпавшими на него осадками. Мне так и не удалось уйти от места ночёвки дальше, чем на сорок шагов. Ночной ливень, ближе к обеду, перешёл в моросящую взвесь, но это всё равно не сподвигло меня на очередной подвиг. Я так и продолжаю сидеть под давным-давно поваленным деревом, ствол которого почти полностью закрывает моё озябшее тело от влаги, бездарно утекающей с небес в землю. Куда то идти в такую погоду не то что не хотелось, а было абсолютно не логично. Пройдёшь мало, во время ходьбы не согреешься, а сил, чьё пополнение сегодня, если судить по погоде, не предусмотрено, потратишь много. Так стоит ли в таком случае надрываться? Вот я и не надрываюсь по чём зря, сижу молча и думаю о том, в какую же это гадость меня занесло желание побыстрее оказаться дома.

Опоздал то всего на каких то пару секунд и всё, вся жизнь ушла коту под хвост. Знал бы, что так обернётся, за час бы до отправления последнего автобуса на остановку пришёл. Да, что там за час, вообще бы на выходные дома остался и некуда не ездил, как бы меня об этом не просили. Заперся бы в своей уютной комнате, залез бы под тёплое одеялко и нос на улицу не высовывал. Смотрел бы передачу про южные страны, где всё время тепло и не льют такие проливные дожди, и даже не предполагал бы, что с людьми бывают такие странные происшествия. Эх, знать бы за кого же я тогда, так неудачно зацепился, руки бы ему при встрече не подал, за квартал бы обошёл, вообще бы вычеркнул из списка своих знакомых. А сейчас чего же? Только и остаётся, что сидеть и гадать, кто так мне удружил? Может быть это соседская собака во всем виновата? Эта старая сволочь, пугающая своим видом всех проходящих мимо неё. Вот сколько раз мать говорила хозяевам этой лошади: «Берёте своего пса на отдых, так будьте любезны надевать ему намордник». А им хоть бы что, выпускают его за забор погулять и плевать на окружающих. Точно, она сволота! Кобелина эта меня в тот вечер притормозила! Он гад, у самого домика кинулся на мою левую ногу, вот там то я драгоценные секунды и потерял. Ну ничего, я вернусь обратно, я тебе клыки то повыдёргиваю. Это мне сейчас, даже без инструментов сделать, всё ровно, что высморкаться. Здесь я и не такому научился.

А может это не из-за него я на автобус опоздал, чего там было? На пару секунд всего то и задержался. Может во всём Мишка виноват? Сколько я там с ним у магазина разговаривал? Минуты две, пять? Не спросил бы он меня тогда, своим пропитым голосом: «Куда это ты Владик, на ночь глядя собрался?» и прошёл бы я мимо него. Ещё бы ждал автобус на остановке. Да, пойди ка сейчас вычисли, кому я этим всем обязан по гроб жизни. Вот в том то и дело, что узнать, благодаря кому я в дерьмо это вляпался, мне уже так и не суждено.

— А холодно то как! Кончится этот ливень когда нибудь или нет? — прервав свои мысленные поиски, сказал я в слух и плотнее прижался к сырому бревну.

На четвёртый день моего прерывистого пути ландшафт стал резко меняться. Деревья, растущие по обеим сторонам, так больше и не расширившегося ручья, стали выше и стройнее, место сопок заняли настоящие горы, часть из которых крутыми, каменистыми обрывами спускалась, а где то и нависала над моим водным проводником. Птицы и животные своё поведение тоже изменили, они осторожничали и перестали мозолить глаза с такой частотой, как делали это ещё позавчера, из чего я сделал напрашивающийся сам собой вывод: их количество здесь уменьшилось, что тут же отразилось на моём рационе. Мне снова пришлось ввести в него крысиное мясо. Возможно на сооружённом мной вертеле крутится и не один из представителей городских грызунов, но уж очень он похож на них. У этого экземпляра такой же длинный хвост, такое же сгорбленное тельце и точно такие же, как и у крыс глаза-пуговицы. Единственное, что отличает мою добычу, это отсутствие громадных зубов, у неё они, как я обнаружил при первичном осмотре, менее страшные. Как бы там ни было, а на большее рассчитывать в ближайшие дни не приходится. С горным козлом, замеченным ещё до обеда, мне не справиться. Олень, пробежавший мимо ближе к сумеркам, если очень захочет, сможет и сам меня своими рогами завалить, а хищников я обхожу за три версты, у них со мной разговор будет совсем короткий.

Живописная долина, в обрамлении скалистых гор с юга и более пологих с других частей света открылась мне неожиданно. Ничего не предвещало того, что мой ручеек вдруг внезапно обзаведётся небольшим водопадом, забежит в маленькое, по всей видимости искусственное, озерцо и снова выбежит из него широкой полноводной рекой. До этого он всё так же резво бежал, не стремясь менять своего нрава, а тут вдруг раз и такие перемены. Чтобы основательно их разглядеть взобрался на пригорок, тот, что стоял с западной стороны плоскогорья и был не самого большого размера. Я не любитель разглядывать красивые пейзажи, когда обстановка обязывает думать о других, более насущных проблемах, но сегодня был вынужден это сделать. Человеческие голоса, слабо доносившиеся ветром до меня из-за зарослей кустарника, заставили этим заняться. С трудом нашёл место среди плотно растущих, по всей возвышенности, низкорослых деревьев, откуда можно было бы беспрепятственно осмотреться и не выдать себя постороннему глазу. Но старался не зря, с этой точки открылись и перемены, произошедшие с ручьём, и другие достопримечательности природного, и рукотворного характера, на отдельно взятой территории. В глаза бросилось и много такого, от чего они за время моего бродяжничества успели отвыкнуть. Первое на чём задержались мой расширившиеся зрачки была дорога, не автомобильная конечно и не такая широкая, какими они бывают дома, но всё же дорога, а не козлиная тропа или расширенный проход между деревьев. Дальше больше, причём на столько, что гримаса, самовольно выскочившая на моём лице, смогла бы без сомнения насмешить кого угодно.

— Что за… — сказал я и заткнулся, не в силах произнести ругательство.

Три деревянных сруба, сложенных по вполне знакомой мне технологии, с двумя окнами в каждом, с крытыми соломой двускатными крышами и трубами на них, аккуратными крылечками под дощатым навесом, уставились в мою сторону не менее нагло, чем я на них.

— Какого хера тут происходит? — так и не отыскав нужного слова в первом предложении, спросил я себя.

Хотел бы вот прямо сейчас посмотреть на человека, которого так же, как и меня, не переклинило бы от увиденного. Ещё вчера я числился в каторжниках, больше похожих на рабов, в триста семьдесят третьем году, а здесь чего выросло? Судя по домам, которые с моего места толком, всё же трудно рассмотреть до мелочей, но которые и тем, чего я вижу, говорят всем окружающим, что мы с ними находимся в году эдак в… Я даже привстал, чтобы посмотреть в ту сторону откуда вошёл в долину, не просматривается ли там какого нибудь мерцающего входа в пространственную дыру так изменившую время. Нет, ничего похожего не видно. Всё, как и раньше, одни природные явления и никакого надувательства.

— Не, ну я бы понял ещё если бы здесь юрты стояли или эти, как их там…, вигвамы индейские. Но деревянные дома с окнами, точно такие же, как у нашего соседа по саду, дяди Миши. Это уже совсем ни в какие ворота. Может вчерашний кролик, мне так отомстил за своё убийство? — высказался я в слух, нисколько не заботясь о конспирации.

Дома так заворожили, что мимо моего взора, как то совсем незаметно, можно сказать отдельно от общей картины, шлялись люди, долго не привлекавшие к себе внимания наблюдателя, засевшего на пригорке. А когда я всё же соизволил их заметить и на них посмотреть, оценивающе и придирчиво, словарный запас мой окончательно закончился. Вместе с матерными словами выскакивали только отдельные звуки, плевки и короткие, лишь мне одному понятные вопросы. И не стоит меня судить очень строго, уж больно зрелище несовместимое с той информацией, которую я лично выстрадал некоторое время назад.

Встреча с людьми пригвоздила меня к наблюдательному пункту и заставляла часы на пролёт следить за всем происходящим внизу. К вечеру, когда все жители закончили свои перемещения и собрались за длинным столом, мне о них и месте, где они проживали и работали, было известно если не всё, то очень многое. Но несмотря на это я не торопился спускаться к ним, хотя и ночевать там, куда залез ещё до обеда мне тоже не хочется. Если остался без ужина, то хотя бы прохладной водички надо попить, прежде чем укладываться на боковую.

Наступившие сумерки позволили спускаться в низ без оглядки на жителей долины, а заодно и поразмышлять на ходу над тем, что увидел и чем был основательно удивлён, и даже в какой то мере раздосадован, скорее всего от непонимания происходящего.

Более пригодного места для проживания в этих краях мне ещё не попадалось. Не займи его эти люди, я бы непременно сам поселился здесь, конечно после того, как готов был бы сделать это. В меру широкая река, протекающая вдоль каменной гряды, не большая заводь, способная приютить водоплавающих, ровная, почти без изъянов низменность, с сочной травой и судя по возделанным огородам плодородной землёй, что ещё надо человеку не развращённому техническим прогрессом. Но и это не всё, под боком строительные материалы, всех знакомых мне форм, дорога явно ведущая к другим поселенцам, лесные угодья, заполненные дичью и самое главное солнце, не позволяющее повышенной влажности низменности, быть излишне суровой к её обитателям. Одним словом, природный рай на земле. Возможно от этого, живущие в нём люди и отличаются, так разительно, от уже встреченных мной здесь. За пол дня наблюдений за ними я не услышал от них ни одного крика, не увидел ни одного резкого движения по отношению к разновозрастным собратьям, одетым поголовно в одежды светлых тонов, изготовленных из какого то лёгкого материала и, как мне показалось, вполне разумного покроя. Что это? Поселение инопланетян в мире дикарей или ещё не завоёванный варварами уголок погибающей цивилизации? Над этим продолжал думать и по дороге, и после того, как устроился на ночлег, между двух валунов, прикрывших меня от обнаруженных обитателей достаточно загадочного хутора.

К рассвету я морально был готов выйти на встречу с непознанным, но не сделал этого прямо с утра, не пожелав показаться невежливым, хотя есть хотелось страшно и возможность подкрепиться на халяву не казалась несбыточной мечтой. Просидел за внешне неприглядным кустиком около часа, а когда местные закончив с трапезой стали разбредаться по рабочим местам, пошёл в гости, но делал это осторожно, дружеские отношения в коллективе не обязательно должны распространятся на внешних обитателей.

— Смотрите! Чужой пришёл! — донёс информацию о моём появлении детский, сорвавшийся на визг голосок, естественно прибавивший к этим словам целую вереницу, на мой взгляд, совсем не нужных, исходя из чего я сообразил, что все живущие в этом мире люди, всё таки братья.

Сигнал тревоги заставил меня остановиться. На этот раз я решил вести себя в другом ключе, буду налаживать контакт постепенно, не стоит по хозяйски заглядывать на кухню, где всё ещё чем то занята одна из женщин живущих в поселении, тем более там наверняка всё уже сожрали. Перед жителями я предстал в одежде папуаса, мне показалось, что джинсы, при встрече, могут вызвать большее недоверие, нежели костюм раба, бежавшего из солеварни. Так оно и оказалось, мгновенно собравшаяся вокруг толпа с любопытством, но без напряжения, разглядывала меня, а я в свою очередь с интересом смотрел на них, чем, возможно, и растопил их сердца быстрее ожидаемого. Мужчины с аккуратно подстриженной растительностью на лице придирчиво рассматривали мои руки и ноги, взглядами пытаясь оценить качество мышц и количество затянувшихся ран на них. Женщины больший интерес проявляли непосредственно к физиономии, а в особенности к глазам. Те, что были помоложе прямо таки пытались заглянуть в их бездонную глубину. Дети, независимо от возраста, тыкали в меня пальцем и о чём то в пол голоса перешёптывались, и длилось это до тех пор, пока один из мужчин не решил: пришелец не представляет угрозы для поселенцев и пора бы уже прекратить затянувшееся представление.

— Хватит глазеть, а ну ка быстро все по работам — скомандовал он малолеткам и затем более серьёзно обратился к старшим: — Давайте, давайте, дел на сегодня много запланировано.

Он так же грешил излишним красноречием, но на мне оно уже почти не отражалось и я воспринимал его слова в том ключе к которому привык с детства.

— Беглый? — задал он мне прямой вопрос.

— Да — ответил я коротко, не успев удивиться его познаниям и в очередной раз подтвердив прилипшее ко мне прозвище.

— Голодный или обеда будешь дожидаться? — спросил мужчина, оценивающе оглядев мой торс.

— Поел бы, если дадите — не стал я скромничать.

— Виолетта, у нас там осталось чего нибудь — спросил он женщину, в отличии от остальных всё ещё стоявшую в двух шагах от нас.

— Найду, чем накормить — ответила обладательница имени, породившего во мне, казалось, совсем забытые воспоминания.

— Иди с ней — прервал их, говоривший со мной представитель сильного пола. — Я позже подойду, ещё поговорим.

Оставшись наедине с миловидной женщиной средних лет, ещё не обременённой заботой о лишнем весе, я с удивлением обнаружил, что смотрю на неё изучающе, но не как исследователь, познающий новый мир и его обитателей, а как, не побоюсь этого слова, изголодавшийся самец, отбившийся от стаи. Стало быть, не всё ещё потеряно и жизнь способна заиграть новыми красками, если конечно она станет более предсказуемой, и размеренной.