Попутчик, москвич и водитель

— Садись — предложила мне женщина, не обращавшая внимания на мой интерес к своему аппетитному телу.

Стол и стоявшие возле него лавки имели вид обычной садовой мебели, изготовленной руками хозяина участка из подручных материалов, с целью экономии средств, но здесь они смотрелись словно кресла из Лувра. Даже некромленные и плохо ошкуренные доски, не могли испортить моего восхищения ими. После того с чем столкнулся на солеварне, это было круто.

— Стол, сиденья — крутилось у меня в голове, поворачивая мозги на старые рельсы.

Но это было только началом перемен, когда мне принесли картошку с мясом, на глиняной тарелке и деревянную ложку, в качестве столового прибора, я был окончательно сражён уровнем жизни обитателей, просто великолепной, долины. Ну а последним гвоздём в крышку гроба, похоронившем моё, вроде бы уже сложившееся, мнение о приютившем меня мире, явился горячий травяной отвар, слаще которого я в жизни не пивал.

Сидя в одиночестве и переваривая съеденное, и увиденное, не переставал удивляться тому и другому. Картошка, кипяток, ложка, пускай и деревянная, но которую без помощи металлического инструмента сделать довольно сложно, а кроме этого одежда, оказавшаяся вблизи действительно очень достойного качества. Есть от чего задуматься. Ну допустим носильные вещи ещё как то можно впихнуть в это время, да и всё остальное тоже легко списать на мою безграмотность. Но как быть с картофелем, о начале победоносного шествия которого по стране, где проживают русские, мне хорошо известно. Нет, что то всё таки здесь не так, пускай я и опустился за последние месяцы ниже плинтуса, но совсем идиота из меня делать не надо.

— Наелся или ещё чего нибудь предложить — оторвал меня от размышлений знакомый, мужской голос.

— Спасибо, наелся — ответил я, присевшему рядом, человеку.

Он изучающе посмотрел мне в глаза, затем на мои достаточно короткие, по местным меркам, русые волосы, уже прилично закрывавшие уши и спросил:

— Сам откуда будешь? Городской или что нибудь понимаешь в крестьянском труде?

Он так и сказал: «В крестьянском», нисколько не исковеркав слово, на мой взгляд чужеродное для этих мест.

— Из новых земель, буду — применил я, уже опробованную на другом человеке, довольно действенную, тактику запудривания мозгов и самую малость помедлив, спросил: — Не подскажите, какой сейчас год?

— Хм. Давно что ли на каторге, если забыл в каком году проживаешь?

— Не помню. Вроде давно — сделался я ещё дурнее, чем выглядел на самом деле, не став вдаваться в подробности, откуда сорвался. Хочется человеку считать меня за каторжанина, пускай так и будет.

— Прямо, как граф Монте-Кристо — с усмешкой сказал, задающий вопросы, мужчина.

— Кто?! Как ты сказал?! — то ли выкрикнул, то ли спросил, я.

— Есть такой персонаж в одной очень старой книге. Я её сейчас своим детям читаю. Так вот, он тоже в тюрьме сидел и так долго, что сбился со счёта, но несмотря на это…

— Да скажи ты в конце концов, какой сейчас год! Задолбал ты меня уже со своим Монте-Кристо! — не выдержал я издевательства над собственной психикой, после десятиминутного, подробного рассказа о хорошо известном мне, вымышленном, герое.

— Да пожалуйста. Не нервничай ты так, нервные клетки не восстанавливаются, об этом, кстати, в умных книжках тоже много чего написано. Там ещё говориться, что люди…

— У-у — взвыл я и заскрипел зубами.

— Триста семьдесят третий — заметив моё, уже ничем нескрываемое, раздражение выпалил мужчина, с подозрением посмотрев на мои бешеные глаза.

Глава 7

Сколько помню себя, моим воспитанием занимался только отец. Не то чтобы мама уклонялась от этого занятия или была не в состоянии делать это из-за занятости на работе, отнюдь, времени у неё хватало и желание было огромное. Но вот мой батя, возможно ещё до моего рождения, на семейном совете постановил: если родиться мальчик, то он будет делать из него человека, ну а уж если девочка, тогда он смело умывает руки. Повезло всем, родился я. Так вот, прежде чем в очередной раз вправлять мне мозги, мой горячо любимый папа, из раза в раз повторял одну и ту же фразу: «Запомни Владик, для мужчины самое главное выдержка. Будет она у тебя и всё остальное приложится». С этим напутствием я и хожу по жизни вот уже двадцать пять лет, иногда рад бы от него избавиться, да не могу, так крепко оно во мне засело.

Взять себя в руки после разговора за столом, сумел довольно быстро. В мире нет неразрешимых проблем, точно так же, как и не существует вечных тайн. Не могу разобраться с ситуацией прямо сейчас, разберусь с ней завтра. Разве так важно, почему здесь так, а там совсем по другому, именно в это самое мгновение? Сегодня для меня важнее то, что я нашёл людей способных сопереживать чужому горю, готовых прийти на помощь тогда, когда она требуется и не менее важно воспользоваться этим, счастливым случаем, а уж потом разбираться в глобальных вещах и вопросах.

— Ты за что туда попал? — спросил меня человек по имени Ден про место, откуда я сбежал несколько дней тому назад, представившийся мне всего лишь минуту назад, и в тоже самое время узнавший и моё имя.

— За три ковшика воды, выпитых в знойный день — ответил я, вспомнив момент своего задержания строгими и безжалостными охранниками.

— Не врёшь? — задал мужчина вопрос, с некоторой долей недоверия.

— А смысл? — спросил его я. — Может мы с тобой уже вечером забудем об этом разговоре и больше никогда не увидимся.

— И то верно. Жизнь она такая, сегодня ты мне соврёшь, завтра я тебе и пошло, поехало… — завёл мужчина долгоиграющую пластинку.

Пока он говорил я, делая вид, что внимательно слушаю, рассматривал всё, чего находилось в поле моего зрения. Кое что уже видел, ещё с горы, а что то оттуда разглядеть не получилось, вот им и заинтересовался. В первую очередь бросил косой взгляд на загон с собаками, от вида которых сразу же внутренне собрался и вспомнил рассказ Драпа о его погибшем товарище. Затем, успокоившись, но оставив всё же пометку в голове, удивился другой постройке, точно такого же плана, которую с верхотуры не позволили разглядеть высокие и ветвистые деревья, не классифицированные мной не под один известный мне вид. В более широком загоне бегало приличное количество самых обычных, белого окраса коз и пара десятков чёрных овец, с козлятами и барашками вперемежку. Налюбовавшись вдоволь живностью перевёл взгляд на грядки, разглядел там помидоры, огурцы, лук, кажется морковку и какие то травки, укроп среди них был точно. Колдовавшие над ними люди работали на плантации, как называл огород мой папаша, не разгибая спины. Вид некоторых из них заставил сглотнуть предательски образовавшуюся во рту слюну. Буквально приказал себе перевести свой пылающий взор ближе к столу, туда, где дымилась обычная летняя печка, сложенная из камня, над которой колдовала женщина с приятным и знакомым уху именем.

— Ты так и собираешься дальше ходить? Слышь Влад? К тебе обращаюсь — услышал я монолог, в котором ключевыми были эти фразы.

— Не понял, ты о чём спрашиваешь? — задал я вопрос, так как действительно до меня не дошло о чём идёт речь.

— Я про твою одежду говорю — кивнув в сторону моей кожаной юбки, сказал Ден. — Уж больно она у тебя приметная. Сразу видно откуда человек к нам прибыл.

— А чего, есть какие то варианты? — заинтересованно поинтересовался я.

— Всё таки странно вы разговариваете. Это от того, что вас там мало и поэтому вы такие молчуны? — спросил мужчина, явно намекая на моё происхождение.

— Не знаю, возможно — ответил я. — Меня на каторге, кстати, все так и звали, Молчун. Им моя речь тоже была в диковинку.

— Ну, а что ты хочешь, из ваших краёв до нас мало кто доходит. А так чтобы, кто то из ваших на каторге нашей сидел, так про это я вообще никогда не слышал. Мы оттуда только с одиночками имеем дело, а спрашивать их какие вы там, нам не к чему. Так что на счёт одежды?

— Я готов её поменять, только у меня не на что — вяло усмехнувшись, ответил я.

— Тогда пошли, я с тобой поменяюсь. Кожа такой выделки нам пригодится, а тебе дам то, в чём мы сами ходим. Не новое конечно, но вполне ещё исправное. У нас этого добра много, мы сами его и ткём, и шьём, а когда в городе бываем то и меняем охотно на что нибудь полезное. Тут такое дело…

Задушевный разговор оборвался лишь в доме, окна в котором были затянуты, я сначала даже не поверил своим глазам, обычной полиэтиленовой плёнкой, правда не очень хорошего качества, местами сшитой толстой ниткой, и с жёлтыми пятнами огромного размера по краям. Попробовать её на зуб у меня не получилось, но хотелось очень, предмет был на столько необычным, в моём понимании, для этого времени, что визуальному контакту требовалось материальное подтверждение. Однако Ден, как только мы попали в его жилище, без какого либо перехода начал свой торг, предложив мне за юбку штаны, на завязках и рубаху без рукавов.

Занятое изучение другого вопроса сознание, быстро сориентировалось и подсказало, что меня пытаются надуть, как бы приветливо это не выглядело. Две поношенные тряпки, за огромный кусок отличной, почти не потёртой кожи, это уж слишком.

Уже переодеваясь в новые одежды обратил внимание и на другие предметы, делавшие дом обжитым, и уютным. Их мои глаза, занимаясь более неотложными делами, до этого откровенно не замечали. Обнаружились в нём и книги, с потёртыми или совсем отсутствующими корешками, о наличии которых я уже в курсе, и фарфоровая посуда: тарелки, чашки, стоящие вокруг огромной супницы, различные статуэтки, искусно изготовленные из того же материала, что и блюдца, и даже обычные бутылки из под вина, и водки, причем некоторые треснутые и с отколотыми горлышками. Но больше всего меня поразили не они и даже не сам стеллаж, выглядевший на фоне серо коричневой печки просто несуразно, а совсем другой предмет, плохо вписывающийся в ограниченное пространство этого дома, однако занимавший на его бревенчатой стене самое достойное место. Это была картина, как и положено творению, созданному с душой, написанная маслом. Я, возможно и не придал бы ей особого значения, ну подумаешь балуется хозяин в свободное от работы время разной ерундой, с кем не бывает? Мало ли художников на белом свете или там, писателей недоделанных? Рисунками на скалах ещё древние скрашивали свой досуг, а чем он хуже? Масло у него наверняка имеется, сметана же на столе во время моего завтрака присутствовала. Но вот сюжет этого эпического произведения, затмевал даже статуэтки с отломанными пальцами и поблекшими красками, вызвавшими во мне смутные воспоминания. Мужик с красным знаменем, на котором прямо таки светился серп и, чтоб я сдох, молот, на картине, служившей интерьером в доме стоящем в триста семьдесят третьем году, это уже слишком. Если бы не кожаные тапочки, со сложной шнуровкой, доставшиеся мне после долгих переговоров вместе со штанами и рубахой, я от переизбытка чувств вполне реально разразился бы гомерическим хохотом. А так они и естественно наставления отца, сформировавшие мой характер, смогли убедить в том, что не стоит этого делать, хотя бы из-за уважения к хозяину, оказавшему мне уже не одну услугу. Справившись с волнением, я лишь скромно поинтересовался у него, впервые обратившись к местному жителю на вы:

— Картина у вас откуда?

— Точно не знаю, мне от деда досталась, а где он её взял, теперь и спросить уже не у кого — не удивившись вопросу, буднично ответил мужчина, проверяя качество моего передника.

— Чего то она выглядит у вас не очень, вон краска, как на знамени облупилась — решил я проверить истинный возраст произведения и за одно узнать, знаком ли его владелец с тем, что на нём изображено.

— Ну а ты что хотел, ей же уже четыреста с лишним лет — поставил он меня в тупик своим ответом и дав понять, что сюжетная линия для него не тайна за семью печатями.

— А остальное, тарелки, чашки эти, тоже такие же старые? — не скрывая, что невероятно удивлён, спросил я.

— Конечно, новым то откуда взяться? — ответил хозяин, усмехнувшись, наверное, для него, достаточно глупому вопросу.

— Откуда это всё у вас? — повторил я ключевое слово ответа, чувствуя, что снова закипаю.

— Тебе тоже они нравятся? — восприняв мой вопрос по своему, спросил Ден.

— А кому бы не понравилось — не вполне искренне ответил я.

— Ну да, мог и не спрашивать — счастливо улыбнувшись сказал мужчина. — А где взял? Так это сразу и не вспомню. Что то в городе купил, чего то у одиночек на продукты поменял. Страсть у меня к таким вещам, ещё с детства, всё готов отдать за понравившуюся безделушку. А всё от того, что отец мой таскал их в наш дом. Потом продавал конечно, он одиночкой был, этим мы раньше и жили.

Каша, заварившаяся в голове не расхлебалась даже с выходом на свежий воздух. Что же тут происходит, чёрт его возьми? До этого всё так здорово разложилось. Триста семьдесят третий год на дворе, все одеты, как им и положено в это время, внешне выглядят ещё складнее, орудия труда и всё прочее совсем в масть ложились, а сейчас чего же? Всё невпопад? Получается, что я не в нашем прошлом, а где то запараллелен? Да ещё так круто. Может спросить в лоб этого мужика, что тут у них на самом деле твориться и почему всё так коряво? Ну а чё, когда то же надо с этим окончательно разбираться, почему бы и не сейчас? Не исключено конечно, что мы с ним не поймём друг друга и он начнёт возмущаться, удивляться или того хуже, орать. Да и пускай, повторю свой вопрос ещё раз, но уже кулаком, по тому же самому месту и мотану отсюда, мне что впервой в бега подаваться.

Не знаю, кому больше повезло мне или стоящему рядом, но мой молниеносный план до стадии выполнения не дошёл и всё благодаря человеку, которому в нём отводилась ключевая роль, вернее даже не ему, а его вопросу, своевременно заданному мне в лоб.

— Что дальше делать думаешь? — спросил Ден, явно не без интереса.

— Ещё не знаю. Надо бы назад, к себе вернуться. Но прямо сейчас, думаю, у меня это не получится, сил не хватит — ответил я, разжав сомкнутые кулаки.

— Домой это правильно, дом для человека самое главное в жизни. А ты, кстати, чем там занимался? До того, как забрали — продолжал вытягивать из меня не существующие факты биографии, мужчина.

— Всем чем придётся, я не привередливый. Работал на земле, таскал грузы, торговал, немножко — не стал я долго сочинять, сообразив по какой причине был задан вопрос.

— На земле это подходяще, это очень даже хорошо! Да и таскать у нас тоже есть чего. Работу найдём. Оставайся. Подкормишься, чего то заработаешь, а там решишь стоит ли куда то идти или может быть поймёшь, что новый дом не хуже старого. Да и забудут про тебя за это время те, кто по долгу службы должен интересоваться пропажей — поступило мне предложение, которого я ждал.

За эти дни и ночи так устал, так меня доконало одиночество, что ничего лучше, чем пожить в обществе простых, трудолюбивых людей, набраться среди них физических и моральных сил, и желать не стоит.

— Я не против, если обузой не буду — самую малость пококетничал я и согласился.

— Обузой? Да мы только рады такому парню, как ты.

Прежде, чем определить меня на работу, Ден рассказал о порядках, установленных в общине, требованиях предъявляемых её членам, о их правах и обязанностях, а кроме этого ознакомил с иерархией, установленной большинством, несмотря на родственные связи этого большинства.

Из огромного набора слов выбрал самое важное, из которого следовало, что рассказчик в долине самый главный гражданин, за ним, в табели о рангах, идут его два младших брата, вот уже как два дня торгующие в городе произведённой на ферме продукцией. Туда они увезли яйца, козий сыр, масло, творог, сметану и пару десятков литров молока. А обратно хозяин хутора ждёт от них деньги, он произнёс это слово так внятно, как будто они здесь в ходу целую вечность и товары, которые местные не в состоянии сами производить. Перечень их был такой, что я уже на пятом слове плюнул на него и весь пропустил мимо ушей. Кроме этого мне с гордостью было заявлено, что в помощниках у него состоит и жена, небезызвестная мне Виолетта, приглядывающая за женской частью поселенцев и по совместительству занимающая пост шеф повара. На семнадцати жительницах своего рая, составляющих подавляющие большинство тружеников, владелец его остановился подробнее. Перечислил всех поимённо, рассказал о своих родственных связях с каждой их женщин, девушек и девочек, указал их возраст, назвал имена и в конце нудного повествования, строго предупредил меня об ответственности за последствия в незарегистрированных отношениях. Он прямо так и сказал:

— Выбирай любую свободную и делай с ней чего душе угодно, но только после моего благословения на то. А до этого веди себя смирно. Сразу тебя предупреждаю, с этим у нас строго, не то что в других местах. Если знаешь за собой слабость к женскому полу, давай лучше прямо сейчас расстанемся друзьями.

Свою слабость я знаю, но афишировать её не буду, так как уверен, что в данный момент в состоянии потерпеть.

— Какие бабы!? — картинно возмутился я. — Всё здоровье на каторге оставил, тут бы самому оклематься, а не о твоих родственницах думать.

На этом и остановились. Ден пообещал, что у них я быстро откормлюсь, оттаю душой и возможно даже прирасту к нему и его людям всем сердцем, а я заверил его, что не пожалею ни сил, ни здоровья, почти совсем не оставшегося, на общее благо и намекнул, что работника лучше, чем я, он в своей жизни ещё не видал.

Новую должность получил ещё до обеда. Старший, своим волевым решением, пристроил меня к животным, тем самым козам и овцам, которые являются основным источником дохода общины, и к которым у местных особое отношение. Работает на этом направлении больше половины списочного состава поселения и, надо так понимать, поэтому меня сюда и определили, чтобы был всегда под присмотром. Что же, я не против, тем более моим желание всё равно никто не интересовался. Надо работать с козлами, буду, мне чего, привыкать что ли.

— Вот дед, привёл тебе помощника — представил меня Ден своему самому старому родственнику, караулившему стадо, гуляющее толпой возле леса.

— И чего он умеет? — так и продолжая лежать на земле спросил пастух, внимательно осмотрев меня с ног до головы и обратно.

— Всё умеет. Он родом с новых земель, а там ты сам знаешь, каково жить — ответило ему начальство.

— Ну тогда ладно, оставляй. Погляжу, что за невидаль к нам прибило — дал добро родственник на моё вступление в должность.

После обеда, порадовавшего мой желудок первым блюдом, сытным и очень калорийным, я помогал деду скрасить его одиночество, попутно наслаждаясь воспоминаниями о недавнем, шумном застолье, где был персоной номер один, стараясь при этом не думать о том, что увидел в доме и услышал от его хозяина. Мы вместе со стариком лежали на траве, изредка, по очереди, покрикивали на отбившихся от стада баранов, травили о погоде, надоедливых мухах и комарах, как то резко переставших страдать гигантизмом, и постепенно приглядывались друг к другу, стараясь делать это незаметно и не торопясь. Не знаю на сколько я понравился старому болтуну, а он мне приглянулся сразу, после первой же его, естественно длиннющей, фразы, обращённой к могущественному светилу, доведшему полуденный зной до своей наивысшей точки. Есть у меня такая странность в характере, судить о людях по первому впечатлению, к сожалению, не всегда верно отражающему их богатый внутренний мир. Я не раз от неё уже страдал, после чего клялся себе завязать с ней навечно, но вытравить до конца её у меня так до сих пор и не получилось. Вот и сегодня моё чутьё выдало своё заключение, как обычно, быстро, нисколько не заботясь о его правильности, хотя возможно именно это и помогло мне также быстро расположить к себе умудрённого жизненным опытом человека.

К ужину, весело и споро, мы совместными усилиями, загнали нагулявшихся животных в загон, на вечернюю дойку, где их уже ждала бригада доярок, чуть ли не поголовно поглядывавшая в мою сторону откровенно зазывными взглядами. Я понимаю, что ничего в этом удивительного нет, мужиков в общине мало, да и почти все они родственники, а личную жизнь, несмотря на строгость начальства, как то устраивать надо, но всё рано чувствовал себя не уютно.

После очередного, многолюдного застолья, дед пригласил меня к себе в гости, где и пристроил на ночлег. Оказав своим благородным поступком, как он выразился, великое доверие, предложив устраиваться под навесом, на свежескошенном сене, душистом и мягком словно перина, но лежавшем всего в десяти шагах от загона. Сопротивляться не стал, пускай запашок, доносившийся слева и располагал к этому. Впечатления и стакан парного молока, выданный на поздний ужин одной из доярок, сработали лучше любого снотворного и успокоительного, не до рассуждений стало. Только прилёг, вдохнул ароматный воздух и вот уже нет меня, сморило.

Утро ещё раз подтвердило насколько вредная привычка имеется у меня и заставило снова, не помню даже в который уже раз, дать себе слово выжечь её калёным железом, из своей тупой башки. С его наступлением и до самого завтрака, в то самое время, когда мой напарник, лёжа на боку насвистывал какую то препротивную мелодию, поглядывая на то, как его подопечные пожёвывают свежую травку, его заместитель орудовал метлой и недоделанной деревянной лопатой, стоя по уши в козлином дерьме. И было мне не до вчерашних впечатлений, не до вновь открывшихся обстоятельств этого безумного мира, не до взглядов обнимавшихся с козами девиц. Думал я лишь об одном, как всё таки похожи люди, где бы и когда бы они не проживали, стоит им только палец показать, как тут же, эти создания божие, готовы оттяпать и его, и всё на чём он крепится.

После еды занимался тем же, чем и до неё, а с обеда ворошил сено, вроде, как ставшее закисать, а после ужина, когда каждая козлиная морда снова была готова отдоиться, под руководством начальства рубил жерди предметом, имевшим такое же название, как и дома, но мало чем похожим по качеству на него.

Перед самым сном, когда действие молочных продуктов, снова выданных нам одной из девушек, начало оказывать своё действие, старый, обленившийся пастух завёл шарманку и долго полоскал мне мозги своими рассуждениями о жизни.

— Вот твои родичи ушли на новые земли и чего они там хорошего нашли? Да всё тоже самое, что и здесь. Скажешь не так? — говорил он и спрашивал одновременно, но в тоже самое время ответа от меня, не ждал. — Уж я то знаю о чём говорю, бывал в тех краях. Там так же рано надо вставать, так же много работать и так же старость к ним придёт, как и ко мне. И зачем им это тогда нужно было? Здесь что ли не жилось? Себе жизнь испортили и детям своим толком ничего не оставят. Да взять вот хотя бы тебя. От хорошей жизни ты что ли на каторгу попал? От не досмотра родительского, от того, что некогда им было тобой заниматься. Всё боролись они с природой, не до тебя им было. А против неё не попрёшь. Не хочет она там, к вам лицом поворачиваться, вот вы одним навозом и живёте.

Будь я действительно выходцем из этих, новых земель, давно бы вступился за незаслуженно оскорблённых людей А так, говори, чего хочешь, мне море по колено. Но говорливого старика это, как раз, видимо и задевало, и он ещё больше старался обидеть моих мнимых родственников, чем только смешил меня и не давал заснуть.

— Чего молчишь? Молчун. Скажешь я не прав? — не выдержав моего молчаливого равнодушия, спросил старик, после очередного монолога.

— Послушай, дедушка. Чего тебе от меня надо? Болтаешь и болтай себе на здоровье, а я спать хочу. А родственников моих можешь обзывать столько, сколько тебе будет угодно, мне по барабану.

— Странный ты всё таки. Говор твой, слова эти, мне совсем не понятные, на родителей плюёшь. Да будь на твоём месте, кто другой из ваших, он бы мне уже давно всю бороду в клочья порвал. Паря, ты вообще кто?

— Кто, кто. Конь в пальто. Чего привязался, спать ложись, не то действительно не посмотрю на твой преклонный возраст и как… — возмутился я, но вовремя успел сдержать свой гнев. Не красиво это, грубить старому, почти выжившему из ума, человеку.

— Вот опять говоришь не понятно. Конь в пальто? Смешно.

Весь следующий день носил воду из озерца в поилки для животных. Занятие не на столько тяжёлое и трудное, на сколько нудное. Я ещё понимаю раз десять, ну двадцать сходить туда-сюда, по одному и тому же маршруту с тяжестями в руках, а здесь. После сорок восьмой ходки перестал считать их, дошло, что толку в этом нет никакого, да ещё вёдра эти, деревянные. Каждое килограмм по восемь весом, а вмещает в себя не больше пяти литров воды и главное они не такие, к каким привык, расширение у них не к верху идёт, а совсем наоборот. Короче вымотался так, что ни обед, ни ужин не были в радость, лишь кувшин козьего молока, за которым пришёл словно за чем то само собой разумеющимся, привёл в чувство и восстановил способность здраво мыслить. А подумать есть над чем, даже после такого короткого срока нахождения в долине, в гостях у этих трудолюбивых, как на мой взгляд так уж слишком трудолюбивых, людей.

Упорный труд, которому я отдаю все свои силы и время, способствует лишь одному, процветанию общины и этому, наверное, только радоваться надо было, если бы решил связать оставшуюся жизнь с этим общественным образованием, а я этого не хочу и отчётливо это осознаю уже сейчас. Не моё это, не нравиться мне заниматься сельским хозяйством с утра до ночи, пускай здесь и не сравнимо лучше, чем на солеварне. Да и не затем я людей искал, чтобы прибиться к ним и как то у них устроиться на всю оставшуюся жизнь. Для начала мне надо найти человека, которому давно было обещано, что приду к нему с подмогой, а потом решать, где и как, эту свою новую, жизнь налаживать. Нет, спорить не стану, моя физическая форма с такой кормежкой быстро достигнет, для меня так просто небывалого уровня, но это всё равно не позволит отправиться на поиски товарища по несчастью прямо отсюда. Напарника привлечь я не имею права, сразу по нескольким причинам, стало быть надеяться могу только на себя, а надеяться особо не на что, не достаточно у меня опыта хождения по незнакомым и, как говорят, неприспособленным для жизни местам. Но идти то всё равно надо, я же обещал Степану, что вернусь. И что тогда получается? А получается так, что без палатки, дождевика, фляжки под воду, ножа, топора, какого нибудь оружия для охоты, фонарика, навигатора или на худой конец компаса, снова соваться в плохо проходимые дебри не стоит. Следующий заход туда может оказаться последним. В общине мне эти вещи не выдадут точно и даже в долг, поносить немного и то не дадут, нет их здесь. А место, где можно раздобыть всё это, судя по тому чего я увидел в доме Дена, для меня так и остаётся загадкой, и лезть туда напролом, равносильно самоубийству, что то подобное я уже проходил, совсем недавно. Это мне повезло, что набрёл на общину, где проповедуют вечные ценности, а поселение с большим скоплением людей, о котором кое что знаю от Драпа, может встретить не так доброжелательно. И искать меня действительно там могут, я же не знаю, что у них тут за уголовный кодекс действует. Если всё это учитывать, то выход один: надо любыми способами больше разузнать о месте, называемом здесь не иначе, как «Город», о людях проживающий в нём, да и о мире, где оказался не по своей воле, тоже не мешало бы прояснить некоторые тонкости. У кого? Да, пожалуй, есть у меня кандидат, среди местных, на должность гида по этим вопросам. Привлеку недобитого чекиста в качестве проводника по тайнам здешней цивилизации, нечего только ему интересоваться, чего это я такой странный, пора и мне спросить его про то, что у них тут происходит.

Как решил, так и сделал. Только мой говорун рот перед сном открыл, как я тут же заткнул его своим вопросом:

— Я сильно извиняюсь, что раньше не поинтересовался, но лучше поздно, чем никогда. Так ведь?

— Продолжай — изумлённо глядя, как я стараюсь подражать ему, коротко, наверняка передразнивая меня, сказал старик.

— Не могли бы вы назвать своё имя и отчество? А то человек вы пожилой и всё время обращаться к вам старик или дед, мне воспитание не позволяет. Вам сколько лет стукнуло? Семьдесят, семьдесят пять? — сразу о многом спросил я, сидящего рядом человека.

— Пятьдесят девять. А что, неужели я уже на столько выгляжу, сколько ты назвал? — обиженно спросил старик.

— Да нет, это я так просто сказал, чтобы вас подзадорить — пошёл я на попятную, сообразив, как лопухнулся.

— Ну если так, для разговора, тогда ещё ничего. А звать меня можешь, как и остальные, Заноза — представился дед, но тут же спохватился и поправился: — Сильвио Ивановичем лучше зови, как родители назвали.

Я некоторое время молчал, пытаясь осознать, какое имя мне ближе, Заноза или Сильвио Иванович. Ни то, ни другое не впечатляло, хотя смеяться больше всё же хотелось над последним.

— Так если вам сейчас пятьдесят девять лет, Сильвио Иванович, то вы на много больше помните про то, что было раньше, чем кто бы то ни было из ваших родственников, живущих в общине? — спросил я, остановившись на имени с отчеством.

— Конечно — радостно ответил старик. — Я много чего помню, только им это без надобности. Никому не интересно знать, как мы до них мучились. Их интересует, что будет через двадцать лет, а не то, что было сорок тому назад.

— А мне вот интересно. Я не знаю, что сейчас вокруг происходит, каторга проклятая всю мою юность сгубила, а так хотелось бы про теперешнюю жизнь побольше узнать. Но прежде, чем про неё спрашивать у кого то, не мешало бы услышать, чего до этого у нас происходило.

— Хм. А ты не такой дурак, как кажешься на первый взгляд — сделал вывод, относительно меня, Сильвио Иванович.

Приятно разговаривать с человеком имеющем о тебе точно такое же мнение, как и у тебя о нём. До глубокой ночи этот доморощенный Андерсен рассказывал мне такое, во что верилось с трудом и от чего уши вяли. Не знаю до конца я дослушал его длиннющую историю или только часть её, но и того, что попало в меня хватило, чтобы голова утром казалась чугунной и отказывалась вообще чего то соображать. Случись так, что мне после завтрака поручили бы какую нибудь работу связанную хотя бы с маленькой долей умственной деятельности, несдобровать бы ни органу отвечающему за неё ни всему остальному организму. Но кости выпали так, как выпали, меня отправили на виноградники, растущие на склоне горы, в двух километрах от долины, где и заставили, всего то, обрывать засохшие листья, мешавшие созревать будущему урожаю. Это занятие, как нельзя лучше соответствовало моему теперешнему состоянию, а через час с мелочью, привело его в норму и позволило вспомнить ночной разговор, пускай и с небольшими пробелами.