Помоги проекту - поделись книгой:
В конце концов, нельзя забывать, что ислам – единственная религия, утвердившаяся в ходе войны. Мусульманское сообщество – единственное, консолидировавшееся вооруженным путем. А Мухаммед – единственный основатель мировой религии, бывший воином и добившийся победы своей веры с мечом в руке.
Вся мусульманская история – это долгая сага мученичества, самопожертвования, кровопролития, джихадов против «неверных». В VIII веке арабы завоевали Пиренейский полуостров за семь лет, и понадобилось семь столетий, чтобы покончить с их господством. Можно называть ислам религией мира, но это не отменяет и другого представления о нем – как о религии борьбы. Такое понятие, как джихад, порождено только мусульманской верой.
В одном из хадисов можно найти такие слова: «Быть один час в боевых порядках на пути Бога лучше, чем быть (на молитве) шестьдесят лет», и ученые-салафиты полагают, что в исламе вообще нет разделения на Малый или Великий джихады, а есть один джихад – военные действия против неверных-кяфиров70.
Вооруженный джихад, как писал Сайид Кутб, это «вечная и перманентная война», и она «не прекратится до тех пор, пока сатанинским силам не придет конец и религия не очистится для тотального Бога»71.
Как писала Е. Степанова, сила веры «помогает объяснить, почему для вооруженных исламистов альтернативой «победе» в ходе джихада не является «поражение». Для них альтернатива победе – либо временное отступление с целью консолидации сил в изгнании (
Сайид Кутб считал, что «когда мусульманин вступает на путь джихада и выходит на поле боя, он уже победил»73. Это краеугольный камень
«Наш выбор – между смертью и смертью», – заявил в мае 2004 года Халед Машаль, лидер палестинской исламистской организации Хамас. Машаль сменил в этой должности убитого израильтянами Абдель Азиза Рентиси, сказавшего двумя годами раньше: «У нас нет «F-16», вертолетов «Апаш» и ракет, но у нас есть оружие, против которого они не смогут защититься»75.
Таким оружием все джихадисты считают истишхад, высшая форма которого – сознательная гибель в вооруженной борьбе с врагами ислама. По-английски это называется suicide bombing, но мусульмане отвергают слово «самоубийство», этот поступок запрещен религией. С точки зрения джихадистов, шахид идет на бой, убивая врагов, так же как солдат, бегущий в атаку, зная, что в следующую секунду его может сразить пуля. Героями истишхада называют участников операции «Манхэттен» – террористической акции 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне.
«Конфликт между исламским миром и Западом очевиден, – пишет Алексей Малашенко. – Его главным признаком является даже не сам по себе религиозный экстремизм, а восприятие его существования в той или иной форме как естественного в мусульманском сообществе»76.
Американский ученый Майкл Ховард полагает, что «реальной проблемой является симпатия, которой они (исламистские фанатики) пользуются в глубоко встревоженных обществах, их породивших. Это не столько симпатия к их целям, сколько к самой борьбе, к джихаду, и к тому возмущению, протесту, который эту борьбу мотивирует»77.
Здесь следует сделать два уточнения.
Во-первых, возмущение и протест не равнозначны ненависти. Было бы ошибкой полагать, что мусульманское сообщество полно ненависти к Западу, тем более если под Западом понимать христианский мир (выше об ошибочности оценки конфронтации как «ислам против христианства» уже говорилось). Даже исламисты не столько ненавидят Запад, сколько презирают его за безбожие и декадентство, но при этом боятся его. Боятся культурного и экономического вторжения в свою социальную среду, вторжения, которое могло бы разрушить их коллективную идентичность внедрением чуждых светских ценностей. Выше цитировались слова аятоллы Хомейни об угрозе со стороны западных университетов.
Во-вторых, поражение, изгнание Запада не могут быть названы главной и конечной целью джихада. Как пишет Е. Степанова, говоря о радикальной идеологии исламистов, Запад – это не самый главный враг, а его «крах» – далеко не самая важная и уж точно не конечная цель этой идеологии. Религиозно-идеологические категории, которыми оперируют идеологи движения в целом, и лидеры и вдохновители его отдельных ячеек, конечные цели и мотивационно-побудительные причины ведения глобального джихада выходят далеко за рамки конфронтации с Западом»78.
Ссылаясь на идеи Кутба, Степанова отмечает, что главное для исламистов – установить власть Бога на Земле, и подчеркивает глобальный, универсалистский характер их идеологии. «Исламский экстремизм достигает пика своей силы именно на «наднациональном», глобальном, а не каком-либо более локальном уровне. По крайней мере, после упадка марксизма и других левоинтернационалистских течений на глобальном уровне нет другой такой цельной и воинствующей протестной идеологии, выдвигающей альтернативную систему мирового устройства, как транснациональный радикальный исламизм»79.
Здесь важно подчеркнуть именно транснациональный, глобальный характер радикального исламизма. Селборн считает возможным употребить в данном контексте термин «глобализм». Это, по его определению, «глобализм не просто веры, но и всеобъемлющего мировоззрения. Ведь мусульмане не только видят исламский мир как единство в конечном счете; они видят «мир неверных» тоже как единство…». Неисламский мир – это антитеза сути, идентичности и цели ислама. Когда йеменская исламистская группировка «Абьянская исламская армия» в октябре 2002 года по ошибке атаковала французский танкер, приняв его за фрегат флота США, она заявила, что нет никакой разницы, поскольку неверующие принадлежат к одной и той же нации»80.
Многие исламисты по существу убеждены, что они вовлечены в конфликт поистине космического масштаба, в великую борьбу между Добром и Злом, предначертанную Божественным откровением. Вырисовываются контуры некоей обновленной, воинствующей исламской цивилизации, а по сути дела – параллельной псевдоцивилизации, адепты которой перешагивают через локальные национальные задачи и конфликты и претендуют на утверждение превосходства своей веры, своих ценностей в глобальном масштабе.
Процитированная точка зрения Е. Степановой о том, что радикальный исламизм после упадка марксизма остался единственной идеологией с альтернативным проектом мирового устройства, разделяется и другими авторами. Так, Даниэль Пайпс писал: «Исламизм представляет собой исламский вариант современных радикальных утопий; после фашизма и марксизма-ленинизма приходит исламизм. Как и его радикальные утопические предшественники, он прокламирует цель конструирования идеального общества… радикальный ислам, вопреки тому, что о нем говорят, – это не возврат к прошлому; это современная идеология, предлагающая не средство возвращения к давнему образу жизни, а инструментарий для пресечения модернизации»81.
«На данной стадии ислам станет единственным серьезным кандидатом на роль вождя человечества», – писал Сайид Кутб82.
Исламизм стоит выше национализма, выше этнической идентичности, не признает их и не совместим с ними. Исламист-джихадист не может быть националистом, фактор крови не имеет для него значения (как и вообще для мусульман в принципе; ислам признает только одну нацию – это мусульманская умма). Но вместе с тем исламизм имеет глубокие корни на более низком, племенном и семейном уровне.
Чтобы понять это, следует иметь в виду, что в эндогамной семейной структуре, на которой зиждется базовая единица ближневосточного общества, племя, лояльность проявляется к расширенной семье. От внешних влияний отгораживаются крепкой стеной, защищающей семью в условиях слабости центральной, государственной власти. Как считает Адам Гарфинкль, редактор американского журнала «The National Interest», в эндогамных структурах религия «сильно укрепляет авторитет патриархальной системы. Однако на первом плане находится сложившаяся социальная структура, она по большей части предшествовала появлению ислама. Поэтому нападение на племя и семью равняется нападению на религию, и наоборот. Эндогамная социальная организация позволяет понять, почему многие ближневосточные культуры стойко сопротивляются внешнему давлению»83.
Можно предположить, что мусульмане во многих арабских странах, равно как в Афганистане, впитав чуть ли не с молоком матери традицию семейно-племенной лояльности, легко переносят этот, становящийся уже органическим, элемент своей ментальности на несравненно более широкий круг – исламское сообщество. «Умма», таким образом, выглядит как большая семья, которую необходимо защищать так же, как обычную семью, племя, секту на низовом уровне.
Особенно заметно это при взгляде на такие мультиэтнические и мультиконфессиональные страны Арабского Востока, как Сирия, Ирак, Ливан, Иордания. Государство, скроенное в основном западными державами после Первой мировой войны, не смогло стать объединяющим целым, сплотить арабов и курдов, суннитов и шиитов, привить им сознание принадлежности к единому отечеству.
Жители арабских стран никогда не ощущали себя гражданами. Только подданными. В арабском языке понятие «гражданин» выражается через слово «муватын» (от «ватан» – родина), это скорее «соотечественник». Одно дело быть подданным султана, повелителя правоверных (он турок, но это неважно, ислам не признает национальных, этнических различий, есть только мусульманская «умма», общность). Другое дело – быть подданным президента, избранного большинством. Если ты относишься к меньшинству, кто он для тебя?
И вот лояльность жителей стала переноситься с государства к общине, к своей конфессиональной общности. Для суннитов Ирака сирийские сунниты – это свои, а иракские шииты – чужие, если даже не враги. Защиту, покровительство гораздо лучше, надежнее искать у единоверцев, а не у правительства в столице. Центр тяжести – пока только в Ираке и Сирии – переместился с уровня государства на уровень локальной общности, часто даже секты. И люди уже ощущают себя, как и их предки, мосульскими суннитами или алавитами из Алеппо. Разница в том, что в те, прошлые, времена над всеми ними стояла мощная имперская власть, не допускавшая войн между общинами. Это, разумеется, относится не только к арабскому миру. В Британской империи цейлонские сингалы и тамилы, а в СССР армяне и азербайджанцы, грузины и абхазы никогда не могли бы довести свои взаимоотношения до уровня настоящей войны. Распались империи – и появился «матрешкин национализм»: внутри одной освободившейся от имперского господства власти поднималась, требуя независимости, другая.
Особую остроту эта проблема получила именно в поликонфессиональных странах. В Египте, если не считать коптов-христиан, все жители – сунниты; то же и в Тунисе. Кровь пролилась и там, но в несравненно меньшем масштабе, чем в Сирии и Ираке. Видимо, можно говорить о национальной идентичности египтян и тунисцев, даже о формировании нации – на основе осознания общности исторической судьбы. «Я египтянин» – звучит убедительно. «Я иракец» – нет. Правда, в 1980-х годах иракцы-шииты воевали против своих иранских единоверцев не хуже, чем сунниты. Но там уже действовали тысячелетние недружественные отношения между арабами и персами. Патриотизм, государственный национализм оказался сильнее религиозного родства.
Кстати о войне. Отчетливо видна разница между «правительственными» армиями и ополчениями, образованными на общинной или «сектовой» основе. Армия Башара Асада больше трех лет не может справиться с повстанцами, не имеющими тяжелого вооружения. Иракская армия вообще позорно бежала из Мосула при появлении джихадистов. Хорошо воюют суннитские экстремисты, включая ИГ, равно как курды и ливанские шиитские отряды «Хизбалла». И это понятно: они воюют
Разумеется, у джихадистов эта естественная лояльность по отношению к
Один мощный элемент идеологии – защита ислама от вторжения неверных – легко поддерживается самой жизнью, борьбой против иностранной оккупации. Ирак и Афганистан – эти два названия, две ситуации значат больше для привлечения добровольцев-джихадистов, чем все рассуждения об исторической несправедливости, о судьбе мусульманского сообщества, культурной экспансии «неверных» и т. д. И всегда фоном маячит палестинская проблема.
Что же касается религиозной стороны борьбы (защита ислама), то главными понятиями для салафитов здесь являются джахилийя, куфр и такфир.
Джахилийя (невежество) – это доисламское варварство, неотделимое от многобожия (куфр). Сайид Кутб возродил это понятие и распространил его на современный мир, причем не только на «мир неверных», но и на те мусульманские страны, правители которых отошли от подлинного, чистого ислама (мы помним, что этот тезис лежит в основе салафийи). Следовательно, мусульмане, идущие за такими правителями, сами впали в
По определению А. Игнатенко, такфир – это обвинение в неверии «всех тех, кто не согласен с салафитами. При этом важно подчеркнуть, что главным объектом такфира не являются немусульмане, ведь они, с точки зрения ваххабитских салафитов, и так кяфиры – неверные. Целью такфира являются мусульмане. Другими словами, салафиты провозглашают кяфирами всех мусульман, которые не следуют той специфической интерпретации ислама, которую салафиты провозглашают единственно правильной. А в этом случае мусульмане, которых салафиты обвиняют в неверии, приобретают статус вероотступников (по-арабски
Понятно, что люди, воспитанные или обработанные в таком духе, не остановятся перед пролитием как чужой, так и своей крови. Поэтому бессмысленно удивляться нетерпимости и жестокости исламистов. Они убеждены, что следуют указаниям Пророка и что только так можно защитить и спасти ислам. Осознание своей безусловной правоты, можно сказать даже – святой правоты, в глазах радикальных исламистов оправдывает самые жуткие, самые бесчеловечные поступки. Все беды, которые постигают неверных, заслужены ими и могут рассматриваться как проявление божественной справедливости. Селборн приводит такой пример: после крушения американского космического корабля «Columbia» и гибели астронавтов мусульманские духовные лица радикальной ориентации открыто выражали свое глубокое удовлетворение и объявляли, что это Бог наказал врагов ислама. Эти суждения «проистекали из глубочайшего ощущения правоты. Так, имам Большой мечети Мекки, главной святыни ислама, мог в июне 2002 года призвать всех мусульман объединиться против всемирного заговора индусов, христиан, евреев и неверующих, который угрожает высшим истинам ислама… Такое мировоззрение имеет свои корни в исторической памяти ислама, в его сакральных текстах, в возрожденной силе веры, в отвращении, испытываемом по отношению к миру неверных… Все это нельзя изменить точно так же, как нельзя изменить устои веры христиан или евреев86. Наиболее четко ту же по существу мысль выразил Алексей Малашенко: «Исламизм не болезнь, которая поддается пусть трудному и длительному, но все же лечению. Это клетки самого «организма» исламской традиции, исламской политической культуры»87.
Но ведь есть и другие клетки. Ислам, как и другие великие религии, содержит в себе различные компоненты. Малашенко, указывая на наличие в исламе двух крайних направлений – умеренного и радикально-консервативного, – сомневается в перспективах первого из них. «Исламисты монополизируют религию, – пишет он. – Они выходят победителями из любой религиозной полемики с властью, которую им легко критиковать с позиции «чистого ислама»…»88
Селборн считает ошибкой веру в существование перманентной дихотомии между «умеренными исламистами» и «экстремистами»89. По мнению Малашенко, «реформаторы проигрывают своим оппонентам. Они предлагают сложные для восприятия среднего мусульманина идеи, апеллируют к разуму, а не к чувству и вере. Реформаторы отстранены от работы в мечетях. Наконец, их попросту мало… Большинство верит, что переосмысление ислама ведет к его искажению… Каждый, кто твердо высказывается за необходимость переосмысления исламской конфессионально-культурной традиции, сталкивается с неприятностями у себя дома… В «гонке» между консервативным реформизмом и реформаторством, – считает Малашенко, – пока исламисты опережают своих конкурентов на целый круг»90.
Исследователь ислама М. Хермасси полемизировал с теми, кто признавал существование «умеренного исламизма»: «Концепция умеренного исламизма практически мертва… Мы прошли путь от исламизма как умеренной политической силы до исламизма как новой формы, прикрывающей суть: попытку террористов захватить власть»91.
А где же все-таки умеренные мусульманские богословы, понимающие, в какую пропасть толкают джихадисты исламское сообщество, видящие, что слово «мусульманин» во многих странах уже становится синонимом слова «террорист»? Например, германский Институт демоскопии в Алленсбахе еще в 2006 году выяснил путем опросов, что у 98 % немцев со словом «ислам» ассоциируются понятия «насилие» и «террор»92. Разумеется, умеренные богословы существуют. Стоит упомянуть иранского философа Абдулькарима Соруша, выступающего против того, что «муллы присвоили себе Коран», ливанского исламоведа Ридвана ас-Саида, противящегося тому, что «Хизбалла» монополизировала истолкование священных текстов, турецких ученых Мехмета Пачачи и Омера Озсоя, иранку Ширин Абади, удостоенную Нобелевской премии мира, египетского богослова Насра Хамид Абу Зейда, эмигрировавшего в Нидерланды, чтобы там преподавать. Имеются и официальные лица, отвергающие экстремизм, например марокканский министр по делам религии Ахмед Тауфик93.
Но, как правило, такие голоса широкой массе мусульман не слышны. Боясь прослыть «белыми воронами», если не предателями, умеренные богословы мало что могут противопоставить тем, кто говорит: «Посмотрите на американцев – они в Ираке, в Афганистане, их военные базы на святой земле Аравии. Посмотрите на евреев – они отняли у нас священный Иерусалим». Как отмечали западные авторы Дана Аллин и Стивен Саймон, «готовность исламистских проповедников осуждать терроризм затухает… Развивается тенденция к расширенному толкованию тезиса об оборонительном джихаде – другими словами, тенденция, благоприятствующая Усаме бен Ладену»94.
Запад, по мнению большинства экспертов, оказался неспособным сколько-нибудь эффективным образом противодействовать пропаганде экстремистов в мусульманском мире. А эта пропаганда при помощи Интернета достигла невероятного размаха. Считается, что в мировой банковской сети спрятано более 1 триллиона долларов на счетах, доступных террористам. Поддержание всемирной террористической сети составляет до 30 миллионов долларов в год. По данным Д. Нечитайло, относящимся к 2011 году, насчитывается более 3000 радикальных исламистских сайтов, из них около 70 можно с уверенностью назвать «виртуальным университетом джихада». По данным французской полиции, в стране 150 из 1600 мечетей находятся под контролем экстремистов, 23 % французов, принявших ислам, заявляют о своей приверженности салафизму. Абсолютное большинство тех, кто получает первоначальный импульс радикализации через Интернет, – это молодые люди (их называют «цифровым поколением»), проводящие много времени во Всемирной сети, которая служит для них, по сути, единственным источником информации о политических событиях и вообще способом общения95.
Что могут предложить мусульманам западные мыслители, публицисты, журналисты? Прежде всего надо посмотреть, как они сами реагировали на рост исламизма, в первую очередь в своих собственных странах, а потом уже попытаться понять, что можно противопоставить экстремистской пропаганде в целом, включая страны ислама. Селборн утверждает, что по крайней мере среди политиков наиболее обычной реакцией был страх, беспокойство по поводу того, что жесткий ответ мог оскорбить местную мусульманскую аудиторию96.
Действительно, растущее мусульманское население в странах Западной Европы представляет собой все более значительную часть электората, и ни одна политическая партия не может себе позволить оттолкнуть мусульман, ведь это означает потерю какого-то количества процентов, а именно их может и не хватить.
И все же совершенно неверно было бы объяснять слабость реакции западных правительств и общественности на все более вызывающее поведение исламистских экстремистов только электоральными соображениями. Суть дела гораздо глубже, и чтобы ее понять, надо обратиться к относительно недавней истории западной общественной мысли. Речь идет об антиколониальных, антиимпериалистических настроениях общества, порожденных глубокой и прочной антибуржуазной традицией, доминированием левых взглядов в интеллектуальной среде. Достаточно вспомнить великих европейских писателей ХIХ века – Гюго, Бальзака, Диккенса, Флобера, Анатоля Франса, Золя, – чтобы понять их неприязнь к буржуазии, к новому хищному классу предпринимателей с его мелкотравчатой, эгоистичной, ограниченной мещанскими интересами культурой. Эта традиция, захватив также Америку, перешла и в ХХ век (Джек Лондон, Драйзер, Ромен Роллан, Томас Манн, Герберт Уэллс, Бернард Шоу). Подобно тому, как в России на рубеже веков было модно выступать в защиту угнетенного народа, против деспотизма, самодержавия, в Западной Европе «властители дум» считали себя обязанными клеймить эксплуатацию народных масс капиталистическими заправилами. Это отнюдь не означало перехода на позиции сторонников социализма, а тем более марксизма. К середине ХХ века антибуржуазные настроения интеллектуалов, задававших тон в образованном обществе Западной Европы, переросли в антиколониальные. Империализм был признан закономерным и, возможно, худшим следствием капитализма, а угнетенные народы Азии и Африки были объявлены жертвами эксплуатации, расовой дискриминации, иногда доходящей до элементов геноцида. Поскольку же в течение короткого периода после Второй мировой войны колонии освободились, чуть ли не единственной жертвой империализма и неоколониализма оказались палестинцы, в защиту прав которых с каждым годом все громче поднимали свой голос западные интеллектуалы. А в центре палестинской проблемы неизбежно оказывался Иерусалим, третий по своей «святости» город ислама, что, в свою очередь, непременно вело к усилению значения мусульманского фактора в освободительной борьбе арабского народа Палестины. Далее последовали две иракские войны, операция в Афганистане и т. д. Волей-неволей мировое мусульманское сообщество стало выглядеть как жертва богатого и агрессивного Запада.
Многие западные общественные и политические организации, а также СМИ стали высказывать все большее сочувствие к «жертвам агрессии», странам ислама. К этому добавилось ощущение вины за все злодеяния колониализма в прошлом и позапрошлом веках. Надо было как-то «загладить прежние грехи», компенсировать жителям третьего мира страдания их предков. Наконец, широкое распространение «политкорректности» способствовало тому, что стало неприличным вообще упрекать, а тем более обвинять обосновавшихся на Западе мусульман за то, что их поведение все чаще оказывалось мало совместимым с устоями и традициями западной цивилизации. Негласно доминирует мнение, что людям, «обиженным судьбой», прибывшим из стран, где сплошной голод, насилие, деспотизм, можно прощать то, что считается недопустимым для коренных жителей.
Иногда эта тенденция порождает совершенно жуткие ситуации. Так, в Великобритании в 2014 году произошел скандал, потрясший страну. Выяснилось, что в городе Розерхэм, что в Южном Йоркшире, в период между 1997 и 2013 годами по меньшей мере 1400 девочек, многие из которых были несовершеннолетними, систематически подвергались сексуальному насилию со стороны банд мужчин, почти все из которых были пакистанцами. Городские власти, включая полицию и социальные службы, получали многочисленные сигналы, в том числе от родителей девочек (сами жертвы были слишком запуганы, чтобы свидетельствовать), но делали все, чтобы замять такие безобразные истории. Сотруднице министерства внутренних дел, которая явилась к городским властям, было сказано, чтобы она никогда и нигде больше даже не упоминала об «азиатских мужчинах» (в Великобритании принято, из соображений политкорректности, маскировать преступников, которые родом из Индостана, названием Asian)97. Все дело в том, что власти боялись быть обвиненными в расизме! Легче было закрыть глаза на бесчинства и насилие, чем допустить судебное дело, в котором на скамье подсудимых могли оказаться мусульмане и власти могли бы быть обвинены в том, что они из расистских побуждений преследуют несчастное меньшинство.
Отсюда же попытки властей в Европе ублажить, умиротворить мусульманских экстремистов. Например, британская «Гардиан» в июне 2002 года опубликовала редакционную статью под названием «Наше мусульманское будущее» с подзаголовком «Britain and Islam Can Make it Together». Комментируя это, Селборн писал, что мусульмане скорее будут расценивать такие заявления как признак слабости и глупости98.
Некоторые духовные лица тоже высказываются на эту тему, причем сходятся с обеих сторон. Так, в августе 2003 года архиепископ Кентерберийский Роуан Уильямс поддержал создание в Британии исламских образовательных учреждений (медресе), которые справедливо рассматриваются как семинарии исламизма. А Илларион Капуччи, бывший православный архиепископ Иерусалима, выступая в апреле 2002 года на Пьяцца дель Пополо в Риме, назвал исламистских смертников-шахидов «мучениками, идущими на смерть как на вечеринку»99.
Намного хуже то, что в различных выступлениях и публикациях все шире распространяется сопоставление беспрерывно уменьшающегося влияния церкви в европейских странах и монолитного боевого исламизма. «Христианская вера падает и хиреет, в то время как ислам демонстрирует четкую и твердую идентичность и осознание общей единой цели» – вот лейтмотив исламистской пропаганды, которой часто подыгрывает, вольно или невольно, растерянная и деморализованная часть западного общества.
Противопоставление динамичного, боевого, уверенного в себе воинствующего политического ислама (исламизма) и слабеющего, теряющего почву под ногами, ни в чем не уверенного под воздействием релятивистских концепций современного христианства уже давно является предметом обсуждения в бесчисленных публикациях. Алексей Малашенко писал о глубоких различиях между христианской и исламской цивилизациями. «В христианском мире нет религиозно-политического направления, тождественного исламизму, нет, скажем, «христианизма» как самостоятельного движения. Ни одна религиозно-политическая идеология не конвертируется в поиск «золотого века», не реставрирует концепции раннего (и позднего) Средневековья и, уж конечно, не ссылается постоянно на выдержки из Библии при изложении политических программ. Здесь нет фигур, сопоставимых с Ибн Таймией и Ибн Абд аль-Ваххабом. Как нет и не может быть идейных оппонентов, адекватных, например, Сайиду аль-Кутбу, Хасану ат-Тураби, Юсефу Карадави»100.
«В отличие от ислама, – отмечает Малашенко, – в остальных религиях фундаменталистские проявления носят ограниченный во времени и пространстве характер. В одном случае они сдерживаются секуляристским характером общества, в другом – замыкаются на частных национальных или региональных проблемах. И только исламизм оказался геокультурным и геополитическим феноменом, интегрирующим мусульманское сообщество, оказывающим влияние не только на его внутреннее сознание, но и на его отношения с остальным миром»101.
Сейчас исламизм чувствует свою силу, уверенно бросает вызов своим оппонентам и не ощущает нужды в компромиссах или каком-то сближении с ними. Малашенко констатирует, что в ХIХ – первой половине ХХ века многие мусульмане, зачарованные Западом, «верили в возможность, заимствуя у него отдельные идеи и принципы, быстро «исправить» мусульманское общество, сделать его сравнимым с европейским»102. Все это прошло. Исламисты презирают Запад, не видят в нем решительно ничего, что стоило бы заимствовать. Собственно говоря, все, что им нужно, они уже взяли, прежде всего информационные технологии, особенно Интернет. А то, что называют «западными ценностями» или «универсальными ценностями», исламисты отвергают начисто. Сэлборн пренебрежительно отзывается о тех, «кто думает, что культура «прав человека», например, может быть внесена в мусульманскую политическую культуру, или что порожденные западным Просвещением концепции свободы мысли, совести, религии и выражения совместимы с исламом в момент его пробуждения и экспансии»103.
Бернард Льюис полагает, что главным отдельно взятым различием (
В Египте, Марокко, Иордании, Тунисе, Алжире, Пакистане и других мусульманских странах исламисты категорически выступают против любых законов, которые разрешали бы женщинам подавать на развод в случаях насилия, избиений и издевательств со стороны мужей, путешествовать без разрешения мужчины или иметь равное с мужчинами право быть представленными в парламенте и административном аппарате.
Ваххабиты вообще считают всех женщин соблазнительницами, которых необходимо держать в строгой сегрегации. Женская сексуальность рассматривается как нечто опасное и подрывающее устои религии и морали. Сайид Кутб исходил из идеи приоритета семьи в сохранении и развитии истинного мусульманского общества, а сексуальность женщин грозит распадом семьи, как это и происходит в Америке. Но суть дела гораздо глубже. Большинство исламистов убеждены, что сама по себе проблема прав женщин – это не что иное, как форма империалистической экспансии Запада. Ваххабисты и салафиты «требуют полной сегрегации полов, – пишет известный эксперт-ближневосточник Фаваз Джерджес. – Они готовы биться насмерть за то, чтобы исключить женщин из публичной сферы… Для многих перспектива освобождения женщин представляется большей опасностью, чем вторжение неверных»105.
В беседе с Джерджесом один из бывших лидеров египетских исламистов Камаль Хабиб говорил: «Америка старается переделать наше общество и наш образ жизни, включая самый чувствительный аспект, нашу важнейшую линию обороны – мусульманскую женщину». По мнению этого авторитетного мусульманского мыслителя, «права женщин» и «равноправие женщин» – это «кодовые слова, прикрывающие стремление ослабить иммунную систему уммы и сделать ее уязвимой для декадентских западных влияний; это самый эффективный способ проникнуть в мусульманскую общественную структуру и демонтировать ее ценности». «Мусульманская женщина сохраняет пуританский социальный порядок, дорогой сердцу салафитов, таких как Камаль, – замечает Джерджес. – Как только Запад преодолеет эту последнюю линию обороны, – сказал мне Камаль, – звенья социальной цепи распадутся»106.
Так проясняется причина столь чувствительной и злобной реакции исламистов на попытки изменить к лучшему место женщины в обществе. Видно, что борьба против равноправия женщин выходит далеко за рамки проблем семейного очага, а приобрела характер грандиозной битвы в защиту ислама от целенаправленной кампании Запада, намеренного разрушить традиционные священные мусульманские ценности.
Ясно, что здесь перед нами – глубокая и непреодолимая пропасть. Ум человека западной цивилизации не может понять и принять логику Камаля Хабиба. И здесь мы подходим к исключительно важному пункту в данном исследовании. Речь идет о том, что у исламистов есть своя логика, которую диктует свой, особый ум. Это
Действительно, многие вещи непонятны для западного интеллекта. В Пакистане профессор физиологии Мохаммед Юнус Шейх был в 2001 году приговорен к смертной казни за богохульство. Его вина состояла вот в чем: он сказал в своей лекции, что родители пророка не были мусульманами, поскольку ислама еще не было, именно их сын и создал эту религию. «Такая логика, однако, не сочетается с иным типом рассуждения, тем, который управляет верой и ею защищается. Профессор подал апелляцию, но был застрелен в тюрьме сокамерником, которого, судя по всему, снабдили пистолетом»108.
На Западе удивляются и возмущаются тем, как арабы, в первую очередь палестинцы, ликуют при известии об актах террора, направленных против населения Запада и Израиля; многие тысячи людей выражают бурную радость, узнавая, что мирные гражданские люди становятся жертвами взрывов. Еще одна совершенно немыслимая для «западного человека» черта если не всех, то многих мусульман состоит в следующем: поражение обычно изображается как победа. Когда в феврале 1991 года армия Саддама Хусейна была разгромлена американцами и выброшена из Кувейта, диктатор объявил о своем триумфе. Ирак был провозглашен лидером мусульман всего мира. И иракцы ему верили, поскольку вся мусульманская традиция позволяет верить, что «победа вторична по сравнению с мученичеством». (Арабское слово «истишхад», имеющее тот же корень, что и «шахид», не совсем точно переводится как мученичество, в нем больше подчеркивается добровольный характер самопожертвования.) Мученичество – это и есть победа.
«Ощущение справедливости и истины, присущих исламу, и несправедливости и фальши его врагов создает у арабов и мусульман уверенность в том, что даже самые недостоверные утверждения, опирающиеся на ислам, являются верными», – пишет Селборн109. Все, что идет от ислама, истинно и верно по определению, логика здесь ни при чем. Родители пророка не могли не быть мусульманами, хотя сам ислам будет создан их сыном, когда он вырастет. Нелепо? Пусть, но гораздо важнее другое: нельзя даже косвенно оскорбить Мухаммеда, называя его родителей язычниками.
Западная рациональная логика, по убеждению не только исламистов-джихадистов – салафитов, но многих мусульман вообще, а уж тем более улемов, ученых-богословов, призвана только запутать мусульман, смутить их, подорвать и ослабить их веру, в конечном счете способствовать разрушению ислама. Все эти интеллектуальные ловушки – соблазн, от которого нужно решительно избавляться путем неустанной борьбы.
Заключение
Ислам живет самоутверждением, всегда в борьбе. Его можно назвать религией мира, но это не противоречит тому, что ислам – это
«Ключ к пониманию джихадиста и его эволюции лежит в политике, а не в религии, – полагает Джерджес. – Упрекать террористов за использование отрывков из Корана – то же самое, как упрекать крестоносцев за то, что они оперировали цитатами из Нового Завета. Как и Библия, исламская доктрина может быть интерпретирована любым образом, для обоснования мира и толерантности или же войны и нетерпимости. Подлинные виновники – это идеологи, которые могут извратить религию – любую религию – для использования ее в своей политической повестке дня… Изучение ислама само по себе не позволит понять цели и стратегию джихадистов… Просто верующие мусульмане могут быть заинтересованы в политике или нет, в то время как исламисты – это политические активисты, фундаментальная цель которых состоит в том, чтобы захватить власть и исламизировать государство и общество»111. Однако люди, живущие вне исламского мира, с трудом делают различие между исламом и исламизмом.
Вот здесь и существует серьезная проблема. Ведь беда в том, что джихадизм – это не какое-то чуждое, неисламское течение. Даже если его назвать злокачественной опухолью на теле ислама, который сам по себе никак не может считаться религией насилия и террора, все равно придется признать, что джихадизм, радикальный экстремистский исламизм базируются на одной из аутентичных исламских традиций, берущих свое начало в древности, в военных походах пророка Мухаммеда. Это лишь одна из традиций, но она имеет свои корни в исламе, и орган ИГИЛ журнал «Дабик» прямо пишет, что только еретик может сомневаться в том, что ислам – религия меча. Отсюда, из произвольно интерпретируемых сур Корана и хадисов Сунны, и берется концепция джихада в ее самом беспощадном и воинственном виде.
Доказать пагубность воинствующего исламизма для мирового мусульманского сообщества может только деятельность внутри самих исламских стран. Почему именно ислам дает экстремистам столько возможностей трактовать религию в воинственном, непримиримом духе? Ислам не смог выработать в себе противоядие от экстремизма – вот в чем проблема. Одна, но крайне сильная, воинственная тенденция ислама пока что победно шествует по мусульманскому миру.
Что же творится в этом мире? Кризис ислама как религии? Да ничего подобного, ислам никогда еще не был так широко распространен, как сейчас, никогда не было столько обращений в эту веру. Пожалуй, сегодня ислам можно назвать самой сильной религией в мире, если брать в качестве критерия степень преданности вере, уровень набожности, готовность бороться и даже жертвовать собой ради защиты религии и единоверцев.
Упадок исламского сообщества, нищета и деградация мусульманских стран? Да посмотрите только на уровень жизни в нефтепроизводящих странах Залива, в Индонезии. И те страны, которые разваливаются и корчатся в муках, которые стали
Эксплуатация, иностранный гнет? Это было, но в прошлом. Нефть давно национализирована, фантастические миллиарды и миллиарды долларов льются нескончаемым потоком в бюджеты арабских государств и Ирана. Есть, конечно, и нищие страны, например Афганистан, но как раз оттуда террористы в транснациональную сеть не направляются. Иностранная оккупация? За исключением Афганистана и Ирака, ни одна мусульманская страна не была оккупирована за последнюю четверть века, за тот именно период, когда поднял голову транснациональный радикальный исламизм, джихадизм. Правда, Палестина остается для многих мусульман кровоточащей раной, но число израильтян, убитых джихадистами, – капля в море по сравнению с десятками тысяч мусульман, умерщвляемых мусульманами с особой жестокостью. Нет, конкретными историческими или социально-экономическими причинами это безумие не объяснишь. Эпидемия, чума…
Вот что писал чикагский профессор Марк Лила: «Те, кто озабочен местом ислама в сегодняшнем мире, обязаны серьезно исследовать идеологические корни исламского фундаментализма и видимое отсутствие теологической защиты против распространения политического экстремизма»112.
Необходим серьезный, рассчитанный на долгие годы внутримусульманский дискурс, в ходе которого ретроградам и убийцам был бы дан достойный идейный отпор, а их взгляды, искажающие и компрометирующие ислам, были бы разоблачены и отброшены.
Во-первых, необходимо использовать все виды СМИ для того, чтобы разъяснить людям разницу между исламом и исламизмом, иначе неизбежен подъем злобной и чрезвычайно опасной для самого существования России исламофобии.
Во-вторых, надо самим понять и четко разграничить понятия: ислам, мусульманское сообщество, исламизм, салафизм-джихадизм. Особенно важно понять, что исламизм, с одной стороны, – исторически обусловленное, жизнеспособное явление, которому суждена долгая жизнь, это не какая-то группировка, которую можно «прихлопнуть». Но с другой стороны – феномен не однородный, не монолитный. Опасно преуменьшать влияние и мощь исламизма, в любом случае мы с ним немало горя хватим, но не следует сдаваться, говоря: «исламизация неизбежна, европейская цивилизация обречена». Крайние исламисты типа ИГ очень уязвимы именно вследствие своего неустранимого экстремизма, своей свирепости и нетерпимости. Их судьба в Ираке несколько лет тому назад весьма показательна: они сумели восстановить против себя тех самых людей, единоверцев-суннитов, на помощь которым прибыли. Существенно смягчить свое поведение они не могут, как леопард не избавится от своих пятен. Перестав быть беспощадными изуверами, они заодно утратят те качества последовательных и непримиримых борцов за ислам, которые и привлекают к ним мусульманскую молодежь со всего мира.
В-третьих, надо иметь в виду, что подавляющее большинство мусульман в мире, даже если они негативно относятся к Западу, особенно к Америке и тем более к Израилю, даже если они одобряют в целом деятельность бен Ладена, все же не поддерживают террор и вообще настроены на нормальную мирную жизнь. Исключение – молодежь, доля которой в населении растет.
В-четвертых, однако, нельзя забывать, что проблема Палестины и Иерусалима всегда будет использоваться для поддержания атмосферы ненависти и воинственности, даже если ни одного западного солдата не будет ни на одном клочке земли ни в Азии, ни в Африке. А поскольку Израиль исчезать не собирается, призыв к борьбе против Запада, против «заговора сионистов и крестоносцев» будет звучать так же громко, как и сегодня. Если же эскалация конфликта вокруг иранской ядерной программы приведет к войне (в которую неизбежно будут втянуты Америка – прямо и Россия – косвенно), воинствующий исламизм получит такой подарок, о котором он может только мечтать. Вот тогда не исключена «война цивилизаций». Хуже не может быть ничего.
В-пятых, неверно было бы считать, что все дело в Израиле и если он каким-то образом исчезнет, исламисты успокоятся, признают, что больше угрозы исламу нет, и радостно разойдутся. Они не могут успокоиться по самой своей природе, так как в вопросе о светской модели общества, в частности о правах женщин, две цивилизации несовместимы абсолютно, а разгородить мир так, что Западу – секуляризм, а исламскому Востоку – шариат, в нашу эпоху глобализма невозможно. Значит, угроза того, что Запад намерен погубить ислам, будет воспроизводиться в головах новых и новых поколений.
И наконец, в-шестых, никто не может предсказать, как пойдет дело с интеграцией мусульман в Европе. Возможны разные варианты: от катастрофического (исламизация Европы) до «мирного врастания». Надо помнить и наличие обратной связи: торжество Халифата на Арабском Востоке, например, дало бы мощный толчок салафизму в Европе, включая Россию («наконец-то мусульмане встали с колен, теперь все задрожат»).
Могут возразить: так ведь в Афганистане и Ираке мусульмане-добровольцы были убеждены, что защищают свою веру от врагов ислама, в христианском мире трудно было бы представить себе аналогичную ситуацию. Правильно, и это подводит нас к первому вопросу: о мотивации.
А здесь нужно проводить грань между различными категориями борцов за дело веры.
1. «Теоретики», ученые богословы, салафиты (от арабских слов «ас-салаф ас-салихун» – «благочестивые предки»), убежденные, что все беды исламской «уммы» – от забвения истинного ислама и восприятия чуждых моделей – западной демократии или социализма. Заклятые враги светского государства и особенно равноправия женщин.
2. «Практики», более молодое поколение, люди действия, бойцы радикального политического ислама. Это к ним прилепился сбивающий с толку термин «исламисты», хотя сами себя они называют муджАхиды (в персидском произношении – моджахЕды), от слова «джихад», сводящегося в их понимании к вооруженной борьбе. Типичные представители – боевики «Аль-Каиды». Искренне верят в то, что их святой долг – спасти ислам от Запада, от Сатаны, который для мусульман является не только захватчиком, агрессором, но и Великим Соблазнителем, стремящимся разрушить традиционные исламские ценности и заменить их своей растленной светской культурой. Уверены, что демократия, права человека, равноправие женщин – орудия, используемые Западом для разрушения ислама. Категорически отрицают, что борются против христианской цивилизации; западное общество для них – отнюдь не христианское, а безбожное, аморальное, а люди Запада – новые язычники, и это хуже всего: христиане и иудеи могут откупиться, для язычников – только смерть.
3. «Ультра-джихадисты», для которых учение Корана и судьбы мусульманской уммы на втором плане, а главное – месть Западу за агрессию. Если категория 2 потрясла весь мир террористическим актом 11 сентября 2001 года, то бойцы категории 3 мстят за «западный ответ» на этот удар, т. е. за интервенции в Афганистане и Ираке.
Все эти категории объединяет: а) то, что они состоят исключительно из мусульман-суннитов, а ядром их являются ваххабиты, приверженцы самого свирепого и нетерпимого направления суннитского толка ислама; б) неугасимая ненависть к мусульманам-шиитам («отступникам» и «еретикам») и к евреям (или иудеям) за оккупацию Палестины и особенно Иерусалима, третьего по своей святости – после Мекки и Медины – города ислама.
Наконец, в особую категорию можно выделить «авантюристов», молодых людей, направляющихся в «Исламское государство» в поисках смысла жизни, в стремлении приобщиться к великому замыслу, движимому жаждой справедливости. Радикализм и ангажированность этих людей напоминает то, что в первой половине прошлого века побуждало образованных, интеллигентных молодых людей в Европе, не удовлетворенных мелкой и банальной буржуазной жизнью, идти в экстремистские лагеря – к коммунистам либо к фашистам. Можно также вспомнить восторженных сторонников Мао и Че Гевары. В наши дни ничего похожего нет, кроме воинствующего исламизма. И такого рода «искателям» очень удобно прикрываться знаменем великой религии, как бы дающей смысл всей борьбе, подобно тому, как в Средние века отправлявшиеся из Европы крестоносцы, по дороге грабившие и убивавшие и христиан, и евреев, прикрывались великой целью – освобождением Гроба Господня.
Люди этого типа мало что знают о теологических проблемах, о тонкостях ислама, о реальном положении «уммы» в различных странах. Они не участвуют в жизни мусульманских общин. Если их спросить, за что они проливают свою и чужую кровь – они ответят: мы мстим за наших братьев, которых каждый день убивают крестоносцы и сионисты в Ираке, Афганистане, Палестине. Многие из них отправляются в Сирию просто потому, что это стало «модно» в иммигрантской молодежной мусульманской субкультуре. «В нашей школе в Марселе все ребята-мусульмане – за то, чтобы ехать в Сирию, а я что? Буду белой вороной, трусом?» Поедут, может быть, всего человек пять, живыми вернутся двое, но – героями, муджахидами.
ИГИЛ отличается от «материнской» «Аль-Каиды» и ее официального филиала в Сирии «Джабхат ан-нусра» тем, что ставит своей целью создать собственно исламское, шариатское государство на определенной территории, со всеми атрибутами и институтами нормального государства. И оно создано. Люди из примерно 80 стран приехали в новое государство, провозглашенное Халифатом и занимающее треть территории Ирака и Сирии с населением около 8 миллионов человек. Государство разделено на семь провинций, границы которых не совпадают с государственными границами Ирака и Сирии. Вместо законодательной власти существует консультативная ассамблея шура; законов она не издает, есть один закон, шариат, этого достаточно. Никакого принципа большинства там, разумеется, нет. Правоохранительную систему представляют кади (религиозные судьи), назначаемые властями, и специальный корпус блюстителей исламских порядков, типа «полиции нравов». Запрещены спорт, танцы, музыка, живопись, алкоголь и т. д., введено строгое разделение мужчин и женщин в учебных заведениях, на средствах транспорта, в общественных местах. Женщина, появившаяся одна на улице, должна иметь при себе разрешение от мужа, отца или брата. В школах не одобряется преподавание истории, философии и общественных наук.
Сейчас из примерно 30 тысяч бойцов ИГИЛ одну треть составляют иностранцы. Что, они следуют наставлениям Усамы бен Ладена, образовавшего «Всемирный исламский фронт борьбы против евреев и крестоносцев»? Да что-то здесь не так: ни в Ираке, ни в Сирии нет ни американцев, ни евреев. Кого убивают джихадисты, борцы за дело ислама? Мусульман, вот кого. В основном арабов-шиитов, но также курдов-суннитов и христиан.
Но даже и арабов-суннитов. Сожгли живьем летчика иорданских ВВС, виновного лишь в том, что он, верный присяге, данной своему королю, участвовал в налетах на позиции боевиков ИГИЛ. Самолет сбили, он попал в плен. Как обращаются с военнопленными? А вот так: посадили в железную клетку, облили бензином и сожгли. Он был арабом, мусульманином-суннитом. Его убили арабы, мусульмане-сунниты.
В столице Йемена Сане смертники-джихадисты из того же ИГИЛ взорвали верующих в шиитских мечетях. Около 140 человек, пришедших на пятничную молитву, были разорваны на куски, более 350 ранены. А накануне такие же боевики ворвались в музей в Тунисе и расстреляли 23 человека. А незадолго до этого были расстреляны египетские рыбаки, ловившие рыбу у ливийского побережья, а также весь мир увидел видео, на котором взятые в плен сирийские военнослужащие в одном нижнем белье бегут цепочкой к яме, на краю которой их будут расстреливать. И из Нигерии пришло очередное сообщение о массовых убийствах мирных жителей, совершенных боевиками организации «Боко Харам», недавно объявивших о своем подчинении ИГИЛ. В то же самое время на экранах мирового телевидения был показан 22-летний египтянин, бывший инструктор по фитнесу, из состоятельной семьи, учившийся в частной французской школе, затем сошедшийся с джихадистами и уехавший в Сирию. Он стоит рядом с обезглавленным человеком и с улыбкой говорит: «Праздник был бы неполным, если бы нельзя было сфотографироваться рядом с трупом одной из этих собак».
Сомалийская исламистская группировка «Аль-Шаабаб» нападает на Кению, войска которой находятся в авангарде миротворцев, наводящих в Сомали порядок. Исламисты перешли границу, ворвались в университет и расстреляли 147 студентов. В другой раз они остановили автобус и заставили пассажиров читать наизусть стихи из Корана. Кто не мог, были тут же расстреляны. А недалеко от Багдада боевики устроили засаду и перехватили патруль правительственной армии. Солдатам велели совершить молитву. Дело в том, что, хотя слова молитвы одинаковы у суннитов и шиитов, есть отличия в том, с какой жестикуляцией их произносят. Солдаты-шииты, предчувствуя свою судьбу, старались молиться по-суннитски, но их разоблачили и расстреляли.
А в Нигерии девочка взорвала себя, убив при этом 34 человека.
Неужели никто не видит, куда тащат мусульманское сообщество изверги из ИГИЛ? Это увидел египетский президент Абдель Фатах ас-Сиси, заявивший недавно, что «корпус текстов и идей, которые мы годами считали сакральными до такой степени, что отойти от них стало почти невозможным, вызывает антагонизм всего мира… Мы нуждаемся в религиозной революции. Вы, имамы, ответственны перед Аллахом… наше мусульманское сообщество, умма, раздирается, распадается, пропадает – и мы все это сделали своими руками»113.
Вот откуда подул свежий ветер – кто бы мог подумать? От египетского президента. Он уволил 12 тысяч проповедников, заменил их новыми выпускниками исламского университета Аль-Азхар, которых обязали внедрять верующим свежие идеи в соответствии с установками, провозглашенными президентом. Можно только пожелать ему удачи.
А во всем мире думают, как быть дальше с «Исламским государством», куда оно двинется или, наоборот, куда его задвинут. Ведь ясно, что это не тот случай, когда стоит надеяться: «Можно же как-то договориться, понять их, выяснить, чего они хотят, пойти на соглашение, на компромисс, и вообще не так страшен черт, как его малюют». Этот черт не так страшен – он страшнее. Сделки, соглашения, компромиссы – все это невозможно, эти изуверы и палачи никогда на это не пойдут, они не так устроены.
Сейчас вопрос стоит иначе: сможет ли образованная Вашингтоном коалиция хотя бы пресечь экспансию ИГИЛ, не дать ей прорваться либо в Саудовскую Аравию (овладение нефтью стран Залива было бы катастрофой для всего мира), либо в Иорданию и дальше на Синай (создать на полуострове, где уже идет партизанская война, плацдарм для борьбы против режима ас-Сиси в Египте и в альянсе с ХАМАС – против Израиля в Газе). Это максимум, на что можно надеяться, – замкнуть джихадистов на территории Халифата и душить их экономику. Фактически с августа прошлого года Халифат находится в обороне, ни одного успеха нигде, большая неудача в боях за курдский город Кобане в Сирии, где джихадисты потеряли убитыми более тысячи бойцов. Сообщается, что из 43 высших командиров погибло 17. Но боевой дух высок, добровольцы едут со всех концов земли. Разгромить их и освободить иракские и сирийские земли ударами с воздуха? Бомбить каждый может, а ты пехоту с танками пришли. Никто не пришлет. Есть три государства в регионе, каждое из которых могло бы запросто разделаться с ИГИЛ: Иран, Турция и Израиль, но по политическим причинам ни одно из них свои войска ни в Ирак, ни в Сирию не введет. Правда, иранцы помогают оборонять Багдад, их авиация и спецназ помогают иракской армии, как и американцы, при этом Тегеран и Вашингтон тщательно стараются избежать даже намека на то, что объективно они стали в Ираке едва ли не союзниками. А виднейшие политические обозреватели в США предупреждают, что ничто не могло бы быть хуже возвращения американских войск в Ирак. Вот тогда число добровольцев, направляющихся в ИГИЛ, выросло бы на порядок. Судя по всему, таково же мнение Барака Обамы.
Невозможно решить исход войны в Ираке в ту или иную сторону без успеха в Сирии. Патрик Коберн, один из лучших западных журналистов-ближневосточников, пишет в недавно вышедшей книге «Подъем Исламского государства», что поскольку в антиасадовской коалиции в настоящее время доминируют ИГИЛ, «Джабхат ан-нусра» и другие группы типа «Аль-Каиды», маловероятно, что даже Вашингтон, Лондон и Эр-Рияд хотят сейчас падения Асада. Но позволить Асаду выиграть – это будет выглядеть как поражение Запада и его арабских и турецких союзников. «Они слишком высоко забрались на дерево, требуя смещения Асада, чтобы сейчас вернуться обратно», – говорит один бывший сирийский министр. Настаивая на том, что уход Асада должен быть предпосылкой мира, и зная в то же время, что это не произойдет, его враги практически обеспечивают продолжение войны… В сирийском кризисе сошлись пять различных конфликтов, каждый из которых переплетается с другими и усиливает их… Конфликт стал ближневосточной версией Тридцатилетней войны в Германии четыреста лет тому назад. Слишком много игроков борются друг с другом ради достижения различных целей, чтобы все они могли быть удовлетворены условиями мира и согласными сложить оружие одновременно»114.
Лондонский еженедельник «Экономист» отмечает, что, с одной стороны, некоторые арабские государства, в частности Египет, уже явно рассматривают Асада как меньшее зло по сравнению с ИГИЛ (таково же мнение растущего числа американских политиков), но с другой стороны, «сирийский президент теряет силы и все больше вынужден опираться на Хизбаллу и другие группировки, поддерживаемые Ираном»115.
Виднейший французский востоковед, арабист Пьер-Жан Люизар в недавно вышедшей книге «Ловушка ДАИШ. Исламское государство или возвращение истории» (ДАИШ – арабская аббревиатура слов «Исламское государство Ирака и Леванта») высказывает мнение, что в Сирии фактически существуют две более или менее консолидированные гомогенные территории: одна – контролируемая режимом Асада, и другая – подвластная ИГИЛ. Говоря о перспективах, Люизар предполагает, что «если утвердится фактическая независимость Иракского Курдистана, если окажется, что правительство Багдада представляет только интересы шиитского населения, а ИГИЛ консолидирует свою власть в суннитских районах страны, то гибель иракского государства станет неотвратимой и повлечет за собой гибель и сирийского государства»116.
И все же, скорее всего, ИГИЛ, именующий себя сейчас ИГ, а также Халифатом, не удержится. Просто не хватит ресурсов. Нет экономической базы. Доходы от нефти, собирание дани, ограбление всех, кого можно, – это подойдет к концу, а война будет требовать огромных расходов хотя бы для закупки боеприпасов. Уничтожение Халифата потребует нескольких лет. Пьер-Жан Люизар убежден, что военное поражение ИГИЛ само по себе ничего не решит117. Действительно, джихадизм как мировой феномен останется. Останется идеология, мотивация, ненависть, оскорбленное чувство достоинства. И останутся люди. Те, кто уцелеет, вернутся и в Англию, и в Россию. И вот тогда встанет вопрос: кто будет оказывать на российскую мусульманскую молодежь большее влияние: «духовная бюрократия», муллы и муфтии или «герои-боевики». А ведь по всему исламскому миру будет раздаваться: «Впервые за сотни лет мусульмане встали с колен, воссоздали Халифат, заставили дрожать врагов ислама, но защитников веры схватили за горло. Что ж, начнем снова. Будем злее».
Чума ХХI века – мы еще с ней столкнемся.
Поделиться книгой: