Помоги проекту - поделись книгой:
Кивнул Треба. Видел он рожу Своерадову красную, как солнце на заходе, и так же, как Темелкен, решил, что не уступит пришлый кмес в яри такой.
— Нафта семь мешков будет?
— Найдут.
— Полосой надо налить. Ветер от городища идет. Коней пустит — зажжём.
— Сделаю.
Отошел быстро Треба, двух волков за нафтом послал. Вернулся.
Темелкен жестом Сакара подозвал:
— Стройтесь, как будто лоб в лоб пойдем конными.
— Хочешь, чтоб и Своерад конных наперед послал? — спросил Треба, глядя, как шевелится, словно зверь-ящер, своерадова рать.
— Хочу. Нам крови меньше придётся. Испугаем коней — сомнут своерадовы конники своих же пеших. Хорошо у них выходит — своих мять.
— Что до Беды послать? — спросил Нетвор, испив, наконец, воды и помягчев самую малость.
— Пошли — сзаду по оврагу пусть обходят. Сильно зол Своерад, многих положит ещё. Скажи, как загорится нафт, как смешаются конники Своерада, так пусть со спины ударят. Сумеют кмеса убить — тут и побегут его вои.
— Сумеют, коли Родима ещё пошлю. — Сдвинул брови киян. — Удача с ним воинская.
Кивнул Треба. Промолчал Темелкен. Видел он — силён в бою побратим. И ум его холоден, и руки проворны, и хитрости не гнушается: поверх кольчуги новой — рубаху старую натянул (и как на груди не лопнет?).
Зубы свёл Темелкен — не совсем по нутру ему пришлось. Кивнул. Понимал, что дело говорит Нетвор. Понимал — и что побратим не отступится.
Нетвор же, послав за Родимом, всматривался теперь в скудную оборону городища. Ратники молодого кмеса выправили строй. Кмес-Будимир два раза проскакал взад-вперед, ровняя линию обороны. Вот дядька указал ему рукой на Нетвора и Темелкена, стоящих поодаль. Кмес ответил что-то неразборчивое, но головой дёрнул, злое. Похоже, дядька предлагал ему встать под руку Нетвора, его приказы слушать, а кмес осердился такого. Что ж, ратники его Нетвору и Темелкену не мешали. Видно, что будут стоять они так же, прикрывая ворота.
Волки снова разожгли костер. Немногие наносили калёным лезвием шрамы по погибшим — не по своим, так по родным по крови полечам-ратникам да ополченцам, многие же просто жертвовали огню — сцеживали на угли разгоряченную кровь, обретая спокойствие перед предлежащей битвой.
Небо, и с утра не ясное, заволокло уже серой дымкой.
— Дождь не ударит ли? — спросил Требу Темелкен, мало знающий здешнюю погоду.
— Водун не допустит, — ответил Треба без сомнений.
— Скажи, коли так силен водун, чего сторонятся его полечи?
— Так страшно ж им. Сами-то они не видят уже того, что внутри. Снаружи только глядят. Вот, видал, огонь в грозу с неба в землю врастает? Волки чуют ещё, как растёт древо огневое, кресово. Не боятся они. А иной вой, что в раздумьях сильных может к древу тому огненному с молитвой и сердцем открытым пойти, в ночь грозовую на место высокое. Знают вои, что не куда попало корни огнь тянет. По кресову закону растёт. А, коли чего, так и обтечёт он воя от молитвы старой, что помним ещё. Зато и совет дать может. Постоит вой под кресовым светом, глядишь и просветлится у него в голове, обиды сгорят, стынь отступит сердечная по погибшим аль умершим…. А полечи не видят уже древа. Какое им древо, коль страх да жуть? Коль лупит, да лупит с неба? Того и гляди — убьёт, — Треба усмехнулся. — Кто лупит — не видать, оттого и страшно. Ну, а чего боится человек, то, считает, ему и плохо. Вот так и водун для них: видят — творит что-то. Огнь кресов позвать может, болезнь. Страшно им. Умом-то дела божьи не взять, почуять их только можно, вот и невдомёк им, чем занят Водун. Ну, и измышляют по-человечьи, что, мол, плохим чем-то. Зато кмес — хоть вор, к примеру, или дурак, — зато прост и понятен.
— Сгинут они с таким князем. Слаб он.
— С кмесом-то? Зато свой. Что они — что кмес. Сами его отца на защиту городища выкричали.
— Как так выкричали? — Темелкен интересовался сдержанно, думая о своём и зорко поглядывая на черневшую впереди рать.
— То обычай у их схода такой — выкликать кмеса.
— Кто громче заорёт что ли?
— Вроде того. Мы ж вона кияна выбираем, которого Кресс укажет, огонь примет, ну, а они — сами. От того и кмес, к месту, значит, приложен, к городищу его… Безбожный это обычай — человека, Сваргой неотмеченного, наперед других ставить. Много чужой крови за обычаем этим будет. Разве что, как ты сулишь, бога чужеземного под такого вот кмеса принять. Так ведь и то не ладно: сам-то кмес посаженный всегда знать будет, что бога-то опосля подштопали, значит, власть не по-божьи — по-человечьи купить можно — за кровь чужую, за обман.
— Чудно…
Темелкен, озабоченный навязанными ему союзниками, начал разглядывать ополченцев и ратников молодого кмеса. Ратников особенно помяли чужинцы. Как они? Дух боевой не растеряли? Хорошо хоть бьются за себя, да за семьи свои.
Други грудились далековато, лица сливались. Видно было только, что ратные все ещё не рассыпали строй, а ополченцы, словно бы, шумят о чём-то. И вдруг задорный молодой голос затянул:
— Как пошли наши робяты…
— Да по девками… ихну мать! — подвязался басок.
— Нагишом застали девок…
— Да начали их имать! — подхватило ополчение.
С краю раздался хохот. А ломающийся басок завел новый куплет:
— Как пошли наши робяты…
Своерада поимать!
Нагишом его застали…
Последняя строчка потонула в хохоте.
Вдруг Треба круто развернул лицо к оврагу, плечи его напряглись, словно бы увидел он что-то. Но тут же опустились плечи, и лицо его снова ушло к чужинскому войску.
Темелкен не видел того. Вперёд смотрел уже. Рать шевелилась на горизонте.
— Сейчас повалят, — убежденно сказал Темелкен.
И повалили.
Впрочем, как и предполагал Темелкен, вражья рать вскоре смешалась — по собственным раненым и убитым не пошла. На виду же ей стояли конники Сакара, нарочито ровно и выверено. И рать Своерадова раздалась, пропуская своих конных.
Неизвестно, как обучены были конники Своерада, но не боялись их, потому что пускать конных на конных Темелкен и не собирался.
Конные Сакара на всём скаку по свисту поворотили назад, а двое конных волков ударили под ноги чужим горящими стрелами. Ратовище заволокло черным дымом. Раздавались только крики да дикое ржание. Похоже было, что, как и хотел Темелкен, понесли испуганные кони и топтали сейчас своих пеших…
И тут же что-то неладно стало на задах у Своерада — ратники заволновались, комом закрутились. Не видел Темелкен, далеко было, да видел Своерад. Пока внимание его воевод было приковано к своим же одуревшим конным, пока поворотить пытались… Выскочили прямо в тыл какие-то, кровью измазанные так, что и не поймешь, что за люди! Сидели они на конях, но лупили почему-то из луков! Словно коса пошла гулять по Своерадовой рати.
— Ра-ааа-З! — взрёвывал Беда.
И две дюжины стрел со злобой вгрызались в ратных.
— РАА-З!
Родим же, ложной храбростью не захваченный и кровью дурной не пьяный, держался сзади маленького отряда своего, направляя его свистом.
Не знал Темелкен, что тем же оврагом, что двинулись волки, послал Своерад два-ста своих пеших к городищу.
Да, только — то ли услыхали чего, то ли почуяли волки. Коней придержали, позади оставили, сами вперед прошли, вверх по оврагу все щели облепили. Чуть мимо себя пропустили врага — и стрелами ударили. Напрочь два-ста пеших выкосили. Кровавый ручей побежал по земле… Так кровью смердило, что еле сдержал своих Родим — одурели от запаха-то смородного. Хотели бегом бежать — бить своерадову рать… Своротил. Велел стрелы вырезать, да за конями вернуться.
Ждал Своерад, сейчас ударят на ворота засадные, донесли ведь ему, что, мол, нет людей у волков боле.
А много и не понадобилось.
Темелкен же, почуяв слабину во вражьей рати, свистнул Сакару и Требе, чтоб наступали. Тут же раздался свист дудки Сакара, а Треба, вложив пальцы в рот, засвистел по-волчьи. На свист донесся от стен воинский рёв Нетвора.
Заволновались и люди кмеса. Поймав глаза Темелкена, Треба кивнул, поворотил коня и поскакал к одинокому княжьему знаку — высокой палке с тамгой — маячившей над ратным полем.
О чем говорили — не слыхал Темелкен, но видел: так же пошло вдруг, как со жрецами склатскими. Словно была внутри Требы дверца малая. Нечасто он открывал ее, но уж коли открывал…
Видел Темелкен: вздыбились, да поникли вдруг плечи у молодого кмеса, голову склонил, рукой махнул. И тут же поворотил Треба коня к дядьке кмесову. А через миг и команда по рядам ратников кмеса пошла. Темелкен поднял было дудку, да опустил. Треба и сам ладно все сделал.
Темелкен же, вспомнив место, откуда Родим показывал ему городище, поскакал со своей дюжиной туда, и битва раскинулась перед ним совсем уже как на ладони.
Отсюда виделось, что много больше ещё своерадовых пеших. Однако с телеги обзор не таков. Да и не до стратегий стало уже Своераду: две волчьих дюжины сеяли в тылу его смерть холодно и расчетливо. Вот, видел Темелкен, оставив троих убитых, развернулись волки. Но не отошли назад, а ударили в бок, закрывшись конными и пешими защитниками телеги, не давая выстроившимся, наконец, лучникам, выцеливать их. И в тот же бок ударили вдруг конные Сакара, обошедшие наступавших пеших волков и ратников кмеса. И все смешалось у телеги.
Сердце стукнуло у Темелкена. Кончена битва. Остановить бы, да как? Вот она и кровь полилась теперь, что во снах он видел. А видел он: бегут ратные люди, а им стрелы да топоры в спину… И валятся лицом в землю невинные уже, страхом и хитростью побежденные. Ведь разгорячится когда кровь, не остановить!
Да, не все волки опускали ножи да копья, когда ратники чужие бросали оружие. Долго насыщалась Мара. Не все слушались команд и ратники молодого кмеса, даже посылали Родима да Требу, остановить чтоб. И поле у городища не видело раньше такой жатвы. И не видеть бы ему боле.
Но вот и тихо почти стало, хоть и от тишины той, не меньше чем от крика и звона виски ломило.
Только Своерад, оглушенный и поятый волками живым, визжал теперь да плевался, к телеге своей привязанный, что мол, не нашлось на него поединщика, что лукавством взят…
Съехались да сошлись вои старшие — Нетвор, Темелкен, Треба. Даже кмес молодой сбоку притулился. Молчали.
Треба и Нетвор глядели на ругающегося Своерада и думали о своём. Кмес, белый по первому своему настоящему сражению, похоже, и рот позабыл, где открывается. А Темелкен глазами искал Родима. В неразберихе всеобщей потерял он его. Да и вязали Своерада другие молодые волки — Подар и Лишко — чумазые, довольные. Как же — чужинского кияна, почитай, взяли. Но побратим-то где?
Видно — тревога читалась на лице Темелкена. Треба посмотрел, да как свистнет. Не хуже Родима вышло. Что ж, умел да молчал?
И тут они выехали: Родим да Беда. Говорили видно. Беда хмурый был. Родим — весь в кровище заскорузлой, как и все конные волки, рубаха на нем порублена, рукав оторван, но так ничего — целый. И Беда целый, а лучше б хоть ранили, что ли — у Требы-то вон как желваки под кожей заходили.
Но Нетвор брата за плечо взял. Встряхнул. Он старше, знал — в молодых завсегда дури много.
Треба брови свел. Головой помотал, злобу стрясая. Нетвору на Своерада кивнул, сказал что-то тихо.
Захохотал киян. Беду поманил — сюда, мол, иди.
Тот с коня соскочил.
Нетвор Подару с Лишком махнул — вы Своерада-то развяжите. Потеха будет.
Треба усмехнулся нехорошо, на Беду посмотрев, но сказал несердито:
— Своерад недоволен, что вои его хитростью взяли, поединка просит.
Беда заулыбался резаным ртом, обрадовался. Понял, что прощает его киян, волчий выбор дает — или умереть, или славу себе стяжать.
Раздались круг телеги вои. Нож Своераду кинули.
Всяких поединщиков видал Своерад, но таких веселых, как Беда — не видел. Невдомек ему, что за радость у волка с чужим кмесом биться. Коли бы не так зол был, головой бы подумал. Может, и придумал бы чего, супротив Беды. А, может, и не придумал бы.
Беда хохотал, волки и того больше смеялись, глядя, как Своерад злится да ярится. А ярь дурная — в борьбе самая помеха. Своераду и без того не с волками воевать. Вот с молодым кмесом — того порешил бы.
Доволен был и Нетвор. Повеселились, очуялись волки после битвы.
Только Темелкен поединка и не видел уже почти. Как улеглось у него на сердце за Родима, так чернота совсем затянула взор. Звуки с новой силой в виски ударили.
Родим обернулся — охнул, подхватил побратима. Тут же Сакар подскочил. Вместе с коня сняли, что делать не поймут. Сакару вроде не до того бы: Нетвор выкуп стал назначать за снова оглушенного Бедой Своерада, — а не отходит.
Родим потихоньку Требу окликнул. Посмотрел тот: раны следов нет, а огнем горит вой, только вот царапина на виске припухла… Яд может?
Родим за водой послал, Провора нашел — в родной дом Темелкена везти решил. Если яд — может в бане выпарят или отпоят чем? Сакар двоих воев дал — довезти помочь.
Долго смотрел им в след Треба.
Многое испытать успел Родим, но ещё никогда не приходилось ему глядеть, как медленно, и, словно бы нехотя, расстается с жизнью тело роднего человека. Мать-то он дитём совсем похоронил.
Провор, отведавший первой в своей жизни крови, тоже был не краше Темелкена, но не видел его Родим. Вой стоял в головах побратима и не отрывал глаз от его бледного лица. Он не смотрел даже, чем занят водун и пришедшая на подмогу ему Ягода — баб-ведуний постарше не нашлось в тот час свободными в селище, много раненых привезли.
Ягода, нашептывая, переливала воду туда-сюда из миски в миску, водун вышел вон и вернулся тут же с охапкой веток и трав.
В углу тихо сидели Провор и двое склатов.
Темелкен вдруг заговорил что-то, не открывая глаз, по-алатски.
— Что говорит? — спросил Родим подскочившего тут же воя Сакара — Борота, что много торговал с волками и объясниться мог сносно.
— Бредит, — прошептал вой, склоняясь к ложу из соломы и волчьей шкуры. — Отца зовет. Просит, чтобы взял с собой куда-то. В место какое-то неведомое. Мол, возьми туда… — Склат невольно обвёл глазами низкие своды пещеры водуна.
Неуютно ему под землей было. Боялся подземья склат. Считали склаты, что лучше в бою смерть встретить, чем в норах таиться. Пещер не рыли.
Поделиться книгой: