Помоги проекту - поделись книгой:
Никто и не слыхал ничего. Снялись тихо, коней свели, как Темелкен научить успел.
Осердился Родим, взад волков конных завернуть хотел, но передумал потом. Сбоку городища поставить решил, схорон там для них в овраге ладный. И подход к городищу — весь, как на ладони, виден. А уж сдержать до времени Беду — Нетвор сумеет, кому, как не кияну.
Свист волкам Родим подаст, как Темелкен скажет, силы хватит у него, услышат. Ну, а что ушли самовольно — за то Родим и вернулся, чтобы ответить.
Треба головой покачал:
— Сам шею сверну, коли живым выйдет!
Оно и понятно. Волки присяги воинской Темелкену не давали, чтобы за ослушание наказать можно. Треба над волками старший был, он и спросит.
Только тут понял Темелкен, почему Треба хотел, чтоб Темелкен Беде приказ отдал. Знал он — уйдёт вой! Горячить в себе лишнего не хотел.
Кивнул Темелкен — поздно говорить, а судить придётся по тому, как выйдет.
Родим голову склонил, согласен вроде.
Вот так решилось.
Сел Родим к костру предрассветному от пепла белому, к живому огню потянулся, кормить его стал, — устал, видно.
И Темелкен сел. И Треба.
Смотрел Темелкен, как ест огонь — робко по началу, а потом жадно.
— Не много ли по утру богов накормим? — Вырвалось у Темелкена, от тоски предутренней да теплого побратимова плеча.
И, сердясь на себя, подпихнул он в огонь свою малую жертву.
— Хочешь знать: не жирно ли им будет, богам? — улыбнулся Родим.
— Хочу. Не верю я, что хороший бог много крови хочет. Зачем ему такая обильная жатва? Кто семена потом сеять будет? Уйдем на небеса мы, его дети, другие люди понаедут, своих богов привезут.
— А вдруг и боги воюют там, на небе? — поднял лицо к звездам Родим.
— Может. Но думать я стал, боги ли они, коль по-людски справляют дела свои?
Родим прикрыл веки и улыбнулся чему-то невидимому. Заронил он семена сомненья в темелкенову душу. Проросли они.
— А, может, Темелька, бог он-таки один? Свет белый, чистый, разве воюет с тьмой? Тьма — то подступает к нему, силится поглотить, то бежит его. А он светит себе и светит. А прочие все… Кто кроме них сказал нам, что боги они? То, что не похожи на нас — верно. И сильнее они нас, и умнее, но дети-то мы одного отца, света белого. Э, вон смотри, Темелька, там, где обрыв, Хорс твой вот-вот загорячит коня. Сильно как засияет лик его во тьме, но среди света чистого — сияние Хорса песчинка малая. Бог ли он? Бог тот, кому ничего не надо, у кого всё есть. А Хорсу, Темелька, надо. Мы, люди, жертву от земли берем, зверья, трав, а Хорс — от нас. И только у света белого всё есть. И все мы в нём, и он в нас.
Свет от костра плясал на лице Темелкена, может, огненный Крес так просил жертвенной крови перед боем?
— Тепло мне от веры твоей. Но, если не бог с нами, то… как биться нам? — спросил Темелкен.
Не всё словами выскажешь. Смутно ему стало, так ли спросил, как надо? Но Родим понял:
— По душе нашей пойдем. Душа божье и человечье соединяет. Покуда позволяет душа — биться надо. А как не позволит, так и положу сам оружие в ратном поле. И сквозь уйду. Не будет моей душе неволи. Ну, а пока болит она за людей — за эту боль умру. Не за богов. Но и не против них, коли они с нами.
Родим достал охотный нож, умело надрезал запястье, зоркий разглядел бы на руке его тонкую рунницу шрамов — все подряд — и дал кануть крови в огонь. Треба, кивнув согласно, тоже достал нож. Темелкен следом, поняв суть обряда, вынул из ножен подаренную склатским жрецом Вобуем новую саблю.
— Кому жертвуем? — спросил он Родима.
— Крессу жертвуем. Чтоб не спутал нас в бою с мясом своим. Сейчас кровь отдаем, знал чтобы. И Хорсу жертвуем — чтобы глаз не слепил. Пусть Хорс и Кресс кровь нашу возьмут, силу дадут. А в Сваргу не пора еще — сердце бы подсказало. Пожертвуем сильному!
— Пожертвуем! — выдохнул Треба.
— Жертвую, — прошептал Темелкен, глядя, как закапала на угли кровь, как подался облачком пепел… И тут же забилось у него сердце, и он зажал рану. Но голосом не дрогнул:
— Пора. Свисти, Родим, как ты умеешь.
И Родим засвистел, вынудив вставшего рядом Требу охнуть и зажать уши.
Тут же заржали взбудораженные кони, заметались в предутренней темноте склаты.
И только Темелкен, казалось, не слыхал ничего. Он смотрел в сторону восхода, но мира впереди него — не было. Смутная марь между землёй и небом сковала его взор, смутная, как облачко пепла, поднявшегося от огня, отведавшего крови.
Сакар коротко вскрикнул, и склаты стали молиться, встав лицом на восход. Волки из уважения тоже смотрели на восходящее кровавое светило.
А в трех-четырех часах пути просыпались защитники городища. Зевали и почесывались ратники. Готовили кострище, укладывая поперек припасенные дрова, волки. Каждое полено символизировало «крест» — огненный сполох, а положенные друг поперек друга, они являли собой колесо света белого, крученый двукрест Сварги. Нетвор нахаживал вокруг будущего огня, наговаривая на дрова положенное.
Вот уже и костер готов был. Те из волков, кто в рубахах, раздевались спешно. Только конники Беды и Подара, наставленные Темелкеном, не сняли кожаную нагрудь, шитую спереди медными бляхами. А вои Нетвора готовились встречать бой с голой грудью.
Нетвор ждал. И вот, как бы ниоткуда, неспешно вышел водун. Пошептал меж вытянутыми к кострищу руками — и занялось. Полечи-ратаи стояли поодаль, смотрели с неловкостью. Чудно им было глядеть на живородящий дикий огонь и страшно. Забыли они уже почти общую когда-то с волками веру. Земля пахотная давала веру свою, корежа Мать родящую, мать-Макошь — в Мать родящую зерно, мать-Долю, любящую людей слепой любовью матери забывшей, что не только они дети её.
Огонь жадно пожирал отданное, волки молчали, выстроившись окрест — первогодки, молодые, средние, старые, а Нетвор нахаживал вокруг кострища — бормоча густым голосом что-то совсем уже малопонятное стоявшим, но знаемое.
Но вот костер рассыпался красными глазами и Нетвор с надсадным криком прыгнул босой на горячие угли. Глядящим на Нетвора показалось вдруг, что стало как-то темнее, и гул голосов, повторявших за кияном, пеленой накрыл кострище.
Нетвор прошел круг, другой, и старые вои тоже потянулись один за другим на угли. Вои проходили круг и сменялись, а Нетвор продолжал нахаживать. И, только когда последний из первогодков ступил в разметанный и остывший костер, Нетвор поднял тяжелый взгляд свой к небу и закричал в голос:
— Смотри, Крес! Здесь все вои твои!
И вдруг громом ударило в сухом небе.
Вскинулись глазами к солнцу волки, замерли полечи. И ратники Своерада, построенные уже в часе пути от городища схватились за обереги. Словно далекий бог ударил раз в небесный бубен и замер с занесенной рукой. «Худо», — пробормотал кто-то тихо. И зашелестело по рядам: «Худо, худо»…
Ратники городища строились пред деревянными воротами. Волки, как сговорились Темелкен с Нетвором, сгрудились левее. Колёсницы тоже были готовы. Три колёсницы Родим от склатов пригнал, да четыре телеги в городище Нетвор взял. И всё, как Темелкен велел, сделали волки — со всего городища горшки собрали, дурную соль с желтой землей смешали и с углем древесным, горшки набили, смолой обмазали, уложили в телеги плотно, соломой обвязали, нафт приготовили, стрелы зажигательные. Семеро самых молодых волков — мальчишек почти — в рубахи мокрые одели, водой обливаться велели. Только Своерада и ждали.
Ну, так и пришёл он.
Своерадовы ратники шли — напугать старались. Орали, шумели. Строены были плохо, больше толпой валили.
Своерад, как на полёт стрелы подошли, вперед вышел, кричать стал, что, мол, право его. Волки луки похватали, в первые ряды полезли, Нетвор остановил. Понятно, что стрелок крепкий, Елен, али Кола тот же, снять смогли бы Своерада, но какая память от рода пойдет потом?
Ждал Нетвор, понимал, что время тянуть надо. Ждал молодой кмес — делать дальше не знал чего. А может, и оробел даже.
Доброго не сказал Своерад: моё, мол, что хочу, то стопчу.
И тут навстречь ему водун вышел. Сухонький такой старичок. А голос зовкий да слышный. И говорит он просто так, как родовичу непутевому, мёда хмельного перебравшему: иди домой, мол. Боги, мол, не поймут, чего полез.
А тут с неба опять — как ударит.
А водун повернулся себе и пошел. Всё сказал, вроде.
Только не гром уже Своераду божий гром, себя иначе он, чем других числит. Раньше-то все росы были дети божьи, теперь изменилось вот. Кто богат, тот, вроде, как и от бога, а других — что травы.
Однако ратники своерадовы заколебались. Пока криками да угрозами строй восстановили, уже и солнце совсем высоко стало.
Глянешь со стороны — как саранчи рати у Своерада.
Мало у городища.
Ревут, озлившись, на брань, Свооерадовы ратники, вперед качнулись…
Нетвор, чуя, что щас повалят, велел молодых на телеги сажать, спины и головы им сырыми шкурами оборачивать. Ну, и ждать, чтоб чужие вперед попёрли, чтоб не остановить уж.
И вот страшно, плотно двинулась рать на защитников городища. Застыли люди кмеса, ещё чуть — и дрогнули бы.
Только волки деловито суетились за спинами поратников у колёсниц да телег старых. И вдруг крики пошли сзади:
— Сторонись! Сторонись!
Вои расталкивали ратников, чтоб смогли проехать телеги. Три колёсницы да четыре телеги, влекомые степняцкими коньками, выкатились из-за рати и вытянулись вдоль. Возницы были замотаны в сырые, мехом к телу шкуры, на головах ещё и береста была намотана, а у среднего — прилажен медвежий череп. По бокам шли лучники с обмотанными пенькой стрелами, да мальчишки несли горшки с углями. Тут же вои мешки поднесли. Из мешков они лили на горшки что-то черное и жирное.
Видя такое чудо, молодой кмес хотел было кликнуть дядьку, разузнать, головой завертел, но ратники Своерада тьмой застили уже всё поле перед воротами. Поздно шум подымать. Да и волки — свои, родовичи. Видно знали, что делали.
Рявкнул, подавая сигнал, Нетвор, хлестнули коней юные возчики, и понеслось, громыхая деревянными колесами странное воинство! А следом ударили горящие стрелы.
Вот одну колёсницу охватило пламя, вот — телегу! Полетели вверх пылающие куски. Закричали обожженные кони.
Изо всех сил гнали визжащих коней посланные на смерть мальчишки. Колёсницы вперед вырвались, телеги потяжелее — поотстали.
По рати свооерадовой волна пошла: лучников выкликать взялись — да поздно. В ближнюю колёсницу будто молнией ударило! Грохот раздался — шибче чем с неба! Люди вокруг как горох посыпались, дым страшный повалил — чёрный. А потом и вторая колёсница рванула, третья… Тут уж и по тихоходным телегам стрелять некому стало — един бог поймет, что началось перед воротами: повозки горят, люди бегут, топчут да сминают друг друга! А ратница у Своерада большая, в раз назад не повернешь!
— Славно горит нафт! — выдохнул Нетвор, глядя на мечущихся по полю ратников Своерада. — И взревел во всю глотку: — А ну, бей пришлых!
Не жалели заводных коней спешащие к городищу склаты. Волки же, и до того поразившие выносливостью, бежали еще резвее.
Немногие конные волки, оставшиеся со склатами, понимали, что настоящей битвы им может и не достаться и кидали всю злость свою в бег.
Вот и Роса уже.
По натянутой быстро волками верёвке споро перешли в брод, оставили в рощице заводных и вьючных, двинулись левым берегом, чтобы выкатиться Своераду в бок.
Вот уже и крик долетел издали…
Вылетев из-за рощи, склатские сотни по команде перестроились дюжинами и припустили галопом. Связанные битвой, люди Своерада да защитники городища не сразу и поняли, что за вои, ощетинившись копьями, влезли в бок нападавшим.
Однако упрежденные волки Нетвора заорали: други, други! И как с цепи сорвались. Сдерживаемые до той поры кияном, они давно уже озверели от «нешаткой» такой битвы. И вот, наконец, Нетвор взревел во всю свою могучую глотку.
«Куда уж такому в дудку свистеть. Мёдведом ревет», — подумал Темелкен. Бился он в самой голове своего маленького отряда, но дюжина лучших конников во главе с Сакаром прикрывала его.
Ратники Своерада, едва оправившиеся от «печей чадящих», оказались вдруг между молотом и наковальней. Первые ряды пеших были плотно связаны защитниками городища, а в бок вгрызлись чужие всадники. Лёгкая конница кусала копьями, но стоило Своераду послать крикунов, орущих «лучников на шуицу», как чужаки бросали малые щиты за спины, разворачивали коней и вытекали из измятого, развороченного бока, как вода между пальцев. Но тут же, рассыпанные, кажется, они снова съезжались в дюжины и били прямо в спину, где на высокой повозке стоял сам Своерад, багровый от злобы.
А у городища рычали волки, разом разметавшие самых ярых, уже рубивших ворота. Недаром упреждали Своерада, что любой волк много лучших ратаев стоит. Маленько оживились и ополченцы, и ратники кмеса. А сумасшедшие конники снова бежали в явном беспорядке, но тут же построились и острым ножом ударили в многострадальный левый бок!
Много больше воев было у Своерада. Было в запасе и столько же конных, сколько тех, кто рвал и кромсал сейчас его ратницу. Да не было у Своерада думы такой — многих ратаев в преддверие сева весеннего у ворот положить, да коней покалечить. Хотел большой силой малую раздавить. А не вышло.
С высокой телеги глядел Своерад, как кровью обливается левый бок, как Нетвор, грудью шире двух ратаев, рубит сплеча топором лучших его воев. Шипел Своерад от злости. Велел кричать, чтоб отводили рать. Думал, может, еще вдогон чужие всадники пойдут. Не пошли.
И бой замер. Дышали всей грудью волки, загоняя назад рвущуюся наружу и неутоленную ещё жажду битвы, перестраивались ратники Своерада, отведенные на два полета стрелы. Поле усеяно всё было ранеными, к которым, не чуя собственных ран, бросались товарищи.
Много потеряли пришлые. Больше всего — сами и подавили, напуганные взрывающимися телегами да колёсницами.
Темелкен спешился и сошелся с Нетвором, Сакаром и Требой, ведь неявно было, что сделает теперь Своерад. Хоть силы и не сравнялись, но не один к трём было теперь, а едва ли один на двое. А из защитников городища — помяты только ратники кмеса да ополченцы. Волки же потеряли убитыми двоих, не считая раненных, да доростков, что на телегах были, из которых один только и спасся по чуду. Склаты — до дюжины имели легко ранеными, да коней на заводных сменять пришлось стольким же.
Сам Темелкен был поцарапан у виска стрелой, Сакар, бившийся рядом, оттолкнуть успел — в лицо целили. Треба уже и меч оттер, только Нетвор, весь покрытый чужинской кровью, вид имел жуткий и воды поднесенной не принял, оно и к добру, уж кем-кем врагов пугать, коли не кияном.
Подскакал и Родим, с лицом своим беспечным и светлым, что солнце полуденное. Словно не бился вовсе. Доложил — дюжины волчьи в овраге истомились сильно, но сидят крепко. Кивнул Темелкен. Треба бросил долгий нехороший взгляд в сторону оврага. Смолчал.
Темелкен, глядя на удобренное телами людскими и чужинскими поле, свёл челюсти и сказал Нетвору:
— Люди, коли лишние есть, убитых пусть соберут. На пути Своерада в полете стрелы навалом положить надо, чтобы строй ратный сбили, да спесь.
Нетвор брови было нахмурил — не по-росски над убиенными глумиться, да задумался. Ведь и не глумиться предлагал Темелкен, а вроде как своих на пути у своих же рядком разложить, пусть берут мол! Захохотал киян. Родиму махнул — делайте!
Темелкен на Требу посмотрел: «Пойдёт, думаешь, Своерад?»
«Пойдёт».
— А конных пустит? — в голос спросил уже.
Поделиться книгой: