Но, чем больше сжималось у Родима сердце за Темелкена, тем больше душа его к побратиму тянулась. Уже ведь, вроде, и не боялся Родим, что переломит Темелкена тягость на него свалившаяся, а вот болела душа.
Ростом Темелкен в волков не вышел, но склатов совсем мало выше него нашлось. Только те кряжистые, а Темелька — что деревце. Но и обманчива была его тонкость. Не задирист Темелкен, но видел Родим, как коня сдержать мог, как саблю вращал острую, копье тяжелое бросал — воям показывал. Вот уже и волки головами качать стали, не прост, мол.
Пока-то волки жили в лагере вольнее склатов, но кое-что Темелкен и у них завел. В дозор ходили они вместе со склатами — двое на двое. И дичь так же для лагеря били. Четверками шли охотно, угадал тут Темелкен. Ели склаты с волками вместе, песни у костра пели, стали уже словечки из языка в язык переходить, оружием менялись. Один раз, видел Родим, братались даже.
Все хорошо шло. Только все сильнее сжимала чья-то рука сердце Родима, и всё мрачнее делался Темелкен. Или Темен-кан, как стали называть его на свой манер склаты.
Знал побратим — сны мучили Темельку дурные. По утру вставал он хмур, вечор же оттаивал, сказки сказывал, песни алатские чудные пел. Волков он привечал, как братьев, в склатах же видел свой, алатский народ.
Может, и дикарями показались бы алатам склаты, только полюбил их Темелкен. Были они грубее, в бою крови пробовали больше, чем закованные в латы и кольчуги воины рода Темелкена…
Думал он и о кольчугах. Видал, что проволоку тянут уже кузнецы. Ездил в кузнечный квартал, говорил. Да только плохо дело пока шло. Первое, что скрепили, только волку по силе носить было, да не всякому и то. На Родима вот одеть смогли, а склатскому вою с такой тяжестью — куда уж биться.
Родиму же, мёдведу, забавно было. Склаты метали в него тупые стрелы и дротики без наверший, а он хохотал. Понравилась ему кольчуга, и в самую жару не снимал теперь. Знал Темелкен почему: привыкал вой, да и тренировка была для его могучего тела.
Волки другие тоже в интерес вошли. Немногие, но ходили к кузнецам, сговаривались, шкуры зимние обещали. Темелкен не мешал.
Стаей волчьей командовал пока Нетвор, но Темелкен видел, что в тягость ему: сам на конь не садился, дудку в руки не брал. Да и то — где бы коня взять, чтобы под Нетвором ходить смог? Тяжесть-то неимоверная.
Вот и было с волками пока ни то, ни се. Разве что, езде учились, кто мало умел. Да бляхи нашивали, куда Темелкен сказал, да стрелы готовили. Впрочем, и склаты не прохлаждались — седла правили по-новому, упряжь. А кожаный, шитый бляхами доспех, они знали.
Пока дело шло, три раза месяц лунный на новый поменялся. И как осень, сухая в тот год, вовсю пошла, сильно хмурым стал Нетвор. Два раза он за сё время гонцов в городище посылал посмотреть-послушать. По дыму читал. А тут и сам ушёл. Темелкену сказался, проведать, мол, неспокойно.
Потом по дыму же и узнали: младший брат Нетвора кровный из похода вернулся, Треба.
Был Треба моложе Нетвора зим на пять, телом легче, умом не прост. Да и нравом обладал не по-волчьи скрытным. Его и послал Нетвор себе на смену в воинский лагерь волков и склатов.
Приехал Треба. Тело легкое для волка, да, — больше жилами, не мясом. Но лицом глубок. А уж смотрел как строго. Однако же и силы, говорили, тоже хватало через край, но не пришлось увидеть Темелкену. Рана, в походе полученная, мучила воя. Да и не любил Треба силу казать. Осердясь, кулаков не сжимал и смотрел мимо. Голосом тоже скуп был. Да ему и так в рот глядели. А по одёже выходило, что повидал Треба много: и плащ не так кроеный, и опояска чудная с бляхами узорчатыми. И в седле держался твёрдо, как конник.
Видел Темелкен — опытен Треба, как старший он рядом с ним. Хоть виду не показал, оробел маленько.
И Треба видел. Да не явил гонору, мол: то не так, это не этак. Первые дни — и командовать не стал, смотрел только. Сел на взгорок. Три дня сидел, смотрел, ни слова не сказал.
А на четвертый — как третья рука Темелкену стал. И к кузнецам ездил, и коней чудных горбоносых да высоких для волков у чужинских племен сторговал.
Тут уж и для волков игры кончились. Коней только две дюжины достать смогли. Темелкен самых толковых волков отобрал, что показали себя уже в езде на степняцких комонях. Велел, как склатам — на свист скакать, да кучно, по свистку из луков с коня бить.
Удивляли Темелкена волки стрельбой своей: глаза зажмуришь — откроешь, а уж по две стрелы вои всадят, и все — в цель.
А более того удивлял Треба. Что Темелкен чужого скажет — волки, склаты чудятся, а Треба и рот не покривит, будто бы давно надо так.
Темелкен думал — много видел Треба чужого, в походах дальних бывал, но оказалось — и сам умел много. Только словно через силу из себя выпускал. Словно бы брошенное давно Родимом — велет — на каждое слово его давило.
Как-то вечор сели у костра: Темелкен, Сакар-черный, которого Темелька у склатов за старшего высмотрел, Треба, да дюжие от склатов и волков. Дюжие — те промеж собой, а Темелкен, Сакар да Треба — вместе. Похлебку горячую разлили по мискам. Благодать.
Поели. Треба трав пахучих в горшок с водой бросил, к огню подвинул. А потом и говорит вдруг:
— Ты б Темелька время взял, волков по-своему поучил. Посмотрел бы я. А мне склатов дай на пяток дён. Может и моя наука им сгодится. В степи они выросли, леса не знают.
Удивился Темелкен, воно как. Согласился.
И верно — много чего показал Треба. Как тропу в лесу выбирать, чтоб коням ноги не ломать, как копьем играть в тесноте, как рогатин — копий зверовых, в землю супротив конницы воткнутых, беречься… Где-то, значит, и конницу он видел.
Темелкен потом склатов стал иной раз и на Требу бросать. Тот — с дудкой во рту — сидит на горушке, что соловей свищет: «Наезжай, коли, отходи!» Ладно у него выходило. Никто из волков так не мог.
Разве что Родим, хитрец, так тот пальцы в рот запустит и свищет громче дудки. Аж в ушах пухло! Да ведь и трели сложные были. Да только Родим все без дуды свистел.
Треба тоже свистел когда без дудки, да только не так громко вроде. Но уж опытом воинским никто с ним сравняться не мог — много походил он на своем веку по чужим землям. Даже меч его — оружие в этих землях редкое — был работы Темелкену неведомой, синеватого железа, а по клинку — будто трава в узор сплелась. Слыхал про такое Темелкен, да не видел. Спросить же — робел еще Требы. Волки оружие свое уважили сильно, как с другом говорить могли. Да и меч железный не у каждого был. А тут такой.
В конце так стало: Темелкен, как киян вроде, Треба — над волками старший, Сакар — над склатами. Волков было конных две дюжины, да пеших две, склатов конных — дванадесять дюжин. Конных волков, конечно, мало, но их две дюжины стрел разом — это каждая в цель. А таких стрел волки прицельно по пять в воздухе держали. Кое-кто мог и более, но Треба выбрал по среднему, но чтоб все разом.
Склатские старейшие вои волчьей стрельбой интересовались сильно, но тут Темелкен помочь не мог. Стрелять волков с мальства учил сам промысел. Бывает, мальчишка лук еще детский натянуть не может, а уж утку палкой или камнем — собьет, одно слово — волчонок. Такого сразу видно. А другого и не научишь вовсе. Глаз да рука не те.
В общем, всё шло слишком хорошо, чтобы хорошо и закончиться.
Так и вышло.
Много не готовы были ещё, когда Нетвор гонца прислал. Мол, пойдет Своерад до того, как снег ляжет. Не будет медлить. Как дым черный с условленного места увидят, так выступать надо, не поспеть иначе.
Долго сидели в тот вечер у костра Темелкен, да Треба, да Сакар-черный. Темелкен всё крутил так и этак, как бы крови меньше пролить, рот, было, открыл — у Требы хотел спросить, да не решился.
Потом и дюжих позвали — от волков Треба позвал Беду да Родима, и от склатов — тех много было. Темелкен долго говорил. Палочкой острой рисовал в золе — показывал: вот городище, вот так Своерад пойдет, тут — рать на пути его встанет. А как смешаются рать с ратью, склаты с левого боку ударят. А волки — в засаде пусть ждут. Потому что будут есть и у Своерада засадные.
— Ладно ли? — усомнился Беда. На лице его открытом, безбородом еще, читалось, что не по норову ему сидеть в кустах, пока другие биться будут.
— Коли меня будете слушать — ладно будет. — Не сказал — отрезал Темелкен. — А кто промеж сказанного в драку полезет — всех погубит!
Не согласен Беда. Сверкнул на Темелкена глазами, но и Треба взгляд поднял. И смолчал вой.
— Нетвор за Своерадом глядит, — поднял и голос Треба. — Кроме поратников, два засадных отряда у Своерада — конный и пеший. Как наши конники ударят, так и Своерад конных пустит. А у нас пеших, считай и нет. На Нетвора вся надёжа будет, что волков своих у городища сдержать сумеет до времени в полный бой не вступать. Пусть они с той же руки встанут, куда склатские вои ударят. Чтоб с двух сторон. Ратники кмеса молодого до смерти биться будут, да мала голова у кмеса. И пользы от них — мало будет.
— А мы-то как? — спросил Беда. — Неужто в лесу просидим?
— Скажет Темеля — и просидите! — осердился Треба.
Сильно сказал. Хоть и отходчив он, знал Беда и руку его тяжелую, плечи поджал.
Темелкен поднял от огня потяжелевший вдруг взгляд, словно узрел он скорую битву в языках огненных. Да дураков суровых увидал, под вид Беды, что рубят и режут всё, что бежит…
— Мало нас, а Своерад хитёр, не знаем, пока, как бой поведет, — поворотился к нему Треба. — На конных волков, вся надежда будет. Объясни, Темеля, я красно не сумею.
Покачал недоверчиво головой Темелкен. Не верил он, что не умеет Треба говорить красно. Мало того, так спокоен был велет, словно знал он, что будет дальше, и слов не хотел тратить. Спросить бы? Но перед глазами и без слов Требы всё пылало…
Тряхнул головой Темелкен, сбросил морок. Чистым взором на Беду поглядел:
— Склатов я учил — пеших бить копьем. Саблей с коня рубить — тоже учил, да не так готовы ещё. А конных у Своерада много. Сильно связать они нас могут. Волки конные — последняя наша сила, чтобы врезаться в любой строй — как в масло. Видел я, учил вас Треба биться с коня всем привычным. Вот ты, Беда, скажи, сподручно тебе висенем?
Беда улыбнулся рассеченной губой, вспомнив, как шарахнул чучело из палок да дерюги.
— Сподручно, как ещё!
— А из лука со стоящего коня бьёшь уже?
Беда улыбнулся ещё шире.
Треба кивнул, одобряя:
— По пять стрел все кладут… А выйдут стрелы, так волки наши, что кошки: хоть посади на коня, хоть скинь — сразу за все свои четыре лапы хватаются — за нож, за лук, да за дрот с висенем. Всё пробовали. А как в драке озвереют, так и зубами рвать начнут.
— Вот потому и будут пускай в засаде. Они и с пешими, и с конными биться готовы. А главное — страшны они в бою. Самые лучшие здесь. Каждый — дюжины ратников стоит. Терпите только. Треба?
— Понимаю я.
— Беда? Родим?
Беда нехотя, но склонил голову. Родим же, молчащий до того рассеянно, встряхнулся вдруг, по коленям ладонями ударил.
— Говорить буду.
Удивился Темелкен. Последние недели мало они с Родимом говорили. Родим — в себя весь ушел, да и Темелкена думы мучили. Один побратим знал, какие. Только ему и рассказал Темелкен про сны свои кровавые, про сотни тел мертвых, коих зарыть уже не по силам людям — в реку кидают.
Понимал Родим, что многое от этих снов сбудется. От того и тяжело обоим рядом было.
— Ты говорил, брат, я — смотрел, — начал Родим тихо. И у костра тихо стало. Дюжие склатов понимали мало, но наблюдали уже, каков молодой волк, примолкли. — Вот, видел, я, как Своерад, не боясь, к городищу рать ведет. Много у него. На каждого защитника городища — трое своерадовых поратников. Но хитер Своерад и опаслив. Есть у него и засадные. Прятать он их не станет, придержит просто… Ратные пойдут. Конные рядом встанут. Своерад жаден: справится рать — он и вовсе не пошлет коней калечить. А как пойдут ратные его — враз сомнут защитников городища, не успеем мы и в спину ударить, как сомнут. Не продержаться им. И тогда выйдет, что только склаты конные против много превосходящей рати биться начнут. Своерадовы поратники числом их задавят. Было бы еще волков конных хоть два ста. А так… Поляжем все. И городище не спасём.
Покачал головой Темелкен. Прав был побратим, коли бой по правилам вести, да кто решил, что по правилам будет? Решать-то ему, Темелкену. Так рассудили вои. Судьба, значит, такая.
Вздохнул Темелкен. Говорили они уже о том с Требой, но при дюжих молчали пока.
— Правду говорит Родим: будет так, если биться, как привыкли вы. Но мы не только воев против воев выставим. Хитрость ещё нужна… Не так готовы мы, конечно, как хотел я… Сколько не по дюжинам волков у тебя, Треба?
— Два раза по четыре едва, что по лагерю заняты. Остальных я вечор к Нетвору отправил, чтоб там ждали.
— Мало. Да и мне волки нужны будут. Ну, да Нетвор поможет. — Темелкен обернулся к почтительно молчащему Сакару. — Видал я у вас колёсницы чиненые, старые. Скажи, пожертвуют жрецы? Да кони нужны самые негодные?
Склат кивнул с готовностью, не спрашая, как волки, зачем, мол.
Поднялся Темелкен на ноги, посмотрел в чистое чёрное небо россыпью звездной раскрытое. Вздохнул. На Родима посмотрел. Руками виски сжал.
Молчали все.
— Половину буди, Треба, — сказал Темелкен тихо. — А коней им найдём. И ты — сколько свободных дашь, Сакар?
— Дюжины две будет.
— Дюжины хватит. Буди. Пора уже. Сейчас поедут. Потом нас в пути обгонят. Если и есть вокруг лазутчики вражьи, то не понять им. И свои до поры знать не будут. Но сделаем, так что побегут ратники своерадовы. Иначе — не защитить нам городище.
Треба и Сакар поднялись и канули во тьму. Родим с тревогой смотрел на побратима, раздающего по-алатски последние наставления склатским дюжим, но молчал. Видел Родим, много запретного знал Темелкен, чувствовал — страшно ему.
Склаты ехали на запасных конях, боевых берегли. Волки же заводных коней не имеющие, но привычные к быстрой, как бег ходьбе, частью ехали, частью спешили рядом с конями.
По дороге читали дымы. Пару раз как из-под земли возникали гонцы Нетвора, что-то шептали Темелкену и снова растворялись в поднятой копытами пыли.
В степи сухо было. Уже впитала земля малые в эту осень дожди, что готовят её к снегу. Теперь подморозило уже по сухому. Торопился Своерад, — весь сжатый хлеб взять хотел. Жаден.
Темелкен следил, как разгорались у волков глаза от близкой битвы. Сам же он, утомленный бессонными ночами, смысла которых не могли уразуметь ни волки, ни склаты, не поддался пока азарту грядущего боя.
Устал он небывало. Хорошо хоть Треба помог уломать склатских жрецов, что, мол, раньше, чем оговорено выступать надо. Хитер на язык оказался Треба. Раньше-то ведь всё отнекивался вой — не умею, молвить, а тут… Всё просказал: и про невест желанных в городище, и про свадьбы осенние, по первому снегу, и про то, что битва уходящему в зиму солнцу угодна будет. Уговорили.
С болью глядел Темелкен на свое воинство. Многих убитыми видел. Но торопил на смерть. Гонцы донесли — на полдня не успеют они. Выстоит ли рать? Родима с пешим десятком уже пятого дня отослал Темелкен с колёсницами да наказом, как битву затянуть. Успеть должен. Но выйдет ли? Когда в лагерь учебный волки вернулись с жирной «болотной водой» Темелкен радовался, как дитё — нашли! Теперь вот сомнения взяли.
А про воду ему как-то у костра вечернего Треба сказал: мол, к реке за водой ходим, а есть ведь и поближе, в распадке, но жирная да вонючая, пить нельзя.
Засмеялся тогда Темелкен, мол, огнем-то жечь не пробовали воду ту? То не вода — нафт, он и в реке горит.
Вот так посмеялись тогда. А как ясно стало, что силой со Своерадом не совладать, Темелкен волков послал. Привезли. Чудная вода — нафт, злая…
Как до Росы-реки добрались, Темелкен решил уже отдых воям дать. С раннего-то утра, — так сказал, присланный Нетвором вой, — ударит Своерад на городище. Им же идти придется еще. Отдохнуть должны люди.
Пробовал Беда упорствовать, мол, догнали бы в ночь, да только всех рассердил: волки, что полночи бежали, может, и будут биться по утру, но волков две дюжины всего, да и с них, отдохнувших, толку поболе будет.
— Ну, сам посуди, — втолковывал Беде второй дюжий, Подар. — У нас всадников два ста да сорок, у Нетвора — волков сорок. Да в рати у городища до два ста, да оружие кто в руки возьмёт. А у Своерада только пеших ратных до ты-ста! Да конников пара сотен.
Только Беде такие слова — что звук пустой. Не взять ему в ум, сколько это ратников — сто, да еще сто и так — сколько пальцев.
Обидно ему даже — как так? Темелкен знает, Треба — знает, даже Сакар-черный головой кивает, а ему, Беде, в ум не взять. Больно много. И Родима нет — может, растолковал бы. Пальцы-то у него — вот они, а понять не может. И иначе уже совсем на Темелкена глядит, не так, как поначалу лета.
Не сразу ведь перестали волки коситься, что грудь узка, да рост мелкий. Особенно самые молодые, что и Требе, пока по загривку не стукнет, не поверят.
А Темелкен опять вечор на песке рисовал: так, мол, и так — сюда ударим, здесь развернем… Ну, и уснули потом многие. Устали. И Темелкен поначалу уснул, сильный — крепко спит перед боем. Но рано поднялся. До зари долго было ещё.
Только к костру встал — а там Родим да Треба. Обрадовался Темелкен, увидев побратима. Словно солнце его согрело. Всё ли готово, захотел узнать, не случилось ли чего?
Родим всё, как есть, рассказал. Не думал он ехать, да прискакал заполночь Беда. И обе дюжины волчьи привёл.
Дюжий, что Родим за себя оставил, Подар — молод оказался с Бедой спорить. А Беда сердце скрепить не сумел, битвы хотел. Проследил он, чтобы склатов в ночь на караул поставили, — а ведь не склатам волков караулить.