История моей матери

- Это работа такая?

Он усмехнулся.

- Скорее, призвание. Не говори никому, а моим - в особенности. И сама забудь. У нас с этим путаница. Есть анархисты, которые бомбы бросают,- их все боятся, мы к ним не имеем отношения. Мы анархо-синдикалисты...- и, оборотившись на соседей по тамбуру, еще больше понизил голос, хотя и до этого говорил полушепотом, а соседи вокруг были заняты кем угодно, но не ими.- Не знаешь, что это - анархо-синдикалисты?

- Нет.

- Я как-нибудь расскажу - в другой обстановке и в другом настроении... У тебя отчим - коммунист?

- Да.

- Мы с ними во многом сходимся, но во многом и расходимся и никогда не сойдемся окончательно. У них аппарат превыше всего, дисциплина, подчинение рядовых членов руководству, а мы считаем, что все наоборот: все лучшее рождается снизу. Твой отчим, правда, тоже из нашего теста и напрасно, кажется, забрел в их казарму. Поэтому-то мы с ним так легко договорились. Много денег он не возьмет, а этим,- он показал вперед по движению поезда,-ничего не стоит выделить из своих бумажников. Ты только не говори им про Жана и про ячейку. Хватит им меня да Камилла. Поменьше болтай вообще.

- А кто такой Камилл?

- Дядю своего не знаешь? - удивился он, но вспомнил: - Хотя откуда? Вы ж совсем от нас оторвались. Надо было мне раньше свести тебя с ними ... И Жоржетта ничего не говорила?

- Нет.

- Сильно разозлилась, значит. Хотя есть на что, с другой стороны... Камилл - тоже коммунист, но такой, что больше на чиновника похож. На бюрократа. Он и в детстве такой был: от сих до сих и ни на шаг в сторону. Кого только нет в их движении. На все вкусы найдутся. Если власть возьмут, ничего во Франции не изменится. Потому как разойдутся по начальственным местам - в соответствии со своими наклонностями...

Дом был большой, новый, каменный. Он стоял на привокзальной улице, а сам вокзал располагался на границе между Меленом и Даммари-ле-Лис. Мелен был богат, наряден, похож на Париж, Даммари-ле-Лис беднее, проще, ниже этажами, но та его часть, что примыкала к Мелену, начинала тянуться за богатым соседом и застраивалась высокими, стоявшими в ряд одинаковыми домами, дружно упиравшимися в невысокое пасмурное небо двухскатными остроугольными крышами. Бабушка, мать Робера, Франсуаза, встретила их в прихожей и проводила в гостиную, где ждали остальные члены семейства: старший брат Андре, приветливый и улыбчивый хозяин семейной фирмы, его молодая жена Сюзанна, тоже веселая, лукавая и смешливая, и Камилл - и вправду похожий на чиновника в присутственном месте: неприступный и чопорный. Сама бабка, коренастая, жилистая, хваткая, распоряжалась в доме всем и всеми - те ходили у нее по струнке и помалкивали. Она повела разговор, не оглядываясь на детей, будто не замечая их:

- Ты садись, садись - что стала среди комнаты? - Она разглядывала Рене с головы до пят и словно вертела ее в разные стороны в своем воображении.-Это у нас гостиная, мы здесь людей принимаем - когда допускаем до себя, а нет - так и в прихожей посидят. Лицом-то ты в нашу родню: оно у тебя круглое, как у нас - у матери твоей оно поострее было, покрючкастее... Или я выдумываю, забывать начинаю? Телом ты больше в нас - широкая в кости: твои щуплее, потоньше. Такими запомнились во всяком случае - потому что я их, считай, и не видела. В кого умом пошла, осталось выяснить.

- В нас,- невпопад вставился Робер.- Учится хорошо.

Большего он сказать не успел, так как не пользовался у матери доверием.

- В нашу родню - это еще не все,- отрезала она.- Хорошо, если в Андре: золотой человек, мы ее тогда с руками оторвем. Хуже, если в этого,- она мотнула головой в сторону Камилла,- но и это полбеды, жить можно, а вот если в тебя?..- и не обращая внимания на Робера, который не стал спорить, привыкший к подобным нареканиям, приступилась к Рене, ожидая от нее первых признаний, которые всего ценнее.- Что ты любишь вообще? Больше всего на свете?

- Книги,- послушно и одновременно непокорно отвечала та.

- Книги я и сама читать люблю,- возразила бабка, будто Рене с ней спорила.- У меня библиотека целая - посмотришь на досуге. А кроме книг? Книжками жизнь не заполнишь... Наряды? На танцы любишь ходить?

В Рене проснулось строптивое чувство: ее никогда так не экзаменовали.

- Нарядов у меня нет.

- Так уж и нет?

- Нет. И без них обойтись можно.

- А танцы?

- Не ходила никогда.

- Что ж ты делаешь тогда? - будто бы удивилась бабка, а на самом деле только пристально ее разглядывала.- Если на танцы не ходишь?

Рене не знала что ответить, и Андре пришел ей на помощь:

- Да ты, мама, тоже на танцы не ходила.

- А ты откуда знаешь? Тебя тогда не было.- Она поглядела внушительно, затем поправилась: - Это когда было? Мы тогда сызмалу знали, за кого замуж пойдем, а сейчас, говорят, мужа на танцах искать надо?.. Тебе и муж не нужен?

- Нет,- отвечала Рене уже с дерзостью и с вызовом в голосе.

- Вот как! А что тебе нужно тогда?

- Учиться.

- И кем ты хочешь стать, когда выучишься?

Рене подумала и призналась:

- Не знаю еще... Мне сама учеба нравится.

- Сама учеба нравится,- повторила бабка, будто в этих словах скрывалась некая истина, и, обернувшись к членам своего семейства, пожаловалась: Молодые. Каждый раз удивляют. В наше время так бы не сказали... У тебя еще бабка есть?

- Есть. Манлет.- Лицо Рене смягчилось и потеплело при упоминании о бабушки по матери.- Я ее люблю очень.

- И за что же? - В голосе бабки послышалась ревность.- Я ее не видела. Она на свадьбу не приехала.

- Плохо себя чувствовала,- извинился за Манлет Андре.

- Да плохо! Свадьба не понравилась. И оказалось, в точку попала... Так за что же ты ее любишь?

- Потому что добрая.

- Не в пример мне, что ли?..- Бабка прищурилась ястребом.- Так я, может, тоже такая. Когда человек стоит этого. А перед тем, кто этого не заслуживает, нечего и расшаркиваться.

- Надо ко всем быть доброй,- заметила Рене, и это прозвучало как назидание.

- Это ты из книг вычитала?..- и поскольку Рене не отвечала, спросила: Кого ты читаешь хоть?

- Корнеля.

- По программе?

- И по программе и так.

- А я вот Фенелона. А из последних - Достоевского. Не слышала?

- Нет,- чистосердечно призналась Рене.

- И не надо тебе. Без этого достаточно... Ладно. С тобой, гляжу, в один раз не разберешься. Приедешь к нам на лето - тогда поближе познакомимся...-И суховато подбодрила ее: - Это хорошо, что сразу не ясно: чтоб потом скучно не было. Как вы считаете? - обратилась она к остальным, но тут же пожалела, что задала лишний вопрос, оборотилась к Рене, сказала с насмешкой: - Хотя что их спрашивать? У Андре вон все на лице написано: тоже, как ты говоришь, добрый человек - никого еще не обидел на моей памяти, Сюзанна только смеяться начнет: такая смешливая, а Камилл уже надулся - этот ни о ком доброго слова не скажет: испугался, что новая наследница объявилась. Он деньги любит считать - взносы у всех собирает,- и не обращая внимания на среднего сына, который поднял голову и приготовился к внушительной обороне, пояснила младшему: - Это я новенькой твоей семью представляю. А ты?..- Робер был паршивой овцой в ее стаде, и для него и слов не находилось.- Что ты делаешь хоть? Я уже счет твоим занятиям потеряла.

- Профсоюзник,- не вдаваясь в лишние подробности, отвечал тот.

- Профессия такая? - бабка уставилась на него, как на сфинкса.- Хотя ты и профсоюзник какой-то странный. Он вон тоже по этой части,- она кивнула на Камилла,- но про него все известно: сидит в конторе, ему деньги несут, а он их в книжечку записывает...

- Я еще и железнодорожник,- возразил тот, но бабка не дала обмануть себя:

- Ладно! Железнодорожники поезда гоняют да вагоны чистят, а ты штаны просиживаешь, мозоли на заднице натираешь. Деньги мусолишь. Сколько их через твои руки проходит?

- Большие суммы.- Камилл сразу набрался важности.- Мы собираем у всего муниципалитета.

- Почему мы? Не мы, а ты. Все вы, гляжу, сообща делаете. Или так представляете, чтоб одному в ответе не быть... И ничего тебе не остается? К рукам не прилипает?

Камилл нагнул голову, избычился, насупился.

- Я честный человек, мать. Потому и доверяют.

Мать не стала с ним спорить.

- Нашли человека из честной семьи.- Она язвительно усмехнулась: - Сиди дальше принимай. И нам, может, пригодится. Нельзя, говорят, яйца в одну корзину класть. Вдруг ваши к власти придут, тогда у нас свой человек там будет.- Камилл поднял голову, заранее возгордился, она же спустила его с небес на землю: - Если ты, конечно, к этому времени о нас помнить будешь.- И объяснила остальным, не ведая сочувствия и жалости: - Приятели у него такие, что отца с матерью забудут и повесят - и все по идейным соображениям. Если по России судить. Да и по нашим: когда якобинцами были да санкюлотами.

- Будет тебе,- остановил Андре мать, которая слишком далеко зашла в своих нареканиях: он был удачливым предпринимателем и позволял себе возражать главе семейства.- Ничего подобного у нас не будет.

Та не стала спорить:

- Не будет - и хорошо. Проведи ее к себе, Робер - покажи комнату. Ты-то сам остаешься?

- Нет, наверно. Уеду.

- К какой-нибудь крале новой? Подруге сказал, что сюда поехал, а сам на сторону?.. Это твое дело - делай что хочешь,- прибавила она, видя, что он собирается уверять ее в обратном.- Тут я тоже с пальцев сбилась, счет твоим Полинам да Люсеттам потеряла,- и снова повернулась к Рене, которая стояла неловко среди гостиной - ей было не по себе в новом окружении.- Приедешь летом?

- Приеду.

- Вот и хорошо. Будешь жить на всем готовом. В комнате этой - которую твой отец потерять боится... Все, гляжу, революционеры - пока чужое делить. А как до своего доходит, куда все девается?.. Какая-то ты все-таки шероховатая.

- Не привыкла,- подсказал Андре, но бабка сама это знала и не это имела в виду.

- Я вижу. Что твоя мать к нам не обращалась никогда? Глядишь бы, и помогли. Я сама напомнить о себе хотела, да не люблю навязываться... Я слышала, вы плохо жили одно время. Сейчас лучше?

- Лучше.

- Ну и слава богу... Гордая твоя мать - поэтому и не обращалась. И ты такая? - Рене замешкалась с ответом, и бабка не стала допытываться, только посоветовала: - Надо бойчее быть, покладистее. Не ждать, когда к тебе прибегут, самой о себе напомнить. В меру, конечно,- поспешила прибавить она.- Чтоб не назойличать, не напрашиваться... Ладно. Примем тебя. Раз ты так Манлет свою любишь. Надо же и любить кого-то, верно? - Она оборотилась к домашним: - Та одна четырех дочерей подняла и на ноги поставила. А на свадьбу вот не поехала. Я сильно тогда на нее обиделась: наслышана была о ней, хотела повидаться, а она не захотела. Теперь вот с внучкой знакомлюсь: одна, видно, порода. Ладно. Хватит болтать. И без того наговорились - дальше некуда...

Рене провела в Даммари-ле-Лис немногим меньше месяца: готовилась здесь к экзаменам. Из окна ее комнаты со второго этажа был как на ладони виден внутренний двор: в углу его рос большой раскидистый платан, под ним стоял огромный, на всю семью, стол, сбитый из серых досок,- здесь по вечерам собиралось и ужинало на сельский лад семейство, дополняемое товарищами Андре по работе. Далее за невысокой оградой тянулся сад - тоже их владение: здесь росли яблони, груши, сливы. По бокам с одной стороны располагался птичник, из которого непрерывно слышалось квохтанье кур, с другой - длинное каменное помещение мастерской, выходивший воротами на улицу, а окнами - во двор и в сад: оттуда доносились стук молотков, жужжанье токарных станков и разговоры рабочих. Двор был царством бабушки. Она собственноручно кормила здесь кур, созывала их необычно звучавшим в ее устах фальцетом, употребляемым ею только для этой цели, возилась в огороде, расхаживала по земле и глядела на все кругом с важностью городской собственницы и с заботливым прищуром хлопотливой, трудолюбивой крестьянки. Рене не помогала ей - хотя бабка была все время в работе, а Рене не была лентяйкой и лежебокой. Рене казалось, что это не ее жизнь, что она здесь в гостях и что было бы неуместно и даже неприлично предлагать свои услуги. Что ей действительно здесь нравилось, так это возможность читать без помех и думать над книгами - что она и делала, проводя большую часть времени в бабушкиной библиотеке. Ей разрешили брать книги, она садилась в вольтеровское кресло с высокой спинкой, забиралась в него с коленями и читала тома из бабушкиного собрания, пока та склонялась над грядками. Однажды бабка остановилась под окном второго этажа, откуда Рене время от времени поглядывала вниз, позвала ее:

- Что делаешь?

- Читаю.

- Кого?

- Мопассана.

- Отыскала все-таки? А я его подальше засунула: чтоб не нашла. А что помогать не идешь?

- А вам это нужно?

- Да не очень, я одна люблю в саду возиться, а ты б должна была подсуетиться. Обычно навязываются со своей помощью.

Рене подумала. Она была настроена в этот день благодушно.

- Если б в самом деле было нужно, я пришла бы.

- А как ты узнаешь, в самом деле или не в самом?

- Это видно. Бедные люди просят, когда без этого не проживешь. Тогда идешь, не спрашиваешь.

- А богатые?

- Им только бы время провести, повеселиться.

- А ты веселиться не любишь?

- Нет. Я привыкла серьезно жить... Богатой быть тоже учиться надо. Хорошо когда с детства.

Бабка поглядела на нее снизу, задумалась.

- Тебя, гляжу, не переучишь... Вот вы какие. С Манлет твоей я так и не поговорила, зато с тобой познакомилась. Одного поля ягоды - я с самого начала это говорила... Она тоже книги любила?

- Нет. Ей это было не нужно. Она крестьянка.

- По траве да по листьям читала? А вот мы не можем: нам о книгу глаза тупить надо...- и пошла прочь: не в обиде на ее откровенность, но и не слишком ею довольная. Впрочем, она мало кем была в жизни довольна...

Это не значило, что Рене вовсе не покидала стен своего жилища. Она, в первое время в особенности, ходила в гости к дядьям: дважды была у Андре и Сюзанны и раз - у дяди Камилла. Андре проводил день в мастерской, работая наравне с наемными рабочими: переходил от одного станка к другому, останавливался там, где возникали задержки, и везде трудился с видимым удовольствием и усердием, без устали, с неброским, сдержанным изяществом движений, свойственным хорошему мастеровому. Пригласив Рене, он стал рассказывать ей о производстве, будто она была на экскурсии. Здесь делали дешевые украшения из анодированного, или, как тогда говорили, американского золота. Андре угадал дух времени, требующий не столько ценностей, сколько их видимости, и предприятие быстро набирало силу.

- Знаешь, чем мы занимаемся?..- Он вытягивал проволоку и искусно свивал ее, укладывая в ложе будущего украшения.- Угождаем женщинам. Что женщинам больше всего нравится?..- Он ждал ответа, но Рене предпочитала отмалчиваться.- Украшения, конечно.- И поглядел на племянницу: что та на это скажет - Рене так не считала, но спорить не стала.- Только чистое золото и платину может себе позволить не всякая - вот мы и золотим медь, получается как настоящее литое золото. Это медная проволока - золото лучше всего на нее садится. А покрытие гальваническое. Все в гальванической ванне происходит. Раньше брали золото, раскатывали его в тонкий-претонкий лист, как бумагу, и приколачивали к форме, а теперь химия все в тысячу раз лучше делает. Толщина - хорошо если десятая часть миллиметра, а за всю жизнь не слезет: если только напильником подпилить,- тогда медь покажется. Эта техника из Америки пришла - поэтому и называют американским золотом. Ценности большой не представляет, а носишь как настоящее - поди разбери, цельное оно или позолота. Давай я тебе цепочку подарю. У меня завалялась одна,- и нашарил в ящике стола заранее приготовленную цепь, сотканную из изящно вдетых одно в другое и хитро скрученных звеньев.- Серег ведь ты не носишь? Уши себе не продырявила?

- Нет, конечно!

- А что такого?.. Ну нет так нет. Цепочку всякая носить может - лишь бы через голову пролезала.

- Что ты ей пустую цепочку даришь? - Сюзанна стояла тут же: до этого она молча и с веселым любопытством наблюдала за племянницей.- Кулон какой-нибудь подвесь.

- Так нет: сам хотел,- сокрушенно сказал муж.- Вчера все вывезли. Нарасхват берут,- не то пожаловался, не то ненароком похвастался он Рене.-Делать не успеваем.

- Я ей дам. У меня много,- сказала Сюзанна и вдруг пропела: - Много, много в саду хризантем!

- Иди-ка ты отсюда, со своими хризантемами,- выговорил ей муж.- Тебе тут вредно.

- А тебе нет?

- Мне полезно. Ты еще к гальванической ванне подойди.