Источник - английский и русский параллельные тексты

Stengel is a great artist, but there are so few discerning people to see it.	Штенгель великий мастер, но очень немногим дано это понять.
He's ready to go on his own, if only he could find some outstanding person like Mrs. Stuyvesant to give him a chance."	Он готов открыть собственное дело, если только найдётся выдающаяся личность вроде миссис Стювесант, которая предоставит ему такой шанс.
"Really?" said Mrs. Dunlop.	- Надо же! - воскликнула миссис Данлоп.
"How very interesting!	- Как интересно!
Tell me more about it."	Расскажите-ка поподробнее.
He told her a great deal more about it.	И он рассказал.
By the time they had finished the inspection of the works of Frederic Mawson, Mrs. Dunlop was shaking Keating's hand and saying:	К тому времени, как они закончили осмотр творений Фредерика Моусона, миссис Данлоп уже трясла его руку и говорила:
"It's so kind, so very unusually kind of you.	- Так любезно, так изумительно мило с вашей стороны!
Are you sure that it won't embarrass you with your office if you arrange for me to meet Mr. Stengel?	Вы уверены, что не попадёте в неловкое положение перед вашей фирмой, если устроите мне встречу с мистером Штенгелем?
I didn't quite dare to suggest it and it was so kind of you not to be angry at me.	Я сама всё как-то не осмеливалась это предложить, а вы так добры, что, надеюсь, не рассердитесь на меня за это, ведь правда?
It's so unselfish of you and more than anyone else would have done in your position."	Вы проявили такое бескорыстие, на которое никто на вашем месте не отважился бы.
When Keating approached Stengel with the suggestion of a proposed luncheon, the man listened to him without a word.	Когда Китинг подошёл к Штенгелю с приглашением отобедать с миссис Данлоп, тот выслушал его, не проронив ни слова.
Then he jerked his head and snapped:	Затем он резко тряхнул головой и столь же резко спросил:
"What's in it for you?"	- А ты-то с этого что будешь иметь?
Before Keating could answer, Stengel threw his head back suddenly.	Китинг не успел ответить. Штенгель внезапно выпрямился.
"Oh," said Stengel.	- Ага, - сказал он.
"Oh, I see."	- Всё ясно.
Then he leaned forward, his mouth drawn thin in contempt:	- Он снова наклонился, скривив губы в презрительной усмешке.
"Okay.	- Хорошо.
I'll go to that lunch."	Я приду на этот обед.
When Stengel left the firm of Francon & Heyer to open his own office and proceed with the construction of the Dunlop house, his first commission, Guy Francon smashed a ruler against the edge of his desk and roared to Keating:	Когда Штенгель уволился от Франкона и Хейера, открыл собственное бюро и, тут же получив свой первый заказ от Данлопов, приступил к проектировке их дома, Г ай Франкон сломал линейку о край стола и заорал, повернувшись к Китингу:
"The bastard!	- Какой негодяй!

The abysmal bastard!	Какой гнусный негодяй!
After all I've done for him."	После всего, что я для него сделал!
"What did you expect?" said Keating, sprawled in a low armchair before him.	- Чего же ты хочешь? - спросил Китинг, развалившись в низком кресле.
"Such is life."	- Такова жизнь.
"But what beats me is how did that little skunk ever hear of it?	- Вот чего я никак в толк не возьму - как этот вонючка пронюхал о заказе?
To snatch it right from under our nose!"	Ведь прямо из-под носа у нас увёл!
"Well, I've never trusted him anyway."	- Я никогда ему особенно не доверял.
Keating shrugged.	- Китинг пожал плечами.
"Human nature ... "	- Натура человеческая...
The bitterness in his voice was sincere.	В голосе Китинга звучала неподдельная обида.
He had received no gratitude from Stengel.	Ведь он так и не дождался благодарности от Штенгеля.
Stengel's parting remark to him had been only:	На прощание тот лишь бросил ему:
"You're a worse bastard than I thought you were.	"А ты ещё больший мерзавец, чем мне казалось.
Good luck.	Что ж, будь счастлив!
You'll be a great architect some day."	Из тебя получится великий архитектор".
Thus Keating achieved the position of chief designer for Francon & Heyer.	Так Китинг получил место главного проектировщика у Франкона и Хейера.
Francon celebrated the occasion with a modest little orgy at one of the quieter and costlier restaurants.	Франкон отметил это событие небольшой скромной оргией в одном из уютных дорогих ресторанов.
"In a coupla years," he kept repeating, "in a coupla years you'll see things happenin'. Pete ... You're a good boy and I like you and I'll do things for you ... Haven't I done things for you? ...	- Через пару лет, - всё твердил он, - через пару лет мы такое закрутим, Пит... Ты славный парень, и я тебя люблю, и я для тебя готов на всё... Разве я тебе не помогал?..
You're going places, Pete ... in a coupla years ... "	Ты ещё такое увидишь... через пару лет...
"Your tie's crooked, Guy," said Keating dryly, "and you're spilling brandy all over your vest ... "	- Гай, у тебя галстук съехал набок, - сухо заметил Китинг. - И не поливай коньяком жилетку...
Facing his first task of designing, Keating thought of Tim Davis, of Stengel, of many others who had wanted it, had struggled for it, had tried, had been beaten - by him.	Получив первое задание по разработке проекта, Китинг вспомнил о Тиме Дейвисе, о Штенгеле, о других, которые к этому стремились, боролись, старались - и ничего у них не получилось. Ибо всех победил он, Питер Китинг.
It was a triumphant feeling. It was a tangible affirmation of his greatness.	Его переполняло чувство торжества - ведь он получил ощутимое доказательство собственного величия.
Then he found himself suddenly in his glass-enclosed office, looking down at a blank sheet of paper - alone.	И тут он заметил, что сидит в своём кабинете со стеклянными стенками совсем один и смотрит на чистый лист бумаги. Совсем один.

Something rolled in his throat down to his stomach, cold and empty, his old feeling of the dropping hole.	Что-то прокатилось из горла в желудок, холодное, пустое. Это было знакомое ощущение полёта в пропасть.
He leaned against the table, closing his eyes.	Он облокотился о стол и прикрыл глаза.
It had never been quite real to him before that this was the thing actually expected of him - to fill a sheet of paper, to create something on a sheet of paper.	До этого момента ему как-то не вполне верилось, что от него действительно ждут, чтобы он на этом листе бумаги что-то изобразил... что-то создал.
It was only a small residence.	Собственно, требовалось создать совсем небольшой коттедж.
But instead of seeing it rise before him, he saw it sinking; he saw its shape as a pit in the ground; and as a pit within him; as emptiness, with only Davis and Stengel rattling uselessly within it. Francon had said to him about the building:	Но дом никак не вырастал перед его мысленным взором. Более того, очертания будущего строения предстали перед ним в виде глубокой ямы в земле. И такую же яму он почувствовал в себе самом - пустоту, в которой только бессмысленно трещали о чём-то Штенгель и Дейвис... Об этом доме Франкон сказал ему:
"It must have dignity, you know, dignity ... nothing freaky ... a structure of elegance ... and stay within the budget," which was Francon's conception of giving his designer ideas and letting him work them out.	"В нём должно быть благородство, понимаешь, благородство... никаких выкрутасов... строгая гармония... И не вылезай из сметы". Это, по представлениям Франкона, и означало "дать проектировщику общую концепцию и предоставить ему возможность самостоятельно проработать детали".
Through a cold stupor, Keating thought of the clients laughing in his face; he heard the thin, omnipotent voice of Ellsworth Toohey calling his attention to the opportunities open to him in the field of plumbing.	В холодном оцепенении Китинг представил себе, как клиенты смеются ему в лицо; он услышал тихий, но полный силы голос Эллсворта Тухи, призывающий его обратить внимание на великолепные возможности, открывающиеся в области сантехники. Все сооружения, возведённые человеком на земле, стали ему ненавистны.
He hated every piece of stone on the face of the earth.	Он ненавидел сам себя за то, что избрал профессию архитектора.
He hated himself for having chosen to be an architect.	Начав рисовать, он старался не думать о том, что делает.
When he began to draw, he tried not to think of the job he was doing; he thought only that Francon had done it, and Stengel, even Heyer, and all the others, and that he could do it, if they could.	Он думал только о том, что ведь это делали и Франкон, и Штенгель, и даже Хейер, и другие тоже, и если уж у них получалось, то непременно получится и у него.
He spent many days on his preliminary sketches.	Он потратил много дней на предварительные эскизы.
He spent long hours in the library of Francon & Heyer, selecting from Classic photographs the appearance of his house.	Часами он не вылезал из служебной библиотеки, выбирая внешний облик дома из множества фотографий памятников античной архитектуры.
He felt the tension melting in his mind.	Он чувствовал, как в мозгу его тает напряжение.

It was right and it was good, that house growing under his hand, because men were still worshipping the masters who had done it before him.	Дом, который начинал у него получаться, - это правильный дом, хороший дом. Ведь люди не перестали поклоняться древним мастерам, строившим подобные дома много веков назад.
He did not have to wonder, to fear or to take chances; it had been done for him.	Не надо сомневаться, бояться, не надо рисковать. За него всё уже сделали другие.
When the drawings were ready, he stood looking at them uncertainly.	Когда эскизы были готовы, он долго стоял над ними и смотрел на них в полной растерянности.
Were he to be told that this was the best or the ugliest house in the world, he would agree with either.	Если бы ему сказали, что это самый лучший дом в мире или что здания уродливее ещё не существовало на земле, он охотно согласился бы и с тем и с другим.
He was not sure.	Он не знал наверняка.
He had to be sure.	А надо было знать.
He thought of Stanton and of what he had relied upon when working on his assignments there.	Он вспомнил о Стентоне, о том, что делал в те годы, работая над сходными заданиями.
He telephoned Cameron's office and asked for Howard Roark.	И тут же позвонил в бюро Камерона и попросил позвать Говарда Рорка.
He came to Roark's room, that night, and spread before him the plans, the elevations, the perspective of his first building.	Вечером он пришёл в комнату Рорка и разложил перед ним планы, проекции, объёмные изображения первого своего здания.
Roark stood over it, his arms spread wide, his hands holding the edge of the table, and he said nothing for a long time.	Рорк постоял над ними, широко расставив руки и держась пальцами за край стола.
Keating waited anxiously; he felt anger growing with his anxiety - because he could see no reason for being so anxious.	Долгое время он молчал. Китинг тревожно ждал и чувствовал, как вместе с тревогой в нём нарастает гнев - из-за того, что он никак не мог понять причину своей тревоги.
When he couldn't stand it, he spoke:	Когда он больше не мог этого вынести, он заговорил:
"You know, Howard, everybody says Stengel's the best designer in town, and I don't think he was really ready to quit, but I made him and I took his place.	- Понимаешь, Г овард, все говорят, что Штенгель -лучший проектировщик в городе, и, по-моему, он ещё не собирался уходить от нас. Но я устроил так, что он уволился, а сам занял его место.
I had to do some pretty fine thinking to work that, I ...!!	Мне пришлось над этим здорово пошевелить мозгами, и я...
He stopped.	Он остановился.
It did not sound bright and proud, as it would have sounded anywhere else.	Его слова звучали отнюдь не гордо и весело, как звучали бы в любом другом месте.
It sounded like begging.	Они звучали как слова нищего попрошайки.
Roark turned and looked at him.	Рорк повернулся и посмотрел на него.
Roark's eyes were not contemptuous; only a little wider than usual, attentive and puzzled.	В этом взгляде не было презрения. Глаза Рорка были лишь приоткрыты шире обычного, внимательные и озадаченные.

He said nothing and turned back to the drawings.	Рорк ничего не сказал и вновь склонился над эскизами.
Keating felt naked.	Китинг почувствовал себя голым и беззащитным.
Davis, Stengel, Francon meant nothing here.	Здесь ничего не значили имена Дейвиса, Штенгеля, Франкона.
People were his protection against people. Roark had no sense of people.	От людей Китинга защищали только люди, Рорк же совсем не ощущал людей.
Others gave Keating a feeling of his own value.	От других Китинг получал ощущение собственной значимости.
Roark gave him nothing.	От Рорка он не получал ничего.
He thought that he should seize his drawings and run.	У него мелькнула мысль, что надо бы схватить эскизы и бежать отсюда.
The danger was not Roark.	Опасность исходила не от Рорка.
The danger was that he, Keating, remained.	Опасность заключалась в том, что он, Китинг, остаётся здесь.
Roark turned to him.	Рорк повернулся к нему:
"Do you enjoy doing this sort of thing, Peter?" he asked.	- Питер, тебе нравится заниматься такими вещами?
"Oh, I know," said Keating, his voice shrill, "I know you don't approve of it, but this is business, I just want to know what you think of this practically, not philosophically, not ... "	- Я знаю, - почти истерично отозвался Китинг, - я знаю, что ты такого не одобряешь. Но это бизнес. Я только хотел спросить, что ты думаешь об этом с практической точки зрения. Не с философской, не...
"No, I'm not going to preach to you.	- Не беспокойся. Я не собираюсь читать тебе проповедей.
I was only wondering."	Просто интересно стало.
"If you could help me, Howard, if you could just help me with it a little. It's my first house, and it means so much to me at the office, and I'm not sure.	- Если бы ты только согласился помочь мне, Говард, чуть-чуть помочь... Это ведь мой первый дом, он так много для меня значит, и для моей работы тоже... а я всё как-то сомневаюсь.
What do you think?	А тебе как кажется?
Will you help me, Howard?"	Так ты поможешь мне, Говард?
"All right."	- Хорошо.
Roark threw aside the sketch of the graceful facade with the fluted pilasters, the broken pediments, the Roman fasces over the windows and the two eagles of Empire by the entrance.	Рорк отбросил в сторону эскиз красивого фасада с рифлёными пилястрами, ломаными фронтонами, ликторскими пучками прутьев и двумя имперскими орлами у портика.
He picked up the plans. He took a sheet of tracing paper, threw it over the plan and began to draw.	Он взял чертёж и, положив поверх него лист кальки, принялся чертить.
Keating stood watching the pencil in Roark's hand.	Китинг стоял, наблюдая за карандашом в руках Рорка.

He saw his imposing entrance foyer disappearing, his twisted corridors, his lightless corners; he saw an immense living room growing in the space he had thought too limited; a wall of giant windows facing the garden, a spacious kitchen.	Он увидел, как исчезают внушительный вестибюль, кривые коридоры, неосвещённые углы. Он увидел, как в объёме, который сам он посчитал недостаточным, вырастает огромная гостиная, появляется стена, состоящая из гигантских окон, выходящих в сад, просторная кухня.
He watched for a long time.	Смотрел он долго.
"And the facade?" he asked, when Roark threw the pencil down.	- А фасад? - спросил он, когда Рорк отбросил карандаш.
"I can't help you with that.	- С ним я тебе помочь не могу.
If you must have it Classic, have it good Classic at least.	Если обязательно нужна классика, пусть будет классика, только хорошая.
You don't need three pilasters where one will do.	Не нужны три пилястры там, где хватит одной.
And take those ducks off the door, it's too much."	И убери с портика этих уток - это уж чересчур.
Keating smiled at him gratefully, when he was leaving, his drawings under his arm; he descended the stairs, hurt and angry; he worked for three days making new plans from Roark's sketches, and a new, simpler elevation; and he presented his house to Francon with a proud gesture that looked like a flourish.	Уходя, Китинг благодарно улыбнулся ему. Держа папку под мышкой, он спускался по лестнице, исполненный обиды и злости. Три дня он трудился, изготовляя чертежи по эскизам Рорка и новые, упрощённые проекции. Свой дом он представил Франкону гордым, несколько витиеватым жестом.
"Well," said Francon, studying it, "well, I declare! ...	- М-да, - сказал Франкон, изучая чертежи. - М-да, доложу я вам!..
What an imagination you have, Peter ... I wonder ... It's a bit daring, but I wonder ... " He coughed and added: "It's just what I had in mind."	Ну и воображение у тебя, Питер... Несколько смеловато, пожалуй, но всё-таки... - Кашлянув, он добавил: - Это именно то, что я имел в виду.
"Of course," said Keating.	- Разумеется, - ответил Китинг.
"I studied your buildings, and I tried to think of what you'd do, and if it's good, it's because I think I know how to catch your ideas."	- Я изучил твои дома и постарался представить себе, что бы ты сделал на моём месте. Если получилось неплохо, так только потому, что я научился понимать твои замыслы.
Francon smiled. And Keating thought suddenly that Francon did not really believe it and knew that Keating did not believe it, and yet they were both contented, bound tighter together by a common method and a common guilt.	Франкон улыбнулся, и Китинг вдруг понял, что Франкон не верит ни одному его слову и прекрасно знает, что и Китинг ничему этому не верит. И всё же оба были очень довольны. Общий метод и общая ложь ещё больше сплотили их.
The letter on Cameron's desk informed him regretfully that after earnest consideration, the board of directors of the Security Trust Company had not been able to accept his plans for the building to house the new Astoria branch of the Company and that the commission had been awarded to the firm of Gould & Pettingill.	Письмо, лежащее на столе у Камерона, с искренним сожалением извещало его, что совет директоров Трастовой компании ценных бумаг после тщательного рассмотрения вынужден был отклонить его проект здания для нового филиала вышеозначенной компании в городе Астория и что заказ передан фирме "Гулд и Петтингилл".

A check was attached to the letter, in payment for his preliminary drawings, as agreed; the amount was not enough to cover the expense of making those drawings.	К письму был приложен чек на заранее оговорённую сумму в уплату за затраченные усилия. Эта сумма не покрывала даже расходов на материалы, пошедшие на подготовку проекта.
The letter lay spread out on the desk.	Развёрнутое письмо лежало на столе.
Cameron sat before it, drawn back, not touching the desk, his hands gathered in his lap, the back of one in the palm of the other, the fingers tight.	Камерон сидел у стола, отодвинувшись подальше, не притрагиваясь к нему, плотно сжав ладонь, лежащую на коленях, напряжёнными пальцами другой руки.
It was only a small piece of paper, but he sat huddled and still, because it seemed to be a supernatural thing, like radium, sending forth rays that would hurt him if he moved and exposed his skin to them.	Это был всего-навсего листок бумаги, но Камерону казалось, будто от этого листка, как от радия, исходят невидимые лучи, которые поразят его, если он только пошевелится. И он сидел, съёжившись, в полной неподвижности.
For three months, he had awaited the commission of the Security Trust Company.	Он ждал заказа от этой компании три месяца.
One after another, the chances that had loomed before him at rare intervals, in the last two years, had vanished, looming in vague promises, vanishing in firm refusals.	За последние два года те немногие предложения, которые изредка ещё делались ему, исчезали одно за другим, начинаясь туманными обещаниями и оканчиваясь однозначным отказом.
One of his draftsmen had had to be discharged long ago.	Давно пришлось расстаться с одним из чертёжников.
The landlord had asked questions, politely at first, then dryly, then rudely and openly.	Домовладелец приставал с вопросами - сначала вежливо, потом сухо и, наконец, грубо и без всякого стеснения.
But no one in the office had minded that nor the usual arrears in salaries: there had been the commission of the Security Trust Company.	Но никого в бюро не раздражали ни выходки домовладельца, ни задержки жалованья: ведь у них была надежда на заказ от Трастовой компании.
The vice-president, who had asked Cameron to submit drawings, had said:	Вице-президент компании, предложивший Камерону выдвинуть свой проект, заявил:
"I know, some of the directors won't see it as I do.	"Я знаю, что в совете директоров не все разделяют моё мнение.
But go ahead, Mr. Cameron.	Но дерзайте, мистер Камерон.
Take the chance with me and I'll fight for you."	Доверьтесь мне, а я буду за вас бороться".
Cameron had taken the chance.	Камерон доверился.
He and Roark had worked savagely - to have the plans ready on time, before time, before Gould & Pettingill could submit theirs.	Они с Рорком работали как проклятые - лишь бы всё закончить вовремя, задолго до назначенного срока, прежде чем Гулд и Петтингилл представят свой проект.
Pettingill was a cousin of the Bank president's wife and a famous authority on the ruins of Pompeii; the Bank president was an ardent admirer of Julius Caesar and had once, while in Rome, spent an hour and a quarter in reverent inspection of the Coliseum.	Петтингилл был двоюродным братом жены президента компании и крупнейшим специалистом по развалинам Помпеи. Сам же президент был страстным поклонником Юлия Цезаря и как-то раз, будучи в Риме, целых полтора часа благоговейно изучал Колизей.

Cameron and Roark and a pot of black coffee had lived in the office from dawn till frozen dawn for many days, and Cameron had thought involuntarily of the electric bill, but made himself forget it.	Камерон и Рорк сутками не вылезали из чертёжной, встречая один холодный рассвет за другим. Камерон невольно ловил себя на мысли о счёте за электричество, но тут же заставлял себя забыть о нём.
The lights still burned in the drafting room in the early hours when he sent Roark out for sandwiches, and Roark found gray morning in the streets while it was still night in the office, in the windows facing a high brick wall.	Далеко за полночь в чертёжной ещё горел свет; Камерон посылал Рорка за бутербродами. Рорк, выходя на улицу, попадал в серое утро - в бюро, в окнах, выходящих на высокую кирпичную стену, ещё царила ночь.
On the last day, it was Roark who had ordered Cameron home after midnight, because Cameron's hands were jerking and his knees kept seeking the tall drafting stool for support, leaning against it with a slow, cautious, sickening precision.	В последний день Рорк велел Камерону отправляться домой сразу после полуночи, потому что у того немилосердно дрожали руки, а нога постоянно искала опоры в виде высокого табурета, на который Камерон медленно и очень аккуратно ставил колено. Именно на эту аккуратность было больнее всего смотреть.
Roark had taken him down to a taxi and in the light of a street lamp Cameron had seen Roark's face, drawn, the eyes kept wide artificially, the lips dry.	Рорк отвёл учителя вниз, усадил в такси, и в свете уличных фонарей Камерон увидел его лицо, измождённое, с сухими губами, увидел глаза, которые закрывались сами собой.
The next morning Cameron had entered the drafting room, and found the coffee pot on the floor, on its side over a black puddle, and Roark's hand in the puddle, palm up, fingers half closed, Roark's body stretched out on the floor, his head thrown back, fast asleep.	На другое утро Камерон вошёл в чертёжную и сразу же увидел на полу опрокинутый кофейник, вокруг которого расплылась чёрная лужица. В этой лужице, ладонью вверх, лежала рука Рорка с полусогнутыми пальцами. Рорк, растянувшись на полу и запрокинув голову, крепко спал.
On the table, Cameron had found the plans, finished	На столе Камерон обнаружил законченный проект...
He sat looking at the letter on his desk.	Он сидел, глядя на письмо, лежащее на столе.
The degradation was that he could not think of those nights behind him, he could not think of the building that should have risen in Astoria and of the building that would now take its place; it was that he thought only of the bill unpaid to the electric company ...	Самое унизительное заключалось в том, что он даже не мог думать о тех бессонных ночах, о здании, которое должно было подняться в Астории, о здании, которое теперь появится там вместо него. В голове осталась лишь мысль о неоплаченном счёте за электричество...
In these last two years Cameron had disappeared from his office for weeks at a time, and Roark had not found him at home, and had known what was happening, but could only wait, hoping for Cameron's safe return.	За эти последние два года Камерон иногда неделями не появлялся в бюро, а Рорк не находил его дома и прекрасно понимал, что происходит, но мог только ждать, уповая на благополучное возвращение Камерона.
Then, Cameron had lost even the shame of his agony, and had come to his office reeling, recognizing no one, openly drunk and flaunting it before the walls of the only place on earth he had respected.	Потом Камерон даже перестал стыдиться своих мук и приходил на работу покачиваясь, никого не узнавая. Мертвецки пьяный, он выставлял своё состояние напоказ в стенах того единственного на земле места, к которому относился с уважением.
Roark learned to face his own landlord with the quiet statement that he could not pay him for another week; the landlord was afraid of him and did not insist.	Рорк научился встречать своего домовладельца спокойным утверждением, что не сможет расплатиться с ним ещё неделю. Домовладелец боялся его и не решался настаивать.

Peter Keating heard of it somehow, as he always heard everything he wanted to know.	Питер Китинг каким-то образом узнал об этом, как всегда узнавал то, о чём хотел узнать.
He came to Roark's unheated room, one evening, and sat down, keeping his overcoat on.	Однажды вечером он явился в выстуженную комнату Рорка и уселся, не снимая пальто.
He produced a wallet, pulled out five ten-dollar bills, and handed them to Roark.	Он извлёк бумажник, вытащил оттуда пять десятидолларовых банкнот и вручил Рорку:
"You need it, Howard.	- Тебе нужны деньги, Говард.
I know you need it.	Я знаю, что тебе они нужны.
Don't start protesting now.	Только не возражай.
You can pay me back any time."	Отдашь, когда сможешь.
Roark looked at him, astonished, took the money, saying:	Рорк с удивлением посмотрел на него, взял деньги и сказал:
"Yes, I need it.	- Да, мне нужны деньги.
Thank you, Peter."	Спасибо, Питер.
Then Keating said:	Тогда Китинг сказал:
"What in hell are you doing, wasting yourself on old Cameron?	- Какого чёрта ты растрачиваешь себя впустую у старика Камерона?
What do you want to live like this for?	Ради чего ты прозябаешь здесь, словно последний оборванец?
Chuck it, Howard, and come with us.	Бросай это дело, Говард, и переходи к нам.
All I have to do is say so. Francon'll be delighted.	Мне достаточно только сказать, и Франкон тебя с радостью возьмёт.
We'll start you at sixty a week."	Для начала мы положим тебе шестьдесят в неделю.
Roark took the money out of his pocket and handed it back to him.	Рорк вынул из кармана деньги и вернул их Китингу.
"Oh, for God's sake, Howard!	- Говард, да ты что?
I ... I didn't mean to offend you."	Я... я не хотел тебя обидеть.
"I didn't either."	-И я тоже.
"But please, Howard, keep it anyway."	- Но, Говард, прошу тебя, оставь себе деньги.
"Good night, Peter."	- Спокойной ночи, Питер.
Roark was thinking of that when Cameron entered the drafting room, the letter from the Security Trust Company in his hand.	Рорк вспомнил этот случай, когда Камерон вошёл в чертёжную, держа в руках письмо из Трастовой компании.
He gave the letter to Roark, said nothing, turned and walked back to his office.	Он передал письмо Рорку, молча повернулся и ушёл к себе в кабинет.
Roark read the letter and followed him.	Рорк прочёл письмо и пошёл вслед за учителем.

Whenever they lost another commission Roark knew that Cameron wanted to see him in the office, but not to speak of it; just to see him there, to talk of other things, to lean upon the reassurance of his presence.	Когда они теряли очередной заказ, Рорк знал, что Камерон хочет видеть его в своём кабинете, - но не затем, чтобы поговорить о неудаче, а лишь для того, чтобы он там был, чтобы можно было поговорить о постороннем, найти хоть какое-то утешение в том, что рядом верный ученик.
On Cameron's desk Roark saw a copy of the New York Banner.	На столе Камерона Рорк увидел номер нью-йоркского "Знамени".
It was the leading newspaper of the great Wynand chain.	Это была ведущая газета мощного синдиката Винанда.
It was a paper he would have expected to find in a kitchen, in a barbershop, in a third-rate drawing room, in the subway; anywhere but in Cameron's office.	Рорк ожидал увидеть газету такого рода на кухне, в парикмахерской, в третьесортной гостиной какого-нибудь дома, в метро - где угодно, но только не в кабинете Камерона.
Cameron saw him looking at it and grinned.	Камерон увидел, что Рорк разглядывает газету, и ухмыльнулся:
"Picked it up this morning, on my way here.	- Нынче утром приобрёл, по пути сюда.
Funny, isn't it?	Смешно, правда?
I didn't know we'd ... get that letter today.	Я ведь не знал, что мы сегодня... получим это письмо.
And yet it seems appropriate together - this paper and that letter.	И всё же они очень подходят друг другу - письмо и газета.
Don't know what made me buy it.	Не знаю, что меня дёрнуло купить её.
A sense of symbolism, I suppose.	Должно быть, чувство символики.
Look at it, Howard.	Взгляни на неё, Говард.
It's interesting."	Это любопытно.
Roark glanced through the paper.	Рорк просмотрел газету.
The front page carried the picture of an unwed mother with thick glistening lips, who had shot her lover; the picture headed the first installment of her autobiography and a detailed account of her trial.	На первой полосе была помещена фотография матери-одиночки с пухлыми глянцевыми губами, она застрелила своего любовника. Под фотографией расположились первая часть биографии этой женщины и подробный отчёт о судебном процессе.
The other pages ran a crusade against utility companies; a daily horoscope; extracts from church sermons; recipes for young brides; pictures of girls with beautiful legs; advice on how to hold a husband; a baby contest; a poem proclaiming that to wash dishes was nobler than to write a symphony; an article proving that a woman who had borne a child was automatically a saint.	На последних страницах теснились статьи, гневно обличающие городские коммунальные службы, ежедневный гороскоп, фрагменты церковных проповедей, советы новобрачным, фотографии девушек с красивыми ножками, рекомендации тем, кто желает сохранить мужа, конкурс на лучшего ребёнка, стихотворение, провозглашающее, что вымыть посуду благороднее, чем написать симфонию, статья, в которой доказывалось, что женщина, родившая ребёнка, автоматически становится святой.
"That's our answer, Howard.	- Вот и ответ, Говард.
That's the answer given to you and to me.	Ответ тебе и мне.

This paper.	Эта газета.
That it exists and that it's liked.	Она существует, и её любят.
Can you fight that?	Можешь ты с этим бороться?
Have you any words to be heard and understood by that?	Можешь ли ты найти слова, которые читатели такой газеты услышали бы и поняли?
They shouldn't have sent us the letter.	Им не надо было присылать нам письмо.
They should have sent a copy of Wynand's Banner.	Лучше бы прислали экземпляр винандовского "Знамени".
It would be simpler and clearer.	Так было бы проще и понятнее.
Do you know that in a few years that incredible bastard, Gail Wynand, will rule the world?	А знаешь ли ты, что через три года этот подонок Гейл Винанд будет управлять всем миром?
It will be a beautiful world.	То-то будет прекрасный мир!
And perhaps he's right."	И возможно, он прав.
Cameron held the paper outstretched, weighing it on the palm of his hand.	Камерон держал газету в вытянутой руке, будто взвешивал её на ладони.
"To give them what they want, Howard, and to let them worship you for it, for licking their feet - or ... or what?	- Дать им, чего они хотят, Г овард, и позволить им обожать тебя за это, за то, что ты лижешь им пятки и... кое-что ещё.
What's the use? ...	Не всё ли равно?..
Only it doesn't matter, nothing matters, not even that it doesn't matter to me any more ... " Then he looked at Roark. He added: "If only I could hold on until I've started you on your own, Howard ... "	Всё равно, и даже то, что мне теперь всё равно, тоже всё равно... - Он посмотрел на Рорка и добавил: - Если бы я только мог продержаться, пока не поставлю на ноги тебя, Говард...
"Don't speak of that."	- Не надо об этом.
"I want to speak of that ... It's funny, Howard, next spring it will be three years that you've been here.	-Надо... Странно, Говард, весной исполнится три года, как ты тут.
Seems so much longer, doesn't it?	А кажется, прошло гораздо больше, правда?
Well, have I taught you anything?	И что, научил я тебя чему-нибудь?
I'll tell you: I've taught you a great deal and nothing.	Я так скажу - научил очень многому и в то же время ничему не научил.
No one can teach you anything, not at the core, at the source of it.	Ведь, по сути дела, никто не может научить тебя, в смысле самую твою сердцевину.
What you're doing - it's yours, not mine, I can only teach you to do it better.	В глубине души ты сам всё знаешь. И то, что ты делаешь, - это только твоё, не моё, не чьё-нибудь. Я могу только научить тебя лучше доводить детали.
I can give you the means, but the aim - the aim's your own.	Я могу дать тебе средства, но цель - цель принадлежит только тебе.
You won't be a little disciple putting up anemic little things in early Jacobean or late Cameron.	Из тебя не выйдет послушного ученичка, воздвигающего малокровные пустячки под раннее барокко или позднего Камерона.
What you'll be ... if only I could live to see it!"	Ты будешь... эх, дожить бы да посмотреть!

"You'll live to see it.	- Доживёте.
And you know it now."	Вы и сейчас это знаете.
Cameron stood looking at the bare walls of his office, at the white piles of bills on his desk, at the sooty rain trickling slowly down the windowpanes.	Камерон стоял, глядя на голые стены своего кабинета, на белую стопочку счётов на письменном столе, на грязные дождевые капли, медленно стекающие по стёклам.
"I have no answer to give them, Howard.	- Мне нечего им ответить, Говард.
I'm leaving you to face them.	Я оставляю тебя с ними один на один.
You'll answer them.	Ты им ответишь!
All of them, the Wynand papers and what makes the Wynand papers possible and what lies behind that.	Всем - газеткам Винанда, тем, чьи глаза делают существование таких газеток возможным, и тем, кто стоит за ними.
It's a strange mission to give you.	Я возлагаю на тебя необычную миссию.
I don't know what our answer is to be.	Я даже не представляю, каким он будет, твой ответ.
I know only that there is an answer and that you're holding it, that you're the answer, Howard, and some day you'll find the words for it."	Знаю только, что ответ будет, и этот ответ дашь ты, поскольку ты сам и есть этот ответ, и однажды лишь ты сумеешь найти нужные слова.
6.	VI
SERMONS IN STONE by Ellsworth M. Toohey was published in January of the year 1925.	"Проповедь в камне" Эллсворта Тухи увидела свет в январе 1925 года.
It had a fastidious jacket of midnight blue with plain silver letters and a silver pyramid in one corner.	Книга вышла в неброской тёмно-синей суперобложке с чёткими серебряными буквами и серебряной пирамидой в углу.
It was subtitled	У неё был подзаголовок
"Architecture for Everybody" and its success was sensational.	"Архитектура для всех". Успех её оказался сенсационным.
It presented the entire history of architecture, from mud hut to skyscraper, in the terms of the man in the street, but it made these terms appear scientific.	В ней излагалась вся история архитектуры, от первобытной землянки до небоскрёба, простыми обыденными словами, понятными человеку с улицы, и вместе с тем эти слова казались высоконаучными.
Its author stated in his preface that it was an attempt "to bring architecture where it belongs - to the people."	В предисловии автор подчёркивал, что книга является "попыткой поставить архитектуру на то почётное место, которое ей принадлежит по праву, то есть в самую гущу народных масс".
He stated further that he wished to see the average man "think and speak of architecture as he speaks of baseball."	Далее автор признавался, что мечтает, чтобы "средний человек рассуждал об архитектуре так, как он рассуждает о бейсболе".
He did not bore his readers with the technicalities of the Five Orders, the post and lintel, the flying buttress or reinforced concrete.	Он не утомлял читателей техническими подробностями пяти ордеров, не вдавался в описания стоек и перемычек, несущих опор и свойств железобетона.

He filled his pages with homey accounts of the daily life of the Egyptian housekeeper, the Roman shoe-cobbler, the mistress of Louis XIV, what they ate, how they washed, where they shopped and what effect their buildings had upon their existence.	Страницы книги были заполнены доступными, простыми описаниями быта египетской домохозяйки, римского сапожника, любовницы Людовика Четырнадцатого: что они ели, как умывались, где делали покупки и какое воздействие на их существование оказывали здания, в которых они жили и которые их окружали.
But he gave his readers the impression that they were learning all they had to know about the Five Orders and the reinforced concrete. He gave his readers the impression that there were no problems, no achievements, no reaches of thought beyond the common daily routine of people nameless in the past as they were in the present; that science had no goal and no expression beyond its influence on this routine; that merely by living through their own obscure days his readers were representing and achieving all the highest objectives of any civilization.	Но при этом Тухи создавал в читателях уверенность, что они познают всё, что следует знать и о пяти ордерах, и о железобетоне; что нет и не было никаких вопросов, достижений, устремлений мысли, сколько-нибудь обособленных от обыденной жизни людей, равно безвестных и в прошлом, и в настоящем; что все цели и достижения науки сводятся исключительно к усовершенствованию этой обыденной жизни; что читатели воплощают в себе высшие устремления цивилизации и достигают всех мыслимых идеалов одним лишь тем, что продолжают в безвестности влачить свои дни.
His scientific precision was impeccable and his erudition astounding; no one could refute him on the cooking utensils of Babylon or the doormats of Byzantium.	Научная точность Тухи была безупречной, эрудиция поразительной - никто не мог бы опровергнуть его суждений о кухонной утвари Вавилона или дверных ковриках Византии.
He wrote with the flash and the color of a first-hand observer.	В его описаниях были яркость и убедительность, свойственные очевидцу.
He did not plod laboriously through the centuries; he danced, said the critics, down the road of the ages, as a jester, a friend and a prophet.	Он не продирался сквозь гущу веков, а скорее, как отмечали критики, двигался по тропе времени весёлой, танцующей походкой. Он являлся читателям одновременно в трёх обличьях - шута, близкого друга и пророка.
He said that architecture was truly the greatest of the arts, because it was anonymous, as all greatness.	Он утверждал, что архитектура воистину является высшим из искусств, поскольку она анонимна, как и всё великое.
He said that the world had many famous buildings, but few renowned builders, which was as it should be, since no one man had ever created anything of importance in architecture, or elsewhere, for that matter.	Он утверждал, что в мире есть множество прославленных строений, но мало прославленных строителей, и это правильно, поскольку отдельная личность никогда ещё не создавала ничего значительного в архитектуре, - кстати, и в других областях тоже.
The few whose names had lived were really impostors, expropriating the glory of the people as others expropriated its wealth.	Те немногие, чьи имена сохранила история, на самом деле самозванцы, укравшие славу у народа, подобно тому как другие крадут у народа богатство.
"When we gaze at the magnificence of an ancient monument and ascribe its achievement to one man, we are guilty of spiritual embezzlement.	"Когда мы созерцаем величие древнего монумента и приписываем его гению одного человека, мы совершаем непростительную духовную подмену.

We forget the army of craftsmen, unknown and unsung, who preceded him in the darkness of the ages, who toiled humbly - all heroism is humble -each contributing his small share to the common treasure of his time.	Мы забываем об армии безвестных невоспетых каменщиков, предшественников этого "гения" во тьме неведомых веков, которые смиренно трудились (а истинный героизм смиренен) и вносили свою малую лепту в общую сокровищницу эпохи.
A great building is not the private invention of some genius or other. It is merely a condensation of the spirit of a people."	Каждое великое сооружение есть не творение той или иной гениальной личности, а лишь материальное воплощение духа народа".
He explained that the decadence of architecture had come when private property replaced the communal spirit of the Middle Ages, and that the selfishness of individual owners - who built for no purpose save to satisfy their own bad taste, "all claim to an individual taste is bad taste" - had ruined the planned effect of cities.	Он объяснял, что упадок в архитектуре наступил тогда, когда на смену средневековому общинному устройству явилась частная собственность, что эгоизм частных собственников, которые строили с одной целью - удовлетворить свой дурной вкус ("любые претензии на свой особый, индивидуальный вкус и есть дурной вкус"), уничтожил планомерную городскую застройку.
He demonstrated that there was no such thing as free will, since men's creative impulses were determined, as all else, by the economic structure of the epoch in which they lived.	Он доказывал, что никакой свободы воли не существует, ибо все творческие устремления людей, как и всё прочее, жёстко обусловлены экономическим укладом эпохи, в которой живут эти люди.
He expressed admiration for all the great historical styles, but admonished against their wanton mixture.	Он восхищался всеми великими архитектурными стилями прошлого, но предостерегал от их произвольного смешения.
He dismissed modern architecture, stating that: "So far, it has represented nothing but the whim of isolated individuals, has borne no relation to any great, spontaneous mass movement, and as such is of no consequence."	Современную архитектуру он вообще не брал в расчёт, говоря, что "до сей поры она представляла собой лишь прихоти и причуды отдельных личностей, не имеющие никакого отношения к великому и свободному движению народных масс, а следовательно, и никакого значения".
He predicted a better world to come, where all men would be brothers and their buildings would become harmonious and all alike, in the great tradition of Greece, "the Mother of Democracy."	Он предсказывал светлое будущее, где все люди станут братьями, а все постройки - гармоничными и неотличимыми друг от друга, согласно великой традиции Греции, матери Демократии.
When he wrote this, he managed to convey - with no tangible break in the detached calm of his style - that the words now seen in ordered print had been blurred in manuscript by a hand unsteady with emotion.	В этом месте он сумел, ничуть не поступившись спокойной отстранённостью слога, передать ощущение, что слова, ныне чётко отпечатанные, в рукописи были начертаны нетвёрдой рукою, дрожащей от избытка чувств.
He called upon architects to abandon their selfish quest for individual glory and dedicate themselves to the embodiment of the mood of their people.	Он призывал отказаться от эгоистического стремления к личной славе и посвятить себя воплощению в камне духа народа.
"Architects are servants, not leaders.	"Архитекторы - это слуги, а не вожди.
They are not to assert their little egos, but to express the soul of their country and the rhythm of their time.	Они должны не утверждать своё маленькое Я, а выражать душу своей страны и ритмы своего времени.
They are not to follow the delusions of their personal fancy, but to seek the common denominator, which will bring their work close to the heart of the masses.	Они должны не потакать своим личным прихотям, а стремиться к общему знаменателю, что приблизит их творения к сердцу народных масс.

Architects - ah, my friends, theirs is not to reason why.	Архитекторы... да, друзья мои, архитекторы не имеют права рассуждать.
Theirs is not to command, but to be commanded."	Их дело не руководить, а подчиняться".
The advertisements for Sermons in Stone carried quotations from critics:	Реклама "Проповеди в камне" включала в себя следующие выдержки из критических статей:
"Magnificent!"	"Потрясающе!",
"A stupendous achievement!"	"Феноменальное достижение!",
"Unequaled in all art history!"	"Подобного ещё не знала история искусств!",
"Your chance to get acquainted with a charming man and a profound thinker."	"Не упустите шанс познакомиться с милейшим человеком и глубочайшим мыслителем!",
"Mandatory reading for anyone aspiring to the title of intellectual."	"Обязательное чтение для каждого, кто претендует на звание интеллигентного человека!".
There seemed to be a great many aspiring to that title.	Очевидно, претендентов на это звание набралось очень много.
Readers acquired erudition without study, authority without cost, judgment without effort.	Читатели приобретали эрудицию и авторитетность суждений без серьёзных занятий, без издержек и усилий.
It was pleasant to look at buildings and criticize them with a professional manner and with the memory of page 439; to hold artistic discussions and exchange the same sentences from the same paragraphs.	Очень приятно было смотреть на дома и критиковать их с видом профессионала, вспоминая при этом четыреста тридцать девятую страницу "Проповеди"; вести высокохудожественные споры, обмениваясь одними и теми же цитатами из одних и тех же глав.
In distinguished drawing rooms one could soon hear it said:	В светских гостиных вскоре уже можно было услышать:
"Architecture?	"Архитектура?
Oh, yes, Ellsworth Toohey."	Ах да, Эллсворт Тухи!"
According to his principles, Ellsworth M. Toohey listed no architect by name in the text of his book -"the myth-building, hero-worshipping method of historical research has always been obnoxious to me."	В соответствии со своими принципами Эллсворт М. Тухи на протяжении всей книги не упомянул ни одного архитектора. "Метод исторического исследования, построенный на мифотворчестве и почитании героев, всегда был мне глубоко отвратителен".
The names appeared only in footnotes.	Имена появлялись только в сносках.
Several of these referred to Guy Francon, "who has a tendency to the overornate, but must be commended for his loyalty to the strict tradition of Classicism."	В нескольких сносках упоминался Гай Франкон, "имеющий некоторую склонность к украшательству, но заслуживающий похвалы за верность строгим принципам классицизма".
One note referred to Henry Cameron, "prominent once as one of the fathers of the so-called modern school of architecture and relegated since to a well-deserved oblivion.	В одной сноске говорилось и о Генри Камероне, "когда-то известном как один из основателей так называемой современной школы, а ныне прочно и заслуженно забытом.
Vox populi vox dei."	Vox populi vox dei".

In February of 1925 Henry Cameron retired from practice.	В феврале 1925 года Генри Камерон оставил работу.
For a year, he had known that the day would come.	Он уже год предвидел наступление этого дня.
He had not spoken of it to Roark, but they both knew and went on, expecting nothing save to go on as long as it was still possible.	Он не говорил об этом с Рорком, но они оба это прекрасно понимали и продолжали работать, ни на что не рассчитывая, кроме одного - продолжать работать, пока это ещё возможно.
A few commissions had dribbled into their office in the past year, country cottages, garages, remodeling of old buildings.	За этот год в их бюро накапало несколько заказов - дачки, гаражи, реставрация старых зданий.
They took anything.	Они брали всё.
But the drops stopped.	Но и эта тоненькая струйка вскоре иссякла.
The pipes were dry.	Трубы пересохли.
The water had been turned off by a society to whom Cameron had never paid his bill.	Общество, которому Камерон никогда не платил по счетам, перекрыло воду.
Simpson and the old man in the reception room had been dismissed long ago.	Симпсона и старика, сидевшего в приёмной, давно уже рассчитали.
Only Roark remained, to sit still through the winter evenings and look at Cameron's body slumped over his desk, arms flung out, head on arms, a bottle glistening under the lamp.	Остался только Рорк, который длинными зимними вечерами неподвижно сидел, глядя на Камерона, полусползшего со стула и безжизненно уронившего голову на стол. В свете лампы поблёскивала бутылка.
Then, one day in February, when Cameron had touched no alcohol for weeks, he reached for a book on a shelf and collapsed at Roark's feet, suddenly, simply, finally.	Как-то в феврале, когда Камерон уже несколько недель не притрагивался к спиртному, он потянулся снять книгу с полки и вдруг рухнул к ногам Рорка - рухнул окончательно и бесповоротно.
Roark took him home and the doctor stated that an attempt to leave his bed would be all the death sentence Cameron needed.	Рорк отвёз его домой, а вызванный врач объявил, что если Камерон не будет строго соблюдать постельный режим, то подпишет себе смертный приговор.
Cameron knew it.	Камерон и сам это понимал.
He lay still on his pillow, his hands dropped obediently one at each side of his body, his eyes unblinking and empty.	Он лежал неподвижно, послушно вытянув руки вдоль тела. Его немигающий взгляд был пуст.
Then he said:	Он тихо сказал:
"You'll close the office for me, Howard, will you?"	- Говард, закрой бюро, пожалуйста.
"Yes," said Roark.	- Хорошо, - сказал Рорк.
Cameron closed his eyes, and would say nothing else, and Roark sat all night by his bed, not knowing whether the old man slept or not.	Камерон закрыл глаза и не сказал больше ни слова. Рорк всю ночь просидел у его постели, не зная, спит учитель или нет.

A sister of Cameron's appeared from somewhere in New Jersey. She was a meek little old lady with white hair, trembling hands and a face one could never remember, quiet, resigned and gently hopeless.	Откуда-то из Нью-Джерси приехала сестра Камерона, кроткая пожилая дама с седыми волосами, дрожащими руками и совершенно неприметным лицом. От неё исходило ощущение полной покорности судьбе и тихого отчаяния.
She had a meager little income and she assumed the responsibility of taking her brother to her home in New Jersey; she had never been married and had no one else in the world; she was neither glad nor sorry of the burden; she had lost all capacity for emotion many years ago.	Обладая крохотным доходом, она тем не менее приняла на себя ответственность за брата и взяла его к себе, в свой дом в Нью-Джерси. Она никогда не была замужем, и, кроме брата, у неё не было никого на свете. Этому бремени она не обрадовалась и не опечалилась, поскольку уже давно утратила способность чувствовать.
On the day of his departure Cameron handed to Roark a letter he had written in the night, written painfully, an old drawing board on his knees, a pillow propping his back.	В день отъезда Камерон передал Рорку письмо, которое с великим трудом написал накануне ночью, положив на колени старый кульман и опираясь спиной о подушку.
The letter was addressed to a prominent architect; it was Roark's introduction to a job.	Письмо было адресовано одному известному архитектору, в нём содержалась рекомендация.
Roark read it and, looking at Cameron, not at his own hands, tore the letter across, folded the pieces and tore it again.	Рорк прочитал письмо и, глядя на Камерона, а не на собственные руки, разорвал его, сложил обрывки и ещё раз порвал.
"No," said Roark.	- Нет, - сказал Рорк.
"You're not going to ask them for anything.	- Вам не следует просить их ни о чём.
Don't worry about me."	Не беспокойтесь обо мне.
Cameron nodded and kept silent for a long time.	Камерон кивнул и погрузился в долгое молчание.
Then he said:	Потом он произнёс:
"You'll close up the office, Howard.	- Говард, ты закроешь бюро.
You'll let them keep the furniture for their rent.	В уплату за аренду пусть оставят себе мебель.
But you'll take the drawing that's on the wall in my room there and you'll ship it to me.	Возьми только рисунок на стене в моём кабинете и переправь его мне.
Only that.	Только его.
You'll burn everything else.	Всё остальное сожги.
All the papers, the files, the drawings, the contracts, everything."	Все бумаги, папки, чертежи, контракты - всё.
"Yes," said Roark.	- Хорошо, - сказал Рорк.
Miss Cameron came with the orderlies and the stretcher, and they rode in an ambulance to the ferry.	Мисс Камерон пришла с санитарами и носилками, и все отправились в карете скорой помощи к парому.
At the entrance to the ferry, Cameron said to Roark:	У входа на причал Камерон сказал Рорку:
"You're going back now."	- Теперь иди.
He added: "You'll come to see me, Howard ... Not too often ... "	- И добавил: - Навещай меня, Говард... Только не слишком часто...

Roark turned and walked away, while they were carrying Cameron to the pier.	Рорк повернулся и зашагал прочь, а Камерона понесли на пирс.
It was a gray morning and there was the cold, rotting smell of the sea in the air.	Утро было пасмурное, в воздухе стояло холодное и гнилостное дыхание моря.
A gull dipped low over the street, gray like a floating piece of newspaper, against a corner of damp, streaked stone.	Над набережной низко пикировала серая чайка. На фоне мокрой каменной стены она казалась парящим обрывком газеты.
That evening, Roark went to Cameron's closed office.	В тот же вечер Рорк пришёл в опустевшее бюро Камерона.
He did not turn on the lights. He made a fire in the Franklin heater in Cameron's room, and emptied drawer after drawer into the fire, not looking down at them.	Не включая свет, он растопил железную печку в кабинете Камерона и стал бросать в огонь содержимое одного ящика за другим, даже не просматривая.
The papers rustled dryly in the silence, a thin odor of mold rose through the dark room, and the fire hissed, crackling, leaping in bright streaks.	В тишине слышалось тихое потрескивание горящей бумаги. В комнате поднялся слабый запах плесени. Огонь шипел, трещал, вспыхивал яркими языками.
At times a white flake with charred edges would flutter out of the flames.	Иногда из пламени вылетал дрожащий белый клочок с обгоревшими краями.
He pushed it back with the end of a steel ruler.	Рорк заталкивал его обратно концом железной линейки.
There were drawings of Cameron's famous buildings and of buildings unbuilt; there were blueprints with the thin white lines that were girders still standing somewhere; there were contracts with famous signatures; and at times, from out of the red glow, there flashed a sum of seven figures written on yellowed paper, flashed and went down, in a thin burst of sparks.	Горели чертежи зданий Камерона, и знаменитых, и оставшихся недостроенными, горели синьки, на которых тонкими линиями были обозначены балки, которые ещё где-то стояли; горели контракты, на которых стояли подписи знаменитых людей. Иногда в алом сиянии проступало семизначное число, выведенное на пожелтевшей бумаге, проступало и тут же исчезало в маленьком облачке огненных искр.
From among the letters in an old folder, a newspaper clipping fluttered to the floor.	Из папки со старыми письмами выпала на пол газетная вырезка.
Roark picked it up.	Рорк поднял её.
It was dry, brittle and yellow, and it broke at the folds, in his fingers.	Она пожелтела и стала такой хрупкой, что ломалась на сгибах прямо в пальцах Рорка.
It was an interview given by Henry Cameron, dated May 7, 1892. It said:	Это было интервью, которое Г енри Камерон дал 7 мая 1892 года.
"Architecture is not a business, not a career, but a crusade and a consecration to a joy that justifies the existence of the earth."	"Архитектура - это не бизнес, не карьера, это крестовый поход и посвящение своей жизни тому счастью, ради которого только и стоит жить на земле".
He dropped the clipping into the fire and reached for another folder.	Рорк бросил вырезку в огонь и потянулся за следующей папкой.
He gathered every stub of pencil from Cameron's desk and threw them in also.	Он собрал все огрызки карандашей со стола Камерона и бросил их в пламя.

He stood over the heater. He did not move, he did not look down; he felt the movement of the glow, a faint shudder at the edge of his vision.	Рорк неподвижно стоял возле печки, не глядя на огонь, лишь боковым зрением ощущая трепетание пламени.
He looked at the drawing of the skyscraper that had never been built, hanging on the wall before him.	Он смотрел на висящее перед ним на стене изображение небоскрёба, который так и не был построен.
It was Peter Keating's third year with the firm of Francon & Heyer.	Китинг служил у Франкона и Хейера уже третий год.
He carried his head high, his body erect with studied uprightness; he looked like the picture of a successful young man in advertisements for high-priced razors or medium-priced cars.	Он ходил, гордо подняв голову, и держался нарочито прямо. Всем своим видом он напоминал преуспевающего молодого человека с рекламы очень дорогих бритвенных лезвий или не самых дорогих автомобилей.
He dressed well and watched people noticing it.	Одевался он хорошо и внимательно следил, чтобы это не осталось незамеченным другими.
He had an apartment off Park Avenue, modest but fashionable, and he bought three valuable etchings as well as a first edition of a classic he had never read nor opened since.	У него была скромная, но очень престижная квартирка неподалёку от Парк-авеню, и ещё он купил три очень ценных офорта и прижизненное издание одного литературного классика. Эту книгу он ни разу не открывал, да и самого автора никогда не читал.
Occasionally, he escorted clients to the Metropolitan Opera. He appeared, once, at a fancy-dress Arts Ball and created a sensation by his costume of a medieval stonecutter, scarlet velvet and tights; he was mentioned in a society-page account of the event - the first mention of his name in print - and he saved the clipping.	Иногда он сопровождал клиентов в Метрополитен-опера, а однажды появился на костюмированном балу искусств и потряс всех маскарадным костюмом средневекового каменотёса - пурпурная бархатная куртка и того же цвета штаны в обтяжку. В колонке светской хроники, посвящённой этому событию, упомянули его имя. Это первое упоминание о себе в печати он вырезал и бережно сохранил.
He had forgotten his first building, and the fear and doubt of its birth.	Он забыл о первом спроектированном им здании. Забыл о страхах и сомнениях, сопутствовавших появлению на свет его первенца.
He had learned that it was so simple.	Он давно уже понял, до чего всё просто.
His clients would accept anything, so long as he gave them an imposing facade, a majestic entrance and a regal drawing room, with which to astound their guests.	Клиенты готовы будут принять всё, что он предложит, лишь бы им дали внушительный фасад, величественный вход и гостиную под стать королевской, гостиную, которой можно было бы потрясти гостей.
It worked out to everyone's satisfaction: Keating did not care so long as his clients were impressed, the clients did not care so long as their guests were impressed, and the guests did not care anyway.	Всё выходило ко всеобщему удовлетворению: Китингу было наплевать на всё, лишь бы произвести впечатление на клиентов; клиентам было наплевать на всё, лишь бы произвести впечатление на гостей; а гостям было просто наплевать на всё.
Mrs. Keating rented her house in Stanton and came to live with him in New York.	Миссис Китинг сдала внаём свой дом в Стентоне и переехала в Нью-Йорк к сыну.

He did not want her; he could not refuse - because she was his mother and he was not expected to refuse.	Она была не нужна ему, но отказать ей он не мог -она ведь его мать, а матерям отказывать не принято.
He met her with some eagerness; he could at least impress her by his rise in the world.	Он даже встретил её с некоторой радостью, ему очень хотелось поразить её своими успехами.
She was not impressed; she inspected his rooms, his clothes, his bank books and said only:	Но она не поразилась. Внимательно осмотрев его жилище, гардероб, чековую книжку, она лишь сказала:
"It'll do, Petey - for the time being."	"Ладно, Пит, пока сойдёт. Но только пока".
She made one visit to his office and departed within a half-hour.	Однажды она пришла к нему на службу и ушла, не пробыв там и получаса.
That evening he had to sit still, squeezing and cracking his knuckles, for an hour and a half, while she gave him advice.	В тот вечер Китингу пришлось полтора часа, ёрзая и скрипя стулом, выслушивать советы матери.
"That fellow Whithers had a much more expensive suit than yours, Petey.	- Этот тип, Уизерс, носит костюм намного дороже твоего.
That won't do.	Это не дело, Пит.
You've got to watch your prestige before those boys.	Надо блюсти свой престиж перед этими парнями.
The little one who brought in those blueprints - I didn't like the way he spoke to you ... Oh, nothing, nothing, only I'd keep my eye on him ... The one with the long nose is no friend of yours ... Never mind, I just know ... Watch out for the one they called Bennett.	Тот коротышка, который принёс тебе синьки, -мне совсем не понравилось, как он разговаривал с тобой... Нет-нет, ничего особенного, только я на твоём месте присмотрелась бы к нему повнимательнее... А тот длинноносый явно тебе не друг... Почему? Уж я-то вижу... Поосторожнее с этим, как его... Беннетом.
I'd get rid of him if I were you.	На твоём месте я бы от него избавилась.
He's ambitious.	Он высоко метит.
I know the signs ... "	Я таких насквозь вижу.
Then she asked: "Guy Francon ... has he any children?"	- Потом она спросила: - Гай Франкон... У него есть дети?
"One daughter."	- Одна дочь.
"Oh ... " said Mrs. Keating.	- Ах вот как... - встрепенулась миссис Китинг.
"What is she like?"	- И какая она из себя?
"I've never met her."	-Я её ни разу не видел.
"Really, Peter," she said, "it's downright rude to Mr. Francon if you've made no effort to meet his family."	- Как же так, Питер? - сказала она. - Ты не предпринимаешь никаких усилий, чтобы познакомиться с членами семьи мистера Франкона, тем самым проявляя к нему явную непочтительность.
"She's been away at college, Mother.	- Мама, она учится в колледже, далеко от Нью-Йорка.
I'll meet her some day.	Когда-нибудь я с ней обязательно познакомлюсь.

It's getting late, Mother, and I've got a lot of work to do tomorrow ... "	А сейчас уже поздно, мама, а у меня завтра столько работы...
But he thought of it that night and the following day.	Но всю ночь и весь следующий день он думал об этом разговоре.
He had thought of it before and often.	Да и раньше он нередко обращался мыслью к дочери Франкона.
He knew that Francon's daughter had graduated from college long ago and was now working on the Banner, where she wrote a small column on home decoration.	Он знал, что колледж она давно закончила и сейчас работает в "Знамени", где ведёт небольшую колонку об интерьере.
He had been able to learn nothing else about her.	Помимо этого он ничего не смог узнать о ней.
No one in the office seemed to know her.	Похоже, никто в бюро ничего не знал о ней.
Francon never spoke of her.	Франкон же никогда не заговаривал о дочери.
On that following day, at luncheon, Keating decided to face the subject.	В тот же день в обеденный перерыв Китинг решился начать разговор на эту тему.
"I hear such nice things about your daughter," he said to	- Я слышал очень лестные отзывы о твоей дочери,- сказал он Франкону.
Francon. "Where did you hear nice things about her?" Francon asked ominously.	- И где же ты услышал эти лестные отзывы? -весьма зловеще спросил Франкон.
"Oh, well, you know how it is, one hears things.	- Да знаешь, так, вообще... Словом, слышал.
And she writes brilliantly."	И пишет она превосходно.
"Yes, she writes brilliantly."	- Да, пишет она превосходно.
Francon's mouth snapped shut.	- Франкон резко захлопнул рот.
"Really, Guy, I'd love to meet her."	- Понимаешь, Г ай, мне очень хотелось бы с ней познакомиться.
Francon looked at him and sighed wearily.	Франкон посмотрел на него и устало вздохнул.
"You know she's not living with me," said Francon.	-Ты же знаешь, что она не живёт со мной, - сказал Франкон.
"She has an apartment of her own - I'm not sure that I even remember the address ... Oh, I suppose you'll meet her some day.	- У неё своя квартира. Я даже не уверен, что помню адрес... Да ты, скорее всего, познакомишься с ней когда-нибудь.
You won't like her, Peter."	Питер, она тебе не понравится.
"Now, why do you say that?"	- Почему ты так говоришь?
"It's one of those things, Peter.	- Есть основания, Питер.
As a father I'm afraid I'm a total failure ... Say, Peter, what did Mrs. Mannering say about that new stairway arrangement?"	Боюсь, я оказался скверным отцом... Да, Питер, скажи-ка, как отнеслась миссис Маннеринг к новому проекту лестницы?
Keating felt angry, disappointed - and relieved.	Китинг почувствовал гнев, разочарование - и облегчение.

He looked at Francon's squat figure and wondered what appearance his daughter must have inherited to earn her father's so obvious disfavor.	Он посмотрел на приземистую фигуру Франкона и попытался представить себе, какую же внешность должна была унаследовать его дочь, чтобы вызвать такую явную неприязнь даже у отца.
Rich and ugly as sin - like most of them, he decided.	"Богата и страшна как смертный грех, - решил он.
He thought that this need not stop him - some day.	- Впрочем, все они такие".
He was glad only that the day was postponed.	Он подумал, что это его не остановит - в нужный момент.
He thought, with new eagerness, that he would go to see Catherine tonight.	Мысль о том, что этот момент откладывается, только обрадовала его, и он тут же почувствовал огромное желание сегодня же навестить Кэтрин.
Mrs. Keating had met Catherine in Stanton. She had hoped that Peter would forget.	Миссис Китинг знала Кэтрин по Стентону и страстно надеялась, что Питер о ней забудет.
Now she knew that he had not forgotten, even though he seldom spoke of Catherine and never brought her to his home.	Теперь она знала, что он не забыл Кэти, хотя редко говорил о ней и не приглашал к себе домой.
Mrs. Keating did not mention Catherine by name.	Миссис Китинг никогда не упоминала имени Кэтрин.
But she chatted about penniless girls who hooked brilliant young men, about promising boys whose careers had been wrecked by marriage to the wrong woman; and she read to him every newspaper account of a celebrity divorcing his plebeian wife who could not live up to his eminent position.	Зато она непрестанно заводила речь о нищих девицах, которые подцепляют на крючок блестящих молодых людей, о многообещающих юношах, чьё завидное будущее было загублено женитьбой на абсолютно неподходящих женщинах. Она читала ему вслух каждое газетное сообщение о том, что та или иная знаменитость разводится со своей женой-плебейкой, которая никак не может соответствовать высокому общественному положению мужа.
Keating thought, as he walked toward Catherine's house that night, of the few times he had seen her; they had been such unimportant occasions, but they were the only days he remembered of his whole life in New York.	Направляясь к дому Кэтрин, Китинг задумался об их редких свиданиях. Ни в одном из них не было ничего значительного, но из трёх лет, проведённых им в Нью-Йорке, именно эти дни запали ему в память.
He found, in the middle of her uncle's living room, when she let him in, a mess of letters spread all over the carpet, a portable typewriter, newspapers, scissors, boxes and a pot of glue.	Когда она открыла ему дверь, он увидел посреди гостиной её дяди груду писем, беспорядочно разбросанных по всему ковру, портативную пишущую машинку, газеты, коробки, ножницы и баночку с клеем.
"Oh dear!" said Catherine, flopping limply down on her knees in the midst of the litter.	- Боже мой! - сказала Кэтрин, неловко бухнувшись на колени посреди всего этого беспорядка.
"Oh dear!" She looked up at him, smiling disarmingly, her hands raised and spread over the crinkling white piles.	Она посмотрела на него, улыбнулась обезоруживающей улыбкой, прикрывая руками бумажные кипы.
She was almost twenty now and looked no older than she had looked at seventeen.	Ей было почти двадцать лет, но сейчас она выглядела ничуть не старше семнадцати.
"Sit down, Peter.	- Садись, Питер.

I thought I'd be through before you came, but I guess I'm not.	Я думала, что закончу до твоего прихода, но, кажется, не успела.
It's Uncle's fan mail and his press clippings.	Тут письма от дядиных поклонников и вырезки из прессы.
I've got to sort it out, and answer it and file it and write notes of thanks and ... Oh, you should see some of the things people write to him!	Мне надо всё рассортировать, ответить на письма, разложить по папкам, написать благодарственные записочки... Видел бы ты, что ему пишут!
It's wonderful.	Это чудо что такое!
Don't stand there.	Да не стой там!
Sit down, will you?	Садись, пожалуйста.
I'll be through in a minute."	Я через минутку закончу.
"You're through right now," he said, picking her up in his arms, carrying her to a chair.	- Ты уже закончила, - сказал он, взял её на руки и отнёс в кресло.
He held her and kissed her and she laughed happily, her head buried on his shoulder.	Он обнимал её, целовал, а она смеялась от счастья, уткнувшись лицом ему в плечо.
He said:	Он сказал:
"Katie, you're an impossible little fool and your hair smells so nice!"	- Кэти, ты такая несносная дурочка, и у тебя так сладко пахнут волосы!
She said:	Она сказала:
"Don't move, Peter.	- Питер, не двигайся.
I'm comfortable."	Мне так хорошо.
"Katie, I want to tell you, I had a wonderful time today.	- Кэти, я хочу тебе сказать. У меня сегодня замечательный день.
They opened the Bordman Building officially this afternoon.	Было официальное открытие здания Бордмена.
You know, down on Broadway, twenty-two floors and a Gothic spire.	Ты его знаешь, это на Бродвее. Двадцать два этажа и готический шпиль.
Francon had indigestion, so I went there as his representative.	У Франкона было несварение, и я пошёл на открытие как его представитель.
I designed that building anyway and ... Oh, well, you know nothing about it."	Я же как-никак проектировал этот дом и... Впрочем, ты же об этом ничего не знаешь.
"But I do, Peter.	- Всё я знаю, Питер!
I've seen all your buildings.	Я видела все твои дома.
I have pictures of them.	У меня есть их фотографии.
I cut them out of the papers. And I'm making a scrap-book, just like Uncle's. Oh, Peter, it's so wonderful!"	И я составляю из них памятный альбом, вроде дядиного... Ой, Питер, как это здорово!
"What?"	- Что здорово?
"Uncle's scrapbooks, and his letters ... all this ... " She stretched her hands out over the papers on the floor, as if she wanted to embrace them.	-Дядины альбомы, письма, вот это всё... - Она вытянула руки над бумагами, разбросанными по полу, будто желая их обнять.

"Think of it, all these letters coming from all over the country, perfect strangers and yet he means so much to them.	- Ты только подумай, письма идут со всей страны, от совершенно незнакомых людей, для которых он, оказывается, так много значит.
And here I am, helping him, me, just nobody, and look what a responsibility I have!	А я вот ему помогаю, я, ничего собой не представляющая, - а какая на мне ответственность!
It's so touching and so big, what do they matter - all the little things that can happen to us? - when this concerns a whole nation!"	Это так важно, так ответственно, касается всей страны, и все наши личные дела - такие мелочи по сравнению с этим!
"Yeah?	- Ах вот как?
Did he tell you that?"	Это он тебе так сказал?
"He told me nothing at all.	- Ничего он мне не говорил.
But you can't live with him for years without getting some of that ... that wonderful selflessness of his."	Но невозможно ведь прожить с ним несколько лет и не перенять хотя бы частичку его... его замечательной самоотверженности.
He wanted to be angry, but he saw her twinkling smile, her new kind of fire, and he had to smile in answer.	Ему захотелось рассердиться, но он увидел её сияющую улыбку, глаза, в которых светился незнакомый огонь, и ему оставалось только улыбнуться в ответ.
"I'll say this, Katie: it's becoming to you, becoming as hell.	- Я вот что скажу, Кэти. Тебе это очень идёт, чертовски идёт.
You know, you could look stunning if you learned something about clothes.	Знаешь, ты выглядела бы просто сногсшибательно, если бы научилась хоть чуточку разбираться в одежде.
One of these days, I'll take you bodily and drag you down to a good dressmaker.	Когда-нибудь я силком отволоку тебя к хорошему портному.
I want you to meet Guy Francon some day.	Я хочу представить тебя Гаю Франкону.
You'll like him."	Он тебе понравится.
"Oh?	-Да?
I thought you said once that I wouldn't."	А ты, по-моему, говорил, что не понравится.
"Did I say that?	- Неужели?
Well, I didn't really know him.	Значит, тогда я не знал его по-настоящему.
He's a grand fellow.	Он отличный мужик.
I want you to meet them all.	Я хочу познакомить тебя со всеми.
You'd be ... hey, where are you going?"	Тебе будет... Эй, куда ты?
She had noticed the watch on his wrist and was edging away from him.	Она обратила внимание на стрелки его наручных часов и тихонечко попятилась от него.
"I ... It's almost nine o'clock, Peter, and I've got to have this finished before Uncle Ellsworth gets home.	-Я... Питер, скоро девять, а мне надо всё закончить до прихода дяди Эллсворта.
He'll be back by eleven, he's making a speech at a labor meeting tonight.	Он придёт к одиннадцати - выступает на собрании профсоюза.

I can work while we're talking, do you mind?"	Я буду разговаривать с тобой и одновременно работать. Ты не против?
"I certainly do!	- Конечно, против!
To hell with your dear uncle's fans!	Пошли они к чёрту, поклонники твоего драгоценного дядюшки!
Let him untangle it all himself.	Пусть сам с ними разбирается.
You stay just where you are."	А ты сиди где сидишь.
She sighed, but put her head on his shoulder obediently.	Она вздохнула, но послушно положила голову ему на плечо.
"You mustn't talk like that about Uncle Ellsworth.	- Не смей так говорить о дяде Эллсворте.
You don't understand him at all.	Ты его совсем не знаешь.
Have you read his book?"	Читал его книгу?
"Yes!	-Да.
I've read his book and it's grand, it's stupendous, but I've heard nothing but talk of his damn book everywhere I go, so do you mind if we change the subject?"	Читал. Замечательная, гениальная книга. Но куда бы я ни пошёл, везде только и разговоров, что о ней. Так что, если ты не возражаешь, давай переменим тему.
"You still don't want to meet Uncle Ellsworth?"	- Ты всё ещё не хочешь познакомиться с дядей Эллсвортом?
"Why?	-Я?
What makes you say that?	С чего ты взяла?
I'd love to meet him."	Очень хочу.
"Oh ... "	- Ах так...
"What's the matter?"	- А что?
"You said once that you didn't want to meet him through me."	- Но ты как-то сказал, что не хочешь знакомиться с ним через меня.
"Did I?	- Правда?
How do you always remember all the nonsense I happen to say?"	И как ты только запоминаешь всю чепуху, которую мне случается наговорить?
"Peter, I don't want you to meet Uncle Ellsworth."	- Питер, теперь я не хочу, чтобы ты знакомился с дядей Эллсвортом.
"Why not?"	- Почему?
"I don't know.	- Не знаю.
It's kind of silly of me. But now I just don't want you to.	Наверное, это глупо, но я просто не хочу.
I don't know why."	А почему - не знаю.
"Well, forget it then.	- Ну так и не надо.
I'll meet him when the time comes.	Сам познакомлюсь с ним в своё время.

Katie, listen, yesterday I was standing at the window in my room, and I thought of you, and I wanted so much to have you with me, I almost called you, only it was too late.	Кэти, слушай, я вчера стоял у окна в своей комнате и думал о тебе, и мне так захотелось, чтобы ты была рядом. Я чуть не позвонил тебе, но было уже поздно.
I get so terribly lonely for you like that, I ... "	Иногда мне так без тебя бывает тоскливо, и я...
She listened, her arms about his neck.	Она слушала, обвив руками его шею.
And then he saw her looking suddenly past him, her mouth opened in consternation; she jumped up, dashed across the room, and crawled on her hands and knees to reach a lavender envelope lying under a desk.	А потом он увидел, как она, скользнув взглядом мимо него, вдруг открыла рот от ужаса. Кэтрин вскочила, пробежала через комнату, опустилась на четвереньки, заползла под письменный стол и достала оттуда бледно-лиловый конверт.
"Now what on earth?" he demanded angrily.	- Что ещё такое? - сердито спросил он.
"It's a very important letter," she said, still kneeling, the envelope held tightly in her little fist, "it's a very important letter and there it was, practically in the wastebasket, I might have swept it out without noticing.	- Очень важное письмо, - сказала она, не поднимаясь с колен и сжав конверт в своём кулачке. - Это очень важное письмо, и оно очутилось под столом, чуть ли не в мусорной корзине. Я бы его выкинула и не заметила.
It's from a poor widow who has five children and her eldest son wants to be an architect and Uncle Ellsworth is going to arrange a scholarship for him."	Это от бедной вдовы. У неё пятеро детей, и старший хочет быть архитектором, а дядя Эллсворт собирается устроить ему стипендию.
"Well," said Keating, rising,	-Так, - сказал Китинг, поднимаясь с кресла.
"I've had just about enough of this.	- С меня довольно.
Let's get out of here, Katie.	Пошли отсюда, Кэти.
Let's go for a walk.	Прогуляемся.
It's beautiful out tonight.	На улице сейчас чудесно.
You don't seem to belong to yourself in here."	А здесь ты сама не своя.
"Oh, fine!	- Ой, здорово!
Let's go for a walk."	Пойдём гулять.
Outside, there was a mist of snow, a dry, fine, weightless snow that hung still in the air, filling the narrow tanks of streets.	На улице стояла сплошная пелена из мелких, сухих, невесомых снежинок. Она неподвижно висела в воздухе, заполняя узкие проёмы улиц.
They walked together, Catherine's arm pressed to his, their feet leaving long brown smears on the white sidewalks.	Питер и Кэтрин шли, прижавшись друг к другу, и их следы оставляли длинные коричневые лунки на белых тротуарах.
They sat down on a bench in Washington Square.	На Вашингтон-сквер они присели на скамейку.
The snow enclosed the Square, cutting them off from the houses, from the city beyond.	Площадь окутал снег, отрезав их от окружающих домов, от раскинувшегося позади города.
Through the shadow of the arch, little dots of light rolled past them, steel-white, green and smeared red.	Через тень арки мимо них пролетали точечки огней - белых, зелёных, тускло-красных.
She sat huddled close to him.	Кэтрин сидела, прижавшись к Питеру.
He looked at the city.	Он смотрел на город.

He had always been afraid of it and he was afraid of it now; but he had two fragile protections: the snow and the girl beside him.	Этого города он всегда боялся, не перестал бояться и сейчас. Правда, у него были два не очень сильных защитника - снег и девушка рядом с ним.
"Katie," he whispered,	- Кэти, - прошептал он.
"Katie ... "	- Кэти...
"I love you, Peter ... "	- Я люблю тебя, Питер...
"Katie," he said, without hesitation, without emphasis, because the certainty of his words allowed no excitement, "we're engaged, aren't we?"	- Кэти, - произнёс он без колебаний, - мы помолвлены, да?
He saw her chin move faintly as it dropped and rose to form one word.	Он увидел лёгкое движение её подбородка, сначала вниз, а потом вверх, и с её губ слетело одно только слово.
"Yes," she said calmly, so solemnly that the word sounded indifferent.	- Да, - проговорила она настолько спокойно и серьёзно, что голос её мог бы со стороны показаться безразличным.
She had never allowed herself to question the future, for a question would have been an admission of doubt.	Она никогда не задавала себе вопросов о собственном будущем, ведь вопросы означают наличие сомнения.
But she knew, when she pronounced the "yes," that she had waited for this and that she would shatter it if she were too happy.	Но, произнося "да", она понимала, что долго ждала этого момента и может всё погубить, если даст волю чувствам и признает, что очень счастлива.
"In a year or two," he said holding her hand tightly, "we'll be married.	- Через год или два, - сказал он, сжимая её ладонь,- мы поженимся.
Just as soon as I'm on my feet and set with the firm for good.	Как только я встану на ноги и окончательно обоснуюсь в фирме.
I have mother to take care of, but in another year it will be all right."	Мне же надо ещё и о матери заботиться, но через год всё образуется.
He tried to speak as coldly, as practically as he could, not to spoil the wonder of what he felt.	- Он говорил нарочито бесстрастно, чтобы не спугнуть ощущение переживаемого чуда.
"I'll wait, Peter," she whispered.	- Я подожду, Питер, - прошептала она.
"We don't have to hurry."	- Нам незачем спешить.
"We won't tell anyone, Katie ... It's our secret, just ours until ... " And suddenly a thought came to him, and he realized, aghast, that he could not prove it had never occurred to him before; yet he knew, in complete honesty, even though it did astonish him, that he had never thought of this before.	-Мы никому не скажем, Кэти... Это будет наша тайна, только наша, пока... - И тут он замер, поражённый одной мыслью, тем более неприятной, что он был не в силах доказать, что эта мысль до сего момента ему в голову не приходила. И всё же он мог честно признаться себе, что это, как ни странно, было именно так.
He pushed her aside. He said angrily: "Katie! You won't think that it's because of that great, damnable uncle of yours?"	Он резко отстранил Кэтрин и сердито спросил: -Кэти, ты не думаешь, что это из-за твоего чёртова великого дядюшки?
She laughed; the sound was light and unconcerned, and he knew that he was vindicated.	Она рассмеялась, легко и беззаботно, и он понял, что оправдан.

"Lord, no, Peter!	- Боже мой, Питер, что ты говоришь!
He won't like it, of course, but what do we care?"	Ему, конечно, это не понравится, но какое нам дело?
"He won't like it?	- Не понравится?
Why?"	Но почему?
"Oh, I don't think he approves of marriage.	- Он, мне кажется, не одобряет брака.
Not that he preaches anything immoral, but he's always told me marriage is old-fashioned, an economic device to perpetuate the institution of private property, or something like that or anyway that he doesn't like it."	Не подумай только, что он проповедует что-то аморальное. Но он всегда говорил мне, что брак -это старомодный, чисто экономический союз, призванный увековечить институт частной собственности, или что-то в этом роде, словом, он его не одобряет.
"Well, that's wonderful!	- Ну и замечательно!
We'll show him."	Мы ему покажем.
In all sincerity, he was glad of it.	Честно говоря, Китинга это даже обрадовало.
It removed, not from his mind which he knew to be innocent, but from all other minds where it could occur, the suspicion that there had been in his feeling for her any hint of such considerations as applied to ... to Francon's daughter, for instance.	Ведь хотя сам он знал, что ничего такого у него в мыслях не было, но у других могло возникнуть подозрение, что к его чувству к Кэтрин примешиваются, пусть и в незначительной степени, такие соображения, которые могли бы возникнуть у него по отношению... например, к дочери Франкона.
He thought it was strange that this should seem so important; that he should wish so desperately to keep his feeling for her free from ties to all other people.	Неодобрительное отношение Тухи к браку начисто снимало подобные подозрения. Китинг и сам не понимал, почему для него так важно, чтобы его любовь к Кэтрин никак не соприкасалась с его отношениями со всеми остальными.
He let his head fall back, he felt the bite of snowflakes on his lips.	Откинув голову, он ощутил на губах покалывание снежинок.
Then he turned and kissed her.	Потом он повернулся и поцеловал её.
The touch of her mouth was soft and cold with the snow.	Прикосновение её губ было мягким и холодным от снега.
Her hat had slipped to one side, her lips were half open, her eyes round, helpless, her lashes glistening.	Её шляпка сбилась набок, губы полуоткрыты, глаза - круглые и беспомощные, ресницы блестели.
He held her hand, palm up, and looked at it: she wore a black woolen glove and her fingers were spread out clumsily like a child's; he saw beads of melted snow in the fuzz of the glove; they sparkled radiantly once in the light of a car flashing past.	Он держал её руку, глядя на ладонь. На ней была чёрная вязаная перчатка с по-детски неуклюже растопыренными пальцами. В ворсинках перчатки он увидел жемчужины растаявшего снега - они ярко блеснули в свете фар пронёсшегося мимо автомобиля.
7.	VII

THE BULLETIN of the Architects' Guild of America carried, in its Miscellaneous Department, a short item announcing Henry Cameron's retirement.	Бюллетень Американской гильдии архитекторов опубликовал в разделе "Разное" коротенькое сообщение о прекращении профессиональной деятельности Генри Камерона.
Six lines summarized his achievements in architecture and misspelled the names of his two best buildings.	В шести строчках обобщались его достижения в области архитектуры, причём названия двух лучших его зданий были напечатаны с ошибками.
Peter Keating walked into Francon's office and interrupted Francon's well-bred bargaining with an antique dealer over a snuffbox that had belonged to Madame Pompadour. Francon was precipitated into paying nine dollars and twenty-five cents more than he had intended to pay.	Питер Китинг вошёл в кабинет Франкона, когда тот самым деликатным образом торговался с антикваром, который запросил за табакерку, когда-то принадлежавшую мадам Помпадур{36}, на девять долларов двадцать пять центов больше, чем Франкон готов был заплатить.
He turned to Keating testily, after the dealer had left, and asked:	После ухода антиквара, сумевшего-таки уломать Франкона, тот с недовольной миной повернулся к Китингу и спросил:
"Well, what is it, Peter, what is it?"	- В чём дело, Питер, чего надо?
Keating threw the bulletin down on Francon's desk, his thumbnail underscoring the paragraph about Cameron.	Китинг швырнул бюллетень на стол Франкона и отчеркнул ногтем заметку о Камероне.
"I've got to have that man," said Keating.	- Мне нужен этот человек, - сказал он.
"What man?"	- Какой человек?
"Howard Roark."	- Говард Рорк.
"Who the hell," asked Francon, "is Howard Roark?"	- Что ещё за Рорк? - спросил Франкон.
"I've told you about him.	- Я тебе о нём рассказывал.
Cameron's designer."	Проектировщик Камерона.
"Oh ... oh, yes, I believe you did.	-А... да, помнится, рассказывал.
Well, go and get him."	Ну так иди и приведи его.
"Do you give me a free hand on how I hire him?"	- Ты дашь мне полную свободу действий при его найме?
"What the hell?	- Какого чёрта?
What is there about hiring another draftsman?	Нанять ещё одного чертёжника - что тут особенного?
Incidentally, did you have to interrupt me for that?"	Кстати, обязательно надо было меня тревожить из-за такого пустяка?
"He might be difficult.	- Он может заартачиться.
And I want to get him before he decides on anyone else."	А мне обязательно надо заполучить его, прежде чем он обратится в другую фирму.
"Really?	- В самом деле?
He's going to be difficult about it, is he?	Значит, по-твоему, он может заартачиться?
Do you intend to beg him to come here after Cameron's? Which is not great recommendation for a young man anyway."	Ты что, намерен умолять его поступить сюда после работы у Камерона, что, кстати, не Бог весть какая рекомендация для молодого человека?

"Come on, Guy.	- Брось, Гай.
Isn't it?"	Сам же понимаешь, что это совсем не так.
"Oh well ... well, speaking structurally, not esthetically, Cameron does give them a thorough grounding and ... Of course, Cameron was pretty important in his day.	-Ну... ну, в общем, если брать аспект чисто технический, но не эстетический, надо признать, что Камерон даёт основательную подготовку и... конечно, в своё время он был значительной фигурой.
As a matter of fact, I was one of his best draftsmen myself once, long ago.	Более того, я сам когда-то был его лучшим чертёжником.
There's something to be said for old Cameron when you need that sort of thing.	С этой точки зрения за старика Камерона можно замолвить словечко-другое.
Go ahead.	Действуй.
Get your Roark if you think you need him."	Веди своего Рорка, если он тебе так нужен.
"It's not that I really need him.	- Да не то чтобы он мне был так уж нужен.
But he's an old friend of mine, and out of a job, and I thought it would be a nice thing to do for him."	Просто он мой старый друг и остался без работы, и я решил, что неплохо было бы ему помочь.
"Well, do anything you wish. Only don't bother me about it ... Say, Peter, don't you think this is as lovely a snuffbox as you've ever seen?"	- Делай что хочешь, только ко мне не приставай... Кстати, Питер, согласись, что более очаровательной табакерки ты в жизни не видел.
That evening, Keating climbed, unannounced, to Roark's room and knocked, nervously, and entered cheerfully.	В тот же вечер Китинг без предупреждения поднялся в комнату Рорка, нервно постучался и вошёл с очень весёлым видом.
He found Roark sitting on the window sill, smoking.	Рорк сидел на подоконнике и курил.
"Just passing by," said Keating, "with an evening to kill and happened to think that that's where you live, Howard, and thought I'd drop in to say hello, haven't seen you for such a long time."	- Мимо проходил, - сказал Китинг. - Выдался свободный вечерок, и я как раз вспомнил, что ты живёшь тут неподалёку. Дай, думаю, зайду, скажу: "Привет, давно не виделись".
"I know what you want," said Roark.	- Я знаю, зачем ты пришёл, - сказал Рорк.
"All right.	- Я согласен.
How much?"	Сколько?
"What do you mean, Howard?"	- О чём ты, Говард?
"You know what I mean."	-Ты прекрасно знаешь, о чём я.
"Sixty-five a week," Keating blurted out.	- Шестьдесят пять в неделю, - выпалил Китинг.
This was not the elaborate approach he had prepared, but he had not expected to find that no approach would be necessary.	Это был совсем не тот тонкий подход, который он тщательно продумал; но он и представить не мог, что такой подход вовсе не понадобится.
"Sixty-five to start with.	- Шестьдесят пять для начала.
If you think it's not enough, I could maybe ... "	Но если этого недостаточно, я мог бы...
"Sixty-five will do."	- Шестьдесят пять меня устраивает.
"You ... you'll come with us, Howard?"	-Так ты... ты придёшь к нам, Говард?
"When do you want me to start?"	- Когда приступать?

"Why ... as soon as you can!	- Ну... как только сможешь!
Monday?"	В понедельник?
"ALL right."	- Хорошо.
"Thanks, Howard!"	- Спасибо, Говард!
"On one condition," said Roark.	- Но при одном условии, - сказал Рорк.
"I'm not going to do any designing.	- Я не буду заниматься проектированием.
Not any.	Никаким.
No details.	Даже деталей.
No Louis XV skyscrapers.	Никаких небоскрёбов под Людовика Пятнадцатого.
Just keep me off esthetics if you want to keep me at all.	Если хочешь, чтобы я у вас работал, избавь меня от эстетики.
Put me in the engineering department.	Определи меня в технический отдел.
Send me on inspections, out in the field.	Посылай на строительные площадки.
Now, do you still want me?"	Ну что, всё ещё хочешь заполучить меня?
"Certainly.	- Разумеется.
Anything you say.	Всё будет так, как ты скажешь.
You'll like the place, just wait and see.	Тебе у нас понравится, вот увидишь.
You'll like Francon.	И Франкон тебе понравится.
He's one of Cameron's men himself."	Он ведь и сам начинал у Камерона.
"He shouldn't boast about it."	- Уж ему-то не стоит этим похваляться.
"Well ... "	-Ну...
"No. Don't worry.	- Ладно, не переживай.
I won't say it to his face.	Этого я ему в лицо не скажу.
I won't say anything to anyone.	Вообще ничего никому говорить не стану.
Is that what you wanted to know?"	Тебе это надо было знать?
"Why, no, I wasn't worried, I wasn't even thinking of that."	- Да нет. За это я не переживаю. Мне вообще такое в голову не приходило.
"Then it's settled.	- Тогда решено.
Good night.	Спокойной ночи!
See you Monday."	До понедельника.
"Well, yes ... but I'm in no special hurry, really I came to see you and ... "	-Да, но... я особенно не тороплюсь, я ведь, собственно, пришёл тебя проведать и...
"What's the matter, Peter?	- В чём же дело, Питер?
Something bothering you?"	Что тебя беспокоит?
"No ... I ... "	- Ничего... Я...
"You want to know why I'm doing it?"	-Ты хочешь знать, почему я так поступаю?

Roark smiled, without resentment or interest.	- Рорк улыбнулся, без сожаления, но и без энтузиазма.
"Is that it?	- Так ведь?
I'll tell you, if you want to know.	Я скажу, если тебе интересно.
I don't give a damn where I work next.	Мне совершенно безразлично, где теперь работать.
There's no architect in town that I'd want to work for.	В городе нет архитектора, у которого мне хотелось бы поработать.
But I have to work somewhere, so it might as well be your Francon - if I can get what I want from you.	Но где-то работать надо, можно и у твоего Франкона, если там согласны на мои условия.
I'm selling myself, and I'll play the game that way -for the time being."	Я продаю себя, Питер, я готов вести такую игру -до поры до времени.
"Really, Howard, you don't have to look at it like that.	- Честное слово, Г овард, не надо так смотреть на это.
There's no limit to how far you can go with us, once you get used to it.	У нас перед тобой откроются безграничные возможности, надо только немножко пообвыкнуть.
You'll see, for a change, what a real office looks like.	Хотя бы увидишь, для разнообразия, как выглядит настоящее архитектурное бюро.
After Cameron's dump ... "	После Камероновой дыры.
"We'll shut up about that, Peter, and we'll do it damn fast."	- Об этом, Питер, помолчим. И сейчас, и после!
"I didn't mean to criticize or ... I didn't mean anything."	- Я не собирался критиковать и... я вообще ничего не имел в виду.
He did not know what to say nor what he should feel.	- Он не мог сообразить, что сказать и какие, собственно, чувства следует испытывать.
It was a victory, but it seemed hollow.	Это была победа, но какая-то уж очень неубедительная.
Still, it was a victory and he felt that he wanted to feel affection for Roark.	Но всё же победа, и ему очень хотелось найти в себе хоть какую-то симпатию к Рорку.
"Howard, let's go out and have a drink, just sort of to celebrate the occasion."	- Говард, пойдём выпьем. Отметим, так сказать, событие.
"Sorry, Peter.	- Извини, Питер.
That's not part of the job."	Это в мои служебные обязанности не входит.
Keating had come here prepared to exercise caution and tact to the limit of his ability; he had achieved a purpose he had not expected to achieve; he knew he should take no chances, say nothing else and leave.	Китинг шёл сюда, готовый проявить предельную осмотрительность и весь такт, на который только был способен. Он добился цели, которой в глубине души и не рассчитывал добиться. Он понимал, что сейчас не следует рисковать. Нужно молча удалиться.
But something inexplicable, beyond all practical considerations, was pushing him on.	И всё же нечто необъяснимое, не оправданное никакими практическими соображениями подталкивало его.

He said unheedingly:	Он не выдержал:
"Can't you be human for once in your life?"	- Ты можешь хоть раз в жизни держаться как человек?
"What?"	- Как кто?
"Human!	- Как человек.
Simple.	Просто.
Natural."	Естественно.
"But I am."	- Я так и держусь.
"Can't you ever relax?"	-Ты вообще способен расслабиться?
Roark smiled, because he was sitting on the window sill, leaning sloppily against the wall, his long legs hanging loosely, the cigarette held without pressure between limp fingers.	Рорк улыбнулся - он ведь и так сидит на подоконнике в совершенно расслабленной позе, лениво привалившись спиной к стене, болтая ногами. Даже сигарета висит между пальцев, которые совсем её не удерживают.
"That's not what I mean!" said Keating.	-Я не об этом! - взвился Китинг.
"Why can't you go out for a drink with me?"	- Почему ты не можешь пойти и выпить со мной?
"What for?"	- А зачем?
"Do you always have to have a purpose?	- Неужели обязательно должна быть какая-то цель?
Do you always have to be so damn serious?	Непременно надо всегда быть таким чертовски серьёзным?
Can't you ever do things without reason, just like everybody else?	Ты не способен хоть иногда сделать что-то без всякой причины, как все люди?
You're so serious, so old.	Ты такой серьёзный, такой старый.
Everything's important with you, everything's great, significant in some way, every minute, even when you keep still.	Для тебя вечно всё такое важное, великое, каждая минута, даже если ты ни черта не делаешь!
Can't you ever be comfortable - and unimportant?"	Неужели ты не можешь просто отдохнуть, быть не столь значительным?
"No."	- Не могу.
"Don't you get tired of the heroic?"	- Тебе не надоело быть героем?
"What's heroic about me?"	- А что во мне героического?
"Nothing.	- Ничего.
Everything.	Всё.
I don't know.	Не знаю.
It's not what you do.	Дело не в твоих поступках.
It's what you make people feel around you."	Дело в том, как чувствуют себя другие в твоём присутствии.
"What?"	- И как же?
"The un-normal.	- Неестественно.

The strain.	Напряжённо.
When I'm with you - it's always like a choice.	Когда я нахожусь рядом с тобой, мне всегда кажется, что я поставлен перед выбором.
Between you - and the rest of the world.	Или я - или весь остальной мир.
I don't want that kind of a choice.	Я не желаю такого выбора.
I don't want to be an outsider.	Не желаю быть изгоем.
I want to belong.	Хочу быть со всеми или, по крайней мере, не один.
There's so much in the world that's simple and pleasant.	В мире так много простых и приятных вещей.
It's not all fighting and renunciation.	В нём есть не только борьба и самоотречение.
It is - with you."	А у тебя получается так, будто ничего другого и нет.
"What have I ever renounced?"	- От чего же это я самоотрекся?
"Oh, you'll never renounce anything!	- О, ты никогда ни от чего не отречёшься!
You'd walk over corpses for what you want.	Если тебе что-нибудь втемяшится в голову, ты и по трупам пойдёшь!
But it's what you've renounced by never wanting it."	Но кое от чего ты отказался уже потому, что никогда не хотел этого.
"That's because you can't want both."	- Это оттого, что невозможно хотеть и того и другого.
"Both what?"	- Чего "того и другого"?
"Look, Peter. I've never told you any of those things about me.	- Слушай, Питер, я ведь тебе ничего подобного о себе не рассказывал.
What makes you see them?	С чего ты это взял?
I've never asked you to make a choice between me and anything else.	Я никогда не просил тебя выбирать между мною и чем-то ещё.
What makes you feel that there is a choice involved?	Что же заставляет тебя думать, будто я тебя ставлю перед выбором?
What makes you uncomfortable when you feel that -since you're so sure I'm wrong?"	И почему ты себя неуверенно чувствуешь, если так уверен, что я не прав?
"I ... I don't know."	-Я не... не знаю.
He added: "I don't know what you're talking about."	Я не понимаю, о чём ты говоришь.
And then he asked suddenly: "Howard, why do you hate me?"	- Затем Китинг неожиданно спросил: - Говард, за что ты меня ненавидишь?
"I don't hate you."	- Я тебя не ненавижу.
"Well, that's it!	- Вот, вот именно!
Why don't you hate me at least?"	Так за что, за что ты меня не ненавидишь?!
"Why should I?"	- А зачем мне тебя ненавидеть?
"Just to give me something.	- Чтобы я хоть что-то мог чувствовать!

I know you can't like me.	Я понимаю, что ты не можешь любить меня.
You can't like anybody.	Ты никого не можешь любить.
So it would be kinder to acknowledge people's existence by hating them."	Так не добрее ли дать людям почувствовать, что ты хотя бы ненавидишь их, чем просто не замечать, что они существуют?
"I'm not kind, Peter."	-Я не добр, Питер.
And as Keating found nothing to say, Roark added: "Go home, Peter.	- Поскольку Китингу сказать было нечего, Рорк добавил: - Иди домой, Питер.
You got what you wanted.	Ты получил то, за чем пришёл.
Let it go at that.	И довольно об этом.
See you Monday."	Увидимся в понедельник.
Roark stood at a table in the drafting room of Francon & Heyer, a pencil in his hand, a strand of orange hair hanging down over his face, the prescribed pearl-gray smock like a prison uniform on his body.	Рорк стоял у доски в чертёжной "Франкона и Хейера", держа в руке карандаш. Прядь ярко-рыжих волос упала на лоб; обязательный жемчужно-серый халат, в который был облачён Рорк, походил на форму заключённого.
He had learned to accept his new job.	Он уже примирился со своей новой работой.
The lines he drew were to be the clean lines of steel beams, and he tried not to think of what these beams would carry.	Линии, которые он чертил, должны были преобразиться в чёткие контуры стальных балок. Он старался не думать о том, какой именно груз будут нести эти балки.
It was difficult, at times.	Иногда это было очень трудно.
Between him and the plan of the building on which he was working stood the plan of that building as it should have been.	Между ним и проектом, над которым он работал, вырастал образ того же здания - каким ему следовало быть.
He saw what he could make of it, how to change the lines he drew, where to lead them in order to achieve a thing of splendor.	Он видел, как и что переделать, как изменить прочерчиваемые им линии, куда повести их, чтобы получилось действительно что-то стоящее.
He had to choke the knowledge.	Ему приходилось подавлять в себе это знание.
He had to kill the vision.	Приходилось убивать собственное видение.
He had to obey and draw the lines as instructed.	Он обязан был подчиняться и чертить так, как было велено.
It hurt him so much that he shrugged at himself in cold anger. He thought: difficult? - well, learn it.	Это причиняло ему такую боль, что иногда приходилось прикрикнуть на самого себя в холодной ярости: "Трудно? Что ж, учись!"
But the pain remained - and a helpless wonder.	Но боль не уходила - боль и беспомощное изумление.
The thing he saw was so much more real than the reality of paper, office and commission.	Возникавшее перед ним видение было неизмеримо реальнее, чем все листы ватмана, само бюро, заказы.
He could not understand what made others blind to it, and what made their indifference possible.	Он не мог взять в толк, почему другие ничего не видят, откуда взялось их безразличие.

He looked at the paper before him. He wondered why ineptitude should exist and have its say.	Г лядя на лежащий перед ним лист, он не понимал, почему существует бездарность и почему именно ей принадлежит решающее слово.
He had never known that.	Этого он никогда не мог понять.
And the reality which permitted it could never become quite real to him.	И действительность, в которой подобное допускалось, продолжала оставаться для него не вполне реальной.
But he knew that this would not last - he had to wait -it was his only assignment, to wait - what he felt didn't matter - it had to be done - he had to wait.	Но он знал, что долго так продолжаться не может, что надо подождать, что в ожидании и заключается смысл его нынешней работы, что его чувства не имеют никакого значения, что надо, обязательно надо просто ждать.
"Mr. Roark, are you ready with the steel cage for the Gothic lantern for the American Radio Corporation Building?"	- Мистер Рорк, у вас готов стальной каркас готического фонаря для здания Американской радиокорпорации?
He had no friends in the drafting room.	В чертёжной у него не было друзей.
He was there like a piece of furniture, as useful, as impersonal and as silent.	Он находился там как предмет обстановки -нужный, но безликий и немой.
Only the chief of the engineering department, to which Roark was assigned, had said to Keating after the first two weeks:	Только начальник технического отдела, к которому был приписан Рорк, сказал Китингу после двух недель работы Рорка:
"You've got more sense than I gave you credit for, Keating.	- А у вас, Китинг, голова варит лучше, чем мне всегда казалось.
Thanks."	Спасибо.
"For what?" asked Keating.	- За что? - спросил Китинг.
"For nothing that was intentional, I'm sure," said the chief.	- Вы, впрочем, вряд ли поймёте, - сказал начальник.
Once in a while, Keating stopped by Roark's table to say softly:	Иногда Китинг останавливался возле стола Рорка и шёпотом говорил:
"Will you drop in at my office when you're through tonight, Howard?	- Г овард, ты не мог бы сегодня после работы заглянуть ко мне в кабинет?
Nothing important."	Так, ничего особенного.
When Roark came, Keating began by saying:	Когда Рорк приходил, Китинг обычно начинал так:
"Well, how do you like it here, Howard?	- Ну, Говард, как тебе у нас нравится?
If there's anything you want, just say so and I'll ... " Roark interrupted to ask:	Может быть, тебе что-нибудь нужно? Ты только скажи, и я... Но Рорк прерывал его вопросом:
"Where is it, this time?"	- А сейчас где не получается?
Keating produced sketches from a drawer and said:	Тогда Китинг доставал из ящика стола эскизы.
"I know it's perfectly right, just as it is, but what do you think of it, generally speaking?"	- Я понимаю, что оно и так не плохо. Но если говорить в целом, то как тебе кажется?..

Roark looked at the sketches, and even though he wanted to throw them at Keating's face and resign, one thought stopped him: the thought that it was a building and that he had to save it, as others could not pass a drowning man without leaping in to the rescue.	Рорк рассматривал эскизы, и хотя ему хотелось бросить их Китингу в лицо и уйти куда глаза глядят, его неизменно останавливала одна мысль: ведь это всё же здание, и надо его спасать. Так другие не могут пройти мимо утопающего, не бросившись ему на помощь.
Then he worked for hours, sometimes all night, while Keating sat and watched.	Потом он принимался за работу и иногда работал всю ночь, а Китинг сидел и смотрел.
He forgot Keating's presence.	Рорк забывал о присутствии Китинга.
He saw only a building and his chance to shape it.	Он видел только здание, только ту форму, которую он мог этому зданию придать.
He knew that the shape would be changed, torn, distorted.	Он знал, что в дальнейшем эта форма будет изменена, искажена, исковеркана.
Still, some order and reason would remain in its plan.	И всё же в проекте останется хоть какая-то соразмерность и осмысленность.
It would be a better building than it would have been if he refused.	И в конечном счёте здание будет лучше, чем было бы в случае его отказа.
Sometimes, looking at the sketch of a structure simpler, cleaner, more honest than the others, Roark would say:	Иногда попадался эскиз проще, вразумительнее и честнее прочих. Тогда Рорк говорил:
"That's not so bad, Peter.	- Совсем неплохо, Питер.
You're improving."	Растёшь.
And Keating would feel an odd little jolt inside, something quiet, private and precious, such as he never felt from the compliments of Guy Francon, of his clients, of all others.	И Китинг ощущал небольшой странный толчок в груди - тихое, интимное, драгоценное чувство, которое никогда не возникало от комплиментов Гая Франкона, заказчиков, вообще кого-либо, кроме Рорка.
Then he would forget it and feel much more substantially pleased when a wealthy lady murmured over a teacup:	Вскоре он совершенно забывал об этом, особенно после того, как окунался в более весомые похвалы какой-нибудь богатой дамы, не видевшей ни одного его здания, которая роняла за чашкой чая:
"You're the coming architect of America, Mr. Keating," though she had never seen his buildings.	"Вам, мистер Китинг, суждено стать величайшим архитектором Америки".
He found compensations for his submission to Roark.	Он обнаружил возможность компенсировать своё внутреннее подчинение Рорку.
He would enter the drafting room in the morning, throw a tracing boy's assignment down on Roark's table and say:	Утром он появлялся в чертёжной, бросал Рорку на стол чертёж, который надо было только скалькировать, и говорил:
"Howard, do this up for me, will you? - and make it fast."	"Ну-ка, Говард, сделай мне это, да побыстрее".
In the middle of the day, he would send a boy to Roark's table to say loudly:	В середине рабочего дня он присылал к Рорку курьера, который во всеуслышание объявлял:
"Mr. Keating wishes to see you in his office at once."	"Мистер Китинг желает немедленно видеть вас в своём кабинете".

He would come out of the office and walk in Roark's direction and say to the room at large:	Иногда Китинг выходил из своего кабинета и, сделав несколько шагов в направлении стола Рорка, произносил, ни к кому конкретно не обращаясь:
"Where the hell are those Twelfth Street plumbing specifications?	"Куда, чёрт возьми, запропастились сантехнические спецификации по Двенадцатой улице?
Oh, Howard, will you look through the files and dig them up for me?"	А, Говард, будь любезен, поройся в папках, откопай их и принеси мне".
At first, he was afraid of Roark's reaction.	Поначалу он опасался возможной реакции Рорка.
When he saw no reaction, only a silent obedience, he could restrain himself no longer.	Когда он увидел, что не следует вообще никакой реакции, кроме молчаливого послушания, то перестал сдерживать себя.
He felt a sensual pleasure in giving orders to Roark; and he felt also a fury of resentment at Roark's passive compliance.	Отдавая Рорку приказания, он испытывал физическое наслаждение, смешанное с негодованием, - как же Рорк может так безропотно выполнять любое его указание, даже самое нелепое?
He continued, knowing that he could continue only so long as Roark exhibited no anger, yet wishing desperately to break him down to an explosion.	Тем не менее Китинг продолжал в том же духе, зная, что это может продлиться лишь до тех пор, пока Рорк не проявит гнев. В то же время ему страстно хотелось сломить Рорка, спровоцировать взрыв.
No explosion came.	Но взрыва так и не последовало.
Roark liked the days when he was sent out to inspect buildings in construction.	Рорку нравились те дни, когда его отправляли инспектировать строительство.
He walked through the steel hulks of buildings more naturally than on pavements.	По стальным перекрытиям будущих домов он передвигался увереннее, чем по тротуарам.
The workers observed with curiosity that he walked on narrow planks, on naked beams hanging over empty space, as easily as the best of them.	Рабочие с любопытством отмечали, что по узеньким доскам и незакреплённым балкам, висящим над пропастью, он ходит с лёгкостью, на которую были способны лишь лучшие из них самих.
It was a day in March, and the sky was a faint green with the first hint of spring. In Central Park, five hundred feet below, the earth caught the tone of the sky in a shade of brown that promised to become green, and the lakes lay like splinters of glass under the cobwebs of bare branches. Roark walked through the shell of what was to be a gigantic apartment hotel, and stopped before an electrician at work.	Однажды в марте, когда небо в преддверии весны чуть подёрнулось зеленоватой дымкой и в Центральном парке земля, оставшаяся в пятистах футах внизу, переняла у неба этот оттенок, добавив к своей коричневой темноте намёк на грядущую перемену цвета, а озёра рассыпались осколками стекла под паутинками голых ветвей, Рорк прошёл по каркасу будущего огромного отеля квартирного типа и остановился перед работающим электриком.
The man was toiling assiduously, bending conduits around a beam.	Тот усердно трудился, оборачивая балку похожим на водопроводную трубу кабелем в толстой металлической оплётке.

It was a task for hours of strain and patience, in a space overfilled against all calculations.	Эта работа требовала многочасового напряжения и терпения, тем более что вопреки всем расчётам свободного места явно не хватало.
Roark stood, his hands in his pockets, watching the man's slow, painful progress.	Рорк встал, сунув руки в карманы, наблюдая за мучительно медленным ходом работы электрика.
The man raised his head and turned to him abruptly.	Электрик поднял голову и резким движением повернулся к Рорку.
He had a big head and a face so ugly that it became fascinating; it was neither old nor flabby, but it was creased in deep gashes and the powerful jowls drooped like a bulldog's; the eyes were startling -wide, round and china-blue.	У него была большая голова и настолько некрасивое лицо, что оно даже привлекало. Лицо это, не старое и не рыхлое, было сплошь покрыто глубокими морщинами, а щёки свисали, как у бульдога. Поразительны были глаза, большие, широко раскрытые, небесно-голубого цвета.
"Well?" the man asked angrily, "what's the matter, Brick-top?"	- И чего надо? - сердито спросил электрик. - Чего вылупился, придурок?
"You're wasting your time," said Roark.	- Горбатишься впустую, - сказал Рорк.
"Yeah?"	- Да ну?
"Yeah."	- Да ну.
"You don't say!"	- Надо же!
"It will take you hours to get your pipes around that beam."	- Тебе, чтобы обвести балку кабелем, и дня не хватит.
"Know a better way to do it?"	- А ты что, знаешь, как сделать лучше?
"Sure."	- Ага.
"Run along, punk.	- Катись отсюда, щенок.
We don't like college smarties around here."	Нам здесь умники из колледжа без надобности.
"Cut a hole in that beam and put your pipes through." "What?" "Cut a hole through the beam."	- Прорежь в балке дыру и протяни кабель через неё.
"The hell I will!"	- Чёрта с два, и не подумаю!
"The hell you won't."	- Ещё как подумаешь!
"It ain't done that way."	-Так никто не делает.
"I've done it."	- Я так делал.
"You?"	-Ты?
"It's done everywhere."	- Не только я. Так везде делают.
"It ain't gonna be done here.	- А здесь не будут.
Not by me."	Я-то точно не буду!
"Then I'll do it for you."	- Тогда я сам сделаю.
The man roared.	Электрик взревел:
"That's rich!	- Ни фига себе!
When did office boys learn to do a man's work?"	С каких это пор конторские крысята стали делать мужскую работу?!

"Give me your torch."	- Дай-ка мне горелку.
"Look out, boy!	- Поосторожнее с ней, голубчик.
It'll burn your pretty pink toes!"	А то, не ровен час, свои нежные пальчики спалишь!
Roark took the man's gloves and goggles, took the acetylene torch, knelt, and sent a thin jet of blue fire at the center of the beam.	Взяв у электрика рукавицы, защитные очки и ацетиленовую горелку, Рорк опустился на колени и направил тонкую струю синего пламени в центр балки.
The man stood watching him.	Электрик стоя наблюдал за ним.
Roark's arm was steady, holding the tense, hissing streak of flame in leash, shuddering faintly with its violence, but holding it aimed straight.	Рорк твёрдой рукой удерживал тугую шипящую струю пламени. Он содрогался в такт её яростным колебаниям, но ни на секунду не позволял ей отклониться от намеченного направления.
There was no strain, no effort in the easy posture of his body, only in his arm.	В его теле не было ни малейшего напряжения -оно всё было вложено в руку.
And it seemed as if the blue tension eating slowly through metal came not from the flame but from the hand holding it.	И казалось, что синяя струя, медленно прогрызающая сталь, исходит не из горелки, а прямо из держащей её руки.
He finished, put the torch down, and rose.	Он закончил, положил горелку и поднялся.
"Jesus!" said the electrician.	- Боже мой! - сказал электрик.
"Do you know how to handle a torch!"	- Да ты, оказывается, умеешь с горелкой управляться!
"Looks like it, doesn't it?"	- Похоже на то, а?
He removed the gloves, the goggles, and handed them back.	- Рорк снял рукавицы и очки и отдал их электрику.
"Do it that way from now on.	- Теперь так и делай.
Tell the foreman I said so."	А прорабу передай, что это я так велел.
The electrician was staring reverently at the neat hole cut through the beam.	Электрик с почтением смотрел на аккуратное отверстие, прорезанное в балке.
He muttered:	Он пробормотал:
"Where did you learn to handle it like that, Red?"	- И где ж ты, рыжий, научился так с горелкой работать?
Roark's slow, amused smile acknowledged this concession of victory.	Спокойная и довольная улыбка Рорка показывала, что это признание его победы не осталось им незамеченным.
"Oh, I've been an electrician, and a plumber, and a rivet catcher, and many other things."	- Я поработал и электриком, и сантехником, и клепальщиком, и ещё кое-кем.
"And went to school besides?"	- И при этом учился?
"Well, in a way."	- Да, в определённом смысле.
"Gonna be an architect?"	- Архитектором стать хочешь?
"Yes."	-Да.

"Well, you'll be the first one that knows something besides pretty pictures and tea parties.	- Тогда будешь первым из них, кто знает толк не только в красивых картинках да званых обедах.
You should see the teacher's pets they send us down from the office."	Видел бы ты, каких нам тут отличников из конторы присылают!
"If you're apologizing, don't.	- Если ты так передо мной извиняешься, то не надо.
I don't like them either.	Я и сам эту братию не люблю.
Go back to the pipes.	Ладно, работай.
So long."	Пока!
"So long, Red."	- Пока, рыжий!
The next time Roark appeared on that job, the blue-eyed electrician waved to him from afar, and called him over, and asked advice about his work which he did not need; he stated that his name was Mike and that he had missed Roark for several days.	В следующий раз, когда Рорк появился на стройплощадке, голубоглазый электрик издалека помахал ему, позвал его и попросил совета, в котором совсем не нуждался. Он сказал, что его зовут Майк и что за эти несколько дней он успел соскучиться по Рорку.
On the next visit the day shift was just leaving, and Mike waited outside for Roark to finish the inspection.	В следующий приход Рорка дневная смена как раз закончила работу, и Майк подождал, когда Рорк закончит осмотр.
"How about a glass of beer, Red?" he invited, when Roark came out.	- Ну что, рыжий, может, по кружечке пивка? -предложил он, когда Рорк вышел.
"Sure," said Roark, "thanks."	- А как же, - сказал Рорк. - Спасибо.
They sat together at a table in the corner of a basement speakeasy, and they drank beer, and Mike related his favorite tale of how he had fallen five stories when a scaffolding gave way under him, how he had broken three ribs but lived to tell it, and Roark spoke of his days in the building trades.	Сидя за столиком в углу подвальчика, они пили пиво, и Майк рассказывал свою любимую историю - как он свалился с пятого этажа, когда под ним треснули леса, и сломал три ребра, но выжил и может теперь всё это рассказывать. Рорк вспоминал свою работу на стройке.
Mike did have a real name, which was Sean Xavier Donnigan, but everyone had forgotten it long ago; he owned a set of tools and an ancient Ford, and existed for the sole purpose of traveling around the country from one big construction job to another.	Настоящее имя Майка было Шон Ксавье Доннеган, но его все давным-давно позабыли. У него был свой набор инструментов и старый "форд", и жил он тем, что разъезжал по всей стране с одной большой стройки на другую.
People meant very little to Mike, but their performance a great deal.	Сами люди не много значили для Майка, но их умение работать значило очень много.
He worshipped expertness of any kind.	Мастерство, в каком бы деле оно ни проявлялось, он буквально боготворил.
He loved his work passionately and had no tolerance for anything save for other single-track devotions.	Майк страстно любил собственную работу и не выносил тех, у кого не было подобной преданности делу.
He was a master in his own field and he felt no sympathy except for mastery.	В своей области он был настоящим мастером и в других ценил только мастерство.
His view of the world was simple: there were the able and there were the incompetent; he was not concerned with the latter.	Его мировоззрение отличалось простотой: есть мастера и есть неумёхи, и последние его нисколько не интересовали.

He loved buildings. He despised, however, all architects.	Он обожал здания, но при этом презирал всех архитекторов.
"There was one, Red," he said earnestly, over his fifth beer, "one only and you'd be too young to know about him, but that was the only man that knew building.	- Был, правда, один, - серьёзно изрёк он за пятой кружкой, - но только один, но ты, рыжий, слишком молод и уже не застал его. Это был единственный архитектор, который знал толк в строительстве.
I worked for him when I was your age."	Я у него работал, когда был в твоём возрасте.
"Who was that?"	- Кто ж это такой?
"Henry Cameron was his name.	- Его звали Генри Камерон.
He's dead, I guess, these many years."	Он, наверное, давно уже умер.
Roark looked at him for a long time, then said:	Рорк долго смотрел на Майка, а потом сказал:
"He's not dead, Mike," and added: "I've worked for him."	- Он не умер, Майк. - И добавил: - Я у него работал.
"You did?"	-Ты?!
"For almost three years."	- Почти три года.
They looked at each other silently, and that was the final seal on their friendship.	Они молча посмотрели друг на друга, окончательно скрепив этим взглядом свою дружбу.
Weeks later, Mike stopped Roark, one day, at the building, his ugly face puzzled, and asked:	Спустя несколько недель Майк как-то остановил Рорка на стройплощадке и с изумлённым выражением на некрасивом лице спросил:
"Say, Red, I heard the super tell a guy from the contractor's that you're stuck-up and stubborn and the lousiest bastard he's ever been up against.	- Рыжий, я слыхал, как наш старшой говорил парню от подрядчика, что ты упрямый и своенравный и что с таким гадом, как ты, он ещё дела не имел.
What did you do to him?"	Что ты ему сделал?
"Nothing."	- Ничего.
"What the hell did he mean?"	- Тогда о чём он говорил?
"I don't know," said Roark.	- Не знаю, - сказал Рорк.
"Do you?"	- Может, ты знаешь?
Mike looked at him, shrugged and grinned.	Майк посмотрел на него, пожал плечами и ухмыльнулся.
"No," said Mike.	- Понятия не имею, - сказал он.
8.	VIII
EARLY IN May, Peter Keating departed for Washington, to supervise the construction of a museum donated to the city by a great philanthropist easing his conscience.	В начале мая Питер Китинг отправился в Вашингтон инспектировать строительство музея, подаренного городу одним великим филантропом, занятым успокоением своей совести.
The museum building, Keating pointed out proudly, was to be decidedly different: it was not a reproduction of the Parthenon, but of the Maison Carrée at Nîmes.	Здание музея, как гордо заметил Китинг, явится совершенно новым словом в архитектуре, так как будет копией не Парфенона, а Мезон Карре в Ниме.

Keating had been away for some time when an office boy approached Roark's table and informed him that Mr. Francon wished to see him in his office.	Китинг отсутствовал уже несколько дней, когда курьер подошёл к столу Рорка и сообщил ему, что мистер Франкон желает видеть его в своём кабинете.
When Roark entered the sanctuary, Francon smiled from behind the desk and said cheerfully:	Когда Говард вошёл в святая святых, Франкон улыбнулся из-за стола и весело сказал:
"Sit down, my friend. Sit down ... " but something in Roark's eyes, which he had never seen at close range before, made Francon's voice shrink and stop, and he added dryly: "Sit down."	- Садись, друг мой, садись... - Но что-то в глазах Рорка, которых Франкон никогда не видел вблизи, побудило Франкона замолчать. Он лишь сухо добавил: - Садитесь.
Roark obeyed.	Рорк подчинился.
Francon studied him for a second, but could reach no conclusion beyond deciding that the man had a most unpleasant face, yet looked quite correctly attentive.	Франкон секунду внимательно смотрел на него, но не смог сделать никакого вывода, отметив лишь, что у собеседника на редкость неприятное лицо, но выражение этого лица вполне корректно и внимательно.
"You're the one who's worked for Cameron, aren't you?" Francon asked.	- Вы тот самый, кто работал у Камерона, не так ли? - спросил Франкон.
"Yes," said Roark.	- Да, - ответил Рорк.
"Mr. Keating has been telling me very nice things about you," Francon tried pleasantly and stopped.	- Мистер Китинг говорил мне о вас много хорошего, - очень любезно начал Франкон, но вновь остановился.
It was wasted courtesy; Roark just sat looking at him, waiting.	Любезность была растрачена впустую. Рорк просто сидел, смотрел на него и ждал.
"Listen ... what's your name?"	- Слушайте... как вас?..
"Roark."	- Рорк.
"Listen, Roark.	- Слушайте, Рорк.
We have a client who is a little ... odd, but he's an important man, a very important man, and we have to satisfy him.	У нас есть клиент... с некоторыми странностями. Но это важный человек, очень важный, и нам обязательно надо удовлетворить его.
He's given us a commission for an eight-million-dollar office building, but the trouble is that he has very definite ideas on what he wants it to look like.	Он сделал нам заказ на восемь миллионов долларов - деловой центр. Но вся беда в том, что у него есть определённые представления о том, как он должен выглядеть.
He wants it - " Francon shrugged apologetically, disclaiming all blame for the preposterous suggestion - "he wants it to look like this." He handed Roark a photograph.	Он хочет... Франкон пожал плечами, словно извиняясь и снимая с себя всякую ответственность за столь нелепое предложение. - Он хочет, чтобы он выглядел вот так, - Франкон протянул Рорку фотографию.
It was a photograph of the Dana Building.	Это была фотография здания Дэйна.
Roark sat quite still, the photograph hanging between his fingers.	Рорк сидел не шелохнувшись и держал фотографию между пальцами.
"Do you know that building?" asked Francon.	- Вы знаете этот дом? - спросил Франкон.
"Yes."	-Да.
"Well, that's what he wants.	- Вот этого он и хочет.

And Mr. Keating's away.	А мистер Китинг в отъезде.
I've had Bennett and Cooper and Williams make sketches, but he's turned them down.	Я велел сделать эскизы и Беннету, и Куперу, и Уильямсу, но заказчик отверг всё.
So I thought I'd give you a chance."	И тогда я решил предоставить эту возможность вам.
Francon looked at him, impressed by the magnanimity of his own offer.	Потрясённый великодушием собственного предложения, Франкон посмотрел на Рорка.
There was no reaction.	Тот никак не прореагировал.
There was only a man who still looked as if he'd been struck on the head.	Франкон видел перед собой человека, которого как будто только что стукнули по голове.
"Of course," said Francon, "it's quite a jump for you, quite an assignment, but I thought I'd let you try.	- Разумеется, - продолжил Франкон, - для вас это задание непривычное, сложное, но я решил дать вам попробовать свои силы.
Don't be afraid. Mr. Keating and I will go over it afterward.	Не бойтесь, мистер Китинг да и я лично потом всё подчистим.
Just draw up the plans and a good sketch of it.	Вы просто составьте проект в общих чертах и сделайте хороший эскиз.
You must have an idea of what the man wants. You know Cameron's tricks.	Вы же, вероятно, понимаете, чего хочет наш заказчик, - вам известны камероновские штучки.
But of course, we can't let a crude thing like this come out of our office.	Естественно, мы не можем позволить, чтобы из стен нашего бюро вышло подобное уродство.
We must please him, but we must also preserve our reputation and not frighten all our other clients away.	Нам надо удовлетворить заказчика, но при этом не потерять своей репутации и не распугать остальных клиентов.
The point is to make it simple and in the general mood of this, but also artistic.	Суть в том, чтобы сделать здание попроще, сохранить общий дух вот этого, - он указал на фотографию, - но при этом не поступиться художественностью.
You know, the more severe kind of Greek.	Понимаете, пусть это будет в древнегреческом стиле, но построже.
You don't have to use the Ionic order, use the Doric.	Вместо ионического ордера используйте дорический.
Plain pediments and simple moldings, or something like that.	Цоколи и лепнину попроще. Ну и так далее.
Get the idea?	Уловили?
Now take this along and show me what you can do.	Забирайте снимок и покажите мне, на что вы способны.
Bennett will give you all the particulars and ... What's the mat - "	Обо всех деталях расскажет вам Беннет и... Что такое?
Francon's voice cut itself off.	- Франкон резко замолчал.
"Mr. Francon, please let me design it the way the Dana Building was designed."	- Мистер Франкон, позвольте мне спроектировать дом так, как было спроектировано здание Дэйна.
"Huh?"	-То есть?

"Let me do it.	- Позвольте мне это сделать.
Not copy the Dana Building, but design it as Henry Cameron would have wanted it done, as I will."	Не скопировать здание Дэйна, а выполнить проект так, как это сделал бы Г енри Камерон и как могу сделать я.
"You mean modernistic?"	- Вы хотите сказать - по-модернистски?
"I ... well, call it that."	-Я... в общем, да, можно сказать и так.
"Are you crazy?"	- Вы в своём уме?
"Mr. Francon, please listen to me."	- Мистер Франкон, прошу вас, выслушайте меня.
Roark's words were like the steps of a man walking a tightwire, slow, strained, groping for the only right spot, quivering over an abyss, but precise.	- Слова Рорка походили на ноги канатоходца, неторопливые, напряжённые, ощупью разыскивающие единственную нужную точку для следующего шага, ноги, покачивающиеся над бездной, но делающие очень точные шаги.
"I don't blame you for the things you're doing.	- Я не критикую те дома, которые строите вы.
I'm Working for you, I'm taking your money, I have no right to express objections.	Я у вас работаю, получаю у вас жалованье, у меня нет права высказывать свои возражения.
But this time ... this time the client is asking for it. You're risking nothing.	Но сейчас... сейчас клиент сам просит... Вы же ничем не рискуете.
He wants it.	Он сам так хочет.
Think of it, there's a man, one man who sees and understands and wants it and has the power to build it.	Подумайте только, вот человек, единственный человек, который видит и понимает, и хочет такой дом, и в состоянии построить его.
Are you going to fight a client for the first time in your life - and fight for what?	Вы же не хотите впервые в жизни вступить в борьбу с клиентом - и ради чего?
To cheat him and to give him the same old trash, when you have so many others asking for it, and one, only one, who comes with a request like this?"	Чтобы обманом навязать ему всё ту же старую дрянь. И это в то время, как все ваши заказчики хотят именно этой дряни и нашёлся только один-единственный, кто обратился к вам с совсем другим заказом.
"Aren't you forgetting yourself?" asked Francon, coldly.	- А вы не забываетесь? - осведомился Франкон ледяным тоном.
"What difference would it make to you?	- Да не всё ли вам равно?
Just let me do it my way and show it to him.	Вы только дайте мне сделать этот проект по-своему и показать ему.
Only show it to him.	Только показать.
He's already turned down three sketches, what if he turns down a fourth?	Он ведь уже отверг три эскиза, ну, отвергнет четвёртый - только и всего!
But if he doesn't ... if he doesn't ... " Roark had never known how to entreat and he was not doing it well; his voice was hard, toneless, revealing the effort, so that the plea became an insult to the man who was making him plead.	Но если он его примет... если примет... Рорк не умел выпрашивать, это у него получалось отвратительно. Говорил он напряжённо, монотонно, с заметной натугой; и его мольба звучала как оскорбление, адресованное человеку, вынудившему его взмолиться.

Keating would have given a great deal to see Roark in that moment.	Китинг бы дорого заплатил, чтобы увидеть Рорка в этот момент.
But Francon could not appreciate the triumph he was the first ever to achieve; he recognized only the insult.	Но Франкон был не в состоянии оценить ту победу, которой до него никто ещё не добивался. Он воспринял только оскорбление.
"Am I correct in gathering," Francon asked, "that you are criticizing me and teaching me something about architecture?"	- Я вас правильно понял? - спросил он. - Вы меня критикуете и пытаетесь преподать мне урок в области архитектуры?
"I'm begging you," said Roark, closing his eyes.	- Я умоляю вас, - сказал Рорк и закрыл глаза.
"If you weren't a protégé of Mr. Keating's, I wouldn't bother to discuss the matter with you any further.	- Если бы вы не были протеже мистера Китинга, я не стал бы утруждать себя дальнейшей дискуссией с вами.
But since you are quite obviously naive and inexperienced, I shall point out to you that I am not in the habit of asking for the esthetic opinions of my draftsmen.	Но раз уж вы столь очевидно наивны и неопытны, я замечу вам, что не имею обыкновения интересоваться мнением простых чертёжников в эстетических вопросах.
You will kindly take this photograph - and I do not wish any building as Cameron might have designed it, I wish the scheme of this adapted to our site - and you will follow my instructions as to the Classic treatment of the facade."	Так что, будьте любезны, заберите фотографию -и мне не нужно от вас никакого здания, как его мог бы спроектировать Камерон. Мне нужно, чтобы вы внесли в эскиз конкретного проекта те изменения, которые связаны с особенностями участка. Что же касается классического решения фасада, вы будете строго следовать моим указаниям.
"I can't do it," said Roark, very quietly.	- Я не могу этого сделать, - очень тихо произнёс Рорк.
"What?	-Что?
Are you speaking to me?	Вы это мне говорите?
Are you actually saying:	Вы что, в самом деле сказали:
' Sorry, I can't do it'?"	"Извините, я не могу этого сделать"?
"I haven't said 'sorry,' Mr. Francon."	- Нет, мистер Франкон, я не говорил "извините".
"What did you say?"	- Тогда что же вы говорили?
"That I can't do it."	- Что не могу этого сделать.
"Why?"	- Почему?
"You don't want to know why.	- Это вам будет неинтересно.
Don't ask me to do any designing.	Не просите меня заниматься проектированием.
I'll do any other kind of job you wish.	Я готов делать для вас любую другую работу, какую только пожелаете.
But not that.	Но не эту.
And not to Cameron's work."	И тем более не с творением Камерона.
"What do you mean, no designing?	- То есть как это - не заниматься проектированием?

You expect to be an architect some day - or do you?"	Вы же рассчитываете когда-нибудь стать архитектором? Или нет?
"Not like this."	- Но не таким путём.
"Oh ... I see ...	- Ага... понятно.
So you can't do it?	Значит, не можете выполнить задание?
You mean you won't?"	Точнее, не хотите?
"If you prefer."	- Если вам так больше нравится.
"Listen, you impertinent fool, this is incredible!"	- Слушайте, вы, дерзкий болван, это же неслыханно!
Roark got up.	Рорк поднялся:
"May I go, Mr. Francon?"	- Мне можно идти, мистер Франкон?
"In all my life," roared Francon, "in all my experience, I've never seen anything like it!	- За всю свою жизнь, - заорал Франкон, - за все годы работы я ещё не видел ничего подобного!
Are you here to tell me what you'll do and what you won't do?	Зачем вас сюда наняли? Чтобы вы заявляли мне, что вы согласны делать, а что не согласны?!
Are you here to give me lessons and criticize my taste and pass judgment?"	Чтобы поучать меня, критиковать мой вкус, выносить приговоры?!
"I'm not criticizing anything," said Roark quietly.	- Я ничего не критикую, - еле слышно сказал Рорк.
"I'm not passing judgment.	- И никаких приговоров не выношу.
There are some things that I can't do.	Просто есть вещи, которые я делать не могу.
Let it go at that.	И довольно об этом.
May I leave now?"	Позвольте идти?
"You may leave this room and this firm now and from now on!	- Иди-иди! Из кабинета моего иди и из фирмы! Иди и не возвращайся!
You may go straight to the devil!	Хоть к чёрту, к дьяволу!
Go and find yourself another employer!	Иди и подыщи себе другое место!
Try and find him!	Попробуй поищи дурака, который тебя возьмёт!
Go get your check and get out!"	Получай расчёт и убирайся!
"Yes, Mr. Francon."	- Да, мистер Франкон.
That evening Roark walked to the basement speak-easy where he could always find Mike after the day's work.	Вечером Рорк пешком дошёл до подвального кабачка, куда всегда заходил после работы Майк.
Mike was now employed on the construction of a factory by the same contractor who was awarded most of Francon's biggest jobs.	Теперь Майк работал на строительстве фабрики, которое вёл тот же подрядчик, что и на других самых крупных объектах Франкона.
Mike had expected to see Roark on an inspection visit to the factory that afternoon, and greeted him angrily:	Днём Майк рассчитывал встретиться с Рорком на площадке, куда тот должен был приехать с проверкой. Поэтому сейчас он встретил Рорка неприветливо:

"What's the matter, Red?	- В чём дело, рыжий?
Lying down on the job?"	Филонишь?
When he heard the news, Mike sat still and looked like a bulldog baring its teeth.	Услышав, что произошло, Майк замер, сделавшись похожим на оскалившего зубы бульдога.
Then he swore savagely. "The bastards," he gulped between stronger names, "the bastards ... "	- Вот сволочи, - бормотал он в промежутках между более сильными эпитетами, - какие же сволочи!..
"Keep still, Mike."	- Успокойся, Майк.
"Well ... what now, Red?"	- Ну и куда теперь, рыжий?
"Someone else of the same kind, until the same thing happens again."	- Подыщу что-нибудь в том же духе - до тех пор, пока сегодняшняя история не повторится.
When Keating returned from Washington he went straight up to Francon's office.	Вернувшись из Вашингтона, Китинг сразу же прошёл в кабинет Франкона.
He had not stopped in the drafting room and had heard no news.	В чертёжную он не заглядывал и новостей не слышал.
Francon greeted him expansively:	Франкон тепло приветствовал его:
"Boy, it's great to see you back!	- Ну, малыш, просто здорово, что ты вернулся!
What'll you have? A whisky-and-soda or a little brandy?"	Коньячку или виски с содовой?
"No, thanks.	- Нет, спасибо.
Just give me a cigarette."	Угости лучше сигаретой.
"Here ... Boy, you look fine!	- Держи... Выглядишь превосходно!
Better than ever.	Лучше всех.
How do you do it, you lucky bastard?	Как это тебе удаётся, везунчик?
I have so many things to tell you!	Мне надо тебе столько порассказать!
How did it go down in Washington?	Как идут дела в Вашингтоне?
Everything all right?"	Всё в порядке?
And before Keating could answer, Francon rushed on: "Something dreadful's happened to me.	- Китинг не успел и рта раскрыть, как Франкон затараторил дальше: - Со мной случилась пренеприятная вещь.
Most disappointing.	Очень огорчительная.
Do you remember Lili Landau?	Помнишь Лили Ландау?
I thought I was all set with her, but last time I saw her, did I get the cold shoulder!	Мне-то казалось, что у меня с ней всё на мази, но, когда я её последний раз встретил, получил от ворот поворот!
Do you know who's got her?	И знаешь, кто её отбил?
You'll be surprised.	Ты не поверишь!
Gail Wynand, no less!	Гейл Винанд собственной персоной!
The girl's flying high.	Высоко летает девка!

You should see her pictures and her legs all over his newspapers.	Во всех его газетах - сплошные её портреты, ножки - ты бы видел!
Will it help her show or won't it!	Счастье привалило!
What can I offer against that?	А что я могу предложить ей взамен этого?
And do you know what he's done?	А он знаешь что сделал?
Remember how she always said that nobody could give her what she wanted most - her childhood home, the dear little Austrian village where she was born?	Помнишь, как она всегда говорила - никто, дескать, не может дать ей то, чего ей больше всего хочется: родного дома, милой австрийской деревушки, где она родилась?
Well, Wynand bought it, long ago, the whole damn village, and had it shipped here - every bit of it! - and had it assembled again down on the Hudson, and there it stands now, cobbles, church, apple trees, pigsties and all!	И представляешь, Винанд купил эту чёртову деревушку и перевёз сюда - всю до последнего гвоздика! Здесь он заново собрал её на берегу Гудзона. Там она сейчас и стоит, с булыжной мостовой, церковью, яблонями, свинарниками и прочим!
Then he springs it on Lili, two weeks ago.	А две недели назад он взял и подарил всё это Лили.
Wouldn't you just know it?	А как же иначе?
If the King of Babylon could get hanging gardens for his homesick lady, why not Gail Wynand?	Если царь вавилонский сумел построить висячие сады для своей затосковавшей по дому жёнушки, то чем Гейл Винанд хуже?
Lili's all smiles and gratitude - but the poor girl was really miserable.	Лили, конечно, расплывается в улыбках и благодарностях, но на самом деле ей, бедняжке, совсем не весело.
She'd have much preferred a mink coat.	Ей куда больше хотелось бы норковую шубу.
She never wanted the damn village.	А эта проклятая деревня ей ни к чёрту не нужна.
And Wynand knew it, too.	И Винанд это прекрасно знал.
But there it stands, on the Hudson.	А вот, поди ж ты, деревня-то стоит, на самом Гудзоне.
Last week, he gave a party for her, right there, in that village - a costume party, with Mr. Wynand dressed as Cesare Borgia - wouldn't he, though? - and what a party! - if you can believe what you hear, but you know how it is, you can never prove anything on Wynand.	Вчера он устроил для неё приём, прямо там, в деревне. Костюмированный бал, где сам мистер Винанд изволил появиться в костюме Чезаре Борджиа! А кем ему ещё быть? И знаешь, такая была вечеринка! Такое говорят, что ушам не веришь! Но ты же понимаешь, это Винанд, ему всё можно!
Then what does he do the next day but pose up there himself with little schoolchildren who'd never seen an Austrian village - the philanthropist! - and plasters the photos all over his papers with plenty of sob stuff about educational values, and gets mush notes from women's clubs!	А на другой день он знаешь что придумал? Притащился с целым выводком детишек, которые, видишь ли, никогда не видели австрийской деревни, филантроп хренов! А потом забил все газеты фотографиями этого выдающегося события и слюнявыми статейками о ценности образования. Конечно, тут же получил кучу восторженных писем от женских клубов!
I'd like to know what he'll do with the village when he gets rid of Lili!	Хотел бы я знать, что он станет делать с деревней, когда даст отставку Лили.

He will, you know, they never last long with him.	А это скоро произойдёт, поверь мне, они у него подолгу не задерживаются.
Do you think I'll have a chance with her then?"	Как ты думаешь, тогда у меня с ней что-нибудь получится?
"Sure," said Keating.	- Непременно, - сказал Китинг.
"Sure, you will.	- Не сомневайся.
How's everything here in the office?"	А как дела здесь, в бюро?
"Oh, fine.	- Прекрасно.
Same as usual.	Как всегда.
Lucius had a cold and drank up all of my best Bas Armagnac.	Лусиус простудился и выжрал весь мой лучший арманьяк.
It's bad for his heart, and a hundred dollars a case! ...	Ему же это для сердца вредно, да и стоит сто долларов ящик!..
Besides, Lucius got himself caught in a nasty little mess.	Кроме всего прочего, Лусиус влип в мерзкую историю.
It's that phobia of his, his damn porcelain.	И всё из-за этой его мании, фарфора, будь он неладен!
Seems he went and bought a teapot from a fence.	Пошёл, понимаешь, и купил чайничек у скупщика краденого.
He knew it was stolen goods, too.	А ведь прекрасно знал, что товарец-то ворованный!
Took me quite a bit of bother to save us from a scandal ... Oh, by the way, I fired that friend of yours, what's his name?	Пришлось мне попотеть, чтобы избавить его от публичного скандала... И кстати, я уволил твоего приятеля, как бишь его?..
- Roark."	Рорка.
"Oh," said Keating, and let a moment pass, then asked: "Why?"	- Да? - сказал Китинг и после секундной паузы спросил: - А за что?
"The insolent bastard!	- Такой наглый выродок!
Where did you ever pick him up?"	И где ты его откопал?
"What happened?"	- А что произошло?
"I thought I'd be nice to him, give him a real break.	- Я, понимаешь, хотел оказать ему любезность, дать возможность показать себя.
I asked him to make a sketch for the Farrell Building - you know, the one Brent finally managed to design and we got Farrell to accept, you know, the simplified Doric - and your friend just up and refused to do it.	Попросил его сделать эскиз дома Фаррела, ну, ты помнишь, того самого, который Брент в конце концов спроектировал, и мы уломали Фаррела принять этот проект. Да-да, упрощённый дорический. Так вот, твой приятель наотрез отказался это делать.
It seems he has ideals or something.	Идеалы у него какие-то или что-то вроде.
So I showed him the gate ... What's the matter?	Короче, я указал ему на дверь... Что такое?
What are you smiling at?"	Чему ты улыбаешься?
"Nothing.	-Так просто.

I can just see it."	Представил себе эту сцену.
"Now don't you ask me to take him back!"	- Только не проси меня принять его обратно.
"No, of course not."	- Что ты! И не подумаю.
For several days, Keating thought that he should call on Roark.	В течение нескольких дней Китинга не покидала мысль, что надо бы навестить Рорка.
He did not know what he would say, but felt dimly that he should say something.	Он не знал, что скажет Рорку, но смутно чувствовал, что что-то сказать надо.
He kept postponing it.	Но он всё откладывал.
He was gaining assurance in his work. He felt that he did not need Roark, after all.	В работе у него появлялось всё больше уверенности, и он чувствовал, что Рорк ему не так уж и нужен.
The days went by, and he did not call on Roark, and he felt relief in being free to forget him.	День шёл за днём, а он так и не заходил к Рорку и даже испытывал некоторое облегчение от того, что теперь может спокойно забыть о его существовании.
Beyond the windows of his room Roark saw the roofs, the water tanks, the chimneys, the cars speeding far below.	Из окон своей комнаты Рорк видел крыши, цистерны с водой, трубы, бегущие далеко внизу автомобили.
There was a threat in the silence of his room, in the empty days, in his hands hanging idly by his sides.	В тишине его комнаты, в праздных днях, в руках, обречённых на безделье, таилась угроза.
And he felt another threat rising from the city below, as if each window, each strip of pavement, had set itself closed grimly, in wordless resistance.	Ещё он чувствовал, что угроза, и более страшная, поднимается от раскинувшегося внизу города, словно каждое окно, каждый кусочек мостовой стали мрачными, непроницаемыми, чужими, налились молчаливой враждебностью.
It did not disturb him.	Но это его не беспокоило.
He had known and accepted it long ago.	С этой враждебностью он давно уже свыкся.
He made a list of the architects whose work he resented least, in the order of their lesser evil, and he set out upon the search for a job, coldly, systematically, without anger or hope.	Он составил список архитекторов, чьи работы вызывали у него наименьшее омерзение, в порядке убывания достоинств, и занялся поисками работы - спокойно, методично, без гнева и без надежды.
He never knew whether these days hurt him; he knew only that it was a thing which had to be done.	Он не задумывался, насколько мучительны для него эти дни, твёрдо зная одно - это надо делать.
The architects he saw differed from one another.	Архитекторы, к которым он приходил, вели себя по-разному.
Some looked at him across the desk, kindly and vaguely, and their manner seemed to say that it was touching, his ambition to be an architect, touching and laudable and strange and attractively sad as all the delusions of youth.	Одни смотрели на него через стол добрым и рассеянным взглядом, всем своим видом показывая, что его стремление стать архитектором очень трогательно и похвально, но непонятно и, при всём сочувствии, достойно сожаления, как и многие иные заблуждения юности.

Some smiled at him with thin, drawn lips and seemed to enjoy his presence in the room, because it made them conscious of their own accomplishment.	Другие улыбались ему, плотно сжимая губы. Их, казалось, радовало само присутствие Рорка в кабинете, ведь оно лишний раз напоминало им о том, какого успеха они добились.
Some spoke coldly, as if his ambition were a personal insult.	Третьи холодно цедили слова, как будто его стремление было для них личным оскорблением.
Some were brusque, and the sharpness of their voices seemed to say that they needed good draftsmen, they always needed good draftsmen, but this qualification could not possibly apply to him, and would he please refrain from being rude enough to force them to express it more plainly.	Четвёртые разговаривали резко и коротко, самим тоном давая понять, что им, конечно, нужны хорошие чертёжники, нужны постоянно, но к нему это никоим образом относиться не может, и потому не будет ли он столь любезен поубавить настырности и не вынуждать их высказаться по этому поводу более откровенно.
It was not malice. It was not a judgment passed upon his merit.	Это не было намеренным недоброжелательством и не основывалось на отрицательной оценке его способностей.
They did not think he was worthless.	Никто из них не считал его бездарным.
They simply did not care to find out whether he was good.	Просто их совершенно не интересовало, хорош он или нет.
Sometimes, he was asked to show his sketches; he extended them across a desk, feeling a contraction of shame in the muscles of his hand; it was like having the clothes torn off his body, and the shame was not, that his body was exposed, but that it was exposed to indifferent eyes.	Правда, иногда его просили показать свои работы, он протягивал их через стол, чувствуя, как мускулы руки непроизвольно сжимаются от стыда. Ощущение было таким, словно с него срывали одежду, а стыд возникал не оттого, что его голое тело выставлялось на обозрение, а оттого, что его рассматривали равнодушные глаза.
Once in a while he made a trip to New Jersey, to see Cameron.	Время от времени он заезжал в Нью-Джерси навестить Камерона.
They sat together on the porch of a house on a hill, Cameron in a wheel chair, his hands on an old blanket spread over his knees.	Они вдвоём сидели на крыльце домика, стоящего на холме. Камерон укладывался в инвалидном кресле, сложив руки на коленях поверх старого одеяла.
"How is it, Howard?	- Как живётся, Говард?
Pretty hard?"	Тяжёленько?
"No."	- Нет.
"Want me to give you a letter to one of the bastards?"	- Хочешь, дам тебе письмо к одному из этих подонков?
"No."	- Нет.
Then Cameron would not speak of it any more, he did not want to speak of it, he did not want the thought of Roark rejected by their city to become real.	И больше Камерон не заговаривал на эту тему. Ему не хотелось об этом говорить, не хотелось думать, что его ученик будет отвергнут всеми и не найдёт себе места во всём огромном городе.
When Roark came to him, Cameron spoke of architecture with the simple confidence of a private possession.	Когда Рорк приезжал к нему, он говорил об архитектуре, говорил спокойно и уверенно, как бы на правах истинного хозяина.

They sat together, looking at he city in the distance, on the edge of the sky, beyond the river.	Они сидели вдвоём, глядя на город, раскинувшийся вдали, за рекой, на самом краю горизонта.
The sky was growing dark and luminous as blue-green glass; the buildings looked like clouds condensed on the glass, gray-blue clouds frozen for an instant in straight angles and vertical shafts, with the sunset caught in the spires ...	Темнеющее небо светилось как зеленовато-синее стекло. Дома казались облаками, проступившими на этом стекле, серыми облаками, замершими на мгновение в виде правильных прямоугольников. И лишь последние лучи заходящего солнца золотили их шпили...
As the summer months passed, as his list was exhausted and he returned again to the places that had refused him once, Roark found that a few things were known about him and he heard the same words -spoken bluntly or timidly or angrily or apologetically	Текли летние месяцы, и Рорк исчерпал свой список. Когда он пошёл по второму кругу, значительно его расширив, он узнал, что о нём кое-что известно, и везде выслушивал одни и те же слова, произносимые то робко, то грубо, то гневно, то почти просительно:
"You were kicked out of Stanton.	"Вас выгнали из Стентона.
You were kicked out of Francon's office."	Вас выгнали от Франкона".
All the different voices saying it had one note in common: a note of relief in the certainty that the decision had been made for them.	У этих разных голосов было одно общее свойство - в них слышалось облегчение от того, что не надо принимать решение. Оно уже было принято другими.
He sat on the window sill, in the evening, smoking, his hand spread on the pane, the city under his fingers, the glass cold against his skin.	Вечерами он сидел на подоконнике, курил, прижав ладони к стеклу. Город лежал у него под пальцами, стекло холодило кожу.
In September, he read an article entitled "Make Way For Tomorrow" by Gordon L. Prescott, A.G.A. in the Architectural Tribune.	В сентябре он прочёл в "Трибуне архитектора" статью Гордона Л. Прескотта, озаглавленную "Уступить дорогу новому".
The article stated that the tragedy of the profession was the hardships placed in the way of its talented beginners; that great gifts had been lost in the struggle, unnoticed; that architecture was perishing from a lack of new blood and new thought, a lack of originality, vision and courage; that the author of the article made it his aim to search for promising beginners, to encourage them, develop them and give them the chance they deserved.	В ней утверждалось, что трагедия профессии архитектора заключается в тех трудностях, которые возникают на пути талантливого новичка, что в этой борьбе гибнут незамеченными великие таланты, что архитектура и сама гибнет от недостатка свежей крови и свежих идей. Автор заявлял, что поставил себе целью поиск перспективных новичков и намерен всячески поощрять их, развивать их дар, помогать им реализовать себя, как они того заслуживают.
Roark had never heard of Gordon L. Prescott, but there was a tone of honest conviction in the article.	Рорк никогда не слышал о Г ордоне Л. Прескотте, но в статье чувствовалась искренняя убеждённость.
He allowed himself to start for Prescott's office with the first hint of hope.	Он позволил себе переступить порог кабинета Прескотта с некоторым проблеском надежды.
The reception room of Gordon L. Prescott's office was done in gray, black and scarlet; it was correct, restrained and daring all at once.	Приёмная Г ордона Л. Прескотта была выдержана в серых, чёрных и пурпурных тонах - очень смело и в то же время сдержанно и корректно.

A young and very pretty secretary informed Roark that one could not see Mr. Prescott without an appointment, but that she would be very glad to make an appointment for next Wednesday at two-fifteen.	Молодая, очень привлекательная секретарша сообщила Рорку, что мистер Прескотт никого не принимает без предварительной записи, но она с величайшей радостью запишет мистера Рорка на следующую среду, на два пятнадцать.
On Wednesday at two-fifteen, the secretary smiled at Roark and asked him please to be seated for just a moment.	В среду, ровно в два пятнадцать, секретарша с улыбкой попросила Рорка присесть и подождать всего минуточку.
At four forty-five he was admitted into Gordon L. Prescott's office.	Без четверти пять он был допущен в кабинет Гордона Л. Прескотта.
Gordon L. Prescott wore a brown checkered tweed jacket and a white turtle-neck sweater of angora wool.	На Г ордоне Л. Прескотте был твидовый пиджак в коричневую клетку и белый мохеровый свитер с высоким воротником.
He was tall, athletic and thirty-five, but his face combined a crisp air of sophisticated wisdom with the soft skin, the button nose, the small, puffed mouth of a college hero.	Ему было тридцать пять лет, он был высок и атлетически сложён, но выражение прозорливой житейской мудрости на его лице сожительствовало с нежной кожей, курносым носом и пухлым ротиком типичного кумира одноклассниц.
His face was sun-scorched, his blond hair clipped short, in a military Prussian haircut.	Это лицо также отличалось глубоким ровным загаром. Светлые волосы Гордона Л. Прескотта были коротко подстрижены, как у прусского офицера.
He was frankly masculine, frankly unconcerned about elegance and frankly conscious of the effect.	Словом, вид у него был подчёркнуто мужественный, подчёркнуто непритязательный. Чувствовалось, что впечатление, которое он должен производить, тщательно продумано и рассчитано.
He listened to Roark silently, and his eyes were like a stop watch registering each separate second consumed by each separate word of Roark's.	Он молча слушал Рорка; глаза его походили на секундомер, аккуратно отсчитывающий каждую секунду, затраченную Рорком на произнесение каждого слова.
He let the first sentence go by; on the second he interrupted to say curtly:	Первую фразу он выслушал до конца, вторую прервал, коротко бросив:
"Let me see your drawings," as if to make it clear that anything Roark might say was quite well known to him already.	"Покажите рисунки", - словно давая понять, что всё, что может сказать Рорк, ему уже давно хорошо известно.
He held the drawings in his bronzed hands.	Он взял эскизы своими бронзовыми руками.
Before he looked down at them, he said:	И, ещё не посмотрев на них, сказал:
"Ah, yes, so many young men come to me for advice, so many."	- Да-да, как много молодых людей приходят ко мне за советом. Как много!
He glanced at the first sketch, but raised his head before he had seen it.	- Он бросил взгляд на первый эскиз и поднял голову, не успев рассмотреть его.
"Of course, it's the combination of the practical and the transcendental that is so hard for beginners to grasp."	- Конечно, начинающим особенно трудно ухватить связь между практическим и трансцендентным.
He slipped the sketch to the bottom of the pile.	- Он положил эскиз в низ пачки.

"Architecture is primarily a utilitarian conception, and the problem is to elevate the principle of pragmatism into the realm of esthetic abstraction.	- Архитектура в первую очередь понятие утилитарное, и проблема заключается в том, чтобы возвысить принцип прагматизма до уровня эстетической абстракции.
All else is nonsense."	Всё прочее - чепуха.
He glanced at two sketches and slipped them to the bottom.	- Он скользнул взглядом ещё по двум эскизам и тоже положил их под низ.
"I have no patience with visionaries who see a holy crusade in architecture for architecture's sake.	- Терпеть не могу фантазёров, которые воспринимают архитектуру ради архитектуры как некий священный крестовый поход.
The great dynamic principle is the common principle of the human equation."	Великий динамический принцип - это общий принцип.
He glanced at a sketch and slipped it under.	- Он бегло посмотрел очередной эскиз и положил его на место.
"The public taste and the public heart are the final criteria of the artist.	- Окончательным критерием для художника являются вкусы и симпатии публики.
The genius is the one who knows how to express the general.	Гений - это тот, кто умеет выразить всеобщее.
The exception is to tap the unexceptional."	Незаурядность заключается в том, чтобы научиться использовать заурядное.
He weighed the pile of sketches in his hand, noted that he had gone through half of them and dropped them down on the desk.	- Он взвесил стопку листов на ладони, увидел, что проглядел уже половину, и положил их на стол.
"Ah, yes," he said, "your work.	- Ах да, - сказал он. - Ваши работы.
Very interesting.	Очень интересно.
But not practical.	Но непрактично.
Not mature.	Незрело.
Unfocused and undisciplined.	Нет внятности и дисциплины.
Adolescent.	Взрослости не хватает.
Originality for originality's sake.	Оригинальность ради оригинальности.
Not at all in the spirit of the present day.	Совсем не отвечает духу времени.
If you want an idea of the sort of thing for which there is a crying need - here - let me show you."	Если хотите составить представление, в чём примерно общество нуждается сегодня особенно остро, вот смотрите.
He took a sketch out of a drawer of the desk.	- Он вытащил из ящика стола рисунок.
"Here's a young man who came to me totally unrecommended, a beginner who had never worked before.	- Этот молодой человек пришёл ко мне без всяких рекомендаций, желторотый новичок, никакого опыта работы.
When you can produce stuff like this, you won't find it necessary to look for a job.	Когда научитесь создавать нечто подобное, у вас больше не будет необходимости искать работу.
I saw this one sketch of his and I took him on at once, started him at twenty-five a week, too.	Я взглянул на этот его единственный эскиз и немедленно взял его к себе, на целых двадцать пять долларов в неделю.

There's no question but that he is a potential genius."	Нет ни малейшего сомнения, что он -потенциальный гений.
He extended the sketch to Roark.	Он протянул эскиз Рорку.
The sketch represented a house in the shape of a grain silo incredibly merged with the simplified, emaciated shadow of the Parthenon.	На рисунке был изображён дом в виде силосной башни, в котором непостижимым образом проступали черты Парфенона, предельно упрощённого и будто страдающего дистрофией.
"That," said Gordon L.	- Вот, - сказал Гордон Л.
Prescott, "is originality, the new in the eternal.	Прескотт, - это и есть оригинальность, новое в вечном.
Try toward something like this.	Старайтесь стремиться к чему-то подобному.
I can't really say that I predict a great deal for your future.	Честно говоря, я не могу предсказать вам великое будущее.
We must be frank, I wouldn't want to give you illusions based on my authority.	Будем откровенны. Я не хотел бы своим авторитетом порождать у вас иллюзии.
You have a great deal to learn.	Вам ещё многому надо учиться.
I couldn't venture a guess on what talent you might possess or develop later.	Сейчас я не взялся бы гадать, какой у вас талант и как он может развиться в будущем.
But with hard work, perhaps ... Architecture is a difficult profession, however, and the competition is stiff, you know, very stiff ... And now, if you'll excuse me, my secretary has an appointment waiting for me ... "	Но если вы будете упорно трудиться, возможно... Однако архитектура - тяжёлая профессия, и конкуренция в ней очень велика, очень... А теперь, с вашего позволения, меня ждут другие посетители...
Roark walked home late on an evening in October.	Поздним октябрьским вечером Рорк возвращался домой.
It had been another of the many days that stretched into months behind him, and he could not tell what had taken place in the hours of that day, whom he had seen, what form the words of refusal had taken.	Кончался ещё один из вереницы дней, растянувшихся в месяцы. Он затруднился бы припомнить, что было с ним сегодня, с кем он встречался, в какой форме получил отказ.
He concentrated fiercely on the few minutes at hand, when he was in an office, forgetting everything else; he forgot these minutes when he left the office; it had to be done, it had been done, it concerned him no longer.	Все его силы сосредоточивались на тех нескольких минутах, когда он попадал в очередной кабинет. Это надо было сделать, а когда всё было позади, это его больше не касалось.
He was free once more on his way home.	Возвращаясь домой, он вновь обретал свободу.
A long street stretched before him, its high banks, coming close together ahead, so narrow that he felt as if he could spread his arms, seize the spires and push them apart.	Перед ним вытянулась длинная улица. Ряды домов, как высокие речные берега, сходились впереди так близко, что ему казалось, будто он может расправить руки и, ухватившись за шпили, раздвинуть дома.
He walked swiftly, the pavements as a springboard throwing his steps forward.	Он шёл стремительно; мостовая, словно трамплин, подбрасывала его вперёд на каждом шагу.
He saw a lighted triangle of concrete suspended somewhere hundreds of feet above the ground.	Он увидел освещённый бетонный треугольник, висящий в нескольких сотнях футов над землёй.

He could not see what stood below, supporting it; he was free to think of what he'd want to see there, what he would have made to be seen.	Он не видел, что находилось ниже и служило треугольнику опорой, и поэтому мог представить себе всё что угодно, всё, что поместил бы туда сам.
Then he thought suddenly that now, in this moment, according to the city, according to everyone save that hard certainty within him, he would never build again, never - before he had begun.	И внезапно он подумал, что сейчас, в этот самый момент, в глазах всего города, всех людей на земле, ему, Говарду Рорку, не суждено что-либо построить. Никогда - а ведь он ещё и не начал. Этому он мог противопоставить лишь непоколебимую внутреннюю уверенность, что строить он будет.
He shrugged.	Он пожал плечами.
Those things happening to him, in those offices of strangers, were only a kind of sub-reality, unsubstantial incidents in the path of a substance they could not reach or touch.	Всё, что происходит с ним в чужих кабинетах, лишь явления второго порядка, незначительные эпизоды на том пути, сути которого не дано ни понять, ни ощутить никому из хозяев этих кабинетов.
He turned into side streets leading to the East River.	Он свернул в боковую улочку, ведущую к Ист-Ривер.
A lonely traffic light hung far ahead, a spot of red in a bleak darkness.	Далеко впереди красным пятном в тусклом сумраке горел одинокий светофор.
The old houses crouched low to the ground, hunched under the weight of the sky.	Старые дома прижимались к земле, согнувшись под тяжестью неба.
The street was empty and hollow, echoing to his footsteps.	Улица была пуста; его шаги разносились гулким эхом.
He went on, his collar raised, his hands in his pockets.	Он шёл с поднятым воротником, заложив руки в карманы.
His shadow rose from under his heels, when he passed a light, and brushed a wall in a long black arc, like the sweep of a windshield wiper.	Когда он проходил мимо фонаря, из-под его каблуков вырастала тень и проносилась по стене длинной чёрной стрелой - так проносится по лобовому стеклу автомобиля стеклоочиститель.
9.	IX
JOHN ERIK SNYTE looked through Roark's sketches, flipped three of them aside, gathered the rest into an even pile, glanced again at the three, tossed them down one after another on top of the pile, with three sharp thuds, and said:	Джон Эрик Снайт просмотрел рисунки Рорка, отложил в сторону три из них, собрал в ровную стопку остальные, вновь просмотрел три отложенных, тремя резкими хлопками положил их один за другим поверх стопки и сказал:
"Remarkable.	- Сильно.
Radical, but remarkable.	Радикально, но сильно.
What are you doing tonight?"	Вечером что поделываете?
"Why?" asked Roark, stupefied.	- А что? - спросил ошеломлённый Рорк.
"Are you free?	- Вы свободны?
Mind starting in at once?	Не возражаете начать прямо сейчас?

Take your coat off, go to the drafting room, borrow tools from somebody and do me up a sketch for a department store we're remodeling.	Снимите пальто, пройдите в чертёжную, позаимствуйте у кого-нибудь инструмент и быстренько сообразите мне набросок универмага, который мы перестраиваем.
Just a quick sketch, just a general idea, but I must have it tomorrow.	Наскоро, в самых общих чертах, но чтобы завтра всё было у меня на столе.
Mind staying late tonight?	Допоздна поработать не против?
The heat's on and I'll have Joe send you up some dinner.	Батареи работают, а я распоряжусь, чтобы Джо принёс вам чего-нибудь на ужин.
Want black coffee or Scotch or what?	Кофе хотите, виски или ещё чего?
Just tell Joe.	Только скажите Джо, он всё достанет.
Can you stay?"	Так останетесь?
"Yes," said Roark, incredulously.	- Да, - не веря своим ушам, сказал Рорк.
"I can work all night."	- Я всю ночь могу работать.
"Fine!	- Чудесно!
Splendid! that's just what I've always needed - a Cameron man.	Замечательно! Как раз камероновца мне и недоставало.
I've got every other kind.	Остальные у меня уже есть.
Oh, yes, what did they pay you at Francon's?"	Да, сколько вам у Франкона платили?
"Sixty-five."	- Шестьдесят пять.
"Well, I can't splurge like Guy the Epicure.	- Я не Гай-эпикуреец и такой роскоши позволить себе не могу.
Fifty's tops.	Максимум пятьдесят.
Okay?	Годится?
Fine.	Отлично.
Go right in.	Приступайте.
I'll have Billings explain about the store to you.	Я велю Биллингсу ввести вас в курс дела насчёт универмага.
I want something modern.	Я хочу чего-нибудь модернового.
Understand?	Понимаете?
Modern, violent, crazy, to knock their eye out.	Современного, необычного, безумного, чтобы у всех глаза повылазили.
Don't restrain yourself.	Не сдерживайте себя.
Go the limit.	Валяйте во все тяжкие.
Pull any stunt you can think of, the goofier the better.	Выкиньте любой номер, который придёт вам в голову, чем безумнее, тем лучше.
Come on!"	Пошли!

John Erik Snyte shot to his feet, flung a door open into a huge drafting room, flew in, skidded against a table, stopped, and said to a stout man with a grim moon-face:	Джон Эрик Снайт стремительно вскочил на ноги, широко распахнул дверь в гигантских размеров чертёжную, влетел туда, наткнулся на кульман, остановился и сказал полному мужчине с мрачным лунообразным лицом:
"Billings - Roark. He's our modernist.	- Биллингс, это Рорк, наш модернист.
Give him the Benton store.	Покажи ему бентоновский универмаг.
Get him some instruments.	Выдай инструмент.
Leave him your keys and show him what to lock up tonight.	Оставь ему ключи и покажи, что надо запереть перед уходом.
Start him as of this morning.	Считай его в штате с сегодняшнего утра.
Fifty.	Пятьдесят в неделю.
What time was my appointment with Dolson Brothers?	Во сколько у меня встреча с братьями Долсон?
I'm late already.	Уже опаздываю.
So long, I won't be back tonight."	Пока. Сегодня больше не вернусь.
He skidded out, slamming the door.	Он выбежал и хлопнул дверью.
Billings evinced no surprise.	Биллингс не выказал ни малейшего удивления.
He looked at Roark as if Roark had always been there. He spoke impassively, in a weary drawl.	Он посмотрел на Рорка так, словно тот работает здесь с незапамятных времён, и заговорил бесстрастно, усталым и протяжным голосом.
Within twenty minutes he left Roark at a drafting table with paper, pencils, instruments, a set of plans and photographs of the department store, a set of charts and a long list of instructions.	Через двадцать минут он оставил Рорка один на один с кульманом, выдав ему бумагу, карандаши, инструменты, набор планов и фотографий универмага, таблицы и длинный список инструкций.
Roark looked at the clean white sheet before him, his fist closed tightly about the thin stem of a pencil.	Сжимая в кулаке тонкий ствол карандаша, Рорк долго смотрел на лежащий перед ним чистый лист белой бумаги.
He put the pencil down, and picked it up again, his thumb running softly up and down the smooth shaft; he saw that the pencil was trembling.	Он положил карандаш и снова взял его, тихонько поглаживая большим пальцем гладкую поверхность. Он заметил, что карандаш дрожит.
He put it down quickly, and he felt anger at himself for the weakness of allowing this job to mean so much to him, for the sudden knowledge of what the months of idleness behind him had really meant.	Он быстро положил карандаш, разозлившись на себя за непростительную слабость, ведь он позволил себе отнестись к этой работе как к чему-то жизненно важному. Ещё его разозлило внезапное осознание того, во что в действительности обошлись ему долгие месяцы безделья.
His fingertips were pressed to the paper, as if the paper held them, as a surface charged with electricity will hold the flesh of a man who has brushed against it, hold and hurt.	Кончики его пальцев были прижаты к бумаге, как будто бумага не отпускала их, как не отпускает случайно прикоснувшегося к нему человека оголённый электрический провод. Не отпускает и причиняет боль.

He tore his fingers off the paper. Then he went to work ...	Оторвав пальцы от бумаги, Рорк приступил к работе...
John Erik Snyte was fifty years old; he wore an expression of quizzical amusement, shrewd and unwholesome, as if he shared with each man he contemplated a lewd secret which he would not mention because it was so obvious to them both.	Джону Эрику Снайту было пятьдесят лет. На лице его застыло хитро-довольное выражение, одновременно проницательное и порочное, будто с каждым, с кем он общается, его связывает некая постыдная тайна, о которой не стоит упоминать, поскольку тайна эта очевидна для обоих.
He was a prominent architect; his expression did not change when he spoke of this fact.	Он был выдающимся архитектором, говоря об этом факте, Снайт не менял выражения лица.
He considered Guy Francon an impractical idealist; he was not restrained by an Classic dogma; he was much more skillful and liberaname = "note" he built anything.	Г ая Франкона он считал непрактичным идеалистом. Самого Снайта никакие классические догмы не сдерживали. Его взгляды и приёмы отличались завидной широтой - он строил всё.
He had no distaste for modern architecture and built cheerfully, when a rare client asked for it, bare boxes with flat roofs, which he called progressive; he built Roman mansions which he called fastidious; he built Gothic churches which he called spiritual.	К модернистской архитектуре он не испытывал ни малейшей неприязни и охотно строил, если какой-нибудь редкий заказчик того желал, прямоугольные коробки с плоскими крышами. Этот стиль он называл прогрессивным. Строил он и особняки в романском стиле, который именовал утончённым, и готические церкви - это у него называлось одухотворённым.
He saw no difference among any of them.	Для него между всеми этими зданиями не было никакой разницы.
He never became angry, except when somebody called him eclectic.	Злился он, только когда его называли эклектиком.
He had a system of his own.	У него была собственная система.
He employed five designers of various types and he staged a contest among them on each commission he received.	На него работало пять проектировщиков разного типа, и он устраивал между ними состязание по каждому полученному заказу.
He chose the winning design and improved it with bits of the four others.	Он сам определял проект-победитель и совершенствовал его с помощью деталей, позаимствованных из других четырёх проектов.
"Six minds," he said, "are better than one."	- Одна голова хорошо, - говаривал он, - а шесть лучше.
When Roark saw the final drawing of the Benton Department Store, he understood why Snyte had not been afraid to hire him.	Когда Рорк увидел окончательный проект универмага Бентона, он понял, почему Снайт не побоялся нанять его.
He recognized his own planes of space, his windows, his system of circulation; he saw, added to it, Corinthian capitals, Gothic vaulting, Colonial chandeliers and incredible moldings, vaguely Moorish.	Он узнал свою планировку пространства, свои окна, свою систему циркуляции воздуха. Но вдобавок увидел коринфские капители, готические своды, колониальные люстры и немыслимую лепнину, в которой было что-то мавританское.

The drawing was done in water-color, with miraculous delicacy, mounted on cardboard, covered with a veil of tissue paper.	Рисунок был выполнен акварелью с поразительным изяществом, наклеен на картон и прикрыт тончайшим слоем мягкой гофрированной бумаги.
The men in the drafting room were not allowed to look at it, except from a safe distance; all hands had to be washed, all cigarettes discarded.	Служащим позволялось взглянуть на рисунок только с безопасного расстояния, предварительно вымыв руки. Курить в одной комнате с рисунком строжайше запрещалось.
John Erik Snyte attached a great importance to the proper appearance of a drawing for submission to clients, and kept a young Chinese student of architecture employed solely upon the execution of these masterpieces.	Джон Эрик Снайт придавал огромное значение тому, чтобы рисунок, который следовало передать заказчику, имел безупречный вид. Он даже нанял молодого китайца, изучающего архитектуру, исключительно для создания этих шедевров.
Roark knew what to expect of his job.	Рорк понял, чего можно ожидать от работы здесь.
He would never see his work erected, only pieces of it, which he preferred not to see; but he would be free to design as he wished and he would have the experience of solving actual problems.	Он никогда не увидит своих произведений воплощёнными целиком, а только отдельные их части, чего он предпочёл бы не видеть вовсе. Но при этом он всегда будет волен проектировать так, как ему хочется, и приобретёт опыт решения конкретных задач.
It was less than he wanted and more than he could expect.	Это было меньше, чем ему хотелось, но больше, чем он был вправе ожидать.
He accepted it at that.	Он принял такое положение вещей.
He met his fellow designers, the four other contestants, and learned that they were unofficially nicknamed in the drafting room as	Познакомившись с коллегами, четырьмя вечными конкурсантами, он узнал, что у каждого из них своё прозвище.
"Classic," "Gothic," "Renaissance" and "Miscellaneous."	Одного звали Классиком, другого - Готиком, третьего - Возрожденцем, а четвёртого -Универсалом.
He winced a little when he was addressed as "Hey, Modernistic."	Когда Рорка окликали "Эй, Модернист!", он слегка морщился.
The strike of the building-trades unions infuriated Guy Francon.	Забастовка, объявленная профсоюзом строителей, приводила Франкона в ярость.
The strike had started against the contractors who were erecting the Noyes-Belmont Hotel, and had spread to all the new structures of the city.	Поначалу она была направлена против подрядчиков, строящих здание отеля "Нойес Белмонт", но вскоре распространилась на все стройки города.
It had been mentioned in the press that the architects of the Noyes-Belmont were the firm of Francon & Heyer.	В печати упоминалось, что архитектором "Нойес Белмонт" является фирма "Франкон и Хейер".
Most of the press helped the fight along, urging the contractors not to surrender.	Бо?льшая часть прессы лишь способствовала разрастанию конфликта, призывая подрядчиков не идти ни на какие уступки бастующим.
The loudest attacks against the strikers came from the powerful papers of the great Wynand chain.	Самые громкие нападки на забастовщиков раздавались со страниц крупных газет, принадлежащих мощной корпорации Винанда.

"We have always stood," said the Wynand editorials, "for the rights of the common man against the yellow sharks of privilege, but we cannot give our support to the destruction of law and order."	"Мы всегда выступали, - говорилось в винандовских передовицах, - за права простого человека и против жадных акул, погрязших в привилегиях. Но мы не можем оказывать поддержку нарушителям закона и порядка".
It had never been discovered whether the Wynand papers led the public or the public led the Wynand papers; it was known only that the two kept remarkably in step.	Так и осталось невыясненным, то ли газеты Винанда оказали решающее воздействие на общественное мнение, то ли наоборот. Не вызывало сомнения лишь то, что между газетами и мнением публики существует поразительное единодушие.
It was not known to anyone, however, save to Guy Francon and a very few others, that Gail Wynand owned the corporation which owned the corporation which owned the Noyes-Belmont Hotel.	Однако никто, за исключением очень немногих, к числу которых относился и Гай Франкон, не знал, что Винанд является владельцем корпорации, которая, в свою очередь, владеет корпорацией, которой принадлежит отель "Нойес Белмонт".
This added greatly to Francon's discomfort.	Это лишь добавляло неприятностей Франкону.
Gail Wynand's real-estate operations were rumored to be vaster than his journalistic empire.	По слухам, операции Гейла Винанда с недвижимостью были несравненно масштабнее всей его газетной империи.
It was the first chance Francon had ever had at a Wynand commission and he grasped it avidly, thinking of the possibilities which it could open.	И Франкон, впервые получивший заказ, исходивший, по сути дела, от Винанда, с жадностью ухватился за него, приняв во внимание те возможности, которые этот заказ может перед ним открыть.
He and Keating had put their best efforts into designing the most ornate of all Rococo palaces for future patrons who could pay twenty-five dollars per day per room and who were fond of plaster flowers, marble cupids and open elevator cages of bronze lace.	Он и Китинг вложили все силы и способности в проект роскошнейшего дворца в стиле рококо для будущих постояльцев, которые могут выложить за номер двадцать пять долларов в день и которым безумно нравятся гипсовые цветы, мраморные купидоны и открытые лифты, украшенные ажурным бронзовым литьём.
The strike had shattered the future possibilities; Francon could not be blamed for it, but one could never tell whom Gail Wynand would blame and for what reason.	Забастовка могла перечеркнуть все блистательные перспективы. Франкон был никоим образом не причастен к возникновению забастовки, но никто не взялся бы предугадать, кого Гейл Винанд сочтёт главным виновником и на каком основании.
The unpredictable, unaccountable shifts of Wynand's favor were famous, and it was well known that few architects he employed once were ever employed by him again.	Винанд славился непредсказуемыми и необъяснимыми зигзагами в своих симпатиях и антипатиях, и было хорошо известно, что очень немногие архитекторы, получившие первый заказ от Винанда, получали от него и второй.
Francon's sullen mood led him to the unprecedented breach of snapping over nothing in particular at the one person who had always been immune from it -Peter Keating.	Мрачное настроение Франкона довело его до того, что он начал срывать злость на единственном человеке, который прежде был полностью от этого избавлен, - на Питере Китинге.
Keating shrugged, and turned his back to him in silent insolence.	Тот лишь пожимал плечами и молча, но вызывающе поворачивался к Франкону спиной.

Then Keating wandered aimlessly through the halls, snarling at young draftsmen without provocation.	Затем Китинг бесцельно слонялся по комнатам, рыча на молодых чертёжников без малейшего повода с их стороны.
He bumped into Lucius N.	В дверях он столкнулся с Лусиусом Н.
Heyer in a doorway and snapped:	Хейером и рявкнул:
"Look where you're going!"	"Смотри, куда прёшь!"
Heyer stared after him, bewildered, blinking.	Хейер лишь посмотрел вслед Китингу, моргая от изумления.
There was little to do in the office, nothing to say and everyone to avoid.	На работе делать было нечего, говорить - тем более. Общение с кем-либо не обещало ничего хорошего.
Keating left early and walked home through a cold December twilight.	Китинг рано ушёл с работы и в холодных декабрьских сумерках направился домой.
At home, he cursed aloud the thick smell of paint from the overheated radiators. He cursed the chill, when his mother opened a window.	Дома он вслух обругал густой запах краски, исходивший от перегретых батарей; обругал холод, когда мать открыла окно.
He could find no reason for his restlessness, unless it was the sudden inactivity that left him alone.	Он не мог найти причины своего взвинченного состояния. Возможно, дело в том, что из-за неожиданного простоя в работе он оказался предоставлен самому себе.
He could not bear to be left alone.	Он терпеть не мог оставаться наедине с собой.
He snatched up the telephone receiver and called Catherine Halsey.	Он сорвал телефонную трубку и позвонил Кэтрин Хейлси.
The sound of her clear voice was like a hand pressed soothingly against his hot forehead.	Её чистый голосок словно прохладной ласковой рукой провёл по его разгорячённому лбу.
He said:	Он сказал:
"Oh, nothing important, dear, I just wondered if you'd be home tonight.	- Ничего серьёзного, милая. Просто захотел узнать, будешь ли ты дома.
I thought I'd drop in after dinner."	Я хотел бы заскочить после ужина.
"Of course, Peter. I'll be home."	- Конечно, Питер, я буду дома.
"Swell. About eight-thirty?"	- В половине девятого подходит?
"Yes ... Oh, Peter, have you heard about Uncle Ellsworth?"	- Да... Питер, ты слышал про дядю Эллсворта?
"Yes, God damn it, I've heard about your Uncle Ellsworth! ...	- Да, чёрт возьми, слышал я про твоего дядю Эллсворта!..
I'm sorry, Katie ...	Прости меня, Кэти, прости, дорогая.
Forgive me, darling, I didn't mean to be rude, but I've been hearing about your uncle all day long.	Я не хотел грубить тебе, но я весь день только и слышу, что про твоего дядю Эллсворта.
I know, it's wonderful and all that, only look, we're not going to talk about him again tonight!"	Понимаю, что всё это замечательно и так далее, только давай сегодня вечером не будем больше говорить про дядю Эллсворта!
"No, of course not.	- Конечно, не будем.

I'm sorry.	Извини.
I understand.	Я понимаю.
I'll be waiting for you."	Так я жду тебя.
"So long, Katie."	- До скорой встречи, Кэти.
He had heard the latest story about Ellsworth Toohey, but he did not want to think of it because it brought him back to the annoying subject of the strike.	Он слышал последние сведения об Эллсворте Тухи, но ему очень не хотелось думать о них, потому что это возвращало его к неприятной теме забастовки.
Six months ago, on the wave of his success with Sermons in Stone, Ellsworth Toohey had been signed to write "One Small Voice," a daily syndicated column for the Wynand papers.	Полгода назад, на волне успеха "Проповеди в камне", Эллсворт Тухи подписал контракт на ведение ежедневной колонки "Вполголоса", одновременно публиковавшейся сразу в нескольких газетах Винанда.
It appeared in the Banner and had started as a department of art criticism, but grown into an informal tribune from which Ellsworth M. Toohey pronounced verdicts on art, literature, New York restaurants, international crises and sociology -mainly sociology.	Поначалу колонка появилась в "Знамени" как искусствоведческая, но затем переросла в некое подобие трибуны, с которой Эллсворт М. Тухи выносил свои вердикты по вопросам искусства, литературы, нью-йоркских ресторанов, международных кризисов и социологии -преимущественно социологии.
It had been a great success.	Колонка пользовалась огромным успехом.
But the building strike had placed Ellsworth M. Toohey in a difficult position.	Но забастовка строителей поставила Эллсворта М. Тухи в неловкое положение.
He made no secret of his sympathy with the strikers, but he had said nothing in his column, for no one could say what he pleased on the papers owned by Gail Wynand save Gail Wynand.	Он не скрывал своих симпатий к забастовщикам, но ничего не говорил о забастовке в своей колонке, поскольку в газетах, принадлежащих Гейлу Винанду, лишь один человек обладал правом говорить, что ему вздумается, - сам Гейл Винанд.
However, a mass meeting of strike sympathizers had been called for this evening.	Тем не менее на этот вечер был назначен массовый митинг в защиту забастовщиков.
Many famous men were to speak, Ellsworth Toohey among them.	На нём должны были выступить многие знаменитости, включая и Эллсворта Тухи.
At least, Toohey's name had been announced.	Во всяком случае, его имя было объявлено.
The event caused a great deal of curious speculation and bets were made on whether Toohey would dare to appear.	Это событие породило множество самых разных предположений. Даже заключались пари - хватит ли у Тухи смелости показаться на митинге?
"He will," Keating had heard a draftsman insist vehemently, "he'll sacrifice himself.	Китинг слышал, как один чертёжник с пеной у рта настаивал: - Он придёт и выступит. Пожертвует собой.
He's that kind.	Он такой.
He's the only honest man in print."	Это единственный честный человек из всех, кто пишет в газетах.
"He won't," another had said.	- Не выступит, - говорил другой чертёжник.

"Do you realize what it means to pull a stunt like that on Wynand?	- Представляешь, что значит пойти против самого Винанда?
Once Wynand gets it in for a man, he'll break the guy for sure as hell's fire.	Да если Винанд на кого зуб заимеет, он того в порошок сотрёт, будь уверен.
Nobody knows when he'll do it or how he'll do it, but he'll do it, and nobody'll prove a thing on him, and you're done for once you get Wynand after you."	Никто не знает, когда и как он это сделает, но уж точно сделает, и никто под него не подкопается. Если кто настроил против себя Винанда, может считать себя конченым человеком.
Keating did not care about the issue one way or another, and the whole matter annoyed him.	Китингу всё это было глубоко безразлично и вызывало только раздражение.
He ate his dinner, that evening, in grim silence and when Mrs. Keating began, with an	В тот вечер он поужинал в мрачном молчании, а когда миссис Китинг начала со своего обычного:
"Oh, by the way ... " to lead the conversation in a direction he recognized, he snapped:	"Да, кстати...", намереваясь повести разговор в знакомом ему до боли русле, он огрызнулся:
"You're not going to talk about Catherine.	-Ты ни слова не скажешь о Кэтрин.
Keep still."	Ни слова.
Mrs. Keating said nothing further and concentrated on forcing more food on his plate.	Миссис Китинг не произнесла больше ни слова и сосредоточила все усилия на том, чтобы втиснуть в сына как можно больше пищи.
He took a taxi to Greenwich Village. He hurried up the stairs. He jerked at the bell. He waited.	Он домчался на такси до Гринвич-Виллидж, взлетел по лестнице, дёрнул за колокольчик и принялся нетерпеливо ждать.
There was no answer.	Никто не отвечал.
He stood, leaning against the wall, ringing, for a long time.	Он долго звонил, прислонившись к стене.
Catherine wouldn't be out when she knew he was coming; she couldn't be.	Кэтрин не могла уйти, зная, что он придёт. Это просто невозможно.
He walked incredulously down the stairs, out to the street, and looked up at the windows of her apartment.	В полном недоумении он спустился по лестнице, вышел на улицу и посмотрел на окна её квартиры.
The windows were dark.	Окна были темны.
He stood, looking up at the windows as at a tremendous betrayal.	Он стоял, глядя на окна, и чувствовал, как чудовищно его предали.
Then came a sick feeling of loneliness, as if he were homeless in a great city; for the moment, he forgot his own address or its existence.	Затем возникло тошнотворное чувство одиночества, словно он оказался бездомным в огромном городе. На мгновение он забыл собственный адрес, будто того места не существовало вовсе.
Then he thought of the meeting, the great mass meeting where her uncle was publicly to make a martyr of himself tonight.	Потом он вспомнил о митинге - колоссальном массовом митинге, где её дядя будет сегодня вечером публично приносить себя в жертву.
That's where she went, he thought, the damn little fool!	"Вот куда она пошла, - понял он. - Идиотка чёртова!"

He said aloud: "To hell with her!" ... And he was walking rapidly in the direction of the meeting hall.	- Да пропади она пропадом! - сказал он вслух и быстро зашагал по направлению к залу, где должен был проводиться митинг.
There was one naked bulb of light over the square frame of the hall's entrance, a small, blue-white lump glowing ominously, too cold and too bright.	Над квадратным проёмом входа в зал горела одинокая лампочка, испуская зловещий голубовато-белый свет, слишком яркий и холодный.
It leaped out of the dark street, lighting one thin trickle of rain from some ledge above, a glistening needle of glass, so thin and smooth that Keating thought crazily of stories where men had been killed by being pierced with an icicle.	Его лучики прыгали в уличной темноте по тонким, словно хрустальные шпаги, струйкам дождя, сбегающим с карниза крыши. Китингу ни с того ни с сего вспомнились рассказы о людях, которые погибли, пронзённые упавшими сосульками.
A few curious loafers stood indifferently in the rain around the entrance, and a few policemen.	Вокруг входа прямо под дождём теснились несколько безразлично-любопытствующих зевак и группка полицейских.
The door was open.	Дверь была открыта.
The dim lobby was crowded with people who could not get into the packed hall, they were listening to a loud-speaker installed there for the occasion.	Утопающий во мраке вестибюль был забит теми, кому не удалось пробраться в зал. Люди внимательно слушали репродуктор, установленный здесь по такому случаю.
At the door three vague shadows were handing out pamphlets to passers-by.	У входа три смутные тени раздавали прохожим листовки.
One of the shadows was a consumptive, unshaved young man with a long, bare neck; the other was a trim youth with a fur collar on an expensive coat; the third was Catherine Halsey.	Одна из этих теней оказалась небритым молодым человеком чахоточного вида, с длинной и тонкой шеей. Вторым был аккуратный юнец в дорогом пальто с меховым воротником. Третьей оказалась Кэтрин Хейлси.
She stood in the rain, slumped, her stomach jutting forward in weariness, her nose shiny, her eyes bright with excitement. Keating stopped, staring at her. Her hand shot toward him mechanically with a pamphlet, then she raised her eyes and saw him.	Она стояла под дождём, сгорбившись, расслабив от усталости мышцы живота. Нос её лоснился, в глазах горел радостный огонь.
She smiled without astonishment and said happily:	Она улыбнулась без всякого смущения и весело сказала:
"Why, Peter!	- Питер!
How sweet of you to come here!"	Как мило, что ты пришёл!
"Katie ... " He choked a little.	- Кэти... - Он слегка поперхнулся.
"Katie, what the hell ... "	- Кэти, какого чёрта...
"But I had to, Peter."	- Но я должна, Питер.
Her voice had no trace of apology.	- В голосе её не было ни тени вины.
"You don't understand, but I ... "	- Ты этого не поймёшь, но я...
"Get out of the rain.	- Не стой под дождём.
Get inside."	Зайди внутрь.
"But I can't!	- Но я не могу.

I have to ... "	Я должна...
"Get out of the rain at least, you fool!"	- Хотя бы уйди с дождя, глупышка!
He pushed her roughly through the door, into a corner of the lobby.	- Он решительно втолкнул её через дверь в уголок вестибюля.
"Peter darling, you're not angry, are you?	- Питер, милый, ты ведь не сердишься, правда?
You see, it was like this: I didn't think Uncle would let me come here tonight, but at the last minute he said I could if I wanted to, and that I could help with the pamphlets.	Понимаешь, как всё получилось... Я думала, что дядя не разрешит мне сегодня сюда приходить, но в последний момент он сказал, что я могу прийти, если хочу, и могу помочь раздавать листовки.
I knew you'd understand, and I left you a note on the living room table, explaining, and ... "	Я знала, что ты всё поймёшь, и оставила тебе записку на столике в гостиной. Я там написала, что...
"You left me a note?	-Ты оставила мне записку?
Inside?"	Дома?!
"Yes ... Oh ... Oh, dear me, I never thought of that, you couldn't get in of course, how silly of me, but I was in such a rush!	-Да... Ой... Ой, мамочки, мне и в голову не пришло. Ты же не мог зайти в квартиру. Конечно же. Какая я дура! Но я так торопилась!
No, you're not going to be angry, you can't!	Нет, ты только не сердись, ладно? Нельзя сердиться!
Don't you see what this means to him?	Разве ты не понимаешь, как это важно для дяди?
Don't you know what he's sacrificing by coming here?	Разве ты не понимаешь, чем он жертвует, придя сюда?
And I knew he would.	Но я не сомневалась, что он поступит именно так.
I told them so, those people who said not a chance, it'll be the end of him - and it might be, but he doesn't care.	Я так и сказала тем людям, которые говорили, что он не придёт, что это означало бы его конец. Но даже если и так, его это не остановит.
That's what he's like.	Он такой!
I'm frightened and I'm terribly happy, because what he's done - it makes me believe in all human beings.	Я и боюсь за него, и очень горжусь его смелым поступком. Он возродил во мне веру в человечество.
But I'm frightened, because you see, Wynand will ... "	Но я боюсь, потому что, понимаешь, Винанд обязательно...
"Keep still!	- Молчи!
I know it all.	Я всё это знаю.
I'm sick of it.	Осточертело!
I don't want to hear about your uncle or Wynand or the damn strike.	Слышать больше не желаю про твоего дядю, про Винанда, про забастовку эту чёртову.
Let's get out of here."	Пошли отсюда.
"Oh, no, Peter!	- Нет, Питер!
We can't!	Нельзя!
I want to hear him and ... "	Я хочу услышать его речь и...

"Shut up over there!" someone hissed at them from the crowd.	- Эй вы там, заткнитесь! - прошипел кто-то из толпы.
"We're missing it all," she whispered.	- Мы так всё пропустим, - прошептала она.
"That's Austen Heller speaking.	- Сейчас выступает Остин Хэллер.
Don't you want to hear Austen Heller?"	Разве тебе не хочется послушать Остина Хэллера?
Keating looked up at the loud-speaker with a certain respect, which he felt for all famous names.	Китинг посмотрел на громкоговоритель с некоторым уважением, которое вызывали в нём известные всем имена.
He had not read much of Austen Heller, but he knew that Heller was the star columnist of the Chronicle, a brilliant, independent newspaper, arch-enemy of the Wynand publications; that Heller came from an old, distinguished family and had graduated from Oxford; that he had started as a literary critic and ended by becoming a quiet fiend devoted to the destruction of all forms of compulsion, private or public, in heaven or on earth; that he had been cursed by preachers, bankers, club-women and labor organizers; that he had better manners than the social elite whom he usually mocked, and a tougher constitution than the laborers whom he usually defended; that he could discuss the latest play on Broadway, medieval poetry or international finance; that he never donated to charity, but spent more of his own money than he could afford, on defending political prisoners anywhere.	С публикациями Остина Хэллера он был знаком не очень хорошо, но знал, что Остин Хэллер является ведущим обозревателем "Кроникл", блистательной независимой газеты, непримиримого противника изданий Винанда. Он знал, что Хэллер - выходец из старинной, очень известной семьи, выпускник Оксфорда. Начав как литературный критик, Хэллер стал тихим маньяком, одержимым идеей разрушения любых форм принуждения, частных или государственных, на небе и на земле. Его проклинали проповедники, банкиры, активистки женских клубов и профсоюзные лидеры. Его манеры были много изысканнее манер светской элиты, которую он высмеивал, а телосложение намного крепче, чем у рабочих, которых он обычно защищал. Он с полным пониманием дела рассуждал и о последней бродвейской премьере, и о средневековой поэзии, и о международной финансовой системе. Он ни гроша не давал на благотворительность, но почти все свои средства тратил на защиту политических заключённых во всём мире. Всё это было хорошо известно Китингу.
The voice coming from the loud-speaker was dry, precise, with the faint trace of a British accent.	Из громкоговорителя раздавался сухой, размеренный голос с едва уловимым британским акцентом.
" ... and we must consider," Austen Heller was saying unemotionally, "that since - unfortunately - we are forced to live together, the most important thing for us to remember is that the only way in which we can have any law at all is to have as little of it as possible.	- ...мы также должны принять во внимание, -бесстрастно говорил Остин Хэллер, - что поскольку, увы, мы вынуждены жить в обществе, то для нас необычайно важно не забывать, что чем меньше будет каких бы то ни было законов, тем больше будет порядка.
I see no ethical standard to which to measure the whole unethical conception of a State, except in the amount of time, of thought, of money, of effort and of obedience, which a society extorts from its every member.	Я не вижу никакой этической мерки, которой можно было бы измерить бесконечную аморальность самой концепции государства. Её можно лишь приблизительно оценить тем временем, физическим и интеллектуальным напряжением, повиновением, наконец, деньгами, которые государство силой выжимает из каждого из своих подданных.

Its value and its civilization are in inverse ratio to that extortion.	Ценность общества и степень его цивилизованности находятся в обратной пропорции к его уверенности в необходимости такой силы.
There is no conceivable law by which a man can be forced to work on any terms except those he chooses to set.	Ничем нельзя оправдать закон, по которому свободного человека можно заставить работать вообще или не на тех условиях, которые он сам выбрал.
There is no conceivable law to prevent him from setting them - just as there is none to force his employer to accept them.	Ничем нельзя оправдать закон, по которому свободный человек лишается права выбирать. С другой стороны, недопустимо навязывать условия работника работодателю - тот сам волен соглашаться или не соглашаться.
The freedom to agree or disagree is the foundation of our kind of society - and the freedom to strike is a part of it.	Свобода соглашаться или не соглашаться - основа истинно свободного общества. И частью этой свободы является свобода бастовать.
I am mentioning this as a reminder to a certain Petronius from Hell's Kitchen, an exquisite bastard who has been rather noisy lately about telling us that this strike represents a destruction of law and order."	Я говорю об этом лишь в порядке возражения некоему патрицию из трущоб Адской Кухни, лощёному выродку, который в последнее время весьма шумно вещает всем нам, что эта забастовка является нарушением и дискредитацией закона и порядка.
The loud-speaker coughed out a high, shrill sound of approval and a clatter of applause. There were gasps among the people in the lobby.	Из громкоговорителя донёсся высокий, пронзительный гул одобрения и шквал аплодисментов.
Catherine grasped Keating's arm.	Кэтрин ухватила Китинга за руку.
"Oh, Peter!" she whispered.	- Ой, Питер! - прошептала она.
"He means Wynand!	- Он же говорит о Винанде!
Wynand was born in Hell's Kitchen.	Винанд родился в Адской Кухне.
He can afford to say that, but Wynand will take it out on Uncle Ellsworth!"	Он-то может себе позволить говорить такое, но Винанд отыграется на дяде Эллсворте!
Keating could not listen to the rest of Heller's speech, because his head was swimming in so violent an ache that the sounds hurt his eyes and he had to keep his eyelids shut tightly.	Китинг не мог толком послушать окончание речи Хэллера - у него дико разболелась голова и любые звуки вызывали такую боль в глазах, что ему пришлось плотно закрыть их.
He leaned against the wall.	Он привалился к стене.
He opened his eyes with a jerk, when he became aware of the peculiar silence around him.	Китинг резко открыл глаза, скорее почувствовав, чем услышав вокруг какую-то странную тишину.
He had not noticed the end of Heller's speech.	Он не заметил, когда Хэллер закончил выступление.
He saw the people in the lobby standing in tense, solemn expectation, and the blank rasping of the loud-speaker pulled every glance into its dark funnel.	Он увидел, что люди в вестибюле замерли в напряжённом и отчасти торжественном ожидании, а сухое потрескивание громкоговорителя приковывает все взгляды к его тёмной горловине.
Then a voice came through the silence, loudly and slowly:	Потом тишину разорвал отчётливый неторопливый голос:

"Ladies and gentlemen, I have the great honor of presenting to you now Mr. Ellsworth Monkton Toohey!"	- Дамы и господа! Мне выпала величайшая честь представить вам мистера Эллсворта Монктона Тухи!
Well, thought Keating, Bennett's won his six bits down at the office.	"Что ж, - подумал Китинг. - Свои полторы монеты Беннет выиграл".
There were a few seconds of silence.	Последовало несколько секунд молчания.
Then the thing which happened hit Keating on the back of the head; it was not a sound nor a blow, it was something that ripped time apart, that cut the moment from the normal one preceding it.	То, что началось затем, дикой болью ударило Китинга по затылку. Это был не гром, не толчок, не взрыв - это было нечто разорвавшее саму ткань времени, нечто отрезавшее это мгновение от предшествовавшего ему совершенно обычного.
He knew only the shock, at first; a distinct, conscious second was gone before he realized what it was and that it was applause.	Вначале Китинг почувствовал только удар и лишь потом, по прошествии целой отчётливо осознаваемой секунды, понял, что это, собственно, такое. Аплодисменты.
It was such a crash of applause that he waited for the loud-speaker to explode; it went on and on and on, pressing against the walls of the lobby, and he thought he could feel the walls buckling out to the street.	Овация столь бурная, что Китингу показалось, будто громкоговоритель сейчас взорвётся. Овация не стихала, она распирала стены вестибюля, - Китингу показалось, что они начинают опасно выгибаться наружу.
The people around him were cheering.	Окружающие его люди орали: "Ура!"
Catherine stood, her lips parted, and he felt certain that she was not breathing at all.	Кэтрин стояла, приоткрыв рот, и Китинг не сомневался, что она в этот момент даже не дышала.
It was a long time before silence came suddenly, as abrupt and shocking as the roar; the loud-speaker died, choking on a high note.	Прошло очень много времени, и внезапно стало тихо. Тишина наступила столь же резко, как и предшествующие ей рёв и шум, и произвела столь же ошеломляющее действие. Громкоговоритель стих, подавившись на высокой ноте.
Those in the lobby stood still.	Стоящие в вестибюле замерли.
Then came the voice.	Потом послышался голос.
"My friends," it said, simply and solemnly.	- Друзья мои! - произнёс он просто и серьёзно.
"My brothers," it added softly, involuntarily, both full of emotion and smiling apologetically at the emotion.	- Братья мои! - добавил он тихо и как бы невольно, одновременно и исполненный чувств, и словно со смиренной улыбкой просящий извинения за проявление этих чувств.
"I am more touched by this reception than I should allow myself to be.	- Я более чем тронут вашим приёмом.
I hope I shall be forgiven for a trace of the vain child which is in all of us.	Я надеюсь, что вы извините меня за эту малую толику ребяческого тщеславия, которое живёт в каждом из нас.
But I realize - and in that spirit I accept it - that this tribute was paid not to my person, but to a principle which chance has granted me to represent in all humility tonight."	Но я понимаю - и в этом смысле принимаю - ваши аплодисменты как дань не моей персоне, а тому принципу, счастье представлять который сегодня выпало мне, и я покорно принимаю это счастье.
It was not a voice, it was a miracle.	Это был не голос. Это было истинное чудо.

It unrolled as a velvet banner. It spoke English words, but the resonant clarity of each syllable made it sound like a new language spoken for the first time.	Разворачиваясь подобно бархатному знамени, волшебные звуки складывались в английские слова, но звучность и чистота каждого слога создавали впечатление, будто слова эти произносятся на некоем новом языке и звучат впервые.
It was the voice of a giant.	То был голос титана.
Keating stood, his mouth open. He did not hear what the voice was saying.	Китинг застыл с раскрытым ртом, не слыша, о чём говорит этот голос.
He heard the beauty of the sounds without meaning.	Он с головой провалился в мелодию и ритм речи, не вдаваясь в её содержание, не чувствуя ни малейшей необходимости вникать в её смысл.
He felt no need to know the meaning; he could accept anything, he would be led blindly anywhere.	Он готов был принять всё, слепо пойти за этим голосом куда угодно.
" ... and so, my friends," the voice was saying, "the lesson to be learned from our tragic struggle is the lesson of unity.	- ...итак, друзья мои, - говорил волшебный голос, -урок, который нам следует извлечь из нашей трагической борьбы, - это урок единения.
We shall unite or we shall be defeated.	Мы объединимся или будем побеждены.
Our will - the will of the disinherited, the forgotten, the oppressed - shall weld us into a solid bulwark, with a common faith and a common goal.	Наша воля, воля обездоленных, забытых, угнетённых, сольёт нас в мощный поток, с единой верой и единой целью.
This is the time for every man to renounce the thoughts of his petty little problems, of gain, of comfort, of self-gratification.	Настало время каждому из нас отвергнуть мысли о своих мелких личных проблемах, мысли о богатстве, комфорте, самоудовлетворении.
This is the time to merge his self in a great current, in the rising tide which is approaching to sweep us all, willing or unwilling, into the future.	Настало время влить своё Я в единый всемогущий поток, в непобедимую приливную волну, которая всех нас, желающих и нежелающих, унесёт в великое будущее.
History, my friends, does not ask questions or acquiescence.	История, друзья мои, не задаёт нам вопросов, не испрашивает нашего согласия.
It is irrevocable, as the voice of the masses that determine it.	Она неотвратима, как и голос народных масс, определяющий её ход.
Let us listen to the call.	Прислушаемся же к призыву истории.
Let us organize, my brothers.	Сплотимся, братья.
Let us organize.	Сплотимся.
Let us organize. Let us organize."	Сплотимся.
Keating looked at Catherine.	Китинг посмотрел на Кэтрин.
There was no Catherine; there was only a white face dissolving in the sounds of the loudspeaker.	Кэтрин не было. Осталось только белое лицо, тающее в звуках громкоговорителя.
It was not that she heard her uncle; Keating could feel no jealousy of him; he wished he could.	И дело было не в том, что она слушала своего дядю. Китинг не мог заставить себя почувствовать к нему ревность, хотя ему этого очень хотелось.
It was not affection.	Дело было не в том, что её переполняли чувства.

It was something cold and impersonal that left her empty, her will surrendered and no human will holding hers, but a nameless thing in which she was being swallowed.	Нет, её опустошало что-то холодное и безликое, волю её сковала не воля другого человека, а безымянное Нечто, которое поглощало её.
"Let's get out of here," he whispered.	- Пойдём отсюда, - прошептал он.
His voice was savage. He was afraid.	От непреодолимого чувства страха голос ему не подчинялся.
She turned to him, as if she were emerging from unconsciousness.	Она повернулась к нему, словно приходя в себя после глубокого обморока.
He knew that she was trying to recognize him and everything he implied.	Он понял, что она напрягает все силы, стараясь узнать того, кто стоит с ней рядом, и понять, что он говорит.
She whispered:	Она прошептала:
"Yes.	-Да.
Let's get out."	Пойдём отсюда.
They walked through the streets, through the rain, without direction.	Они пошли пешком, под дождём, без определённого направления.
It was cold, but they went on, to move, to feel the movement, to know the sensation of their own muscles moving.	Было холодно, но они все шли - лишь бы двигаться, лишь бы ощущать движение собственных мышц.
"We're getting drenched," Keating said at last, as bluntly and naturally as he could; their silence frightened him; it proved that they both knew the same thing and that the thing had been real.	- Мы промокли до нитки, - сказал Китинг, придавая голосу всю простоту и естественность, на которые был в тот момент способен. Молчание пугало его. Оно показывало, что они оба чувствуют одно и то же и что чувство это отнюдь не иллюзорно.
"Let's find some place where we can have a drink."	- Пойдём куда-нибудь, где можно выпить.
"Yes," said Catherine, "let's.	- Да, - сказала Кэтрин. - Пойдём.
It's so cold ... Isn't it stupid of me?	Очень холодно... Какая же я дура!
Now I've missed Uncle's speech and I wanted so much to hear it."	Вот, пропустила речь дяди, а ведь так хотела послушать.
It was all right.	Теперь всё нормально.
She had mentioned it. She had mentioned it quite naturally, with a healthy amount of proper regret.	Она первая заговорила об этом, заговорила так естественно, с совершенно нормальной примесью сожаления.
The thing was gone.	Холодный, безликий призрак исчез.
"But I wanted to be with you, Peter ... I want to be with you always."	- Но я хотела быть с тобой, Питер... Я хочу быть с тобой всегда.
The thing gave a last jerk, not in the meaning of what she said, but in the reason that had prompted her to say it. Then it was gone, and Keating smiled; his fingers sought her bare wrist between her sleeve and glove, and her skin was warm against his ...	Призрак дёрнулся в последний раз - не в самих её словах, а в том, что вызвало эти слова, - и растаял окончательно. Китинг улыбнулся. Его пальцы нащупали запястье Кэтрин между краешком рукава и перчаткой. Её кожа согрела его озябшие пальцы...

Many days later Keating heard the story that was being told all over town.	Много дней спустя Китинг услышал историю, которую рассказывали по всему городу.
It was said that on the day after the mass meeting Gail Wynand had given Ellsworth Toohey a raise in salary.	Рассказывали, что на следующий день после митинга Гейл Винанд увеличил жалованье Эллсворту Тухи.
Toohey had been furious and had tried to refuse it.	Тухи пришёл в ярость и попытался отказаться.
"You cannot bribe me, Mr. Wynand," he said.	"Подкупить меня вам не удастся, мистер Винанд!" - заявил он.
"I'm not bribing you," Wynand had answered; "don't flatter yourself."	"Я вас не подкупаю, - ответил Винанд. - Не льстите себе этой мыслью".
When the strike was settled, interrupted construction went forward with a spurt throughout the city, and Keating found himself spending days and nights at work, with new commissions pouring into the office.	Когда забастовка закончилась соглашением, прерванное строительство возобновилось по всему городу с удвоенной энергией. Китинг снова проводил дни и ночи на работе. Заказы текли рекой.
Francon smiled happily at everybody and gave a small party for his staff, to erase the memory of anything he might have said.	Франкон радостно улыбался всем и каждому и устроил небольшую пирушку для своих служащих, чтобы в их памяти стёрлись все гадости, которые он успел им наговорить.
The palatial residence of Mr. and Mrs. Dale Ainsworth on Riverside Drive, a pet project of Keating's, done in Late Renaissance and gray granite, was complete at last.	Наконец завершилось строительство особняка-дворца для мистера и миссис Дейл Айнсворт, в проект которого (позднее Возрождение и серый гранит) Китинг вложил всю душу.
Mr. and Mrs. Dale Ainsworth gave a formal reception as a housewarming, to which Guy Francon and Peter Keating were invited, but Lucius N.	Мистер и миссис Дейл Айнсворт устроили в своей новой резиденции официальный приём, на который пригласили Гая Франкона и Питера Китинга, совершенно забыв про Лусиуса Н.
Heyer was ignored, quite accidentally, as always happened to him of late.	Хейера, что в последнее время случалось довольно часто.
Francon enjoyed the reception, because every square foot of granite in the house reminded him of the stupendous payment received by a certain granite quarry in Connecticut.	Франкону приём понравился чрезвычайно - ведь в этом доме каждый квадратный фут гранита напоминал ему о кругленькой сумме, полученной некоей каменоломней в Коннектикуте.
Keating enjoyed the reception, because the stately Mrs. Ainsworth said to him with a disarming smile:	Китингу приём тоже понравился - ведь величественная миссис Айнсворт заявила ему с неотразимой улыбкой:
"But I was certain that you were Mr. Francon's partner!	"Но у меня не было и тени сомнения, что партнёр мистера Франкона именно вы!
It's Francon and Heyer, of course!	Ну конечно же, "Франкон и Хейер"!
How perfectly careless of me!	Непростительная оплошность с моей стороны.
All I can offer by way of excuse is that if you aren't his partner, one would certainly say you were entitled to be!"	В качестве оправдания могу лишь сказать, что если вы и не партнёр мистера Франкона, то, несомненно, имеете на это все права!"
Life in the office rolled on smoothly, in one of those periods when everything seemed to go well.	Жизнь в бюро текла гладко; настал один из тех периодов, когда спорится всё.

Keating was astonished, therefore, one morning shortly after the Ainsworth reception, to see Francon arrive at the office with a countenance of nervous irritation.	Поэтому Китинг был неприятно поражён, когда однажды утром, вскоре после приёма у Айнсвортов, Франкон приехал в бюро в состоянии нервном и раздражённом.
"Oh, nothing," he waved his hand at Keating impatiently, "nothing at all."	"Ничего не случилось, - отмахнулся он от Китинга. - Сущие пустяки!"
In the drafting room Keating noticed three draftsmen, their heads close together, bent over a section of the New York Banner, reading with a guilty kind of avid interest; he heard an unpleasant chuckle from one of them.	В чертёжной Китинг заметил трёх чертёжников, которые, сдвинув головы, склонились над страничкой нью-йоркского "Знамени" и с жадным, несколько виноватым интересом вчитывались в неё. Один из них усмехнулся самым неприятным образом.
When they saw him the paper disappeared, too quickly.	Когда они увидели Китинга, газета стремительно исчезла - слишком стремительно.
He had no time to inquire into this; a contractor's job runner was waiting for him in his office, also a stack of mail and drawings to be approved.	У него не было времени разбираться: в кабинете его ждал курьер от подрядчика, не говоря о почте и кипе чертежей, которые надо было одобрить.
He had forgotten the incident three hours later in a rush of appointments.	Погрузившись в дела, он через три часа начисто забыл о происшествии.
He felt light, clear-headed, exhilarated by his own energy.	Он чувствовал себя легко, голова была ясной, он упивался собственной энергичностью.
When he had to consult his library on a new drawing which he wished to compare with its best prototypes, he walked out of his office, whistling, swinging the drawing gaily.	Когда ему понадобилось сходить в библиотеку, чтобы сравнить новый проект с его предшественниками, он вышел из своего кабинета, насвистывая и весело помахивая эскизом.
His motion had propelled him halfway across the reception room, when he stopped short; the drawing swung forward and flapped back against his knees.	Он по инерции прошагал половину приёмной и... замер на месте. Эскиз качнулся вперёд и опустился, хлопнув его по коленям.
He forgot that it was quite improper for him to pause there like that in the circumstances.	Он совершенно забыл, что при его положении ему не пристало задерживаться здесь.
A young woman stood before the railing, speaking to the reception clerk.	Перед барьерчиком, разговаривая с секретаршей, стояла молодая женщина.
Her slender body seemed out of all scale in relation to a normal human body; its lines were so long, so fragile, so exaggerated that she looked like a stylized drawing of a woman and made the correct proportions of a normal being appear heavy and awkward beside her.	Её стройное тело казалось совершенно непропорциональным по сравнению с обычным человеческим телом. Все его линии были слишком длинными, слишком хрупкими и настолько откровенными, что она казалась стилизованным изображением женщины, рядом с которым обычные человеческие пропорции представляются неуклюжими и тяжеловесными.
She wore a plain gray suit; the contrast between its tailored severity and her appearance was deliberately exorbitant - and strangely elegant.	На ней был строгий серый костюм. Контраст между суровой простотой костюма и поразительной внешностью женщины был продуманно бросающимся в глаза - но при всей необычности лишь подчёркивал её элегантность.

She let the fingertips of one hand rest on the railing, a narrow hand ending the straight imperious line of her arm.	Её узкая ладонь лежала на барьерчике, соприкасаясь с ним лишь кончиками пальцев.
She had gray eyes that were not ovals, but two long, rectangular cuts edged by parallel lines of lashes; she had an air of cold serenity and an exquisitely vicious mouth.	Её серые глаза были не овалами, а узкими прямоугольниками, окаймлёнными параллельными прямыми ресниц. Она держалась спокойно и уверенно, у неё был поразительно красивый, несколько порочный рот.
Her face, her pale gold hair, her suit seemed to have no color, but only a hint, just on the verge of the reality of color, making the full reality seem vulgar.	Возникало впечатление, что и лицо её, и светло-золотистые волосы, и костюм не имеют цвета, а лишь лёгкие, воздушные, призрачные оттенки, на фоне которых реальные цвета и предметы казались вульгарными.
Keating stood still, because he understood for the first time what it was that artists spoke about when they spoke of beauty.	Китинг не мог пошевельнуться: он впервые понял, что имеют в виду художники, когда говорят о красоте.
"I'll see him now, if I see him at all," she was saying to the reception clerk.	- Он примет меня или сейчас, или никогда, -говорила она секретарше.
"He asked me to come and this is the only time I have."	- Он сам попросил меня прийти, а другой свободной минуты у меня не будет.
It was not a command; she spoke as if it were not necessary for her voice to assume the tones of commanding.	- Это даже не было приказанием. Женщина говорила так, словно никогда не испытывала надобности придавать своему голосу повелительные интонации.
"Yes, but ... " A light buzzed on the clerk's switchboard; she plugged the connection through, hastily.	- Да, но... - На селекторе, стоявшем у секретарши на столе, загорелась лампочка. Она поспешно подсоединила провод.
"Yes, Mr. Francon ... " She listened and nodded with relief.	- Да, мистер Франкон... - Она слушала и облегчённо кивала.
"Yes, Mr. Francon."	- Да, мистер Франкон.
She turned to the visitor: "Will you go right in, please?"	- Обернувшись к посетительнице, она сказала: -Будьте любезны, пройдите, пожалуйста.
The young woman turned and looked at Keating as she passed him on her way to the stairs.	Молодая женщина повернулась и, проходя по направлению к лестнице мимо Китинга, взглянула на него.
Her eyes went past him without stopping.	Её взгляд на нём не задержался.
Something ebbed from his stunned admiration. He had had time to see her eyes; they seemed weary and a little contemptuous, but they left him with a sense of cold cruelty.	Из состояния умопомрачительного восхищения, с которым Китинг смотрел на неё, исчезла какая-то важная составляющая - у него было время заглянуть ей в глаза. Они выглядели усталыми и немного презрительными, но у него они оставили ощущение холодной жестокости.
He heard her walking up the stairs, and the feeling vanished, but the admiration remained.	Это ощущение исчезло, когда он услышал её шаги на лестнице. Восхищение же осталось.
He approached the reception clerk eagerly.	Он подошёл к столу секретарши в приподнятом настроении.
"Who was that?" he asked.	- Кто это такая? - спросил он.

The clerk shrugged:	Секретарша пожала плечами:
"That's the boss's little girl."	- Девочка босса.
"Why, the lucky stiff!" said Keating.	- Ну и счастливчик! - воскликнул Китинг.
"He's been holding out on me."	- Надо же, а мне ни слова!
"You misunderstood me," the clerk said coldly.	- Вы меня не поняли, - холодно сказала секретарша.
"It's his daughter.	- Это его дочь.
It's Dominique Francon."	Доминик Франкон.
"Oh," said Keating.	- Да? - сказал Китинг.
"Oh, Lord!"	- О Господи!
"Yeah?" the girl looked at him sarcastically.	- Вот так. - Девушка саркастически посмотрела на него.
"Have you read this morning's Banner?"	- Вы читали утренний выпуск "Знамени"?
"No.	- Нет.
Why?"	А что?
"Read it."	- Прочтите.
Her switchboard buzzed and she turned away from him.	Загудел селектор, и секретарша отвернулась от Китинга.
He sent a boy for a copy of the Banner, and turned anxiously to the column,	Он отправил посыльного за номером "Знамени" и, получив газету, незамедлительно обратился к рубрике
"Your House," by Dominique Francon.	"Наш дом" (ведущая Доминик Франкон).
He had heard that she'd been quite successful lately with descriptions of the homes of prominent New Yorkers.	Он слышал, что её рассказы о домах известных жителей Нью-Йорка пользуются большой популярностью.
Her field was confined to home decoration, but she ventured occasionally into architectural criticism.	Она специализировалась на интерьере, но время от времени позволяла себе вторгаться в область архитектурной критики.
Today her subject was the new residence of Mr. and Mrs. Dale Ainsworth on Riverside Drive.	Сегодня предметом её рассмотрения стала новая резиденция мистера и миссис Дейл Айнсворт на Риверсайд-драйв.
He read, among many other things, the following:	Среди прочего Китинг прочёл следующее:
"You enter a magnificent lobby of golden marble and you think that this is the City Hall or the Main Post Office, but it isn't.	"Вы входите в величественный вестибюль из золотистого мрамора, и у вас возникает впечатление, что вы оказались в мэрии или на центральном почтамте, но это не так.
It has, however, everything: the mezzanine with the colonnade and the stairway with a goitre and the cartouches in the form of looped leather belts. Only it's not leather, it's marble.	Тем не менее в вестибюле есть всё: антресоли с колоннадой, витая лестница, явно страдающая базедовой болезнью, картуши, напоминающие застёгнутые кожаные ремешки, только сделанные не из кожи, а из мрамора.

The dining room has a splendid bronze gate, placed by mistake on the ceiling, in the shape of a trellis entwined with fresh bronze grapes.	Столовая оборудована роскошными бронзовыми воротами, по ошибке помещёнными на потолок, в виде садовой решётки, увитой свежими побегами бронзового винограда.
There are dead ducks and rabbits hanging on the wall panels, in bouquets of carrots, petunias and string beans.	Со стенных панелей свисают мёртвые утки и кролики, украшенные букетами из морковки, петуний и волокнистой фасоли.
I do not think these would have been very attractive if real, but since they are bad plaster imitations, it is all right ... The bedroom windows face a brick wall, not a very neat wall, but nobody needs to see the bedrooms ... The front windows are large enough and admit plenty of light, as well as the feet of the marble cupids that roost on the outside.	Не думаю, что в натуральном виде это было бы очень красиво, но коль скоро здесь всего лишь дурная гипсовая имитация, то всё замечательно... Окна спальни выходят на кирпичную стену, довольно неприглядную, но заглядывать в спальни вовсе необязательно... Окна фасада довольно велики и дают много света, а к тому же открывают чудесный вид на ноги мраморных купидонов, примостившихся снаружи.
The cupids are well fed and present a pretty picture to the street, against the severe granite of the façade; they are quite commendable, unless you just can't stand to look at dimpled soles every time you glance out to see whether it's raining.	Купидоны эти весьма упитанны и премило смотрятся с улицы на фоне мрачного серого гранита, которым отделан фасад. Они заслуживают всяческих похвал, если только вам не претит лицезреть их пухлые пятки всякий раз, когда понадобится выглянуть на улицу и посмотреть, не идёт ли дождь.
If you get tired of it, you can always look out of the central windows of the third floor, and into the cast-iron rump of Mercury who sits on top of the pediment over the entrance.	Если же это зрелище вам надоест, ничто не мешает выглянуть из центрального окна третьего этажа и для разнообразия насладиться чугунной задницей Меркурия, восседающего на фронтоне парадного подъезда.
It's a very beautiful entrance.	Это очень красивый подъезд.
Tomorrow, we shall visit the home of Mr. and Mrs. Smythe-Pickering."	Завтра мы посетим дом мистера и миссис Смит-Пикеринг".
Keating had designed the house.	Дом проектировал Китинг.
But he could not help chuckling through his fury when he thought of what Francon must have felt reading this, and of how Francon was going to face Mrs. Dale Ainsworth.	Но, несмотря на всю свою ярость, он не мог не усмехнуться при мысли о том, что, должно быть, чувствовал Франкон, читая это. И как теперь Франкон посмотрит в глаза миссис Дейл Айнсворт.
Then he forgot the house and the article.	Потом Китинг забыл и про дом, и про статью.
He remembered only the girl who had written it.	Все его мысли сгрудились вокруг девушки, которая эту статью написала.
He picked three sketches at random from his table and started for Francon's office to ask his approval of the sketches, which he did not need.	Схватив наугад три эскиза со своего стола, он направился в кабинет Франкона, чтобы тот их одобрил, в чём, кстати, не было никакой надобности.
On the stair landing outside Francon's closed door he stopped.	На площадке перед закрытой дверью Франкона он остановился.

He heard Francon's voice behind the door, loud, angry and helpless, the voice he always heard when Francon was beaten.	За дверью раздавался голос Франкона, громкий, сердитый, беспомощный. Такой голос Китинг слышал всякий раз, когда Франкону случалось оказаться побеждённым.
" ... to expect such an outrage!	- ...такую свинью мне подложить!
From my own daughter!	И кто? Родная дочь!
I'm used to anything from you, but this beats it all.	Я уже привык ждать от тебя чего угодно, но это переходит всякие границы.
What am I going to do?	Что мне теперь прикажешь делать?
How am I going to explain?	Как объясняться?
Do you have any kind of a vague idea of my position?"	Есть у тебя хоть малейшее представление, в какое положение ты меня поставила?
Then Keating heard her laughing; it was a sound so gay and so cold that he knew it was best not to go in.	И тут Китинг услышал её смех. Этот смех был так весел и так холоден, что Китинг понял, что лучше не входить.
He knew he did not want to go in, because he was afraid again, as he had been when he'd seen her eyes.	Он знал, что не хочет входить, потому что его вновь одолел страх, как и тогда, когда он заглянул ей в глаза.
He turned and descended the stairs.	Он развернулся и пошёл вниз по лестнице.
When he had reached the floor below, he was thinking that he would meet her, that he would meet her soon and that Francon would not be able to prevent it now.	Дойдя до нижнего этажа, он вдруг подумал, что скоро, очень скоро познакомится с ней и Франкон не сможет теперь воспрепятствовать этому знакомству.
He thought of it eagerly, laughing in relief at the picture of Francon's daughter as he had imagined her for years, revising his vision of his future; even though he felt dimly that it would be better if he never met her again.	Он подумал об этом с радостью, весело смеясь над тем портретом дочери Франкона, который уже несколько лет существовал в его сознании. Теперь перед ним возникла совершенно новая картина собственного будущего. И всё же в глубине души он смутно ощущал, что будет гораздо лучше, если он больше никогда не увидит дочери Франкона.
10.	X
RALSTON HOLCOMBE had no visible neck, but his chin took care of that.	У Ралстона Холкомба не было сколько-нибудь заметной шеи, но этот недостаток с лихвой компенсировал подбородок.
His chin and jaws formed an unbroken arc, resting on his chest.	Подбородок и челюсти образовывали плавную кривую, основанием которой служила грудь.
His cheeks were pink, soft to the touch, with the irresilient softness of age, like the skin of a peach that has been scalded.	Щёки у него были розовые, мягкие той дряблой мягкостью, которая приходит с возрастом и напоминает кожицу ошпаренного персика.
His rich white hair rose over his forehead and fell to his shoulders in the sweep of a medieval mane. It left dandruff on the back of his collar.	Его седая шевелюра, напоминающая длинные средневековые мужские стрижки, поднималась надо лбом и падала на плечи, оставляя на воротнике хлопья перхоти.

He walked through the streets of New York, wearing a broad-brimmed hat, a dark business suit, a pale green satin shirt, a vest of white brocade, a huge black bow emerging from under his chin, and he carried a staff, not a cane, but a tall ebony staff surmounted by a bulb of solid gold.	Он ходил по улицам Нью-Йорка в широкополой шляпе, тёмном деловом костюме, светло-зелёной атласной рубашке и жилете из белой парчи. Из-под подбородка выглядывал огромный чёрный бант. Вместо тросточки он ходил с посохом, высоким посохом из чёрного дерева с массивным золотым набалдашником.
It was as if his huge body were resigned to the conventions of a prosaic civilization and to its drab garments, but the oval of his chest and stomach sallied forth, flying the colors of his inner soul.	Создавалось впечатление, что, хотя громадное тело Холкомба и уступило нехотя обычаям прозаической цивилизации с её блёклыми одеяниями, его грудь и живот реяли над землёй, облачённые в гордые цвета знамён его души.
These things were permitted to him, because he was a genius.	Всё это позволялось ему, поскольку он был гений.
He was also president of the Architects' Guild of America.	И президент Американской гильдии архитекторов.
Ralston Holcombe did not subscribe to the views of his colleagues in the organization.	Ралстон Холкомб не разделял взглядов коллег по этой организации.
He was not a grubbing builder nor a businessman.	Он не был ни бездуховным строителем-трудягой, ни бизнесменом.
He was, he stated firmly, a man of ideals.	Он был, как сам он твёрдо заявлял, человеком с идеалами.
He denounced the deplorable state of American architecture and the unprincipled eclecticism of its practitioners.	Он гневно осуждал прискорбное состояние американской архитектуры и беспринципный эклектизм архитекторов.
In any period of history, he declared, architects built in the spirit of their own time, and did not pick designs from the past; we could be true to history only in heeding her law, which demanded that we plant the roots of our art firmly in the reality of our own life.	Он заявлял, что в любой исторический период архитекторы творили в духе своего времени, а не искали образцы для подражания в прошлом. "Мы можем сохранять верность истории, лишь подчиняясь её законам, которые требуют, чтобы корни нашего искусства глубоко уходили в почву того времени, в котором мы живём".
He decried the stupidity of erecting buildings that were Greek, Gothic or Romanesque; let us, he begged, be modern and build in the style that belongs to our days.	Он открыто выступал против сооружения зданий в греческом, готическом или романском стиле. Он призывал быть современными и строить в том стиле, который соответствует духу нашего времени.
He had found that style.	И Холкомб нашёл такой стиль.
It was Renaissance.	Это было Возрождение.
He stated his reasons clearly.	Он чётко формулировал свои принципы.
Inasmuch, he pointed out, as nothing of great historical importance had happened in the world since the Renaissance, we should consider ourselves still living in that period; and all the outward forms of our existence should remain faithful to the examples of the great masters of the sixteenth century.	Поскольку, утверждал он, в мире со времён Возрождения ничего особо выдающегося не произошло, мы должны считать себя всё ещё живущими в ту эпоху. И все внешние формы нашего существования должны быть верны образцам великих мастеров шестнадцатого века.

He had no patience with the few who spoke of a modern architecture in terms quite different from his own; he ignored them; he stated only that men who wanted to break with all of the past were lazy ignoramuses, and that one could not put originality above Beauty.	Он терпеть не мог тех немногих, кто говорил о современной архитектуре с совершенно иных позиций. Он старался их не замечать и ограничивался утверждением, что люди, которые хотят порвать со всем прошлым, суть лентяи и невежды и что никто не имеет права ставить оригинальность выше Красоты.
His voice trembled reverently on that last word.	На этом последнем слове его голос дрожал от благоговения.
He accepted nothing but stupendous commissions. He specialized in the eternal and the monumental.	Он принимал только очень крупные заказы, будучи специалистом по Вечному и Монументальному.
He built a great many memorials and capitols.	Он построил несчётное количество мемориалов и капитолиев.
He designed for International Expositions.	Ему принадлежали проекты многих Международных выставок.
He built like a composer improvising under the spur of a mystic guidance.	Он творил, как творят некоторые композиторы, импровизируя под воздействием неведомых высших сил.
He had sudden inspirations.	Вдохновение осеняло его внезапно.
He would add an enormous dome to the flat roof of a finished structure, or encrust a long vault with gold-leaf mosaic, or rip off a facade of limestone to replace it with marble.	Тогда он добавлял неимоверный купол к плоской крыше законченного здания, или украшал длинный свод мозаикой из золотых листьев, или скалывал с фасада штукатурку, заменяя её мрамором.
His clients turned pale, stuttered - and paid.	Клиенты бледнели, заикались - но платили.
His imperial personality carried him to victory in any encounter with a client's thrift; behind him stood the stern, unspoken, overwhelming assertion that he was an Artist.	Его внушительная внешность неизменно выводила его в победители в любых схватках с кошельком клиента. За его спиной стояло всеобщее неколебимое и всемогущее убеждение, что он - Художник с большой буквы.
His prestige was enormous.	Престиж его был огромен.
He came from a family listed in the Social Register.	Он родился в семье, занесённой в "Светский альманах".
In his middle years he had married a young lady whose family had not made the Social Register, but made piles of money instead, in a chewing-gum empire left to an only daughter.	В достаточно зрелом возрасте он женился на молодой даме, семья которой хоть и не доросла до "Светского альманаха", зато имела кучу денег и оставила единственной наследнице целую империю жевательной резинки.
Ralston Holcombe was now sixty-five, to which he added a few years, for the sake of his friends' compliments on his wonderful physique; Mrs. Ralston Holcombe was forty-two, from which she deducted considerably.	Ныне Ралстону Холкомбу было шестьдесят пять, но он прибавлял себе ещё несколько лет, чтобы почаще выслушивать комплименты знакомых о том, как он великолепно сохранился. Миссис Ралстон Холкомб было сорок два года. Она, напротив, убавляла себе значительное количество лет.

Mrs. Ralston Holcombe maintained a salon that met informally every Sunday afternoon.	Миссис Ралстон Холкомб держала светский салон, который собирался в неформальной обстановке каждое воскресенье.
"Everybody who is anybody in architecture drops in on us," she told her friends. "They'd better," she added.	- К нам заглядывает каждый, кто хоть что-то представляет собой в архитектуре, - говорила она подругам и прибавляла: - Пусть только попробуют не заглянуть.
On a Sunday afternoon in March, Keating drove to the Holcombe mansion - a reproduction of a Florentine palazzo - dutifully, but a little reluctantly.	В один воскресный мартовский день Китинг подъехал к особняку Холкомбов - копии некоего флорентийского палаццо - послушно, но несколько неохотно.
He had been a frequent guest at these celebrated gatherings and he was beginning to be bored, for he knew everybody he could expect to find there.	На этих прославленных приёмах он был частым гостем, и они успели ему изрядно поднадоесть. Он знал всех, кого там можно встретить.
He felt, however, that he had to attend this time, because the occasion was to be in honor of the completion of one more capitol by Ralston Holcombe in some state or another.	Однако он чувствовал, что на сей раз ему обязательно надо там быть, поскольку этот приём был приурочен к завершению строительства очередного капитолия, созданного гением Ралстона Холкомба в каком-то там штате.
A substantial crowd was lost in the marble ballroom of the Holcombes, scattered in forlorn islets through an expanse intended for court receptions.	Визитёры, хоть и многочисленные, как-то терялись в мраморной бальной зале Холкомбов. Группы их становились совсем неприметными в необъятных пространствах, рассчитанных на прямо-таки королевские приёмы.
The guests stood about, self-consciously informal, working at being brilliant.	Г ости стояли повсюду, изо всех сил стараясь держаться неофициально и чем-нибудь блеснуть.
Steps rang against the marble with the echoing sound of a crypt.	Их шаги по мраморному полу отдавались гулким эхом, как в склепе.
The flames of tall candles clashed desolately with the gray of the light from the street; the light made the candles seem dimmer, the candles gave to the day outside a premonitory tinge of dusk.	Пламя высоких свечей отчаянно диссонировало с серым светом, пробивающимся с улицы. От этого свечи казались тусклыми, а их пламя придавало дневному свету оттенок преждевременных сумерек.
A scale model of the new state capitol stood displayed on a pedestal in the middle of the room, ablaze with tiny electric bulbs.	На пьедестале посреди зала, сияя крошечными электрическими лампочками, возвышался макет очередного капитолия.
Mrs. Ralston Holcombe presided over the tea table.	Миссис Ралстон Холкомб председательствовала за чайным столом.
Each guest accepted a fragile cup of transparent porcelain, took two delicate sips and vanished in the direction of the bar.	Каждый гость принимал от неё хрупкую чашечку костяного фарфора, раз-другой прихлёбывал самым деликатным образом и исчезал в направлении бара.
Two stately butlers went about collecting the abandoned cups.	Двое статных дворецких ходили и собирали оставленные гостями чашечки.
Mrs. Ralston Holcombe, as an enthusiastic girl friend had described her, was "petite, but intellectual."	Миссис Ралстон Холкомб была, по словам одной восторженной подруги, "миниатюрна, но интеллектуальна".

Her diminutive stature was her secret sorrow, but she had learned to find compensations.	От миниатюрности она втайне страдала, но научилась находить в ней и приятные стороны.
She could talk, and did, of wearing dresses size ten and of shopping in the junior departments.	Она постоянно рассказывала, не кривя душой, что носит платья очень маленького размера и может покупать одежду в детских отделах.
She wore high-school garments and short socks in summer, displaying spindly legs with hard blue veins.	Летом она одевалась как школьница и носила короткие носки, выставляя на всеобщее обозрение тощие ноги с затверделыми синими венами.
She adored celebrities. That was her mission in life.	Она обожала знаменитостей, и в этом был смысл её жизни.
She hunted them grimly; she faced them with wide-eyed admiration and spoke of her own insignificance, of her humility before achievement; she shrugged, tight-lipped and rancorous, whenever one of them did not seem to take sufficient account of her own views on life after death, the theory of relativity, Aztec architecture, birth control and the movies.	Она целеустремлённо за ними охотилась; знакомилась с ними, вытаращив глаза от восторга и говоря им о незначительности собственной персоны, о смирении перед теми, кто чего-то добился в жизни. Она злобно сжимала губы и поводила плечами, когда кто-то из выдающихся людей недостаточно, по её мнению, внимательно относился к её собственным воззрениям на жизнь после смерти, теорию относительности, архитектуру ацтеков, контроль за рождаемостью и новые фильмы.
She had a great many poor friends and advertised the fact.	Среди её друзей было множество бедняков, и этот факт она широко рекламировала.
If a friend happened to improve his financial position, she dropped him, feeling that he had committed an act of treason.	Если кому-то из этих друзей удавалось улучшить своё финансовое положение, она порывала с ним, чувствуя при этом, что он её предал.
She hated the wealthy in all sincerity: they shared her only badge of distinction.	Она искренне ненавидела богатых - ведь их возвышало над всеми прочими то же, что и её.
She considered architecture her private domain.	Архитектуру она считала своей вотчиной.
She had been christened Constance and found it awfully clever to be known as "Kiki," a nickname she had forced on her friends when she was well past thirty.	Родители дали ей имя Констанс, но она посчитала чрезвычайно остроумным, чтобы все звали её Кики. Это прозвище она навязала всем своим знакомым, когда ей было уже далеко за тридцать.
Keating had never felt comfortable in Mrs. Holcombe's presence, because she smiled at him too insistently and commented on his remarks by winking and saying:	Китинг никогда не чувствовал себя уютно в присутствии миссис Холкомб. Она слишком настойчиво ему улыбалась, а на любую его фразу отвечала подмигиванием и словами:
"Why, Peter, how naughty of you!" when no such intention had been in his mind at all.	"Ах, Питер, какой же вы проказник!", хотя ничего похожего у него и в мыслях не было.
He bowed over her hand, however, this afternoon as usual, and she smiled from behind the silver teapot.	Однако сегодня он, как обычно, с поклоном поцеловал ей руку, а она улыбнулась ему из-за серебряного чайничка.
She wore a regal gown of emerald velvet, and a magenta ribbon in her bobbed hair with a cute little bow in front.	На ней было царственное вечернее платье из изумрудного бархата, а во взбитых коротких волосах застряла ядовито-красная ленточка с тошнотворным бантиком.
Her skin was tanned and dry, with enlarged pores showing on her nostrils.	Кожа её была сухой и загорелой, с крупными порами, особенно на ноздрях.

She handed a cup to Keating, a square-cut emerald glittering on her finger in the candlelight.	Она протянула Китингу фарфоровую чашечку, сверкнув при свете свечей квадратным изумрудом на пальце.
Keating expressed his admiration for the capitol and escaped to examine the model.	Выразив восхищение капитолием, Китинг поспешно отошёл и принялся рассматривать макет.
He stood before it for a correct number of minutes, scalding his lips with the hot liquid that smelled of cloves.	Он выстоял перед макетом положенное число минут, обжигая губы горячей жидкостью, пахнущей гвоздикой.
Holcombe, who never looked in the direction of the model and never missed a guest stopping before it, slapped Keating's shoulder and said something appropriate about young fellows learning the beauty of the style of the Renaissance.	Холкомб, который ни разу не взглянул в сторону макета и не упустил из виду ни единого гостя, подошедшего полюбоваться его творением, хлопнул Китинга по плечу и сказал что-то приятное о молодых людях, познающих красоту стиля эпохи Возрождения.
Then Keating wandered off, shook a few hands without enthusiasm, and glanced at his wrist watch, calculating the time when it would be permissible to leave.	Затем Китинг просто слонялся без дела, без особого восторга пожимая руки, и то и дело поглядывал на часы, высчитывая момент, когда уже можно будет откланяться.
Then he stopped.	Вдруг он остолбенел.
Beyond a broad arch, in a small library, with three young men beside her, he saw Dominique Francon.	В небольшой библиотеке, соединённой с залом широким арочным проёмом, он увидел Доминик Франкон в окружении трёх молодых людей.
She stood leaning against a column, a cocktail glass in her hand.	Она стояла, опершись о колонну, держа в руке стакан с коктейлем.
She wore a suit of black velvet; the heavy cloth, which transmitted no light rays, held her anchored to reality by stopping the light that flowed too freely through the flesh of her hands, her neck, her face.	На ней был чёрный бархатный костюм. Плотная светонепроницаемая ткань скрадывала исходящее от её фигуры ощущение нереальности, удерживая свет, который чересчур легко протекал сквозь её руки, шею, лицо.
A white spark of fire flashed like a cold metallic cross in the glass she held, as if it were a lens gathering the diffused radiance of her skin.	В её стакане холодным металлическим крестом застыла огненная искорка, словно стакан был линзой, собравшей в пучок исходившее от её кожи сияние.
Keating tore forward and found Francon in the crowd.	Китинг рванулся вперёд и разыскал в толпе гостей Франкона.
"Well, Peter!" said Francon brightly.	- Питер! - оживлённо воскликнул Франкон.
"Want me to get you a drink?	- Принести тебе выпить?
Not so hot," he added, lowering his voice, "but the Manhattans aren't too bad."	Не бог весть что, - добавил он, понизив голос, - но "манхэттены" вполне пристойные.
"No," said Keating, "thanks."	- Нет, - сказал Китинг. - Спасибо.
"Entre nous," said Francon, winking at the model of the capitol, "it's a holy mess, isn't it?"	- Entre nous, - сказал Франкон, подмигнув в направлении макета капитолия, - это страх божий, верно?
"Yes," said Keating.	- Да, - сказал Китинг.

"Miserable proportions ... That dome looks like Holcombe's face imitating a sunrise on the roof ... " They had stopped in full view of the library and Keating's eyes were fixed on the girl in black, inviting Francon to notice it; he enjoyed having Francon in a trap.	- Пропорции никудышные... Купол напоминает физиономию Холкомба, изображающую восход солнца на крыше... - Они остановились лицом к библиотеке, и взор Китинга замер на девушке в чёрном, как бы умоляя Франкона обратить на это внимание. Он был счастлив, что Франкону теперь не отвертеться.
"And the plan!	- А планировка?
The plan!	Тоже мне планировка!
Do you see that on the second floor ... oh," said Francon, noticing.	Заметил, на втором этаже... О! - Франкон наконец увидел, куда смотрит Китинг.
He looked at Keating, then at the library, then at Keating again.	Он посмотрел на Китинга, потом в направлении библиотеки, потом опять на Китинга.
"Well," said Francon at last, "don't blame me afterward.	- Что ж, - наконец произнёс он, - потом пеняй на себя.
You've asked for it.	Сам напросился.
Come on."	Пошли.
They entered the library together.	Они вместе вошли в библиотеку.
Keating stopped, correctly, but allowing his eyes an improper intensity, while Francon beamed with unconvincing cheeriness:	Китинг очень вежливо остановился, но во взгляде его была отнюдь не столь вежливая целеустремлённость, Франкон же просиял и с весьма неубедительным оживлением произнёс:
"Dominique, my dear!	- Доминик, дорогая!
May I present? - this is Peter Keating, my own right hand.	Позволь тебе представить - Питер Китинг, моя правая рука.
Peter - my daughter."	Питер, это моя дочь.
"How do you do," said Keating, his voice soft.	- Здравствуйте! - тихо произнёс Китинг.
Dominique bowed gravely.	Она с серьёзным видом наклонила голову.
"I have waited to meet you for such a long time, Miss Francon."	- Я так давно мечтал с вами познакомиться, мисс Франкон.
"This will be interesting," said Dominique.	- Интересно получается, - сказала Доминик.
"You will want to be nice to me, of course, and yet that won't be diplomatic."	- Вам, конечно, хочется быть со мной полюбезнее, но это будет крайне недипломатично.
"What do you mean, Miss Francon?"	-То есть как, мисс Франкон?
"Father would prefer you to be horrible with me.	- Отец предпочёл бы, чтобы вы вели себя со мной ужасно.
Father and I don't get along at all."	Мы с отцом не ладим.
"Why, Miss Francon, I ... "	- Но, мисс Франкон, я...
"I think it's only fair to tell you this at the beginning.	- Наверное, будет честно сказать вам об этом в самом начале.
You may want to redraw some conclusions."	Возможно, вам захочется пересмотреть кое-какие из ваших умозаключений.

He was looking for Francon, but Francon had vanished.	Китинг искал глазами Франкона, но тот исчез.
"No," she said softly,	- Не надо, - тихо сказала она.
"Father doesn't do these things well at all.	- Отец совсем не умеет вести себя в подобных ситуациях.
He's too obvious.	Он слишком очевиден.
You asked him for the introduction, but he shouldn't have let me notice that.	Вы попросили его представить вас мне, но ему не следовало давать мне это заметить.
However, it's quite all right, since we both admit it.	Но, коль скоро мы оба это признаём, всё в порядке.
Sit down."	Присаживайтесь.
She slipped into a chair and he sat down obediently beside her.	Она опустилась на диванчик, а он послушно сел рядом с ней.
The young men whom he did not know stood about for a few minutes, trying to be included in the conversation by smiling blankly, then wandered off.	Незнакомые ему молодые люди постояли несколько минут с глуповатыми улыбками в надежде, что их включат в беседу, и разошлись.
Keating thought with relief that there was nothing frightening about her; there was only a disquieting contrast between her words and the candid innocence of the manner she used to utter them; he did not know which to trust.	Китинг с облегчением подумал, что она совсем не страшная, если бы только не неприятный контраст между её словами и той невинно-искренней манерой, с которой она эти слова произносила. Он не знал, чему же верить.
"I admit I asked for the introduction," he said.	- Признаюсь, я просил представить меня, - сказал он.
"That's obvious anyway, isn't it?	- Всё равно это и так заметно, согласитесь.
Who wouldn't ask for it?	А кто бы не попросил?
But don't you think that the conclusions I'll draw may have nothing to do with your father?"	Однако не кажется ли вам, что мои, как вы выражаетесь, умозаключения могут и не иметь никакого отношения к вашему отцу?
"Don't say that I'm beautiful and exquisite and like no one you've ever met before and that you're very much afraid that you're going to fall in love with me.	- Только не говорите мне, что я прекрасна, восхитительна, что никого похожего вы в жизни не встречали, что вы готовы влюбиться в меня.
You'll say it eventually, but let's postpone it.	Рано или поздно вы всё это скажете, но давайте отложим этот момент.
Apart from that, I think we'll get along very nicely."	Во всём прочем мы, как мне кажется, прекрасно поладим.
"But you're trying to make it very difficult for me, aren't you?"	- Но вы намереваетесь предельно осложнить мне это дело, не так ли?
"Yes.	-Да.
Father should have warned you."	Отцу следовало бы предупредить вас.
"He did."	- Он предупредил.
"You should have listened.	- А вам следовало бы его послушать.
Be very considerate of Father.	Будьте с отцом очень предупредительны.

I've met so many of his own right hands that I was beginning to be skeptical.	Я уже встречала столько "правых рук" отца, что у меня выработалось скептическое отношение к ним.
But you're the first one who's lasted. And who looks like he's going to last.	Но вы первый, кто сумел продержаться так долго и, похоже, намерен продержаться ещё дольше.
I've heard a great deal about you.	Я очень много слышала о вас.
My congratulations."	Поздравляю.
"I've been looking forward to meeting you for years.	- Я много лет мечтал познакомиться с вами.
And I've been reading your column with so much ... " He stopped. He knew he shouldn't have mentioned that; and, above all, he shouldn't have stopped.	А рубрику вашу я читаю с таким большим... - Он остановился, понимая, что ему не следовало бы говорить об этом, тем более не следовало останавливаться.
"So much ... ?" she asked gently.	- С таким большим?.. - мягко спросила она.
" ... so much pleasure," he finished, hoping that she would let it go at that.	- С таким большим удовольствием, - закончил он, надеясь, что она не станет развивать эту тему.
"Oh, yes," she said.	- Ах, конечно, - сказала она.
"The Ainsworth house.	- Дом Айнсвортов.
You designed it.	Вы его спроектировали.
I'm sorry.	Извините.
You just happened to be the victim of one of my rare attacks of honesty.	Вы оказались случайной жертвой одного из моих редких приступов честности.
I don't have them often.	У меня они случаются нечасто.
As you know, if you're read my stuff yesterday."	Вам это, конечно, известно, если вы читали мою вчерашнюю заметку.
"I've read it.	- Да, читал.
And - well, I'll follow your example and I'll be perfectly frank.	И... что ж, последую вашему примеру и буду с вами совершенно откровенен.
Don't take it as a complaint - one must never complain against one's critics.	Только не сочтите за жалобу - нельзя жаловаться на тех, кто тебя критикует.
But really that capitol of Holcombe's is much worse in all those very things that you blasted us for.	Но согласитесь же, капитолий Холкомба значительно хуже во всех тех аспектах, за которые вы нас разбомбили.
Why did you give him such a glowing tribute yesterday?	Почему же вы вчера так его расхвалили?
Or did you have to?"	Или у вас было такое особое задание?
"Don't flatter me.	- Не льстите мне.
Of course I didn't have to.	Никаких особых заданий у меня не было.
Do you think anyone on the paper pays enough attention to a column on home decoration to care what I say in it?	Неужели вы думаете, что кому-то в газете есть дело до того, что я пишу в колонке об интерьере?
Besides, I'm not even supposed to write about capitols.	Кроме того, от меня вообще не ждут статей о капитолиях.

Only I'm getting tired of home decorations."	Просто я устала от интерьеров.
"Then why did you praise Holcombe?"	- Тогда почему же вы расхвалили Холкомба?
"Because that capitol of his is so awful that to pan it would have been an anticlimax.	- Потому что его капитолий настолько ужасен, что высмеивать его просто скучно.
So I thought it would be amusing to praise it to the sky.	И я решила, что будет забавнее, если я восхвалю его до небес.
It was."	Так и вышло.
"Is that the way you go about it?"	- Значит, такая у вас позиция?
"That's the way I go about it.	- Значит, такая у меня позиция.
But no one reads my column, except housewives who can never afford to decorate their homes, so it doesn't matter at all."	Но моей колонки никто не читает, кроме домохозяек, которым всё равно не хватит денег на приличную отделку, так что это не имеет значения.
"But what do you really like in architecture?"	- Но что вам действительно нравится в архитектуре?
"I don't like anything in architecture."	- Мне ничего не нравится в архитектуре.
"Well, you know of course that I won't believe that.	- Ну, вы, конечно, понимаете, что я вам не верю.
Why do you write if you have nothing you want to say?"	Зачем же вы пишете, если ничего не хотите сказать?
"To have something to do.	- Чтобы чем-то себя занять.
Something more disgusting than many other things I could do.	Чем-то более мерзким, чем многое другое, что я умею.
And more amusing."	Но и более занятным.
"Come on, that's not a good reason."	- Бросьте, это не слишком хорошая отговорка.
"I never have any good reasons."	- У меня вообще не бывает хороших отговорок.
"But you must be enjoying your work."	- Но вам же должна нравиться ваша работа.
"I am.	- А она мне нравится.
Don't you see that I am?"	Разве незаметно?
"You know, I've actually envied you.	Очень нравится. - Признаюсь, я вам даже завидую.
Working for a magnificent enterprise like the Wynand papers.	Работать в такой мощной организации, как газетный концерн Винанда.
The largest organization in the country, commanding the best writing talent and ... "	Крупнейшая организация в стране, привлёкшая лучшие журналистские силы...
"Look," she said, leaning toward him confidentially, "let me help you.	- Слушайте, - сказала она, доверительно склонившись к нему, - позвольте вам помочь.
If you had just met Father, and he were working for the Wynand papers, that would be exactly the right thing to say.	Если бы вы только что познакомились с моим отцом, а он бы работал в газете Винанда, тогда вам следовало бы говорить именно то, что вы говорите.
But not with me.	Но со мной дело обстоит не так.

That's what I'd expect you to say and I don't like to hear what I expect.	Именно это я и ожидала от вас услышать, а мне не по душе слышать то, чего я ожидаю.
It would be much more interesting if you said that the Wynand papers are a contemptible dump heap of yellow journalism and all their writers put together aren't worth two bits."	Было бы куда интереснее, если бы вы сказали, что концерн Винанда - огромная помойная яма, бульварные газетёнки; что все их авторы гроша ломаного не стоят.
"Is that what you really think of them?"	- Вы на самом деле такого мнения о них?
"Not at all.	- Вовсе нет.
But I don't like people who try to say only what they think I think."	Но мне не нравятся люди, которые говорят только то, что, по их мнению, думаю я.
"Thanks.	- Спасибо.
I'll need your help.	Ваша помощь мне очень пригодится.
I've never met anyone ... oh, no, of course, that's what you didn't want me to say.	Я ещё не встречал никого... впрочем, этого вы от меня как раз слышать не хотите.
But I really meant it about your papers.	Но о ваших газетах я говорил вполне серьёзно.
I've always admired Gail Wynand.	Гейл Винанд всегда восхищал меня.
I've always wished I could meet him.	Мне безумно хочется с ним познакомиться.
What is he like?"	Какой он?
"Just what Austen Heller called him - an exquisite bastard."	- Его очень точно охарактеризовал Остин Хэллер. Лощёный выродок.
He winced. He remembered where he had heard Austen Heller say that.	Он поморщился, припомнив, где именно слышал эти слова Остина Хэллера.
The memory of Catherine seemed heavy and vulgar in the presence of the thin white hand he saw hanging over the arm of the chair before him.	Он видел перед собой тонкую белую руку, перекинутую через подлокотник дивана, и всё связанное с Кэтрин показалось ему неуклюжим и вульгарным.
"But, I mean," he asked, "what's he like in person?"	- Но я имел в виду - какой он человек?
"I don't know.	- Не знаю.
I've never met him."	Я с ним незнакома.
"You haven't?"	- Не может быть!
"No."	- Это так.
"Oh, I've heard he's so interesting!"	-А я слышал, что он очень интересный человек.
"Undoubtedly.	- Несомненно.
When I'm in a mood for something decadent I'll probably meet him."	Когда мне захочется чего-нибудь извращённого, я непременно с ним познакомлюсь.
"Do you know Toohey?"	- А Тухи вы знаете?
"Oh," she said.	- О-о! - сказала она.
He saw what he had seen in her eyes before, and he did not like the sweet gaiety of her voice.	Он заметил в её глазах то выражение, которое уже видел однажды, и ему совсем не понравилась её приторно весёлая интонация.

"Oh, Ellsworth Toohey.	- О, Эллсворт Тухи!
Of course I know him.	Конечно же, я его знаю.
He's wonderful.	Он великолепен.
He's a man I always enjoy talking to.	Вот с ним я очень люблю поговорить.
He's such a perfect black-guard."	Это идеальный мерзавец.
"Why, Miss Francon!	- Но, мисс Франкон, позвольте!
You're the first person who's ever ... "	Кроме вас, никто никогда...
"I'm not trying to shock you.	-Я не стараюсь вас шокировать.
I meant all of it.	Я говорю совершенно серьёзно.
I admire him.	Я им восхищаюсь.
He's so complete.	В нём такая цельность, такая завершённость!
You don't meet perfection often in this world one way or the other, do you?	Согласитесь, в этом мире не так уж часто приходится видеть совершенство, с каким бы знаком оно ни было.
And he's just that.	А он и есть совершенство.
Sheer perfection in his own way.	В своём роде.
Everyone else is so unfinished, broken up into so many different pieces that don't fit together.	Все остальные настолько не закончены, разбиты на кусочки, которые никак не могут собрать воедино.
But not Toohey.	Но только не Тухи.
He's a monolith.	Это монолит.
Sometimes, when I feel bitter against the world, I find consolation in thinking that it's all right, that I'll be avenged, that the world will get what's coming to it -because there's Ellsworth Toohey."	Иногда, когда ожесточаюсь на весь мир, я нахожу утешение в мысли, что буду отомщена и этот мир получит всё, что ему причитается, сполна, ведь в нём есть Эллсворт Тухи.
"What do you want to be avenged for?"	- Вы жаждете отмщения - за что же?
She looked at him, her eyelids lifted for a moment, so that her eyes did not seem rectangular, but soft and clear.	Она посмотрела на него. Её веки приподнялись на мгновение, так что глаза больше не казались прямоугольными. Они были ясны и ласковы.
"That was very clever of you," she said.	- Очень умно, - сказала она.
"That was the first clever thing you've said."	- Это первая умная вещь, которую я от вас услышала.
"Why?"	- Почему?
"Because you knew what to pick out of all the rubbish I uttered.	- Потому что вы поняли, что выбрать из всей словесной трухи, которую я тут наговорила.
So I'll have to answer you.	Так что придётся мне вам ответить.
I'd like to be avenged for the fact that I have nothing to be avenged for.	Мне бы хотелось отомстить миру за то, что мне не за что ему мстить.
Now let's go on about Ellsworth Toohey."	Давайте лучше продолжим об Эллсворте Тухи.

"Well, I've always heard, from everybody, that he's a sort of saint, the one pure idealist, utterly incorruptible and ... "	- Понимаете, я всегда ото всех слышал, что он вроде святого, единственный чистый идеалист, совершенно неподкупный и...
"That's quite true.	- Всё это истинная правда.
A plain grafter would be much safer.	Обыкновенный мошенник был бы намного безопаснее.
But Toohey is like a testing stone for people.	Но Тухи, он как лакмусовая бумажка для людей.
You can learn about them by the way they take him."	О них можно узнать всё по тому, как они его воспринимают.
"Why?	- Как это?
What do you actually mean?"	Что вы хотите сказать?
She leaned back in her chair, and stretched her arms down to her knees, twisting her wrists, palms out, the fingers of her two hands entwined.	Она откинулась в кресле, вытянув руки и положив их на колени ладонями вверх и переплетя пальцы.
She laughed easily.	Потом легко засмеялась:
"Nothing that one should make a subject of discussion at a tea party.	- Ничего такого, о чём было бы уместно говорить на светском чаепитии.
Kiki's right.	Кики права.
She hates the sight of me, but she's got to invite me once in a while.	Она меня терпеть не может, но иногда ей приходится меня приглашать.
And I can't resist coming, because she's so obvious about not wanting me.	А я не могу отказать себе в удовольствии - ведь ей так явно не хочется меня видеть.
You know, I told Ralston tonight what I really thought of his capitol, but he wouldn't believe me.	Знаете, я ведь сегодня сказала Ралстону всё, что на самом деле думаю о его капитолии. Но он мне так и не поверил.
He only beamed and said that I was a very nice little girl."	Только разулыбался и назвал меня очень милой девочкой.
"Well, aren't you?"	- А разве это не так?
"What?"	-Что?
"A very nice little girl."	- Что вы очень милая девочка.
"No. Not today.	- Только не сегодня.
I've made you thoroughly uncomfortable.	Я же вас весь вечер ставила в неловкое положение.
So I'll make up for it.	Но я исправлюсь.
I'll tell you what I think of you, because you'll be worrying about that.	Я расскажу вам, что я думаю о вас, поскольку вас это беспокоит.
I think you're smart and safe and obvious and quite ambitious and you'll get away with it.	Я думаю, что вы умны, надёжны, простодушны, очень честолюбивы и что у вас всё получится.
And I like you.	Вы мне нравитесь.
I'll tell Father that I approve of his right hand very much, so you see you have nothing to fear from the boss's daughter.	Я скажу отцу, что очень одобряю его правую руку, так что, видите, вам нечего бояться со стороны дочки босса.

Though it would be better if I didn't say anything to Father, because my recommendation would work the other way with him."	Хотя лучше будет, если я ничего ему не скажу, потому что мою рекомендацию он воспримет в строго противоположном смысле.
"May I tell you only one thing that I think about you?"	- А мне можно сказать, что я думаю о вас? Только одну вещь?
"Certainly.	- Конечно.
Any number of them."	И не одну.
"I think it would have been better if you hadn't told me that you liked me.	- По-моему, было бы лучше, если бы вы не говорили мне, что я вам нравлюсь.
Then I would have had a better chance of its being true."	Тогда у меня было бы больше шансов надеяться, что это окажется правдой.
She laughed.	Она засмеялась.
"If you understand that," she said, "then we'll get along beautifully.	- Если вы и это понимаете, - сказала она, - мы с вами подружимся.
Then it might even be true."	И тогда может оказаться, что я сказала правду.
Gordon L. Prescott appeared in the arch of the ballroom, glass in hand.	В проёме арки, выходящей в бальную залу, появился Гордон Л. Прескотт со стаканом в руке.
He wore a gray suit and a turtle-neck sweater of silver wool.	На нём был серый костюм, а вместо рубашки -свитер из серебристой шерсти.
His boyish face looked freshly scrubbed, and he had his usual air of soap, tooth paste and the outdoors.	Его мальчишеское лицо было свежевыбрито. От него, как всегда, пахло мылом, зубной пастой и пребыванием на свежем воздухе.
"Dominique, darling!" he cried, waving his glass.	- Доминик, дорогая! - воскликнул он, взмахнув стаканом.
"Hello, Keating," he added curtly.	- Привет, Китинг, - отрывисто добавил он.
"Dominique, where have you been hiding yourself?	- Доминик, где же вы прятались?
I heard you were here and I've had a hell of a time looking for you!"	Я услышал, что вы сегодня здесь, и убил чёрт знает сколько времени, разыскивая вас!
"Hello, Gordon," she said.	- Привет, Гордон, - сказала она вполне корректно.
She said it quite correctly; there was nothing offensive in the quiet politeness of her voice; but following his high note of enthusiasm, her voice struck a tone that seemed flat and deadly in its indifference - as if the two sounds mingled into an audible counterpoint around the melodic thread of her contempt.	В её тихом, вежливом голосе не было ничего оскорбительного, но вслед за его восторженной интонацией её тон казался убийственно безразличным. Эти два контрастных тона как бы создали ощутимый контрапункт вокруг основной мелодической линии - линии полного презрения.
Prescott had not heard.	Прескотт этой мелодии не расслышал.
"Darling," he said, "you look lovelier every time I see you.	- Дорогая, - сказал он. - Каждый раз, когда я вижу вас, вы становитесь всё очаровательнее.
One wouldn't think it were possible."	Кто бы мог подумать, что такое возможно?
"Seventh time," said Dominique.	- Седьмой, - сказала она.
"What?"	-Что?

"Seventh time that you've said it when meeting me, Gordon.	- Вы мне седьмой раз об этом говорите при встрече, Гордон.
I'm counting them."	Я веду счёт.
"You simply won't be serious, Dominique.	- Доминик, вы же это несерьёзно.
You'll never be serious."	Вы никогда не бываете серьёзной.
"Oh, yes, Gordon.	- Ошибаетесь, Гордон.
I was just having a very serious conversation here with my friend Peter Keating."	Я только что весьма серьёзно разговаривала с моим другом Питером Китингом.
A lady waved to Prescott and he accepted the opportunity, escaping, looking very foolish.	Какая-то дама помахала Прескотту, и он использовал эту возможность, чтобы ретироваться с довольно глупым видом.
And Keating delighted in the thought that she had dismissed another man for a conversation she wished to continue with her friend Peter Keating.	А Китинг пришёл в восторг при мысли, что она отбрила другого мужчину ради продолжения разговора с её другом Питером Китингом.
But when he turned to her, she asked sweetly:	Но когда он обернулся к ней, она спросила сладеньким голосом:
"What was it we were talking about, Mr. Keating?"	-Так о чём мы говорили, мистер Китинг?
And then she was staring with too great an interest across the room, at the wizened figure of a little man coughing over a whisky glass.	- И она с преувеличенным интересом посмотрела вдаль, на высохшую фигуру старичка, который закашлялся над бокалом виски в другом конце зала.
"Why," said Keating, "we were ... "	- Как? Мы ведь говорили... - начал Китинг.
"Oh, there's Eugene Pettingill.	- О, вот и Юджин Петтингилл.
My great favorite.	Мой любимец.
I must say hello to Eugene."	Мне надо поздороваться с Юджином.
And she was up, moving across the room, her body leaning back as she walked, moving toward the most unattractive septuagenarian present.	Она поднялась и пошла через зал, чуть прогибаясь на ходу, навстречу самому несимпатичному старцу из всех присутствующих.
Keating did not know whether he had been made to join the brotherhood of Gordon L. Prescott, or whether it had been only an accident.	Китинг не понял, была ли это случайность, или его записали в один клуб с Г ордоном Л. Прескоттом.
He returned to the ballroom reluctantly. He forced himself to join groups of guests and to talk.	Он неохотно вернулся в бальный зал, заставил себя присоединяться к группам гостей, разговаривать.
He watched Dominique Francon as she moved through the crowd, as she stopped in conversation with others.	Он смотрел на Доминик Франкон - как она идёт сквозь толпу, как останавливается поговорить с другими.
She never glanced at him again.	На него она больше не взглянула.
He could not decide whether he had succeeded with her or failed miserably.	Он не мог решить, что же у него с ней вышло -полный успех или полная неудача.
He managed to be at the door when she was leaving.	Ему удалось случайно оказаться возле двери, когда она уходила.

She stopped and smiled at him enchantingly.	Она остановилась и одарила его чарующей улыбкой.
"No," she said, before he could utter a word, "you can't take me home.	- Нет, - сказала она, прежде чем он успел произнести хоть слово. - Провожать меня не надо.
I have a car waiting.	Меня ждёт машина.
Thank you just the same."	Но всё равно благодарю вас за любезность.
She was gone and he stood at the door, helpless and thinking furiously that he believed he was blushing.	Она ушла, а он беспомощно стоял у дверей и лихорадочно соображал, покраснел он или нет.
He felt a soft hand on his shoulder and turned to find Francon beside him.	Он почувствовал, как на плечо ему опустилась мягкая рука, повернулся и увидел Франкона.
"Going home, Peter?	- Домой собрался, Питер?
Let me give you a lift."	Подбросить тебя?
"But I thought you had to be at the club by seven."	- Но я думал, что тебе надо к семи быть в клубе.
"Oh, that's all right, I'll be a little late, doesn't matter, I'll drive you home, no trouble at all."	- Да ничего, немножко опоздаю, подумаешь. Я довезу тебя до дому, без проблем.
There was a peculiar expression of purpose on Francon's face, quite unusual for him and unbecoming.	- На лице Франкона было странное целеустремлённое выражение, очень ему не свойственное и не идущее.
Keating followed him silently, amused, and said nothing when they were alone in the comfortable twilight of Francon's car.	Заинтригованный, Китинг молча пошёл за Франконом и, оказавшись с глазу на глаз с ним в уютном полумраке автомобиля, продолжал молчать.
"Well?" Francon asked ominously.	- Ну и? - несколько зловеще произнёс Франкон.
Keating smiled.	Китинг улыбнулся:
"You're a pig, Guy.	- Гай, ты свинья.
You don't know how to appreciate what you've got.	Даже не умеешь ценить то, что имеешь.
Why didn't you tell me?	Почему ты ничего не сказал мне?
She's the most beautiful woman I've ever seen."	Таких прекрасных женщин, как она, я ещё не встречал.
"Oh, yes," said Francon darkly.	-О да, - мрачно отозвался Франкон.
"Maybe that's the trouble."	- Может, в том-то вся и беда.
"What trouble?	- Какая ещё беда?
Where do you see any trouble?"	Где ты увидел беду?
"What do you really think of her, Peter?	- Что ты на самом деле о ней думаешь, Питер?
Forget the looks.	Помимо внешности.
You'll see how quickly you'll forget that.	Сам потом увидишь, как быстро научишься не принимать её внешность в расчёт.
What do you think?"	Так что же?
"Well, I think she has a great deal of character."	- Ну, по-моему, у неё очень сильный характер.

"Thanks for the understatement."	- Благодарю за преуменьшение.
Francon was gloomily silent, and then he said with an awkward little note of something like hope in his voice: "You know, Peter, I was surprised.	- Франкон угрюмо замолчал, а когда заговорил, в голосе его прозвучала некая нотка надежды: -Знаешь, Питер, ты меня очень удивил.
I watched you, and you had quite a long chat with her.	Я наблюдал за тобой, у вас с ней получилась очень долгая беседа.
That's amazing.	Это просто поразительно.
I fully expected her to chase you away with one nice, poisonous crack.	Я был совершенно уверен, что она тут же отошьёт тебя какой-нибудь милой ядовитой шуточкой.
Maybe you could get along with her, after all.	Может статься, ты с ней и поладишь.
I've concluded that you just can't tell anything about her.	Я одно лишь могу заключить: она вообще непредсказуема.
Maybe ... You know, Peter, what I wanted to tell you is this: Don't pay any attention to what she said about my wanting you to be horrible with her."	Возможно... Знаешь, Питер, я вот что тебе хотел сказать: не обращай никакого внимания на её слова, будто я хочу, чтобы ты себя вёл с ней ужасно.
The heavy earnestness of that sentence was such a hint that Keating's lips moved to shape a soft whistle, but he caught himself in time.	Полная искренность и выстраданность этой фразы содержала в себе такой намёк, что Китинг уже сложил было губы, чтобы негромко присвистнуть, но вовремя сдержался.
Francon added heavily:	Франкон добавил тем же тоном:
"I don't want you to be horrible with her at all."	- Я не хочу, чтобы ты с ней не ладил. Совсем не хочу.
"You know, Guy," said Keating, in a tone of patronizing reproach, "you shouldn't have run away like that."	- Знаешь, Г ай, - сказал Китинг с несколько снисходительным упрёком, - тебе не следовало бы так избегать её.
"I never know how to speak to her." He sighed.	- Я не знаю, как с ней говорить, - Франкон вздохнул.
"I've never learned to.	- Так и не научился.
I can't understand what in blazes is the matter with her, but something is.	Я никак в толк не возьму, что в ней не так, но что-то не так, это точно.
She just won't behave like a human being.	Она просто не желает вести себя как нормальный человек.
You know, she's been expelled from two finishing schools.	Знаешь, её ведь из двух школ выгоняли в последнем классе.
How she ever got through college I can't imagine, but I can tell you that I dreaded to open my mail for four solid years, waiting for word of the inevitable.	Ума не приложу, как она проскочила через колледж, но могу тебе признаться, что четыре года боялся вскрывать её письма.
Then I thought, well, once she's on her own I'm through and I don't have to worry about it, but she's worse than ever."	Потом я решил: ну ладно, теперь она самостоятельна, моя роль сыграна, и мне теперь нечего о ней переживать. Но она стала ещё хуже.
"What do you find to worry about?"	- Но в чём же ты находишь причины для переживаний?
"I don't.	-Я их и не ищу.

I try not to.	Стараюсь не искать.
I'm glad when I don't have to think of her at all.	Я счастлив, когда мне вообще не надо думать о дочери.
I can't help it, I just wasn't cut out for a father.	Это происходит помимо моей воли, просто я не создан быть отцом.
But sometimes I get to feel that it's my responsibility after all, though God knows I don't want it, but still there it is, I should do something about it, there's no one else to assume it."	Но иногда я начинаю чувствовать, что всё же обязан отвечать за неё. Хотя, Бог свидетель, я вовсе не хочу такой ответственности, но ответственность всё же существует, и надо что-то делать. Не могу же я перепоручить её кому-то другому.
"You've let her frighten you, Guy, and really there's nothing to be afraid of."	- Г ай, ты дал ей себя запугать, а бояться-то, по существу, нечего.
"You don't think so?"	-Ты так считаешь?
"No."	- Абсолютно нечего.
"Maybe you're the man to handle her.	- Возможно, ты и есть тот человек, который мог бы с ней управиться.
I don't regret your meeting her now, and you know that I didn't want you to.	Теперь я не жалею, что вы с ней познакомились, хотя ты знаешь, что прежде мне этого очень не хотелось.
Yes, I think you're the one man who could handle her.	Да, пожалуй, кроме тебя, с ней управиться некому.
You ... you're quite determined - aren't you, Peter? -when you're after something?"	Ведь когда тебе что-то нужно, ты... ты бываешь очень решительным. Да, Питер?
"Well," said Keating, throwing one hand up in a careless gesture,	Китинг беззаботно махнул рукой:
"I'm not afraid very often."	- У меня редко возникает чувство страха.
Then he leaned back against the cushions, as if he were tired, as if he had heard nothing of importance, and he kept silent for the rest of the drive.	И он откинулся на спинку сиденья, будто очень устал, будто не услышал ничего достойного внимания, и не проронил больше ни слова на протяжении всей поездки.
Francon kept silent also.	Молчал и Франкон.
"Boys," said John Erik Snyte, "don't spare yourselves on this.	- Ребята, - сказал Джон Эрик Снайт. - Не жалейте сил на это дело.
It's the most important thing we've had this year.	Это важнейший для нас заказ в нынешнем году.
Not much money, you understand, but the prestige, the connections!	Денег, как вы понимаете, не так уж много, зато престиж, связи!
If we do land it, won't some of those great architects turn green!	Если дельце выгорит, кое-кто из этих великих архитекторов позеленеет от зависти!
You see, Austen Heller has told me frankly that we're the third firm he's approached.	Понимаете, Остин Хэллер честно сказал, что мы -третья фирма, в которую он обратился.
He would have none of what those big fellows tried to sell him.	Ничего из того, что наши великие деятели пытались ему всучить, его не устроило.

So it's up to us, boys.	Так что теперь, ребята, всё в наших руках.
You know, something different, unusual, but in good taste, and you know, different.	Нужно что-то необычное, нестандартное, со вкусом, но главное - необычное.
Now do your best."	В общем, постарайтесь.
His five designers sat in a semicircle before him.	Пятеро его проектировщиков сидели перед ним полукругом.
"Gothic" looked bored and	У Готика был усталый вид.
"Miscellaneous" looked discouraged in advance; "Renaissance" was following the course of a fly on the ceiling.	Универсал казался заранее обескураженным, Возрожденец внимательно следил за перемещениями мухи по потолку.
Roark asked:	Рорк спросил:
"What did he actually say, Mr. Snyte?"	- Что конкретно он сказал, мистер Снайт?
Snyte shrugged and looked at Roark with amusement, as if he and Roark shared a shameful secret about the new client, not worth mentioning.	Снайт пожал плечами и с хитрецой посмотрел на Рорка, будто они оба знали какую-то постыдную тайну своего клиента, о которой не следовало распространяться.
"Nothing that makes great sense - quite between us, boys," said Snyte.	- Между нами, мальчиками, говоря, ничего особенно вразумительного, - сказал Снайт.
"He was somewhat inarticulate, considering his great command of the English language in print.	- Учитывая его великолепное владение английским языком на бумаге, его невнятность была особенно заметна.
He admitted he knew nothing about architecture.	Он признался, что ничего в архитектуре не понимает.
He didn't say whether he wanted it modernistic or period or what.	Он не сказал, хочет ли дом современного вида, или в каком-либо историческом стиле, или ещё чего-нибудь.
He said something to the effect that he wanted a house of his own, but he's hesitated for a long time about building one because all houses look alike to him and they all look like hell and he doesn't see how anyone can become enthusiastic about any house, and yet he has the idea that he wants a building he could love.	Проблеял что-то в том смысле, что ему нужен собственный дом, но он долго не решался начать строительство, потому что все дома казались ему одинаковыми - одинаково безобразными, и он никак не может понять, как кто-то может прийти в восторг по поводу какого бы то ни было здания. И всё же он вбил себе в голову, что ему нужен дом, который он смог бы полюбить.
'A building that would mean something' is what he said, though he added that he 'didn't know what or how.'	"Дом, который будет что-то для меня значить" -так он выразился, хотя добавил, что не знает, что именно и почему.
There.	Вот так.
That's about all he said.	Больше он ничего, пожалуй, и не сказал.
Not much to go on, and I wouldn't have undertaken to submit sketches if it weren't Austen Heller.	Не слишком чёткие указания, и я никогда не взялся бы предложить ему проект, если бы он не был Остином Хэллером.
But I grant you that it doesn't make sense ... What's the matter, Roark?"	Но, что ни говори, он и сам не понимает, чего ему надо, это уж точно... В чём дело, Рорк?
"Nothing," said Roark.	- Ни в чём, - сказал Рорк.

This ended the first conference on the subject of a residence for Austen Heller.	На этом и закончилось первое совещание относительно резиденции Остина Хэллера.
Later that day Snyte crowded his five designers into a train, and they went to Connecticut to see the site Heller had chosen.	Вечером того же дня Снайт загнал своих пятерых проектировщиков в поезд, и они отправились в Коннектикут осмотреть участок, выбранный Хэллером.
They stood on a lonely, rocky stretch of shore, three miles beyond an unfashionable little town; they munched sandwiches and peanuts, and they looked at a cliff rising in broken ledges from the ground to end in a straight, brutal, naked drop over the sea, a vertical shaft of rock forming a cross with the long, pale horizontal of the sea.	Они стояли на одиноком каменистом берегу, в трёх милях от не слишком фешенебельного городка, жевали бутерброды и орешки, смотрели на утёс, который ломаными уступами вырастал из земли и резко, свирепо обрывался в море. Вертикальный обелиск скалы крест-накрест пересекал бледную линию морского горизонта.
"There," said Snyte. "That's it." He twirled a pencil in his hand.	- Вот тут, - сказал Снайт, вертя в руке карандаш.
"Damnable, eh?"	- Весёленькое местечко, да?
He sighed.	- Он вздохнул.
"I tried to suggest a more respectable location, but he didn't take it so well so I had to shut up."	- Я пытался предложить ему более приличный участок, но ему это не сильно понравилось, так что пришлось мне заткнуться.
He twirled the pencil.	- Снайт вновь покрутил карандаш.
"That's where he wants the house, right on top of that rock."	- Вон где он хочет дом, на самой верхушке скалы.
He scratched the tip of his nose with the point of the pencil.	- Снайт почесал кончиком карандаша кончик носа.
"I tried to suggest setting it farther back from the shore and keeping the damn rock for a view, but that didn't go so well either."	- Я пытался предложить поставить дом подальше от берега, а эту чёртову скалу оставить для вида, но это тоже его не вдохновило.
He bit the eraser between the tips of his teeth.	- Он закусил резинку карандаша зубами.
"Just think of the blasting, the leveling one's got to do on that top."	- Подумать только, сколько понадобится взрывных работ на этой вершине! А нивелировки?
He cleaned his fingernail with the lead, leaving a black mark.	- Он почистил ноготь грифелем, оставив чёрный след.
"Well, that's that ... Observe the grade, and the quality of the stone.	- В общем, вот так... Определите угол залегания и качество породы.
The approach will be difficult ...	Подходы к площадке будут трудными.
I have all the surveys and the photographs in the office ... Well ... Who's got a cigarette? ...	У меня в конторе есть все замеры и фотографии... Так... У кого есть сигарета?..
Well, I think that's about all ... I'll help you with suggestions anytime ... Well ... What time is that damn train back?"	Ну, пока достаточно... Всегда готов помочь вам советом... Так... Во сколько идёт этот чёртов поезд?
Thus the five designers were started on their task.	Так пять проектировщиков приступили к работе.
Four of them proceeded immediately at their drawing boards.	Четверо из них незамедлительно бросились к кульманам.

Roark returned alone to the site, many times.	Только Рорк ещё много раз в одиночку выезжал на участок.
Roark's five months with Snyte stretched behind him like a blank.	Пять месяцев, проведённых Рорком у Снайта, пролетели, не оставив в его душе никакого следа.
Had he wished to ask himself what he had felt, he would have found no answer, save in the fact that he remembered nothing of these months.	Если бы у него возникло желание спросить себя, что он чувствует в связи с этим, он не смог бы ничего ответить, кроме, пожалуй, одного - за эти пять месяцев ему ничего не запомнилось.
He could remember each sketch he had made.	То есть он прекрасно помнил каждый сделанный им эскиз; если постараться, он, вероятно, вспомнил бы и дальнейшую судьбу этих эскизов.
He could, if he tried, remember what had happened to those sketches; he did not try.	Он не старался.
But he had not loved any of them as he loved the house of Austen Heller.	Но ни к одному из этих проектов он не относился с такой любовью, как к дому Остина Хэллера.
He stayed in the drafting room through evening after evening, alone with a sheet of paper and the thought of a cliff over the sea.	Вечер за вечером он оставался в чертёжной после работы, наедине с листом бумаги и мыслью о нависающем над морем утёсе.
No one saw his sketches until they were finished.	Никто не видел его эскизов, пока они не были завершены.
When they were finished, late one night, he sat at his table, with the sheets spread before him, sat for many hours, one hand propping his forehead, the other hanging by his side, blood gathering in the fingers, numbing them, while the street beyond the window became deep blue, then pale gray.	Закончив работу над ними поздно ночью, он сел у доски, разложив перед собой листы, и сидел много часов, одной рукой подперев подбородок, а другую свесив вниз, так что кровь прилила к пальцам и они занемели. Улица за окном сделалась тёмно-синей, затем бледно-серой.
He did not look at the sketches.	Он не смотрел на эскизы.
He felt empty and very tired.	Он был опустошён.
The house on the sketches had been designed not by Roark, but by the cliff on which it stood.	Дом, изображённый на эскизах, казалось, был создан не Рорком, а утёсом, на котором стоял.
It was as if the cliff had grown and completed itself and proclaimed the purpose for which it had been waiting.	Казалось, что утёс вырос и завершил себя, заявив о своём предназначении, осуществления которого он так долго ждал.
The house was broken into many levels, following the ledges of the rock, rising as it rose, in gradual masses, in planes flowing together up into one consummate harmony.	Дом был разбит на несколько уровней, следующих контурам естественных террас, созданных природой на скальной поверхности утёса. Дом поднимался вместе с ними -постепенно, неравномерно, стекаясь в одну точку, в единое гармоничное целое.
The walls, of the same granite as the rock, continued its vertical lines upward; the wide, projecting terraces of concrete, silver as the sea, followed the line of the waves, of the straight horizon.	Стены, из того же гранита, из которого был сложён утёс, продолжали вертикальное движение его склонов вверх, широкие бетонные террасы, серебристые, как море, повторяли линии волн, линии горизонта.
Roark was still sitting at his table when the men returned to begin their day in the drafting room.	Рорк ещё сидел у доски, когда его сослуживцы вернулись, чтобы начать новый рабочий день.
Then the sketches were sent to Snyte's office.	Тогда эскизы были отправлены в кабинет Снайта.

Two days later, the final version of the house to be submitted to Austen Heller, the version chosen and edited by John Erik Snyte, executed by the Chinese artist, lay swathed in tissue paper on a table.	Два дня спустя конечный вариант дома, который нужно было представить Остину Хэллеру, вариант, выбранный и отредактированный Джоном Эриком Снайтом, исполненный художником-китайцем, лежал на столе, закутанный в обёрточную бумагу.
It was Roark's house. His competitors had been eliminated. It was Roark's house, but its walls were now of red brick, its windows were cut to conventional size and equipped with green shutters, two of its projecting wings were omitted, the great cantilevered terrace over the sea was replaced by a little wrought-iron balcony, and the house was provided with an entrance of Ionic columns supporting a broken pediment, and with a little spire supporting a weather vane.	Это был дом Рорка, но теперь стены были сложены из красного кирпича, окна обрезаны до общепринятых размеров и снабжены зелёными ставнями, два выступающих крыла отсутствовали, громадная нависающая над морем терраса была заменена балкончиком с ажурной решёткой, а к входу были приделаны портик с ионическими колоннами под ломаным фронтоном и небольшой шпиль с флюгером.
John Erik Snyte stood by the table, his two hands spread in the air over the sketch, without touching the virgin purity of its delicate colors.	Возле стола стоял Джон Эрик Снайт, раскинув руки над рисунком, боясь коснуться девственной чистоты его нежных тонов.
"That is what Mr. Heller had in mind, I'm sure," he said.	- Уверен, что именно это имел в виду мистер Хэллер, - сказал он.
"Pretty good ... Yes, pretty good ... Roark, how many times do I have to ask you not to smoke around a final sketch?	- Очень неплохо... Да, очень неплохо... Рорк, сколько можно повторять, чтобы ты не курил у белового эскиза?
Stand away.	Отойди.
You'll get ashes on it."	Не ровен час, измажешь его пеплом.
Austen Heller was expected at twelve o'clock.	Остин Хэллер ожидался к двенадцати часам.
But at half past eleven Mrs. Symington arrived unannounced and demanded to see Mr. Snyte immediately.	Но в половине двенадцатого без предупреждения явилась миссис Симингтон и потребовала немедленной встречи с мистером Снайтом.
Mrs. Symington was an imposing dowager who had just moved into her new residence designed by Mr. Snyte; besides, Snyte expected a commission for an apartment house from her brother.	Миссис Симингтон была внушительного вида вдова, которая только что въехала в новый дом, спроектированный мистером Снайтом. Помимо того, Снайт рассчитывал получить заказ на многоквартирный дом от её брата.
He could not refuse to see her and he bowed her into his office, where she proceeded to state without reticence of expression that the ceiling of her library had cracked and the bay windows of her drawing room were hidden under a perpetual veil of moisture which she could not combat.	Он не мог отказаться принять её и с поклонами препроводил в свой кабинет, где она, не стесняясь в выражениях, принялась излагать ему, что в библиотеке у неё треснул потолок, а на эркерных стёклах в гостиной постоянно выступает какая-то испарина, из-за которой пропадает весь вид и с которой она ничего не может поделать.
Snyte summoned his chief engineer and they launched together into detailed explanations, apologies and damnations of contractors.	Снайт послал за своим главным инженером, и они вдвоём пустились в подробные объяснения, извинения и проклятия в адрес подрядчиков.
Mrs. Symington showed no sign of relenting when a signal buzzed on Snyte's desk and the reception clerk's voice announced Austen Heller.	Миссис Симингтон не выказала никаких признаков смягчения, когда на столе Снайта зазвенел звонок и голос секретарши сообщил о прибытии Остина Хэллера.

It would have been impossible to ask Mrs. Symington to leave or Austen Heller to wait.	Было равно невозможно и попросить миссис Симингтон уйти, и предложить мистеру Хэллеру подождать.
Snyte solved the problem by abandoning her to the soothing speech of his engineer and excusing himself for a moment.	Снайт решил проблему, перепоручив миссис Симингтон главному инженеру с его ласковыми речами, а сам удалился на минуточку, попросив извинения.
Then he emerged into the reception room, shook Heller's hand and suggested:	Он вышел в приёмную, крепко пожал руку Хэллеру и предложил:
"Would you mind stepping into the drafting room, Mr. Heller?	- Давайте, мистер Хэллер, заглянем в чертёжную, если вы не против.
Better light in there, you know, and the sketch is all ready for you, and I didn't want to take the chance of moving it."	Понимаете, там освещение лучше, а эскиз для вас уже готов, и мне бы не хотелось его куда-либо переносить.
Heller did not seem to mind.	Хэллер не возражал.
He followed Snyte obediently into the drafting room, a tall, broad-shouldered figure in English tweeds, with sandy hair and a square face drawn in countless creases around the ironical calm of the eyes.	Он послушно проследовал за Снайтом в чертёжную, высокий, широкоплечий, в английском твидовом костюме, с песочными волосами и квадратным лицом с бесчисленными морщинками вокруг насмешливо-спокойных глаз.
The sketch lay on the Chinese artist's table, and the artist stepped aside diffidently, in silence.	Рисунок лежал на столе китайца. Сам художник, не говоря ни слова, почтительно отошёл.
The next table was Roark's.	Рядом был кульман Рорка.
He stood with his back to Heller; he went on with his drawing, and did not turn.	Стоя спиной к Хэллеру, он продолжал работать и не оборачивался.
The employees had been trained not to intrude on the occasions when Snyte brought a client into the drafting room.	Служащих приучили не вмешиваться, когда Снайт приводил клиента в чертёжную.
Snyte's fingertips lifted the tissue paper, as if raising the veil of a bride.	Снайт кончиками пальцев приподнял с рисунка обёрточную бумагу - словно вуаль с лица невесты.
Then he stepped back and watched Heller's face.	Потом он сделал шаг назад и стал следить за лицом Хэллера.
Heller bent down and stood hunched, drawn, intent, saying nothing for a long time.	Тот наклонился и замер в этой позе, внимательно, напряжённо, долго не произнося ни слова.
"Listen, Mr. Snyte," he began at last.	- Послушайте, мистер Снайт, - произнёс он наконец.
"Listen, I think ... " and stopped.	- Понимаете, мне кажется... - Он замолчал.
Snyte waited patiently, pleased, sensing the approach of something he didn't want to disturb.	Снайт терпеливо ждал. Он был доволен, чувствуя приближение чего-то, чему не следовало мешать.
"This," said Heller suddenly, loudly, slamming his fist down on the drawing, and Snyte winced, "this is the nearest anyone's ever come to it!"	- Вот, - внезапно громко сказал Хэллер и хлопнул кулаком по рисунку. Снайт поморщился. - Ближе к желаемому никто не подходил!
"I knew you'd like it, Mr. Heller," said Snyte.	- Я не сомневался, что вам понравится, мистер Хэллер, - сказал Снайт.
"I don't," said Heller.	- Мне не нравится, - сказал Хэллер.