Граф Монте-Кристо. Часть 3 - английский и русский параллельные тексты

The weather was dull and stormy, a cold wind shook the few remaining yellow leaves from the boughs of the trees, and scattered them among the crowd which filled the boulevards.	Погода была хмурая и облачная; ветер, еще теплый, но уже гибельный для желтых листьев, срывал их с оголяющихся ветвей и кружил над огромной толпой, заполнявшей Бульвары.
M. de Villefort, a true Parisian, considered the cemetery of Pere-la-Chaise alone worthy of receiving the mortal remains of a Parisian family; there alone the corpses belonging to him would be surrounded by worthy associates. He had therefore purchased a vault, which was quickly occupied by members of his family.	Вильфор, истый парижанин, смотрел на кладбище Пер-Лашез как на единственное, достойное принять прах одного из членов парижской семьи; все остальные кладбища казались ему слишком провинциальными, какими-то меблированными комнатами смерти. Только на кладбище Пер-Лашез покойник из хорошего общества был у себя дома. Здесь, как мы видели, он купил в вечное владение место, на котором возвышалась усыпальница, так быстро заселившаяся всеми членами его первой семьи.
On the front of the monument was inscribed:	Надпись на фронтоне мавзолея гласила:
"The families of Saint-Meran and Villefort," for such had been the last wish expressed by poor Renee, Valentine's mother.	"Семья Сен-Меран и Вильфор", - такова была последняя воля бедной Рене, матери Валентины.
The pompous procession therefore wended its way towards Pere-la-Chaise from the Faubourg Saint-Honore.	Итак, пышный кортеж от предместья Сент-Оноре продвигался к Пер-Лашез.
Having crossed Paris, it passed through the Faubourg du Temple, then leaving the exterior boulevards, it reached the cemetery.	Пересекли весь Париж, прошли по предместью Тампль, затем по наружным Бульварам до кладбища.
More than fifty private carriages followed the twenty mourning-coaches, and behind them more than five hundred persons joined in the procession on foot.	Более пятидесяти собственных экипажей следовало за двадцатью траурными каретами, а за этими пятьюдесятью экипажами более пятисот человек шли пешком.
These last consisted of all the young people whom Valentine's death had struck like a thunderbolt, and who, notwithstanding the raw chilliness of the season, could not refrain from paying a last tribute to the memory of the beautiful, chaste, and adorable girl, thus cut off in the flower of her youth.	Это были почти все молодые люди, которых как громом поразила смерть Валентины; несмотря на ледяное веяние века, на прозаичность эпохи, они поддавались поэтическому обаянию этой прекрасной, непорочной, пленительной девушки, погибшей в цвете лет.
As they left Paris, an equipage with four horses, at full speed, was seen to draw up suddenly; it contained Monte Cristo.	Когда процессия приближалась к заставе, появился экипаж, запряженный четырьмя резвыми лошадьми, которые сразу остановились; их нервные ноги напряглись, как стальные пружины: приехал граф Монте-Кристо.
The count left the carriage and mingled in the crowd who followed on foot.	Граф вышел из коляски и смешался с толпой, провожавшей пешком похоронную колесницу.
Chateau-Renaud perceived him and immediately alighting from his coupe, joined him.	Шато-Рено заметил его; он тотчас же оставил свою карету и присоединился к нему. Бошан также покинул свой наемный кабриолет.
The count looked attentively through every opening in the crowd; he was evidently watching for some one, but his search ended in disappointment.	Граф внимательно осматривал толпу; он, видимо, искал кого-то. Наконец он не выдержал.

"Where is Morrel?" he asked; "do either of these gentlemen know where he is?"	- Где Моррель? - спросил он. - Кто-нибудь из вас, господа, знает, где он?
"We have already asked that question," said Chateau-Renaud, "for none of us has seen him."	- Мы задавали себе этот вопрос еще в доме покойной, - сказал Шато-Рено, - никто из нас его не видел.
The count was silent, but continued to gaze around him.	Граф замолчал, продолжая оглядываться.
At length they arrived at the cemetery.	Наконец пришли на кладбище.
The piercing eye of Monte Cristo glanced through clusters of bushes and trees, and was soon relieved from all anxiety, for seeing a shadow glide between the yew-trees, Monte Cristo recognized him whom he sought.	Монте-Кристо зорко оглядел рощи тисов и сосен и вскоре перестал беспокоиться; среди темных грабин промелькнула тень, и Монте-Кристо, должно быть, узнал того, кого искал.
One funeral is generally very much like another in this magnificent metropolis. Black figures are seen scattered over the long white avenues; the silence of earth and heaven is alone broken by the noise made by the crackling branches of hedges planted around the monuments; then follows the melancholy chant of the priests, mingled now and then with a sob of anguish, escaping from some woman concealed behind a mass of flowers.	Все знают, что такое похороны в этом великолепном некрополе: черные группы людей, рассеянные по белым аллеям; безмолвие неба и земли, изредка нарушаемое треском ломающихся веток или живой изгороди вокруг какой-нибудь могилы; скорбные голоса священников, которым вторит то там, то здесь рыдание, вырвавшееся из-за груды цветов, где поникла женщина с молитвенно сложенными руками.
The shadow Monte Cristo had noticed passed rapidly behind the tomb of Abelard and Heloise, placed itself close to the heads of the horses belonging to the hearse, and following the undertaker's men, arrived with them at the spot appointed for the burial.	Тень, которую заметил Монте-Кристо, быстро пересекла рощу за могилой Элоизы и Абеляра, поравнялась с факельщиками, шедшими во главе процессии, и вместе с ними подошла к месту погребения.
Each person's attention was occupied.	Все взгляды скользили с предмета на предмет.
Monte Cristo saw nothing but the shadow, which no one else observed.	Но Монте-Кристо смотрел только на эту тень, почти не замеченную окружающими.
Twice the count left the ranks to see whether the object of his interest had any concealed weapon beneath his clothes.	Два раза граф выходил из рядов, чтобы посмотреть, не ищет ли рука этого человека оружия, спрятанного в складках одежды.
When the procession stopped, this shadow was recognized as Morrel, who, with his coat buttoned up to his throat, his face livid, and convulsively crushing his hat between his fingers, leaned against a tree, situated on an elevation commanding the mausoleum, so that none of the funeral details could escape his observation.	Когда кортеж остановился, в этой тени узнали Морреля; бледный, со впалыми щеками, в наглухо застегнутом сюртуке, судорожно комкая шляпу в руках, он стоял, прислонясь к дереву, на холме, возвышавшемся над мавзолеем, так что мог видеть все подробности предстоящего печального обряда.
Everything was conducted in the usual manner.	Все совершилось согласно обычаям.

A few men, the least impressed of all by the scene, pronounced a discourse, some deploring this premature death, others expatiating on the grief of the father, and one very ingenious person quoting the fact that Valentine had solicited pardon of her father for criminals on whom the arm of justice was ready to fall--until at length they exhausted their stores of metaphor and mournful speeches.	Несколько человек - как всегда, наименее опечаленные - произнесли речи. Одни оплакивали эту безвременную кончину; другие распространялись о скорби отца; нашлись и такие, которые уверяли, что Валентина не раз просила у г-на де Вильфора пощады виновным, над чьей головой он заносил меч правосудия; словом, не жалели цветистых метафор и прочувствованных оборотов, переиначивая на все лады стансы Малерба и Дюперье.
Monte Cristo heard and saw nothing, or rather he only saw Morrel, whose calmness had a frightful effect on those who knew what was passing in his heart.	Монте-Кристо ничего не слышал; он видел лишь Морреля, чье спокойствие и неподвижность представляли страшное зрелище для того, кто знал, что совершается в его душе.
"See," said Beauchamp, pointing out Morrel to Debray.	- Посмотрите! - сказал вдруг Бошан, обращаясь к Дебрэ. - Вон Моррель!
"What is he doing up there?"	Куда это он залез?
And they called Chateau-Renaud's attention to him.	И они показали на него Шато-Рено.
"How pale he is!" said Chateau-Renaud, shuddering.	- Какой он бледный, - сказал тот, вздрогнув.
"He is cold," said Debray.	- Ему холодно, - возразил Дебрэ.
"Not at all," said Chateau-Renaud, slowly; "I think he is violently agitated.	- Нет, - медленно произнес Шато-Рено, -по-моему, он потрясен.
He is very susceptible."	Максимилиан - человек очень впечатлительный.
"Bah," said Debray; "he scarcely knew Mademoiselle de Villefort; you said so yourself."	- Да нет же! - сказал Дебрэ. - Ведь он почти не был знаком с мадемуазель де Вильфор. Вы сами говорили.
"True.	- Это верно.
Still I remember he danced three times with her at Madame de Morcerfs. Do you recollect that ball, count, where you produced such an effect?"	Все же, я помню, на балу у госпожи де Морсер он три раза танцевал с ней; знаете, граф, на том балу, где вы произвели такое впечатление.
"No, I do not," replied Monte Cristo, without even knowing of what or to whom he was speaking, so much was he occupied in watching Morrel, who was holding his breath with emotion.	- Нет, не знаю, - ответил Монте-Кристо, не замечая даже, на что и кому он отвечает, до того он был занят Моррелем, у которого покраснели щеки, как у человека, старающегося не дышать.
"The discourse is over; farewell, gentlemen," said the count.	- Речи кончились, прощайте, господа, - вдруг сказал Монте-Кристо.
And he disappeared without anyone seeing whither he went.	И он подал сигнал к разъезду, исчезнув сам, причем никто не заметил, куда он направился.
The funeral being over, the guests returned to Paris.	Церемония похорон кончилась, присутствующие пустились в обратный путь.
Chateau-Renaud looked for a moment for Morrel; but while they were watching the departure of the count, Morrel had quitted his post, and Chateau-Renaud, failing in his search, joined Debray and Beauchamp.	Один Шато-Рено поискал Морреля глазами; но пока он провожал взглядом удаляющегося графа, Моррель покинул свое место, и Шато-Рено, так и не найдя его, последовал за Дебрэ и Бошаном.

Monte Cristo concealed himself behind a large tomb and awaited the arrival of Morrel, who by degrees approached the tomb now abandoned by spectators and workmen.	Монте-Кристо вошел в кусты, и спрятавшись за широкой могилой, следил за каждым движением Морреля, который приближался к мавзолею, покинутому любопытными, а потом и могильщиками.
Morrel threw a glance around, but before it reached the spot occupied by Monte Cristo the latter had advanced yet nearer, still unperceived.	Моррель медленно посмотрел вокруг себя; в то время как его взгляд был обращен в противоположную сторону, Монте-Кристо незаметно подошел еще на десять шагов.
The young man knelt down.	Максимилиан опустился на колени.
The count, with outstretched neck and glaring eyes, stood in an attitude ready to pounce upon Morrel upon the first occasion.	Граф, пригнувшись, с расширенными, остановившимися глазами, весь в напряжении, готовый броситься по первому знаку, продолжал приближаться к нему.
Morrel bent his head till it touched the stone, then clutching the grating with both hands, he murmured,--"Oh, Valentine!"	Моррель коснулся лбом каменной ограды, обеими руками ухватился за решетку и прошептал: -Валентина!
The count's heart was pierced by the utterance of these two words; he stepped forward, and touching the young man's shoulder, said,--"I was looking for you, my friend."	Сердце графа не выдержало звука его голоса; он сделал еще шаг и тронул Морреля за плечо. - Вы здесь, мой друг, - сказал он. - Я вас искал.
Monte Cristo expected a burst of passion, but he was deceived, for Morrel turning round, said calmly,--	Монте-Кристо ожидал жалоб, упреков - он ошибся. Моррель взглянул на него и с наружным спокойствием ответил:
"You see I was praying."	- Вы видите, я молился!
The scrutinizing glance of the count searched the young man from head to foot.	Монте-Кристо испытующим взглядом окинул Максимилиана с ног до головы.
He then seemed more easy.	Этот осмотр, казалось, успокоил его.
"Shall I drive you back to Paris?" he asked.	- Хотите, я вас отвезу в город? - предложил он Моррелю.
"No, thank you."	- Нет, спасибо.
"Do you wish anything?"	- Не нужно ли вам чего-нибудь?
"Leave me to pray."	- Дайте мне молиться.
The count withdrew without opposition, but it was only to place himself in a situation where he could watch every movement of Morrel, who at length arose, brushed the dust from his knees, and turned towards Paris, without once looking back.	Граф молча отошел, но лишь для того, чтобы укрыться в новом месте, откуда он по-прежнему не терял Морреля из виду; наконец он встал, отряхнул пыль с колен и пошел по дороге в Париж, ни разу не обернувшись.
He walked slowly down the Rue de la Roquette.	Он медленно прошел на улицу Ла-Рокет.
The count, dismissing his carriage, followed him about a hundred paces behind.	Граф, отослав свой экипаж, дожидавшийся у ворот кладбища, шел в ста шагах позади Максимилиана.
Maximilian crossed the canal and entered the Rue Meslay by the boulevards.	Максимилиан пересек канал и по Бульварам достиг улицы Меле.

Five minutes after the door had been closed on Morrel's entrance, it was again opened for the count.	Через пять минут после того, как калитка закрылась за Моррелем, она открылась для Монте-Кристо.
Julie was at the entrance of the garden, where she was attentively watching Penelon, who, entering with zeal into his profession of gardener, was very busy grafting some Bengal roses.	Жюли была в саду и внимательно наблюдала, как Пенелон, очень серьезно относившийся к своей профессии садовника, нарезал черенки бенгальских роз.
"Ah, count," she exclaimed, with the delight manifested by every member of the family whenever he visited the Rue Meslay.	- Граф Монте-Кристо! - воскликнула она с искренней радостью, которую выражал обычно каждый член семьи, когда Монте-Кристо появлялся на улице Меле.
"Maximilian has just returned, has he not, madame?" asked the count.	- Максимилиан только что вернулся, правда? -спросил граф.
"Yes, I think I saw him pass; but pray, call Emmanuel."	- Да, он, кажется, пришел, - сказала Жюли, - Но, прошу вас, позовите Эмманюеля.
"Excuse me, madame, but I must go up to Maximilian's room this instant," replied Monte Cristo, "I have something of the greatest importance to tell him."	- Простите, сударыня, но мне сейчас необходимо пройти к Максимилиану, - возразил Монте-Кристо, - у меня к нему чрезвычайно важное дело.
"Go, then," she said with a charming smile, which accompanied him until he had disappeared.	- Тогда идите, - сказала она, провожая его своей милой улыбкой, пока он не исчез на лестнице.
Monte Cristo soon ran up the staircase conducting from the ground-floor to Maximilian's room; when he reached the landing he listened attentively, but all was still.	Монте-Кристо быстро поднялся на третий этаж, где жил Максимилиан; остановившись на площадке, он прислушался: все было тихо.
Like many old houses occupied by a single family, the room door was panelled with glass; but it was locked, Maximilian was shut in, and it was impossible to see what was passing in the room, because a red curtain was drawn before the glass.	Как в большинстве старинных домов, занимаемых самим хозяином, на площадку выходила всего лишь одна застекленная дверь. Но только в этой застекленной двери не было ключа. Максимилиан заперся изнутри; а через дверь ничего нельзя было увидеть, потому что стекла были затянуты красной шелковой занавеской.
The count's anxiety was manifested by a bright color which seldom appeared on the face of that imperturbable man.	Беспокойство графа выразилось ярким румянцем -признак необычайного волнения у этого бесстрастного человека.
"What shall I do!" he uttered, and reflected for a moment; "shall I ring?	- Что делать? - прошептал он. На минуту он задумался. - Позвонить? - продолжал он. - Нет!
No, the sound of a bell, announcing a visitor, will but accelerate the resolution of one in Maximilian's situation, and then the bell would be followed by a louder noise."	Иной раз звонок, чей-нибудь приход ускоряют решение человека, который находится в таком состоянии, как Максимилиан, и тогда в ответ на звонок раздается другой звук.
Monte Cristo trembled from head to foot and as if his determination had been taken with the rapidity of lightning, he struck one of the panes of glass with his elbow; the glass was shivered to atoms, then withdrawing the curtain he saw Morrel, who had been writing at his desk, bound from his seat at the noise of the broken window.	Монте-Кристо вздрогнул с головы до ног, и так как его решения всегда бывали молниеносны, то он ударил локтем в дверное стекло, и оно разлетелось вдребезги; он поднял занавеску и увидел Морреля, который сидел у письменного стола с пером в руке и резко обернулся при звоне разбитого стекла.

"I beg a thousand pardons," said the count, "there is nothing the matter, but I slipped down and broke one of your panes of glass with my elbow. Since it is opened, I will take advantage of it to enter your room; do not disturb yourself--do not disturb yourself!"	- Это ничего, - сказал граф, - простите, ради бога, дорогой друг; я поскользнулся и попал локтем в ваше стекло; раз уж оно разбилось, я этим воспользуюсь и войду к вам. Не беспокойтесь, не беспокойтесь.
And passing his hand through the broken glass, the count opened the door.	И, протянув руку в разбитое стекло, граф открыл дверь.
Morrel, evidently discomposed, came to meet Monte Cristo less with the intention of receiving him than to exclude his entry.	Моррель встал, явно раздосадованный, и пошел навстречу Монте-Кристо, не столько чтобы принять его, сколько чтобы загородить ему дорогу.
"Ma foi," said Monte Cristo, rubbing his elbow, "it's all your servant's fault; your stairs are so polished, it is like walking on glass."	- Право же, в этом виноваты ваши слуги, - сказал Монте-Кристо, потирая локоть, - у вас в доме паркет натерт, как зеркало.
"Are you hurt, sir?" coldly asked Morrel.	- Вы не поранили себя? - холодно спросил Моррель.
"I believe not.	- Не знаю.
But what are you about there?	Но что вы делали?
You were writing."	Писали?
"I?"	- Я?
"Your fingers are stained with ink."	- У вас пальцы в чернилах.
"Ah, true, I was writing. I do sometimes, soldier though I am."	- Да, я писал, - отвечал Моррель, - это со мной иногда случается, хоть я и военный.
Monte Cristo advanced into the room; Maximilian was obliged to let him pass, but he followed him.	Монте-Кристо сделал несколько шагов по комнате. Максимилиан не мог не впустить его; но он шел за ним.
"You were writing?" said Monte Cristo with a searching look.	- Вы писали? - продолжал Монте-Кристо, глядя на него пытливо-пристальным взглядом.
"I have already had the honor of telling you I was," said Morrel.	- Я уже имел честь сказать вам, что да, - отвечал Моррель.
The count looked around him.	Граф бросил взгляд кругом.
"Your pistols are beside your desk," said Monte Cristo, pointing with his finger to the pistols on the table.	- Положив пистолеты возле чернильницы? -сказал он, указывая Моррелю на оружие, лежавшее на столе.
"I am on the point of starting on a journey," replied Morrel disdainfully.	- Я отправляюсь путешествовать, - отвечал Максимилиан.
"My friend," exclaimed Monte Cristo in a tone of exquisite sweetness.	- Друг мой! - сказал Монте-Кристо с бесконечной нежностью.
"Sir?"	- Сударь!
"My friend, my dear Maximilian, do not make a hasty resolution, I entreat you."	- Дорогой Максимилиан, не надо крайних решений, умоляю вас!

"I make a hasty resolution?" said Morrel, shrugging his shoulders; "is there anything extraordinary in a journey?"	- У меня крайние решения? - сказал Моррель, пожимая плечами. - Почему путешествие - это крайнее решение, скажите, пожалуйста?
"Maximilian," said the count, "let us both lay aside the mask we have assumed. You no more deceive me with that false calmness than I impose upon you with my frivolous solicitude.	- Сбросим маски, Максимилиан, - сказал Монте-Кристо. - Вы меня не обманете своим деланным спокойствием, как я вас не обману моим поверхностным участием.
You can understand, can you not, that to have acted as I have done, to have broken that glass, to have intruded on the solitude of a friend--you can understand that, to have done all this, I must have been actuated by real uneasiness, or rather by a terrible conviction.	Вы ведь сами понимаете, что, если я поступил так, как сейчас, если я разбил стекло и ворвался в запертую дверь к своему другу, - значит, у меня серьезные опасения, или, вернее, ужасная уверенность.
Morrel, you are going to destroy yourself!"	Моррель, вы хотите убить себя.
"Indeed, count," said Morrel, shuddering; "what has put this into your head?"	- Что вы! - сказал Моррель, вздрогнув. - Откуда вы это взяли, граф?
"I tell you that you are about to destroy yourself," continued the count, "and here is proof of what I say;" and, approaching the desk, he removed the sheet of paper which Morrel had placed over the letter he had begun, and took the latter in his hands.	- Я вам говорю, что вы хотите убить себя, -продолжал граф тем же тоном, - и вот доказательство. И, подойдя к столу, он приподнял белый листок, положенный молодым человеком на начатое письмо, и взял письмо в руки.
Morrel rushed forward to tear it from him, but Monte Cristo perceiving his intention, seized his wrist with his iron grasp.	Моррель бросился к нему, чтобы вырвать письмо. Но Монте-Кристо предвидел это движение и предупредил его; схватив Максимилиана за кисть руки, он остановил его, как стальная цепь останавливает приведенную в действие пружину.
"You wish to destroy yourself," said the count; "you have written it."	- Вы хотели убить себя, Моррель, - сказал он. -Это написано здесь черным по белому!
"Well," said Morrel, changing his expression of calmness for one of violence--"well, and if I do intend to turn this pistol against myself, who shall prevent me--who will dare prevent me?	- Так что же! - воскликнул Моррель, разом отбросив свое показное спокойствие. - А если даже и так, если я решил направить на себя дуло этого пистолета, кто мне помешает? У кого хватит смелости мне помешать?
All my hopes are blighted, my heart is broken, my life a burden, everything around me is sad and mournful; earth has become distasteful to me, and human voices distract me.	Когда я скажу: все мои надежды рухнули, мое сердце разбито, моя жизнь погасла, вокруг меня только тьма и мерзость, земля превратилась в прах, слышать человеческие голоса для меня пытка.
It is a mercy to let me die, for if I live I shall lose my reason and become mad.	Когда я скажу: дать мне умереть, это -милосердие, ибо если вы не дадите мне умереть, я потеряю рассудок, я сойду с ума.
When, sir, I tell you all this with tears of heartfelt anguish, can you reply that I am wrong, can you prevent my putting an end to my miserable existence?	Когда я это скажу, когда увидят, что я говорю это с отчаянием и слезами в сердце, кто мне ответит: "Вы не правы!" Кто мне помешает перестать быть несчастнейшим из несчастных?
Tell me, sir, could you have the courage to do so?"	Скажите, граф, уж не вы ли осмелитесь на это?

"Yes, Morrel," said Monte Cristo, with a calmness which contrasted strangely with the young man's excitement; "yes, I would do so."	- Да, Моррель, - сказал твердым голосом Монте-Кристо, чье спокойствие странно контрастировало с волнением Максимилиана. -Да я.
"You?" exclaimed Morrel, with increasing anger and reproach--"you, who have deceived me with false hopes, who have cheered and soothed me with vain promises, when I might, if not have saved her, at least have seen her die in my arms! You, who pretend to understand everything, even the hidden sources of knowledge,--and who enact the part of a guardian angel upon earth, and could not even find an antidote to a poison administered to a young girl!	- Вы! - воскликнул Моррель, с возрастающим гневом и укоризной. - Вы обольщали меня нелепой надеждой, вы удерживали, убаюкивали, усыпляли меня пустыми обещаниями, когда я мог бы сделать что-нибудь решительное, отчаянное и спасти ее или хотя бы видеть ее умирающей в моих объятиях; вы хвалились, будто владеете всеми средствами разума, всеми силами природы; вы притворяетесь, что все можете, вы разыгрываете роль провидения, и вы даже не сумели дать противоядия отравленной девушке!
Ah, sir, indeed you would inspire me with pity, were you not hateful in my eyes."	Нет, знаете, сударь, вы внушили бы мне жалость, если бы не внушали отвращение!
"Morrel"--	- Моррель!
"Yes; you tell me to lay aside the mask, and I will do so, be satisfied!	- Да, вы предложили мне сбросить маску; так радуйтесь, что я ее сбросил.
When you spoke to me at the cemetery, I answered you--my heart was softened; when you arrived here, I allowed you to enter. But since you abuse my confidence, since you have devised a new torture after I thought I had exhausted them all, then, Count of Monte Cristo my pretended benefactor--then, Count of Monte Cristo, the universal guardian, be satisfied, you shall witness the death of your friend;" and Morrel, with a maniacal laugh, again rushed towards the pistols.	Да, когда вы последовали за мной на кладбище, я вам еще отвечал по доброте душевной; когда вы вошли сюда, я дал вам войти... Но вы злоупотребляете моим терпением, вы преследуете меня в моей комнате, куда я скрылся, как в могилу, вы приносите мне новую муку - мне, который думал, что исчерпал их уже все... Так слушайте, граф Монте-Кристо, мой мнимый благодетель, всеобщий спаситель, вы можете быть довольны: ваш друг умрет на ваших глазах!.. И Моррель с безумным смехом вторично бросился к пистолетам. Монте-Кристо, бледный, как привидение, но с мечущим молнии взором, положил руку на оружие и сказал безумцу:
"And I again repeat, you shall not commit suicide."	- А я повторяю: вы не убьете себя!
"Prevent me, then!" replied Morrel, with another struggle, which, like the first, failed in releasing him from the count's iron grasp.	- Помешайте же мне! - воскликнул Моррель с последним порывом, который, как и первый, разбился о стальную руку графа.
"I will prevent you."	- Помешаю!
"And who are you, then, that arrogate to yourself this tyrannical right over free and rational beings?"	- Да кто вы такой, наконец! Откуда у вас право тиранически распоряжаться свободными и мыслящими людьми? - воскликнул Максимилиан.
"Who am I?" repeated Monte Cristo. "Listen; I am the only man in the world having the right to say to you,	- Кто я? - повторил Монте-Кристо. - Слушайте. Я единственный человек на свете, который имеет право сказать вам: Моррель, я не хочу, чтобы сын твоего отца сегодня умер!

'Morrel, your father's son shall not die to-day;'" and Monte Cristo, with an expression of majesty and sublimity, advanced with arms folded toward the young man, who, involuntarily overcome by the commanding manner of this man, recoiled a step.	И Монте-Кристо, величественный, преображенный, неодолимый, подошел, скрестив руки, к трепещущему Максимилиану, который, невольно покоренный почти божественной силой этого человека, отступил на шаг.
"Why do you mention my father?" stammered he; "why do you mingle a recollection of him with the affairs of today?"	- Зачем вы говорите о моем отце? - прошептал он.- Зачем память моего отца соединять с тем, что происходит сегодня?
"Because I am he who saved your father's life when he wished to destroy himself, as you do to-day--because I am the man who sent the purse to your young sister, and the Pharaon to old Morrel--because I am the Edmond Dantes who nursed you, a child, on my knees."	- Потому что я тот, кто спас жизнь твоему отцу, когда он хотел убить себя, как ты сегодня; потому что я тот, кто послал кошелек твоей юной сестре и "Фараон" старику Моррелю; потому что я Эдмон Дантес, на коленях у которого ты играл ребенком.
Morrel made another step back, staggering, breathless, crushed; then all his strength give way, and he fell prostrate at the feet of Monte Cristo.	Потрясенный, Моррель, шатаясь, тяжело дыша, сделал еще шаг назад; потом силы ему изменили, и он с громким криком упал к ногам Монте-Кристо.
Then his admirable nature underwent a complete and sudden revulsion; he arose, rushed out of the room and to the stairs, exclaiming energetically,	И вдруг в этой благородной душе совершилось внезапное и полное перерождение: Моррель вскочил, выбежал из комнаты и кинулся на лестницу, крича во весь голос:
"Julie, Julie--Emmanuel, Emmanuel!"	- Жюли! Эмманюель!
Monte Cristo endeavored also to leave, but Maximilian would have died rather than relax his hold of the handle of the door, which he closed upon the count.	Монте-Кристо хотел броситься за ним вдогонку, но Максимилиан скорее дал бы себя убить, чем выпустил бы ручку двери, которую он закрывал перед графом.
Julie, Emmanuel, and some of the servants, ran up in alarm on hearing the cries of Maximilian.	На крики Максимилиана в испуге прибежали Жюли и Эмманюель в сопровождении Пенелона и слуг.
Morrel seized their hands, and opening the door exclaimed in a voice choked with sobs,	Моррель взял их за руки и открыл дверь.
"On your knees--on your knees--he is our benefactor--the saviour of our father! He is"--	- На колени! - воскликнул он голосом, сдавленным от слез. - Вот наш благодетель, спаситель нашего отца, вот...
He would have added	Он хотел сказать:
"Edmond Dantes," but the count seized his arm and prevented him.	"Вот Эдмон Дантес!" Граф остановил его, схватив за руку.
Julie threw herself into the arms of the count; Emmanuel embraced him as a guardian angel; Morrel again fell on his knees, and struck the ground with his forehead.	Жюли припала к руке графа, Эмманюель целовал его, как бога-покровителя; Моррель снова стал на колени и поклонился до земли.
Then the iron-hearted man felt his heart swell in his breast; a flame seemed to rush from his throat to his eyes, he bent his head and wept.	Тогда этот железный человек почувствовал, что сердце его разрывается, пожирающее пламя хлынуло из его груди к глазам; он склонил голову и заплакал.

For a while nothing was heard in the room but a succession of sobs, while the incense from their grateful hearts mounted to heaven.	Несколько минут в этой комнате лились слезы и слышались вздохи, этот хор показался бы сладостным даже возлюбленнейшим ангелам божьим.
Julie had scarcely recovered from her deep emotion when she rushed out of the room, descended to the next floor, ran into the drawing-room with childlike joy and raised the crystal globe which covered the purse given by the unknown of the Allees de Meillan.	Жюли, едва придя в себя после испытанного потрясения, бросилась вон из комнаты, спустилась этажом ниже, с детской радостью вбежала в гостиную и приподняла стеклянный колпак, под которым лежал кошелек, подаренный незнакомцем с Мельянских аллей.
Meanwhile, Emmanuel in a broken voice said to the count,	Тем временем Эмманюель прерывающимся голосом говорил Монте-Кристо:
"Oh, count, how could you, hearing us so often speak of our unknown benefactor, seeing us pay such homage of gratitude and adoration to his memory,--how could you continue so long without discovering yourself to us?	- Ах, граф, ведь вы знаете, что мы так часто говорим о нашем неведомом благодетеле, знаете, какой благодарностью и каким обожанием мы окружаем память о нем. Как вы могли так долго ждать, чтобы открыться?
Oh, it was cruel to us, and--dare I say it?--to you also."	Право, это было жестоко по отношению к нам и, я готов сказать, по отношению к вам самим!
"Listen, my friends," said the count--"I may call you so since we have really been friends for the last eleven years--the discovery of this secret has been occasioned by a great event which you must never know.	- Поймите, друг мой, - сказал граф, - я могу называть вас так, потому что, сами того не зная, вы мне друг вот уже одиннадцать лет; важное событие заставило меня раскрыть эту тайну, я не могу сказать вам какое.
I wished to bury it during my whole life in my own bosom, but your brother Maximilian wrested it from me by a violence he repents of now, I am sure."	Видит бог, я хотел всю жизнь хранить эту тайну в глубине своей души; Максимилиан вырвал ее у меня угрозами, в которых, я уверен, он раскаивается.
Then turning around, and seeing that Morrel, still on his knees, had thrown himself into an arm-chair, he added in a low voice, pressing Emmanuel's hand significantly,	Максимилиан все еще стоял на коленях, немного поодаль, припав лицом к креслу.
"Watch over him."	- Следите за ним, - тихо добавил Монте-Кристо, многозначительно пожимая Эмманюелю руку.
"Why so?" asked the young man, surprised.	- Почему? - удивленно спросил тот.
"I cannot explain myself; but watch over him."	- Не могу объяснить вам, но следите за ним.
Emmanuel looked around the room and caught sight of the pistols; his eyes rested on the weapons, and he pointed to them.	Эмманюель обвел комнату взглядом и увидел пистолеты Морреля. Глаза его с испугом остановились на оружии, и он указал на него Монте-Кристо, медленно подняв руку до уровня стола.
Monte Cristo bent his head.	Монте-Кристо наклонил голову.
Emmanuel went towards the pistols.	Эмманюель протянул было руку к пистолетам.
"Leave them," said Monte Cristo.	Но граф остановил его.

Then walking towards Morrel, he took his hand; the tumultuous agitation of the young man was succeeded by a profound stupor.	Затем, подойдя к Моррелю, он взял его за руку; бурные чувства, только что потрясавшие сердце Максимилиана, сменились глубоким оцепенением.
Julie returned, holding the silken purse in her hands, while tears of joy rolled down her cheeks, like dewdrops on the rose.	Вернулась Жюли, она держала в руке шелковый кошелек; и две сверкающие радостные слезинки катились по ее щекам, как две капли утренней росы.
"Here is the relic," she said; "do not think it will be less dear to us now we are acquainted with our benefactor!"	- Вот наша реликвия, - сказала она, - не думайте, что я ею меньше дорожу с тех пор, как мы узнали, кто наш спаситель.
"My child," said Monte Cristo, coloring, "allow me to take back that purse? Since you now know my face, I wish to be remembered alone through the affection I hope you will grant me.	- Дитя мое, - сказал Монте-Кристо, краснея, -позвольте мне взять этот кошелек; теперь, когда вы узнали меня, я хочу, чтобы вам напоминало обо мне только дружеское расположение, которого вы меня удостаиваете.
"Oh," said Julie, pressing the purse to her heart, "no, no, I beseech you do not take it, for some unhappy day you will leave us, will you not?"	- Нет, нет, умоляю вас, - воскликнула Жюли, прижимая кошелек к сердцу, - ведь вы можете уехать, ведь придет горестный день, и вы нас покинете, правда?
"You have guessed rightly, madame," replied Monte Cristo, smiling; "in a week I shall have left this country, where so many persons who merit the vengeance of heaven lived happily, while my father perished of hunger and grief."	- Вы угадали, - отвечал, улыбаясь, Монте-Кристо,- через неделю я покину эту страну, где столько людей, заслуживавших небесной кары, жили счастливо, в то время как отец мой умирал от голода и горя.
While announcing his departure, the count fixed his eyes on Morrel, and remarked that the words,	Сообщая о своем отъезде, Монте-Кристо взглянул на Морреля и увидел, что слова
"I shall have left this country," had failed to rouse him from his lethargy. He then saw that he must make another struggle against the grief of his friend, and taking the hands of Emmanuel and Julie, which he pressed within his own, he said with the mild authority of a father,	"Я покину эту страну" не вывели Морреля из его летаргии; он понял, что ему предстоит выдержать еще последнюю битву с горем друга; и, взяв за руки Жюли и Эмманюеля, он сказал им отечески мягко и повелительно:
"My kind friends, leave me alone with Maximilian."	- Дорогие друзья, прошу вас, оставьте меня наедине с Максимилианом.
Julie saw the means offered of carrying off her precious relic, which Monte Cristo had forgotten.	Жюли это давало возможность унести драгоценную реликвию, о которой забыл Монте-Кристо.
She drew her husband to the door.	Она поторопила мужа.
"Let us leave them," she said.	- Оставим их, - сказала она.
The count was alone with Morrel, who remained motionless as a statue.	Граф остался с Моррелем, недвижным, как изваяние.
"Come," said Monte-Cristo, touching his shoulder with his finger, "are you a man again, Maximilian?"	- Послушай, Максимилиан, - сказал граф, властно касаясь его плеча, - станешь ли ты наконец опять человеком?
"Yes; for I begin to suffer again."	- Да, я опять начинаю страдать.

The count frowned, apparently in gloomy hesitation.	Граф нахмурился; казалось, он был во власти тяжкого сомнения.
"Maximilian, Maximilian," he said, "the ideas you yield to are unworthy of a Christian."	- Максимилиан! - сказал он. - Такие мысли недостойны христианина.
"Oh, do not fear, my friend," said Morrel, raising his head, and smiling with a sweet expression on the count; "I shall no longer attempt my life."	- Успокойтесь, мой друг, - сказал Максимилиан, подымая голову и улыбаясь графу бесконечно печальной улыбкой. - Я не стану искать смерти.
"Then we are to have no more pistols--no more despair?"	- Итак, - сказал Монте-Кристо, - нет больше пистолетов, нет больше отчаяния?
"No; I have found a better remedy for my grief than either a bullet or a knife."	- Нет, ведь у меня есть нечто лучшее, чем дуло пистолета или острие ножа, чтобы излечиться от моей боли.
"Poor fellow, what is it?"	- Бедный безумец!.. Что же это такое?
"My grief will kill me of itself."	- Моя боль; она сама убьет меня.
"My friend," said Monte Cristo, with an expression of melancholy equal to his own, "listen to me. One day, in a moment of despair like yours, since it led to a similar resolution, I also wished to kill myself; one day your father, equally desperate, wished to kill himself too.	- Друг, выслушай меня, - сказал Монте-Кристо с такой же печалью. - Однажды, в минуту отчаяния, равного твоему, ибо оно привело к тому же решению, я, как и ты, хотел убить себя; однажды твой отец, в таком же отчаянии, тоже хотел убить себя.
If any one had said to your father, at the moment he raised the pistol to his head--if any one had told me, when in my prison I pushed back the food I had not tasted for three days--if anyone had said to either of us then,	Если бы твоему отцу в тот миг, когда он приставлял дуло пистолета ко лбу, или мне, когда я отодвигал от своей койки тюремный хлеб, к которому не прикасался уже три дня, кто-нибудь сказал:
'Live--the day will come when you will be happy, and will bless life!'--no matter whose voice had spoken, we should have heard him with the smile of doubt, or the anguish of incredulity,--and yet how many times has your father blessed life while embracing you--how often have I myself"--	"Живите! Настанет день, когда вы будете счастливы и благословите жизнь", - откуда бы ни исходил этот голос, мы бы встретили его с улыбкой сомнения, с тоской неверия. А между тем сколько раз, целуя тебя, твой отец благословлял жизнь, сколько раз я сам...
"Ah," exclaimed Morrel, interrupting the count, "you had only lost your liberty, my father had only lost his fortune, but I have lost Valentine."	- Но вы потеряли только свободу, - воскликнул Моррель, прерывая его, - мой отец потерял только богатство, а я потерял Валентину!
"Look at me," said Monte Cristo, with that expression which sometimes made him so eloquent and persuasive--"look at me. There are no tears in my eyes, nor is there fever in my veins, yet I see you suffer--you, Maximilian, whom I love as my own son.	- Посмотри на меня, Максимилиан, - сказал Монте-Кристо с той торжественностью, которая подчас делала его столь величавым и убедительным. - У меня нет ни слез на глазах, ни жара в крови, мое сердце не бьется уныло. А ведь я вижу, что ты страдаешь, Максимилиан, ты, которого я люблю, как родного сына.
Well, does not this tell you that in grief, as in life, there is always something to look forward to beyond?	Разве это не говорит тебе, что страдание - как жизнь: впереди всегда ждет неведомое.
Now, if I entreat, if I order you to live, Morrel, it is in the conviction that one day you will thank me for having preserved your life."	Я прошу тебя, и я приказываю тебе жить, ибо я знаю: будет день, когда ты поблагодаришь меня за то, что я сохранил тебе жизнь.

"Oh, heavens," said the young man, "oh, heavens--what are you saying, count?	- Боже мой, - воскликнул молодой человек, -зачем вы это говорите, граф?
Take care.	Берегитесь!
But perhaps you have never loved!"	Быть может, вы никогда не любили?
"Child!" replied the count.	- Дитя! - ответил граф.
"I mean, as I love. You see, I have been a soldier ever since I attained manhood. I reached the age of twenty-nine without loving, for none of the feelings I before then experienced merit the appellation of love. Well, at twenty-nine I saw Valentine; for two years I have loved her, for two years I have seen written in her heart, as in a book, all the virtues of a daughter and wife.	- Не любили страстно, я хочу сказать, - продолжал Моррель. - Поймите, я с юных лет солдат; я дожил до двадцати девяти лет, не любя, потому что те чувства, которые я прежде испытывал, нельзя назвать любовью; и вот в двадцать девять лет я увидел Валентину; почти два года я ее люблю, два года я читал в этом раскрытом для меня, как книга, сердце, начертанные рукой самого бога совершенства девушки и женщины.
Count, to possess Valentine would have been a happiness too infinite, too ecstatic, too complete, too divine for this world, since it has been denied me; but without Valentine the earth is desolate."	Граф, Валентина для меня была бесконечным счастьем, огромным, неведомым счастьем, слишком большим, слишком полным, слишком божественным для этого мира; и если в этом мире оно мне не было суждено, то без Валентины для меня на земле остаются только отчаяние и скорбь.
"I have told you to hope," said the count.	- Я вам сказал: надейтесь, - повторил граф.
"Then have a care, I repeat, for you seek to persuade me, and if you succeed I should lose my reason, for I should hope that I could again behold Valentine."	- Берегитесь, повторяю вам, - сказал Моррель, -вы стараетесь меня убедить, а если вы меня убедите, я сойду с ума, потому что стану думать, что увижусь с Валентиной.
The count smiled.	Граф улыбнулся.
"My friend, my father," said Morrel with excitement, "have a care, I again repeat, for the power you wield over me alarms me.	- Мой друг, мой отец! - воскликнул Моррель в исступлении. - Берегитесь, повторяю вам в третий раз!
Weigh your words before you speak, for my eyes have already become brighter, and my heart beats strongly; be cautious, or you will make me believe in supernatural agencies.	Ваша власть надо мной меня пугает; берегитесь значения ваших слов, глаза мои оживают, и сердце воскресает; берегитесь, ибо я готов поверить в сверхъестественное!
I must obey you, though you bade me call forth the dead or walk upon the water."	Я готов повиноваться, если вы мне велите отвалить камень от могилы дочери Иаира, я пойду по волнам, как апостол, если вы сделаете мне знак идти; берегитесь, я готов повиноваться.
"Hope, my friend," repeated the count.	- Надейся, друг мой, - повторил граф.
"Ah," said Morrel, falling from the height of excitement to the abyss of despair--"ah, you are playing with me, like those good, or rather selfish mothers who soothe their children with honeyed words, because their screams annoy them.	- Нет, - воскликнул Моррель, падая с высоты своей экзальтации в пропасть отчаяния, - вы играете мной, вы поступаете, как добрая мать, вернее - как мать-эгоистка, которая слащавыми словами успокаивает больного ребенка, потому что его крик ей докучает.

No, my friend, I was wrong to caution you; do not fear, I will bury my grief so deep in my heart, I will disguise it so, that you shall not even care to sympathize with me.	Нет, я был не прав, когда говорил, чтобы вы остерегались; не бойтесь, я так запрячу свое горе в глубине сердца, я сделаю его таким далеким, таким тайным, что вам даже не придется ему соболезновать.
Adieu, my friend, adieu!"	Прощайте, мой друг, прощайте.
"On the contrary," said the count, "after this time you must live with me--you must not leave me, and in a week we shall have left France behind us."	- Напротив, Максимилиан, - сказал граф, - с нынешнего дня ты будешь жить подле меня, мы уже не расстанемся, и через неделю нас уже не будет во Франции.
"And you still bid me hope?"	- И вы по-прежнему говорите, чтобы я надеялся?
"I tell you to hope, because I have a method of curing you."	- Я говорю, чтобы ты надеялся, ибо знаю способ тебя исцелить.
"Count, you render me sadder than before, if it be possible.	- Граф, вы меня огорчаете еще больше, если это возможно.
You think the result of this blow has been to produce an ordinary grief, and you would cure it by an ordinary remedy--change of scene."	В постигшем меня несчастье вы видите только заурядное горе, и вы надеетесь меня утешить заурядным средством - путешествием.
And Morrel dropped his head with disdainful incredulity.	И Моррель презрительно и недоверчиво покачал головой.
"What can I say more?" asked Monte Cristo. "I have confidence in the remedy I propose, and only ask you to permit me to assure you of its efficacy."	- Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? - отвечал Монте-Кристо. - Я верю в свои обещания, дай мне попытаться.
"Count, you prolong my agony."	- Вы только затягиваете мою агонию.
"Then," said the count, "your feeble spirit will not even grant me the trial I request?	- Итак, малодушный, - сказал граф, - у тебя не хватает силы подарить твоему другу несколько дней, чтобы он мог сделать попытку?
Come--do you know of what the Count of Monte Cristo is capable? do you know that he holds terrestrial beings under his control? nay, that he can almost work a miracle?	Да знаешь ли ты, на что способен граф Монте-Кристо? Знаешь ли ты, какие земные силы мне подвластны? У меня довольно веры в бога, чтобы добиться чуда от того, кто сказал, что вера движет горами!
Well, wait for the miracle I hope to accomplish, or"--	Жди же чуда, на которое я надеюсь, или...
"Or?" repeated Morrel.	- Или, - повторил Моррель.
"Or, take care, Morrel, lest I call you ungrateful."	- Или берегись, Моррель, я назову тебя неблагодарным!
"Have pity on me, count!"	- Сжальтесь надо мной!
"I feel so much pity towards you, Maximilian, that--listen to me attentively--if I do not cure you in a month, to the day, to the very hour, mark my words, Morrel, I will place loaded pistols before you, and a cup of the deadliest Italian poison--a poison more sure and prompt than that which has killed Valentine."	- Максимилиан, слушай: мне очень жаль тебя. Так жаль, что если я не исцелю тебя через месяц, день в день, час в час, запомни мои слова: я сам поставлю тебя перед этими заряженными пистолетами или перед чашей яда, самого верного яда Италии, более верного и быстрого, поверь мне, чем тот, который убил Валентину.
"Will you promise me?"	- Вы обещаете?

"Yes; for I am a man, and have suffered like yourself, and also contemplated suicide; indeed, often since misfortune has left me I have longed for the delights of an eternal sleep."	- Да, ибо я человек, ибо я тоже хотел умереть, и часто, даже когда несчастье уже отошло от меня, я мечтал о блаженстве вечного сна.
"But you are sure you will promise me this?" said Morrel, intoxicated.	- Так это верно, вы мне обещаете, граф? -воскликнул Максимилиан в упоении.
"I not only promise, but swear it!" said Monte Cristo extending his hand.	- Я не обещаю, я клянусь, - сказал Монте-Кристо, подымая руку.
"In a month, then, on your honor, if I am not consoled, you will let me take my life into my own hands, and whatever may happen you will not call me ungrateful?"	- Вы даете слово, что через месяц, если я не утешусь, вы предоставите мне право располагать моей жизнью, и, как бы я ни поступил, вы не назовете меня неблагодарным?
"In a month, to the day, the very hour and the date are sacred, Maximilian. I do not know whether you remember that this is the 5th of September; it is ten years to-day since I saved your father's life, who wished to die."	- Через месяц, день в день, Максимилиан; через месяц, час в час, и число это священно, - не знаю, подумал ли ты об этом? Сегодня пятое сентября. Сегодня десять лет, как я спас твоего отца, который хотел умереть.
Morrel seized the count's hand and kissed it; the count allowed him to pay the homage he felt due to him.	Моррель схватил руку графа и поцеловал ее; тот не противился, словно понимая, что достоин такого поклонения.
"In a month you will find on the table, at which we shall be then sitting, good pistols and a delicious draught; but, on the other hand, you must promise me not to attempt your life before that time."	- Через месяц, - продолжал Монте-Кристо, - ты найдешь на столе, за которым мы будем сидеть, хорошее оружие и легкую смерть; но взамен ты обещаешь мне ждать до этого дня и жить?
"Oh, I also swear it!"	- Я тоже клянусь! - воскликнул Моррель.
Monte Cristo drew the young man towards him, and pressed him for some time to his heart.	Монте-Кристо привлек его к себе и крепко обнял.
"And now," he said, "after to-day, you will come and live with me; you can occupy Haidee's apartment, and my daughter will at least be replaced by my son."	- Отныне ты будешь жить у меня, - сказал он, - ты займешь комнаты Гайде: по крайней мере сын заменит мне мою дочь.
"Haidee?" said Morrel, "what has become of her?"	- А где же Гайде? - спросил Моррель.
"She departed last night."	- Она уехала сегодня ночью.
"To leave you?"	- Она покинула вас?
"To wait for me. Hold yourself ready then to join me at the Champs Elysees, and lead me out of this house without any one seeing my departure."	- Нет, она ждет меня... Будь же готов переехать ко мне на Елисейские поля и дай мне выйти отсюда так, чтобы меня никто не видел.
Maximilian hung his head, and obeyed with childlike reverence.	Максимилиан склонил голову, послушный, как дитя или как апостол.
Chapter 106.	IX.
Dividing the Proceeds.	Дележ
The apartment on the second floor of the house in the Rue Saint-Germain-des-Pres, where Albert de Morcerf had selected a home for his mother, was let to a very mysterious person.	В доме на улице Сен-Жермен-де-Пре, который Альбер де Морсер выбрал для своей матери и для себя, весь второй этаж, представляющий собой отдельную небольшую квартиру, был сдан весьма таинственной личности.

This was a man whose face the concierge himself had never seen, for in the winter his chin was buried in one of the large red handkerchiefs worn by gentlemen's coachmen on a cold night, and in the summer he made a point of always blowing his nose just as he approached the door.	Это был мужчина, лица которого даже швейцар ни разу не мог разглядеть, когда тот входил или выходил; зимой он прятал подбородок в красный шейный платок, какие носят кучера из богатых домов, ожидающие своих господ у театрального подъезда, а летом сморкался как раз в ту минуту, когда проходил мимо швейцарской.
Contrary to custom, this gentleman had not been watched, for as the report ran that he was a person of high rank, and one who would allow no impertinent interference, his incognito was strictly respected.	Надо сказать, что вопреки обыкновению за этим жильцом никто не подглядывал: слух, будто под этим инкогнито скрывается весьма высокопоставленная особа с большими связями, заставлял уважать его тайну.
His visits were tolerably regular, though occasionally he appeared a little before or after his time, but generally, both in summer and winter, he took possession of his apartment about four o'clock, though he never spent the night there.	Являлся он обыкновенно в одно и то же время, изредка немного раньше или позже; но почти всегда, зимой и летом, он приходил в свою квартиру около четырех часов и никогда в ней не ночевал.
At half-past three in the winter the fire was lighted by the discreet servant, who had the superintendence of the little apartment, and in the summer ices were placed on the table at the same hour.	Зимой, в половине четвертого, молчаливая служанка, смотревшая за квартирой, топила камин; летом, в половине четвертого, та же служанка подавала мороженое.
At four o'clock, as we have already stated, the mysterious personage arrived.	В четыре часа, как мы уже сказали, являлся таинственный жилец.
Twenty minutes afterwards a carriage stopped at the house, a lady alighted in a black or dark blue dress, and always thickly veiled; she passed like a shadow through the lodge, and ran up-stairs without a sound escaping under the touch of her light foot.	Через двадцать минут к дому подъезжала карета; из нее выходила женщина в черном или темно-синем, с опущенной на лицо густой вуалью, проскальзывала, как тень, мимо швейцарской и легкими, неслышными шагами поднималась по лестнице.
No one ever asked her where she was going.	Ни разу не случилось, чтобы кто-нибудь спросил ее, куда она идет.
Her face, therefore, like that of the gentleman, was perfectly unknown to the two concierges, who were perhaps unequalled throughout the capital for discretion.	Таким образом, ее лицо, так же как и лицо незнакомца, было неизвестно обоим привратникам, этим примерным стражам, быть может, единственным в огромном братстве столичных швейцаров, которые были способны на такую скромность.
We need not say she stopped at the second floor.	Разумеется, она подымалась не выше второго этажа.
Then she tapped in a peculiar manner at a door, which after being opened to admit her was again fastened, and curiosity penetrated no farther.	Она негромко стучала условным стуком; дверь отворялась, затем плотно закрывалась - и все.
They used the same precautions in leaving as in entering the house.	При выходе из дома - тот же маневр, что и при входе.
The lady always left first, and as soon as she had stepped into her carriage, it drove away, sometimes towards the right hand, sometimes to the left; then about twenty minutes afterwards the gentleman would also leave, buried in his cravat or concealed by his handkerchief.	Незнакомка выходила первой, все так же под вуалью, и садилась в карету, которая исчезала то в одном конце улицы, то в другом, спустя двадцать минут выходил незнакомец, зарывшись в шарф или прикрыв лицо платком, и тоже исчезал.

The day after Monte Cristo had called upon Danglars, the mysterious lodger entered at ten o'clock in the morning instead of four in the afternoon.	На другой день после визита Монте-Кристо к Данглару и похорон Валентины таинственный жилец пришел не в четыре часа, как всегда, а около десяти часов утра.
Almost directly afterwards, without the usual interval of time, a cab arrived, and the veiled lady ran hastily up-stairs.	Почти тотчас же, без обычного перерыва, подъехала наемная карета, и дама под вуалью быстро поднялась по лестнице.
The door opened, but before it could be closed, the lady exclaimed:	Дверь открылась и снова закрылась. Но раньше чем дверь успела закрыться, дама воскликнула:
"Oh, Lucien--oh, my friend!"	- Люсьен, друг мой!
The concierge therefore heard for the first time that the lodger's name was Lucien; still, as he was the very perfection of a door-keeper, he made up his mind not to tell his wife.	Таким образом, швейцар, поневоле услышав это восклицание, впервые узнал, что его жильца зовут Люсьеном; но так как это был примерный швейцар, то он дал себе слово не говорить этого даже своей жене.
"Well, what is the matter, my dear?" asked the gentleman whose name the lady's agitation revealed; "tell me what is the matter."	- Что случилось, дорогая? - спросил тот, чье имя выдали смятение и поспешность дамы под вуалью. - Говорите скорее.
"Oh, Lucien, can I confide in you?"	- Могу я положиться на вас?
"Of course, you know you can do so.	- Конечно, вы же знаете.
But what can be the matter?	Но что случилось?
Your note of this morning has completely bewildered me.	Ваша записка повергла меня в полное недоумение.
This precipitation--this unusual appointment. Come, ease me of my anxiety, or else frighten me at once."	Такая поспешность, неровный почерк... Успокойте же меня или уж испугайте совсем!
"Lucien, a great event has happened!" said the lady, glancing inquiringly at Lucien,--"M. Danglars left last night!"	- Случилось вот что! - сказала дама, устремив на Люсьена испытующий взгляд. - Данглар сегодня ночью уехал.
"Left?--M. Danglars left?	- Уехал? Данглар уехал?
Where has he gone?"	Куда?
"I do not know."	- Не знаю.
"What do you mean?	- Как! Не знаете?
Has he gone intending not to return?"	Так он уехал совсем?
"Undoubtedly;--at ten o'clock at night his horses took him to the barrier of Charenton; there a post-chaise was waiting for him--he entered it with his valet de chambre, saying that he was going to Fontainebleau."	- Очевидно. В десять часов вечера он поехал на своих лошадях к Шарантонской заставе; там его ждала почтовая карета; он сел в нее со своим лакеем и сказал нашему кучеру, что едет в Фонтенбло.
"Then what did you mean"--	- Ну так что ж? А вы говорите...
"Stay--he left a letter for me."	- Подождите, мой друг. Он оставил письмо.
"A letter?"	- Письмо?
"Yes; read it."	- Да. Прочтите.

And the baroness took from her pocket a letter which she gave to Debray.	И баронесса протянула Дебрэ распечатанное письмо.
Debray paused a moment before reading, as if trying to guess its contents, or perhaps while making up his mind how to act, whatever it might contain.	Прежде чем начать читать, Дебрэ немного подумал, словно стараясь отгадать, что окажется в письме, или, вернее, словно хотел, что бы в нем ни оказалось, заранее принять решение.
No doubt his ideas were arranged in a few minutes, for he began reading the letter which caused so much uneasiness in the heart of the baroness, and which ran as follows:--	Через несколько секунд он, по-видимому, на чем-то остановился и начал читать. Вот что было в этом письме, приведшем г-жу Данглар в такое смятение:
"Madame and most faithful wife."	- "Сударыня и верная наша супруга".
Debray mechanically stopped and looked at the baroness, whose face became covered with blushes.	Дебрэ невольно остановился и посмотрел на баронессу, которая густо покраснела.
"Read," she said.	- Читайте! - сказала она.
Debray continued:--	Дебрэ продолжал:
"When you receive this, you will no longer have a husband.	- "Когда вы получите это письмо, у вас уже не будет мужа!
Oh, you need not be alarmed, you will only have lost him as you have lost your daughter; I mean that I shall be travelling on one of the thirty or forty roads leading out of France.	Не впадайте в чрезмерную тревогу; у вас не будет мужа, как не будет дочери; другими словами, я буду на одной из тридцати или сорока дорог, по которым покидают Францию.
I owe you some explanations for my conduct, and as you are a woman that can perfectly understand me, I will give them.	Вы ждете от меня объяснений, и так как вы женщина, вполне способная их понять, то я вам их и даю.
Listen, then.	Слушайте же:
I received this morning five millions which I paid away; almost directly afterwards another demand for the same sum was presented to me; I put this creditor off till to-morrow and I intend leaving to-day, to escape that to-morrow, which would be rather too unpleasant for me to endure.	Сегодня от меня потребовали уплаты пяти миллионов, что я и выполнил; почти непосредственно вслед за этим потребовался еще один платеж, в той же сумме; я отложил его на завтра; сегодня я уезжаю, чтобы избегнуть этого завтрашнего дня, который был бы для меня слишком неприятным.
You understand this, do you not, my most precious wife?	Вы это понимаете, не правда ли, сударыня и драгоценнейшая супруга?
I say you understand this, because you are as conversant with my affairs as I am; indeed, I think you understand them better, since I am ignorant of what has become of a considerable portion of my fortune, once very tolerable, while I am sure, madame, that you know perfectly well.	Я говорю: "вы понимаете", потому что вы знаете мои дела не хуже моего; вы знаете их даже лучше, чем я, ибо, если бы потребовалось объяснить, куда девалась добрая половина моего состояния, еще недавно довольно приличного, то я не мог бы этого сделать, тогда как вы, я уверен, прекрасно справились бы с этой задачей.
For women have infallible instincts; they can even explain the marvellous by an algebraic calculation they have invented; but I, who only understand my own figures, know nothing more than that one day these figures deceived me.	Женщины обладают безошибочным чутьем, у них имеется алгебра собственного изобретения, при помощи которой они вам могут объяснить любое чудо. А я знал только свои цифры и перестал понимать что бы то ни было, когда мои цифры меня обманули.

Have you admired the rapidity of my fall?	Случалось ли вам восхищаться стремительностью моего падения, сударыня?
Have you been slightly dazzled at the sudden fusion of my ingots?	Изумлялись ли вы сверкающему потоку моих расплавленных слитков?
I confess I have seen nothing but the fire; let us hope you have found some gold among the ashes.	Я, признаться, был ослеплен поразившей меня молнией; будем надеяться, что вы нашли немного золота под пеплом.
With this consoling idea, I leave you, madame, and most prudent wife, without any conscientious reproach for abandoning you; you have friends left, and the ashes I have already mentioned, and above all the liberty I hasten to restore to you.	С этой утешительной надеждой я и удаляюсь, сударыня и благоразумнейшая супруга, и моя совесть ничуть меня не укоряет за то, что я вас покидаю; у вас остаются друзья, упомянутый пепел и, в довершение блаженства, свобода, которую я спешу вам вернуть.
And here, madame, I must add another word of explanation.	Все же, сударыня, здесь будет уместно сказать несколько слов начистоту.
So long as I hoped you were working for the good of our house and for the fortune of our daughter, I philosophically closed my eyes; but as you have transformed that house into a vast ruin I will not be the foundation of another man's fortune.	Пока я надеялся, что вы действуете на пользу нашего дома, в интересах нашей дочери, я философски закрывал глаза; но так как вы в этот дом внесли полное разорение, я не желаю служить фундаментом чужому благополучию.
You were rich when I married you, but little respected.	Я взял вас богатой, но мало уважаемой.
Excuse me for speaking so very candidly, but as this is intended only for ourselves, I do not see why I should weigh my words.	Простите мне мою откровенность; но так как, по всей вероятности, я говорю только для нас двоих, то я не вижу оснований что-либо приукрашивать.
I have augmented our fortune, and it has continued to increase during the last fifteen years, till extraordinary and unexpected catastrophes have suddenly overturned it,--without any fault of mine, I can honestly declare.	Я приумножал наше богатство, которое в течение пятнадцати с лишним лет непрерывно возрастало, до того часа, пока неведомые и непонятные мне самому бедствия не обрушились на меня и не обратили его в прах, и притом, смело могу сказать, без всякой моей вины.
You, madame, have only sought to increase your own, and I am convinced that you have succeeded.	Вы, сударыня, старались приумножить только свое собственное состояние, в чем и преуспели, я в этом убежден.
I leave you, therefore, as I took you,--rich, but little respected.	Итак, я оставляю вас такой, какой я вас взял: богатой, но мало уважаемой.
Adieu!	Прощайте.
I also intend from this time to work on my own account.	Я тоже, начиная с сегодняшнего дня, буду заботиться только о себе.
Accept my acknowledgments for the example you have set me, and which I intend following.	Верьте, я очень признателен вам за пример и не премину ему последовать.
"Your very devoted husband, "Baron Danglars."	Ваш преданный муж барон Данглар".
The baroness had watched Debray while he read this long and painful letter, and saw him, notwithstanding his self-control, change color once or twice.	* * * В продолжение этого длинного и тягостного чтения баронесса внимательно следила за Дебрэ; она заметила, что он, несмотря на все свое самообладание, раза два менялся в лице.

When he had ended the perusal, he folded the letter and resumed his pensive attitude.	Кончив, он медленно сложил письмо и снова задумался.
"Well?" asked Madame Danglars, with an anxiety easy to be understood.	- Ну что? - спросила г-жа Данглар с легко понятной тревогой.
"Well, madame?" unhesitatingly repeated Debray.	- Что, сударыня? - машинально повторил Дебрэ.
"With what ideas does that letter inspire you?"	- Что вы думаете об этом?
"Oh, it is simple enough, madame; it inspires me with the idea that M. Danglars has left suspiciously."	- Думаю, что у Данглара были подозрения, сударыня.
"Certainly; but is this all you have to say to me?"	- Да, конечно; но неужели это все, что вы имеете мне сказать?
"I do not understand you," said Debray with freezing coldness.	- Я вас не понимаю, - сказал Дебрэ с ледяной холодностью.
"He is gone!	- Он уехал!
Gone, never to return!"	Уехал совсем! Уехал, чтобы не возвращаться!
"Oh, madame, do not think that!"	- Не верьте этому, баронесса, - сказал Дебрэ.
"I tell you he will never return. I know his character; he is inflexible in any resolutions formed for his own interests.	- Да нет же, он не вернется; я его знаю, этот человек непоколебим, когда затронуты его интересы.
If he could have made any use of me, he would have taken me with him; he leaves me in Paris, as our separation will conduce to his benefit;--therefore he has gone, and I am free forever," added Madame Danglars, in the same supplicating tone.	Если бы он считал, что я могу быть ему полезна, он увез бы меня с собой. Он оставляет меня в Париже, - значит, наша разлука входит в его планы; а если так, она бесповоротна, и я свободна навсегда, - добавила г-жа Данглар с мольбой в голосе.
Debray, instead of answering, allowed her to remain in an attitude of nervous inquiry.	Но Дебрэ не ответил и оставил ее с тем же тревожным вопросом во взгляде и в душе.
"Well?" she said at length, "do you not answer me?"	- Что же это? - сказала она наконец. - Вы молчите?
"I have but one question to ask you,--what do you intend to do?"	- Я могу только задать вам один вопрос: что вы намерены делать?
"I was going to ask you," replied the baroness with a beating heart.	- Я сама хотела спросить вас об этом, - сказала г-жа Данглар с сильно бьющимся сердцем.
"Ah, then, you wish to ask advice of me?"	- Так вы спрашиваете у меня совета?
"Yes; I do wish to ask your advice," said Madame Danglars with anxious expectation.	- Да, совета, - упавшим голосом отвечала г-жа Данглар.
"Then if you wish to take my advice," said the young man coldly, "I would recommend you to travel."	- В таком случае, - холодно проговорил Дебрэ, - я вам советую отправиться путешествовать.
"To travel!" she murmured.	- Путешествовать! - прошептала г-жа Данглар.
"Certainly; as M. Danglars says, you are rich, and perfectly free.	- Разумеется. Как сказал Данглар, вы богаты и вполне свободны.
In my opinion, a withdrawal from Paris is absolutely necessary after the double catastrophe of Mademoiselle Danglars' broken contract and M. Danglars' disappearance.	Мне кажется, после двойного скандала -несостоявшейся свадьбы мадемуазель Эжени и исчезновения Данглара - вам совершенно необходимо уехать из Парижа.

The world will think you abandoned and poor, for the wife of a bankrupt would never be forgiven, were she to keep up an appearance of opulence.	Нужно только, чтобы все знали, что вы покинуты, и чтобы вас считали бедной; жене банкрота никогда не простят богатства и широкого образа жизни.
You have only to remain in Paris for about a fortnight, telling the world you are abandoned, and relating the details of this desertion to your best friends, who will soon spread the report.	Чтобы достигнуть первого, вам достаточно остаться в Париже еще две недели, повторяя всем и каждому, что Данглар вас бросил, и рассказывая вашим близким подругам, как это произошло; а уж они разнесут это повсюду.
Then you can quit your house, leaving your jewels and giving up your jointure, and every one's mouth will be filled with praises of your disinterestedness.	Потом вы выедете из своего дома, оставите там свои бриллианты, откажетесь от своей доли в имуществе, и все будут превозносить ваше бескорыстие и петь вам хвалы.
They will know you are deserted, and think you also poor, for I alone know your real financial position, and am quite ready to give up my accounts as an honest partner."	Тогда все будут знать, что вы покинуты, и все будут считать, что вы остались без средств; я один знаю ваше финансовое положение и готов представить вам отчет, как честный компаньон.
The dread with which the pale and motionless baroness listened to this, was equalled by the calm indifference with which Debray had spoken.	Баронесса, бледная, сраженная, слушала эту речь с ужасом и отчаянием, тогда как Дебрэ был совершенно спокоен и равнодушен.
"Deserted?" she repeated; "ah, yes, I am, indeed, deserted!	- Покинута! - повторила она. - Вы правы, покинута!..
You are right, sir, and no one can doubt my position."	Никто не усомнится в моем одиночестве!
These were the only words that this proud and violently enamoured woman could utter in response to Debray.	Это были единственные слова, которыми эта женщина, такая гордая и так страстно любящая, могла ответить Дебрэ.
"But then you are rich,--very rich, indeed," continued Debray, taking out some papers from his pocket-book, which he spread upon the table.	- Но зато вы богаты, даже очень богаты, -продолжал он, вынимая из бумажника какие-то бумаги и раскладывая их на столе.
Madame Danglars did not see them; she was engaged in stilling the beatings of her heart, and restraining the tears which were ready to gush forth.	Госпожа Данглар молча смотрела, стараясь унять бьющееся сердце и удержать слезы, которые выступили у нее на глазах.
At length a sense of dignity prevailed, and if she did not entirely master her agitation, she at least succeeded in preventing the fall of a single tear.	Но, наконец, чувство собственного достоинства взяло верх. И если ей и не удалось унять биение сердца, то она не пролила ни одной слезы.
"Madame," said Debray, "it is nearly six months since we have been associated.	- Сударыня, - сказал Дебрэ, - мы с вами стали компаньонами почти полгода тому назад.
You furnished a principal of 100,000 francs.	Вы внесли сто тысяч франков.
Our partnership began in the month of April.	Это было в апреле текущего года.
In May we commenced operations, and in the course of the month gained 450,000 francs.	В мае начались наши операции. В мае мы реализовали четыреста пятьдесят тысяч франков.
In June the profit amounted to 900,000.	В июне прибыль достигла девятисот тысяч.
In July we added 1,700,000 francs,--it was, you know, the month of the Spanish bonds.	В июле мы прибавили к этому еще миллион семьсот тысяч франков; вы помните, это был месяц испанских бумаг.

In August we lost 300,000 francs at the beginning of the month, but on the 13 th we made up for it, and we now find that our accounts, reckoning from the first day of partnership up to yesterday, when I closed them, showed a capital of 2,400,000 francs, that is, 1,200,000 for each of us.	В августе, в начале месяца, мы потеряли триста тысяч франков; но к пятнадцатому числу мы отыгрались, а в конце месяца взяли реванш; я подвел итог нашим операциям с мая по вчерашний день. Мы имеем актив в два миллиона четыреста тысяч франков, то есть миллион двести тысяч на долю каждого.
Now, madame," said Debray, delivering up his accounts in the methodical manner of a stockbroker, "there are still 80,000 francs, the interest of this money, in my hands."	- Затем, - продолжал Дебрэ, перелистывая свою записную книжку с методичностью и спокойствием биржевого маклера, - мы имеем восемьдесят тысяч франков сложных процентов на эту сумму, оставшуюся у меня на руках.
"But," said the baroness, "I thought you never put the money out to interest."	- Но откуда эти проценты? - перебила баронесса. -Ведь вы никогда не пускали эти деньги в оборот.
"Excuse me, madame," said Debray coldly, "I had your permission to do so, and I have made use of it.	- Прошу прощения, сударыня, - холодно сказал Дебрэ, - я имел от вас полномочия пустить их в оборот, и я воспользовался этим.
There are, then, 40,000 francs for your share, besides the 100,000 you furnished me to begin with, making in all 1,340,000 francs for your portion.	Итак, на вашу долю приходится сорок тысяч франков процентов, да еще первоначальный взнос в сто тысяч франков, - иначе говоря, миллион триста сорок тысяч франков.
Now, madame, I took the precaution of drawing out your money the day before yesterday; it is not long ago, you see, and I was in continual expectation of being called on to deliver up my accounts.	При этом, сударыня, всего лишь третьего дня я позаботился обратить вашу долю в деньги; видите, я словно предчувствовал, что мне придется неожиданно дать вам отчет.
There is your money,--half in bank-notes, the other half in checks payable to bearer.	Деньги ваши здесь: половина кредитными билетами, половинами чеками на предъявителя.
I say there, for as I did not consider my house safe enough, or lawyers sufficiently discreet, and as landed property carries evidence with it, and moreover since you have no right to possess anything independent of your husband, I have kept this sum, now your whole fortune, in a chest concealed under that closet, and for greater security I myself concealed it there.	Они именно здесь: мой дом казался мне недостаточно надежным, и я считал, что нотариусы не умеют молчать, а недвижимость кричит еще громче, чем нотариусы; наконец, вы не имеете права ничем владеть, помимо имущества, принадлежащего вам сообща с вашим супругом; вот почему я хранил эту сумму -отныне единственное ваше богатство - в тайнике, вделанном в этот шкаф; для большей верности я сделал его собственноручно.
"Now, madame," continued Debray, first opening the closet, then the chest;--"now, madame, here are 800 notes of 1,000. francs each, resembling, as you see, a large book bound in iron; to this I add a certificate in the funds of 25,000. francs; then, for the odd cash, making I think about 110,000. francs, here is a check upon my banker, who, not being M. Danglars, will pay you the amount, you may rest assured."	- Итак, сударыня, - продолжал Дебрэ, отпирая сначала шкаф, затем тайник, - вот восемьсот тысячефранковых билетов; видите, они переплетены, как толстый альбом; я присоединяю к нему купон ренты в двадцать пять тысяч франков; остается около ста десяти тысяч франков, - вот чек на предъявителя на моего банкира. А так как мой банкир не Данглар, то можете быть спокойны, чек будет оплачен.
Madame Danglars mechanically took the check, the bond, and the heap of bank-notes.	Г оспожа Данглар машинально взяла чек на предъявителя, купон ренты и пачку кредитных билетов.

This enormous fortune made no great appearance on the table.	Разложенное здесь, на столе, это огромное богатство казалось просто кучкой ничтожных бумажек.
Madame Danglars, with tearless eyes, but with her breast heaving with concealed emotion, placed the bank-notes in her bag, put the certificate and check into her pocket-book, and then, standing pale and mute, awaited one kind word of consolation.	Госпожа Данглар, с сухими глазами, подавляя рыдания, положила альбом в ридикюль, спрятала купон ренты и чек в свой кошелек и, бледная, безмолвная, ждала ласкового слова, которое утешило бы ее в том, что она так богата.
But she waited in vain.	Но она ждала напрасно.
"Now, madame," said Debray, "you have a splendid fortune, an income of about 60,000 livres a year, which is enormous for a woman who cannot keep an establishment here for a year, at least.	- Теперь, сударыня, - сказал Дебрэ, - вы прекрасно обеспечены - у вас что-то около шестидесяти тысяч ливров годового дохода - сумма, огромная для женщины, которой нельзя будет жить открыто еще по меньшей мере год.
You will be able to indulge all your fancies; besides, should you find your income insufficient, you can, for the sake of the past, madame, make use of mine; and I am ready to offer you all I possess, on loan."	Вы можете позволить себе любую прихоть, какая придет вам в голову; к тому же, если ваша доля покажется вам недостаточной по сравнению с тем, чего вы лишились, вы можете обратиться к моей доле, сударыня, и я готов вам предложить, -взаимообразно, разумеется, - все, что я имею, то есть миллион шестьдесят тысяч франков.
"Thank you, sir--thank you," replied the baroness; "you forget that what you have just paid me is much more than a poor woman requires, who intends for some time, at least, to retire from the world."	- Благодарю вас, сударь, - отвечала баронесса, -вы сами понимаете, что моя доля - это гораздо больше, чем нужно несчастной женщине, которая уже не рассчитывает - во всяком случае, на долгое время - появляться в обществе.
Debray was, for a moment, surprised, but immediately recovering himself, he bowed with an air which seemed to say,	Дебрэ удивился, но овладел собой и сделал жест, который можно было истолковать как наиболее вежливое выражение мысли:
"As you please, madame."	"Как угодно!"
Madame Danglars had until then, perhaps, hoped for something; but when she saw the careless bow of Debray, and the glance by which it was accompanied, together with his significant silence, she raised her head, and without passion or violence or even hesitation, ran down-stairs, disdaining to address a last farewell to one who could thus part from her.	Госпожа Данглар, быть может, все еще на что-то надеялась, но когда она увидела этот беспечный жест и уклончивый взгляд Дебрэ, а также глубокий поклон и многозначительное молчание, которые затем последовали, она подняла голову, отворила дверь и без гнева, без содрогания, но и не колеблясь, бросилась на лестницу, даже не кивнув тому, кто давал ей так уйти.
"Bah," said Debray, when she had left, "these are fine projects! She will remain at home, read novels, and speculate at cards, since she can no longer do so on the Bourse."	- Пустяки! - сказал Дебрэ, когда она ушла. - Все это одни разговоры; она останется в своем доме, будет читать романы и играть в ландскнехт, раз уже не может играть на бирже.
Then taking up his account book, he cancelled with the greatest care all the entries of the amounts he had just paid away.	И, взяв опять свою записную книжку, он принялся старательно вычеркивать суммы, которые он выплатил.
"I have 1,060,000 francs remaining," he said. "What a pity Mademoiselle de Villefort is dead!	- Мне остается миллион шестьдесят тысяч франков, - сказал он. - Как жаль, что умерла мадемуазель де Вильфор!

She suited me in every respect, and I would have married her."	Это была бы для меня во всех отношениях подходящая жена.
And he calmly waited until the twenty minutes had elapsed after Madame Danglars' departure before he left the house.	И флегматично, как всегда, он стал ждать, пока после ухода г-жи Данглар пройдет двадцать минут, чтобы выйти самому.
During this time he occupied himself in making figures, with his watch by his side.	В течение этих двадцати минут Дебрэ производил подсчеты, положив часы перед собой.
Asmodeus--that diabolical personage, who would have been created by every fertile imagination if Le Sage had not acquired the priority in his great masterpiece--would have enjoyed a singular spectacle, if he had lifted up the roof of the little house in the Rue Saint-Germain-des-Pres, while Debray was casting up his figures.	Любознательный бес, которого всякое безудержное воображение создало бы более или менее удачно, если бы Лесаж не завоевал первенства своим шедевром - Асмодей, поднимающий кровли домов, чтобы заглянуть внутрь, - увидел бы занимательное зрелище, если бы в ту минуту, когда Дебрэ производил свои подсчеты, он снял крышу скромного дома на улице Сен-Жермен-де-Пре.
Above the room in which Debray had been dividing two millions and a half with Madame Danglars was another, inhabited by persons who have played too prominent a part in the incidents we have related for their appearance not to create some interest.	Над той комнатой, где Дебрэ поделил с г-жой Данглар два с половиной миллиона, была другая комната, обитатели которой тоже нам знакомы и заслуживают нашего внимания.
Mercedes and Albert were in that room.	В этой комнате находились Мерседес и Альбер.
Mercedes was much changed within the last few days; not that even in her days of fortune she had ever dressed with the magnificent display which makes us no longer able to recognize a woman when she appears in a plain and simple attire; nor indeed, had she fallen into that state of depression where it is impossible to conceal the garb of misery; no, the change in Mercedes was that her eye no longer sparkled, her lips no longer smiled, and there was now a hesitation in uttering the words which formerly sprang so fluently from her ready wit.	Мерседес сильно изменилась за последние дни; не потому, чтобы во времена своего богатства она окружала себя кичливой пышностью и стала неузнаваема, как только приняла более скромный облик; и не потому, чтобы она дошла до такой бедности, когда приходится облекаться в наряд нищеты; нет, Мерседес изменилась потому, что взгляд ее померк и губы больше не улыбались, потому что неотступная гнетущая мысль владела ее некогда столь живым умом и лишала ее речь былого блеска.
It was not poverty which had broken her spirit; it was not a want of courage which rendered her poverty burdensome.	Не бедность притупила ум Мерседес; не потому, что она была малодушна, тяготила ее эта бедность.
Mercedes, although deposed from the exalted position she had occupied, lost in the sphere she had now chosen, like a person passing from a room splendidly lighted into utter darkness, appeared like a queen, fallen from her palace to a hovel, and who, reduced to strict necessity, could neither become reconciled to the earthen vessels she was herself forced to place upon the table, nor to the humble pallet which had become her bed.	Покинув привычную сферу, Мерседес затерялась в чуждой среде, как человек, который, выйдя из ярко освещенной залы, вдруг попадает во мрак. Она казалась королевой, которая переселилась из дворца в хижину и не узнает самое себя, глядя на тюфяк, заменяющий ей пышное ложе, и на глиняный кувшин, который сама должна ставить на стол.

The beautiful Catalane and noble countess had lost both her proud glance and charming smile, because she saw nothing but misery around her; the walls were hung with one of the gray papers which economical landlords choose as not likely to show the dirt; the floor was uncarpeted; the furniture attracted the attention to the poor attempt at luxury; indeed, everything offended eyes accustomed to refinement and elegance.	Прекрасная каталанка, или, если угодно, благородная графиня, утратила свой гордый взгляд и прелестную улыбку, потому что видела вокруг только унылые предметы: стены, оклеенные серыми обоями, которые обычно предпочитают расчетливые хозяева, как наименее маркие; голый каменный пол; аляповатую мебель, режущую глаз своей убогой роскошью; словом -все то, что оскорбляет взор, привыкший к изяществу и гармонии.
Madame de Morcerf had lived there since leaving her house; the continual silence of the spot oppressed her; still, seeing that Albert continually watched her countenance to judge the state of her feelings, she constrained herself to assume a monotonous smile of the lips alone, which, contrasted with the sweet and beaming expression that usually shone from her eyes, seemed like "moonlight on a statue,"--yielding light without warmth.	Госпожа де Морсер жила здесь с тех пор, как покинула свой дом; у нее кружилась голова от этой вечной тишины, как у путника, подошедшего к краю пропасти; она заметила, что Альбер то и дело украдкой смотрит на нее, стараясь прочесть ее мысли, и научилась улыбаться одними губами, и эта застывшая улыбка, не озаренная нежным сиянием глаз, походила на отраженный свет, лишенный живительного тепла.
Albert, too, was ill at ease; the remains of luxury prevented him from sinking into his actual position. If he wished to go out without gloves, his hands appeared too white; if he wished to walk through the town, his boots seemed too highly polished.	Альбер тоже был подавлен и смущен; его тяготили остатки роскоши, которые мешали ему освоиться с его новым положением; он хотел бы выйти из дому без перчаток, но его руки были слишком белы; он хотел бы ходить пешком, но его башмаки слишком ярко блестели.
Yet these two noble and intelligent creatures, united by the indissoluble ties of maternal and filial love, had succeeded in tacitly understanding one another, and economizing their stores, and Albert had been able to tell his mother without extorting a change of countenance,--"Mother, we have no more money."	И все же эти два благородных и умных существа, неразрывно связанные узами материнской и сыновней любви, понимали друг друга без слов и могли обойтись без околичностей, неизбежных даже между близкими друзьями, когда речь идет о материальной основе нашей жизни. Словом, Альбер мог сказать своей матери, не испугав ее: - Матушка, у нас больше нет денег.
Mercedes had never known misery; she had often, in her youth, spoken of poverty, but between want and necessity, those synonymous words, there is a wide difference.	Мерседес никогда не знала подлинной нищеты; в молодости она часто называла себя бедной; но это не одно и то же; нужда и нищета - синонимы, между которыми целая пропасть.
Amongst the Catalans, Mercedes wished for a thousand things, but still she never really wanted any.	В Каталанах Мерседес нуждалась в очень многом, но очень многое у нее было.
So long as the nets were good, they caught fish; and so long as they sold their fish, they were able to buy twine for new nets.	Сети были целы - рыба ловилась; а ловилась рыба - были нитки, чтобы чинить сети.
And then, shut out from friendship, having but one affection, which could not be mixed up with her ordinary pursuits, she thought of herself--of no one but herself.	Когда нет близких, а есть только любовь, которая никак не касается житейских мелочей, думаешь только о себе и отвечаешь только за себя.
Upon the little she earned she lived as well as she could; now there were two to be supported, and nothing to live upon.	Тем немногим, что у нее было, Мерседес делилась щедро со всеми, теперь у нее не было ничего, а приходилось думать о двоих.

Winter approached. Mercedes had no fire in that cold and naked room--she, who was accustomed to stoves which heated the house from the hall to the boudoir; she had not even one little flower--she whose apartment had been a conservatory of costly exotics.	Близилась зима; у графини де Морсер калорифер с сотнями труб согревал дом от передней до будуара; теперь Мерседес нечем было развести огонь в этой неуютной и уже холодной комнате; ее покои утопали в редкостных цветах, ценившихся на вес золота, - а теперь у нее не было даже самого жалкого цветочка.
But she had her son.	Но у нее был сын...
Hitherto the excitement of fulfilling a duty had sustained them.	Пафос отречения, быть может, чрезмерный, до сих пор возвышал их над прозой жизни.
Excitement, like enthusiasm, sometimes renders us unconscious to the things of earth.	Пафос - это почти экзальтация; а экзальтация возносит душу над всем земным.
But the excitement had calmed down, and they felt themselves obliged to descend from dreams to reality; after having exhausted the ideal, they found they must talk of the actual.	Но экзальтация первого порыва угасла, и мало-помалу пришлось спуститься из страны грез в мир действительности. После многих бесед об идеальном настало время поговорить о житейском.
"Mother," exclaimed Albert, just as Madame Danglars was descending the stairs, "let us reckon our riches, if you please; I want capital to build my plans upon."	- Матушка, - говорил Альбер в ту самую минуту, когда г-жа Данглар спускалась по лестнице, -подсчитаем наши средства, я должен знать итог, чтобы составить план действий.
"Capital--nothing!" replied Mercedes with a mournful smile.	- Итог: нуль, - сказала Мерседес с горькой улыбкой.
"No, mother,--capital 3,000 francs.	- Нет, матушка.
And I have an idea of our leading a delightful life upon this 3,000 francs."	Итог - три тысячи франков, и на эти три тысячи я намерен прекрасно устроиться.
"Child!" sighed Mercedes.	- Дитя! - вздохнула Мерседес.
"Alas, dear mother," said the young man, "I have unhappily spent too much of your money not to know the value of it.	- Дорогая матушка, - сказал Альбер, - к сожалению, я истратил достаточно ваших денег, чтобы знать им цену.
These 3,000 francs are enormous, and I intend building upon this foundation a miraculous certainty for the future."	Три тысячи франков - это колоссальная сумма, и я построил на ней волшебное здание вечного благополучия.
"You say this, my dear boy; but do you think we ought to accept these 3,000 francs?" said Mercedes, coloring.	- Ты шутишь, мой друг. И разве мы принимаем эти три тысячи франков? - спросила Мерседес, краснея.
"I think so," answered Albert in a firm tone. "We will accept them the more readily, since we have them not here; you know they are buried in the garden of the little house in the Allees de Meillan, at Marseilles.	- Но ведь это уже решено, мне кажется, - сказал Альбер твердо, - мы их принимаем, тем более что у нас их нет, потому что, как вам известно, они зарыты в саду маленького дома на Мельянских аллеях в Марселе.
With 200 francs we can reach Marseilles."	На двести франков мы с вами поедем в Марсель.
"With 200 francs?--are you sure, Albert?"	- На двести франков! - сказала Мерседес. - Что ты говоришь, Альбер!
"Oh, as for that, I have made inquiries respecting the diligences and steamboats, and my calculations are made.	- Да, я навел справки и на почтовой станции, и в пароходной конторе и произвел подсчет.

You will take your place in the coupe to Chalons. You see, mother, I treat you handsomely for thirty-five francs."	Вы заказываете себе место до Шалона в почтовой карете; видите, матушка, вы будете путешествовать, как королева.
Albert then took a pen, and wrote:--	Альбер взял перо и написал:
Frs. Coupe, thirty-five francs..............................35.	Карета.........................................................35... фр.
From Chalons to Lyons you will go on by the steamboat.. 6.	Пароход от Шалона до Лиона.....................36... фр.
From Lyons to Avignon (still by steamboat).............16.	Пароход от Лиона до Авиньона.................. 16... фр.
From Avignon to Marseilles, seven francs...............7.	От Авиньона до Марселя.............................. 37...фр.
Expenses on the road, about fifty francs............... 50.	Дорожные расходы....................................50... фр.
Total................................................. 114 frs.	Итого......................................................... 114... фр.
"Let us put down 120," added Albert, smiling. "You see I am generous, am I not, mother?"	- Положим, сто двадцать, - добавил Альбер, улыбаясь. - Какой я щедрый, правда, матушка?
"But you, my poor child?"	- А ты, бедный мальчик?
"I? do you not see that I reserve eighty francs for myself?	- Я? Вы же видите, я оставил себе восемьдесят франков.
A young man does not require luxuries; besides, I know what travelling is."	Молодой человек не нуждается в стольких удобствах; к тому же опытный путешественник.
"With a post-chaise and valet de chambre?"	- В собственной карете и с лакеем.
"Any way, mother."	- Всеми способами, матушка.
"Well, be it so. But these 200 francs?"	- Хорошо, - сказала Мерседес, - но где взять двести франков?
"Here they are, and 200 more besides.	- Вот они, а вот и еще двести.
See, I have sold my watch for 100 francs, and the guard and seals for 300.	Я продал часы за сто франков и брелоки за триста.
How fortunate that the ornaments were worth more than the watch.	Подумайте только! Брелоки оказались втрое дороже часов.
Still the same story of superfluities!	Старая история: излишества всегда стоят дороже всего!
Now I think we are rich, since instead of the 114 francs we require for the journey we find ourselves in possession of 250."	Теперь мы богаты: вместо ста четырнадцати франков, которые вам нужны на дорогу, у вас двести пятьдесят.
"But we owe something in this house?"	- Но здесь тоже нужно заплатить?
"Thirty francs; but I pay that out of my 150 francs,--that is understood,--and as I require only eighty francs for my journey, you see I am overwhelmed with luxury.	- Тридцать франков, но я их плачу из моих ста пятидесяти. Это решено. И так как мне, в сущности, нужно на дорогу только восемьдесят франков, то я просто утопаю в роскоши.
But that is not all.	Но это еще не все.
What do you say to this, mother?"	Что вы на это скажете, матушка?

And Albert took out of a little pocket-book with golden clasps, a remnant of his old fancies, or perhaps a tender souvenir from one of the mysterious and veiled ladies who used to knock at his little door,--Albert took out of this pocket-book a note of 1,000 francs.	И Альбер вынул из записной книжечки с золотой застежкой - давняя прихоть, или, быть может, нежное воспоминание об одной из таинственных незнакомок под вуалью, что стучались у маленькой двери, - Альбер вынул из записной книжки тысячефранковый билет.
"What is this?" asked Mercedes.	- Что это? - спросила Мерседес.
"A thousand francs."	- Тысяча франков, матушка. Самая настоящая.
"But whence have you obtained them?"	- Но откуда они у тебя?
"Listen to me, mother, and do not yield too much to agitation."	- Выслушайте меня, матушка, и не волнуйтесь.
And Albert, rising, kissed his mother on both cheeks, then stood looking at her.	И Альбер, подойдя к матери, поцеловал ее в обе щеки, потом отстранился и поглядел на нее.
"You cannot imagine, mother, how beautiful I think you!" said the young man, impressed with a profound feeling of filial love. "You are, indeed, the most beautiful and most noble woman I ever saw!"	- Вы даже не знаете, матушка, какая вы красавица! - произнес он с глубоким чувством сыновней любви. - Вы самая прекрасная, самая благородная женщина на свете!
"Dear child!" said Mercedes, endeavoring in vain to restrain a tear which glistened in the corner of her eye.	- Дорогой мальчик! - сказала Мерседес, тщетно стараясь удержать слезу, повисшую у нее на ресницах.
"Indeed, you only wanted misfortune to change my love for you to admiration.	- Честное слово, вам оставалось только стать несчастной, чтобы моя любовь превратилась в обожание.
I am not unhappy while I possess my son!"	- Я не несчастна, пока у меня есть сын, - сказала Мерседес, - и не буду несчастной, пока он со мной.
"Ah, just so," said Albert; "here begins the trial.	- Да, - сказал Альбер, - но в том-то и дело.
Do you know the decision we have come to, mother?"	Вы помните, что мы решили?
"Have we come to any?"	- Разве мы решили что-нибудь? - спросила Мерседес.
"Yes; it is decided that you are to live at Marseilles, and that I am to leave for Africa, where I will earn for myself the right to use the name I now bear, instead of the one I have thrown aside."	- Да, мы решили, что вы поселитесь в Марселе, а я уеду в Африку, где вместо имени, от которого я отказался, я заслужу имя, которое я принял.
Mercedes sighed.	Мерседес вздохнула.
"Well, mother, I yesterday engaged myself as substitute in the Spahis," [*] added the young man, lowering his eyes with a certain feeling of shame, for even he was unconscious of the sublimity of his selfabasement. "I thought my body was my own, and that I might sell it. I yesterday took the place of another.	- Со вчерашнего дня я зачислен в спаги, - добавил Альбер, пристыженно опуская глаза, ибо он сам не знал, сколько доблести было в его унижении, -я решил, что мое тело принадлежит мне и что я могу его продать; со вчерашнего дня я заменяю другого.
I sold myself for more than I thought I was worth," he added, attempting to smile; "I fetched 2,000 francs." * The Spahis are French cavalry reserved for service in Africa.	Я, что называется, продался, и притом, - добавил он, пытаясь улыбнуться, - по-моему, дороже, чем я стою: за две тысячи франков.

"Then these 1,000 francs"--said Mercedes, shuddering--	- И эта тысяча? - сказала, вздрогнув, Мерседес.
"Are the half of the sum, mother; the other will be paid in a year."	- Это половина суммы; остальное я получу через год.
Mercedes raised her eyes to heaven with an expression it would be impossible to describe, and tears, which had hitherto been restrained, now yielded to her emotion, and ran down her cheeks.	Мерседес подняла глаза к небу с выражением, которого никакие слова не могли бы передать, и две слезы медленно скатились по ее щекам.
"The price of his blood!" she murmured.	- Цена его крови! - прошептала она.
"Yes, if I am killed," said Albert, laughing. "But I assure you, mother, I have a strong intention of defending my person, and I never felt half so strong an inclination to live as I do now."	- Да, если меня убьют, - сказал, смеясь, Альбер. -Но уверяю вас, матушка, что я намерен яростно защищать свою жизнь; никогда еще мне так не хотелось жить, как теперь.
"Merciful heavens!"	- Боже мой! - вздохнула Мерседес.
"Besides, mother, why should you make up your mind that I am to be killed?	- И потом, почему вы думаете, что я буду убит?
Has Lamoriciere, that Ney of the South, been killed?	Разве Ламорсьер, этот южный Ней, убит?
Has Changarnier been killed?	Разве Шангарнье убит?
Has Bedeau been killed?	Разве Бедо убит?
Has Morrel, whom we know, been killed?	Разве Моррель, которого мы знаем, убит?
Think of your joy, mother, when you see me return with an embroidered uniform!	Подумайте, как вы обрадуетесь, матушка, когда я к вам явлюсь в расшитом мундире!
I declare, I expect to look magnificent in it, and chose that regiment only from vanity."	Имейте в виду, я рассчитываю быть неотразимым в этой форме, я выбрал полк спаги из чистого щегольства.
Mercedes sighed while endeavoring to smile; the devoted mother felt that she ought not to allow the whole weight of the sacrifice to fall upon her son.	Мерседес вздохнула, пытаясь все же улыбнуться: эта святая женщина терзалась тем, что ее сын принял на себя всю тяжесть жертвы.
"Well, now you understand, mother!" continued Albert; "here are more than 4,000 francs settled on you; upon these you can live at least two years."	- Итак, матушка, - продолжал Альбер, - у вас уже есть верных четыре с лишним тысячи франков; на эти четыре тысячи вы будете жить безбедно два года.
"Do you think so?" said Mercedes.	- Ты думаешь? - сказала Мерседес.
These words were uttered in so mournful a tone that their real meaning did not escape Albert; he felt his heart beat, and taking his mother's hand within his own he said, tenderly,--	Эти слова вырвались у нее с такой неподдельной болью, что их истинный смысл не ускользнул от Альбера; сердце его сжалось, и он нежно взял руку матери в свою.
"Yes, you will live!"	- Да, вы будете жить! - сказал он.
"I shall live!--then you will not leave me, Albert?"	- Я буду жить, - воскликнула Мерседес, - но ты не уедешь, Альбер?
"Mother, I must go," said Albert in a firm, calm voice; "you love me too well to wish me to remain useless and idle with you; besides, I have signed."	- Уеду, матушка, - сказал Альбер спокойным и твердым голосом, - вы слишком любите меня, чтобы заставить меня вести подле вас праздную и бесполезную жизнь. К тому же я уже подписал контракт.

"You will obey your own wish and the will of heaven!"	- Ты поступишь согласно своей воле, мой сын, а я- согласно воле божьей.
"Not my own wish, mother, but reason--necessity.	- Нет, не согласно моей воле, матушка, но согласно разуму и необходимости.
Are we not two despairing creatures?	Мы оба узнали, что такое отчаяние.
What is life to you?--Nothing.	Что теперь для вас жизнь? Ничто.
What is life to me?--Very little without you, mother; for believe me, but for you I should have ceased to live on the day I doubted my father and renounced his name.	Что такое жизнь для меня? Поверьте, матушка, безделица, не будь вас; ибо, клянусь, не будь вас, эта жизнь оборвалась бы в тот день, когда я усомнился в своем отце и отрекся от его имени!
Well, I will live, if you promise me still to hope; and if you grant me the care of your future prospects, you will redouble my strength.	И все же я буду жить, если вы обещаете мне надеяться; а если вы поручите мне заботу о вашем будущем счастье, то это удвоит мои силы.
Then I will go to the governor of Algeria; he has a royal heart, and is essentially a soldier; I will tell him my gloomy story. I will beg him to turn his eyes now and then towards me, and if he keep his word and interest himself for me, in six months I shall be an officer, or dead.	Тогда я пойду к алжирскому губернатору - это честный человек, настоящий солдат, - я расскажу ему свою печальную повесть, попрошу его время от времени посматривать в мою сторону, и, если он сдержит слово, если он увидит, чего я стою, то либо я через полгода вернусь офицером, либо не вернусь вовсе.
If I am an officer, your fortune is certain, for I shall have money enough for both, and, moreover, a name we shall both be proud of, since it will be our own.	Если я вернусь офицером - ваше будущее обеспечено, матушка, потому что у меня хватит денег для нас обоих; к тому же мы оба будем гордиться моим новым именем, потому что это ваше настоящее имя.
If I am killed--well then mother, you can also die, and there will be an end of our misfortunes."	Если я не вернусь... тогда, матушка, вы расстанетесь с жизнью, если не захотите жить, и тогда наши несчастья кончатся сами собой.
"It is well," replied Mercedes, with her eloquent glance; "you are right, my love; let us prove to those who are watching our actions that we are worthy of compassion."	- Хорошо, - отвечала Мерседес, - ты прав, сын мой, докажем людям, которые смотрят на нас и подстерегают наши поступки, чтобы судить нас, докажем им, что мы достойны сожаления.
"But let us not yield to gloomy apprehensions," said the young man; "I assure you we are, or rather we shall be, very happy.	- Отгоните мрачные мысли, матушка! -воскликнул Альбер. - Поверьте, мы счастливы, во всяком случае, можем быть счастливы.
You are a woman at once full of spirit and resignation; I have become simple in my tastes, and am without passion, I hope.	Вы мудрая и кроткая; я стал неприхотлив и, надеюсь, благоразумен.
Once in service, I shall be rich--once in M. Dantes' house, you will be at rest.	Я на службе, - значит, я богат; вы в доме господина Дантеса - значит, вы найдете покой.
Let us strive, I beseech you,--let us strive to be cheerful." "Yes, let us strive, for you ought to live, and to be happy, Albert."	Попытаемся, матушка, прошу вас! - Да, попытаемся, потому что ты должен жить, мой сын. Ты должен быть счастлив, - отвечала Мерседес.
"And so our division is made, mother," said the young man, affecting ease of mind. "We can now part; come, I shall engage your passage."	- Итак, матушка, наш дележ окончен, - с напускной непринужденностью сказал Альбер. -Мы можем сегодня же уехать. Я закажу вам место.

"And you, my dear boy?"	- А себе?
"I shall stay here for a few days longer; we must accustom ourselves to parting.	- Мне еще нужно остаться дня на два, на три; это начало разлуки, нам надо к ней привыкнуть.
I want recommendations and some information relative to Africa. I will join you again at Marseilles."	Мне необходимо получить рекомендации, навести справки относительно Алжира; я догоню вас в Марселе.
"Well, be it so--let us part," said Mercedes, folding around her shoulders the only shawl she had taken away, and which accidentally happened to be a valuable black cashmere.	- Хорошо, едем! - сказала Мерседес, накинув на плечи единственную шаль, которую она взяла с собой и которая случайно оказалась очень дорогой шалью из черного кашемира. - Едем!
Albert gathered up his papers hastily, rang the bell to pay the thirty francs he owed to the landlord, and offering his arm to his mother, they descended the stairs.	Альбер наскоро собрал свои бумаги, позвал хозяина, заплатил ему тридцать франков, подал матери руку и вышел с ней на улицу.
Some one was walking down before them, and this person, hearing the rustling of a silk dress, turned around.	Впереди них кто-то спускался, он услышал шуршание шелкового платья о перила и обернулся.
"Debray!" muttered Albert.	- Дебрэ! - прошептал Альбер.
"You, Morcerf?" replied the secretary, resting on the stairs.	- Морсер, вы? - сказал секретарь министра, останавливаясь.
Curiosity had vanquished the desire of preserving his incognito, and he was recognized.	Любопытство взяло у Дебрэ верх над желанием сохранить инкогнито; к тому же его и так узнали.
It was, indeed, strange in this unknown spot to find the young man whose misfortunes had made so much noise in Paris.	В самом деле забавно было встретить в этом никому не ведомом меблированном доме человека, чья несчастная участь наделала столько шума в Париже.
"Morcerf!" repeated Debray.	- Морсер! - повторил Дебрэ.
Then noticing in the dim light the still youthful and veiled figure of Madame de Morcerf:--"Pardon me," he added with a smile,	Но, заметив в полутьме лестницы еще стройную фигуру г-жи де Морсер, закутанную в шаль, он добавил с улыбкой: - Ах, простите, Альбер!
"I leave you, Albert."	Не смею мешать вам.
Albert understood his thoughts.	Альбер понял мысль Дебрэ.
"Mother," he said, turning towards Mercedes, "this is M. Debray, secretary of the minister for the interior, once a friend of mine."	- Матушка, - сказал он, обращаясь к Мерседес, -это господин Дебрэ, секретарь министра внутренних дел, мой бывший друг.
"How once?" stammered Debray; "what do you mean?"	- Почему бывший? - пролепетал Дебрэ. - Что вы хотите сказать?
"I say so, M. Debray, because I have no friends now, and I ought not to have any.	- Я хочу сказать, господин Дебрэ, - продолжал Альбер, - что у меня больше нет друзей и я не должен их иметь.
I thank you for having recognized me, sir."	Я вам очень благодарен за то, что вы были так любезны и узнали меня.
Debray stepped forward, and cordially pressed the hand of his interlocutor.	Дебрэ поднялся на две ступени и крепко пожал руку Альбера.

"Believe me, dear Albert," he said, with all the emotion he was capable of feeling,--"believe me, I feel deeply for your misfortunes, and if in any way I can serve you, I am yours."	- Поверьте, дорогой, - сказал он со всей теплотой, на какую был способен, - я глубоко сочувствую постигшему вас горю и я всегда в вашем распоряжении.
"Thank you, sir," said Albert, smiling. "In the midst of our misfortunes, we are still rich enough not to require assistance from any one. We are leaving Paris, and when our journey is paid, we shall have 5,000 francs left."	- Благодарю вас, сударь, - сказал, улыбаясь, Альбер, - но в нашем несчастье мы еще достаточно богаты, чтобы ни к кому не обращаться за помощью; мы покидаем Париж, и после всех дорожных расходов у нас еще останется пять тысяч франков.
The blood mounted to the temples of Debray, who held a million in his pocket-book, and unimaginative as he was he could not help reflecting that the same house had contained two women, one of whom, justly dishonored, had left it poor with 1,500,000. francs under her cloak, while the other, unjustly stricken, but sublime in her misfortune, was yet rich with a few deniers.	Дебрэ покраснел, потому что у него в бумажнике лежал миллион; и, как ни был чужд поэзии его трезвый ум, он невольно подумал, что в одном и том же доме, еще недавно, находились две женщины, из которых одна, заслуженно опозоренная, уходила нищей, унося под своей накидкой полтора миллиона, тогда как другая, несправедливо униженная, но величественная в своем несчастье, обладая жалкими грошами, чувствовала себя богатой.
This parallel disturbed his usual politeness, the philosophy he witnessed appalled him, he muttered a few words of general civility and ran down-stairs.	Это сравнение заставило его забыть о своих рыцарских побуждениях - наглядность примера сразила его, он пробормотал несколько общих фраз и быстро спустился по лестнице.
That day the minister's clerks and the subordinates had a great deal to put up with from his ill-humor.	В этот день чиновники министерства, его подчиненные, немало натерпелись из-за его дурного настроения.
But that same night, he found himself the possessor of a fine house, situated on the Boulevard de la Madeleine, and an income of 50,000 livres.	Но зато вечером он стал владельцем прекрасного дома на бульваре Мадлен, приносящего пятьдесят тысяч годового дохода.
The next day, just as Debray was signing the deed, that is about five o'clock in the afternoon, Madame de Morcerf, after having affectionately embraced her son, entered the coupe of the diligence, which closed upon her.	На другой день, в пять часов вечера, когда Дебрэ подписывал купчую, г-жа де Морсер, обменявшись нежным поцелуем с сыном, села в почтовый дилижанс.
A man was hidden in Lafitte's banking-house, behind one of the little arched windows which are placed above each desk; he saw Mercedes enter the diligence, and he also saw Albert withdraw.	На антресолях почтового двора Лаффит, за одним из полукруглых окон, стоял человек; он видел, как Мерседес садилась в карету, видел, как отъезжал дилижанс, видел, как удалялся Альбер.
Then he passed his hand across his forehead, which was clouded with doubt.	Тогда он провел рукой по отягченному сомнениями челу и сказал:
"Alas," he exclaimed, "how can I restore the happiness I have taken away from these poor innocent creatures?	- Как мне возвратить этим двум невинным то счастье, которое я у них отнял?
God help me!"	Бог мне поможет!
Chapter 107.	X.
The Lions' Den.	Львиный ров

One division of La Force, in which the most dangerous and desperate prisoners are confined, is called the court of Saint-Bernard.	Одно из отделений тюрьмы Ла-Форс, то, где содержатся наиболее тяжкие и наиболее опасные преступники, называется отделением св. Бернара.
The prisoners, in their expressive language, have named it the "Lions' Den," probably because the captives possess teeth which frequently gnaw the bars, and sometimes the keepers also.	Обитатели тюрьмы, на своем образном языке, прозвали его Львиным рвом - вероятно, потому, что у тамошних заключенных имеются зубы, которыми они подчас грызут решетку, а иногда и сторожей.
It is a prison within a prison; the walls are double the thickness of the rest. The gratings are every day carefully examined by jailers, whose herculean proportions and cold pitiless expression prove them to have been chosen to reign over their subjects for their superior activity and intelligence.	Это тюрьма в тюрьме. Стены здесь двойной толщины; каждый день тюремщик тщательно осматривает массивные решетки, а по геркулесову сложению, по холодному, проницательному взгляду сторожей видно, что здесь подбирали таких людей, которые могли бы управлять своими подданными, держа их в страхе и повиновении.
The court-yard of this quarter is enclosed by enormous walls, over which the sun glances obliquely, when it deigns to penetrate into this gulf of moral and physical deformity.	Двор отделения окружен высокими стенами, по которым скользят косые лучи солнца, когда оно решается заглянуть в эту бездну нравственного и физического уродства.
On this paved yard are to be seen,--pacing to and fro from morning till night, pale, careworn, and haggard, like so many shadows,--the men whom justice holds beneath the steel she is sharpening.	Здесь бродят вечно озабоченные, угрюмые, бледные, как тени, люди, над которыми занесен меч правосудия.
There, crouched against the side of the wall which attracts and retains the most heat, they may be seen sometimes talking to one another, but more frequently alone, watching the door, which sometimes opens to call forth one from the gloomy assemblage, or to throw in another outcast from society.	По двое, по трое, а чаще в одиночестве стоят они или сидят, прислонясь к той стене, которую больше всего согревает солнце, и то и дело поглядывают на ворота, которые открываются только тогда, когда вызывают кого-либо из жителей этого мрачного обиталища или же когда швыряют в эту яму новый кусок окалины, извергнутый горнилом, именуемым обществом.
The court of Saint-Bernard has its own particular apartment for the reception of guests; it is a long rectangle, divided by two upright gratings placed at a distance of three feet from one another to prevent a visitor from shaking hands with or passing anything to the prisoners.	Отделение св. Бернара имеет свою особую приемную; это длинное помещение, разделенное пополам двумя решетками, расположенными параллельно в трех футах одна от другой, чтобы посетитель не мог пожать заключенному руку или что-нибудь ему передать.
It is a wretched, damp, nay, even horrible spot, more especially when we consider the agonizing conferences which have taken place between those iron bars.	Эта приемная темна, сыра и во всех отношениях отвратительна - особенно если подумать о тех страшных признаниях, которые просачивались сквозь эти решетки и покрыли ржавчиной их железные прутья.
And yet, frightful though this spot may be, it is looked upon as a kind of paradise by the men whose days are numbered; it is so rare for them to leave the Lions' Den for any other place than the barrier Saint-Jacques or the galleys!	А между тем это место, как оно ни ужасно, - это рай, где могут снова насладиться желанным обществом близких людей, чьи дни сочтены; ибо из Львиного рва выходят лишь для того, чтобы отправиться к заставе Сен-Жак, или на каторгу, или в одиночную камеру.

In the court which we have attempted to describe, and from which a damp vapor was rising, a young man with his hands in his pockets, who had excited much curiosity among the inhabitants of the "Den," might be seen walking.	По описанному нами сырому, холодному двору прогуливался, засунув руки в карманы, молодой человек, на которого обитатели Рва поглядывали с большим любопытством.
The cut of his clothes would have made him pass for an elegant man, if those clothes had not been torn to shreds; still they did not show signs of wear, and the fine cloth, beneath the careful hands of the prisoner, soon recovered its gloss in the parts which were still perfect, for the wearer tried his best to make it assume the appearance of a new coat.	Его можно было бы назвать элегантным, если бы его платье не было в лохмотьях; тонкое, шелковистое сукно, совершенно новое, легко принимало прежний блеск под рукой арестанта, когда он его разглаживал, чтобы придать ему свежий вид.
He bestowed the same attention upon the cambric front of a shirt, which had considerably changed in color since his entrance into the prison, and he polished his varnished boots with the corner of a handkerchief embroidered with initials surmounted by a coronet.	С таким же старанием застегивал он батистовую рубашку, значительно изменившую свой цвет за то время, что он сидел в тюрьме, и проводил по лакированным башмакам кончиком носового платка, на котором были вышиты инициалы, увенчанные короной.
Some of the inmates of the "Lions' Den" were watching the operations of the prisoner's toilet with considerable interest.	Несколько обитателей Львиного рва следили с видимым интересом за тем, как этот арестант приводил в порядок свой туалет.
"See, the prince is pluming himself," said one of the thieves.	- Смотри, князь прихорашивается, - сказал один из воров.
"He's a fine looking fellow," said another; "if he had only a comb and hair-grease, he'd take the shine off the gentlemen in white kids."	- Он и без того очень хорош, - отвечал другой, -будь у него гребень и помада, он затмил бы всех господ в белых перчатках.
"His coat looks almost new, and his boots shine like a nigger's face.	- Его фрак был, как видно, новехонек, а башмаки так и блестят.
It's pleasant to have such well-dressed comrades; but didn't those gendarmes behave shameful?--must 'a been jealous, to tear such clothes!"	Даже лестно, что к нам такая птица залетела; а наши жандармы - сущие разбойники. Изорвать такой наряд!
"He looks like a big-bug," said another; "dresses in fine style. And, then, to be here so young!	- Говорят, он прожженный, - сказал третий. -Пустяками не занимался... Такой молодой и уже из Тулона!
Oh, what larks!"	Не шутка!
Meanwhile the object of this hideous admiration approached the wicket, against which one of the keepers was leaning.	А предмет этого чудовищного восхищения, казалось, упивался отзвуками этих похвал, хотя самих слов он разобрать не мог. Закончив свой туалет, он подошел к окошку тюремной лавочки, возле которого стоял, прислонясь к стене, сторож.
"Come, sir," he said, "lend me twenty francs; you will soon be paid; you run no risks with me. Remember, I have relations who possess more millions than you have deniers.	- Послушайте, сударь, - сказал он, - ссудите меня двадцатью франками, я вам их скоро верну; вы ничем не рискуете - ведь у моих родных больше миллионов, чем у вас грошей... Ну пожалуйста.
Come, I beseech you, lend me twenty francs, so that I may buy a dressing-gown; it is intolerable always to be in a coat and boots!	С двадцатью франками я смогу перейти на платную половину и купить себе халат. Мне страшно неудобно быть все время во фраке.
And what a coat, sir, for a prince of the Cavalcanti!"	И что это за фрак для князя Кавальканти!

The keeper turned his back, and shrugged his shoulders; he did not even laugh at what would have caused any one else to do so; he had heard so many utter the same things,--indeed, he heard nothing else.	Сторож пожал плечами и повернулся к нему спиной. Он даже не засмеялся на эти слова, которые бы многих развеселили. Этот человек и не того наслушался - вернее, он слышал всегда одно и то же.
"Come," said Andrea, "you are a man void of compassion; I'll have you turned out."	- Вы бездушный человек, - сказал Андреа, -погодите, вы у меня дождетесь, вас выгонят.
This made the keeper turn around, and he burst into a loud laugh.	Сторож обернулся и на этот раз громко расхохотался.
The prisoners then approached and formed a circle.	Арестанты подошли и обступили их.
"I tell you that with that wretched sum," continued Andrea, "I could obtain a coat, and a room in which to receive the illustrious visitor I am daily expecting."	- Говорю вам, - продолжал Андреа, - на эту ничтожную сумму я смогу одеться и перейти в отдельную комнату; мне надо принять достойным образом важного посетителя, которого я жду со дня на день.
"Of course--of course," said the prisoners;--"any one can see he's a gentleman!"	- Верно! Верно! - заговорили заключенные. -Сразу видно, что он из благородных.
"Well, then, lend him the twenty francs," said the keeper, leaning on the other shoulder; "surely you will not refuse a comrade!"	- Вот и дайте ему двадцать франков, - сказал сторож, прислонясь к стене другим своим широчайшим плечом. - Разве вы не обязаны сделать это для товарища?
"I am no comrade of these people," said the young man, proudly, "you have no right to insult me thus."	- Я не товарищ этим людям, - гордо сказал Андреа, - вы не имеете права оскорблять меня.
The thieves looked at one another with low murmurs, and a storm gathered over the head of the aristocratic prisoner, raised less by his own words than by the manner of the keeper.	Арестанты переглянулись и глухо заворчали; буря, вызванная не столько словами Андреа, сколько замечанием сторожа, начала собираться над головой аристократа.
The latter, sure of quelling the tempest when the waves became too violent, allowed them to rise to a certain pitch that he might be revenged on the importunate Andrea, and besides it would afford him some recreation during the long day.	Сторож, уверенный, что сумеет усмирить ее, когда она чересчур разыграется, давал ей пока волю, желая проучить назойливого просителя и скрасить каким-нибудь развлечением свое долгое дежурство.
The thieves had already approached Andrea, some screaming,	Арестанты уже подступили к Андреа; иные говорили:
"La savate--La savate!" [*] a cruel operation, which consists in cuffing a comrade who may have fallen into disgrace, not with an old shoe, but with an iron-heeled one.	- Дать ему башмака! Эта жестокая шутка заключается в том, что товарища, впавшего в немилость, избивают не башмаком, а подкованным сапогом.
Others proposed the "anguille," another kind of recreation, in which a handkerchief is filled with sand, pebbles, and two-sous pieces, when they have them, which the wretches beat like a flail over the head and shoulders of the unhappy sufferer.	Другие предлагали вьюн - еще одна забава, состоящая в том, что платок наполняют песком, камешками, медяками, когда таковые имеются, скручивают его и колотят им жертву, как цепом, по плечам и по голове.
"Let us horsewhip the fine gentleman!" said others. * Savate: an old shoe.	- Выпорем этого франта! - раздавались голоса. -Выпорем его благородие!

But Andrea, turning towards them, winked his eyes, rolled his tongue around his cheeks, and smacked his lips in a manner equivalent to a hundred words among the bandits when forced to be silent.	Но Андреа повернулся к ним, подмигнул, надул щеку и прищелкнул языком - знак, по которому узнают друг друга разбойники, вынужденные молчать.
It was a Masonic sign Caderousse had taught him.	Это был масонский знак, которому его научил Кадрусс.
He was immediately recognized as one of them; the handkerchief was thrown down, and the iron-heeled shoe replaced on the foot of the wretch to whom it belonged.	Арестанты узнали своего. Тотчас же платки опустились; подкованный сапог вернулся на ногу к главному палачу.
Some voices were heard to say that the gentleman was right; that he intended to be civil, in his way, and that they would set the example of liberty of conscience,--and the mob retired.	Раздались голоса, заявляющие, что этот господин прав, что он может держать себя, как ему заблагорассудится, и что заключенные хотят показать пример свободы совести.
The keeper was so stupefied at this scene that he took Andrea by the hands and began examining his person, attributing the sudden submission of the inmates of the Lions' Den to something more substantial than mere fascination.	Волнение улеглось. Сторож был этим так удивлен, что тотчас же схватил Андреа за руки и начал его обыскивать, приписывая эту внезапную перемену в настроении обитателей Львиного рва чему-то, наверное, более существенному, чем личное обаяние.
Andrea made no resistance, although he protested against it.	Андреа ворчал, но не сопротивлялся.
Suddenly a voice was heard at the wicket. "Benedetto!" exclaimed an inspector.	Вдруг за решетчатой дверью раздался голос надзирателя: - Бенедетто!
The keeper relaxed his hold.	Сторож выпустил свою добычу.
"I am called," said Andrea.	- Меня зовут! - сказал Андреа.
"To the visitors' room!" said the same voice.	- В приемную! - крикнул надзиратель.
"You see some one pays me a visit.	- Вот видите, ко мне пришли.
Ah, my dear sir, you will see whether a Cavalcanti is to be treated like a common person!"	Вы еще узнаете, милейший, можно ли обращаться с Кавальканти, как с простым смертным!
And Andrea, gliding through the court like a black shadow, rushed out through the wicket, leaving his comrades, and even the keeper, lost in wonder.	И Андреа, промелькнув по двору, как черная тень, бросился в полуоткрытую дверь, оставив своих товарищей и самого сторожа в восхищении.
Certainly a call to the visitors' room had scarcely astonished Andrea less than themselves, for the wily youth, instead of making use of his privilege of waiting to be claimed on his entry into La Force, had maintained a rigid silence.	Его в самом деле звали в приемную, и этому нельзя не удивляться, как удивлялся и сам Андреа, потому что из осторожности, попав в тюрьму Ла-Форс, он вместо того чтобы писать письма и просить помощи, как делают все, хранил стоическое молчание.
"Everything," he said, "proves me to be under the protection of some powerful person,--this sudden fortune, the facility with which I have overcome all obstacles, an unexpected family and an illustrious name awarded to me, gold showered down upon me, and the most splendid alliances about to be entered into.	"У меня, несомненно, есть могущественный покровитель, - рассуждал он. - Все говорит за это: внезапное счастье, легкость, с которой я преодолел все препятствия, неожиданно найденный отец, громкое имя, золотой дождь, блестящая партия, которая меня ожидала.

An unhappy lapse of fortune and the absence of my protector have cast me down, certainly, but not forever.	Случайная неудача, отлучка моего покровителя погубили меня, но небесповоротно.
The hand which has retreated for a while will be again stretched forth to save me at the very moment when I shall think myself sinking into the abyss.	Благодетельная рука отстранилась на минуту; она снова протянется и подхватит меня на краю пропасти.
Why should I risk an imprudent step?	Зачем мне предпринимать неосторожные попытки?
It might alienate my protector.	Мой покровитель может от меня отвернуться.
He has two means of extricating me from this dilemma,--the one by a mysterious escape, managed through bribery; the other by buying off my judges with gold.	У него есть два способа прийти мне на помощь: тайный побег, купленный ценою золота, и воздействие на судей, чтобы добиться моего оправдания.
I will say and do nothing until I am convinced that he has quite abandoned me, and then"--	Подождем говорить, подождем действовать, пока не будет доказано, что я всеми покинут, а тогда..."
Andrea had formed a plan which was tolerably clever. The unfortunate youth was intrepid in the attack, and rude in the defence.	У Андреа уже готов был хитроумный план: негодяй умел бесстрашно нападать и стойко защищаться.
He had borne with the public prison, and with privations of all sorts; still, by degrees nature, or rather custom, had prevailed, and he suffered from being naked, dirty, and hungry.	Невзгоды тюрьмы, лишения всякого рода были ему знакомы. Однако мало-помалу природа, или, вернее, привычка, взяла верх. Андреа страдал оттого, что он голый, грязный, голодный; терпение его истощалось.
It was at this moment of discomfort that the inspector's voice called him to the visiting-room.	Таково было его настроение, когда голос надзирателя позвал его в приемную.
Andrea felt his heart leap with joy.	У Андреа радостно забилось сердце.
It was too soon for a visit from the examining magistrate, and too late for one from the director of the prison, or the doctor; it must, then, be the visitor he hoped for.	Для следователя это было слишком рано, а для начальника тюрьмы или доктора - слишком поздно; значит, это был долгожданный посетитель.
Behind the grating of the room into which Andrea had been led, he saw, while his eyes dilated with surprise, the dark and intelligent face of M. Bertuccio, who was also gazing with sad astonishment upon the iron bars, the bolted doors, and the shadow which moved behind the other grating.	За решеткой приемной, куда ввели Андреа, он увидел своими расширенными от жадного любопытства глазами умное, суровое лицо Бертуччо, который с печальным удивлением смотрел на решетки, на дверные замки и на тень, движущуюся за железными прутьями.
"Ah," said Andrea, deeply affected.	- Кто это? - с испугом воскликнул Андреа.
"Good morning, Benedetto," said Bertuccio, with his deep, hollow voice.	- Здравствуй, Бенедетто, - сказал Бертуччо своим звучным грудным голосом.
"You--you?" said the young man, looking fearfully around him.	- Вы, вы! - отвечал молодой человек, в ужасе озираясь.
"Do you not recognize me, unhappy child?"	- Ты меня не узнаешь, несчастный? - спросил Бертуччо.
"Silence,--be silent!" said Andrea, who knew the delicate sense of hearing possessed by the walls; "for heaven's sake, do not speak so loud!"	- Молчите! Да молчите же! - сказал Андреа, который знал, какой тонкий слух у этих стен. -Ради бога, не говорите так громко!

"You wish to speak with me alone, do you not?" said Bertuccio.	- Ты бы хотел поговорить со мной с глазу на глаз?- спросил Бертуччо.
"Oh, yes."	- Да, да, - сказал Андреа.
"That is well."	- Хорошо.
And Bertuccio, feeling in his pocket, signed to a keeper whom he saw through the window of the wicket.	И Бертуччо, порывшись в кармане, сделал знак сторожу, который стоял за стеклянной дверью.
"Read?" he said.	- Прочтите! - сказал он.
"What is that?" asked Andrea.	- Что это? - спросил Андреа.
"An order to conduct you to a room, and to leave you there to talk to me."	- Приказ отвести тебе отдельную комнату и разрешение мне видеться с тобой.
"Oh," cried Andrea, leaping with joy. Then he mentally added,--"Still my unknown protector!	Андреа вскрикнул от радости, но тут же сдержался и сказал себе: "Опять загадочный покровитель!
I am not forgotten.	Меня не забывают!
They wish for secrecy, since we are to converse in a private room.	Тут хранят какую-то тайну, раз хотят говорить со мной в отдельной комнате.
I understand, Bertuccio has been sent by my protector."	Они у меня в руках... Бертуччо послан моим покровителем!.."
The keeper spoke for a moment with an official, then opened the iron gates and conducted Andrea to a room on the first floor.	Сторож поговорил со старшим, потом открыл решетчатые двери и провел Андреа, который от радости был сам не свой, в комнату второго этажа, выходившую окнами во двор.
The room was whitewashed, as is the custom in prisons, but it looked quite brilliant to a prisoner, though a stove, a bed, a chair, and a table formed the whole of its sumptuous furniture.	Комната, выбеленная, как это принято в тюрьмах, выглядела довольно веселой и показалась узнику ослепительной; печь, кровать, стул и стол составляли пышное ее убранство.
Bertuccio sat down upon the chair, Andrea threw himself upon the bed; the keeper retired.	Бертуччо сел на стул, Андреа бросился на кровать. Сторож удалился.
"Now," said the steward, "what have you to tell me?"	- Что ты мне хотел сказать? - спросил управляющий графа Монте-Кристо.
"And you?" said Andrea.	- А вы? - спросил Андреа.
"You speak first."	- Говори сначала ты.
"Oh, no. You must have much to tell me, since you have come to seek me."	- Нет уж, начинайте вы, раз вы пришли ко мне.
"Well, be it so.	- Пусть так.
You have continued your course of villany; you have robbed--you have assassinated."	Ты продолжал идти по пути преступления: ты украл, ты убил.
"Well, I should say! If you had me taken to a private room only to tell me this, you might have saved yourself the trouble.	- Если вы меня привели в отдельную комнату только для того, чтобы сообщить мне это, то не стоило трудиться.
I know all these things.	Все это я знаю.

But there are some with which, on the contrary, I am not acquainted.	Но есть кое-что, чего я не знаю.
Let us talk of those, if you please.	Об этом и поговорим, если позволите.
Who sent you?"	Кто вас прислал?
"Come, come, you are going on quickly, M. Benedetto!"	- Однако вы торопитесь, господин Кавальканти!
"Yes, and to the point.	- Да, я иду прямо к цели.
Let us dispense with useless words.	Главное, без лишних слов.
Who sends you?"	Кто вас прислал?
"No one."	- Никто.
"How did you know I was in prison?"	- Как вы узнали, что я в тюрьме?
"I recognized you, some time since, as the insolent dandy who so gracefully mounted his horse in the Champs Elysees."	- Я давно тебя узнал в блестящем наглеце, который так ловко правил тильбюри на Елисейских полях.
"Oh, the Champs Elysees?	- На Елисейских полях!..
Ah, yes; we burn, as they say at the game of pincette.	Ага, "горячо", как говорят в детской игре!..
The Champs Elysees?	На Елисейских полях!..
Come, let us talk a little about my father."	Так, так, поговорим о моем отце, хотите?
"Who, then, am I?"	- А я кто же?
"You, sir?--you are my adopted father. But it was not you, I presume, who placed at my disposal 100,000 francs, which I spent in four or five months; it was not you who manufactured an Italian gentleman for my father; it was not you who introduced me into the world, and had me invited to a certain dinner at Auteuil, which I fancy I am eating at this moment, in company with the most distinguished people in Paris--amongst the rest with a certain procureur, whose acquaintance I did very wrong not to cultivate, for he would have been very useful to me just now;--it was not you, in fact, who bailed me for one or two millions, when the fatal discovery of my little secret took place. Come, speak, my worthy Corsican, speak!"	- Вы, почтеннейший, вы мой приемный отец... Но не вы же, я полагаю, предоставили в мое распоряжение сто тысяч франков, которые я промотал в пять месяцев; не вы смастерили мне знатного итальянского родителя; не вы ввели меня в свет и пригласили на некое пиршество, от которого у меня и сейчас слюнки текут. Помните, в Отейле, где было лучшее общество Парижа и даже королевский прокурор, с которым я, к сожалению, не поддерживал знакомства, а мне оно было бы теперь весьма полезно; не вы ручались за меня на два миллиона, перед тем как я имел несчастье быть выведенным на чистую воду... Говорите, уважаемый корсиканец, говорите...
"What do you wish me to say?"	- Что ты хочешь, чтобы я сказал?
"I will help you.	- Я тебе помогу.
You were speaking of the Champs Elysees just now, worthy foster-father."	Ты только что говорил об Елисейских полях, мой почтенный отец-кормилец.
"Well?"	- Ну и что же?
"Well, in the Champs Elysees there resides a very rich gentleman."	- А то, что на Елисейских полях живет один господин, и очень богатый.
"At whose house you robbed and murdered, did you not?"	- В доме которого ты украл и убил?

"I believe I did."	- Кажется, да.
"The Count of Monte Cristo?"	- Граф Монте-Кристо?
"'Tis you who have named him, as M. Racine says. Well, am I to rush into his arms, and strain him to my heart, crying,	- Ты сам его назвал, как говорит Расин... Так что же, должен ли я броситься в его объятия, прижать его к сердцу и вскрикнуть, как Пиксерекур:
'My father, my father!' like Monsieur Pixerecourt." [*]	"Отец! Отец!"
"Do not let us jest," gravely replied Bertuccio, "and dare not to utter that name again as you have pronounced it."	- Не шути, - строго ответил Бертуччо, - пусть это имя не произносится здесь так, как ты дерзнул его произнести.
* Guilbert de Pixerecourt, French dramatist (1775-1844). "Bah," said Andrea, a little overcome, by the solemnity of Bertuccio's manner, "why not?" "Because the person who bears it is too highly favored by heaven to be the father of such a wretch as you."	- Вот как! - сказал Андреа, несколько озадаченный торжественным тоном Бертуччо. - А почему бы и нет? - Потому что тот, кто носит это имя, благословен небом и не может быть отцом такого негодяя, как ты.
"Oh, these are fine words."	- Какие грозные слова...
"And there will be fine doings, if you do not take care."	- И грозные дела, если ты не поостережешься.
"Menaces--I do not fear them. I will say"--	- Запугиваете? Я не боюсь... я скажу...
"Do you think you are engaged with a pygmy like yourself?" said Bertuccio, in so calm a tone, and with so steadfast a look, that Andrea was moved to the very soul. "Do you think you have to do with galley-slaves, or novices in the world?	- Уж не думаешь ли ты, что имеешь дело с мелюзгой вроде тебя? - сказал Бертуччо так спокойно и уверенно, что Андреа внутренне вздрогнул. - Уж не думаешь ли ты, что имеешь дело с каторжниками или с доверчивыми светскими простаками?..
Benedetto, you are fallen into terrible hands; they are ready to open for you--make use of them.	Бенедетто, ты в могущественной руке; рука эта согласна отпустить тебя, воспользуйся этим.
Do not play with the thunderbolt they have laid aside for a moment, but which they can take up again instantly, if you attempt to intercept their movements."	Не играй с молниями, которые она на миг отложила, но может снова схватить, если ты сделаешь попытку помешать ее намерениям.
"My father--I will know who my father is," said the obstinate youth; "I will perish if I must, but I will know it.	- Кто мой отец?.. Я хочу знать, кто мой отец... -упрямо повторил Андреа. - Я погибну, но узнаю.
What does scandal signify to me?	Что для меня скандал?
What possessions, what reputation, what 'pull,' as Beauchamp says,--have I?	Только выгода... известность... реклама, как говорит журналист Бошан.
You great people always lose something by scandal, notwithstanding your millions. Come, who is my father?"	А вам, людям большого света, вам скандал всегда опасен, несмотря на ваши миллионы и герб... Итак, кто мой отец?
"I came to tell you."	- Я пришел, чтобы назвать тебе его.
"Ah," cried Benedetto, his eyes sparkling with joy.	- Наконец-то! - воскликнул Бенедетто, и глаза его засверкали от радости.

Just then the door opened, and the jailer, addressing himself to Bertuccio, said,--"Excuse me, sir, but the examining magistrate is waiting for the prisoner."	Но тут дверь отворилась, и вошел тюремщик. -Простите, сударь, - сказал он, обращаясь к Бертуччо, - но заключенного ждет следователь.
"And so closes our interview," said Andrea to the worthy steward; "I wish the troublesome fellow were at the devil!"	- Сегодня последний допрос, - сказал Андреа управляющему. - Вот досада!
"I will return to-morrow," said Bertuccio.	- Я приду завтра, - отвечал Бертуччо.
"Good! Gendarmes, I am at your service. Ah, sir, do leave a few crowns for me at the gate that I may have some things I am in need of!"	- Хорошо, - сказал Андреа. - Г оспода жандармы, я в вашем распоряжении... Пожалуйста, сударь, оставьте десяток экю в конторе, чтобы мне выдали все, в чем я тут нуждаюсь.
"It shall be done," replied Bertuccio.	- Будет сделано, - отвечал Бертуччо.
Andrea extended his hand; Bertuccio kept his own in his pocket, and merely jingled a few pieces of money.	Андреа протянул ему руку, но Бертуччо не вынул руки из кармана и только позвенел в нем монетами.
"That's what I mean," said Andrea, endeavoring to smile, quite overcome by the strange tranquillity of Bertuccio.	- Я это и имел в виду, - с кривой улыбкой заметил Андреа, совершенно подавленный странным спокойствием Бертуччо.
"Can I be deceived?" he murmured, as he stepped into the oblong and grated vehicle which they call "the salad basket." "Never mind, we shall see!	"Неужели я ошибся? - подумал он, садясь в большую карету с решетками, которую называют "корзинкой для салата". - Увидим!"
To-morrow, then!" he added, turning towards Bertuccio.	- Прощайте, сударь, - сказал он, обращаясь к Бертуччо.
"To-morrow!" replied the steward.	- До завтра! - ответил управляющий.
Chapter 108.	XI.
The Judge.	Судья
We remember that the Abbe Busoni remained alone with Noirtier in the chamber of death, and that the old man and the priest were the sole guardians of the young girl's body.	Читатели, наверное, помнят что аббат Бузони остался вдвоем с Нуартье в комнате Валентины и что старик и священник одни бодрствовали подле умершей.
Perhaps it was the Christian exhortations of the abbe, perhaps his kind charity, perhaps his persuasive words, which had restored the courage of Noirtier, for ever since he had conversed with the priest his violent despair had yielded to a calm resignation which surprised all who knew his excessive affection for Valentine.	Быть может, христианские увещевания аббата, его проникновенное милосердие, его убедительные речи вернули старику мужество; после того, как священник поговорил с ним, у Нуартье вместо прежнего отчаяния появилось какое-то бесконечное смирение, странное спокойствие, немало удивлявшее тех, кто помнил его глубокую привязанность к Валентине.
M. de Villefort had not seen his father since the morning of the death.	Вильфор не видел старика со дня смерти дочери.

The whole establishment had been changed; another valet was engaged for himself, a new servant for Noirtier, two women had entered Madame de Villefort's service,--in fact, everywhere, to the concierge and coachmen, new faces were presented to the different masters of the house, thus widening the division which had always existed between the members of the same family.	Весь дом был обновлен: для королевского прокурора был нанят другой лакей, для Нуартье -другой слуга; в услужение к г-же де Вильфор поступили две новые горничные; все вокруг, вплоть до швейцара и кучера, были новые люди; они словно стали между хозяевами этого проклятого дома и окончательно прервали и без того уже холодные отношения, существовавшие между ними.
The assizes, also, were about to begin, and Villefort, shut up in his room, exerted himself with feverish anxiety in drawing up the case against the murderer of Caderousse.	К тому же сессия суда открывалась через три дня, и Вильфор, запершись у себя в кабинете, лихорадочно и неутомимо подготовлял обвинение против убийцы Кадрусса.
This affair, like all those in which the Count of Monte Cristo had interfered, caused a great sensation in Paris.	Это дело, как и все, к чему имел отношение граф Монте-Кристо, наделало много шуму в Париже.
The proofs were certainly not convincing, since they rested upon a few words written by an escaped galley-slave on his death-bed, and who might have been actuated by hatred or revenge in accusing his companion. But the mind of the procureur was made up; he felt assured that Benedetto was guilty, and he hoped by his skill in conducting this aggravated case to flatter his self-love, which was about the only vulnerable point left in his frozen heart.	Улики не были бесспорны: они сводились к нескольким словам, написанным умирающим каторжником, бывшим товарищем обвиняемого, которого он мог оговорить из ненависти или из мести; уверенность была только в сердце королевского прокурора; он пришел к внутреннему убеждению, что Бенедетто виновен, и надеялся, что эта трудная победа принесет ему радость удовлетворенного самолюбия, которая одна еще сколько-нибудь оживляла его оледеневшую душу.
The case was therefore prepared owing to the incessant labor of Villefort, who wished it to be the first on the list in the coming assizes. He had been obliged to seclude himself more than ever, to evade the enormous number of applications presented to him for the purpose of obtaining tickets of admission to the court on the day of trial.	Следствие подходило к концу благодаря неустанной работе Вильфора, который хотел этим процессом открыть предстоявшую сессию; и ему приходилось уединяться более чем когда-либо, чтобы уклониться от бесчисленных просьб о билетах на заседание.
And then so short a time had elapsed since the death of poor Valentine, and the gloom which overshadowed the house was so recent, that no one wondered to see the father so absorbed in his professional duties, which were the only means he had of dissipating his grief.	Кроме того, прошло еще так мало времени с тех пор, как бедную Валентину опустили в могилу, скорбь в доме была еще так свежа, что никого не удивляло, если отец так сурово отдавался исполнению долга, который помогал ему забыть свое горе.
Once only had Villefort seen his father; it was the day after that upon which Bertuccio had paid his second visit to Benedetto, when the latter was to learn his father's name. The magistrate, harassed and fatigued, had descended to the garden of his house, and in a gloomy mood, similar to that in which Tarquin lopped off the tallest poppies, he began knocking off with his cane the long and dying branches of the rose-trees, which, placed along the avenue, seemed like the spectres of the brilliant flowers which had bloomed in the past season.	Один лишь раз, на следующий день после того, как Бертуччо вторично пришел к Бенедетто, чтобы назвать ему имя его отца, в воскресенье, Вильфор увидел мельком старика Нуартье; утомленный работой, Вильфор вышел в сад и, мрачный, согбенный под тяжестью неотступной думы, подобно Тарквинию, сбивающему палкой самые высокие маковые головки, сбивал своей тростью длинные увядающие стебли штокроз, возвышавшиеся вдоль аллей, словно призраки прекрасных цветов, благоухавших здесь летом.

More than once he had reached that part of the garden where the famous boarded gate stood overlooking the deserted enclosure, always returning by the same path, to begin his walk again, at the same pace and with the same gesture, when he accidentally turned his eyes towards the house, whence he heard the noisy play of his son, who had returned from school to spend the Sunday and Monday with his mother.	Уже несколько раз доходил он до конца сада, до памятных читателю ворот у пустующего огорода, и возвращался тем же шагом все по той же аллее, как вдруг его глаза невольно обратились к дому, где шумно резвился его сын.
While doing so, he observed M. Noirtier at one of the open windows, where the old man had been placed that he might enjoy the last rays of the sun which yet yielded some heat, and was now shining upon the dying flowers and red leaves of the creeper which twined around the balcony.	И вот в одном из открытых окон он увидел Нуартье, который велел подкатить свое кресло к этому окну, чтобы погреться в последних лучах еще теплого солнца; мягкий свет заката озарял умирающие цветы вьюнков и багряные листья дикого винограда, вьющегося по балкону.
The eye of the old man was riveted upon a spot which Villefort could scarcely distinguish.	Взгляд старика был прикован к чему-то, чего Вильфор не мог разглядеть.
His glance was so full of hate, of ferocity, and savage impatience, that Villefort turned out of the path he had been pursuing, to see upon what person this dark look was directed.	Этот взгляд был полон такой исступленной ненависти, горел таким нетерпением, что королевский прокурор, умевший схватывать все выражения этого лица, которые он так хорошо знал, отошел в сторону, чтобы посмотреть, на кого направлен этот уничтожающий взгляд.
Then he saw beneath a thick clump of linden-trees, which were nearly divested of foliage, Madame de Villefort sitting with a book in her hand, the perusal of which she frequently interrupted to smile upon her son, or to throw back his elastic ball, which he obstinately threw from the drawing-room into the garden.	Тогда он увидел под липами с почти уже обнаженными ветвями г-жу де Вильфор, сидевшую с книгой в руках; время от времени она прерывала чтение, чтобы улыбнуться сыну или бросить ему обратно резиновый мячик, который он упрямо кидал из гостиной в сад.
Villefort became pale; he understood the old man's meaning.	Вильфор побледнел - он знал, чего хочет старик.
Noirtier continued to look at the same object, but suddenly his glance was transferred from the wife to the husband, and Villefort himself had to submit to the searching investigation of eyes, which, while changing their direction and even their language, had lost none of their menacing expression.	Вдруг взгляд Нуартье перенесся на сына, и Вильфору самому пришлось выдержать натиск этого огненного взора, который, переменив направление, говорил уже о другом, но столь же грозно.
Madame de Villefort, unconscious of the passions that exhausted their fire over her head, at that moment held her son's ball, and was making signs to him to reclaim it with a kiss. Edward begged for a long while, the maternal kiss probably not offering sufficient recompense for the trouble he must take to obtain it; however at length he decided, leaped out of the window into a cluster of heliotropes and daisies, and ran to his mother, his forehead streaming with perspiration.	Госпожа де Вильфор, не ведая о внутреннем огне взглядов над ее головой, только что поймала мячик и знаками подзывала сына прийти за ним, а заодно и за поцелуем; но Эдуард заставил себя долго упрашивать, потому что материнская ласка казалась ему, вероятно, недостаточной наградой за труды; наконец он уступил, выпрыгнул в окно прямо на клумбу гелиотропов и китайских астр и подбежал к г-же де Вильфор.
Madame de Villefort wiped his forehead, pressed her lips upon it, and sent him back with the ball in one hand and some bonbons in the other.	Г-жа де Вильфор поцеловала его в лоб, и ребенок, с мячиком в одной руке и пригоршней конфет в другой, побежал обратно.

Villefort, drawn by an irresistible attraction, like that of the bird to the serpent, walked towards the house. As he approached it, Noirtier's gaze followed him, and his eyes appeared of such a fiery brightness that Villefort felt them pierce to the depths of his heart.	Вильфор, повинуясь неодолимой силе, словно птица, завороженная взглядом змеи, направился к дому; по мере того как он приближался, глаза Нуартье опускались, следя за ним, и огонь его зрачков словно жег самое сердце Вильфора.
In that earnest look might be read a deep reproach, as well as a terrible menace.	В этом взгляде он читал жестокий удар и беспощадную угрозу.
Then Noirtier raised his eyes to heaven, as though to remind his son of a forgotten oath.	И вот Нуартье медленно поднял глаза к небу, словно напоминая о забытой клятве.
"It is well, sir," replied Villefort from below,--"it is well; have patience but one day longer; what I have said I will do."	- Знаю, сударь, - ответил Вильфор. - Потерпите. Потерпите еще один день; я помню свое обещание.
Noirtier seemed to be calmed by these words, and turned his eyes with indifference to the other side.	Эти слова, видимо, успокоили Нуартье, и он отвел взгляд.
Villefort violently unbuttoned his great-coat, which seemed to strangle him, and passing his livid hand across his forehead, entered his study.	Вильфор порывисто расстегнул душивший его ворот, провел дрожащей рукой по лбу и вернулся в свой кабинет.
The night was cold and still; the family had all retired to rest but Villefort, who alone remained up, and worked till five o'clock in the morning, reviewing the last interrogatories made the night before by the examining magistrates, compiling the depositions of the witnesses, and putting the finishing stroke to the deed of accusation, which was one of the most energetic and best conceived of any he had yet delivered.	Ночь прошла, как обычно, все в доме спали; один Вильфор, как всегда, не ложился и работал до пяти часов утра, просматривая последние допросы, снятые накануне следователями, сопоставляя показания свидетелей и внося еще больше ясности в свой обвинительный акт, один из самых убедительных и блестящих, какие он когда-либо составлял.
The next day, Monday, was the first sitting of the assizes.	Наутро, в понедельник, должно было состояться первое заседание сессии.
The morning dawned dull and gloomy, and Villefort saw the dim gray light shine upon the lines he had traced in red ink.	Вильфор видел, как забрезжило это утро, бледное и зловещее, и в его голубоватом свете на бумаге заалели строки, написанные красными чернилами.
The magistrate had slept for a short time while the lamp sent forth its final struggles; its flickerings awoke him, and he found his fingers as damp and purple as though they had been dipped in blood.	Королевский прокурор прилег на несколько минут; лампа догорала; он проснулся от ее потрескивания и заметил, что пальцы его влажны и красны, словно обагренные кровью.
He opened the window; a bright yellow streak crossed the sky, and seemed to divide in half the poplars, which stood out in black relief on the horizon.	Он открыл окно; длинная оранжевая полоса пересекала небо и словно разрезала пополам стройные тополя, выступавшие черными силуэтами на горизонте.
In the clover-fields beyond the chestnut-trees, a lark was mounting up to heaven, while pouring out her clear morning song.	Над заброшенным огородом, по ту сторону ворот, высоко взлетел жаворонок и залился звонкой утренней песней.
The damps of the dew bathed the head of Villefort, and refreshed his memory.	На Вильфора пахнуло рассветной прохладой, и мысли его прояснились.
"To-day," he said with an effort,--"to-day the man who holds the blade of justice must strike wherever there is guilt."	- День суда настал, - сказал он с усилием, -сегодня меч правосудия поразит всех виновных.

Involuntarily his eyes wandered towards the window of Noirtier's room, where he had seen him the preceding night.	Его взгляд невольно обратился к окну Нуартье, к тому окну, где он накануне видел старика.
The curtain was drawn, and yet the image of his father was so vivid to his mind that he addressed the closed window as though it had been open, and as if through the opening he had beheld the menacing old man.	Штора была спущена. И все же образ отца был для него так жив, что он обратился к этому темному окну, словно оно было отворено и из него смотрел грозный старик.
"Yes," he murmured,--"yes, be satisfied."	- Да, - прошептал он, - да, будь спокоен!
His head dropped upon his chest, and in this position he paced his study; then he threw himself, dressed as he was, upon a sofa, less to sleep than to rest his limbs, cramped with cold and study.	Опустив голову, он несколько раз прошелся по кабинету, потом, не раздеваясь, бросился на диван - не столько чтобы уснуть, сколько чтобы дать отдых телу, окоченевшему от усталости и от бессонной ночи за письменным столом.
By degrees every one awoke. Villefort, from his study, heard the successive noises which accompany the life of a house,--the opening and shutting of doors, the ringing of Madame de Villefort's bell, to summon the waiting-maid, mingled with the first shouts of the child, who rose full of the enjoyment of his age.	Понемногу все в доме проснулись; Вильфор из своего кабинета слышал, один за другим, привычные звуки, из которых слагается повседневная жизнь: хлопанье дверей, дребезжание колокольчика г-жи де Вильфор, зовущей горничную, первые возгласы Эдуарда, который пробудился радостный и веселый, как пробуждаются в его годы.
Villefort also rang; his new valet brought him the papers, and with them a cup of chocolate.	Вильфор, в свою очередь, тоже позвонил. Новый камердинер вошел и подал газеты. Вместе с газетами он принес чашку шоколада.
"What are you bringing me?" said he.	- Что это? - спросил Вильфор.
"A cup of chocolate."	- Шоколад.
"I did not ask for it.	- Я не просил.
Who has paid me this attention?"	Кто это позаботился обо мне?
"My mistress, sir.	- Госпожа де Вильфор.
She said you would have to speak a great deal in the murder case, and that you should take something to keep up your strength;" and the valet placed the cup on the table nearest to the sofa, which was, like all the rest, covered with papers.	Она сказала, что вам надо подкрепиться, потому что сегодня слушается дело убийцы Бенедетто и вы будете много говорить. И камердинер поставил на стол у дивана, как и остальные столы заваленный бумагами, золоченую чашку.
The valet then left the room.	Затем он вышел.
Villefort looked for an instant with a gloomy expression, then, suddenly, taking it up with a nervous motion, he swallowed its contents at one draught.	Вильфор мрачно посмотрел на чашку, потом вдруг взял ее нервным движением и залпом выпил шоколад.
It might have been thought that he hoped the beverage would be mortal, and that he sought for death to deliver him from a duty which he would rather die than fulfil.	Казалось, он надеялся, что этот напиток смертоносен, и призывал смерть, чтобы избавиться от долга, исполнить который для него было тяжелее, чем умереть.
He then rose, and paced his room with a smile it would have been terrible to witness.	Затем он встал и принялся ходить по кабинету, с улыбкой, которая ужаснула бы того, кто ее увидел.

The chocolate was inoffensive, for M. de Villefort felt no effects.	Шоколад оказался безвреден.
The breakfast-hour arrived, but M. de Villefort was not at table.	Когда настал час завтракать, Вильфор не вышел к столу.
The valet re-entered.	Камердинер снова вошел в кабинет.
"Madame de Villefort wishes to remind you, sir," he said, "that eleven o'clock has just struck, and that the trial commences at twelve."	- Госпожа де Вильфор велела напомнить, что пробило одиннадцать часов и что заседание назначено в двенадцать...
"Well," said Villefort, "what then?"	- Ну и что же? - спросил Вильфор.
"Madame de Villefort is dressed; she is quite ready, and wishes to know if she is to accompany you, sir?"	- ...и спрашивает, поедет ли она вместе с вами?
"Where to?"	- Куда?
"To the Palais."	- В суд.
"What to do?"	- Зачем?
"My mistress wishes much to be present at the trial."	- Ваша супруга говорит, что ей очень хочется присутствовать на этом заседании.
"Ah," said Villefort, with a startling accent; "does she wish that?"--The man drew back and said,	- Ах, ей этого хочется! - сказал Вильфор зловещим тоном. Камердинер отступил на шаг.
"If you wish to go alone, sir, I will go and tell my mistress."	- Если вы желаете ехать один, я так и передам, -сказал он.
Villefort remained silent for a moment, and dented his pale cheeks with his nails.	Вильфор молчал, нервно царапая ногтями бледную щеку.
"Tell your mistress," he at length answered, "that I wish to speak to her, and I beg she will wait for me in her own room."	- Передайте госпоже де Вильфор, - ответил он наконец, - что я хочу с ней поговорить и прошу ее подождать меня у себя.
"Yes, sir."	- Слушаю, сударь.
"Then come to dress and shave me."	- А потом придете побрить меня.
"Directly, sir."	- Сию минуту.
The valet re-appeared almost instantly, and, having shaved his master, assisted him to dress entirely in black.	Камердинер вышел, потом вернулся, побрил Вильфора и одел во все черное.
When he had finished, he said,--	Затем он доложил:
"My mistress said she should expect you, sir, as soon as you had finished dressing."	- Госпожа де Вильфор сказала, что она вас ждет.
"I am going to her."	- Я иду.
And Villefort, with his papers under his arm and hat in hand, directed his steps toward the apartment of his wife.	И Вильфор с папками под мышкой, со шляпой в руке направился к комнатам жены.
At the door he paused for a moment to wipe his damp, pale brow.	У дверей он остановился и отер пот со лба.
He then entered the room.	Затем он открыл дверь.

Madame de Villefort was sitting on an ottoman and impatiently turning over the leaves of some newspapers and pamphlets which young Edward, by way of amusing himself, was tearing to pieces before his mother could finish reading them.	Госпожа де Вильфор сидела на оттоманке, нетерпеливо перелистывая журналы и брошюры, которые Эдуард рвал на куски, даже не давая матери их дочитать.
She was dressed to go out, her bonnet was placed beside her on a chair, and her gloves were on her hands.	Она была готова к выезду; руки были в перчатках, шляпа лежала на кресле.
"Ah, here you are, monsieur," she said in her naturally calm voice; "but how pale you are!	- А, вот и вы, - сказала она естественным и спокойным голосом. - Боже мой, до чего вы бледны!
Have you been working all night?	Вы опять работали всю ночь?
Why did you not come down to breakfast?	Почему вы не пришли позавтракать с нами?
Well, will you take me, or shall I take Edward?"	Ну что же, берете вы меня с собой или я поеду одна с Эдуардом?
Madame de Villefort had multiplied her questions in order to gain one answer, but to all her inquiries M. de Villefort remained mute and cold as a statue.	Госпожа де Вильфор, как мы видим, задала множество вопросов, но Вильфор стоял перед ней неподвижный, немой, как изваяние.
"Edward," said Villefort, fixing an imperious glance on the child, "go and play in the drawing-room, my dear; I wish to speak to your mamma."	- Эдуард, - сказал он наконец, повелительно глядя на ребенка, - поди поиграй в гостиной, мне нужно поговорить с твоей матерью.
Madame de Villefort shuddered at the sight of that cold countenance, that resolute tone, and the awfully strange preliminaries.	Госпожа де Вильфор вздрогнула; холодная сдержанность мужа и его решительный тон испугали ее.
Edward raised his head, looked at his mother, and then, finding that she did not confirm the order, began cutting off the heads of his leaden soldiers.	Эдуард поднял голову, посмотрел на мать и, видя, что она не подтверждает приказ Вильфора, продолжал резать головы своим оловянным солдатикам.
"Edward," cried M. de Villefort, so harshly that the child started up from the floor, "do you hear me?--Go!"	- Эдуард, - крикнул Вильфор так резко, что мальчик вскочил. - Ты слышишь? Ступай!
The child, unaccustomed to such treatment, arose, pale and trembling; it would be difficult to say whether his emotion were caused by fear or passion.	Ребенок, не привыкший к такому обращению, весь побледнел, трудно было бы сказать - от злости или от страха.
His father went up to him, took him in his arms, and kissed his forehead.	Отец подошел к нему, взял его за локоть и поцеловал в лоб.
"Go," he said: "go, my child."	- Иди, дитя мое, иди! - сказал он.
Edward ran out.	Эдуард вышел.
M. de Villefort went to the door, which he closed behind the child, and bolted.	Вильфор подошел к двери и запер ее на задвижку.
"Dear me!" said the young woman, endeavoring to read her husband's inmost thoughts, while a smile passed over her countenance which froze the impassibility of Villefort; "what is the matter?"	- Боже мой, - сказала г-жа де Вильфор, стараясь прочесть мысли мужа; на губах ее появилось подобие улыбки, которая тотчас же застыла под бесстрастным взглядом Вильфора. - Боже мой, что случилось?

"Madame, where do you keep the poison you generally use?" said the magistrate, without any introduction, placing himself between his wife and the door.	- Сударыня, где вы храните яд, которым вы обычно пользуетесь? - отчетливо и без всяких предисловий произнес королевский прокурор.
Madame de Villefort must have experienced something of the sensation of a bird which, looking up, sees the murderous trap closing over its head.	Госпожа де Вильфор вся затрепетала, точно жаворонок, над которым коршун суживает свои смертоносные круги.
A hoarse, broken tone, which was neither a cry nor a sigh, escaped from her, while she became deadly pale.	Хриплый, надтреснутый звук - не крик и не вздох - вырвался из груди побледневшей до синевы г-жи де Вильфор.
"Monsieur," she said, "I--I do not understand you."	- Я... я вас не понимаю, - тихо сказала она.
And, in her first paroxysm of terror, she had raised herself from the sofa, in the next, stronger very likely than the other, she fell down again on the cushions.	Она хотела встать, но силы изменили ей, и она снова упала на подушки оттоманки.
"I asked you," continued Villefort, in a perfectly calm tone, "where you conceal the poison by the aid of which you have killed my father-in-law, M. de Saint-Meran, my mother-in-law, Madame de Saint-Meran, Barrois, and my daughter Valentine."	- Я вас спрашиваю, - продолжал Вильфор спокойным голосом, - где вы прячете яд, которым вы отравили моего тестя маркиза де Сен-Мерана, мою тещу, Барруа и мою дочь Валентину?
"Ah, sir," exclaimed Madame de Villefort, clasping her hands, "what do you say?"	- Что вы говорите, сударь? - воскликнула г-жа де Вильфор, ломая руки.
"It is not for you to interrogate, but to answer."	- Ваше дело не спрашивать, а отвечать.
"Is it to the judge or to the husband?" stammered Madame de Villefort.	- Мужу или судье? - пролепетала г-жа де Вильфор.
"To the judge--to the judge, madame!"	- Судье, сударыня!
It was terrible to behold the frightful pallor of that woman, the anguish of her look, the trembling of her whole frame.	Страшное зрелище являла эта женщина, смертельно бледная, трепещущая, с отчаянием во взоре.
"Ah, sir," she muttered, "ah, sir," and this was all.	- О сударь... - прошептала она. И это было все.
"You do not answer, madame!" exclaimed the terrible interrogator.	- Вы мне не отвечаете, сударыня! - воскликнул грозный обвинитель.
Then he added, with a smile yet more terrible than his anger, "It is true, then; you do not deny it!"	Потом он добавил, с улыбкой, еще более ужасной, чем его гнев: - Правда, вы и не отпираетесь!
She moved forward.	Она сделала движение.
"And you cannot deny it!" added Villefort, extending his hand toward her, as though to seize her in the name of justice. "You have accomplished these different crimes with impudent address, but which could only deceive those whose affections for you blinded them.	- Да вы и не могли бы отрицать свою вину, -добавил Вильфор, простирая к ней руку, - вы совершили все эти преступления с беспримерным коварством, которое, однако, могло обмануть только пристрастных к вам людей.

Since the death of Madame de Saint-Meran, I have known that a poisoner lived in my house. M. d'Avrigny warned me of it. After the death of Barrois my suspicions were directed towards an angel,--those suspicions which, even when there is no crime, are always alive in my heart; but after the death of Valentine, there has been no doubt in my mind, madame, and not only in mine, but in those of others; thus your crime, known by two persons, suspected by many, will soon become public, and, as I told you just now, you no longer speak to the husband, but to the judge."	Начиная со смерти маркизы де Сен-Меран я уже знал, что в моем доме есть отравитель; д'Авриньи предупредил меня об этом; после смерти Барруа, да простит меня бог, мои подозрения пали на ангела! Даже когда нет явного преступления, подозрение всегда тлеет в моей душе; но после смерти Валентины у меня уже не оставалось сомнений, сударыня, и не только у меня, но и у других; таким образом, ваше преступление, известное теперь двоим, подозреваемое многими, станет гласным; и, как я вам уже сказал, сударыня, с вами говорит теперь не муж, а судья!
The young woman hid her face in her hands.	Госпожа де Вильфор закрыла лицо руками.
"Oh, sir," she stammered, "I beseech you, do not believe appearances."	- Не верьте внешним признакам, умоляю вас, -прошептала она.
"Are you, then, a coward?" cried Villefort, in a contemptuous voice. "But I have always observed that poisoners were cowards.	- Неужели вы так малодушны? - воскликнул с презрением Вильфор. - Правда, я всегда замечал, что отравители малодушны.
Can you be a coward,--you who have had the courage to witness the death of two old men and a young girl murdered by you?"	Ведь у вас хватило мужества видеть, как умирали два старика и невинная девушка, отравленные вами?
"Sir! sir!"	- Сударь!
"Can you be a coward?" continued Villefort, with increasing excitement, "you, who could count, one by one, the minutes of four death agonies? You, who have arranged your infernal plans, and removed the beverages with a talent and precision almost miraculous?	- Неужели вы так малодушны? - продолжал Вильфор с возрастающим жаром. - Ведь вы считали минуты четырех агоний, вы осуществили ваш адский замысел, вы готовили ваше гнусное зелье с таким изумительным искусством и уверенностью!
Have you, then, who have calculated everything with such nicety, have you forgotten to calculate one thing--I mean where the revelation of your crimes will lead you to?	Вы все так прекрасно рассчитали, как же вы забыли о том, куда вас может привести разоблачение ваших преступлений?
Oh, it is impossible--you must have saved some surer, more subtle and deadly poison than any other, that you might escape the punishment that you deserve. You have done this—I hope so, at least."	Этого не может быть; вы, наверное, приберегли самый сладостный, самый быстрый и самый верный яд, чтобы избегнуть заслуженной кары... Вы это сделали, я надеюсь?
Madame de Villefort stretched out her hands, and fell on her knees.	Госпожа де Вильфор заломила руки и упала на колени.
"I understand," he said, "you confess; but a confession made to the judges, a confession made at the last moment, extorted when the crime cannot be denied, diminishes not the punishment inflicted on the guilty!"	- Я вижу, вы сознаетесь, - сказал он, - но признание, сделанное судьям, признание, сделанное в последний миг, когда отрицать уже невозможно, - такое признание ни в какой мере не может смягчить кару.
"The punishment?" exclaimed Madame de Villefort, "the punishment, monsieur? Twice you have pronounced that word!"	- Кара? - воскликнула г-жа де Вильфор. - Вы уже второй раз произносите это слово!
"Certainly.	- Конечно.

Did you hope to escape it because you were four times guilty?	Уж не потому ли, что вы четырежды виновны, думали вы избежать ее?
Did you think the punishment would be withheld because you are the wife of him who pronounces it?--No, madame, no; the scaffold awaits the poisoner, whoever she may be, unless, as I just said, the poisoner has taken the precaution of keeping for herself a few drops of her deadliest potion."	Уж не потому ли, что вы жена того, кто требует этой кары, думали вы, что она минует вас? Нет, сударыня! Отравительницу, кто бы она ни была, ждет эшафот, если только, повторяю, отравительница не позаботилась приберечь для себя несколько капель самого верного яда.
Madame de Villefort uttered a wild cry, and a hideous and uncontrollable terror spread over her distorted features.	Госпожа де Вильфор дико вскрикнула, и безобразный, всепоглощающий ужас исказил ее черты.
"Oh, do not fear the scaffold, madame," said the magistrate; "I will not dishonor you, since that would be dishonor to myself; no, if you have heard me distinctly, you will understand that you are not to die on the scaffold."	- Не бойтесь, я не требую, чтобы вы взошли на эшафот, - сказал королевский прокурор, - я не хочу вашего позора, он был бы и моим позором; напротив, вы должны были понять из моих слов, что вы не можете умереть на эшафоте.
"No, I do not understand; what do you mean?" stammered the unhappy woman, completely overwhelmed.	- Нет, я не поняла; что вы хотите сказать? - еле слышно пролепетала несчастная.
"I mean that the wife of the first magistrate in the capital shall not, by her infamy, soil an unblemished name; that she shall not, with one blow, dishonor her husband and her child."	- Я хочу сказать, что жена королевского прокурора не захочет запятнать своей низостью безупречное имя и не обесчестит своего мужа и сына.
"No, no--oh, no!"	- Нет, о нет!
"Well, madame, it will be a laudable action on your part, and I will thank you for it!"	- Этим вы совершите доброе дело, сударыня, и я благодарен вам.
"You will thank me--for what?"	- Благодарны? За что?
"For what you have just said."	- За то, что вы сейчас сказали.
"What did I say?	- Что я сказала?
Oh, my brain whirls; I no longer understand anything. Oh, my God, my God!"	Я не знаю, не помню, Боже мой!
And she rose, with her hair dishevelled, and her lips foaming.	И она вскочила, страшная, растрепанная, с пеной на губах.
"Have you answered the question I put to you on entering the room?--where do you keep the poison you generally use, madame?"	- Вы мне не ответили на вопрос, который я вам задал, когда вошел сюда: где яд, которым вы обычно пользуетесь?
Madame de Villefort raised her arms to heaven, and convulsively struck one hand against the other.	Госпожа де Вильфор судорожно стиснула руки.
"No, no," she vociferated, "no, you cannot wish that!"	- Нет, нет, вы этого не хотите! - вырвался из ее груди вопль.
"What I do not wish, madame, is that you should perish on the scaffold. Do you understand?" asked Villefort.	- Я не хочу только одного, сударыня, - чтобы вы погибли на эшафоте, слышите? - отвечал Вильфор.
"Oh, mercy, mercy, monsieur!"	- Сжальтесь!
"What I require is, that justice be done.	- Я хочу, чтобы правосудие свершилось.

I am on the earth to punish, madame," he added, with a flaming glance; "any other woman, were it the queen herself, I would send to the executioner; but to you I shall be merciful.	Мой долг на земле - карать, - добавил он со сверкающим взглядом. - Всякой другой женщине, будь она даже королева, я послал бы палача, но к вам я буду милосерден.
To you I will say, 'Have you not, madame, put aside some of the surest, deadliest, most speedy poison?'"	Вам я говорю: сударыня, ведь вы приберегли несколько капель вашего самого нежного, самого быстрого и самого верного яда?
"Oh, pardon me, sir; let me live!"	- Пощадите, оставьте мне жизнь!
"She is cowardly," said Villefort.	- Она все-таки была малодушна! - сказал Вильфор.
"Reflect that I am your wife!"	- Вспомните, я ваша жена!
"You are a poisoner."	- Вы отравительница!
"In the name of heaven!"	- Во имя неба!
"No!"	- Нет.
"In the name of the love you once bore me!"	- Ради вашей былой любви ко мне!
"No, no!"	- Нет, нет!
"In the name of our child!	- Ради нашего ребенка!
Ah, for the sake of our child, let me live!"	Ради ребенка оставьте мне жизнь.
"No, no, no, I tell you; one day, if I allow you to live, you will perhaps kill him, as you have the others!"	- Нет, нет, нет; если я вам оставлю жизнь, вы, быть может, когда-нибудь убьете и его.
"I?--I kill my boy?" cried the distracted mother, rushing toward Villefort; "I kill my son?	- Я? Я убью моего сына? - вскрикнула эта безумная мать, бросаясь к Вильфору. - Убить моего Эдуарда?
Ha, ha, ha!" and a frightful, demoniac laugh finished the sentence, which was lost in a hoarse rattle.	Ха-ха-ха! И дикий, демонический хохот, хохот помешанной огласил комнату и оборвался хриплым стоном.
Madame de Villefort fell at her husband's feet.	Госпожа де Вильфор упала на колени.
He approached her.	Вильфор подошел к ней.
"Think of it, madame," he said; "if, on my return, justice his not been satisfied, I will denounce you with my own mouth, and arrest you with my own hands!"	- Помните, сударыня, - сказал он, - что, если к моему возвращению правосудие не свершится, я сам вас изобличу и сам арестую.
She listened, panting, overwhelmed, crushed; her eye alone lived, and glared horribly.	Она слушала, задыхаясь, сраженная, уничтоженная, казалось, одни глаза еще жили на этом лице.
"Do you understand me?" he said. "I am going down there to pronounce the sentence of death against a murderer. If I find you alive on my return, you shall sleep to-night in the conciergerie."	- Вы поняли? - сказал Вильфор. - Я иду в залу суда требовать смертной казни для убийцы... Если, возвратившись, я застану вас живой, вы проведете эту ночь в Консьержери.
Madame de Villefort sighed; her nerves gave way, and she sunk on the carpet.	Г оспожа де Вильфор глубоко вздохнула и без сил опустилась на ковер.

The king's attorney seemed to experience a sensation of pity; he looked upon her less severely, and, bowing to her, said slowly,	В королевском прокуроре, казалось, проснулась жалость, его взгляд смягчился, и, слегка наклонив голову, он медленно произнес:
"Farewell, madame, farewell!"	- Прощайте, сударыня!
That farewell struck Madame de Villefort like the executioner's knife.	Это слово, как нож гильотины, обрушился на г-жу де Вильфор.
She fainted.	Она потеряла сознание.
The procureur went out, after having double-locked the door.	Королевский прокурор вышел и, притворив дверь, дважды повернул ключ в замке.
Chapter 109.	XII.
The Assizes.	Сессия
The Benedetto affair, as it was called at the Palais, and by people in general, had produced a tremendous sensation.	Дело Бенедетто, как его называли в судебном мире и в светском обществе, вызвало огромную сенсацию.
Frequenting the Cafe de Paris, the Boulevard de Gand, and the Bois de Boulogne, during his brief career of splendor, the false Cavalcanti had formed a host of acquaintances.	Завсегдатай Кафе-де-Пари, Гентского бульвара и Булонского леса, мнимый Кавальканти за те два-три месяца, что он жил в Париже и блистал в свете, завел множество знакомств.
The papers had related his various adventures, both as the man of fashion and the galley-slave; and as every one who had been personally acquainted with Prince Andrea Cavalcanti experienced a lively curiosity in his fate, they all determined to spare no trouble in endeavoring to witness the trial of M. Benedetto for the murder of his comrade in chains.	Газеты сообщали немало подробностей о его парижской жизни и о его жизни на каторге; все это возбуждало живейшее любопытство, особенно среди тех, кто лично знал князя Андреа Кавальканти, все они были готовы пойти на все, лишь бы увидеть на скамье подсудимых господина Бенедетто, убийцу своего товарища по каторге.
In the eyes of many, Benedetto appeared, if not a victim to, at least an instance of, the fallibility of the law. M. Cavalcanti, his father, had been seen in Paris, and it was expected that he would re-appear to claim the illustrious outcast.	Для многих Бенедетто был если не жертвой правосудия, то, во всяком случае, жертвой судебной ошибки; г-на Кавальканти-отца знали в Париже, и все были уверены, что он появится и выручит из беды своего славного отпрыска.
Many, also, who were not aware of the circumstances attending his withdrawal from Paris, were struck with the worthy appearance, the gentlemanly bearing, and the knowledge of the world displayed by the old patrician, who certainly played the nobleman very well, so long as he said nothing, and made no arithmetical calculations.	На многих, никогда не слышавших о пресловутой венгерке, в которой он предстал перед графом Монте-Кристо, произвели немалое впечатление величавая внешность, рыцарский облик и светское обращение старого патриция, который, надо сознаться, в самом деле имел вид истого вельможи, пока он молчал и не вдавался в арифметические вычисления.
As for the accused himself, many remembered him as being so amiable, so handsome, and so liberal, that they chose to think him the victim of some conspiracy, since in this world large fortunes frequently excite the malevolence and jealousy of some unknown enemy.	Что касается самого подсудимого, то многие помнили его таким любезным, красивым и щедрым, что они предпочитали видеть во всем случившемся козни какого-нибудь врага, как это иной раз и случается в мире, где богатство дает власть творить добро и зло и наделяет людей поистине неслыханным могуществом.

Every one, therefore, ran to the court; some to witness the sight, others to comment upon it.	Итак, все стремились попасть на заседание суда: одни - чтобы насладиться зрелищем, другие -чтобы потолковать о нем.
From seven o'clock in the morning a crowd was stationed at the iron gates, and an hour before the trial commenced the hall was full of the privileged.	С семи часов утра у дверей собралась толпа, и за час до начала заседания зала суда была уже переполнена избранной публикой.
Before the entrance of the magistrates, and indeed frequently afterwards, a court of justice, on days when some especial trial is to take place, resembles a drawing-room where many persons recognize each other and converse if they can do so without losing their seats; or, if they are separated by too great a number of lawyers, communicate by signs.	В дни громких процессов, до выхода судей, а нередко даже и после этого, зала суда весьма напоминает гостиную, где сошлись знакомые, которые то подходят друг к другу, если не боятся, что займут их места, то обмениваются знаками, если их разделяет слишком много зрителей, адвокатов и жандармов.
It was one of the magnificent autumn days which make amends for a short summer; the clouds which M. de Villefort had perceived at sunrise had all disappeared as if by magic, and one of the softest and most brilliant days of September shone forth in all its splendor.	Стоял один из тех чудесных осенних дней, которые вознаграждают нас за дождливое и слишком короткое лето; тучи, которые утром заслоняли солнце, рассеялись как по волшебству, и теплые лучи озаряли один из последних, один из самых ясных дней сентября.
Beauchamp, one of the kings of the press, and therefore claiming the right of a throne everywhere, was eying everybody through his monocle.	Бошан - король прессы, для которого всюду готов престол, - лорнировал публику.
He perceived Chateau-Renaud and Debray, who had just gained the good graces of a sergeant-at-arms, and who had persuaded the latter to let them stand before, instead of behind him, as they ought to have done.	Он заметил Шато-Рено и Дебрэ, которые только что заручились расположением полицейского и убедили его стать позади них, вместо того чтобы заслонять их, как он был вправе сделать.
The worthy sergeant had recognized the minister's secretary and the millionnaire, and, by way of paying extra attention to his noble neighbors, promised to keep their places while they paid a visit to Beauchamp.	Достойный блюститель порядка чутьем угадал секретаря министра и миллионера; он выказал по отношению к своим знатным соседям большую предупредительность и даже разрешил им пойти поболтать с Бошаном, обещая посторожить их места.
"Well," said Beauchamp, "we shall see our friend!"	- И вы пришли повидаться с нашим другом? -сказал Бошан.
"Yes, indeed!" replied Debray. "That worthy prince.	- Ну как же! - отвечал Дебрэ. - Наш милейший князь!
Deuce take those Italian princes!"	Черт возьми, вот они какие, итальянские князья!
"A man, too, who could boast of Dante for a genealogist, and could reckon back to the	- Человек, чьей генеалогией занимался сам Данте, чей род восходит к
'Divine Comedy.'"	"Божественной комедии"!
"A nobility of the rope!" said Chateau-Renaud phlegmatically.	- Висельная аристократия, - флегматично заметил Шато-Рено.
"He will be condemned, will he not?" asked Debray of Beauchamp.	- Вы думаете, он будет осужден? - спросил Дебрэ Бошана.

"My dear fellow, I think we should ask you that question; you know such news much better than we do. Did you see the president at the minister's last night?"	- Мне кажется, это у вас надо спросить, - ответил журналист, - вам лучше знать, какое настроение у суда; видели вы председателя на последнем приеме министра?
"Yes."	- Видел.
"What did he say?"	- Что же он вам сказал?
"Something which will surprise you."	- Вы удивитесь.
"Oh, make haste and tell me, then; it is a long time since that has happened."	- Так говорите скорее; я так давно не удивлялся.
"Well, he told me that Benedetto, who is considered a serpent of subtlety and a giant of cunning, is really but a very commonplace, silly rascal, and altogether unworthy of the experiments that will be made on his phrenological organs after his death."	- Он мне сказал, что Бенедетто, которого считают чудом ловкости, титаном коварства, просто-напросто мелкий жулик, весьма недалекий и совершенно недостойный тех исследований, которые после его смерти будут произведены над его френологическими шишками.
"Bah," said Beauchamp, "he played the prince very well."	- А он довольно сносно разыгрывал князя, -заметил Бошан.
"Yes, for you who detest those unhappy princes, Beauchamp, and are always delighted to find fault with them; but not for me, who discover a gentleman by instinct, and who scent out an aristocratic family like a very bloodhound of heraldry."	- Только на ваш взгляд, Бошан, потому что вы ненавидите бедных князей и всегда радуетесь, когда они плохо ведут себя; но меня не проведешь: я, как ищейка от геральдики, издали чую настоящего аристократа.
"Then you never believed in the principality?"	- Так вы никогда не верили в его княжеский титул?
"Yes.--in the principality, but not in the prince."	- В его княжеский титул? Верил... Но в его княжеское достоинство - никогда.
"Not so bad," said Beauchamp; "still, I assure you, he passed very well with many people; I saw him at the ministers' houses."	- Недурно сказано, - заметил Бошан, - но уверяю вас, что для всякого другого он вполне мог сойти за князя... Я его встречал в гостиных у министров.
"Ah, yes," said Chateau-Renaud. "The idea of thinking ministers understand anything about princes!" "There is something in what you have just said," said Beauchamp, laughing.	- Много ваши министры понимают в князьях! -сказал Шато-Рено. - Коротко и метко, -засмеялся Бошан. - Разрешите мне вставить это в мой отчет? - Сделайте одолжение, дорогой Бошан, - отвечал Шато-Рено, - я вам уступаю мое изречение по своей цене.
"But," said Debray to Beauchamp, "if I spoke to the president, you must have been with the procureur."	- Но если я говорил с председателем, - сказал Дебрэ Бошану, - то вы должны были говорить с королевским прокурором?
"It was an impossibility; for the last week M. de Villefort has secluded himself. It is natural enough; this strange chain of domestic afflictions, followed by the no less strange death of his daughter"--	- Это было невозможно; вот уже неделя, как Вильфор скрывается от всех; да это и понятно после целой цепи странных семейных несчастий, завершившихся столь же странной смертью его дочери...
"Strange?	- Странной смертью?
What do you mean, Beauchamp?"	Что вы хотите сказать, Бошан?

"Oh, yes; do you pretend that all this has been unobserved at the minister's?" said Beauchamp, placing his eye-glass in his eye, where he tried to make it remain.	- Вы, конечно, разыгрываете неведение под тем предлогом, что все это касается судебной аристократии, - сказал Бошан, вставляя в глаз монокль и стараясь удержать его.
"My dear sir," said Chateau-Renaud, "allow me to tell you that you do not understand that manoeuvre with the eye-glass half so well as Debray.	- Дорогой мой, - заметил Шато-Рено, - разрешите сказать вам, что в искусстве носить монокль вам далеко до Дебрэ.
Give him a lesson, Debray."	Дебрэ, покажите Бошану, как это делается.
"Stay," said Beauchamp, "surely I am not deceived."	- Ну, конечно, я не ошибся, - сказал Бошан.
"What is it?"	- А что?
"It is she!"	- Это она.
"Whom do you mean?"	- Кто она?
"They said she had left."	- А говорили, что она уехала.
"Mademoiselle Eugenie?" said Chateau-Renaud; "has she returned?"	- Мадемуазель Эжени? - спросил Шато-Рено. -Разве она уже вернулась?
"No, but her mother."	- Нет, не она, а ее мать.
"Madame Danglars?	- Госпожа Данглар?
Nonsense! Impossible!" said Chateau-Renaud; "only ten days after the flight of her daughter, and three days from the bankruptcy of her husband?"	- Не может быть, - сказал Шато-Рено, - на десятый день после побега дочери, на третий день после банкротства мужа!
Debray colored slightly, and followed with his eyes the direction of Beauchamp's glance.	Дебрэ слегка покраснел и взглянул в ту сторону, куда смотрел Бошан.
"Come," he said, "it is only a veiled lady, some foreign princess, perhaps the mother of Cavalcanti. But you were just speaking on a very interesting topic, Beauchamp."	- Да нет же, - сказал он, - эта дама под густой вуалью какая-нибудь знатная иностранка, может быть, мать князя Кавальканти; но вы, кажется, хотели рассказать что-то интересное, Бошан?
"I?"	- Я?
"Yes; you were telling us about the extraordinary death of Valentine."	- Да. Вы говорили о странной смерти Валентины.
"Ah, yes, so I was. But how is it that Madame de Villefort is not here?"	- Ах да; но почему не видно госпожи де Вильфор?
"Poor, dear woman," said Debray, "she is no doubt occupied in distilling balm for the hospitals, or in making cosmetics for herself or friends.	- Бедняжка! - сказал Дебрэ. - Она, вероятно, перегоняет мелиссу для больниц или составляет помады для себя и своих приятельниц.
Do you know she spends two or three thousand crowns a year in this amusement?	Г оворят, она тратит на эту забаву тысячи три экю в год.
But I wonder she is not here.	В самом деле, почему же ее не видно?
I should have been pleased to see her, for I like her very much."	Я бы с удовольствием повидал ее, она мне очень нравится.
"And I hate her," said Chateau-Renaud.	- А я ее не терплю, - сказал Шато-Рено.
"Why?"	- Почему это?
"I do not know.	- Не знаю.

Why do we love?	Почему мы любим?
Why do we hate?	Почему ненавидим?
I detest her, from antipathy."	Я ее не выношу потому, что она мне антипатична.
"Or, rather, by instinct."	- Или, может быть, инстинктивно.
"Perhaps so. But to return to what you were saying, Beauchamp."	- Может быть... Но вернемся к вашему рассказу, Бошан.
"Well, do you know why they die so multitudinously at M. de Villefort's?"	- Неужели, господа, - продолжал Бошан, - вы не задавались вопросом, почему так обильно умирают у Вильфоров?
"'Multitudinously' is good," said Chateau-Renaud.	- Обильно? Это недурно сказано, - заметил Шато-Рено.
"My good fellow, you'll find the word in Saint-Simon."	- Это выражение встречается у Сен-Симона.
"But the thing itself is at M. de Villefort's; but let's get back to the subject." "Talking of that," said Debray, "Madame was making inquiries about that house, which for the last three months has been hung with black."	- А факт - у Вильфора; так поговорим о Вильфоре,- сказал Дебрэ, - вот уже три месяца они не выходят из траура; позавчера со мной об этом говорила "сама", по случаю смерти Валентины.
"Who is Madame?" asked Chateau-Renaud.	- Кто такая "сама"? - спросил Шато-Рено.
"The minister's wife, pardieu!"	- Жена министра, разумеется!
"Oh, your pardon! I never visit ministers; I leave that to the princes."	- Прошу прощения, - заметил Шато-Рено, - я к министру не езжу, предоставляю это делать князьям.
"Really, You were only before sparkling, but now you are brilliant; take compassion on us, or, like Jupiter, you will wither us up."	- Раньше вы метали искры, барон, теперь вы мечете молнии; сжальтесь над нами, не то вы испепелите нас, как новоявленный Юпитер.
"I will not speak again," said Chateau-Renaud; "pray have compassion upon me, and do not take up every word I say."	- Умолкаю, - сказал Шато-Рено, - но сжальтесь и вы надо мной и не дразните меня.
"Come, let us endeavor to get to the end of our story, Beauchamp; I told you that yesterday Madame made inquiries of me upon the subject; enlighten me, and I will then communicate my information to her."	- Послушайте, Бошан, довольно отвлекаться, я уже сказал, что "сама" позавчера просила у меня разъяснений на этот счет, скажите мне, что вы знаете, я ей передам.
"Well, gentlemen, the reason people die so multitudinously (I like the word) at M. de Villefort's is that there is an assassin in the house!"	- Итак, господа, - сказал Бошан, - если в доме обильно умирают - мне нравится это выражение, -то это значит, что в доме есть убийца.
The two young men shuddered, for the same idea had more than once occurred to them.	Его собеседники встрепенулись; им самим уже не раз приходила в голову эта мысль.
"And who is the assassin;" they asked together.	- Но кто же убийца? - спросили они.
"Young Edward!"	- Маленький Эдуард.
A burst of laughter from the auditors did not in the least disconcert the speaker, who continued,--"Yes, gentlemen; Edward, the infant phenomenon, who is quite an adept in the art of killing."	Шато-Рено и Дебрэ расхохотались; Бошан, нисколько не смутившись, продолжал: - Да, господа, маленький Эдуард, феноменальный ребенок, - убивает не хуже взрослого.

"You are jesting."	- Это шутка?
"Not at all. I yesterday engaged a servant, who had just left M. de Villefort--I intend sending him away to-morrow, for he eats so enormously, to make up for the fast imposed upon him by his terror in that house. Well, now listen." "We are listening."	- Вовсе нет; я вчера нанял лакея, который только что ушел от Вильфоров; обратите на это внимание. - Обратили. - Завтра я его уволю, потому что он непомерно много ест, чтобы вознаградить себя за пост, который он со страху там на себя наложил.
"It appears the dear child has obtained possession of a bottle containing some drug, which he every now and then uses against those who have displeased him.	Так вот, этот прелестный ребенок будто бы раздобыл склянку с каким-то снадобьем, которым он время от времени потчует тех, кто ему не угодил.
First, M. and Madame de Saint-Meran incurred his displeasure, so he poured out three drops of his elixir--three drops were sufficient; then followed Barrois, the old servant of M. Noirtier, who sometimes rebuffed this little wretch--he therefore received the same quantity of the elixir; the same happened to Valentine, of whom he was jealous; he gave her the same dose as the others, and all was over for her as well as the rest."	Сначала ему не угодили дедушка и бабушка де Сен-Меран, и он налил им по три капли своего эликсира - трех капель вполне достаточно; затем славный Барруа, старый слуга дедушки Нуартье, который иногда ворчал на милого шалунишку; милый шалунишка налил и ему три капли своего эликсира; то же самое случилось с несчастной Валентиной, которая, правда, на него не ворчала, но которой он завидовал; он и ей налил три капли своего эликсира, и ей, как и другим, пришел конец.
"Why, what nonsense are you telling us?" said Chateau-Renaud.	- Бросьте сказки рассказывать, - сказал Шато-Рено.
"Yes, it is an extraordinary story," said Beauchamp; "is it not?"	- А страшная сказка, правда? - сказал Бошан.
"It is absurd," said Debray.	- Это нелепо, - сказал Дебрэ.
"Ah," said Beauchamp, "you doubt me? Well, you can ask my servant, or rather him who will no longer be my servant to-morrow, it was the talk of the house."	- Вы просто боитесь смотреть правде в глаза, -возразил Бошан. - Спросите моего лакея, или, вернее, того, кто завтра уже не будет моим лакеем; об этом говорил весь дом.
"And this elixir, where is it? what is it?"	- Но что это за эликсир? Где он?
"The child conceals it."	- Мальчишка его прячет.
"But where did he find it?"	- Где он его взял?
"In his mother's laboratory."	- В лаборатории у своей матери.
"Does his mother then, keep poisons in her laboratory?"	- Так его мамаша держит в лаборатории яды?
"How can I tell?	- Откуда мне знать?
You are questioning me like a king's attorney.	Вы допрашиваете меня, как королевский прокурор.
I only repeat what I have been told, and like my informant I can do no more.	Я повторяю то, что мне сказали, и только; я вам называю свой источник; большего я не могу сделать.
The poor devil would eat nothing, from fear."	Бедный малый от страха ничего не ел.
"It is incredible!"	- Это невероятно!

"No, my dear fellow, it is not at all incredible. You saw the child pass through the Rue Richelieu last year, who amused himself with killing his brothers and sisters by sticking pins in their ears while they slept.	- Да нет же, дорогой мой, тут нет ничего невероятного; помните, в прошлом году этот ребенок с улицы Ришелье, который забавлялся тем, что втыкал своим братьям и сестрам, пока они спали, булавку в ухо?
The generation who follow us are very precocious."	Молодое поколение развито не по летам.
"Come, Beauchamp," said Chateau-Renaud, "I will bet anything you do not believe a word of all you have been telling us." "I do not see the Count of Monte Cristo here."	- Бьюсь об заклад, что сами вы не верите ни одному своему слову, - сказал Шато-Рено. - Но я не вижу графа Монте-Кристо, неужели его здесь нет?
"He is worn out," said Debray; "besides, he could not well appear in public, since he has been the dupe of the Cavalcanti, who, it appears, presented themselves to him with false letters of credit, and cheated him out of 100,000. francs upon the hypothesis of this principality."	- Он человек пресыщенный, - заметил Дебрэ, - да ему и неприятно было бы показаться здесь; ведь эти Кавальканти его надули; говорят, они явились к нему с фальшивыми аккредитивами, так что он потерял добрых сто тысяч франков, которыми ссудил их под залог княжеского достоинства.
"By the way, M. de Chateau-Renaud," asked Beauchamp, "how is Morrel?"	- Кстати, Шато-Рено, - спросил Бошан, - как поживает Моррель?
"Ma foi, I have called three times without once seeing him.	- Я заходил к нему три раза, - отвечал Шато-Рено,- но о нем ни слуху, ни духу.
Still, his sister did not seem uneasy, and told me that though she had not seen him for two or three days, she was sure he was well."	Однако сестра его, по-видимому, о нем не тревожится; она сказала, что тоже дня три его не видела, но уверена, что с ним ничего не случилось.
"Ah, now I think of it, the Count of Monte Cristo cannot appear in the hall," said Beauchamp.	- Ах да, ведь граф Монте-Кристо и не может быть здесь, - сказал Бошан.
"Why not?"	- Почему это?
"Because he is an actor in the drama."	- Потому что он сам действующее лицо в этой драме.
"Has he assassinated any one, then?"	- Разве он тоже кого-нибудь убил? - спросил Дебрэ.
"No, on the contrary, they wished to assassinate him.	- Нет, напротив, это его хотели убить.
You know that it was in leaving his house that M. de Caderousse was murdered by his friend Benedetto.	Известно, что этот почтеннейший Кадрусс был убит своим дружком Бенедетто как раз в ту минуту, когда он выходил от графа Монте-Кристо.
You know that the famous waistcoat was found in his house, containing the letter which stopped the signature of the marriage-contract.	Известно, что в доме графа нашли пресловутый жилет с письмом, из-за которого брачный договор остался неподписанным.
Do you see the waistcoat?	Вы видели этот жилет?
There it is, all blood-stained, on the desk, as a testimony of the crime."	Вот он там, на столе, весь в крови, - вещественное доказательство.
"Ah, very good."	- Вижу, вижу!
"Hush, gentlemen, here is the court; let us go back to our places."	- Тише, господа, начинается. По местам!

A noise was heard in the hall; the sergeant called his two patrons with an energetic "hem!" and the door-keeper appearing, called out with that shrill voice peculiar to his order, ever since the days of Beaumarchais,	Все в зале шумно задвигались; полицейский энергичным "гм!" подозвал своих протеже, а появившийся в дверях судебный пристав тем визгливым голосом, которым пристава отличались еще во времена Бомарше, провозгласил:
"The court, gentlemen!"	- Суд идет!
Chapter 110.	XIII.
The Indictment.	Обвинительный акт
The judges took their places in the midst of the most profound silence; the jury took their seats; M. de Villefort, the object of unusual attention, and we had almost said of general admiration, sat in the arm-chair and cast a tranquil glance around him.	Судьи уселись среди глубокой тишины; присяжные заняли свои места; Вильфор, предмет особого внимания, мы бы даже сказали -восхищения, опустился в свое кресло, окидывая залу спокойным взглядом.
Every one looked with astonishment on that grave and severe face, whose calm expression personal griefs had been unable to disturb, and the aspect of a man who was a stranger to all human emotions excited something very like terror.	Все с удивлением смотрели на его строгое, бесстрастное лицо, которое ничем не выдавало отцовского горя. Этот человек, которому чужды были все человеческие чувства, почти внушал страх.
"Gendarmes," said the president, "lead in the accused."	- Введите обвиняемого, - сказал председатель.
At these words the public attention became more intense, and all eyes were turned towards the door through which Benedetto was to enter.	При этих словах все взоры устремились на дверь, через которую должен был войти Бенедетто.
The door soon opened and the accused appeared.	Вскоре дверь отворилась, и появился обвиняемый.
The same impression was experienced by all present, and no one was deceived by the expression of his countenance.	На всех он произвел одно и то же впечатление, и никто не обманулся в выражении его лица.
His features bore no sign of that deep emotion which stops the beating of the heart and blanches the cheek.	Его черты не носили отпечатка того глубокого волнения, от которого кровь приливает к сердцу и бледнеет лицо.
His hands, gracefully placed, one upon his hat, the other in the opening of his white waistcoat, were not at all tremulous; his eye was calm and even brilliant.	Руки его - одну он положил на шляпу, другую засунул за вырез белого пикейного жилета - не дрожали; глаза были спокойны и даже блестели.
Scarcely had he entered the hall when he glanced at the whole body of magistrates and assistants; his eye rested longer on the president, and still more so on the king's attorney.	Едва войдя в залу, он стал осматривать судей и публику и дольше, чем на других, остановил взгляд на председателе и особенно на королевском прокуроре.
By the side of Andrea was stationed the lawyer who was to conduct his defence, and who had been appointed by the court, for Andrea disdained to pay any attention to those details, to which he appeared to attach no importance. The lawyer was a young man with light hair whose face expressed a hundred times more emotion than that which characterized the prisoner.	Рядом с Андреа поместился его адвокат, защитник по назначению (Андреа не захотел заниматься подобного рода мелочами, которым он, казалось, не придавал никакого значения), молодой блондин, с покрасневшим лицом, во сто крат более взволнованный, чем сам подсудимый.

The president called for the indictment, revised as we know, by the clever and implacable pen of Villefort.	Председатель попросил огласить обвинительный акт, составленный, как известно, искусным и неумолимым пером Вильфора.
During the reading of this, which was long, the public attention was continually drawn towards Andrea, who bore the inspection with Spartan unconcern.	Во время этого долгого чтения, которое для всякого другого было бы мучительно, внимание публики сосредоточилось на Андреа, переносившем это испытание с душевной бодростью спартанца.
Villefort had never been so concise and eloquent. The crime was depicted in the most vivid colors; the former life of the prisoner, his transformation, a review of his life from the earliest period, were set forth with all the talent that a knowledge of human life could furnish to a mind like that of the procureur.	Никогда еще, быть может, Вильфор не был так лаконичен и красноречив; преступление было обрисовано самыми яркими красками; все прошлое обвиняемого, постепенное изменение его внутреннего облика, последовательность его поступков, начиная с весьма раннего возраста, были представлены со всей той силой, какую мог почерпнуть из знания жизни и человеческой души возвышенный ум королевского прокурора.
Benedetto was thus forever condemned in public opinion before the sentence of the law could be pronounced.	Одной этой вступительной речью Бенедетто был навсегда уничтожен в глазах общественного мнения еще до того, как его покарал закон.
Andrea paid no attention to the successive charges which were brought against him.	Андреа не обращал ни малейшего внимания на эти грозные обвинения, которые одно за другим обрушивались на него.
M. de Villefort, who examined him attentively, and who no doubt practiced upon him all the psychological studies he was accustomed to use, in vain endeavored to make him lower his eyes, notwithstanding the depth and profundity of his gaze.	Вильфор часто смотрел в его сторону и, должно быть, продолжал психологические наблюдения, которые он уже столько лет вел над преступниками, но ни разу не мог заставить Андреа опустить глаза, как ни пристален и ни упорен был его взгляд.
At length the reading of the indictment was ended.	Наконец обвинительный акт был прочитан.
"Accused," said the president, "your name and surname?"	- Обвиняемый, - сказал председатель, - ваше имя и фамилия?
Andrea arose.	Андреа встал.
"Excuse me, Mr. President," he said, in a clear voice, "but I see you are going to adopt a course of questions through which I cannot follow you.	- Простите, господин председатель, - сказал он ясным и звонким голосом, - но я вижу, что вы намерены предлагать мне вопросы в таком порядке, в каком я затруднился бы на них отвечать.
I have an idea, which I will explain by and by, of making an exception to the usual form of accusation.	Я полагаю, и обязуюсь это доказать немного позже, что я могу считаться исключением среди обычных подсудимых.
Allow me, then, if you please, to answer in different order, or I will not do so at all."	Прошу вас, разрешите мне отвечать, придерживаясь другого порядка; при этом я отвечу на все вопросы.
The astonished president looked at the jury, who in turn looked at Villefort.	Председатель удивленно взглянул на присяжных, те взглянули на королевского прокурора.
The whole assembly manifested great surprise, but Andrea appeared quite unmoved.	Публика была в недоумении. Но Андреа это, по-видимому, ничуть не смутило.

"Your age?" said the president; "will you answer that question?"	- Сколько вам лет? - спросил председатель. - На этот вопрос вы ответите?
"I will answer that question, as well as the rest, Mr. President, but in its turn."	- И на этот вопрос, и на остальные, господин председатель, когда придет их черед.
"Your age?" repeated the president.	- Сколько вам лет? - повторил судья.
"I am twenty-one years old, or rather I shall be in a few days, as I was born the night of the 27th of September, 1817."	- Мне двадцать один год, или, вернее, мне исполнится двадцать один год через несколько дней, так как я родился в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое сентября тысяча восемьсот семнадцатого года.
M. de Villefort, who was busy taking down some notes, raised his head at the mention of this date.	Вильфор, что-то записывавший, при этих словах поднял голову.
"Where were you born?" continued the president.	- Где вы родились? - продолжал председатель.
"At Auteuil, near Paris."	- В Отейле, близ Парижа, - отвечал Бенедетто.
M. de Villefort a second time raised his head, looked at Benedetto as if he had been gazing at the head of Medusa, and became livid.	Вильфор вторично посмотрел на Бенедетто и побледнел, словно увидел голову Медузы.
As for Benedetto, he gracefully wiped his lips with a fine cambric pocket-handkerchief.	Что же касается Бенедетто, то он грациозно отер губы вышитым концом тонкого батистового платка.
"Your profession?"	- Ваша профессия? - спросил председатель.
"First I was a forger," answered Andrea, as calmly as possible; "then I became a thief, and lately have become an assassin."	- Сначала я занимался подлогами, - невозмутимо отвечал Андреа, - потом воровство, а недавно стал убийцей.
A murmur, or rather storm, of indignation burst from all parts of the assembly. The judges themselves appeared to be stupefied, and the jury manifested tokens of disgust for cynicism so unexpected in a man of fashion.	Ропот, или, вернее, гул негодования и удивления, пронесся по зале; даже судьи изумленно переглянулись, а присяжные явно были возмущены цинизмом, которого трудно было ожидать от светского человека.
M. de Villefort pressed his hand upon his brow, which, at first pale, had become red and burning; then he suddenly arose and looked around as though he had lost his senses--he wanted air.	Вильфор провел рукою по лбу; его бледность сменилась багровым румянцем; вдруг он встал, растерянно озираясь; он задыхался.
"Are you looking for anything, Mr. Procureur?" asked Benedetto, with his most ingratiating smile.	- Вы что-нибудь ищете, господин королевский прокурор? - спросил Бенедетто с самой учтивой улыбкой.
M. de Villefort answered nothing, but sat, or rather threw himself down again upon his chair.	Вильфор ничего не ответил и снова сел или, вернее, упал в свое кресло.

"And now, prisoner, will you consent to tell your name?" said the president. "The brutal affectation with which you have enumerated and classified your crimes calls for a severe reprimand on the part of the court, both in the name of morality, and for the respect due to humanity. You appear to consider this a point of honor, and it may be for this reason, that you have delayed acknowledging your name. You wished it to be preceded by all these titles."	- Может быть, теперь, обвиняемый, вы назовете себя? - спросил председатель. - То вызывающее бесстыдство, с которым вы перечислили свои преступления, именуя их своей профессией и даже как бы гордясь ими, само по себе достойно того, чтобы во имя нравственности и уважения к человечеству суд вынес вам строгое осуждение; но, вероятно, вы преднамеренно не сразу назвали себя; вам хочется оттенить свое имя всеми своими титулами.
"It is quite wonderful, Mr. President, how entirely you have read my thoughts," said Benedetto, in his softest voice and most polite manner. "This is, indeed, the reason why I begged you to alter the order of the questions."	- Просто невероятно, господин председатель, -кротко и почтительно сказал Бенедетто, - как верно вы угадали мою мысль; вы совершенно правы, именно с этой целью я просил вас изменить порядок вопросов.
The public astonishment had reached its height. There was no longer any deceit or bravado in the manner of the accused. The audience felt that a startling revelation was to follow this ominous prelude.	Изумление достигло предела; в словах подсудимого уже не слышалось ни хвастовства, ни цинизма; взволнованная аудитория почувствовала, что из глубины этой черной тучи сейчас грянет гром.
"Well," said the president; "your name?"	- Итак, - сказал председатель, - ваше имя.
"I cannot tell you my name, since I do not know it; but I know my father's, and can tell it to you."	- Я вам не могу назвать свое имя, потому что я его не знаю; но я знаю имя моего отца, и это имя я могу назвать.
A painful giddiness overwhelmed Villefort; great drops of acrid sweat fell from his face upon the papers which he held in his convulsed hand.	У Вильфора потемнело в глазах; по лицу его струился пот, руки судорожно перебирали бумаги.
"Repeat your father's name," said the president.	- В таком случае, назовите имя вашего отца, -сказал председатель.
Not a whisper, not a breath, was heard in that vast assembly; every one waited anxiously.	В огромной зале наступила гробовая тишина; все ждали затаив дыхание.
"My father is king's attorney," replied Andrea calmly.	- Мой отец - королевский прокурор, - спокойно ответил Андреа.
"King's attorney?" said the president, stupefied, and without noticing the agitation which spread over the face of M. de Villefort; "king's attorney?"	- Королевский прокурор! - изумленно повторил председатель, не замечая исказившегося лица Вильфора.
"Yes; and if you wish to know his name, I will tell it,--he is named Villefort."	- Да, а так как вы хотите знать его имя, я вам скажу: его зовут де Вильфор!
The explosion, which had been so long restrained from a feeling of respect to the court of justice, now burst forth like thunder from the breasts of all present; the court itself did not seek to restrain the feelings of the audience.	Крик негодования, так долго сдерживаемый из уважения к суду, вырвался, как буря, изо всех уст; даже судьи не сразу подумали о том, чтобы призвать к порядку возмущенную публику.

The exclamations, the insults addressed to Benedetto, who remained perfectly unconcerned, the energetic gestures, the movement of the gendarmes, the sneers of the scum of the crowd always sure to rise to the surface in case of any disturbance--all this lasted five minutes, before the door-keepers and magistrates were able to restore silence.	Возгласы, брань, обращенные к невозмутимому Бенедетто, угрожающие жесты, окрики жандармов, гоготанье той низкопробной части публики, которая во всяком сборище оказывается на поверхности в минуты замешательства и скандала, - все это продолжалось добрых пять минут, пока судьям и приставам не удалось водворить тишину.
In the midst of this tumult the voice of the president was heard to exclaim,--"Are you playing with justice, accused, and do you dare set your fellow-citizens an example of disorder which even in these times has never been equalled?"	Среди общего шума слышен был голос председателя, восклицавшего: - Вы, кажется, издеваетесь над судом, обвиняемый? Вы дерзко выставляете напоказ перед вашими согражданами такую безмерную испорченность, которая даже в наш развращенный век не имеет себе равной!
Several persons hurried up to M. de Villefort, who sat half bowed over in his chair, offering him consolation, encouragement, and protestations of zeal and sympathy.	Человек десять суетились вокруг королевского прокурора, поникшего в своем кресле, утешая его, ободряя, уверяя в преданности и сочувствии.
Order was re-established in the hall, except that a few people still moved about and whispered to one another.	В зале восстановилась тишина, только в одном углу еще волновались и шушукались.
A lady, it was said, had just fainted; they had supplied her with a smelling-bottle, and she had recovered.	Г оворили, что какая-то женщина упала в обморок; ей дали понюхать соль, и она пришла в себя.
During the scene of tumult, Andrea had turned his smiling face towards the assembly; then, leaning with one hand on the oaken rail of the dock, in the most graceful attitude possible, he said:	Во время этой суматохи Андреа с улыбкой повернулся к публике; потом, изящно опершись рукой на дубовые перила скамьи, заговорил:
"Gentlemen, I assure you I had no idea of insulting the court, or of making a useless disturbance in the presence of this honorable assembly.	- Господа, видит бог, что я не думаю оскорблять суд и производить в этом уважаемом собрании ненужный скандал.
They ask my age; I tell it. They ask where I was born; I answer. They ask my name, I cannot give it, since my parents abandoned me.	Меня спрашивают, сколько мне лет, - я говорю; меня спрашивают, где я родился, - я отвечаю; меня спрашивают, как мое имя, - на это я не могу ответить: у меня его нет, потому что мои родители меня бросили.
But though I cannot give my own name, not possessing one, I can tell them my father's. Now I repeat, my father is named M. de Villefort, and I am ready to prove it."	Но зато я могу назвать имя своего отца; и я повторяю, моего отца зовут де Вильфор, и я готов это доказать.
There was an energy, a conviction, and a sincerity in the manner of the young man, which silenced the tumult.	В голосе подсудимого чувствовалась такая уверенность, такая сила убеждения, что всеобщий шум сменился тишиной.
All eyes were turned for a moment towards the procureur, who sat as motionless as though a thunderbolt had changed him into a corpse.	Все взгляды обратились на королевского прокурора. Вильфор сидел немой и неподвижный, словно жизнь покинула его.
"Gentlemen," said Andrea, commanding silence by his voice and manner; "I owe you the proofs and explanations of what I have said."	- Господа, - продолжал Андреа, - я должен объяснить свои слова и подтвердить их доказательствами.

"But," said the irritated president, "you called yourself Benedetto, declared yourself an orphan, and claimed Corsica as your country."	- Но вы показали на следствии, что вас зовут Бенедетто, - гневно воскликнул председатель, - вы заявили, что вы сирота и что ваша родина -Корсика.
"I said anything I pleased, in order that the solemn declaration I have just made should not be withheld, which otherwise would certainly have been the case.	- Я показал на следствии то, что считал нужным показать; я не хотел, чтобы мне помешали - а это неминуемо бы случилось, - торжественно объявить мою тайну во всеуслышание.
I now repeat that I was born at Auteuil on the night of the 27th of September, 1817, and that I am the son of the procureur, M. de Villefort.	Итак, я повторяю: я родился в Отейле, в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое сентября тысяча восемьсот семнадцатого года, я - сын королевского прокурора господина де Вильфора.
Do you wish for any further details?	Угодно вам знать подробности?
I will give them.	Я их сообщу.
I was born in No. 28, Rue de la Fontaine, in a room hung with red damask; my father took me in his arms, telling my mother I was dead, wrapped me in a napkin marked with an H and an N, and carried me into a garden, where he buried me alive."	Я родился во втором этаже дома номер двадцать восемь по улице Фонтен, в комнате, обтянутой красным штофом. Мой отец взял меня на руки, сказал моей матери, что я умер, завернул меня в полотенце, помеченное буквами Э. и Н., и отнес в сад, где зарыл в землю живым.
A shudder ran through the assembly when they saw that the confidence of the prisoner increased in proportion to the terror of M. de Villefort.	Трепет пробежал по толпе, когда она увидела, что вместе с уверенностью подсудимого возрастало смятение Вильфора.
"But how have you become acquainted with all these details?" asked the president.	- Но откуда вам известны эти подробности? -спросил председатель.
"I will tell you, Mr. President.	- Сейчас объясню, господин председатель.
A man who had sworn vengeance against my father, and had long watched his opportunity to kill him, had introduced himself that night into the garden in which my father buried me.	В сад, где закопал меня мой отец, в эту самую ночь проник один корсиканец, который его смертельно ненавидел и уже давно подстерегал его, чтобы учинить вендетту.
He was concealed in a thicket; he saw my father bury something in the ground, and stabbed him; then thinking the deposit might contain some treasure he turned up the ground, and found me still living.	Этот человек, спрятавшись в кустах, видел, как мой отец зарывал в землю ящик, и тут же ударил его ножом; затем, думая, что в этом ящике спрятано какое-нибудь сокровище, он разрыл могилу и нашел меня еще живым.
The man carried me to the foundling asylum, where I was registered under the number 37.	Он отнес меня в Воспитательный дом, где меня записали под номером пятьдесят седьмым.
Three months afterwards, a woman travelled from Rogliano to Paris to fetch me, and having claimed me as her son, carried me away.	Три месяца спустя его сестра приехала за мной из Рольяно в Париж, заявила, что я ее сын, и увезла меня с собой.
Thus, you see, though born in Paris, I was brought up in Corsica."	Вот почему, родившись в Отейле, я вырос на Корсике.
There was a moment's silence, during which one could have fancied the hall empty, so profound was the stillness.	Наступила тишина, такая глубокая, что, если бы не взволнованное дыхание тысячи людей, можно было бы подумать, будто зала пуста.
"Proceed," said the president.	- Дальше, - сказал председатель.

"Certainly, I might have lived happily amongst those good people, who adored me, but my perverse disposition prevailed over the virtues which my adopted mother endeavored to instil into my heart.	- Конечно, - продолжал Бенедетто, - я мог бы жить счастливо у этих добрых людей, любивших меня, как сына, но мои порочные наклонности взяли верх над добродетелями, которые мне старалась привить моя приемная мать.
I increased in wickedness till I committed crime.	Я вырос во зле и дошел до преступления.
One day when I cursed Providence for making me so wicked, and ordaining me to such a fate, my adopted father said to me,	Однажды, когда я проклинал бога за то, что он сотворил меня таким злым и обрек на такую ужасную судьбу, мой приемный отец сказал мне:
'Do not blaspheme, unhappy child, the crime is that of your father, not yours,--of your father, who consigned you to hell if you died, and to misery if a miracle preserved you alive.'	"Не богохульствуй, несчастный! Бог не во гневе сотворил тебя! В твоем преступлении виноват твой отец, а не ты; твой отец обрек тебя на вечные муки, если бы ты умер, и на нищету, если бы ты чудом вернулся к жизни".
After that I ceased to blaspheme, but I cursed my father. That is why I have uttered the words for which you blame me; that is why I have filled this whole assembly with horror.	С тех пор я перестал проклинать бога, я проклинал моего отца; вот почему я произнес здесь те слова, которые вызвали ваш гнев, господин председатель, и которые так взволновали это почтенное собрание.
If I have committed an additional crime, punish me, but if you will allow that ever since the day of my birth my fate has been sad, bitter, and lamentable, then pity me."	Если это еще новое преступление, то накажите меня, но если я вас убедил, что со дня моего рождения моя судьба была мучительной, горькой, плачевной, то пожалейте меня!
"But your mother?" asked the president.	- А кто ваша мать? - спросил председатель.
"My mother thought me dead; she is not guilty.	- Моя мать считала меня мертвым; она ни в чем не виновата передо мной.
I did not even wish to know her name, nor do I know it."	Я не хотел знать имени моей матери, я его не знаю.
Just then a piercing cry, ending in a sob, burst from the centre of the crowd, who encircled the lady who had before fainted, and who now fell into a violent fit of hysterics.	Пронзительный крик, перешедший в рыдание, раздался в том углу залы, где сидела незнакомка, только что очнувшаяся от обморока.
She was carried out of the hall, the thick veil which concealed her face dropped off, and Madame Danglars was recognized.	С ней сделался нервный припадок, и ее унесли из залы суда; когда ее подняли, густая вуаль, закрывавшая ее лицо, откинулась, и окружающие узнали баронессу Данглар.
Notwithstanding his shattered nerves, the ringing sensation in his ears, and the madness which turned his brain, Villefort rose as he perceived her.	Несмотря на полное изнеможение, на шум в ушах, на то, что мысли мешались в его голове, Вильфор тоже узнал ее и встал.
"The proofs, the proofs!" said the president; "remember this tissue of horrors must be supported by the clearest proofs."	- Доказательства! - сказал председатель. -Обвиняемый, помните, что это нагромождение мерзостей должно быть подтверждено самыми неоспоримыми доказательствами.
"The proofs?" said Benedetto, laughing; "do you want proofs?"	- Вы требуете доказательств? - с усмешкой сказал Бенедетто.
"Yes."	- Да.

"Well, then, look at M. de Villefort, and then ask me for proofs."	- Взгляните на господина де Вильфора и скажите, нужны вам еще доказательства?
Every one turned towards the procureur, who, unable to bear the universal gaze now riveted on him alone, advanced staggering into the midst of the tribunal, with his hair dishevelled and his face indented with the mark of his nails.	Вся зала повернулась в сторону королевского прокурора, который зашатался под тяжестью этой тысячи вперившихся в него глаз; волосы его были растрепаны, лицо исцарапано ногтями.
The whole assembly uttered a long murmur of astonishment.	Ропот прошел по толпе.
"Father," said Benedetto, "I am asked for proofs, do you wish me to give them?"	- У меня требуют доказательств, отец, - сказал Бенедетто, - хотите, я их представлю?
"No, no, it is useless," stammered M. de Villefort in a hoarse voice; "no, it is useless!"	- Нет, - хрипло прошептал Вильфор, - это лишнее.
"How useless?" cried the president, "what do you mean?"	- Как лишнее? - воскликнул председатель. - Что вы хотите сказать?
"I mean that I feel it impossible to struggle against this deadly weight which crushes me. Gentlemen, I know I am in the hands of an avenging God!	- Я хочу сказать, - произнес королевский прокурор, - что напрасно я пытался бы вырваться из смертельных тисков, которые сжимают меня; да, я в руке карающего бога!
We need no proofs; everything relating to this young man is true."	Не нужно доказательств! Все, что сказал этот человек, правда.
A dull, gloomy silence, like that which precedes some awful phenomenon of nature, pervaded the assembly, who shuddered in dismay.	Мрачная, гнетущая тишина, от которой волосы шевелились на голове, тишина, какая предшествует стихийным катастрофам, окутала своим свинцовым покровом всех присутствующих.
"What, M. de Villefort," cried the president, "do you yield to an hallucination?	- Что вы, господин де Вильфор, - воскликнул председатель, - вы во власти галлюцинаций!
What, are you no longer in possession of your senses?	Вам изменяет разум!
This strange, unexpected, terrible accusation has disordered your reason. Come, recover."	Легко понять, что такое неслыханное, неожиданное, ужасное обвинение могло помрачить ваш рассудок; опомнитесь, придите в себя!
The procureur dropped his head; his teeth chattered like those of a man under a violent attack of fever, and yet he was deadly pale.	Королевский прокурор покачал головой. Зубы его стучали, как в лихорадке, в лице не было ни кровинки.
"I am in possession of all my senses, sir," he said; "my body alone suffers, as you may suppose.	- Ум мой ясен, господин председатель, - сказал он,- страдает только тело.
I acknowledge myself guilty of all the young man has brought against me, and from this hour hold myself under the authority of the procureur who will succeed me."	Я признаю себя виновным во всем, что этот человек вменяет мне в вину; я возвращаюсь в свой дом, где буду ждать распоряжений господина королевского прокурора, моего преемника.
And as he spoke these words with a hoarse, choking voice, he staggered towards the door, which was mechanically opened by a door-keeper.	И, произнеся эти слова глухим, еле слышным голосом, Вильфор нетвердой походкой направился к двери, которую перед ним машинально распахнул дежурный пристав.

The whole assembly were dumb with astonishment at the revelation and confession which had produced a catastrophe so different from that which had been expected during the last fortnight by the Parisian world.	Зала безмолвствовала, потрясенная этим страшным разоблачением и не менее страшным признанием - трагической развязкой загадочных событий, которые уже две недели волновали высшее парижское общество.
"Well," said Beauchamp, "let them now say that drama is unnatural!"	- А еще говорят, что в жизни не бывает драм, -сказал Бошан.
"Ma foi!" said Chateau-Renaud, "I would rather end my career like M. de Morcerf; a pistol-shot seems quite delightful compared with this catastrophe."	- Признаюсь, - сказал Шато-Рено, - я все-таки предпочел бы кончить, как генерал Морсер: пуля в лоб - просто удовольствие по сравнению с такой катастрофой!
"And moreover, it kills," said Beauchamp.	- К тому же она убивает, - сказал Бошан.
"And to think that I had an idea of marrying his daughter," said Debray. "She did well to die, poor girl!"	- А я-то хотел жениться на его дочери! - сказал Дебрэ. - Хорошо сделала бедная девочка, что умерла!
"The sitting is adjourned, gentlemen," said the president; "fresh inquiries will be made, and the case will be tried next session by another magistrate."	- Заседание суда закрыто, - сказал председатель, -дело откладывается до следующей сессии. Назначается новое следствие, которое будет поручено другому лицу.
As for Andrea, who was calm and more interesting than ever, he left the hall, escorted by gendarmes, who involuntarily paid him some attention.	Андреа, все такой же спокойный и сильно поднявшийся во мнении публики, покинул залу в сопровождении жандармов, которые невольно выказывали ему уважение.
"Well, what do you think of this, my fine fellow?" asked Debray of the sergeant-at-arms, slipping a louis into his hand.	- Ну-с, что вы на это скажете, милейший? - сказал Дебрэ полицейскому, суя ему в руку золотой.
"There will be extenuating circumstances," he replied.	- Признают смягчающие обстоятельства, - отвечал тот.
Chapter 111.	XIV.
Expiation.	Искупление
Notwithstanding the density of the crowd, M. de Villefort saw it open before him.	Вильфор шел к выходу; все расступались перед ним.
There is something so awe-inspiring in great afflictions that even in the worst times the first emotion of a crowd has generally been to sympathize with the sufferer in a great catastrophe.	Всякое великое горе внушает уважение, и еще не было примера, даже в самые жестокие времена, чтобы в первую минуту люди не посочувствовали человеку, на которого обрушилось непоправимое несчастье.
Many people have been assassinated in a tumult, but even criminals have rarely been insulted during trial.	Разъяренная толпа может убить того, кто ей ненавистен; но редко случается, чтобы люди, присутствующие при объявлении смертного приговора, оскорбили несчастного, даже если он совершил преступление.
Thus Villefort passed through the mass of spectators and officers of the Palais, and withdrew. Though he had acknowledged his guilt, he was protected by his grief.	Вильфор прошел сквозь ряды зрителей, стражи, судейских чиновников и удалился, сам вынеся себе обвинительный приговор, но охраняемый своей скорбью.

There are some situations which men understand by instinct, but which reason is powerless to explain; in such cases the greatest poet is he who gives utterance to the most natural and vehement outburst of sorrow.	Бывают трагедии, которые люди постигают чувством, но не могут охватить разумом; и тогда величайший поэт - тот, у кого вырвется самый страстный и самый искренний крик.
Those who hear the bitter cry are as much impressed as if they listened to an entire poem, and when the sufferer is sincere they are right in regarding his outburst as sublime.	Этот крик заменяет толпе целую повесть, и она права, что довольствуется им, и еще более права, если признает его совершенным, когда в нем звучит истина.
It would be difficult to describe the state of stupor in which Villefort left the Palais. Every pulse beat with feverish excitement, every nerve was strained, every vein swollen, and every part of his body seemed to suffer distinctly from the rest, thus multiplying his agony a thousand-fold.	Впрочем, трудно было бы описать то состояние оцепенения, в котором Вильфор шел из суда, тот лихорадочный жар, от которого билась каждая его артерия, напрягался каждый нерв, вздувалась каждая жила и который терзал миллионом терзаний каждую частицу его бренного тела.
He made his way along the corridors through force of habit; he threw aside his magisterial robe, not out of deference to etiquette, but because it was an unbearable burden, a veritable garb of Nessus, insatiate in torture.	Только сила привычки помогла Вильфору дотащиться до выхода; он сбросил с себя судейскую тогу не потому, что этого требовали приличия, но потому, что она давила и жгла ему плечи тяжким бременем, как мучительное одеяние Несса.
Having staggered as far as the Rue Dauphine, he perceived his carriage, awoke his sleeping coachman by opening the door himself, threw himself on the cushions, and pointed towards the Faubourg Saint-Honore; the carriage drove on.	Шатаясь, дошел он до двора Дофина, нашел там свою карету, разбудил кучера, сам открыл дверцу и упал на сиденье, указывая рукой в сторону предместья Сент-Оноре. Лошади тронули.
The weight of his fallen fortunes seemed suddenly to crush him; he could not foresee the consequences; he could not contemplate the future with the indifference of the hardened criminal who merely faces a contingency already familiar.	Страшной тяжестью обрушилось на него воздвигнутое им здание его жизни; он был раздавлен этим обвалом; он еще не предвидел последствий, не измерял их; он их только чувствовал; он не думал о букве закона, как думает хладнокровный убийца, толкуя хорошо знакомую ему статью.
God was still in his heart.	Бог вошел в его сердце.
"God," he murmured, not knowing what he said,--"God--God!"	- Боже! - безотчетно шептали его губы. - Боже!
Behind the event that had overwhelmed him he saw the hand of God.	За постигшей его катастрофой он видел только руку божью.
The carriage rolled rapidly onward.	Карета ехала быстро.
Villefort, while turning restlessly on the cushions, felt something press against him.	Вильфор, откинувшийся на сиденье, почувствовал, что ему мешает какой-то предмет.
He put out his hand to remove the object; it was a fan which Madame de Villefort had left in the carriage; this fan awakened a recollection which darted through his mind like lightning.	Он протянул руку: это был веер, забытый г-жой де Вильфор и завалившийся между спинкой и подушками; вид этого веера пробудил в нем воспоминание, и это воспоминание сверкнуло, как молния во мраке ночи.
He thought of his wife.	Вильфор вспомнил о жене...
"Oh!" he exclaimed, as though a redhot iron were piercing his heart.	Он застонал, как будто в сердце ему вонзилось раскаленное железо.

During the last hour his own crime had alone been presented to his mind; now another object, not less terrible, suddenly presented itself.	Все время он думал только об одном своем несчастье, и вдруг перед его глазами второе, не менее ужасное.
His wife!	Его жена!
He had just acted the inexorable judge with her, he had condemned her to death, and she, crushed by remorse, struck with terror, covered with the shame inspired by the eloquence of his irreproachable virtue,--she, a poor, weak woman, without help or the power of defending herself against his absolute and supreme will,--she might at that very moment, perhaps, be preparing to die!	Он только что стоял перед нею как неумолимый судья; он приговорил ее к смерти; и она, пораженная ужасом, раздавленная стыдом, убитая раскаянием, которое он пробудил в ней своей незапятнанной добродетелью, - она, несчастная, слабая женщина, беззащитная перед лицом этой неограниченной, высшей власти, быть может, в эту самую минуту готовилась умереть!
An hour had elapsed since her condemnation; at that moment, doubtless, she was recalling all her crimes to her memory; she was asking pardon for her sins; perhaps she was even writing a letter imploring forgiveness from her virtuous husband--a forgiveness she was purchasing with her death!	Уже час прошел с тех пор, как он вынес ей приговор; и в эту минуту она, должно быть, вспоминала все свои преступления, молила бога о пощаде, писала письмо, униженно умоляя своего безупречного судью о прощении, которое она покупала ценою жизни.
Villefort again groaned with anguish and despair.	Вильфор глухо застонал от бешенства и боли и заметался на атласных подушках кареты.
"Ah," he exclaimed, "that woman became criminal only from associating with me! I carried the infection of crime with me, and she has caught it as she would the typhus fever, the cholera, the plague!	- Эта женщина стала преступницей только потому, что прикоснулась ко мне! - воскликнул он. - Я - само преступление! И она заразилась им, как заражаются тифом, холерой, чумой!..
And yet I have punished her--I have dared to tell her--I have--'Repent and die!'	И я караю ее!.. Я осмелился ей сказать: раскайся и умри... я!
But no, she must not die; she shall live, and with me. We will flee from Paris and go as far as the earth reaches.	Нет, нет, она будет жить... она пойдет со мной... Мы скроемся, мы покинем Францию, мы будем скитаться по земле, пока она будет носить нас.
I told her of the scaffold; oh, heavens, I forgot that it awaits me also!	Я говорил ей об эшафоте! Великий боже!
How could I pronounce that word?	Как я смел произнести это слово! Ведь меня тоже ждет эшафот!..
Yes, we will fly; I will confess all to her,--I will tell her daily that I also have committed a crime!--Oh, what an alliance--the tiger and the serpent; worthy wife of such as I am!	Мы скроемся... Да, я покаюсь ей во всем: каждый день я буду смиренно повторять ей, что я такой же преступник... Союз тигра и змеи! О жена, достойная своего мужа!..
She must live that my infamy may diminish hers."	Она должна жить, ее злодеяние должно померкнуть перед моим!
And Villefort dashed open the window in front of the carriage.	И Вильфор порывисто опустил переднее стекло кареты.
"Faster, faster!" he cried, in a tone which electrified the coachman.	- Скорей, скорей! - крикнул он таким голосом, что кучер привскочил на козлах.
The horses, impelled by fear, flew towards the house.	Испуганные лошади вихрем помчались к дому.

"Yes, yes," repeated Villefort, as he approached his home--"yes, that woman must live; she must repent, and educate my son, the sole survivor, with the exception of the indestructible old man, of the wreck of my house.	- Да, да, - твердил Вильфор, - эта женщина должна жить, она должна раскаяться и воспитать моего сына, моего несчастного мальчика. Он один вместе с этим словно железным стариком пережил гибель моей семьи!
She loves him; it was for his sake she has committed these crimes.	Она любила сына; ради него она пошла на преступление.
We ought never to despair of softening the heart of a mother who loves her child. She will repent, and no one will know that she has been guilty.	Никогда не следует терять веру в сердце женщины, любящей своего ребенка; она раскается, никто не узнает, что она преступница.
The events which have taken place in my house, though they now occupy the public mind, will be forgotten in time, or if, indeed, a few enemies should persist in remembering them, why then I will add them to my list of crimes.	Все злодеяния, совершенные в моем доме и о которых уже шепчутся в свете, со временем забудутся, а если и найдутся недоброжелатели, которые о них вспомнят, я возьму вину на себя.
What will it signify if one, two, or three more are added?	Одним, двумя, тремя больше - не все ли равно!
My wife and child shall escape from this gulf, carrying treasures with them; she will live and may yet be happy, since her child, in whom all her love is centred, will be with her.	Моя жена возьмет все наше золото, а главное -сына, и бежит прочь от этой бездны, куда, кажется, вместе со мною готов низринуться весь мир. Она будет жить, она будет счастлива, ибо вся ее любовь принадлежит сыну, а сын останется с ней.
I shall have performed a good action, and my heart will be lighter."	Я совершу доброе дело; от этого душе станет легче.
And the procureur breathed more freely than he had done for some time.	И королевский прокурор вздохнул свободно.
The carriage stopped at the door of the house.	Карета остановилась во дворе его дома.
Villefort leaped out of the carriage, and saw that his servants were surprised at his early return; he could read no other expression on their features.	Вильфор спрыгнул с подножки на ступени крыльца; он видел, что слуги удивлены его быстрым возвращением.
Neither of them spoke to him; they merely stood aside to let him pass by, as usual, nothing more.	Ничего другого он на их лицах не прочел; никто не заговорил с ним; перед ним, как всегда, расступились, и только.
As he passed by M. Noirtier's room, he perceived two figures through the half-open door; but he experienced no curiosity to know who was visiting his father: anxiety carried him on further.	Он прошел мимо комнаты Нуартье и сквозь полуотворенную дверь заметил две неясные тени, но не задумался над тем, кто посетитель его отца; тревога подгоняла его.
"Come," he said, as he ascended the stairs leading to his wife's room, "nothing is changed here."	"Здесь все как было", - подумал он, поднимаясь по маленькой лестнице, которая вела к комнатам его жены и пустой комнате Валентины.
He then closed the door of the landing.	Он запер за собой дверь на площадку.
"No one must disturb us," he said; "I must speak freely to her, accuse myself, and say"--he approached the door, touched the crystal handle, which yielded to his hand.	- Пусть никто не входит сюда, - сказал он, - я должен говорить с ней без помехи, повиниться перед ней, сказать ей все... Он подошел к двери, взялся за хрустальную ручку, дверь подалась.
"Not locked," he cried; "that is well."	- Не заперта! - прошептал он. - Это хороший знак!

And he entered the little room in which Edward slept; for though the child went to school during the day, his mother could not allow him to be separated from her at night.	И он вошел в маленькую гостиную, где по вечерам стелили постель для Эдуарда; хотя мальчик и учился в пансионе, он каждый вечер возвращался домой; мать ни за что не хотела разлучаться с ним.
With a single glance Villefort's eye ran through the room.	Вильфор окинул взглядом комнату.
"Not here," he said; "doubtless she is in her bedroom."	- Никого, - сказал он, - она у себя в спальне.
He rushed towards the door, found it bolted, and stopped, shuddering.	Он бросился к двери. Но эта дверь была заперта. Он остановился, весь дрожа.
"Heloise!" he cried.	- Элоиза! - крикнул он.
He fancied he heard the sound of a piece of furniture being removed.	Ему послышалось, что кто-то двинул стулом.
"Heloise!" he repeated.	- Элоиза! - повторил он.
"Who is there?" answered the voice of her he sought.	- Кто там? - спросил голос его жены.
He thought that voice more feeble than usual.	Ему показалось, что этот голос звучал слабее обычного.
"Open the door!" cried Villefort. "Open; it is I."	- Откройте, откройте, - крикнул Вильфор, - это я!
But notwithstanding this request, notwithstanding the tone of anguish in which it was uttered, the door remained closed.	Но несмотря на повелительный и вместе тревожный тон этого приказания, никто не открыл.
Villefort burst it open with a violent blow.	Вильфор вышиб дверь ногой.
At the entrance of the room which led to her boudoir, Madame de Villefort was standing erect, pale, her features contracted, and her eyes glaring horribly.	На пороге будуара стояла г-жа де Вильфор с бледным, искаженным лицом и смотрела на мужа пугающе неподвижным взглядом.
"Heloise, Heloise!" he said, "what is the matter?	- Элоиза! - воскликнул он. - Что с вами?
Speak!"	Говорите!
The young woman extended her stiff white hands towards him.	Она протянула к нему бескровную, цепенеющуюруку.
"It is done, monsieur," she said with a rattling noise which seemed to tear her throat. "What more do you want?" and she fell full length on the floor.	- Все исполнено, сударь, - сказала она с глухим хрипом, который словно разрывал ей гортань. -Чего вы еще хотите? И она, как подкошенная, упала на ковер.
Villefort ran to her and seized her hand, which convulsively clasped a crystal bottle with a golden stopper.	Вильфор подбежал к ней, схватил ее за руку. Рука эта судорожно сжимала хрустальный флакон с золотой пробкой.
Madame de Villefort was dead.	Госпожа де Вильфор была мертва.
Villefort, maddened with horror, stepped back to the threshhold of the door, fixing his eyes on the corpse:	Вильфор, обезумев от ужаса, попятился к двери, не отрывая глаз от трупа.
"My son!" he exclaimed suddenly, "where is my son?--Edward, Edward!" and he rushed out of the room, still crying, "Edward, Edward!"	- Эдуард! - вскричал он вдруг. - Где мой сын? - И он бросился из комнаты с воплем: - Эдуард, Эдуард!

The name was pronounced in such a tone of anguish that the servants ran up.	Этот крик был так страшен, что со всех сторон сбежались слуги.
"Where is my son?" asked Villefort; "let him be removed from the house, that he may not see"--	- Мой сын! Где мой сын? - спросил Вильфор. -Уведите его, чтобы он не видел...
"Master Edward is not down-stairs, sir," replied the valet.	- Господина Эдуарда нет внизу, сударь, - ответил камердинер.
"Then he must be playing in the garden; go and see."	- Он, должно быть, в саду, бегите за ним!
"No, sir; Madame de Villefort sent for him half an hour ago; he went into her room, and has not been down-stairs since."	- Нет, сударь; госпожа де Вильфор полчаса тому назад позвала его к себе; господин Эдуард прошел к ней и с тех пор не выходил.
A cold perspiration burst out on Villefort's brow; his legs trembled, and his thoughts flew about madly in his brain like the wheels of a disordered watch.	Ледяной пот выступил на лбу Вильфора, ноги его подкосились, мысли закружились в мозгу, как расшатанные колесики испорченных часов.
"In Madame de Villefort's room?" he murmured and slowly returned, with one hand wiping his forehead, and with the other supporting himself against the wall.	- Прошел к ней! - прошептал он. - К ней! И он медленно побрел обратно, вытирая одной рукой лоб, а другой держась за стену.
To enter the room he must again see the body of his unfortunate wife.	Он должен войти в эту комнату и снова увидеть тело несчастной.
To call Edward he must reawaken the echo of that room which now appeared like a sepulchre; to speak seemed like violating the silence of the tomb.	Он должен позвать Эдуарда, разбудить эхо этой комнаты, превращенной в гроб; заговорить здесь -значило осквернить безмолвные могилы.
His tongue was paralyzed in his mouth.	Вильфор почувствовал, что язык не повинуется ему.
"Edward!" he stammered--"Edward!"	- Эдуард! Эдуард! - пролепетал он.
The child did not answer. Where, then, could he be, if he had entered his mother's room and not since returned?	Никакого ответа; где же мальчик, который, как сказали слуги, прошел к матери и не вышел от нее?
He stepped forward.	Вильфор сделал еще шаг вперед.
The corpse of Madame de Villefort was stretched across the doorway leading to the room in which Edward must be; those glaring eyes seemed to watch over the threshold, and the lips bore the stamp of a terrible and mysterious irony.	Труп г-жи де Вильфор лежал перед дверью в будуар, где только и мог быть сын; труп словно сторожил порог; в открытых, остановившихся глазах, на мертвых губах застыла загадочная усмешка.
Through the open door was visible a portion of the boudoir, containing an upright piano and a blue satin couch.	За приподнятой портьерой виднелись ножка рояля и угол дивана, обитого голубым атласом.
Villefort stepped forward two or three paces, and beheld his child lying--no doubt asleep--on the sofa.	Вильфор сделал еще несколько шагов вперед и на диване увидел своего сына. Ребенок, вероятно, заснул.
The unhappy man uttered an exclamation of joy; a ray of light seemed to penetrate the abyss of despair and darkness.	Несчастного охватила невыразимая радость; луч света озарил ад, где он корчился в нестерпимой муке.
He had only to step over the corpse, enter the boudoir, take the child in his arms, and flee far, far away.	Он перешагнет через труп, войдет в комнату, возьмет ребенка на руки и бежит с ним, далеко-далеко.

Villefort was no longer the civilized man; he was a tiger hurt unto death, gnashing his teeth in his wound.	Это был уже не прежний Вильфор, который в своем утонченном лицемерии являл образец цивилизованного человека; это был смертельно раненный тигр, который ломает зубы, в последний раз сжимая страшную пасть.
He no longer feared realities, but phantoms.	Он боялся уже не предрассудков, а призраков.
He leaped over the corpse as if it had been a burning brazier.	Он отступил на шаг и перепрыгнул через труп, словно это был пылающий костер.
He took the child in his arms, embraced him, shook him, called him, but the child made no response.	Он схватил сына на руки, прижал его к груди, тряс его, звал по имени; мальчик не отвечал.
He pressed his burning lips to the cheeks, but they were icy cold and pale; he felt the stiffened limbs; he pressed his hand upon the heart, but it no longer beat,--the child was dead.	Вильфор прильнул жадными губами к его лицу, лицо было холодное и мертвенно-бледное; он ощупал окоченевшее тело ребенка, приложил руку к его сердцу: сердце не билось. Ребенок был мертв.
A folded paper fell from Edward's breast.	Вчетверо сложенная бумажка упала на ковер.
Villefort, thunderstruck, fell upon his knees; the child dropped from his arms, and rolled on the floor by the side of its mother.	Вильфор, как громом пораженный, опустился на колени, ребенок выскользнул из его безжизненных рук и покатился к матери.
He picked up the paper, and, recognizing his wife's writing, ran his eyes rapidly over its contents; it ran as follows:--	Вильфор поднял листок, узнал руку своей жены и жадно пробежал его.
"You know that I was a good mother, since it was for my son's sake I became criminal.	Вот что он прочел: "Вы знаете, что я была хорошей матерью: ради своего сына я стала преступницей.
A good mother cannot depart without her son."	Хорошая мать не расстается со своим сыном!"
Villefort could not believe his eyes,--he could not believe his reason; he dragged himself towards the child's body, and examined it as a lioness contemplates its dead cub.	Вильфор не верил своим глазам. Вильфор не верил своему рассудку. Он подполз к телу Эдуарда и еще раз осмотрел его с тем вниманием, с каким львица разглядывает своего мертвого львенка.
Then a piercing cry escaped from his breast, and he cried,	Из его груди вырвался душераздирающий крик.
"Still the hand of God."	- Бог! - простонал он. - Опять бог!
The presence of the two victims alarmed him; he could not bear solitude shared only by two corpses.	Вид обеих жертв ужасал его, он чувствовал, что задыхается в одиночестве, в этой пустоте, заполненной двумя трупами.
Until then he had been sustained by rage, by his strength of mind, by despair, by the supreme agony which led the Titans to scale the heavens, and Ajax to defy the gods.	Еще недавно его поддерживала ярость, тот великий дар сильных людей, его поддерживало отчаяние, последняя доблесть погибающих, побуждавшая Титанов брать приступом небо, Аякса - грозить кулаками богам.

He now arose, his head bowed beneath the weight of grief, and, shaking his damp, dishevelled hair, he who had never felt compassion for any one determined to seek his father, that he might have some one to whom he could relate his misfortunes,--some one by whose side he might weep.	Голова Вильфора склонилась под непосильным бременем; он поднялся с колен, провел дрожащей рукой по слипшимся от пота волосам; он, никогда не знавший жалости, в изнеможении побрел к своему престарелому отцу, чтобы хоть кому-то поведать свое горе, перед кем-то излить свою муку.
He descended the little staircase with which we are acquainted, and entered Noirtier's room.	Он спустился по знакомой вам лестнице и вошел к Нуартье.
The old man appeared to be listening attentively and as affectionately as his infirmities would allow to the Abbe Busoni, who looked cold and calm, as usual.	Когда Вильфор вошел, Нуартье со всем вниманием и дружелюбием, какое только мог выразить его взгляд, слушал аббата Бузони, спокойного и хладнокровного, как всегда.
Villefort, perceiving the abbe, passed his hand across his brow.	Вильфор, увидав аббата, поднес руку ко лбу.
He recollected the call he had made upon him after the dinner at Auteuil, and then the visit the abbe had himself paid to his house on the day of Valentine's death.	Прошлое нахлынуло на него, словно грозная волна, которая вздымает больше пены, чем другие. Он вспомнил, как он был у аббата через два дня после обеда в Отейле и как аббат явился к нему в день смерти Валентины.
"You here, sir!" he exclaimed; "do you, then, never appear but to act as an escort to death?"	- Вы здесь, сударь! - сказал он. - Вы всегда приходите вместе со смертью!
Busoni turned around, and, perceiving the excitement depicted on the magistrate's face, the savage lustre of his eyes, he understood that the revelation had been made at the assizes; but beyond this he was ignorant.	Бузони выпрямился, увидев искаженное лицо Вильфора, его исступленный взгляд, он понял, что скандал в зале суда уже разразился; о дальнейшем он не знал.
"I came to pray over the body of your daughter."	- Я приходил молиться у тела вашей дочери, -отвечал Бузони.
"And now why are you here?"	- А сегодня зачем вы пришли?
"I come to tell you that you have sufficiently repaid your debt, and that from this moment I will pray to God to forgive you, as I do."	- Я пришел сказать вам, что вы заплатили мне свой долг сполна. Отныне я буду молить бога, чтобы он удовольствовался этим, как и я.
"Good heavens!" exclaimed Villefort, stepping back fearfully, "surely that is not the voice of the Abbe Busoni!"	- Боже мой, - воскликнул Вильфор, отступая на шаг, - этот голос... вы не аббат Бузони!
"No!"	- Нет.
The abbe threw off his wig, shook his head, and his hair, no longer confined, fell in black masses around his manly face.	Аббат сорвал с себя парик с тонзурой, тряхнул головой, и длинные черные волосы рассыпались по плечам, обрамляя его мужественное лицо.
"It is the face of the Count of Monte Cristo!" exclaimed the procureur, with a haggard expression.	- Граф Монте-Кристо! - воскликнул ошеломленный Вильфор.
"You are not exactly right, M. Procureur; you must go farther back."	- И даже не он, господин королевский прокурор, вспомните, поройтесь в своей памяти.
"That voice, that voice!--where did I first hear it?"	- Этот голос! Где я его слышал?
"You heard it for the first time at Marseilles, twenty-three years ago, the day of your marriage with Mademoiselle de Saint-Meran.	- Вы его слышали в Марселе, двадцать три года тому назад, в день вашего обручения с Рене де Сен-Меран.

Refer to your papers."	Поищите в своих папках с делами.
"You are not Busoni?--you are not Monte Cristo?	- Вы не Бузони? Вы не Монте-Кристо?
Oh, heavens--you are, then, some secret, implacable, and mortal enemy!	Боже мой, так это вы мой враг - тайный, неумолимый, смертельный!
I must have wronged you in some way at Marseilles. Oh, woe to me!"	Я причинил вам какое-то зло в Марселе, горе мне!
"Yes; you are now on the right path," said the count, crossing his arms over his broad chest; "search--search!"	- Да, ты угадал, - сказал граф, скрестив руки на груди. - Вспомни, вспомни!
"But what have I done to you?" exclaimed Villefort, whose mind was balancing between reason and insanity, in that cloud which is neither a dream nor reality; "what have I done to you? Tell me, then!	- Но что же я тебе сделал? - воскликнул Вильфор, чьи мысли заметались на том пороге, где разум и безумие сливаются в тумане, который уже не сон, но еще не пробуждение. - Что я тебе сделал?
Speak!"	Говори!
"You condemned me to a horrible, tedious death; you killed my father; you deprived me of liberty, of love, and happiness."	- Ты осудил меня на чудовищную, медленную смерть, ты убил моего отца, ты вместе со свободой отнял у меня любовь и вместе с любовью - счастье!
"Who are you, then?	- Да кто же ты?
Who are you?"	Кто?
"I am the spectre of a wretch you buried in the dungeons of the Chateau d'If.	- Я призрак несчастного, которого ты похоронил в темнице замка Иф.
God gave that spectre the form of the Count of Monte Cristo when he at length issued from his tomb, enriched him with gold and diamonds, and led him to you!"	Когда этот призрак вышел из могилы, бог скрыл его под маской графа Монте-Кристо и осыпал его алмазами и золотом, чтобы доныне ты не узнал его.
"Ah, I recognize you--I recognize you!" exclaimed the king's attorney; "you are"--	- Я узнаю тебя, узнаю! - произнес королевский прокурор. - Ты...
"I am Edmond Dantes!"	- Я Эдмон Дантес!
"You are Edmond Dantes," cried Villefort, seizing the count by the wrist; "then come here!"	- Ты Эдмон Дантес! - вскричал королевский прокурор, хватая графа за руку. - Так идем!
And up the stairs he dragged Monte Cristo; who, ignorant of what had happened, followed him in astonishment, foreseeing some new catastrophe.	И он повлек его к лестнице. Удивленный Монте-Кристо последовал за ним, не зная, куда его ведет королевский прокурор, и предчувствуя новое несчастье.
"There, Edmond Dantes!" he said, pointing to the bodies of his wife and child, "see, are you well avenged?"	- Смотри, Эдмон Дантес! - сказал Вильфор, указывая графу на трупы жены и сына. - Смотри! Ты доволен?
Monte Cristo became pale at this horrible sight; he felt that he had passed beyond the bounds of vengeance, and that he could no longer say,	Монте-Кристо побледнел, как смерть; он понял, что в своем мщении преступил границы; он понял, что теперь он уже не смеет сказать:
"God is for and with me."	"Бог за меня и со мною".

With an expression of indescribable anguish he threw himself upon the body of the child, reopened its eyes, felt its pulse, and then rushed with him into Valentine's room, of which he double-locked the door.	Ужас оледенил его душу; он бросился к ребенку, приподнял ему веки, пощупал пульс и, схватив его на руки, выбежал с ним в комнату Валентины и запер за собой дверь.
"My child," cried Villefort, "he carries away the body of my child!	- Мой сын! - закричал Вильфор. - Он похитил тело моего сына!
Oh, curses, woe, death to you!" and he tried to follow Monte Cristo; but as though in a dream he was transfixed to the spot,--his eyes glared as though they were starting through the sockets; he griped the flesh on his chest until his nails were stained with blood; the veins of his temples swelled and boiled as though they would burst their narrow boundary, and deluge his brain with living fire.	Горе, проклятие, смерть тебе! И он хотел ринуться за Монте-Кристо, но как во сне его ноги словно вросли в пол, глаза его едва не вышли из орбит, скрюченные пальцы все глубже впивались в грудь, пока из-под ногтей не брызнула кровь, жилы на висках вздулись, череп готов был разорваться под напором клокочущих мыслей, и море пламени затопило мозг.
This lasted several minutes, until the frightful overturn of reason was accomplished; then uttering a loud cry followed by a burst of laughter, he rushed down the stairs.	Это оцепенение длилось несколько минут, и, наконец непроглядный мрак безумия поглотил Вильфора. Он вскрикнул, дико захохотал и бросился вниз по лестнице.
A quarter of an hour afterwards the door of Valentine's room opened, and Monte Cristo reappeared.	Четверть часа спустя дверь комнаты Валентины отворилась, и на пороге появился граф Монте-Кристо.
Pale, with a dull eye and heavy heart, all the noble features of that face, usually so calm and serene, were overcast by grief.	Он был бледен, взор его померк, грудь тяжело дышала; черты его всегда спокойного благородного лица были искажены страданием.
In his arms he held the child, whom no skill had been able to recall to life.	Он держал в руках ребенка, которого уже ничто не могло вернуть к жизни.
Bending on one knee, he placed it reverently by the side of its mother, with its head upon her breast.	Монте-Кристо стал на одно колено, благоговейно опустил ребенка на ковер подле матери и положил его голову к ней на грудь.
Then, rising, he went out, and meeting a servant on the stairs, he asked,	Потом он встал, вышел из комнаты и, встретив на лестнице одного из слуг, спросил:
"Where is M. de Villefort?"	- Где господин Вильфор?
The servant, instead of answering, pointed to the garden.	Слуга молча указал рукой на сад.
Monte Cristo ran down the steps, and advancing towards the spot designated beheld Villefort, encircled by his servants, with a spade in his hand, and digging the earth with fury.	Монте-Кристо спустился с крыльца, пошел в указанном направлении и среди столпившихся слуг увидел Вильфора, который, с заступом в руках, ожесточенно рыл землю.
"It is not here!" he cried. "It is not here!"	- Нет, не здесь, - говорил он, - нет, не здесь.
And then he moved farther on, and began again to dig.	И рыл дальше.
Monte Cristo approached him, and said in a low voice, with an expression almost humble,	Монте-Кристо подошел к нему и едва слышно, почти смиренно произнес:
"Sir, you have indeed lost a son; but"--	- Вы потеряли сына, сударь, но у вас осталась...
Villefort interrupted him; he had neither listened nor heard.	Вильфор, не слушая, перебил его.

"Oh, I will find it," he cried; "you may pretend he is not here, but I will find him, though I dig forever!"	- Я найду его, - сказал он, - не говорите мне, что его здесь нет, я его найду, хоть бы мне пришлось искать его до Страшного суда.
Monte Cristo drew back in horror.	Монте-Кристо отшатнулся.
"Oh," he said, "he is mad!"	- Он сошел с ума! - сказал он.
And as though he feared that the walls of the accursed house would crumble around him, he rushed into the street, for the first time doubting whether he had the right to do as he had done.	И, словно страшась, что на него обрушатся стены этого проклятого дома, он выбежал на улицу, впервые усомнившись - имел ли он право поступать так, как поступил.
"Oh, enough of this,--enough of this," he cried; "let me save the last."	- Довольно, довольно, - сказал он, - пощадим последнего!
On entering his house, he met Morrel, who wandered about like a ghost awaiting the heavenly mandate for return to the tomb.	Придя домой, Монте-Кристо застал у себя Морреля; он бродил по комнатам, как безмолвный призрак, который ждет назначенного ему богом часа, чтобы вернуться в свою могилу.
"Prepare yourself, Maximilian," he said with a smile; "we leave Paris to-morrow."	- Приготовьтесь, Максимилиан, - сказал ему с улыбкой Монте-Кристо, - завтра мы покидаем Париж.
"Have you nothing more to do there?" asked Morrel.	- Разве вам здесь больше нечего делать? - спросил Моррель.
"No," replied Monte Cristo; "God grant I may not have done too much already." The next day they indeed left, accompanied only by Baptistin. Haidee had taken away Ali, and Bertuccio remained with Noirtier.	- Нечего, - отвечал Монте-Кристо, - боюсь, что я и так сделал слишком много.
Chapter 112.	XV.
The Departure.	Отъезд
The recent event formed the theme of conversation throughout all Paris.	События последних недель взволновали весь Париж.
Emmanuel and his wife conversed with natural astonishment in their little apartment in the Rue Meslay upon the three successive, sudden, and most unexpected catastrophes of Morcerf, Danglars, and Villefort.	Эмманюель и его жена, сидя в маленькой гостиной на улице Меле, обсуждали их с вполне понятным недоумением; они чувствовали какую-то связь между тремя внезапными и непредвиденными катастрофами, поразившими Морсера, Данглара и Вильфора.
Maximilian, who was paying them a visit, listened to their conversation, or rather was present at it, plunged in his accustomed state of apathy.	Максимилиан, который пришел их навестить, слушал их или, вернее, присутствовал при их беседе, погруженный в ставшее для него привычным равнодушие.
"Indeed," said Julie, "might we not almost fancy, Emmanuel, that those people, so rich, so happy but yesterday, had forgotten in their prosperity that an evil genius--like the wicked fairies in Perrault's stories who present themselves unbidden at a wedding or baptism--hovered over them, and appeared all at once to revenge himself for their fatal neglect?"	- Право, Эмманюель, - говорила Жюли, - кажется, будто эти люди, еще вчера такие богатые, такие счастливые, строя свое богатство и свое счастье, забыли заплатить дань злому року; и вот, совсем как в сказке Перро, вдруг явилась злая фея, которую не пригласили на свадьбу или на крестины, чтобы отомстить за эту забывчивость.

"What a dire misfortune!" said Emmanuel, thinking of Morcerf and Danglars.	- Какой разгром! - говорил Эмманюель, думая о Морсере и Дангларе.
"What dreadful sufferings!" said Julie, remembering Valentine, but whom, with a delicacy natural to women, she did not name before her brother.	- Какое горе! - говорила Жюли, думая о Валентине, которую женское чутье не позволяло ей назвать вслух в присутствии брата.
"If the Supreme Being has directed the fatal blow," said Emmanuel, "it must be that he in his great goodness has perceived nothing in the past lives of these people to merit mitigation of their awful punishment."	- Если их покарал бог, - говорил Эмманюель, -значит, он - высшее милосердие - не нашел в прошлом этих людей ничего, что заслуживало бы смягчения кары; значит, эти люди были прокляты.
"Do you not form a very rash judgment, Emmanuel?" said Julie. "When my father, with a pistol in his hand, was once on the point of committing suicide, had any one then said,	- Ты судишь слишком смело, Эмманюель, -сказала Жюли. - Если бы в ту минуту, когда мой отец уже держал в руке пистолет, кто-нибудь сказал, как ты сейчас:
'This man deserves his misery,' would not that person have been deceived?"	"Этот человек заслужил свою участь", - разве он не ошибся бы?
"Yes; but your father was not allowed to fall. A being was commissioned to arrest the fatal hand of death about to descend on him."	- Да, но бог не допустил, чтобы наш отец погиб, как не допустил, чтобы Авраам принес в жертву своего сына; как и патриарху, он послал нам ангела, который остановил смерть на полпути.
Emmanuel had scarcely uttered these words when the sound of the bell was heard, the well-known signal given by the porter that a visitor had arrived.	Едва он успел произнести эти слова, как раздался звон колокольчика. Это привратник давал знать о посетителе.
Nearly at the same instant the door was opened and the Count of Monte Cristo appeared on the threshold.	Почти тотчас же отворилась дверь, и на пороге появился граф Монте-Кристо.
The young people uttered a cry of joy, while Maximilian raised his head, but let it fall again immediately.	Жюли и Эмманюель встретили его радостными возгласами. Максимилиан поднял голову и снова опустил ее.
"Maximilian," said the count, without appearing to notice the different impressions which his presence produced on the little circle, "I come to seek you."	- Максимилиан, - сказал граф, делая вид, что не замечает его холодности, - я приехал за вами.
"To seek me?" repeated Morrel, as if awakening from a dream.	- За мной? - переспросил Моррель, как бы очнувшись от сна.
"Yes," said Monte Cristo; "has it not been agreed that I should take you with me, and did I not tell you yesterday to prepare for departure?"	- Да, - сказал Монте-Кристо, - ведь решено, что вы едете со мной, и я предупредил вас еще вчера, чтобы вы были готовы.
"I am ready," said Maximilian; "I came expressly to wish them farewell."	- Я готов, - сказал Максимилиан, - я зашел проститься с ними.
"Whither are you going, count?" asked Julie.	- А куда вы едете, граф? - спросила Жюли.
"In the first instance to Marseilles, madame."	- Сначала в Марсель, сударыня.
"To Marseilles!" exclaimed the young couple.	- В Марсель? - повторила Жюли.
"Yes, and I take your brother with me."	- Да, и я похищаю вашего брата.
"Oh, count." said Julie, "will you restore him to us cured of his melancholy? "--Morrel turned away to conceal the confusion of his countenance.	- Граф, верните его нам исцеленным, - сказала Жюли. Моррель отвернулся, чтобы скрыть краску, залившую его лицо.

"You perceive, then, that he is not happy?" said the count.	- А вы заметили, что он болен? - спросил граф.
"Yes," replied the young woman; "and fear much that he finds our home but a dull one."	- Да, и я боюсь, не скучно ли ему с нами.
"I will undertake to divert him," replied the count.	- Я постараюсь его развлечь, - сказал граф.
"I am ready to accompany you, sir," said Maximilian. "Adieu, my kind friends! Emmanuel--Julie--farewell!"	- Я к вашим услугам, сударь, - сказал Максимилиан. - Прощайте, дорогие мои; прощай, Эмманюель, прощай, Жюли!
"How farewell?" exclaimed Julie; "do you leave us thus, so suddenly, without any preparations for your journey, without even a passport?"	- Как, ты уже прощаешься? - воскликнула Жюли. -Разве вы сейчас едете? а вещи? а паспорта?
"Needless delays but increase the grief of parting," said Monte Cristo, "and Maximilian has doubtless provided himself with everything requisite; at least, I advised him to do so."	- Всегда легче расстаться сразу, - сказал Монте-Кристо, - я уверен, что Максимилиан обо всем уже позаботился, как я его просил.
"I have a passport, and my clothes are ready packed," said Morrel in his tranquil but mournful manner.	- Паспорт у меня есть, а вещи мои уложены, -очень тихо и спокойно сказал Моррель.
"Good," said Monte Cristo, smiling; "in these prompt arrangements we recognize the order of a well-disciplined soldier."	- Отлично, - сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, -вот что значит военная точность.
"And you leave us," said Julie, "at a moment's warning? you do not give us a day--no, not even an hour before your departure?"	- И вы нас так и покинете? - сказала Жюли. - Уже сейчас? Вы не подарите нам ни дня, ни даже часа?
"My carriage is at the door, madame, and I must be in Rome in five days."	- Мой экипаж у ворот, сударыня; через пять дней я должен быть в Риме.
"But does Maximilian go to Rome?" exclaimed Emmanuel.	- Но разве Максимилиан едет в Рим? - спросил Эмманюель.
"I am going wherever it may please the count to take me," said Morrel, with a smile full of grief; "I am under his orders for the next month."	- Я еду туда, куда графу угодно будет меня везти,- сказал с грустной улыбкой Максимилиан. - Я принадлежу ему еще на месяц.
"Oh, heavens, how strangely he expresses himself, count!" said Julie.	- Почему он это говорит с такой горечью, граф?
"Maximilian goes with me," said the count, in his kindest and most persuasive manner; "therefore do not make yourself uneasy on your brother's account."	- Ваш брат едет со мной, - мягко сказал граф, -поэтому не тревожьтесь за него.
"Once more farewell, my dear sister; Emmanuel, adieu!" Morrel repeated.	- Прощай, сестра! - повторил Максимилиан. -Прощай, Эмманюель!
"His carelessness and indifference touch me to the heart," said Julie. "Oh, Maximilian, Maximilian, you are certainly concealing something from us."	- У меня сердце разрывается, когда я вижу, какой он стал безразличный ко всему, - сказала Жюли. -Ты что-то от нас скрываешь, Максимилиан.
"Pshaw!" said Monte Cristo, "you will see him return to you gay, smiling, and joyful."	- Вот увидите, - сказал Монте-Кристо, - он вернется к вам веселый, смеющийся и радостный.
Maximilian cast a look of disdain, almost of anger, on the count.	Максимилиан бросил на Монте-Кристо почти презрительный, почти гневный взгляд.
"We must leave you," said Monte Cristo.	- Едем! - сказал граф.

"Before you quit us, count," said Julie, "will you permit us to express to you all that the other day"--	- Но раньше, чем вы уедете, граф, - сказала Жюли,- я хочу высказать вам все то, что прошлый раз...
"Madame," interrupted the count, taking her two hands in his, "all that you could say in words would never express what I read in your eyes; the thoughts of your heart are fully understood by mine.	- Сударыня, - возразил граф, беря ее руки в свои, -все, что вы мне скажете, будет меньше того, что я могу прочесть в ваших глазах, меньше того, что вам говорит ваше сердце и что мое сердце слышит.
Like benefactors in romances, I should have left you without seeing you again, but that would have been a virtue beyond my strength, because I am a weak and vain man, fond of the tender, kind, and thankful glances of my fellow-creatures.	Мне бы следовало поступить, как благодетелю из романа, и уехать, не повидавшись с вами; но такая добродетель выше моих сил, потому что я человек слабый и тщеславный; я радуюсь, когда встречаю нежный, растроганный взор моих ближних.
On the eve of departure I carry my egotism so far as to say, 'Do not forget me, my kind friends, for probably you will never see me again.'"	Теперь я уезжаю, и я даже настолько себялюбив, что говорю вам: не забывайте меня, друзья мои, -ибо, вероятно, мы с вами больше никогда не увидимся.
"Never see you again?" exclaimed Emmanuel, while two large tears rolled down Julie's cheeks, "never behold you again?	- Никогда больше не увидимся! - воскликнул Эмманюель, между тем как крупные слезы покатились по щекам Жюли. - Никогда больше не увидим вас!
It is not a man, then, but some angel that leaves us, and this angel is on the point of returning to heaven after having appeared on earth to do good."	Так вы не человек, а божество, которое спустилось на землю, чтобы сотворить добро, а теперь возвращается на небо?
"Say not so," quickly returned Monte Cristo--"say not so, my friends; angels never err, celestial beings remain where they wish to be. Fate is not more powerful than they; it is they who, on the contrary, overcome fate.	- Не говорите этого, - поспешно возразил Монте-Кристо, - никогда не говорите, друзья мои; боги не совершают зла, боги останавливаются там, где хотят остановиться; случай не властен над ними, напротив, они сами повелевают случаем.
No, Emmanuel, I am but a man, and your admiration is as unmerited as your words are sacrilegious."	Нет, Эмманюель, я человек, и ваше восхищение столь же кощунственно, сколь не заслужено мною.
And pressing his lips on the hand of Julie, who rushed into his arms, he extended his other hand to Emmanuel; then tearing himself from this abode of peace and happiness, he made a sign to Maximilian, who followed him passively, with the indifference which had been perceptible in him ever since the death of Valentine had so stunned him.	И граф, с сожалением покидая этот мирный дом, где обитало счастье, прильнул губами к руке Жюли, бросившейся в его объятия, и протянул другую руку Эмманюелю; потом кивнул Максимилиану, все такому же безучастному и удрученному.
"Restore my brother to peace and happiness," whispered Julie to Monte Cristo.	- Верните моему брату радость! - шепнула Жюли на ухо графу.
And the count pressed her hand in reply, as he had done eleven years before on the staircase leading to Morrel's study.	Монте-Кристо пожал ей руку, как одиннадцать лет тому назад, на лестнице, ведущей в кабинет арматора Морреля.
"You still confide, then, in Sinbad the Sailor?" asked he, smiling.	- Вы по-прежнему верите Синдбаду-мореходу? -спросил он ее, улыбаясь.
"Oh, yes," was the ready answer.	- Да.

"Well, then, sleep in peace, and put your trust in heaven."	- В таком случае ни о чем не печальтесь, уповайте на бога.
As we have before said, the postchaise was waiting; four powerful horses were already pawing the ground with impatience, while Ali, apparently just arrived from a long walk, was standing at the foot of the steps, his face bathed in perspiration.	Как мы уже сказали, у ворот ждала почтовая карета; четверка резвых лошадей, встряхивая гривами, нетерпеливо била копытами о землю. У крыльца ждал Али, задыхающийся, весь в поту, словно после долгого бега.
"Well," asked the count in Arabic, "have you been to see the old man?"	- Ну что, - спросил его по-арабски граф, - был ты у старика?
Ali made a sign in the affirmative.	Али кивнул головой.
"And have you placed the letter before him, as I ordered you to do?"	- И ты развернул перед ним письмо, как я тебе велел?
The slave respectfully signalized that he had.	Невольник снова склонил голову.
"And what did he say, or rather do?"	- И что же он сказал или, вернее, что же он сделал?
Ali placed himself in the light, so that his master might see him distinctly, and then imitating in his intelligent manner the countenance of the old man, he closed his eyes, as Noirtier was in the custom of doing when saying "Yes."	Али повернулся к свету, чтобы его господин мог его лучше видеть, и, старательно и искусно подражая мимике старика, закрыл глаза, как это делал Нуартье, когда хотел сказать: да.
"Good; he accepts," said Monte Cristo. "Now let us go."	- Отлично, он согласен, - сказал Монте-Кристо, -едем!
These words had scarcely escaped him, when the carriage was on its way, and the feet of the horses struck a shower of sparks from the pavement.	Едва он произнес это слово, лошади рванулись, и из-под копыт брызнул целый дождь искр.
Maximilian settled himself in his corner without uttering a word.	Максимилиан молча забился в угол.
Half an hour had passed when the carriage stopped suddenly; the count had just pulled the silken check-string, which was fastened to Ali's finger.	Прошло полчаса; вдруг карета остановилась: граф дернул за шелковый шнурок, привязанный к пальцу Али.
The Nubian immediately descended and opened the carriage door.	Нубиец соскочил с козел, отворил дверцу, и граф вышел.
It was a lovely starlight night--they had just reached the top of the hill Villejuif, from whence Paris appears like a sombre sea tossing its millions of phosphoric waves into light--waves indeed more noisy, more passionate, more changeable, more furious, more greedy, than those of the tempestuous ocean,--waves which never rest as those of the sea sometimes do,--waves ever dashing, ever foaming, ever ingulfing what falls within their grasp.	Ночь сверкала звездами. Монте-Кристо стоял на вершине холма Вильжюиф, на плоской возвышенности, откуда виден весь Париж, похожий на темное море, в котором, как фосфоресцирующие волн, переливаются миллионы огней; да, волны, но более бурные, неистовые, изменчивые, более яростные и алчные, чем волны разгневанного океана, не ведающие покоя, вечно сталкивающиеся, вечно вспененные, вечно губительные!..
The count stood alone, and at a sign from his hand, the carriage went on for a short distance.	По знаку графа экипаж отъехал на несколько шагов, и он остался один.

With folded arms, he gazed for some time upon the great city.	Скрестив руки, Монте-Кристо долго смотрел на это горнило, где накаляются, плавятся и отливаются все мысли, которые, устремляясь из этой клокочущей бездны, волнуют мир.
When he had fixed his piercing look on this modern Babylon, which equally engages the contemplation of the religious enthusiast, the materialist, and the scoffer,--"Great city," murmured he, inclining his head, and joining his hands as if in prayer, "less than six months have elapsed since first I entered thy gates.	Потом, насытив свой властный взор зрелищем этого Вавилона, который очаровывает и благочестивых мечтателей, и насмешливых материалистов, он склонил голову и молитвенно сложил руки. - Великий город, - прошептал он, -еще и полгода не прошло, как я ступил на твою землю.
I believe that the Spirit of God led my steps to thee and that he also enables me to quit thee in triumph; the secret cause of my presence within thy walls I have confided alone to him who only has had the power to read my heart. God only knows that I retire from thee without pride or hatred, but not without many regrets; he only knows that the power confided to me has never been made subservient to my personal good or to any useless cause.	Я верю, что божья воля привела меня сюда, и я покидаю тебя торжествующий; тайну моего пребывания в твоих стенах я доверил богу, и он единый читал в моем сердце; он единый знает, что я ухожу без ненависти и без гордыни, но не без сожалений; он единый знает, что я не ради себя и не ради суетных целей пользовался дарованным мне могуществом.
Oh, great city, it is in thy palpitating bosom that I have found that which I sought; like a patient miner, I have dug deep into thy very entrails to root out evil thence. Now my work is accomplished, my mission is terminated, now thou canst neither afford me pain nor pleasure.	Великий город, в твоем трепещущем лоне обрел я то, чего искал; как терпеливый рудокоп, я изрыл твои недра, чтобы извлечь из них зло; теперь мое дело сделано; назначение мое исполнено; теперь ты уже не можешь дать мне ни радости, ни горя.
Adieu, Paris, adieu!"	Прощай, Париж, прощай!
His look wandered over the vast plain like that of some genius of the night; he passed his hand over his brow, got into the carriage, the door was closed on him, and the vehicle quickly disappeared down the other side of the hill in a whirlwind of noise and dust.	Он еще раз, подобно гению ночи, окинул взором обширную равнину; затем, проведя рукой по лбу, сел в карету, дверца за ним захлопнулась, и карета исчезла по ту сторону холма в вихре пыли и стуке колес.
Ten leagues were passed and not a single word was uttered.	Они проехали два лье, не обменявшись ни единым словом.
Morrel was dreaming, and Monte Cristo was looking at the dreamer.	Моррель был погружен в свои думы; Монте-Кристо долго смотрел на него.
"Morrel," said the count to him at length, "do you repent having followed me?"	- Моррель, - сказал он наконец, - вы не раскаиваетесь, что поехали со мной?
"No, count; but to leave Paris"--	- Нет, граф; но расстаться с Парижем...
"If I thought happiness might await you in Paris, Morrel, I would have left you there."	- Если бы я думал, что счастье ждет вас в Париже, я бы не увез вас оттуда.
"Valentine reposes within the walls of Paris, and to leave Paris is like losing her a second time."	- В Париже покоится Валентина, и расстаться с Парижем - значит вторично потерять ее.
"Maximilian," said the count, "the friends that we have lost do not repose in the bosom of the earth, but are buried deep in our hearts, and it has been thus ordained that we may always be accompanied by them.	- Максимилиан, - сказал граф, - друзья, которых мы лишились, покоятся не в земле, но в нашем сердце, так хочет бог, дабы они всегда были с нами.

I have two friends, who in this way never depart from me; the one who gave me being, and the other who conferred knowledge and intelligence on me.	У меня есть два друга, которые всегда со мной; одному я обязан жизнью, другому - разумом.
Their spirits live in me.	Их дух живет в моем сердце.
I consult them when doubtful, and if I ever do any good, it is due to their beneficent counsels.	Когда меня одолевают сомнения, я советуюсь с этими друзьями, и если мне удалось сделать немного добра, то лишь благодаря их советам.
Listen to the voice of your heart, Morrel, and ask it whether you ought to preserve this melancholy exterior towards me."	Прислушайтесь к голосу вашего сердца, Моррель, и спросите его, хорошо ли, что вы так неприветливы со мной.
"My friend," said Maximilian, "the voice of my heart is very sorrowful, and promises me nothing but misfortune."	- Друг мой, - сказал Максимилиан, - голос моего сердца полон скорби и сулит мне одни страдания.
"It is the way of weakened minds to see everything through a black cloud. The soul forms its own horizons; your soul is darkened, and consequently the sky of the future appears stormy and unpromising."	- Слабые духом всегда все видят через траурную вуаль; душа сама создает свои горизонты; ваша душа сумрачна, это она застилает ваше небо тучами.
"That may possibly be true," said Maximilian, and he again subsided into his thoughtful mood.	- Быть может, вы и правы, - сказал Максимилиан. И он снова впал в задумчивость.
The journey was performed with that marvellous rapidity which the unlimited power of the count ever commanded. Towns fled from them like shadows on their path, and trees shaken by the first winds of autumn seemed like giants madly rushing on to meet them, and retreating as rapidly when once reached.	Путешествие совершалось с той чудесной быстротой, которая была во власти графа; города на их пути мелькали, как тени; деревья, колеблемые первыми порывами осеннего ветра, казалось, мчались им навстречу, словно взлохмаченные гиганты, и мгновенно исчезали.
The following morning they arrived at Chalons, where the count's steamboat waited for them. Without the loss of an instant, the carriage was placed on board and the two travellers embarked without delay.	На следующее утро они прибыли в Шалон, где их ждал пароход графа; не теряя ни минуты, карету погрузили на пароход: путешественники взошли на борт.
The boat was built for speed; her two paddle-wheels were like two wings with which she skimmed the water like a bird. Morrel was not insensible to that sensation of delight which is generally experienced in passing rapidly through the air, and the wind which occasionally raised the hair from his forehead seemed on the point of dispelling momentarily the clouds collected there.	Пароход был создан для быстрого хода; он напоминал индейскую пирогу; его два колеса казались крыльями, и он скользил по воде, словно перелетная птица; даже Морреля опьянило это стремительное движение, и временами развевавший его волосы ветер едва не разгонял тучи на его челе.
As the distance increased between the travellers and Paris, almost superhuman serenity appeared to surround the count; he might have been taken for an exile about to revisit his native land.	По мере того как они отдалялись от Парижа, лицо графа светлело, прояснялось, от него исходила почти божественная ясность. Он казался изгнанником, возвращающимся на родину.
Ere long Marseilles presented herself to view,--Marseilles, white, fervid, full of life and energy,--Marseilles, the younger sister of Tyre and Carthage, the successor to them in the empire of the Mediterranean,--Marseilles, old, yet always young.	Скоро их взорам открылся Марсель, белый, теплый, полный жизни Марсель, младший брат Тира и Карфагена, их наследник на Средиземном море; Марсель, который, становясь старше, все молодеет.

Powerful memories were stirred within them by the sight of the round tower, Fort Saint-Nicolas, the City Hall designed by Puget, [*] the port with its brick quays, where they had both played in childhood, and it was with one accord that they stopped on the Cannebiere.	Для обоих были полны воспоминаний и круглая башня, и форт Св. Николая, и ратуша, и гавань с каменными набережными, где они оба играли детьми. По обоюдному желанию, они вышли на улице Каннебьер.
A vessel was setting sail for Algiers, on board of which the bustle usually attending departure prevailed. The passengers and their relations crowded on the deck, friends taking a tender but sorrowful leave of each other, some weeping, others noisy in their grief, the whole forming a spectacle that might be exciting even to those who witnessed similar sights daily, but which had no power to disturb the current of thought that had taken possession of the mind of Maximilian from the moment he had set foot on the broad pavement of the quay. * Pierre Puget, the sculptor-architect, was born at Marseilles in 1622.	Какой-то корабль уходил в Алжир; тюки, пассажиры, заполнявшие палубу, толпа родных и друзей, прощания, возгласы и слезы - зрелище, всегда волнующее, даже для тех, кто видит его ежедневно, - вся эта сутолока не могла отвлечь Максимилиана от мысли, завладевшей им с той минуты, как нога его ступила на широкие плиты набережной.
"Here," said he, leaning heavily on the arm of Monte Cristo,--"here is the spot where my father stopped, when the Pharaon entered the port; it was here that the good old man, whom you saved from death and dishonor, threw himself into my arms. I yet feel his warm tears on my face, and his were not the only tears shed, for many who witnessed our meeting wept also."	- Смотрите, - сказал он, беря Монте-Кристо под руку, - вот на этом месте стоял мой отец, когда "Фараон" входил в порт; вот здесь этот честнейший человек, которого вы спасли от смерти и позора, бросился в мои объятия; я до сих пор чувствую на лице его слезы; и плакал не он один, многие плакали, глядя на нас.
Monte Cristo gently smiled and said,--"I was there;" at the same time pointing to the corner of a street.	Монте-Кристо улыбнулся. - Я стоял там, - сказал он, указывая на угол одной из улиц.
As he spoke, and in the very direction he indicated, a groan, expressive of bitter grief, was heard, and a woman was seen waving her hand to a passenger on board the vessel about to sail.	Не успел он договорить, как в том направлении, куда он указывал, раздался горестный стон, и они увидели женщину, которая махала рукой одному из пассажиров отплывающего корабля.
Monte Cristo looked at her with an emotion that must have been remarked by Morrel had not his eyes been fixed on the vessel.	Лицо ее было скрыто вуалью; Монте-Кристо следил за ней с таким волнением, что Моррель не мог бы не заметить этого, если бы его взгляд не был устремлен на палубу.
"Oh, heavens!" exclaimed Morrel, "I do not deceive myself--that young man who is waving his hat, that youth in the uniform of a lieutenant, is Albert de Morcerf!"	- Смотрите! - воскликнул Моррель. - Этот молодой человек в военной форме, который машет рукой, это Альбер де Морсер!
"Yes," said Monte Cristo, "I recognized him."	- Да, - сказал Монте-Кристо, - я тоже узнал его.
"How so?--you were looking the other way." the Count smiled, as he was in the habit of doing when he did not want to make any reply, and he again turned towards the veiled woman, who soon disappeared at the corner of the street.	- Как? Вы ведь смотрели в другую сторону. Г раф улыбнулся, как он всегда улыбался, когда не хотел отвечать. И глаза его снова обратились на женщину под вуалью; она исчезла за углом.
Turning to his friend,--"Dear Maximilian," said the count, "have you nothing to do in this land?"	Тогда он обернулся. - Дорогой друг, - сказал он Максимилиану, - нет ли у вас здесь какого-нибудь дела?

"I have to weep over the grave of my father," replied Morrel in a broken voice.	- Я навещу могилу отца, - глухо ответил Максимилиан.
"Well, then, go,--wait for me there, and I will soon join you."	- Хорошо, ступайте и ждите меня там; я приду туда.
"You leave me, then?"	- Вы уходите?
"Yes; I also have a pious visit to pay."	- Да... мне тоже нужно посетить святое для меня место.
Morrel allowed his hand to fall into that which the count extended to him; then with an inexpressibly sorrowful inclination of the head he quitted the count and bent his steps to the east of the city.	Моррель слабо пожал протянутую руку графа, затем грустно кивнул головой и направился в восточную часть города.
Monte Cristo remained on the same spot until Maximilian was out of sight; he then walked slowly towards the Allees de Meillan to seek out a small house with which our readers were made familiar at the beginning of this story.	Монте-Кристо подождал, пока Максимилиан скрылся из глаз, и пошел к Мельянским аллеям, где стоял тот скромный домик, с которым наши читатели познакомились в начале нашего повествования.
It yet stood, under the shade of the fine avenue of lime-trees, which forms one of the most frequent walks of the idlers of Marseilles, covered by an immense vine, which spreads its aged and blackened branches over the stone front, burnt yellow by the ardent sun of the south.	Дом этот все так же осеняли ветвистые деревья аллеи, служившей местом прогулок марсельцам; он весь зарос диким виноградом, оплетающим своими черными корявыми стеблями его каменные стены, пожелтевшие под пламенными лучами южного солнца.
Two stone steps worn away by the friction of many feet led to the door, which was made of three planks; the door had never been painted or varnished, so great cracks yawned in it during the dry season to close again when the rains came on.	Две стертые каменные ступеньки вели к входной двери, сколоченной из трех досок, которые ежегодно расходились, но не знали ни глины, ни краски, и терпеливо ждали осеннюю сырость, чтобы снова сойтись.
The house, with all its crumbling antiquity and apparent misery, was yet cheerful and picturesque, and was the same that old Dantes formerly inhabited--the only difference being that the old man occupied merely the garret, while the whole house was now placed at the command of Mercedes by the count.	Этот дом, прелестный, несмотря на свою ветхость, веселый, несмотря на свой невзрачный вид, был тот самый, в котором некогда жил старик Дантес. Но старик занимал мансарду, а в распоряжение Мерседес граф предоставил весь дом.
The woman whom the count had seen leave the ship with so much regret entered this house; she had scarcely closed the door after her when Monte Cristo appeared at the corner of a street, so that he found and lost her again almost at the same instant.	Сюда и вошла женщина в длинной вуали, которую Монте-Кристо видел на пристани; в ту минуту, когда он показался из-за угла, она закрывала за собой дверь, так что едва он ее настиг, как она снова исчезла.
The worn out steps were old acquaintances of his; he knew better than any one else how to open that weather-beaten door with the large headed nail which served to raise the latch within.	Он хорошо был знаком с этими стертыми ступенями; он лучше всех знал, как открыть эту старую дверь; щеколда поднималась при помощи гвоздя с широкой головкой.
He entered without knocking, or giving any other intimation of his presence, as if he had been a friend or the master of the place.	И он вошел, не постучавшись, не предупредив никого о своем приходе, вошел, как друг, как хозяин.

At the end of a passage paved with bricks, was a little garden, bathed in sunshine, and rich in warmth and light. In this garden Mercedes had found, at the place indicated by the count, the sum of money which he, through a sense of delicacy, had described as having been placed there twenty-four years previously. The trees of the garden were easily seen from the steps of the street-door.	За домом находился залитый солнечным светом и теплом маленький садик, тот самый, где в указанном месте Мерседес нашла деньги, которые граф положил туда якобы двадцать четыре года назад; с порога входной двери были видны первые деревья этого садика.
Monte Cristo, on stepping into the house, heard a sigh that was almost a deep sob; he looked in the direction whence it came, and there under an arbor of Virginia jessamine, [*] with its thick foliage and beautiful long purple flowers, he saw Mercedes seated, with her head bowed, and weeping bitterly.	Переступив этот порог, Монте-Кристо услышал вздох, похожий на рыдание; он взглянул в ту сторону, откуда донесся вздох, и среди кустов виргинского жасмина с густой листвой и длинными пурпурными цветами увидел Мерседес; она сидела на скамье и плакала.
She had raised her veil, and with her face hidden by her hands was giving free scope to the sighs and tears which had been so long restrained by the presence of her son.	Она откинула вуаль и, одна под куполом небес, закрыв руками лицо, дала волю рыданиям и вздохам, которые она так долго сдерживала в присутствии сына.
Monte Cristo advanced a few steps, which were heard on the gravel.	Монте-Кристо сделал несколько шагов; под его ногой захрустел песок.
Mercedes raised her head, and uttered a cry of terror on beholding a man before her.	Мерседес подняла голову и испуганно вскрикнула.
* The Carolina--not Virginia--jessamine, gelsemium sempervirens (properly speaking not a jessamine at all) has yellow blossoms. The reference is no doubt to the Wistaria frutescens.--Ed. "Madame," said the count, "it is no longer in my power to restore you to happiness, but I offer you consolation; will you deign to accept it as coming from a friend?"	- Сударыня, - сказал граф, - я уже не властен дать вам счастье, но я хотел бы принести вам утешение; примете ли вы его от меня, как от друга?
"I am, indeed, most wretched," replied Mercedes. "Alone in the world, I had but my son, and he has left me!"	- Да, я очень несчастна, - сказала Мерседес, - одна на свете... У меня остался только сын, и он меня покинул.
"He possesses a noble heart, madame," replied the count, "and he has acted rightly.	- Он хорошо сделал, сударыня, - возразил граф, - у него благородное сердце.
He feels that every man owes a tribute to his country; some contribute their talents, others their industry; these devote their blood, those their nightly labors, to the same cause.	Он понял, что каждый человек должен принести дань отечеству; одни отдают ему свой талант, другие свой труд; одни отдают свои бессонные ночи, другие - свою кровь.
Had he remained with you, his life must have become a hateful burden, nor would he have participated in your griefs.	Оставаясь с вами, он растратил бы около вас свою ставшую бесполезной жизнь, и он не мог бы примириться с вашими страданиями.
He will increase in strength and honor by struggling with adversity, which he will convert into prosperity.	Бессилие озлобило бы его; борясь со своими невзгодами, которые он сумеет обратить в удачу, он станет сильным и могущественным.
Leave him to build up the future for you, and I venture to say you will confide it to safe hands."	Дайте ему воссоздать свое и ваше будущее, сударыня; смею вас уверить, что оно в верных руках.

"Oh," replied the wretched woman, mournfully shaking her head, "the prosperity of which you speak, and which, from the bottom of my heart, I pray God in his mercy to grant him, I can never enjoy. The bitter cup of adversity has been drained by me to the very dregs, and I feel that the grave is not far distant.	- Счастьем, которое вы ему пророчите и которое я от всей души молю бога ему даровать, мне уж не придется насладиться, - сказала бедная женщина, грустно качая головой. - Столько разбито во мне и вокруг меня, что я чувствую себя на краю могилы.
You have acted kindly, count, in bringing me back to the place where I have enjoyed so much bliss. I ought to meet death on the same spot where happiness was once all my own."	Вы хорошо сделали, граф, что помогли мне возвратиться туда, где я была так счастлива; умирать надо там, где знал счастье.
"Alas," said Monte Cristo, "your words sear and embitter my heart, the more so as you have every reason to hate me. I have been the cause of all your misfortunes; but why do you pity, instead of blaming me?	- Ваши горькие слова, сударыня, - сказал Монте-Кристо, - жгут мне сердце, жгут тем сильнее, что вы справедливо ненавидите меня; я виновник всех ваших страданий, почему вы, вместо того чтобы обвинять, не жалеете меня?
You render me still more unhappy"--	Вы причинили бы мне еще горшую боль...
"Hate you, blame you--you, Edmond!	- Ненавидеть вас, обвинять вас, Эдмон?
Hate, reproach, the man that has spared my son's life! For was it not your fatal and sanguinary intention to destroy that son of whom M. de Morcerf was so proud?	Ненавидеть, обвинять человека, который пощадил жизнь моего сына, - ведь правда, у вас было жестокое намерение отнять у господина де Морсера сына, которым он так гордился?
Oh, look at me closely, and discover if you can even the semblance of a reproach in me."	Взгляните на меня, и вы увидите, есть ли в моем лице хоть тень укора.
The count looked up and fixed his eyes on Mercedes, who arose partly from her seat and extended both her hands towards him.	Граф поднял свой взор и остановил его на Мерседес, которая протягивала ему обе руки.
"Oh, look at me," continued she, with a feeling of profound melancholy, "my eyes no longer dazzle by their brilliancy, for the time has long fled since I used to smile on Edmond Dantes, who anxiously looked out for me from the window of yonder garret, then inhabited by his old father. Years of grief have created an abyss between those days and the present.	- Взгляните на меня, - продолжала она с бесконечной грустью, - красота моя померкла, и в моих глазах уже нет блеска, прошло то время, когда я приходила с улыбкой к Эдмону Дантесу, который ждал меня там, у окна мансарды, где жил его старый отец... С тех пор протекло много тягостных дней, они вырыли пропасть между мной и прошлым.
I neither reproach you nor hate you, my friend.	Обвинять вас, Эдмон, вас ненавидеть, мой друг?
Oh, no, Edmond, it is myself that I blame, myself that I hate!	Нет! Я себя ненавижу и себя обвиняю!
Oh, miserable creature that I am!" cried she, clasping her hands, and raising her eyes to heaven.	Я во всем виновата, - воскликнула она, сжимая руки. - Как жестоко я наказана!..
"I once possessed piety, innocence, and love, the three ingredients of the happiness of angels, and now what am I?"	У меня была вера, невинность, любовь - эти три дара, которыми небо наделяет ангелов, а я, несчастная, я усомнилась в боге!
Monte Cristo approached her, and silently took her hand.	Монте-Кристо молча протянул ей руку.
"No," said she, withdrawing it gently--"no, my friend, touch me not.	- Нет, мой друг, - сказала она, мягко отнимая свою руку, - не дотрагивайтесь до меня.

You have spared me, yet of all those who have fallen under your vengeance I was the most guilty.	Вы меня пощадили, а между тем из всех, кого вы покарали, я одна не заслуживала пощады.
They were influenced by hatred, by avarice, and by self-love; but I was base, and for want of courage acted against my judgment.	Все остальные действовали из ненависти, алчности, себялюбия; я же - из малодушия. У них была цель, а я - я испугалась.
Nay, do not press my hand, Edmond; you are thinking, I am sure, of some kind speech to console me, but do not utter it to me, reserve it for others more worthy of your kindness.	Нет, не пожимайте мою руку, Эдмон; я чувствую, вы хотите сказать мне доброе слово, - не нужно, поберегите его для другой, я его недостойна.
See" (and she exposed her face completely to view)--"see, misfortune has silvered my hair, my eyes have shed so many tears that they are encircled by a rim of purple, and my brow is wrinkled.	Взгляните, - она совсем откинула вуаль, - мои волосы поседели от горя; мои глаза пролили столько слез, что они окружены лиловыми тенями; лоб мой избороздили морщины.
You, Edmond, on the contrary,--you are still young, handsome, dignified; it is because you have had faith; because you have had strength, because you have had trust in God, and God has sustained you.	А вы, Эдмон, все такой же молодой, красивый, гордый. Это оттого, что в вас была вера, в вас было мужество, вы уповали на бога, и бог поддержал вас.
But as for me, I have been a coward; I have denied God and he has abandoned me."	А я была малодушна, я отреклась; господь меня покинул - и вот что стало со мной.
Mercedes burst into tears; her woman's heart was breaking under its load of memories.	Мерседес зарыдала; сердце ее разрывалось от боли воспоминаний.
Monte Cristo took her hand and imprinted a kiss on it; but she herself felt that it was a kiss of no greater warmth than he would have bestowed on the hand of some marble statue of a saint.	Монте-Кристо взял ее руку и почтительно поцеловал; но она сама почувствовала, что в этом поцелуе не было огня, словно он был запечатлен на мраморной руке святой.
"It often happens," continued she, "that a first fault destroys the prospects of a whole life.	- Есть такие обреченные жизни, - продолжала она,- первая же ошибка разбивает все их будущее.
I believed you dead; why did I survive you? What good has it done me to mourn for you eternally in the secret recesses of my heart?--only to make a woman of thirty-nine look like a woman of fifty.	Я вас считала умершим, и я должна была тоже умереть; что пользы, что я в сердце своем неустанно оплакивала вас? В тридцать девять лет я стала старухой - и только.
Why, having recognized you, and I the only one to do so--why was I able to save my son alone?	Что пользы, что, единственная из всех узнав вас, я спасла жизнь моему сыну?
Ought I not also to have rescued the man that I had accepted for a husband, guilty though he were?	Разве не должна я была спасти также человека, которого я выбрала себе в мужья, как бы ни велика была его вина?
Yet I let him die!	А я дала ему умереть.
What do I say?	Больше того!
Oh, merciful heavens, was I not accessory to his death by my supine insensibility, by my contempt for him, not remembering, or not willing to remember, that it was for my sake he had become a traitor and a perjurer?	Я сама приблизила его смерть своим бездушием, своим презрением, не думая, не желая думать о том, что он из-за меня стал клятвопреступником и предателем!
In what am I benefited by accompanying my son so far, since I now abandon him, and allow him to depart alone to the baneful climate of Africa?	Что пользы, наконец, что я приехала с моим сыном сюда, раз я его покинула, отпустила его одного, отдала его смертоносной Африке?

Oh, I have been base, cowardly, I tell you; I have abjured my affections, and like all renegades I am of evil omen to those who surround me!"	Да, я была малодушна! Я отреклась от своей любви, и, как все отступники, я приношу несчастье тем, кто окружает меня.
"No, Mercedes," said Monte Cristo, "no; you judge yourself with too much severity.	- Нет, Мерседес, - сказал Монте-Кристо, - вы не должны судить себя так строго.
You are a noble-minded woman, and it was your grief that disarmed me. Still I was but an agent, led on by an invisible and offended Deity, who chose not to withhold the fatal blow that I was destined to hurl.	Вы благородная, святая женщина, вы обезоружили меня силой своего горя; но за мной, незримый, неведомый, гневный, стоял господь, чьим посланным я был, и он не захотел остановить брошенную мною молнию.
I take that God to witness, at whose feet I have prostrated myself daily for the last ten years, that I would have sacrificed my life to you, and with my life the projects that were indissolubly linked with it.	Клянусь богом, пред которым я уже десять лет каждый день повергаюсь ниц, призываю его в свидетели, что я пожертвовал вам своей жизнью и, вместе с жизнью, всеми своими замыслами!
But--and I say it with some pride, Mercedes--God needed me, and I lived.	Но, Мерседес, и я говорю это с гордостью, я был нужен богу, и он вернул меня к жизни.
Examine the past and the present, and endeavor to dive into futurity, and then say whether I am not a divine instrument.	Вдумайтесь в прошлое, вдумайтесь в настоящее, постарайтесь предугадать будущее и скажите: разве я не орудие всевышнего?
The most dreadful misfortunes, the most frightful sufferings, the abandonment of all those who loved me, the persecution of those who did not know me, formed the trials of my youth; when suddenly, from captivity, solitude, misery, I was restored to light and liberty, and became the possessor of a fortune so brilliant, so unbounded, so unheard-of, that I must have been blind not to be conscious that God had endowed me with it to work out his own great designs.	В самых ужасных несчастьях, в самых жестоких страданиях, забытый всеми, кто меня любил, гонимый теми, кто меня не знал, я прожил половину жизни; и вдруг, после заточения, одиночества, лишений - воздух, свобода, богатство; богатство столь ослепительное, волшебное, столь неимоверное, что я должен был поверить, что бог посылает мне его для великих деяний.
From that time I looked upon this fortune as something confided to me for an especial purpose. Not a thought was given to a life which you once, Mercedes, had the power to render blissful; not one hour of peaceful calm was mine; but I felt myself driven on like an exterminating angel.	С тех пор я нес это богатство как служение; с тех пор меня уже ничто не прельщало в этой жизни, в которой вы, Мерседес, порой находили сладость; я не знал ни часа отдыха; какая-то сила влекла меня вперед; словно я был огненным облаком, проносящимся по небу, чтобы испепелить проклятые богом города.
Like adventurous captains about to embark on some enterprise full of danger, I laid in my provisions, I loaded my weapons, I collected every means of attack and defence; I inured my body to the most violent exercises, my soul to the bitterest trials; I taught my arm to slay, my eyes to behold excruciating sufferings, and my mouth to smile at the most horrid spectacles. Good-natured, confiding, and forgiving as I had been, I became revengeful, cunning, and wicked, or rather, immovable as fate.	Подобно тем отважным капитанам, которые снаряжают свой корабль в тяжелый путь, в опасный поход, я собирал припасы, готовил оружие, приучал свое тело к самым тяжким испытаниям, приучал душу к самым сильным потрясениям, чтобы моя рука умела убивать, мои глаза - созерцать страдания, мои губы - улыбаться при самых ужасных зрелищах; из доброго, доверчивого, не помнящего зла я сделался мстительным, скрытным, злым или, вернее, бесстрастным, как глухой и слепой рок.
Then I launched out into the path that was opened to me. I overcame every obstacle, and reached the goal; but woe to those who stood in my pathway!"	Тогда я вступил на уготованный мне путь, я пересек пространство, я достиг цели; горе тем, кого я встретил на своем пути.

"Enough," said Mercedes; "enough, Edmond!	- Довольно, - сказала Мерседес, - довольно, Эдмон!
Believe me, that she who alone recognized you has been the only one to comprehend you; and had she crossed your path, and you had crushed her like glass, still, Edmond, still she must have admired you!	Поверьте, что если я, единственная из всех, вас узнала, то я одна могла и понять вас. И если бы вы встретили меня на своем пути и разбили, как стеклянный сосуд, я и тогда не могла бы не восхищаться вами, Эдмон!
Like the gulf between me and the past, there is an abyss between you, Edmond, and the rest of mankind; and I tell you freely that the comparison I draw between you and other men will ever be one of my greatest tortures. No, there is nothing in the world to resemble you in worth and goodness!	Как между мной и прошлым лежит пропасть, так лежит пропасть между вами и остальными людьми; и всего мучительнее для меня сравнивать вас с другими; ибо нет никого на свете равного вам, никого, кто был бы подобен вам.
But we must say farewell, Edmond, and let us part."	Теперь проститесь со мной, Эдмон, и расстанемся.
"Before I leave you, Mercedes, have you no request to make?" said the count.	- Раньше чем мы расстанемся, скажите мне, что я могу для вас сделать, Мерседес? - спросил Монте-Кристо.
"I desire but one thing in this world, Edmond,--the happiness of my son."	- Я хочу только одного, Эдмон; чтобы мой сын был счастлив.
"Pray to the Almighty to spare his life, and I will take upon myself to promote his happiness."	- Молите бога, который один держит в своей руке жизнь людей, чтобы он отвел от него смерть; об остальном я позабочусь.
"Thank you, Edmond."	- Благодарю вас, Эдмон.
"But have you no request to make for yourself, Mercedes?"	- А вы, Мерседес?
"For myself I want nothing. I live, as it were, between two graves. One is that of Edmond Dantes, lost to me long, long since. He had my love!	- Мне ничего не нужно, я живу меж двух могил; одна - это могила Эдмона Дантеса, уже давно умершего; я его любила!
That word ill becomes my faded lip now, but it is a memory dear to my heart, and one that I would not lose for all that the world contains.	Моим поблекшим губам не пристало произносить это слово, но мое сердце ничего не забыло, и ни за какие блага мира я бы не отдала эту память сердца.
The other grave is that of the man who met his death from the hand of Edmond Dantes. I approve of the deed, but I must pray for the dead."	В другой могиле лежит человек, которого Эдмон Дантес убил; я оправдываю это убийство, но мой долг молиться за убитого.
"Your son shall be happy, Mercedes," repeated the count.	- Ваш сын будет счастлив, - повторил граф.
"Then I shall enjoy as much happiness as this world can possibly confer."	- Тогда и я буду счастлива, насколько это для меня возможно.
"But what are your intentions?"	- Но... все же... как вы будете жить?

"To say that I shall live here, like the Mercedes of other times, gaining my bread by labor, would not be true, nor would you believe me. I have no longer the strength to do anything but to spend my days in prayer. However, I shall have no occasion to work, for the little sum of money buried by you, and which I found in the place you mentioned, will be sufficient to maintain me.	Мерседес печально улыбнулась. - Если я скажу, что буду жить здесь так, как прежняя Мерседес, трудом, вы этому не поверите; теперь я умею только молиться, но мне и нет необходимости работать; зарытый вами клад нашелся в том самом месте, которое вы указали; люди будут любопытствовать, кто я, что я здесь делаю, на какие средства я живу, но не все ли мне равно!
Rumor will probably be busy respecting me, my occupations, my manner of living--that will signify but little."	Это касается только бога, вас и меня.
"Mercedes," said the count, "I do not say it to blame you, but you made an unnecessary sacrifice in relinquishing the whole of the fortune amassed by M. de Morcerf; half of it at least by right belonged to you, in virtue of your vigilance and economy."	- Мерседес, - сказал граф, - я говорю это вам не в укор, но вы принесли слишком большую жертву, отказавшись от всего того состояния, которое приобрел граф де Морсер и половина которого принадлежит вам по праву.
"I perceive what you are intending to propose to me; but I cannot accept it, Edmond--my son would not permit it."	- Я догадываюсь о том, что вы хотите мне предложить, но я не могу этого принять, Эдмон, мой сын мне не позволил бы.
"Nothing shall be done without the full approbation of Albert de Morcerf.	- Поэтому я и не осмелюсь ничего сделать для вас, не заручившись одобрением Альбера.
I will make myself acquainted with his intentions and will submit to them.	Я узнаю его желания и подчинюсь им.
But if he be willing to accept my offers, will you oppose them?"	Но если он согласится на то, что я предлагаю сделать, вы не воспротивитесь?
"You well know, Edmond, that I am no longer a reasoning creature; I have no will, unless it be the will never to decide.	- Вы должны знать, Эдмон, что я уже не в силах рассуждать; я не способна принимать решений, кроме единственного - никогда ничего не решать.
I have been so overwhelmed by the many storms that have broken over my head, that I am become passive in the hands of the Almighty, like a sparrow in the talons of an eagle.	Господь наслал на меня бури, которые сломили мою волю. Я бессильна в его руках, как воробей в когтях орла.
I live, because it is not ordained for me to die. If succor be sent to me, I will accept it."	Раз я еще живу - значит, такова его воля.
"Ah, madame," said Monte Cristo, "you should not talk thus!	- Берегитесь, сударыня, - сказал Монте-Кристо, -не так поклоняются богу!
It is not so we should evince our resignation to the will of heaven; on the contrary, we are all free agents."	Бог требует, чтобы его понимали и разумно принимали его могущество; вот почему он и дал нам свободную волю.
"Alas!" exclaimed Mercedes, "if it were so, if I possessed free-will, but without the power to render that will efficacious, it would drive me to despair."	- Нет! - воскликнула Мерседес. - Не говорите так! Если бы я думала, что бог дал мне свободную волю, что спасло бы меня от отчаяния?
Monte Cristo dropped his head and shrank from the vehemence of her grief.	Монте-Кристо слегка побледнел и опустил голову, подавленный страстной силой этого горя.
"Will you not even say you will see me again?" he asked.	- Вы не хотите сказать мне: до свидания? -произнес он, протягивая ей руку.

"On the contrary, we shall meet again," said Mercedes, pointing to heaven with solemnity. "I tell you so to prove to you that I still hope."	- Напротив, я говорю вам: до свидания, -возразила Мерседес, торжественно указывая ему на небо, - вы видите, во мне еще живет надежда.
And after pressing her own trembling hand upon that of the count, Mercedes rushed up the stairs and disappeared.	И, пожав дрожащей рукой руку графа, Мерседес бросилась на лестницу и скрылась.
Monte Cristo slowly left the house and turned towards the quay.	Тогда Монте-Кристо медленно вышел из дома и снова направился к гавани.
But Mercedes did not witness his departure, although she was seated at the little window of the room which had been occupied by old Dantes.	Но Мерседес не видела, как он удалялся, хоть и стояла у окна мансарды, где жил старик Дантес.
Her eyes were straining to see the ship which was carrying her son over the vast sea; but still her voice involuntarily murmured softly,	Глаза ее искали вдали корабль, уносивший ее сына в открытое море. Правда, губы ее невольно чуть слышно шептали:
"Edmond, Edmond, Edmond!"	- Эдмон! Эдмон!
Chapter 113.	XVI.
The Past.	Прошлое
The count departed with a sad heart from the house in which he had left Mercedes, probably never to behold her again.	Граф с щемящей тоской в сердце вышел из этого дома, где он оставил Мерседес, которую, быть может, видел в последний раз.
Since the death of little Edward a great change had taken place in Monte Cristo.	После смерти маленького Эдуарда в Монте-Кристо произошла глубокая перемена.
Having reached the summit of his vengeance by a long and tortuous path, he saw an abyss of doubt yawning before him.	Он шел долгим, извилистым путем мщения, и, когда достиг вершины, бездна сомнения внезапно разверзлась перед ним.
More than this, the conversation which had just taken place between Mercedes and himself had awakened so many recollections in his heart that he felt it necessary to combat with them.	Более того, разговор с Мерседес пробудил в его душе такие воспоминания, которые он жаждал побороть.
A man of the count's temperament could not long indulge in that melancholy which can exist in common minds, but which destroys superior ones.	Монте-Кристо был не из тех людей, которые подолгу предаются меланхолии: это пища для заурядного ума, черпающего в ней мнимую оригинальность, но она пагубна для сильных натур.
He thought he must have made an error in his calculations if he now found cause to blame himself.	Граф сказал себе, что если он сомневается и чуть ли не порицает себя, значит, в его расчеты вкралась какая-то ошибка.
"I cannot have deceived myself," he said; "I must look upon the past in a false light.	"Я неверно сужу о прошлом, - говорил он себе, - я не мог так грубо ошибиться.
What!" he continued, "can I have been following a false path?--can the end which I proposed be a mistaken end?--can one hour have sufficed to prove to an architect that the work upon which he founded all his hopes was an impossible, if not a sacrilegious, undertaking?	Неужели я поставил себе безумную цель? Неужели я десять лет шел по ложному пути? Неужели зодчему довольно было одного часа, чтобы убедиться в том, что создание рук его, в которое он вложил все свои надежды, если и не невозможно, то по меньшей мере кощунственно?
I cannot reconcile myself to this idea--it would madden me.	Я не могу допустить этой мысли, она сведет меня с ума.

The reason why I am now dissatisfied is that I have not a clear appreciation of the past.	Прошлое представляется мне в ложном свете, потому что я смотрю на него слишком издалека.
The past, like the country through which we walk, becomes indistinct as we advance.	Когда идешь вперед, прошлое, подобно пейзажу, исчезает по мере того, как проходишь мимо.
My position is like that of a person wounded in a dream; he feels the wound, though he cannot recollect when he received it.	Я словно поранил себя во сне; я вижу кровь, я чувствую боль, но не помню, как получил эту рану.
Come, then, thou regenerate man, thou extravagant prodigal, thou awakened sleeper, thou all-powerful visionary, thou invincible millionaire,--once again review thy past life of starvation and wretchedness, revisit the scenes where fate and misfortune conducted, and where despair received thee. Too many diamonds, too much gold and splendor, are now reflected by the mirror in which Monte Cristo seeks to behold Dantes. Hide thy diamonds, bury thy gold, shroud thy splendor, exchange riches for poverty, liberty for a prison, a living body for a corpse!"	Ты, возрожденный к жизни, богатый сумасброд, грезящий наяву, всемогущий провидец, всесильный миллионер, возвратись на мгновение к мрачному зрелищу жалкой и голодной жизни, пройди снова тот путь, на который тебя обрекла судьба, куда тебя привело злосчастье, где тебя ждало отчаяние; слишком много алмазов, золота и наслаждения сверкает на поверхности того зеркала, в которое Монте-Кристо смотрит на Дантеса; спрячь эти алмазы, запятнай это золото, сотри эти лучи; богач, вспомни бедняка; свободный, вспомни узника; воскресший, вспомни мертвеца".
As he thus reasoned, Monte Cristo walked down the Rue de la Caisserie.	Погруженный в такие думы, Монте-Кристо шел по улице Кессари.
It was the same through which, twenty-four years ago, he had been conducted by a silent and nocturnal guard; the houses, to-day so smiling and animated, were on that night dark, mute, and closed.	Это была та самая улица, по которой двадцать четыре года назад его везла безмолвная стража, эти дома, теперь веселые и оживленные, были в ту ночь темны и молчаливы.
"And yet they were the same," murmured Monte Cristo, "only now it is broad daylight instead of night; it is the sun which brightens the place, and makes it appear so cheerful."	- Это те же дома, - шептал Монте-Кристо, - но только тогда была ночь, а сейчас светлый день; солнце все освещает и всему придает радостный вид.
He proceeded towards the quay by the Rue Saint-Laurent, and advanced to the Consigne; it was the point where he had embarked.	Он спустился по улице Сен-Лоран на набережную и подошел к Управлению порта; здесь его тогда посадили в баркас.
A pleasure-boat with striped awning was going by. Monte Cristo called the owner, who immediately rowed up to him with the eagerness of a boatman hoping for a good fare.	Мимо шла лодка под холщовым тентом; Монте-Кристо окликнул лодочника, и тот поспешил к нему, предвидя щедрое вознаграждение.
The weather was magnificent, and the excursion a treat.	Погода была чудесная, прогулка восхитительная.
The sun, red and flaming, was sinking into the embrace of the welcoming ocean. The sea, smooth as crystal, was now and then disturbed by the leaping of fish, which were pursued by some unseen enemy and sought for safety in another element; while on the extreme verge of the horizon might be seen the fishermen's boats, white and graceful as the sea-gull, or the merchant vessels bound for Corsica or Spain.	Солнце, алое, пылающее, спускалось к горизонту, воспламеняя волны; по морю, гладкому, как зеркало, иногда пробегала рябь - это рыба, преследуемая невидимым врагом, выскакивала из воды, ища спасения в чуждой стихии; вдали скользили белые и легкие, как чайки, рыбачьи лодки, направляющиеся в Мартиг, и торговые суда, везущие груз на Корсику или в Испанию.

But notwithstanding the serene sky, the gracefully formed boats, and the golden light in which the whole scene was bathed, the Count of Monte Cristo, wrapped in his cloak, could think only of this terrible voyage, the details of which were one by one recalled to his memory. The solitary light burning at the Catalans; that first sight of the Chateau d'If, which told him whither they were leading him; the struggle with the gendarmes when he wished to throw himself overboard; his despair when he found himself vanquished, and the sensation when the muzzle of the carbine touched his forehead--all these were brought before him in vivid and frightful reality.	Но граф не замечал ни безоблачного неба, ни скользящих лодок, ни все заливающего золотого света. Завернувшись в плащ, он вспоминал одну за другой все вехи своего страшного пути: одинокий огонек, светившийся в Каталанах, грозный силуэт замка Иф, указавший ему, куда его везут, борьбу с жандармами, когда он хотел броситься в море, свое отчаяние, когда он почувствовал себя побежденным, и холод ружейного дула, приставленного к виску.
Like the streams which the heat of the summer has dried up, and which after the autumnal storms gradually begin oozing drop by drop, so did the count feel his heart gradually fill with the bitterness which formerly nearly overwhelmed Edmond Dantes.	И мало-помалу, подобно высохшим за лето ручьям, которые, когда надвигаются осенние тучи, понемногу наполняются влагой и начинают оживать капля за каплей, граф Монте-Кристо ощутил, как в груди его, капля за каплей, начинает сочиться желчь, некогда заливавшая сердце Эдмона Дантеса.
Clear sky, swift-flitting boats, and brilliant sunshine disappeared; the heavens were hung with black, and the gigantic structure of the Chateau d'If seemed like the phantom of a mortal enemy.	Для него с этой минуты не было больше ни ясного неба, ни легких лодок, ни золотого сияния; небо заволоклось траурными тучами, а когда перед ним вырос черный гигант, носящий имя замка Иф, он вздрогнул, словно увидел призрак смертельного врага.
As they reached the shore, the count instinctively shrunk to the extreme end of the boat, and the owner was obliged to call out, in his sweetest tone of voice,	Они были у цели. Г раф невольно отодвинулся на самый конец лодки, хотя лодочник самым приветливым голосом повторил ему:
"Sir, we are at the landing."	- Приехали, сударь.
Monte Cristo remembered that on that very spot, on the same rock, he had been violently dragged by the guards, who forced him to ascend the slope at the points of their bayonets.	Монте-Кристо вспомнил, как на этом самом месте, по этой скалистой тропе волокла его стража и как его подгоняли острием штыка.
The journey had seemed very long to Dantes, but Monte Cristo found it equally short. Each stroke of the oar seemed to awaken a new throng of ideas, which sprang up with the flying spray of the sea.	Некогда этот путь показался Дантесу бесконечным; Монте-Кристо нашел его очень коротким; каждый взмах весла вместе с брызгами воды рождал миллионы мыслей и воспоминаний.
There had been no prisoners confined in the Chateau d'If since the revolution of July; it was only inhabited by a guard, kept there for the prevention of smuggling. A concierge waited at the door to exhibit to visitors this monument of curiosity, once a scene of terror.	Со времени Июльской революции замок Иф уже не был тюрьмой; он превратился в сторожевой пост, назначением которого было препятствовать провозу контрабанды; у ворот стоял привратник, поджидая посетителей, приезжающих осматривать этот памятник Ужаса, ставший теперь просто достопримечательностью.

The count inquired whether any of the ancient jailers were still there; but they had all been pensioned, or had passed on to some other employment.	Монте-Кристо знал это и все же, когда он вошел под эти своды, спустился по темной лестнице, когда его провели в подземелье, которое он пожелал осмотреть, мертвенная бледность покрыла его чело, и леденящий холод пронизал его сердце. Граф спросил, не осталось ли здесь какого-нибудь старого тюремщика времен Реставрации; но все они ушли на пенсию или заняли другие должности.
The concierge who attended him had only been there since 1830.	Привратник, который водил его, был здесь только с 1830 года.
He visited his own dungeon.	Его провели в его собственную темницу.
He again beheld the dull light vainly endeavoring to penetrate the narrow opening. His eyes rested upon the spot where had stood his bed, since then removed, and behind the bed the new stones indicated where the breach made by the Abbe Faria had been.	Он снова увидел тусклый свет, проникавший сквозь узкую отдушину, увидел место, где стояла кровать, теперь уже унесенная, а за кроватью, хоть и заделанное, но выделявшееся своими более светлыми камнями отверстие, пробитое аббатом Фариа.
Monte Cristo felt his limbs tremble; he seated himself upon a log of wood.	Монте-Кристо почувствовал, что у него подгибаются ноги; он пододвинул деревянный табурет и сел.
"Are there any stories connected with this prison besides the one relating to the poisoning of Mirabeau?" asked the count; "are there any traditions respecting these dismal abodes,--in which it is difficult to believe men can ever have imprisoned their fellow-creatures?"	- Что рассказывают об узниках этого замка, если не считать Мирабо? - спросил граф. - Существуют ли какие-нибудь предания об этих мрачных подземельях, глядя на которые даже не веришь, что люди могли заточить сюда живого человека?
"Yes, sir; indeed, the jailer Antoine told me one connected with this very dungeon."	- Да, сударь, - отвечал привратник, - об этой самой камере мне рассказывал тюремщик Антуан.
Monte Cristo shuddered; Antoine had been his jailer.	Монте-Кристо вздрогнул. Этот Антуан был его тюремщиком.
He had almost forgotten his name and face, but at the mention of the name he recalled his person as he used to see it, the face encircled by a beard, wearing the brown jacket, the bunch of keys, the jingling of which he still seemed to hear.	Он почти забыл его имя и черты его лица, но когда это имя было названо, он его увидел, как живого: бородатое лицо, темную куртку и связку ключей, звяканье которых он, казалось, еще слышал.
The count turned around, and fancied he saw him in the corridor, rendered still darker by the torch carried by the concierge.	Граф обернулся, и ему почудилось, что Антуан стоит в глубине коридора, казавшегося еще более мрачным при свете факела, который держал привратник.
"Would you like to hear the story, sir?"	- Если угодно, я расскажу, - предложил привратник.
"Yes; relate it," said Monte Cristo, pressing his hand to his heart to still its violent beatings; he felt afraid of hearing his own history.	- Да, расскажите, - отвечал Монте-Кристо. И он прижал руку к сердцу, чтобы унять его неистовый стук, со страхом готовясь выслушать повесть о самом себе. - Расскажите, - повторил он.
"This dungeon," said the concierge, "was, it appears, some time ago occupied by a very dangerous prisoner, the more so since he was full of industry.	- В этой самой камере, - начал привратник, - тому уже много лет, жил один арестант, человек очень опасный, говорят, а главное - очень отчаянный.

Another person was confined in the Chateau at the same time, but he was not wicked, he was only a poor mad priest."	В те же годы здесь находился еще один заключенный, священник, но тот был смирный; он, бедняга, помешался.
"Ah, indeed?--mad!" repeated Monte Cristo; "and what was his mania?"	- Помешался? - повторил Монте-Кристо. - А на чем?
"He offered millions to any one who would set him at liberty."	- Он всем предлагал миллионы, если его выпустят.
Monte Cristo raised his eyes, but he could not see the heavens; there was a stone veil between him and the firmament.	Монте-Кристо поднял глаза к небу, но не увидел его: между ним и небесным сводом была каменная преграда.
He thought that there had been no less thick a veil before the eyes of those to whom Faria offered the treasures.	Он подумал о том, что между глазами тех, кому аббат Фариа предлагал сокровища, и этими сокровищами преграда была не меньшая.
"Could the prisoners see each other?" he asked.	- Могли заключенные видеться друг с другом? -спросил Монте-Кристо.
"Oh, no, sir, it was expressly forbidden; but they eluded the vigilance of the guards, and made a passage from one dungeon to the other."	- Нет, сударь, это было строжайше запрещено; но они обошли это запрещение и пробили ход из одной камеры в другую.
"And which of them made this passage?"	- А кто из них пробил ход?
"Oh, it must have been the young man, certainly, for he was strong and industrious, while the abbe was aged and weak; besides, his mind was too vacillating to allow him to carry out an idea."	- Молодой, понятно, - сказал привратник, - он был ловкий и сильный, а бедный аббат был уже стар, да и мысли у него путались.
"Blind fools!" murmured the count.	- Слепцы!.. - прошептал Монте-Кристо.
"However, be that as it may, the young man made a tunnel, how or by what means no one knows; but he made it, and there is the evidence yet remaining of his work. Do you see it?" and the man held the torch to the wall.	- Словом, - продолжал привратник, - молодой пробил ход; чем? - бог знает, но пробил. Вот поглядите, следы и сейчас еще видны. - И он приблизил к стене факел.
"Ah, yes; I see," said the count, in a voice hoarse from emotion.	- Да, вижу, - сказал граф глухим от волнения голосом.
"The result was that the two men communicated with one another; how long they did so, nobody knows.	- Потом они начали ходить друг к другу. Сколько времени это продолжалось? Никому не известно.
One day the old man fell ill and died.	Потом старик заболел и умер.
Now guess what the young one did?"	Как вы думаете, что сделал молодой?
"Tell me."	- Расскажите.
"He carried off the corpse, which he placed in his own bed with its face to the wall; then he entered the empty dungeon, closed the entrance, and slipped into the sack which had contained the dead body.	- Он перенес покойника к себе, положил его на свою кровать, лицом к стене, вернулся в пустую камеру, заделал отверстие и залез в мешок мертвеца.
Did you ever hear of such an idea?"	Что вы на это скажете?
Monte Cristo closed his eyes, and seemed again to experience all the sensations he had felt when the coarse canvas, yet moist with the cold dews of death, had touched his face.	Монте-Кристо закрыл глаза и снова почувствовал на своем лице прикосновение грубого холста, еще пропитанного смертным холодом.

The jailer continued: "Now this was his project. He fancied that they buried the dead at the Chateau d'If, and imagining they would not expend much labor on the grave of a prisoner, he calculated on raising the earth with his shoulders, but unfortunately their arrangements at the Chateau frustrated his projects. They never buried the dead; they merely attached a heavy cannon-ball to the feet, and then threw them into the sea. This is what was done.	- Он, видите ли, думал, - продолжал привратник, -что в замке Иф мертвецов хоронят и, понятное дело, не тратятся на гробы; и он рассчитывал вылезти из-под земли, но, на его беду, в замке был другой обычай: мертвых не хоронили, а просто привязывали к ногам ядро и кидали в море; так было и на этот раз.
The young man was thrown from the top of the rock; the corpse was found on the bed next day, and the whole truth was guessed, for the men who performed the office then mentioned what they had not dared to speak of before, that at the moment the corpse was thrown into the deep, they heard a shriek, which was almost immediately stifled by the water in which it disappeared."	Нашего молодца бросили в море; на другой день в постели нашли настоящего мертвеца, и все открылось; сторожа, которые бросили мешок в море, рассказали то, о чем не решались сказать раньше: когда мешок полетел вниз, они услышали ужасный крик, который тотчас же заглушила вода.
The count breathed with difficulty; the cold drops ran down his forehead, and his heart was full of anguish.	Граф тяжело дышал, сердце его мучительно сжималось.
"No," he muttered, "the doubt I felt was but the commencement of forgetfulness; but here the wound reopens, and the heart again thirsts for vengeance.	- Нет! - прошептал он. - Нет! Я сомневался только потому, что начал забывать: но здесь раны моего сердца снова открылись, и я снова жажду мщения.
And the prisoner," he continued aloud, "was he ever heard of afterwards?"	- А об этом узнике больше ничего не известно? -спросил он.
"Oh, no; of course not. You can understand that one of two things must have happened; he must either have fallen flat, in which case the blow, from a height of ninety feet, must have killed him instantly, or he must have fallen upright, and then the weight would have dragged him to the bottom, where he remained--poor fellow!"	- Ничего, как есть ничего: понимаете, либо он упал плашмя с высоты пятидесяти футов и убился насмерть... - Вы сказали, что ему привязали к ногам ядро, он должен был упасть стоймя. -Либо он упал стоймя, - продолжал привратник, - и тогда ядро потащило его на дно, где он и остался, бедняга!
"Then you pity him?" said the count.	- Вам жаль его?
"Ma foi, yes; though he was in his own element."	- Правду говоря, жаль, хоть он в море был, как дома.
"What do you mean?"	- Почему?
"The report was that he had been a naval officer, who had been confined for plotting with the Bonapartists."	- Да говорят, что этот несчастный парень был прежде моряком, которого посадили в тюрьму за бонапартизм.
"Great is truth," muttered the count, "fire cannot burn, nor water drown it!	- Истина, - прошептал граф, - по воле бога ты всплываешь над водами и над пламенем!
Thus the poor sailor lives in the recollection of those who narrate his history; his terrible story is recited in the chimney-corner, and a shudder is felt at the description of his transit through the air to be swallowed by the deep."	Память о бедном моряке еще жива, о его горькой судьбе рассказывают у очага, и все вздрагивают, когда он рассекает воздух и погружается в морскую пучину.
Then, the count added aloud, "Was his name ever known?"	- А его имя вы знаете? - вслух спросил граф.

"Oh, yes; but only as No. 34."	- Откуда же? - спросил сторож. - Он значился просто под номером тридцать четыре.
"Oh, Villefort, Villefort," murmured the count, "this scene must often have haunted thy sleepless hours!"	- Вильфор! Вильфор! - пробормотал Монте-Кристо. - Вот что ты, должно быть, твердил себе, когда мой призрак тревожил твои бессонные ночи.
"Do you wish to see anything more, sir?" said the concierge.	- Угодно вам продолжать осмотр, сударь? -спросил привратник.
"Yes, especially if you will show me the poor abbe's room."	- Да, покажите мне камеру сумасшедшего аббата.
"Ah--No. 27."	- Номера двадцать седьмого?
"Yes; No. 27." repeated the count, who seemed to hear the voice of the abbe answering him in those very words through the wall when asked his name.	- Да, номера двадцать семь, - повторил Монте-Кристо. И ему показалось, что он снова слышит голос аббата Фариа, который, в ответ на просьбу назвать себя, через стену крикнул ему этот номер.
"Come, sir."	- Идемте.
"Wait," said Monte Cristo, "I wish to take one final glance around this room."	- Подождите, - сказал Монте-Кристо, - мне хочется получше осмотреть эту темницу.
"This is fortunate," said the guide; "I have forgotten the other key."	- Это очень кстати, - сказал привратник, - я забыл взять ключ от той камеры.
"Go and fetch it."	- Сходите за ним.
"I will leave you the torch, sir."	- Я оставлю вам факел.
"No, take it away; I can see in the dark."	- Нет, возьмите его с собой. - Но вы останетесь впотьмах. - Я отлично вижу в темноте.
"Why, you are like No. 34.	- Скажите! Совсем как он. - Как кто? - Номер тридцать четыре.
They said he was so accustomed to darkness that he could see a pin in the darkest corner of his dungeon."	Г оворят, он так привык к темноте, что заметил бы булавку в самом темном углу своей камеры.
"He spent fourteen years to arrive at that," muttered the count.	- Ему потребовалось десять лет, чтобы дойти до этого, - прошептал граф.
The guide carried away the torch.	Проводник ушел, унося с собой факел.
The count had spoken correctly. Scarcely had a few seconds elapsed, ere he saw everything as distinctly as by daylight.	Граф сказал правду: не прошло и нескольких секунд, как он стал все различать в темноте, словно при дневном свете.
Then he looked around him, and really recognized his dungeon.	Тогда он осмотрелся, тогда он по-настоящему узнал свою темницу.
"Yes," he said, "there is the stone upon which I used to sit; there is the impression made by my shoulders on the wall; there is the mark of my blood made when one day I dashed my head against the wall.	- Да, - сказал он, - вот камень, на котором я сидел. Вот след моих плеч на стене! Вот следы моей крови, они остались здесь с того дня, когда я хотел разбить себе голову об стену!..

Oh, those figures, how well I remember them! I made them one day to calculate the age of my father, that I might know whether I should find him still living, and that of Mercedes, to know if I should find her still free. After finishing that calculation, I had a minute's hope. I did not reckon upon hunger and infidelity!" and a bitter laugh escaped the count.	Вот цифры... я помню их... я начертал их однажды, когда высчитывал годы моего отца, гадая, застану ли я его еще в живых, и годы Мерседес, гадая, будет ли она еще свободна... Когда я кончил этот подсчет, у меня мелькнула надежда... Я не предвидел ни голода, ни измены! И горький смех вырвался у него из груди.
He saw in fancy the burial of his father, and the marriage of Mercedes.	Как во сне, перед ним мелькнули похороны отца... Мерседес, идущая к алтарю!
On the other side of the dungeon he perceived an inscription, the white letters of which were still visible on the green wall. "'O God,'" he read, "'preserve my memory!'	На другой стене ему бросилась в глаза надпись. Она все еще отчетливо белела на зеленоватой стене: "Боже, - прочитал Монте-Кристо, -сохрани мне память".
Oh, yes," he cried, "that was my only prayer at last; I no longer begged for liberty, but memory; I dreaded to become mad and forgetful. O God, thou hast preserved my memory; I thank thee, I thank thee!"	- Да, да, - воскликнул он, - вот единственная молитва моих последних лет в этой темнице. Я уже не молил о свободе, я молил о памяти, я боялся сойти с ума и все забыть; боже, ты сохранил мне память, и я ничего не забыл. Благодарю тебя, господи!
At this moment the light of the torch was reflected on the wall; the guide was coming; Monte Cristo went to meet him.	В эту минуту на стенах заиграл свет факела; это спускался привратник. Монте-Кристо пошел ему навстречу.
"Follow me, sir;" and without ascending the stairs the guide conducted him by a subterraneous passage to another entrance.	- Идите за мной, - сказал тот. Подземным коридором они прошли к другой двери.
There, again, Monte Cristo was assailed by a multitude of thoughts.	В камере аббата воспоминания снова нахлынули на Монте-Кристо.
The first thing that met his eye was the meridian, drawn by the abbe on the wall, by which he calculated the time; then he saw the remains of the bed on which the poor prisoner had died.	Прежде всего ему бросился в глаза вычерченный на стене меридиан, при помощи которого аббат Фариа вычислял время; потом он заметил остатки кровати, на которой умер несчастный узник.
The sight of this, instead of exciting the anguish experienced by the count in the dungeon, filled his heart with a soft and grateful sentiment, and tears fell from his eyes.	Вместо ужаса, который он испытал в собственной темнице, здесь графа охватило нежное и теплое чувство, чувство бесконечной благодарности, и на его глаза навернулись слезы.
"This is where the mad abbe was kept, sir, and that is where the young man entered;" and the guide pointed to the opening, which had remained unclosed. "From the appearance of the stone," he continued, "a learned gentleman discovered that the prisoners might have communicated together for ten years.	- Вот здесь жил сумасшедший аббат, - сказал его проводник, - вот оттуда приходил к нему сосед. -И он указал на пролом, который с этого конца остался незаделанным. - По цвету камней, -продолжал он, - один ученый узнал, что заключенные ходили друг к другу лет десять.
Poor things! Those must have been ten weary years."	Не очень-то весело они, бедные, провели эти десять лет!
Dantes took some louis from his pocket, and gave them to the man who had twice unconsciously pitied him.	Дантес вынул из кармана несколько золотых и протянул их тому человеку, который, совсем его не зная, дважды пожалел его.
The guide took them, thinking them merely a few pieces of little value; but the light of the torch revealed their true worth.	Привратник взял деньги, но, при свете факела он увидел, что посетитель вместо нескольких мелких монет дал ему неожиданно большую сумму.

"Sir," he said, "you have made a mistake; you have given me gold."	- Сударь, - сказал он, - вы ошиблись. - В чем? -Вы дали мне золото.
"I know it."	- Знаю.
The concierge looked upon the count with surprise.	- Знаете? - Да.
"Sir," he cried, scarcely able to believe his good fortune--"sir, I cannot understand your generosity!"	- Вы даете мне эти золотые? - Да. - И я могу оставить их себе, по совести? - И по чести, -сказал граф, цитируя Гамлета. Привратник изумленно посмотрел на него. - Сударь, - сказал он, боясь поверить своему счастью, - я не понимаю, чем я заслужил такую щедрость.
"Oh, it is very simple, my good fellow; I have been a sailor, and your story touched me more than it would others."	- Очень просто, мой друг, - сказал граф, - я сам был моряком, и ваш рассказ меня очень заинтересовал.
"Then, sir, since you are so liberal, I ought to offer you something."	- Раз уж вы так щедры, сударь, - сказал проводник, - то я вам кое-что предложу.
"What have you to offer to me, my friend?	- Что вы можете мне предложить?
Shells? Straw-work?	Раковины, плетеные корзиночки?
Thank you!"	Нет, благодарю.
"No, sir, neither of those; something connected with this story."	- Нет, нет, сударь; это имеет отношение к моему рассказу.
"Really? What is it?"	- Неужели? - живо воскликнул граф. - Что же это?
"Listen," said the guide; "I said to myself, 'Something is always left in a cell inhabited by one prisoner for fifteen years,' so I began to sound the wall."	- Дело было так, - сказал привратник. - Я подумал себе: в камере, где человек провел пятнадцать лет, всегда можно что-нибудь найти; и я начал выстукивать стены.
"Ah," cried Monte Cristo, remembering the abbe's two hiding-places.	- Верно, - воскликнул Монте-Кристо, вспомнив тайники аббата.
"After some search, I found that the floor gave a hollow sound near the head of the bed, and at the hearth."	- После долгих розысков, - продолжал привратник, - я заметил, что у изголовья кровати и под очагом камень звучит гулко.
"Yes," said the count, "yes."	- Да, - сказал Монте-Кристо.
"I raised the stones, and found"--	- Я вынул камни и нашел...
"A rope-ladder and some tools?"	- Веревочную лестницу, инструменты? -воскликнул граф.
"How do you know that?" asked the guide in astonishment.	- Откуда вы знаете? - удивленно спросил привратник.
"I do not know--I only guess it, because that sort of thing is generally found in prisoners' cells."	- Я не знаю, я просто догадался, - сказал граф, -обычно в тайниках тюремных камер находят именно такие вещи.
"Yes, sir, a rope-ladder and tools."	- Да, сударь, - сказал проводник, - веревочную лестницу, инструменты.
"And have you them yet?"	- Они у вас? - воскликнул Монте-Кристо.