Граф Монте-Кристо. Часть 3 - английский и русский параллельные тексты

"No, sir; I sold them to visitors, who considered them great curiosities; but I have still something left."	- Нет, сударь; все это я продал посетителям; но у меня еще осталось кое-что.
"What is it?" asked the count, impatiently.	- Что же именно? - нетерпеливо спросил граф.
"A sort of book, written upon strips of cloth."	- Какая-то книга, написанная на полосках холста.
"Go and fetch it, my good fellow; and if it be what I hope, you will do well."	- Как! - воскликнул Монте-Кристо. - У тебя есть эта книга? - Может быть, это и не книга, - сказал привратник, - но, во всяком случае, она у меня. -Сбегай за ней, мой друг, - сказал граф, - и если это то, что я думаю, ты не пожалеешь.
"I will run for it, sir;" and the guide went out.	- Бегу, сударь. И привратник вышел.
Then the count knelt down by the side of the bed, which death had converted into an altar.	Тогда Монте-Кристо опустился на колени перед остатками этой кровати, которую смерть обратила для него в алтарь.
"Oh, second father," he exclaimed, "thou who hast given me liberty, knowledge, riches; thou who, like beings of a superior order to ourselves, couldst understand the science of good and evil; if in the depths of the tomb there still remain something within us which can respond to the voice of those who are left on earth; if after death the soul ever revisit the places where we have lived and suffered,--then, noble heart, sublime soul, then I conjure thee by the paternal love thou didst bear me, by the filial obedience I vowed to thee, grant me some sign, some revelation! Remove from me the remains of doubt, which, if it change not to conviction, must become remorse!"	- О мой второй отец, - сказал он, - ты, которому я обязан свободой, знаниями, богатством; ты, подобно высшему существу владевший тайной добра и зла; если в глубине могилы от нас останется нечто, что откликается на голос живущих на земле; если после преображения плоти нечто живое еще носится там, где мы много любили или много страдали, то заклинаю тебя, благородное сердце, высокий разум, проникновенная душа, во имя отеческой любви, которой ты меня подарил, во имя сыновней преданности, которую я питал к тебе, единым словом, знаком, откровением развей мои сомнения, ибо, если они не сменятся верой, они обратятся в раскаяние.
The count bowed his head, and clasped his hands together.	Граф склонил голову и сложил руки.
"Here, sir," said a voice behind him.	- Извольте, сударь, - раздался голос позади.
Monte Cristo shuddered, and arose.	Монте-Кристо вздрогнул и обернулся.
The concierge held out the strips of cloth upon which the Abbe Faria had spread the riches of his mind.	Привратник протягивал ему полоски холста, на которых аббат Фариа запечатлел все сокровища своего знания.
The manuscript was the great work by the Abbe Faria upon the kingdoms of Italy.	Это была рукопись его обширного труда о государственной власти в Италии.
The count seized it hastily, his eyes immediately fell upon the epigraph, and he read, "'Thou shalt tear out the dragons' teeth, and shall trample the lions under foot, saith the Lord.'"	Граф схватил ее, и его взгляд прежде всего упал на эпиграф: он прочел: "Ты вырвешь у дракона зубы и растопчешь львов, - сказал господь".
"Ah," he exclaimed, "here is my answer. Thanks, father, thanks."	- Вот ответ! - воскликнул он. - Благодарю тебя, отец, благодарю.
And feeling in his pocket, he took thence a small pocket-book, which contained ten bank-notes, each of 1,000. francs.	И, вынув из кармана бумажник, в котором лежало десять тысячефранковых билетов, он сказал:
"Here," he said, "take this pocket-book."	- Возьми.

"Do you give it to me?"	- Это мне?
"Yes; but only on condition that you will not open it till I am gone;" and placing in his breast the treasure he had just found, which was more valuable to him than the richest jewel, he rushed out of the corridor, and reaching his boat, cried,	- Да, но с условием, что ты не раскроешь его, пока я не уеду. И, спрятав на груди вновь обретенную им реликвию, которая была для него дороже всех сокровищ мира, он выбежал из подземелья и прыгнул в лодку.
"To Marseilles!"	- В Марсель! - сказал он.
Then, as he departed, he fixed his eyes upon the gloomy prison.	Лодка тронулась. Монте-Кристо устремил взгляд на угрюмый замок.
"Woe," he cried, "to those who confined me in that wretched prison; and woe to those who forgot that I was there!"	- Горе тем, - сказал он, - кто заточил меня в эту мрачную темницу, и тем, кто забыл, что я в ней заточен!
As he repassed the Catalans, the count turned around and burying his head in his cloak murmured the name of a woman.	Плывя мимо Каталан, граф отвернулся; и, закрыв лицо плащом, он прошептал женское имя.
The victory was complete; twice he had overcome his doubts.	Победа была полная: граф поборол и второе сомнение.
The name he pronounced, in a voice of tenderness, amounting almost to love, was that of Haidee.	Имя, которое он произнес с нежностью, почти с любовью, было имя Гайде.
On landing, the count turned towards the cemetery, where he felt sure of finding Morrel.	Сойдя на берег, Монте-Кристо направился к кладбищу, где его ждал Моррель.
He, too, ten years ago, had piously sought out a tomb, and sought it vainly.	Он тоже, десять лет тому назад, благоговейно искал на этом кладбище могилу, но искал ее напрасно.
He, who returned to France with millions, had been unable to find the grave of his father, who had perished from hunger.	Он, возвращавшийся во Францию миллионером, не мог отыскать могилы своего отца, умершего от голода.
Morrel had indeed placed a cross over the spot, but it had fallen down and the grave-digger had burnt it, as he did all the old wood in the churchyard.	Правда, старик Моррель велел поставить на ней крест, но крест упал, и могильщик употребил его на дрова, как обычно поступают могильщики со всеми обломками, валяющимися на кладбищах.
The worthy merchant had been more fortunate. Dying in the arms of his children, he had been by them laid by the side of his wife, who had preceded him in eternity by two years.	Достойный арматор оказался счастливее; он скончался на руках у своих детей и был похоронен ими подле его жены, отошедшей в вечность за два года до него.
Two large slabs of marble, on which were inscribed their names, were placed on either side of a little enclosure, railed in, and shaded by four cypress-trees.	Две широкие мраморные плиты, на которых были вырезаны их имена, покоились рядом в тени четырех кипарисов, обнесенные железной решеткой.
Morrel was leaning against one of these, mechanically fixing his eyes on the graves.	Максимилиан стоял, прислонившись к дереву, устремив на могилы невидящий взгляд.
His grief was so profound that he was nearly unconscious.	Казалось, он обезумел от горя.
"Maximilian," said the count, "you should not look on the graves, but there;" and he pointed upwards.	- Максимилиан, - сказал ему граф, - смотреть надо не сюда, а туда! - И он указал на небо.

"The dead are everywhere," said Morrel; "did you not yourself tell me so as we left Paris?"	- Умершие всюду с нами, - сказал Моррель, - вы сами говорили мне это, когда увозили из Парижа.
"Maximilian," said the count, "you asked me during the journey to allow you to remain some days at Marseilles. Do you still wish to do so?"	- Максимилиан, - сказал граф, - по дороге вы сказали, что хотели бы провести несколько дней в Марселе; ваше желание не изменилось?
"I have no wishes, count; only I fancy I could pass the time less painfully here than anywhere else."	- У меня нет больше желаний, граф; но мне кажется, что мне легче будет ждать здесь, чем где бы то ни было.
"So much the better, for I must leave you; but I carry your word with me, do I not?"	- Тем лучше, Максимилиан, потому что я покидаю вас и увожу с собой ваше слово, не правда ли?
"Ah, count, I shall forget it."	- Я могу забыть его, граф, - сказал Моррель.
"No, you will not forget it, because you are a man of honor, Morrel, because you have taken an oath, and are about to do so again."	- Нет, вы его не забудете, потому что вы прежде всего человек чести, Моррель, потому что вы клялись, потому что вы еще раз поклянетесь.
"Oh, count, have pity upon me.	- Граф, сжальтесь надо мной!
I am so unhappy."	Я так несчастен!
"I have known a man much more unfortunate than you, Morrel."	- Я знал человека, который был еще несчастнее вас, Моррель.
"Impossible!"	- Это невозможно.
"Alas," said Monte Cristo, "it is the infirmity of our nature always to believe ourselves much more unhappy than those who groan by our sides!"	- Жалкое человеческое тщеславие, - сказал Монте-Кристо. - Каждый считает, что он несчастнее, чем другой несчастный, который плачет и стонет рядом с ним.
"What can be more wretched than the man who has lost all he loved and desired in the world?"	- Кто может быть несчастнее человека, который лишился единственного, что он любил и чего желал на свете?
"Listen, Morrel, and pay attention to what I am about to tell you.	- Слушайте, Моррель, - сказал Монте-Кристо, - и сосредоточьте на минуту свои мысли на том, что я вам скажу.
I knew a man who like you had fixed all his hopes of happiness upon a woman.	Я знал человека, который жил так же, как и вы, построил все свои мечты о счастье на любви к одной женщине.
He was young, he had an old father whom he loved, a betrothed bride whom he adored. He was about to marry her, when one of the caprices of fate,--which would almost make us doubt the goodness of providence, if that providence did not afterwards reveal itself by proving that all is but a means of conducting to an end,--one of those caprices deprived him of his mistress, of the future of which he had dreamed (for in his blindness he forgot he could only read the present), and cast him into a dungeon."	Этот человек был молод, у него был старик отец, которого он любил, невеста, которую он обожал; должна была состояться свадьба. Но вдруг прихоть судьбы, из тех, что заставили бы усомниться в благости божьей, если бы бог впоследствии не открывал нам, что все в мире служит его единому промыслу, как вдруг эта прихоть судьбы отняла у него свободу, возлюбленную, будущее, которое он уже считал своим (так как он, несчастный слепец, видел только настоящее), и бросила его в темницу.
"Ah," said Morrel, "one quits a dungeon in a week, a month, or a year."	- Из темницы выходят через неделю, через месяц, через год, - заметил Моррель.
"He remained there fourteen years, Morrel," said the count, placing his hand on the young man's shoulder.	- Он пробыл в ней четырнадцать лет, Моррель, -сказал граф, кладя ему руку на плечо.

Maximilian shuddered.	Моррель вздрогнул.
"Fourteen years!" he muttered--"Fourteen years!" repeated the count. "During that time he had many moments of despair. He also, Morrel, like you, considered himself the unhappiest of men."	- Четырнадцать лет! - прошептал он. -Четырнадцать лет, - повторил граф. - У него также за эти долгие годы бывали минуты отчаяния; он, так же как и вы, Моррель, считал себя несчастнейшим из людей и хотел убить себя.
"Well?" asked Morrel.	- И что же? - спросил Моррель.
"Well, at the height of his despair God assisted him through human means. At first, perhaps, he did not recognize the infinite mercy of the Lord, but at last he took patience and waited.	- И вот в последнюю минуту господь послал ему спасение в образе человека, ибо господь больше не являет чудес; быть может, сначала он и не понимал бесконечной благости божьей (нужно время, чтобы глаза, затуманенные слезами, вновь стали зрячими); но он все-таки решил терпеть и ждать.
One day he miraculously left the prison, transformed, rich, powerful. His first cry was for his father; but that father was dead."	Настал день, когда он чудом вышел из могилы, преображенный, богатый, могущественный, полубог; его первый порыв был пойти к отцу. Его отец умер.
"My father, too, is dead," said Morrel.	- Мой отец тоже умер, - сказал Моррель.
"Yes; but your father died in your arms, happy, respected, rich, and full of years; his father died poor, despairing, almost doubtful of providence; and when his son sought his grave ten years afterwards, his tomb had disappeared, and no one could say, 'There sleeps the father you so well loved.'"	- Да, но ваш отец умер на ваших руках, любимый, счастливый, почитаемый, богатый, дожив до глубокой старости; его отец умер нищим, отчаявшимся, сомневающимся в боге; и когда спустя десять лет после его смерти сын искал его могилу, самая могила исчезла, и никто не мог ему сказать: здесь покоится сердце, которое тебя так любило.
"Oh!" exclaimed Morrel.	- Боже! - сказал Моррель.
"He was, then, a more unhappy son than you, Morrel, for he could not even find his father's grave."	- Этот сын был несчастнее вас, Моррель, он не знал даже, где искать могилу своего отца.
"But then he had the woman he loved still remaining?"	- Но у него оставалась женщина, которую он любил, - сказал Моррель.
"You are deceived, Morrel, that woman"--	- Вы ошибаетесь, Моррель; эта женщина...
"She was dead?"	- Умерла? - воскликнул Максимилиан.
"Worse than that, she was faithless, and had married one of the persecutors of her betrothed.	- Хуже; она изменила ему; она вышла замуж за одного из гонителей своего жениха.
You see, then, Morrel, that he was a more unhappy lover than you."	Вы видите, Моррель, что этот человек был еще более несчастлив в своей любви, чем вы!
"And has he found consolation?"	- И бог послал этому человеку утешение? -спросил Моррель.
"He has at least found peace."	- Он послал ему покой.
"And does he ever expect to be happy?"	- И этот человек может еще познать счастье?
"He hopes so, Maximilian."	- Он надеется на это, Максимилиан.
The young man's head fell on his breast.	Моррель молча поник головой.

"You have my promise," he said, after a minute's pause, extending his hand to Monte Cristo. "Only remember"--	- Я сдержу свое слово, - сказал он, протягивая руку Монте-Кристо, - но только помните...
"On the 5th of October, Morrel, I shall expect you at the Island of Monte Cristo.	- Пятого октября, Моррель, я жду вас на острое Монте-Кристо.
On the 4th a yacht will wait for you in the port of Bastia, it will be called the Eurus. You will give your name to the captain, who will bring you to me.	Четвертого в Бастии вас будет ожидать яхта "Эвро"; вы назовете себя капитану, и он отвезет вас ко мне.
It is understood--is it not?"	Решено, Максимилиан?
"But, count, do you remember that the 5th of October"--	- Решено, граф, я сдержу слово. Но помните, что пятого октября...
"Child," replied the count, "not to know the value of a man's word! I have told you twenty times that if you wish to die on that day, I will assist you.	- Вы ребенок, Моррель, вы еще не понимаете, что такое обещание взрослого человека... я уже двадцать раз повторял вам, что в этот день, если вы все еще будете жаждать смерти, я помогу вам.
Morrel, farewell!"	Прощайте.
"Do you leave me?"	- Вы покидаете меня?
"Yes; I have business in Italy. I leave you alone with your misfortunes, and with hope, Maximilian."	- Да, у меня есть дело в Италии; я оставляю вас одного наедине с вашим горем, наедине с этим ширококрылым орлом, которого бог посылает своим избранникам, чтобы он вознес их к его ногам; история Г анимеда, Максимилиан, не сказка, но аллегория.
"When do you leave?"	- Когда вы уезжаете?
"Immediately; the steamer waits, and in an hour I shall be far from you. Will you accompany me to the harbor, Maximilian?"	- Сейчас; меня уже ждет пароход, через час я буду далеко; вы меня проводите до гавани?
"I am entirely yours, count."	- Я весь в вашем распоряжении, граф.
Morrel accompanied the count to the harbor. The white steam was ascending like a plume of feathers from the black chimney. The steamer soon disappeared, and in an hour afterwards, as the count had said, was scarcely distinguishable in the horizon amidst the fogs of the night.	- Обнимите меня. Моррель проводил графа до гавани; уже дым, словно огромный султан, вырываясь из черной трубы, подымался к небесам. Пароход вскоре отчалил, и через час, как и сказал Монте-Кристо, тот же султан беловатого дыма, едва различимый, вился на восточном краю горизонта, где уже сгущался сумрак близкой ночи.
Chapter 114.	XVII.
Peppino.	Пеппино
At the same time that the steamer disappeared behind Cape Morgion, a man travelling post on the road from Florence to Rome had just passed the little town of Aquapendente.	В то самое время, как пароход графа исчезал за мысом Моржион, путешественник, ехавший на почтовых по дороге из Флоренции в Рим, только что оставил позади маленький городок Аквапенденте.
He was travelling fast enough to cover a great deal of ground without exciting suspicion.	Он ехал так быстро, как только можно было, не вызывая подозрений.

This man was dressed in a greatcoat, or rather a surtout, a little worse for the journey, but which exhibited the ribbon of the Legion of Honor still fresh and brilliant, a decoration which also ornamented the under coat.	Он был в сюртуке или, вернее, в пальто, чрезвычайно от дороги потрепавшемся, но на котором красовалась еще совсем свежая ленточка Почетного легиона; такая же ленточка была продета и в петлицу его костюма.
He might be recognized, not only by these signs, but also from the accent with which he spoke to the postilion, as a Frenchman.	Не только по этому признаку, но и по тому, как он произносил слова, когда обращался к кучеру, этот человек, несомненно, был француз.
Another proof that he was a native of the universal country was apparent in the fact of his knowing no other Italian words than the terms used in music, and which like the "goddam" of Figaro, served all possible linguistic requirements.	Доказательством того, что он родился в стране универсального языка, служило еще и то, что по-итальянски он знал только принятые в музыке слова, которые, как "goddam" Фигаро, могут заменить собой все тонкости любого языка.
"Allegro!" he called out to the postilions at every ascent.	- Allegro! - говорил он кучеру при каждом подъеме.
"Moderato!" he cried as they descended.	- Moderato! - твердил он при каждом спуске.
And heaven knows there are hills enough between Rome and Florence by the way of Aquapendente!	А только одному богу известно, сколько подъемов и спусков на пути из Флоренции в Рим, если ехать через Аквапенденте!
These two words greatly amused the men to whom they were addressed.	Кстати сказать, эти два слова немало смешили тех, к кому он обращался.
On reaching La Storta, the point from whence Rome is first visible, the traveller evinced none of the enthusiastic curiosity which usually leads strangers to stand up and endeavor to catch sight of the dome of St. Peter's, which may be seen long before any other object is distinguishable.	Перед лицом Вечного города, то есть доехав до Сторты, откуда уже виден Рим, путешественник не испытал того чувства восторженного любопытства, что заставляет каждого чужестранца привстать в экипаже, чтобы увидеть знаменитый купол Святого Петра, который видишь прежде всего, подъезжая к Риму.
No, he merely drew a pocketbook from his pocket, and took from it a paper folded in four, and after having examined it in a manner almost reverential, he said--"Good!	Нет, он только вынул из кармана бумажник, а из бумажника сложенный вчетверо листок, который он с почтительной осторожностью развернул и затем снова сложил, сказав всего-навсего:
I have it still!"	- Отлично, она здесь.
The carriage entered by the Porto del Popolo, turned to the left, and stopped at the Hotel d'Espagne.	Экипаж миновал ворота дель-Пополо, свернул налево и остановился у гостиницы "Лондон".
Old Pastrini, our former acquaintance, received the traveller at the door, hat in hand.	Маэстро Пастрини, наш старый знакомый, встретил путешественника на пороге, со шляпой в руке.
The traveller alighted, ordered a good dinner, and inquired the address of the house of Thomson & French, which was immediately given to him, as it was one of the most celebrated in Rome.	Путешественник вышел из экипажа, заказал хороший обед и спросил адрес банкирского дома Томсон и Френч, который немедленно был ему указан, так как это был один из самых известных банкирских домов Рима.
It was situated in the Via dei Banchi, near St. Peter's.	Он помещался на Банковской улице, недалеко от собора Святого Петра.
In Rome, as everywhere else, the arrival of a post-chaise is an event.	В Риме, как и всюду, прибытие почтовой кареты привлекает всеобщее внимание.

Ten young descendants of Marius and the Gracchi, barefooted and out at elbows, with one hand resting on the hip and the other gracefully curved above the head, stared at the traveller, the post-chaise, and the horses; to these were added about fifty little vagabonds from the Papal States, who earned a pittance by diving into the Tiber at high water from the bridge of St. Angelo.	Несколько юных потомков Мария и Гракхов, босоногие, с продранными локтями, но подбоченясь одной рукой и живописно закинув другую за голову, рассматривали путешественника, карету и лошадей; к этим уличным мальчишкам, юным гражданам Вечного города, присоединилось с полсотни зевак, верноподданных его святейшества, из тех, которые от нечего делать плюют с моста Святого Ангела в Тибр, любуясь на расходящиеся по воде круги, - когда в Тибре есть вода.
Now, as these street Arabs of Rome, more fortunate than those of Paris, understand every language, more especially the French, they heard the traveller order an apartment, a dinner, and finally inquire the way to the house of Thomson & French.	А так как римские уличные мальчишки и зеваки, более в этом отношении счастливые, чем парижские, понимают все языки и в особенности французский, то они слышали, как путешественник спросил себе номер, заказал обед и, наконец, осведомился об адресе банкирского дома Томсон и Френч.
The result was that when the new-comer left the hotel with the cicerone, a man detached himself from the rest of the idlers, and without having been seen by the traveller, and appearing to excite no attention from the guide, followed the stranger with as much skill as a Parisian police agent would have used.	Поэтому, когда приезжий вышел из гостиницы в сопровождении неизбежного чичероне, от кучки любопытных отделился человек и, не замеченный путешественником, а также, по-видимому, и его проводником, пошел за ним на некотором расстоянии, выслеживая его с такой ловкостью, которая сделала бы честь парижскому сыщику.
The Frenchman had been so impatient to reach the house of Thomson & French that he would not wait for the horses to be harnessed, but left word for the carriage to overtake him on the road, or to wait for him at the bankers' door.	Француз так спешил посетить банкирский дом Томсон и Френч, что не захотел ждать, пока заложат лошадей, и экипаж должен был догнать его по дороге или ожидать у дверей банка.
He reached it before the carriage arrived.	По дороге экипаж его не нагнал.
The Frenchman entered, leaving in the anteroom his guide, who immediately entered into conversation with two or three of the industrious idlers who are always to be found in Rome at the doors of banking-houses, churches, museums, or theatres.	Француз вошел в банк; проводник остался ждать в передней, где сразу же вступил в разговор с несколькими лицами без определенных занятий или, вернее, занимающимися чем попало, которые в Риме всегда слоняются возле банков, церквей, развалин, музеев и театров.
With the Frenchman, the man who had followed him entered too; the Frenchman knocked at the inner door, and entered the first room; his shadow did the same.	Одновременно с французом вошел и тот человек, который отделился от кучки любопытных; француз позвонил у дверей конторы и прошел в первую комнату; его тень последовала за ним.
"Messrs. Thomson & French?" inquired the stranger.	- Могу я видеть господ Томсона и Френча? -спросил приезжий.
An attendant arose at a sign from a confidential clerk at the first desk.	По знаку конторщика, важно восседавшего в первой комнате, подошел служитель.
"Whom shall I announce?" said the attendant.	- Как прикажете доложить? - спросил он, собираясь показать чужестранцу дорогу.
"Baron Danglars."	- Барон Данглар, - отвечал путешественник.
"Follow me," said the man.	- Пожалуйте.

A door opened, through which the attendant and the baron disappeared.	Открылась дверь; служитель и барон исчезли за ней.
The man who had followed Danglars sat down on a bench.	Человек, вошедший вслед за Дангларом, сел на скамейку для ожидающих.
The clerk continued to write for the next five minutes; the man preserved profound silence, and remained perfectly motionless.	Минут пять конторщик продолжал писать; все эти пять минут сидевший на скамейке человек хранил глубокое молчание и полную неподвижность.
Then the pen of the clerk ceased to move over the paper; he raised his head, and appearing to be perfectly sure of privacy,--" Ah, ha," he said, "here you are, Peppino!"	Наконец конторщик перестал скрипеть пером; он поднял голову, внимательно посмотрел кругом и, удостоверившись, что они одни, сказал: - А-а, это ты, Пеппино?
"Yes," was the laconic reply.	- Да! - лаконически ответил тот.
"You have found out that there is something worth having about this large gentleman?"	- Ты почуял, что этот толстяк чего-нибудь стоит?
"There is no great merit due to me, for we were informed of it."	- На этот раз нашей заслуги тут нет, нас предупредили.
"You know his business here, then."	- Так ты знаешь, зачем он сюда явился?
"Pardieu, he has come to draw, but I don't know how much!"	- Еще бы! Он явился за деньгами; остается узнать, какова сумма.
"You will know presently, my friend."	- Сейчас узнаешь, дружок.
"Very well, only do not give me false information as you did the other day."	- Отлично; только уж, пожалуйста, не врать, как прошлый раз!
"What do you mean?--of whom do you speak?	- Ты это про что?
Was it the Englishman who carried off 3,000 crowns from here the other day?"	Про англичанина, который на днях получил три тысячи скудо?
"No; he really had 3,000 crowns, and we found them.	- Нет, при нем в самом деле оказались три тысячи скудо, мы их нашли.
I mean the Russian prince, who you said had 30,000 livres, and we only found 22,000."	Я говорю о том русском князе. - А что? - А то! Ты сказал нам про тридцать тысяч ливров, а мы нашли только двадцать две.
"You must have searched badly."	- Видно, плохо искали.
"Luigi Vampa himself searched."	- Его обыскивал сам Луиджи Вампа. - Значит, он либо заплатил долги... - Русский? - ...либо истратил эти деньги.
"Indeed?	- Ну, не может быть.
But you must let me make my observations, or the Frenchman will transact his business without my knowing the sum."	- Не может быть, а наверное; но дай я схожу на мой наблюдательный пункт, а то француз покончит дело, и я не узнаю точную сумму.
Peppino nodded, and taking a rosary from his pocket began to mutter a few prayers while the clerk disappeared through the same door by which Danglars and the attendant had gone out.	Пеппино кивнул головой и, вынув из кармана четки, принялся бормотать молитвы, а конторщик прошел в ту же дверь, за которой исчезли служитель и барон.
At the expiration of ten minutes the clerk returned with a beaming countenance.	Не прошло и десяти минут, а конторщик вернулся сияющий.

"Well?" asked Peppino of his friend.	- Ну что? - спросил его Пеппино.
"Joy, joy--the sum is large!"	- Alerte! alerte! [65] - сказал конторщик. - Сумма-то кругленькая!
"Five or six millions, is it not?"	- Миллионов пять, шесть?
"Yes, you know the amount."	- Да; так ты знал?
"On the receipt of the Count of Monte Cristo?"	- По расписке его сиятельства графа Монте-Кристо?
"Why, how came you to be so well acquainted with all this?"	- Ты разве знаешь графа? - И с кредитом на Рим, Венецию и Вену?
"I told you we were informed beforehand."	- Верно! - воскликнул конторщик. - Откуда ты все это знаешь?
"Then why do you apply to me?"	- Я ведь сказал тебе, что нас заранее предупредили.
"That I may be sure I have the right man."	- Зачем же ты спрашивал меня?
"Yes, it is indeed he.	- Чтобы увериться, что это тот самый человек.
Five millions--a pretty sum, eh, Peppino?"	- Это он и есть... Пять миллионов. Недурно, Пеппино? - Да. - У нас с тобой никогда столько не будет! - Как-никак, - философски заметил Пеппино, - кое-что перепадет и нам.
"Hush--here is our man!"	- Тише! Он идет.
The clerk seized his pen, and Peppino his beads; one was writing and the other praying when the door opened.	Конторщик снова взялся за перо, а Пеппино за четки; и когда дверь отворилась, один писал, а другой молился.
Danglars looked radiant with joy; the banker accompanied him to the door.	Показались сияющий Данглар и банкир, который проводил его до дверей.
Peppino followed Danglars.	Вслед за Дангларом спустился по лестнице и Пеппино.
According to the arrangements, the carriage was waiting at the door. The guide held the door open.	Как было условлено, у дверей банкирского дома Томсон и Френч ждала карета.
Guides are useful people, who will turn their hands to anything.	Чичероне - личность весьма услужливая -распахнул дверцу.
Danglars leaped into the carriage like a young man of twenty.	Данглар вскочил в экипаж с легкостью двадцатилетнего юноши.
The cicerone reclosed the door, and sprang up by the side of the coachman.	Чичероне захлопнул дверцу и сел на козлы рядом с кучером.
Peppino mounted the seat behind.	Пеппино поместился на запятках.
"Will your excellency visit St. Peter's?" asked the cicerone.	- Вашему сиятельству угодно осмотреть собор Святого Петра? - осведомился чичероне. - Для чего? - спросил барон. - Да чтобы посмотреть.
"I did not come to Rome to see," said Danglars aloud; then he added softly, with an avaricious smile,	- Я приехал в Рим не для того, чтобы смотреть, -отвечал Данглар; затем прибавил про себя, со своей алчной улыбкой:

"I came to touch!" and he rapped his pocket-book, in which he had just placed a letter.	"Я приехал получить". И он ощупал свой бумажник, в который он только что положил аккредитив.
"Then your excellency is going"--	- В таком случае ваше сиятельство направляется?..
"To the hotel."	- В гостиницу.
"Casa Pastrini!" said the cicerone to the coachman, and the carriage drove rapidly on.	- В отель Пастрини, - сказал кучеру чичероне. И карета понеслась с быстротой собственного выезда.
Ten minutes afterwards the baron entered his apartment, and Peppino stationed himself on the bench outside the door of the hotel, after having whispered something in the ear of one of the descendants of Marius and the Gracchi whom we noticed at the beginning of the chapter, who immediately ran down the road leading to the Capitol at his fullest speed.	Десять минут спустя барон уже был у себя в номере, а Пеппино уселся на скамью у входа в гостиницу, предварительно шепнув несколько слов одному из упомянутых нами потомков Мария и Гракхов; потомок стремглав понесся по дороге в Капитолий.
Danglars was tired and sleepy; he therefore went to bed, placing his pocketbook under his pillow.	Данглар был утомлен, доволен и хотел спать. Он лег в постель, засунув бумажник под подушку, и уснул.
Peppino had a little spare time, so he had a game of mora with the facchini, lost three crowns, and then to console himself drank a bottle of Orvieto.	Пеппино спешить было некуда; он сыграл с носильщиками в "морра", проиграл три скудо и, чтобы утешиться, выпил бутыль орвиетского вина.
The next morning Danglars awoke late, though he went to bed so early; he had not slept well for five or six nights, even if he had slept at all.	На другое утро Данглар проснулся поздно, хоть накануне и лег рано; уже шесть ночей он спал очень плохо, если даже ему и удавалось заснуть.
He breakfasted heartily, and caring little, as he said, for the beauties of the Eternal City, ordered post-horses at noon.	Он плотно позавтракал и, равнодушный, как он и сам сказал, к красотам Вечного города, потребовал, чтобы ему в полдень подали почтовых лошадей.
But Danglars had not reckoned upon the formalities of the police and the idleness of the posting-master.	Но Данглар не принял в расчет придирчивости полицейских и лени станционного смотрителя.
The horses only arrived at two o'clock, and the cicerone did not bring the passport till three.	Лошадей подали только в два часа пополудни, а чичероне доставил визированный паспорт только в три.
All these preparations had collected a number of idlers round the door of Signor Pastrini's; the descendants of Marius and the Gracchi were also not wanting.	Все эти сборы привлекли к дверям маэстро Пастрини изрядное количество зевак. Не было также недостатка и в потомках Мария и Гракхов.
The baron walked triumphantly through the crowd, who for the sake of gain styled him "your excellency."	Барон победоносно проследовал сквозь толпу зрителей, величавших его "сиятельством" в надежде получить на чай.

As Danglars had hitherto contented himself with being called a baron, he felt rather flattered at the title of excellency, and distributed a dozen silver coins among the beggars, who were ready, for twelve more, to call him "your highness."	Ввиду того что Данглар, человек, как известно, весьма демократических взглядов, всегда до сих пор довольствовался титулом барона и никогда еще не слышал, чтобы его называли сиятельством, был этим очень польщен и роздал десяток серебряных монет всему этому сброду, готовому за второй десяток величать его "высочеством".
"Which road?" asked the postilion in Italian.	- По какой дороге мы поедем? - спросил по-итальянски кучер.
"The Ancona road," replied the baron.	- На Анкону, - ответил барон.
Signor Pastrini interpreted the question and answer, and the horses galloped off.	Пастрини перевел и вопрос, и ответ, и лошади помчались галопом.
Danglars intended travelling to Venice, where he would receive one part of his fortune, and then proceeding to Vienna, where he would find the rest, he meant to take up his residence in the latter town, which he had been told was a city of pleasure.	Данглар намеревался заехать в Венецию и взять там часть своих денег, затем проехать из Венеции в Вену и там получить остальное. Он хотел обосноваться в этом городе, который ему хвалили как город веселья.
He had scarcely advanced three leagues out of Rome when daylight began to disappear. Danglars had not intended starting so late, or he would have remained; he put his head out and asked the postilion how long it would be before they reached the next town.	Не успел он проехать и трех лье по римской равнине, как начало смеркаться; Данглар не предполагал, что он выедет в такой поздний час, иначе бы он остался; он осведомился у кучера, далеко ли до ближайшего города.
"Non capisco" (do not understand), was the reply.	- Non capisco![66] - ответил кучер.
Danglars bent his head, which he meant to imply, "Very well."	Данглар кивнул головой, что должно было означать: отлично!
The carriage again moved on.	И карета покатила дальше.
"I will stop at the first posting-house," said Danglars to himself.	"На первой станции я остановлюсь", - сказал себе Данглар.
He still felt the same self-satisfaction which he had experienced the previous evening, and which had procured him so good a night's rest.	Данглара еще не покинуло вчерашнее хорошее расположение духа, к тому же он отлично выспался.
He was luxuriously stretched in a good English calash, with double springs; he was drawn by four good horses, at full gallop; he knew the relay to be at a distance of seven leagues.	Он развалился на мягких подушках превосходной, с двойными рессорами английской кареты; его мчала пара добрых коней; он знал, что до ближайшей станции семь лье.
What subject of meditation could present itself to the banker, so fortunately become bankrupt?	Чем занять свои мысли банкиру, который только что весьма удачно обанкротился?
Danglars thought for ten minutes about his wife in Paris; another ten minutes about his daughter travelling with Mademoiselle d'Armilly; the same period was given to his creditors, and the manner in which he intended spending their money; and then, having no subject left for contemplation, he shut his eyes, and fell asleep.	Минут десять Данглар размышлял об оставшейся в Париже жене, еще минут десять о дочери, странствующей по свету в обществе мадемуазель д'Армильи; затем он посвятил десять минут своим кредиторам и планам, как лучше употребить их деньги; наконец, за отсутствием каких-либо других мыслей, закрыл глаза и уснул.

Now and then a jolt more violent than the rest caused him to open his eyes; then he felt that he was still being carried with great rapidity over the same country, thickly strewn with broken aqueducts, which looked like granite giants petrified while running a race.	Впрочем, иногда, разбуженный особенно сильным толчком, Данглар на минуту открывал глаза; каждый раз он убеждался, что мчится все с той же быстротой по римской равнине, усеянной развалинами акведуков, которые кажутся гранитными великанами, окаменевшими на бегу.
But the night was cold, dull, and rainy, and it was much more pleasant for a traveller to remain in the warm carriage than to put his head out of the window to make inquiries of a postilion whose only answer was	Но ночь была холодная, темная, дождливая, и было гораздо приятнее дремать в углу кареты, чем высовывать голову в окно и спрашивать, скоро ли они приедут, у кучера, который только и умел отвечать, что:
"Non capisco."	"Non capisco!"
Danglars therefore continued to sleep, saying to himself that he would be sure to awake at the posting-house.	И Данглар снова засыпал, говоря себе, что он всегда успеет проснуться, когда доедет до почтовой станции.
The carriage stopped. Danglars fancied that they had reached the long-desired point; he opened his eyes and looked through the window, expecting to find himself in the midst of some town, or at least village; but he saw nothing except what seemed like a ruin, where three or four men went and came like shadows.	Карета остановилась; Данглар решил, что он наконец достиг желанной цели. Он открыл глаза и посмотрел в оконное стекло, предполагая, что приехал в какой-нибудь город или по меньшей мере деревню; но он увидел только одинокую хибарку и трех-четырех человек, бродивших около нее, как тени.
Danglars waited a moment, expecting the postilion to come and demand payment with the termination of his stage. He intended taking advantage of the opportunity to make fresh inquiries of the new conductor; but the horses were unharnessed, and others put in their places, without any one claiming money from the traveller.	Данглар ожидал, что доставивший его на эту станцию кучер подойдет и спросит следуемую ему плату; он думал воспользоваться сменой кучеров, чтобы расспросить нового; но лошадей перепрягли, а за платой никто не явился.
Danglars, astonished, opened the door; but a strong hand pushed him back, and the carriage rolled on.	Очень удивленный, Данглар открыл дверцу; но чья-то сильная рука тут же ее захлопнула, карета покатила дальше.
The baron was completely roused.	Ошеломленный, банкир окончательно проснулся.
"Eh?" he said to the postilion, "eh, mio caro?"	- Эй! - крикнул он кучеру. - Эй! Mio caro![67]
This was another little piece of Italian the baron had learned from hearing his daughter sing Italian duets with Cavalcanti.	Эти слова Данглар помнил с тех времен, когда его дочь распевала дуэты с князем Кавальканти.
But mio caro did not reply.	Но mio caro ничего не ответил.
Danglars then opened the window.	Тогда Данглар опустил окно.
"Come, my friend," he said, thrusting his hand through the opening, "where are we going?"	- Эй, приятель! Куда это мы едем? - сказал он, высовываясь.
"Dentro la testa!" answered a solemn and imperious voice, accompanied by a menacing gesture.	- Dentro la testa! - крикнул строгий и властный голос.
Danglars thought dentro la testa meant, "Put in your head!"	Данглар понял, что Dentro la testa означает: убери голову.
He was making rapid progress in Italian.	Как мы видим, он делал быстрые успехи в итальянском языке.

He obeyed, not without some uneasiness, which, momentarily increasing, caused his mind, instead of being as unoccupied as it was when he began his journey, to fill with ideas which were very likely to keep a traveller awake, more especially one in such a situation as Danglars.	Он повиновался, хоть и не без некоторого беспокойства; это беспокойство возрастало с минуты на минуту, и в скором времени в его мозгу вместо той пустоты, которую мы отметили в начале его путешествия и следствием которой явилась его дремота, зашевелилось множество мыслей, как нельзя более способных обострить внимание путника, а тем более путника в положении Данглара.
His eyes acquired that quality which in the first moment of strong emotion enables them to see distinctly, and which afterwards fails from being too much taxed.	В окружающем мраке глаза его приобрели ту зоркость, которая обычно сопровождает первые минуты сильных душевных волнений и которая от напряжения впоследствии притупляется.
Before we are alarmed, we see correctly; when we are alarmed, we see double; and when we have been alarmed, we see nothing but trouble.	Раньше чем испугаться, человек видит ясно; от испуга у него в глазах двоится, а после испуга мутится.
Danglars observed a man in a cloak galloping at the right hand of the carriage.	Данглар увидел, что у правой дверцы скачет человек, закутанный в плащ.
"Some gendarme!" he exclaimed. "Can I have been intercepted by French telegrams to the pontifical authorities?"	"Должно быть, жандарм, - сказал он себе. -Неужели французская полиция сообщила обо мне по телеграфу папским властям?"
He resolved to end his anxiety.	Он решил положить конец неизвестности.
"Where are you taking me?" he asked.	- Куда вы меня везете? - спросил он.
"Dentro la testa," replied the same voice, with the same menacing accent.	- Dentro la testa! - угрожающе повторил тот же голос.
Danglars turned to the left; another man on horseback was galloping on that side.	Данглар обернулся к левому окну. И у левого окна скакал верховой.
"Decidedly," said Danglars, with the perspiration on his forehead, "I must be under arrest."	- Я попался, - вздрогнув, пробормотал Данглар.
And he threw himself back in the calash, not this time to sleep, but to think.	И он откинулся в глубь кареты, но уже не для того, чтобы вздремнуть, а чтобы собраться с мыслями.
Directly afterwards the moon rose.	Немного погодя взошла луна.
He then saw the great aqueducts, those stone phantoms which he had before remarked, only then they were on the right hand, now they were on the left.	Из глубины кареты Данглар бросил взгляд на равнину и снова увидел те огромные акведуки, каменные призраки, которые он уже заметил раньше; но только теперь они были уже не с правой стороны, а с левой.
He understood that they had described a circle, and were bringing him back to Rome.	Он понял, что карета повернула и что его везут обратно в Рим.
"Oh, unfortunate!" he cried, "they must have obtained my arrest."	- Я погиб! - прошептал он. - Они добились моей выдачи.
The carriage continued to roll on with frightful speed.	Карета продолжала нестись с ужасающей скоростью.
An hour of terror elapsed, for every spot they passed showed that they were on the road back.	Прошел томительный час, каждый новый призрак на его пути с несомненностью подтверждал беглецу, что его везут обратно.

At length he saw a dark mass, against which it seemed as if the carriage was about to dash; but the vehicle turned to one side, leaving the barrier behind and Danglars saw that it was one of the ramparts encircling Rome.	Наконец он увидел какую-то темную громаду, и ему показалось, что карета налетит на нее. Но лошади повернули и поехали вдоль этой темной громады; то была стена укреплений, опоясывающих Рим.
"Mon dieu!" cried Danglars, "we are not returning to Rome; then it is not justice which is pursuing me!	- Что такое? - пробормотал Данглар. - Мы не въезжаем в город; значит, это не полиция арестовала меня.
Gracious heavens; another idea presents itself--what if they should be"-- His hair stood on end.	Боже милостивый! Неужели... Волосы зашевелились у него на голове.
He remembered those interesting stories, so little believed in Paris, respecting Roman bandits; he remembered the adventures that Albert de Morcerf had related when it was intended that he should marry Mademoiselle Eugenie.	Он вспомнил рассказы о римских разбойниках, которым не верили в Париже; вспомнил, как Альбер де Морсер развлекал ими г-жу Данглар и Эжени в те времена, когда он должен был стать зятем одной из них и мужем другой.
"They are robbers, perhaps," he muttered.	- Неужели грабители! - пробормотал он.
Just then the carriage rolled on something harder than gravel road.	Вдруг колеса застучали по чему-то более твердому, чем песчаная дорога.
Danglars hazarded a look on both sides of the road, and perceived monuments of a singular form, and his mind now recalled all the details Morcerf had related, and comparing them with his own situation, he felt sure that he must be on the Appian Way.	Данглар собрался с духом и выглянул; его память, полная подробностей, которые описывал Альбер, подсказала ему, что он находится на Аппиевой дороге.
On the left, in a sort of valley, he perceived a circular excavation.	Налево, в низине, виднелась круглая выемка.
It was Caracalla's circus.	Это был цирк Каракаллы.
On a word from the man who rode at the side of the carriage, it stopped.	По приказанию человека, скакавшего справа, карета остановилась.
At the same time the door was opened.	В то же время с левой стороны открылась дверца.
"Scendi!" exclaimed a commanding voice.	- Scendi![68] - приказал чей-то голос.
Danglars instantly descended; although he did not yet speak Italian, he understood it very well.	Данглар немедленно вышел из экипажа; он еще не мог говорить по-итальянски, но уже понимал все.
More dead than alive, he looked around him.	Барон, ни жив ни мертв, оглянулся по сторонам.
Four men surrounded him, besides the postilion.	Его окружали четыре человека, не считая кучера.
"Di qua," said one of the men, descending a little path leading out of the Appian Way.	- Die qua, [69] - сказал один из этих четырех, спускаясь по тропинке, которая вела в сторону от Аппиевой дороги среди неровных бугров римской равнины.
Danglars followed his guide without opposition, and had no occasion to turn around to see whether the three others were following him.	Данглар беспрекословно последовал за своим вожатым и, даже не оборачиваясь, чувствовал, что остальные трое идут за ним по пятам.
Still it appeared as though they were stationed at equal distances from one another, like sentinels.	Однако ему показалось, что эти люди, подобно занимающим посты часовым, останавливаются, один за другим, через равные промежутки.

After walking for about ten minutes, during which Danglars did not exchange a single word with his guide, he found himself between a hillock and a clump of high weeds; three men, standing silent, formed a triangle, of which he was the centre.	Пройдя таким образом минут десять, в продолжение которых он не обменялся ни единым словом со своим вожатым, Данглар очутился между небольшим холмиком и зарослью высокой травы; три безмолвно стоящих человека образовали треугольник, в центре которого находился он сам.
He wished to speak, but his tongue refused to move.	Он хотел заговорить, но язык не слушался его.
"Avanti!" said the same sharp and imperative voice.	- Avanti! [70] - сказал тот же резкий и повелительный голос.
This time Danglars had double reason to understand, for if the word and gesture had not explained the speaker's meaning, it was clearly expressed by the man walking behind him, who pushed him so rudely that he struck against the guide.	На этот раз Данглар понял превосходно; ибо слово было подкреплено делом; шедший сзади него человек так сильно его толкнул, что он налетел на провожатого.
This guide was our friend Peppino, who dashed into the thicket of high weeds, through a path which none but lizards or polecats could have imagined to be an open road.	Этим провожатым был наш друг Пеппино, который двинулся сквозь высокую траву по такой извилистой тропинке, что только куницы да ящерицы могли бы счесть ее проторенной дорогой.
Peppino stopped before a pit overhung by thick hedges; the pit, half open, afforded a passage to the young man, who disappeared like the evil spirits in the fairy tales.	Пеппино остановился перед невысокой скалой, поросшей густым кустарником; в расщелину этой скалы он скользнул в точности так же, как в феериях проваливаются в люки чертенята.
The voice and gesture of the man who followed Danglars ordered him to do the same.	Голос и жест человека, шедшего по пятам Данглара, вынудили банкира последовать этому примеру.
There was no longer any doubt, the bankrupt was in the hands of Roman banditti.	Сомнений больше не было: парижский банкрот попал в руки римских разбойников.
Danglars acquitted himself like a man placed between two dangerous positions, and who is rendered brave by fear.	Данглар повиновался, как человек, не имеющий выбора и от страха ставший отважным.
Notwithstanding his large stomach, certainly not intended to penetrate the fissures of the Campagna, he slid down like Peppino, and closing his eyes fell upon his feet.	Невзирая на свое брюшко, плохо приспособленное для того, чтобы пролезать в расщелины скал, он протиснулся вслед за Пеппино, зажмурив глаза, съехал на спине вниз и стал на ноги.
As he touched the ground, he opened his eyes.	Коснувшись земли, открыл глаза.
The path was wide, but dark.	Ход был широкий, но совершенно темный.
Peppino, who cared little for being recognized now that he was in his own territories, struck a light and lit a torch.	Пеппино, уже не скрывавшийся теперь, когда он был у себя дома, высек огонь и зажег факел.
Two other men descended after Danglars forming the rearguard, and pushing Danglars whenever he happened to stop, they came by a gentle declivity to the intersection of two corridors.	Вслед за Дангларом спустились еще два человека, образовав арьергард, и, подталкивая его, если ему случалось остановиться, привели его по отлогому ходу к мрачному перекрестку.

The walls were hollowed out in sepulchres, one above the other, and which seemed in contrast with the white stones to open their large dark eyes, like those which we see on the faces of the dead.	Белые стены, с высеченными в них ярусами гробниц, словно глядели черными, бездонными провалами глаз, подобных глазницам черепа.
A sentinel struck the rings of his carbine against his left hand.	Стоявший здесь часовой взял карабин наперевес.
"Who comes there?" he cried.	- Кто идет? - спросил он.
"A friend, a friend!" said Peppino; "but where is the captain?"	- Свой, свой! - сказал Пеппино. - Где атаман?
"There," said the sentinel, pointing over his shoulder to a spacious crypt, hollowed out of the rock, the lights from which shone into the passage through the large arched openings.	- Там, - ответил часовой, показывая через плечо на высеченную в скале залу, свет из которой проникал в коридор сквозь широкие сводчатые отверстия.
"Fine spoil, captain, fine spoil!" said Peppino in Italian, and taking Danglars by the collar of his coat he dragged him to an opening resembling a door, through which they entered the apartment which the captain appeared to have made his dwelling-place.	- Славная добыча, атаман, - сказал по-итальянски Пеппино. И, схватив Данглара за шиворот, он подвел его к отверстию вроде двери, через которое проходили в залу, служившую, очевидно, жилищем атамана.
"Is this the man?" asked the captain, who was attentively reading Plutarch's "Life of Alexander."	- Это тот самый человек? - спросил атаман, погруженный в чтение жизнеописания Александра, составленного Плутархом.
"Himself, captain--himself."	- Тот самый, атаман.
"Very well, show him to me."	- Отлично; покажи мне его.
At this rather impertinent order, Peppino raised his torch to the face of Danglars, who hastily withdrew that he might not have his eyelashes burnt.	Исполняя это невежливое приказание, Пеппино так стремительно поднес факел к лицу Данглара, что тот отшатнулся, опасаясь, как бы огонь не опалил ему брови.
His agitated features presented the appearance of pale and hideous terror.	Отвратительный страх искажал черты этого смертельно бледного лица.
"The man is tired," said the captain, "conduct him to his bed."	- Он устал, - сказал атаман, - укажите ему постель.
"Oh," murmured Danglars, "that bed is probably one of the coffins hollowed in the wall, and the sleep I shall enjoy will be death from one of the poniards I see glistening in the darkness."	- Эта постель, наверное, просто гроб, высеченный в скале, - прошептал Данглар, - сон, который ждет меня, - это смерть от одного из кинжалов, что блестят там в темноте.
From their beds of dried leaves or wolf-skins at the back of the chamber now arose the companions of the man who had been found by Albert de Morcerf reading	В самом деле, в глубине огромной залы приподнимались со своих подстилок из сухих трав и волчьих шкур товарищи человека, которого Альбер де Морсер застал за чтением
"Caesar's Commentaries," and by Danglars studying the "Life of Alexander."	"Записок Цезаря", а Данглар - за жизнеописанием Александра.
The banker uttered a groan and followed his guide; he neither supplicated nor exclaimed.	Банкир глухо застонал и последовал за своим проводником; он не пытался ни кричать, ни молить о пощаде.

He no longer possessed strength, will, power, or feeling; he followed where they led him. At length he found himself at the foot of a staircase, and he mechanically lifted his foot five or six times. Then a low door was opened before him, and bending his head to avoid striking his forehead he entered a small room cut out of the rock.	У него больше не было ни сил, ни воли, ни желаний, ни чувств; он шел потому, что его заставляли идти. Он споткнулся о ступеньку, понял, что перед ним лестница, инстинктивно нагнулся, чтобы не удариться лбом, и очутился в какой-то келье, высеченной прямо в скале.
The cell was clean, though empty, and dry, though situated at an immeasurable distance under the earth.	Келья была чистая и притом сухая, хоть она и находилась глубоко под землей.
A bed of dried grass covered with goat-skins was placed in one corner.	В одном углу была постлана постель из сухих трав, покрытых козьими шкурами.
Danglars brightened up on beholding it, fancying that it gave some promise of safety.	Данглар, увидев это ложе, почел его за лучезарный символ спасения.
"Oh, God be praised," he said; "it is a real bed!"	- Слава тебе, господи! - прошептал он. - Это в самом деле постель. Второй раз в течение часа он призывал имя божие, чего с ним не случалось уже лет десять.
"Ecco!" said the guide, and pushing Danglars into the cell, he closed the door upon him.	- Ecco, [71] - сказал проводник. И, втолкнув Данглара в келью, он закрыл за ним дверь.
A bolt grated and Danglars was a prisoner.	Заскрипел засов; Данглар был в плену.
If there had been no bolt, it would have been impossible for him to pass through the midst of the garrison who held the catacombs of St. Sebastian, encamped round a master whom our readers must have recognized as the famous Luigi Vampa.	Впрочем, и не будь засова, надо было быть святым Петром и иметь провожатым ангела господня, чтобы проскользнуть мимо гарнизона, занимавшего катакомбы Сан-Себастьяно и расположившегося вокруг своего предводителя, в котором читатели, несомненно, уже узнали знаменитого Луиджи Вампа.
Danglars, too, had recognized the bandit, whose existence he would not believe when Albert de Morcerf mentioned him in Paris; and not only did he recognize him, but the cell in which Albert had been confined, and which was probably kept for the accommodation of strangers.	Данглар также узнал этого разбойника, в существование которого он отказывался верить, когда Альбер пытался познакомить с ним парижан. Он узнал не только его, но также и келью, в которой был заключен Морсер и которая, по всей вероятности, предназначалась для иностранных гостей.
These recollections were dwelt upon with some pleasure by Danglars, and restored him to some degree of tranquillity.	Эти воспоминания вернули Данглару спокойствие.
Since the bandits had not despatched him at once, he felt that they would not kill him at all.	Если разбойники не убили его сразу, значит, они вообще не намерены его убивать.
They had arrested him for the purpose of robbery, and as he had only a few louis about him, he doubted not he would be ransomed.	Его захватили, чтобы ограбить, а так как при нем всего несколько золотых, то за него потребуют выкуп.
He remembered that Morcerf had been taxed at 4,000 crowns, and as he considered himself of much greater importance than Morcerf he fixed his own price at 8,000 crowns.	Он вспомнил, что Морсера оценили приблизительно в четыре тысячи экю; а поскольку он считал, что обладает гораздо более внушительной внешностью, чем Морсер, то мысленно решил, что за него потребуют выкуп в восемь тысяч экю.

Eight thousand crowns amounted to 48,000 livres; he would then have about 5,050,000 francs left.	Восемь тысяч экю составляют сорок восемь тысяч ливров. А у него около пяти миллионов пятидесяти тысяч франков.
With this sum he could manage to keep out of difficulties.	С такими деньгами можно выпутаться из любого положения.
Therefore, tolerably secure in being able to extricate himself from his position, provided he were not rated at the unreasonable sum of 5,050,000 francs, he stretched himself on his bed, and after turning over two or three times, fell asleep with the tranquillity of the hero whose life Luigi Vampa was studying.	Итак, почти не сомневаясь, что он выпутается, ибо еще не было примера, чтобы за человека требовали выкуп в пять миллионов пятьдесят тысяч франков, Данглар растянулся на своей постели и, поворочавшись с боку на бок, заснул со спокойствием героя, чье жизнеописание изучал Луиджи Вампа.
Chapter 115.	XVIII.
Luigi Vampa's Bill of Fare.	Прейскурант Луиджи Вампа
We awake from every sleep except the one dreaded by Danglars.	После всякого сна, за исключением того, которого страшился Данглар, наступает пробуждение.
He awoke.	Данглар проснулся.
To a Parisian accustomed to silken curtains, walls hung with velvet drapery, and the soft perfume of burning wood, the white smoke of which diffuses itself in graceful curves around the room, the appearance of the whitewashed cell which greeted his eyes on awakening seemed like the continuation of some disagreeable dream.	Парижанину, привыкшему к шелковым занавесям и стенам, обитым мягкими тканями, и смолистому запаху дров, потрескивающих в камине, к ароматам, исходящим от атласного полога, пробуждение в меловой пещере должно казаться дурным сном.
But in such a situation a single moment suffices to change the strongest doubt into certainty.	Коснувшись козьих шкур своего ложа, Данглар, вероятно, подумал, что попал во сне к самоедам или лапландцам. Но в подобных обстоятельствах достаточно секунды, чтобы превратить сомнения в самую твердую уверенность.
"Yes, yes," he murmured, "I am in the hands of the brigands of whom Albert de Morcerf spoke."	"Да, да, - вспомнил он, - я в руках разбойников, о которых нам рассказывал Альбер де Морсер".
His first idea was to breathe, that he might know whether he was wounded. He borrowed this from "Don Quixote," the only book he had ever read, but which he still slightly remembered.	Прежде всего он глубоко вздохнул, чтобы убедиться, что он не ранен, он вычитал это в "Дон Кихоте", единственной книге, которую он кое-как прочел и из которой кое-что запомнил.
"No," he cried, "they have not wounded, but perhaps they have robbed me!" and he thrust his hands into his pockets.	"Нет, - сказал он себе, - они меня не убили и даже не ранили; но, может быть, они меня ограбили?" И он стал поспешно исследовать свои карманы.
They were untouched; the hundred louis he had reserved for his journey from Rome to Venice were in his trousers pocket, and in that of his great-coat he found the little note-case containing his letter of credit for 5,050,000 francs.	Они оказались в полной неприкосновенности; те сто луидоров, которые он оставил себе на дорогу из Рима в Венецию, лежали по-прежнему в кармане его панталон, а бумажник, в котором находился аккредитив на пять миллионов пятьдесят тысяч франков, все еще лежал в кармане его сюртука.
"Singular bandits!" he exclaimed; "they have left me my purse and pocket-book.	"Странные разбойники! - сказал он себе. - Они мне оставили кошелек и бумажник!

As I was saying last night, they intend me to be ransomed.	Я правильно решил вчера, когда ложился спать; они потребуют за меня выкуп.
Hallo, here is my watch!	Скажите пожалуйста, и часы на месте!
Let me see what time it is."	Посмотрим, который час".
Danglars' watch, one of Breguet's repeaters, which he had carefully wound up on the previous night, struck half past five.	Часы Данглара, шедевр Брегета, которые он накануне, перед тем как пуститься в путь, тщательно завел, прозвонили половину шестого утра.
Without this, Danglars would have been quite ignorant of the time, for daylight did not reach his cell.	Иначе Данглар не мог бы определить время, так как в его келью дневной свет не проникал.
Should he demand an explanation from the bandits, or should he wait patiently for them to propose it?	Потребовать от разбойников объяснений? Или лучше терпеливо ждать, пока они сами заговорят с ним?
The last alternative seemed the most prudent, so he waited until twelve o'clock.	Последнее показалось ему более осторожным; Данглар решил ждать. Он ждал до полудня.
During all this time a sentinel, who had been relieved at eight o'clock, had been watching his door.	В продолжение всего этого времени у его двери стоял часовой. В восемь часов утра часовой сменился.
Danglars suddenly felt a strong inclination to see the person who kept watch over him.	Данглару захотелось взглянуть, кто его сторожит.
He had noticed that a few rays, not of daylight, but from a lamp, penetrated through the ill-joined planks of the door; he approached just as the brigand was refreshing himself with a mouthful of brandy, which, owing to the leathern bottle containing it, sent forth an odor which was extremely unpleasant to Danglars.	Он заметил, что лучи света - правда, не дневного, а от лампы - проникали сквозь щели между плохо пригнанными досками двери; он подошел к одной из этих щелей в ту самую минуту, когда разбойник угощался водкой из бурдюка, от которого исходил запах, показавшийся Данглару отвратительным.
"Faugh!" he exclaimed, retreating to the farther corner of his cell.	- Тьфу! - проворчал он, отступив в глубь своей кельи.
At twelve this man was replaced by another functionary, and Danglars, wishing to catch sight of his new guardian, approached the door again.	В полдень любитель водки был сменен другим часовым. Данглар и тут полюбопытствовал взглянуть на своего нового сторожа; он опять придвинулся к щели.
He was an athletic, gigantic bandit, with large eyes, thick lips, and a flat nose; his red hair fell in dishevelled masses like snakes around his shoulders.	На этот раз он увидел атлетически сложенного парня, настоящего Голиафа, с выпученными глазами, толстыми губами, приплюснутым носом; густые космы рыжих волос спадали ему на плечи, извиваясь, как змеи.
"Ah, ha," cried Danglars, "this fellow is more like an ogre than anything else; however, I am rather too old and tough to be very good eating!"	"Этот больше похож на людоеда, чем на человеческое существо, - подумал Данглар, -слава богу, я слишком стар и жестковат; дряблый, невкусный толстяк".

We see that Danglars was collected enough to jest; at the same time, as though to disprove the ogreish propensities, the man took some black bread, cheese, and onions from his wallet, which he began devouring voraciously.	Как видите, Данглар еще был способен шутить. В эту самую минуту, как бы для того, чтобы доказать, что он отнюдь не людоед, страж уселся против двери, вытащил из своей котомки ломоть черного хлеба, несколько луковиц и кусок сыру и начал жадно поглощать все это.
"May I be hanged," said Danglars, glancing at the bandit's dinner through the crevices of the door,--"may I be hanged if I can understand how people can eat such filth!" and he withdrew to seat himself upon his goat-skin, which reminded him of the smell of the brandy.	- Черт знает что, - сказал Данглар, наблюдая сквозь щели за обедом разбойника. - Не понимаю, как можно есть такую гадость. И он уселся на козьи шкуры, запахом своим напоминавшие ему водку, которую пил первый часовой.
But the mysteries of nature are incomprehensible, and there are certain invitations contained in even the coarsest food which appeal very irresistibly to a fasting stomach.	Но как ни крепился Данглар, а тайны естества непостижимы; иной раз голодному желудку самая неприхотливая снедь кажется весьма соблазнительной.
Danglars felt his own not to be very well supplied just then, and gradually the man appeared less ugly, the bread less black, and the cheese more fresh, while those dreadful vulgar onions recalled to his mind certain sauces and side-dishes, which his cook prepared in a very superior manner whenever he said,	Данглар внезапно ощутил, что его желудок пуст; страж показался ему не таким уж уродливым, хлеб не таким уж черным, а сыр менее высохшим. К тому же сырые луковицы, отвратительная пища дикаря, напомнили ему соусы робер и подливки, которые в совершенстве стряпал его повар, когда Данглару случалось сказать ему:
"Monsieur Deniseau, let me have a nice little fricassee to-day."	"Денизо, приготовьте мне сегодня что-нибудь остренькое".
He got up and knocked on the door; the bandit raised his head.	Он встал и постучал в дверь. Часовой поднял голову.
Danglars knew that he was heard, so he redoubled his blows.	Данглар снова постучал.
"Che cosa?" asked the bandit.	- Che cosa?[72] - спросил разбойник.
"Come, come," said Danglars, tapping his fingers against the door, "I think it is quite time to think of giving me something to eat!"	- Послушайте, приятель, - сказал Данглар, барабаня пальцами по двери, - по-моему, пора бы позаботиться и обо мне!
But whether he did not understand him, or whether he had received no orders respecting the nourishment of Danglars, the giant, without answering, went on with his dinner.	Но либо великан не понял его, либо ему не было дано соответствующих распоряжений, только он снова принялся за свой обед.
Danglars' feelings were hurt, and not wishing to put himself under obligations to the brute, the banker threw himself down again on his goat-skin and did not breathe another word.	Данглар почувствовал себя уязвленным и, не желая больше иметь дело с таким неучем, снова улегся на козьи шкуры и не проронил больше ни слова.
Four hours passed by and the giant was replaced by another bandit.	Прошло еще четыре часа; великана сменил другой разбойник.
Danglars, who really began to experience sundry gnawings at the stomach, arose softly, again applied his eye to the crack of the door, and recognized the intelligent countenance of his guide.	Данглар, которого уже давно мучил голод, тихонько встал, снова приник к дверной щели и узнал смышленую физиономию своего провожатого.

It was, indeed, Peppino who was preparing to mount guard as comfortably as possible by seating himself opposite to the door, and placing between his legs an earthen pan, containing chick-pease stewed with bacon.	Это был Пеппино, который, по-видимому, решил провести свое дежурство поуютнее: он уселся напротив двери и поставил у ног глиняный горшок, полный горячего душистого турецкого гороха, поджаренного на сале.
Near the pan he also placed a pretty little basket of Villetri grapes and a flask of Orvieto.	Рядом с горшком Пеппино поставил корзиночку с веллетрийским виноградом и бутылку орвиетского вина.
Peppino was decidedly an epicure.	Положительно, Пеппино был гурман.
Danglars watched these preparations and his mouth watered.	При виде этих аппетитных приготовлений у Данглара потекли слюнки.
"Come," he said to himself, "let me try if he will be more tractable than the other;" and he tapped gently at the door.	"Посмотрим, - сказал себе пленник, - может быть, этот окажется сговорчивее". И он легонько постучал в дверь.
"On y va," (coming) exclaimed Peppino, who from frequenting the house of Signor Pastrini understood French perfectly in all its idioms.	- Иду, иду, - сказал разбойник по-французски, ибо, бывая в гостинице Пастрини, он научился этому языку. Он подошел и отпер дверь.
Danglars immediately recognized him as the man who had called out in such a furious manner,	Данглар узнал в нем того человека, который так неистово кричал ему:
"Put in your head!"	"Убери голову!"
But this was not the time for recrimination, so he assumed his most agreeable manner and said with a gracious smile,--"Excuse me, sir, but are they not going to give me any dinner?"	Но теперь было не до упреков; наоборот, он скорчил самую любезную мину и сказал с самой вкрадчивой улыбкой: - Простите, сударь, но разве мне не дадут пообедать?
"Does your excellency happen to be hungry?"	- Как же, как же! - воскликнул Пеппино. -Неужели вы, ваше сиятельство, голодны?
"Happen to be hungry,--that's pretty good, when I haven't eaten for twenty-four hours!" muttered Danglars.	- Это "неужели" бесподобно! - пробормотал Данглар. - Вот уже сутки, как я ничего не ел.
Then he added aloud, "Yes, sir, I am hungry--very hungry."	Ну, разумеется, сударь, - прибавил он громко, - я голоден и даже очень.
"What would your excellency like?" and Peppino placed his pan on the ground, so that the steam rose directly under the nostrils of Danglars.	- И ваше сиятельство желает покушать? -Немедленно, если только возможно. - Ничего нет легче, - сказал Пеппино, - здесь можно получить все, что угодно; конечно, за деньги, как это принято у всех добрых христиан. - Само собой! -воскликнул Данглар. - Хотя, по правде говоря, если вы держите людей в заключении, вы должны были бы по меньшей мере кормить их. - Нет, ваше сиятельство, - возразил Пеппино, - у нас это не принято. - Это довод неосновательный, но не будем спорить, - отвечал Данглар, который надеялся любезным обращением умилостивить своего тюремщика. - Так велите подать мне обед.- Сию минуту, ваше сиятельство; что вам угодно? И Пеппино поставил свою миску наземь, так что шедший от нее пар ударил Данглару прямо в ноздри.

"Give your orders."	- Заказывайте, - сказал он.
"Have you kitchens here?"	- Разве у вас тут есть кухня? - спросил банкир.
"Kitchens?--of course-complete ones."	- Как же? Конечно, есть. И великолепная!
"And cooks?"	- И повара?
"Excellent!"	- Превосходные!
"Well, a fowl, fish, game,--it signifies little, so that I eat."	- В таком случае цыпленка, или рыбу, или какую-нибудь дичь; все равно что, только дайте мне поесть.
"As your excellency pleases. You mentioned a fowl, I think?"	- Все, что будет угодно вашему сиятельству; итак, скажем, цыпленка?
"Yes, a fowl."	- Да, цыпленка.
Peppino, turning around, shouted,	Пеппино выпрямился и крикнул во все горло:
"A fowl for his excellency!"	- Цыпленка для его сиятельства!
His voice yet echoed in the archway when a handsome, graceful, and half-naked young man appeared, bearing a fowl in a silver dish on his head, without the assistance of his hands.	Голос Пеппино еще отдавался под сводами, как уже появился юноша, красивый, стройный и обнаженный до пояса, словно античный рыбоносец; он нес на голове серебряное блюдо с цыпленком, не придерживая его руками.
"I could almost believe myself at the Cafe de Paris," murmured Danglars.	- Как в Кафе-де-Пари, - пробормотал Данглар.
"Here, your excellency," said Peppino, taking the fowl from the young bandit and placing it on the worm-eaten table, which with the stool and the goat-skin bed formed the entire furniture of the cell.	- Извольте, ваше сиятельство, - сказал Пеппино, беря блюдо из рук молодого разбойника и ставя его на источенный червями стол, который вместе с табуреткой и ложем из козьих шкур составлял всю меблировку кельи.
Danglars asked for a knife and fork.	Данглар потребовал вилку и нож.
"Here, excellency," said Peppino, offering him a little blunt knife and a boxwood fork.	- Извольте, ваше сиятельство, - сказал Пеппино, протягивая ему маленький ножик с тупым концом и деревянную вилку.
Danglars took the knife in one hand and the fork in the other, and was about to cut up the fowl.	Данглар взял в одну руку нож, в другую вилку и приготовился резать птицу.
"Pardon me, excellency," said Peppino, placing his hand on the banker's shoulder; "people pay here before they eat. They might not be satisfied, and"--	- Прошу прощения, ваше сиятельство, - сказал Пеппино, кладя руку на плечо банкиру, - здесь принято платить вперед; может быть, гость останется недоволен.
"Ah, ha," thought Danglars, "this is not so much like Paris, except that I shall probably be skinned! Never mind, I'll fix that all right.	"Это уж совсем не как в Кафе-де-Пари, - подумал Данглар, - не говоря уже о том, что они, наверное, обдерут меня; но не будем скупиться.
I have always heard how cheap poultry is in Italy; I should think a fowl is worth about twelve sous at Rome.--There," he said, throwing a louis down.	Я всегда слышал, что в Италии жизнь дешева; вероятно, цыпленок стоит в Риме каких-нибудь двенадцать су". - Вот возьмите, - сказал он и швырнул Пеппино золотой.
Peppino picked up the louis, and Danglars again prepared to carve the fowl.	Пеппино подобрал монету. Данглар занес нож над цыпленком.

"Stay a moment, your excellency," said Peppino, rising; "you still owe me something."	- Одну минуту, ваше сиятельство, - сказал Пеппино, выпрямляясь, - ваше сиятельство еще не все мне уплатили.
"I said they would skin me," thought Danglars; but resolving to resist the extortion, he said,	- Я так и думал, что они меня обдерут как липку! -пробормотал Данглар. Но он решил не противиться этому вымогательству.
"Come, how much do I owe you for this fowl?"	- Сколько же я вам еще должен за эту тощую курятину? - спросил он.
"Your excellency has given me a louis on account."	- Ваше сиятельство дали мне в счет уплаты луидор.
"A louis on account for a fowl?"	- Луидор в счет уплаты за цыпленка?
"Certainly; and your excellency now owes me 4,999 louis."	- Разумеется, в счет уплаты. - Хорошо... Ну, а дальше? - Так что ваше сиятельство должны мне теперь только четыре тысячи девятьсот девяносто девять луидоров.
Danglars opened his enormous eyes on hearing this gigantic joke.	Данглар вытаращил глаза, услышав эту чудовищную шутку.
"Come, come, this is very droll--very amusing--I allow; but, as I am very hungry, pray allow me to eat.	- Презабавно, - пробормотал он, - презабавно! И он снова хотел приняться за цыпленка, но Пеппино левой рукой удержал его и протянул правую ладонью вверх. - Платите, - сказал он. -Что такое? Вы не шутите? - сказал Данглар. -Мы никогда не шутим, ваше сиятельство, -возразил Пеппино, серьезный, как квакер. - Как, сто тысяч франков за этого цыпленка! - Вы не поверите, ваше сиятельство, как трудно выводить птицу в этих проклятых пещерах. - Все это очень смешно, - сказал Данглар, - очень весело, согласен. Но я голоден, не мешайте мне есть.
Stay, here is another louis for you."	Вот еще луидор для вас, мой друг.
"Then that will make only 4,998 louis more," said Peppino with the same indifference. "I shall get them all in time."	- В таком случае за вами теперь остается только четыре тысячи девятьсот девяносто восемь луидоров, - сказал Пеппино, сохраняя то же хладнокровие, - немного терпения, и мы рассчитаемся.
"Oh, as for that," said Danglars, angry at this prolongation of the jest,--"as for that you won't get them at all. Go to the devil! You do not know with whom you have to deal!"	- Никогда, - сказал Данглар, возмущенный этим упорным издевательством. - Убирайтесь к черту, вы не знаете, с кем имеете дело!
Peppino made a sign, and the youth hastily removed the fowl.	Пеппино сделал знак, юноша проворно убрал цыпленка.
Danglars threw himself upon his goat-skin, and Peppino, reclosing the door, again began eating his pease and bacon.	Данглар бросился на свою постель из козьих шкур. Пеппино запер дверь и вновь принялся за свой горох с салом.
Though Danglars could not see Peppino, the noise of his teeth allowed no doubt as to his occupation.	Данглар не мог видеть, что делает Пеппино, но разбойник так громко чавкал, что у пленника не оставалось сомнений в том, чем он занят.

He was certainly eating, and noisily too, like an ill-bred man.	Было ясно, что он ест, и притом ест шумно, как человек невоспитанный.
"Brute!" said Danglars.	- Болван! - выругался Данглар.
Peppino pretended not to hear him, and without even turning his head continued to eat slowly.	Пеппино сделал вид, что не слышит; и, не повернув даже головы, продолжал есть с той же невозмутимой медлительностью.
Danglars' stomach felt so empty, that it seemed as if it would be impossible ever to fill it again; still he had patience for another half-hour, which appeared to him like a century.	Данглару казалось, что его желудок бездонен, как бочка Данаид; не верилось, что он когда-нибудь может наполниться. Однако он терпел еще полчаса; но надо признать, что эти полчаса показались ему вечностью.
He again arose and went to the door.	Наконец он встал и снова подошел к двери.
"Come, sir, do not keep me starving here any longer, but tell me what they want."	- Послушайте, сударь, - сказал он, - не томите меня дольше и скажите мне сразу, чего от меня хотят.
"Nay, your excellency, it is you who should tell us what you want.	- Помилуйте, ваше сиятельство, это вы скажите, что вам от нас угодно?
Give your orders, and we will execute them."	Прикажите, и мы исполним.
"Then open the door directly."	- В таком случае прежде откройте мне дверь.
Peppino obeyed.	Пеппино открыл дверь.
"Now look here, I want something to eat! To eat--do you hear?"	- Я хочу есть, черт возьми! - сказал Данглар.
"Are you hungry?"	- Вы голодны?
"Come, you understand me."	- Вы это и так знаете.
"What would your excellency like to eat?"	- Что угодно скушать вашему сиятельству?
"A piece of dry bread, since the fowls are beyond all price in this accursed place."	- Кусок черствого хлеба, раз цыплята так непомерно дороги в этом проклятом погребе.
"Bread?	- Хлеба?
Very well. Hallo, there, some bread!" he called.	Извольте! - сказал Пеппино. - Эй, хлеба! -крикнул он.
The youth brought a small loaf.	Юноша принес маленький хлебец.
"How much?" asked Danglars.	- Пожалуйста! - сказал Пеппино.
"Four thousand nine hundred and ninety-eight louis," said Peppino;	- Сколько? - спросил Данглар. - Четыре тысячи девятьсот девяносто восемь луидоров.
"You have paid two louis in advance."	Вы уже заплатили вперед два луидора.
"What?	- Как!
One hundred thousand francs for a loaf?"	За один хлебец сто тысяч франков?
"One hundred thousand francs," repeated Peppino.	- Сто тысяч франков, - ответил Пеппино.
"But you only asked 100,000 francs for a fowl!"	- Но ведь сто тысяч франков стоит цыпленок!
"We have a fixed price for all our provisions.	- У нас нет прейскуранта, у нас на все одна цена.

It signifies nothing whether you eat much or little--whether you have ten dishes or one--it is always the same price."	Мало вы съедите или много, закажете десять блюд или одно - цена не меняется.
"What, still keeping up this silly jest?	- Вы опять шутите!
My dear fellow, it is perfectly ridiculous--stupid!	Это нелепо, это просто глупо!
You had better tell me at once that you intend starving me to death."	Лучше скажите сразу, что вы хотите уморить меня голодом, и дело с концом.
"Oh, dear, no, your excellency, unless you intend to commit suicide.	- Да нет же, ваше сиятельство, это вы хотите уморить себя голодом.
Pay and eat."	Заплатите и кушайте.
"And what am I to pay with, brute?" said Danglars, enraged. "Do you suppose I carry 100,000 francs in my pocket?"	- Чем я заплачу, скотина? - воскликнул вне себя Данглар. - Ты, кажется, воображаешь, что я таскаю сто тысяч франков с собой в кармане?
"Your excellency has 5,050,000 francs in your pocket; that will be fifty fowls at 100,000 francs apiece, and half a fowl for the 50,000."	- У вас в кармане пять миллионов пятьдесят тысяч франков, ваше сиятельство, - сказал Пеппино, -это составит пятьдесят цыплят по сто тысяч франков штука и полцыпленка за пятьдесят тысяч франков.
Danglars shuddered. The bandage fell from his eyes, and he understood the joke, which he did not think quite so stupid as he had done just before.	Данглар задрожал, повязка упала с его глаз; это, конечно, была шутка, но теперь он ее понял. Надо, впрочем, сказать, что теперь он не находил ее такой уж плоской, как раньше.
"Come," he said, "if I pay you the 100,000 francs, will you be satisfied, and allow me to eat at my ease?"	- Послушайте, - сказал он, - если я вам дам эти сто тысяч франков, будем ли мы с вами в расчете? Смогу я спокойно поесть?
"Certainly," said Peppino.	- Разумеется, - заявил Пеппино.
"But how can I pay them?"	- Но как я вам их дам? - спросил Данглар, облегченно вздыхая.
"Oh, nothing easier; you have an account open with Messrs. Thomson & French, Via dei Banchi, Rome; give me a draft for 4,998 louis on these gentlemen, and our banker shall take it."	- Ничего нет проще; у вас текущий счет в банкирском доме Томсон и Френч, на Банковской улице в Риме; дайте мне чек на их банк на четыре тысячи девятьсот девяносто восемь луидоров; ваш банкир его примет.
Danglars thought it as well to comply with a good grace, so he took the pen, ink, and paper Peppino offered him, wrote the draft, and signed it.	Данглар хотел по крайней мере сохранить видимость доброй воли; он взял перо и бумагу, которые ему подал Пеппино, написал записку и подписался.
"Here," he said, "here is a draft at sight."	- Вот вам чек на предъявителя, - сказал он.
"And here is your fowl."	- А вот вам цыпленок.
Danglars sighed while he carved the fowl; it appeared very thin for the price it had cost.	Данглар со вздохом разрезал птицу; она казалась ему очень постной по сравнению с такой жирной суммой.
As for Peppino, he examined the paper attentively, put it into his pocket, and continued eating his pease.	Что касается Пеппино, то он внимательно прочитал бумажку, опустил ее в карман и снова принялся за турецкий горох.

Chapter 116.	XIX.
The Pardon.	Прощение
The next day Danglars was again hungry; certainly the air of that dungeon was very provocative of appetite. The prisoner expected that he would be at no expense that day, for like an economical man he had concealed half of his fowl and a piece of the bread in the corner of his cell.	На следующий день Данглар снова почувствовал голод; воздух в этой пещере как нельзя более возбуждал аппетит; пленник думал, что в этот день ему не придется тратиться: как человек бережливый, он припрятал половину цыпленка и кусок хлеба в углу своей кельи.
But he had no sooner eaten than he felt thirsty; he had forgotten that.	Но не успел он поесть, как ему захотелось пить; он совершенно не принял этого в расчет.
He struggled against his thirst till his tongue clave to the roof of his mouth; then, no longer able to resist, he called out.	Он боролся с жаждой до тех пор, пока не почувствовал, как его иссохший язык прилипает к нёбу. Тогда, не в силах больше противиться сжигавшему его огню, он позвал.
The sentinel opened the door; it was a new face.	Часовой отпер дверь; лицо его было незнакомо узнику.
He thought it would be better to transact business with his old acquaintance, so he sent for Peppino.	Данглар решил, что лучше иметь дело со старым знакомым. Он стал звать Пеппино.
"Here I am, your excellency," said Peppino, with an eagerness which Danglars thought favorable to him. "What do you want?"	- Я здесь, ваше сиятельство, - сказал разбойник, явившись с такой поспешностью, что Данглару это показалось хорошим предзнаменованием, -что вам угодно?
"Something to drink."	- Пить, - сказал пленник.
"Your excellency knows that wine is beyond all price near Rome."	- Вашему сиятельству должно быть известно, -заявил Пеппино, - что вино в окрестностях Рима неимоверно дорого.
"Then give me water," cried Danglars, endeavoring to parry the blow.	- В таком случае дайте мне воды, - отвечал Данглар, пытаясь отразить удар.
"Oh, water is even more scarce than wine, your excellency,--there has been such a drought."	- Ах, ваше сиятельство, вода еще большая редкость, чем вино: сейчас такая ужасная засуха!
"Come," thought Danglars, "it is the same old story."	- Я вижу, все начинается сызнова! - сказал Данглар.
And while he smiled as he attempted to regard the affair as a joke, he felt his temples get moist with perspiration.	И он улыбался, делая вид, что шутит, хотя на висках его выступил пот.
"Come, my friend," said Danglars, seeing that he made no impression on Peppino, "you will not refuse me a glass of wine?"	- Послушайте, мой друг, - сказал он, видя, что Пеппино все так же невозмутим, - я прошу у вас стакан вина; неужели вы мне в нем откажете?
"I have already told you that we do not sell at retail."	- Я уже вам говорил, ваше сиятельство, - серьезно отвечал Пеппино, - что мы не торгуем в розницу.
"Well, then, let me have a bottle of the least expensive."	- В таком случае дайте мне бутылку. - Какого? -Подешевле.
"They are all the same price."	- Цена на все вина одна.
"And what is that?"	- А какая?
"Twenty-five thousand francs a bottle."	- Двадцать пять тысяч франков бутылка.

"Tell me," cried Danglars, in a tone whose bitterness Harpagon [*] alone has been capable of revealing--"tell me that you wish to despoil me of all; it will be sooner over than devouring me piecemeal." * The miser in Moliere's comedy of "L'Avare."--Ed.	- Скажите лучше, что вы хотите меня ограбить? -воскликнул Данглар с такой горечью в голосе, что только Гарпагон мог бы оценить ее по достоинству. - Это будет проще, чем сдирать с меня шкуру по частям.
"It is possible such may be the master's intention."	- Возможно, что таково намерение начальника, -сказал Пеппино.
"The master?--who is he?"	- Начальника? А кто он?
"The person to whom you were conducted yesterday."	- Вас к нему водили позавчера.
"Where is he?"	- А где он?
"Here."	- Здесь.
"Let me see him."	- Могу я повидать его?
"Certainly."	- Ничего нет проще.
And the next moment Luigi Vampa appeared before Danglars.	Не прошло и минуты, как перед Дангларом предстал Луиджи Вампа.
"You sent for me?" he said to the prisoner.	- Вы меня звали? - спросил он пленника.
"Are you, sir, the chief of the people who brought me here?"	- Это вы, сударь, начальник тех, кто доставил меня сюда?
"Yes, your excellency.	- Да, ваша милость.
What then?"	А что?
"How much do you require for my ransom?"	- Какой выкуп вы за меня требуете?
"Merely the 5,000,000 you have about you."	- Да просто те пять миллионов, которые у вас с собой.
Danglars felt a dreadful spasm dart through his heart.	Данглар почувствовал, как ледяная рука стиснула его сердце.
"But this is all I have left in the world," he said, "out of an immense fortune. If you deprive me of that, take away my life also."	- Это все, что у меня есть, сударь, это остаток огромного состояния; если вы отнимете их у меня, то отнимите и жизнь.
"We are forbidden to shed your blood."	- Нам запрещено проливать вашу кровь.
"And by whom are you forbidden?"	- Кто вам запретил?
"By him we obey."	- Тот, кому мы повинуемся.
"You do, then, obey some one?"	- Значит, вы кому-то повинуетесь?
"Yes, a chief."	- Да, начальнику.
"I thought you said you were the chief?"	- Мне казалось, что вы и есть начальник.
"So I am of these men; but there is another over me."	- Я начальник этих людей; но у меня тоже есть начальник.
"And did your superior order you to treat me in this way?"	- А этот начальник тоже кому-нибудь повинуется?

"Yes."	- Да. - Кому же? - Богу. Он задумался. - Не понимаю, - сказал Данглар. - Возможно. - Этот самый начальник и приказал вам так со мной обращаться? - Да. - С какой целью? - Этого я не знаю.
"But my purse will be exhausted."	- Но ведь когда-нибудь мой кошелек иссякнет?
"Probably."	- Вероятно.
"Come," said Danglars, "will you take a million?"	- Послушайте, - сказал Данглар, - хотите миллион?
"No."	- Нет.
"Two millions?--three?--four?	- Два миллиона? - Нет. - Три миллиона?.. Четыре?..
Come, four?	Ну, хотите четыре?
I will give them to you on condition that you let me go."	Я вам их отдаю с условием, что вы меня выпустите.
"Why do you offer me 4,000,000 for what is worth 5,000,000? This is a kind of usury, banker, that I do not understand."	- Почему вы предлагаете нам четыре миллиона за то, что стоит пять? - сказал Вампа. - Это ростовщичество, господин банкир, вот как я это понимаю.
"Take all, then--take all, I tell you, and kill me!"	- Берите все! Все, слышите! - воскликнул Данглар. - И убейте меня!
"Come, come, calm yourself. You will excite your blood, and that would produce an appetite it would require a million a day to satisfy. Be more economical."	- Успокойтесь, ваша милость; не надо горячиться, а то у вас появится такой аппетит, что вы начнете проедать по миллиону в день; будьте бережливы, черт возьми!
"But when I have no more money left to pay you?" asked the infuriated Danglars.	- А когда у меня не хватит денег, чтобы платить вам? - воскликнул Данглар вне себя.
"Then you must suffer hunger."	- Тогда вы будете голодать.
"Suffer hunger?" said Danglars, becoming pale.	- Голодать? - сказал Данглар, бледнея.
"Most likely," replied Vampa coolly.	- Вероятно, - флегматично ответил Вампа.
"But you say you do not wish to kill me?"	- Но ведь вы говорите, что не хотите убивать меня?
"No."	- Да.
"And yet you will let me perish with hunger?"	- И дадите мне умереть с голоду?
"Ah, that is a different thing."	- Это не одно и то же.
"Well, then, wretches," cried Danglars,	- Так нет же, негодяи, - воскликнул Данглар, - я обману ваши подлые расчеты!
"I will defy your infamous calculations--! would rather die at once! You may torture, torment, kill me, but you shall not have my signature again!"	Если уж мне суждено умереть, то чем скорее, тем лучше, мучьте меня, пытайте меня, убейте, но моей подписи вы больше не получите!
"As your excellency pleases," said Vampa, as he left the cell.	- Как вашей милости будет угодно, - сказал Вампа. И он вышел из кельи.

Danglars, raving, threw himself on the goat-skin.	Данглар, рыча от бешенства, бросился на козьи шкуры.
Who could these men be?	Кто были эти люди?
Who was the invisible chief?	Кто был их невидимый начальник?
What could be his intentions towards him?	Какие у них намерения?
And why, when every one else was allowed to be ransomed, might he not also be?	И почему все могут от них откупиться, а он один не может?
Oh, yes; certainly a speedy, violent death would be a fine means of deceiving these remorseless enemies, who appeared to pursue him with such incomprehensible vengeance.	Да, конечно, смерть, быстрая, насильственная смерть - лучший способ обмануть расчеты его жестоких врагов, которые, видимо, наметили его жертвой какого-то непонятного мщения.
But to die?	Но умереть!
For the first time in his life, Danglars contemplated death with a mixture of dread and desire; the time had come when the implacable spectre, which exists in the mind of every human creature, arrested his attention and called out with every pulsation of his heart,	Быть может, впервые за всю долгую жизнь Данглар думал о смерти, и призывая ее и в то же время страшась, настала минута взглянуть в лицо неумолимому призраку, который таится во всяком живом существе, говорящем себе при каждом биении сердца:
"Thou shalt die!"	"Ты умрешь!"
Danglars resembled a timid animal excited in the chase; first it flies, then despairs, and at last, by the very force of desperation, sometimes succeeds in eluding its pursuers.	Данглар походил на дикого зверя, которого травля возбуждает, затем приводит в отчаяние и которому силою отчаяния иногда удается спастись.
Danglars meditated an escape; but the walls were solid rock, a man was sitting reading at the only outlet to the cell, and behind that man shapes armed with guns continually passed.	Он подумал о побеге. Но окружавшие его стены были толще скалы, у единственного выхода из кельи сидел человек и читал, а за спиной этого человека двигались взад и вперед тени, вооруженные карабинами.
His resolution not to sign lasted two days, after which he offered a million for some food.	Его решимости хватило только на два дня, после чего он потребовал пищи и предложил за нее миллион.
They sent him a magnificent supper, and took his million.	Ему подали великолепный ужин и взяли предложенный миллион.
From this time the prisoner resolved to suffer no longer, but to have everything he wanted.	С этого времени жизнь несчастного пленника стала беспрерывным отступлением.
At the end of twelve days, after having made a splendid dinner, he reckoned his accounts, and found that he had only 50,000 francs left.	Он так исстрадался, что не в силах был больше страдать, и исполнял все, чего от него требовали; прошло двенадцать дней, и вот, пообедав, не хуже, чем во времена своего преуспеяния, он подсчитал, сколько выдал чеков; оказалось, что у него остается всего лишь пятьдесят тысяч.
Then a strange reaction took place; he who had just abandoned 5,000,000 endeavored to save the 50,000 francs he had left, and sooner than give them up he resolved to enter again upon a life of privation--he was deluded by the hopefulness that is a premonition of madness.	Тогда в нем произошла странная перемена: он, который отдал пять миллионов, решил спасти последние пятьдесят тысяч франков; он решил вести жизнь, полную лишений, лишь бы не отдавать этих пятидесяти тысяч; в мозгу его мелькали проблески надежды, близкие к безумию.

He who for so long a time had forgotten God, began to think that miracles were possible--that the accursed cavern might be discovered by the officers of the Papal States, who would release him; that then he would have 50,000 remaining, which would be sufficient to save him from starvation; and finally he prayed that this sum might be preserved to him, and as he prayed he wept.	Он, который уже так давно забыл бога, стал думать о нем; он говорил себе, что бог иногда творит чудеса; пещера может разрушиться, папские карабинеры могут открыть это проклятое убежище и явиться к нему на помощь; тогда у него еще останется пятьдесят тысяч франков, а пятидесяти тысяч франков достаточно для того, чтобы не умереть с голоду, и он со слезами молил бога оставить ему эти пятьдесят тысяч франков.
Three days passed thus, during which his prayers were frequent, if not heartfelt. Sometimes he was delirious, and fancied he saw an old man stretched on a pallet; he, also, was dying of hunger.	Он провел так три дня, и все три дня имя божье было непрерывно если не в сердце у него, то по крайней мере на устах; по временам у него бывали минуты бреда, ему казалось, что он видит через окно, как в бедной комнатке на жалкой постели лежит умирающий старик.
On the fourth, he was no longer a man, but a living corpse.	Этот старик тоже умирал с голоду.
He had picked up every crumb that had been left from his former meals, and was beginning to eat the matting which covered the floor of his cell.	На четвертый день Данглар был уже не человек, но живой труп; он подобрал все до последней крошки от своих прежних обедов и начал грызть циновку, покрывавшую каменный пол.
Then he entreated Peppino, as he would a guardian angel, to give him food; he offered him 1,000 francs for a mouthful of bread.	Тогда он стал молить Пеппино, как молят ангела-хранителя, дать ему поесть; он предлагал ему тысячу франков за кусочек хлеба.
But Peppino did not answer.	Пеппино молчал.
On the fifth day he dragged himself to the door of the cell.	На пятый день Данглар подтащился к двери.
"Are you not a Christian?" he said, falling on his knees. "Do you wish to assassinate a man who, in the eyes of heaven, is a brother?	- Вы не христианин! - сказал он, поднимаясь на колени. - Вы хотите уморить человека, брата вашего перед богом!
Oh, my former friends, my former friends!" he murmured, and fell with his face to the ground.	"Где все мои друзья!" - пробормотал он. И он упал ничком.
Then rising in despair, he exclaimed,	Потом поднялся и в исступлении крикнул:
"The chief, the chief!"	- Начальника! Начальника!
"Here I am," said Vampa, instantly appearing; "what do you want?"	- Я здесь! - внезапно появляясь, сказал Вампа. -Что вам угодно?
"Take my last gold," muttered Danglars, holding out his pocket-book, "and let me live here; I ask no more for liberty—I only ask to live!"	- Возьмите мое последнее золото, - пролепетал Данглар, протягивая свой бумажник, - и оставьте меня жить здесь, в этой пещере; я уже не прошу свободы, я только прошу оставить мне жизнь.
"Then you suffer a great deal?"	- Вы очень страдаете? - спросил Вампа.
"Oh, yes, yes, cruelly!"	- Да, я жестоко страдаю!
"Still, there have been men who suffered more than you."	- А есть люди, которые страдали еще больше.
"I do not think so."	- Этого не может быть!
"Yes; those who have died of hunger."	- Но это так! Те, кто умер с голоду.

Danglars thought of the old man whom, in his hours of delirium, he had seen groaning on his bed.	Данглар вспомнил того старика, которого он во время своих галлюцинаций видел в убогой каморке, на жалкой постели.
He struck his forehead on the ground and groaned.	Он со стоном припал лбом к каменному полу.
"Yes," he said, "there have been some who have suffered more than I have, but then they must have been martyrs at least."	- Да, правда, были такие, которые еще больше страдали, чем я, но это были мученики.
"Do you repent?" asked a deep, solemn voice, which caused Danglars' hair to stand on end.	- Вы раскаиваетесь? - спросил чей-то мрачный и торжественный голос, от которого волосы Данглара стали дыбом.
His feeble eyes endeavored to distinguish objects, and behind the bandit he saw a man enveloped in a cloak, half lost in the shadow of a stone column.	Своим ослабевшим зрением он пытался вглядеться в окружающее и увидел позади Луиджи человека в плаще, полускрытого тенью каменного столба.
"Of what must I repent?" stammered Danglars.	- В чем я должен раскаяться? - едва внятно пробормотал Данглар.
"Of the evil you have done," said the voice.	- В содеянном зле, - сказал тот же голос.
"Oh, yes; oh, yes, I do indeed repent."	- Да, я раскаиваюсь, раскаиваюсь! - воскликнул Данглар.
And he struck his breast with his emaciated fist.	И он стал бить себя в грудь исхудавшей рукой.
"Then I forgive you," said the man, dropping his cloak, and advancing to the light.	- Тогда я вас прощаю, - сказал неизвестный, сбрасывая плащ и делая шаг вперед, чтобы встать на освещенное место.
"The Count of Monte Cristo!" said Danglars, more pale from terror than he had been just before from hunger and misery.	- Граф Монте-Кристо! - в ужасе воскликнул Данглар, и лицо его, уже бледное от голода и страданий, побледнело еще больше.
"You are mistaken--I am not the Count of Monte Cristo."	- Вы ошибаетесь, я не граф Монте-Кристо.
"Then who are you?"	- Кто же вы?
"I am he whom you sold and dishonored--I am he whose betrothed you prostituted--I am he upon whom you trampled that you might raise yourself to fortune--I am he whose father you condemned to die of hunger--I am he whom you also condemned to starvation, and who yet forgives you, because he hopes to be forgiven--I am Edmond Dantes!"	- Я тот, кого вы продали, предали, обесчестили; я тот, чью невесту вы развратили, тот, кого вы растоптали, чтобы подняться до богатства; я тот, чей отец умер с голоду по вашей вине. Я обрек вас на голодную смерть, и все же вас прощаю, ибо сам нуждаюсь в прощении, я - Эдмон Дантес!
Danglars uttered a cry, and fell prostrate.	Данглар вскрикнул и упал к его ногам.
"Rise," said the count, "your life is safe; the same good fortune has not happened to your accomplices--one is mad, the other dead.	- Встаньте, - сказал граф, - я дарую вам жизнь; ваши сообщники не были столь счастливы; один сошел с ума, другой мертв!
Keep the 50,000 francs you have left—I give them to you. The 5,000,000 you stole from the hospitals has been restored to them by an unknown hand.	Оставьте себе ваши пятьдесят тысяч франков, я их вам дарю; а пять миллионов, которые вы украли у сирот, уже возвращены.
And now eat and drink; I will entertain you to-night.	А теперь ешьте и пейте, сегодня вы мой гость.

Vampa, when this man is satisfied, let him be free."	Вампа, когда этот человек насытится, он свободен.
Danglars remained prostrate while the count withdrew; when he raised his head he saw disappearing down the passage nothing but a shadow, before which the bandits bowed.	Данглар, пока граф не удалился, продолжал лежать ничком; когда он поднял голову, он увидел только исчезавшую в проходе смутную тень, перед которой склонились разбойники.
According to the count's directions, Danglars was waited on by Vampa, who brought him the best wine and fruits of Italy; then, having conducted him to the road, and pointed to the post-chaise, left him leaning against a tree.	Вампа исполнил приказание графа, и Данглару были поданы лучшие плоды и лучшее вино Италии; затем его посадили в его почтовую карету, провезли по дороге и высадили у какого-то дерева.
He remained there all night, not knowing where he was.	Он просидел под ним до утра, не зная, где он.
When daylight dawned he saw that he was near a stream; he was thirsty, and dragged himself towards it.	Когда рассвело, он увидел поблизости ручей; ему хотелось пить, и он подполз к воде.
As he stooped down to drink, he saw that his hair had become entirely white.	Наклонившись, чтобы напиться, он увидел, что волосы его поседели.
Chapter 117.	XX.
The Fifth of October.	Пятое октября
It was about six o'clock in the evening; an opal-colored light, through which an autumnal sun shed its golden rays, descended on the blue ocean.	Было около шести часов вечера; опаловый свет, пронизываемый золотыми лучами осеннего солнца, падал с неба на голубые волны моря.
The heat of the day had gradually decreased, and a light breeze arose, seeming like the respiration of nature on awakening from the burning siesta of the south. A delicious zephyr played along the coasts of the Mediterranean, and wafted from shore to shore the sweet perfume of plants, mingled with the fresh smell of the sea.	Дневной жар понемногу спадал, и уже веял тот легкий ветерок, что кажется дыханием самой природы, просыпающейся после знойного полуденного сна; сладостное дуновение, которое освежает берега Средиземного моря и несет от побережья к побережью аромат деревьев, смешанный с терпким запахом моря.
A light yacht, chaste and elegant in its form, was gliding amidst the first dews of night over the immense lake, extending from Gibraltar to the Dardanelles, and from Tunis to Venice.	По этому огромному озеру, простирающемуся от Гибралтара до Дарданелл и от Туниса до Венеции, скользила в первой вечерней дымке легкая, стройная яхта.
The vessel resembled a swan with its wings opened towards the wind, gliding on the water.	Казалось, это скользит по воде распластавший крылья лебедь.
It advanced swiftly and gracefully, leaving behind it a glittering stretch of foam.	Она неслась стремительная и грациозная, оставляя позади себя фосфоресцирующий след.
By degrees the sun disappeared behind the western horizon; but as though to prove the truth of the fanciful ideas in heathen mythology, its indiscreet rays reappeared on the summit of every wave, as if the god of fire had just sunk upon the bosom of Amphitrite, who in vain endeavored to hide her lover beneath her azure mantle.	Последние лучи солнца угасли на горизонте; но, словно воскрешая ослепительные вымыслы античной мифологии, его нескромные отблески еще вспыхивали на гребнях волн, выдавая тайну Амфитриты; пламенный бог укрылся на ее груди, и она тщетно пыталась спрятать возлюбленного в лазурных складках своего плаща.
The yacht moved rapidly on, though there did not appear to be sufficient wind to ruffle the curls on the head of a young girl.	Яхта быстро неслась вперед, хотя казалось, ветер был так слаб, что не растрепал бы и локоны на девичьей головке.

Standing on the prow was a tall man, of a dark complexion, who saw with dilating eyes that they were approaching a dark mass of land in the shape of a cone, which rose from the midst of the waves like the hat of a Catalan.	На баке стоял человек высокого роста, с бронзовым цветом лица и смотрел неподвижным взглядом, как навстречу ему приближается земля, темным конусом выступавшая из волн, подобно исполинской каталонской шляпе.
"Is that Monte Cristo?" asked the traveller, to whose orders the yacht was for the time submitted, in a melancholy voice.	- Это и есть Монте-Кристо? - задумчиво и печально спросил путешественник, по-видимому, распоряжавшийся маленькой яхтой.
"Yes, your excellency," said the captain, "we have reached it."	- Да, ваша милость, - отвечал капитан, - мы у цели.
"We have reached it!" repeated the traveller in an accent of indescribable sadness.	- Мы у цели! - прошептал путешественник с какой-то непередаваемой грустью.
Then he added, in a low tone, "Yes; that is the haven."	Затем он тихо прибавил: - Да, здесь моя пристань.
And then he again plunged into a train of thought, the character of which was better revealed by a sad smile, than it would have been by tears.	И он снова погрузился в думы; на губах его появилась улыбка печальнее слез.
A few minutes afterwards a flash of light, which was extinguished instantly, was seen on the land, and the sound of firearms reached the yacht.	Спустя несколько минут на берегу вспыхнул слабый, тотчас же погасший свет, и до яхты донесся звук выстрела.
"Your excellency," said the captain, "that was the land signal, will you answer yourself?"	- Ваша милость, - сказал капитан, - с берега нам подают сигнал; хотите сами на него ответить?
"What signal?"	- Какой сигнал? - спросил тот.
The captain pointed towards the island, up the side of which ascended a volume of smoke, increasing as it rose.	Капитан показал рукой на остров: к вершине его поднимался одинокий белесый дымок, расходящийся в воздухе.
"Ah, yes," he said, as if awaking from a dream. "Give it to me."	- Да, да! - сказал путешественник, как бы очнувшись от сна. - Хорошо.
The captain gave him a loaded carbine; the traveller slowly raised it, and fired in the air.	Капитан подал ему заряженный карабин; путешественник взял его, медленно поднял и выстрелил.
Ten minutes afterwards, the sails were furled, and they cast anchor about a hundred fathoms from the little harbor.	Не прошло и десяти минут, как уже спустили паруса и бросили якорь в пятистах шагах от небольшой пристани.
The gig was already lowered, and in it were four oarsmen and a coxswain. The traveller descended, and instead of sitting down at the stern of the boat, which had been decorated with a blue carpet for his accommodation, stood up with his arms crossed.	На волнах уже качалась шлюпка с четырьмя гребцами и рулевым; путешественник спустился в нее, но вместо того чтобы сесть на корме, покрытой для него голубым ковром, скрестил руки и остался стоять.
The rowers waited, their oars half lifted out of the water, like birds drying their wings.	Гребцы ждали команды, приподняв весла, словно птицы, которые сушат свои крылья.
"Give way," said the traveller.	- Вперед! - сказал путешественник.
The eight oars fell into the sea simultaneously without splashing a drop of water, and the boat, yielding to the impulsion, glided forward.	Четыре пары весел разом, без всплеска, опустились в воду; и шлюпка, уступая толчку, понеслась стрелой.

In an instant they found themselves in a little harbor, formed in a natural creek; the boat grounded on the fine sand.	Через минуту они уже были в маленькой бухте, расположенной в расселине скал, и шлюпка врезалась в песчаное дно.
"Will your excellency be so good as to mount the shoulders of two of our men, they will carry you ashore?"	- Ваша милость, - сказал рулевой, - двое гребцов перенесут вас на берег.
The young man answered this invitation with a gesture of indifference, and stepped out of the boat; the sea immediately rose to his waist.	Путешественник ответил на это предложение жестом полного безразличия, спустил ноги за борт и соскользнул в воду, которая дошла ему до пояса.
"Ah, your excellency," murmured the pilot, "you should not have done so; our master will scold us for it."	- Напрасно вы это, ваша милость, - пробормотал рулевой, - хозяин будет нас бранить.
The young man continued to advance, following the sailors, who chose a firm footing.	Путешественник, не отвечая, пошел к берегу, следом за двумя матросами, выбиравшими наиболее удобный грунт.
Thirty strides brought them to dry land; the young man stamped on the ground to shake off the wet, and looked around for some one to show him his road, for it was quite dark.	Шагов через тридцать они добрались до суши; путешественник отряхнулся и стал озираться, стараясь угадать, в какую сторону его поведут, потому что уже совсем стемнело.
Just as he turned, a hand rested on his shoulder, and a voice which made him shudder exclaimed,--"Good-evening, Maximilian; you are punctual, thank you!"	Едва он повернул голову, как на плечо ему легла чья-то рука и раздался голос, от звука которого он вздрогнул. - Добро пожаловать, Максимилиан, -сказал этот голос, - вы точны, благодарю вас.
"Ah, is it you, count?" said the young man, in an almost joyful accent, pressing Monte Cristo's hand with both his own.	- Это вы, граф! - воскликнул Моррель и стремительно, почти радостно сжал обеими руками руку Монте-Кристо.
"Yes; you see I am as exact as you are. But you are dripping, my dear fellow; you must change your clothes, as Calypso said to Telemachus.	- Как видите, я так же точен, как вы; но вы промокли, дорогой мой; вам надо переодеться, как сказала бы Калипсо Телемаху.
Come, I have a habitation prepared for you in which you will soon forget fatigue and cold."	Идемте, здесь для вас приготовлено жилье, где вы забудете и усталость, и холод.
Monte Cristo perceived that the young man had turned around; indeed, Morrel saw with surprise that the men who had brought him had left without being paid, or uttering a word.	Монте-Кристо заметил, что Моррель обернулся; он немного подождал. В самом деле, Моррель удивился, что привезшие его люди ничего с него не спросили и скрылись прежде, чем он успел им заплатить.
Already the sound of their oars might be heard as they returned to the yacht.	Он услышал удары весел по воде: шлюпка возвращалась к яхте.
"Oh, yes," said the count, "you are looking for the sailors."	- Вы ищете своих матросов? - спросил граф.
"Yes, I paid them nothing, and yet they are gone."	- Да, они уехали, а ведь я не заплатил им.
"Never mind that, Maximilian," said Monte Cristo, smiling. "I have made an agreement with the navy, that the access to my island shall be free of all charge.	- Не беспокойтесь об этом, Максимилиан, -сказал, смеясь, Монте-Кристо, - у меня с моряками договор, по которому доставка на мой остров товаров и путешественников происходит бесплатно.

I have made a bargain."	Я абонирован, как говорят в цивилизованных странах.
Morrel looked at the count with surprise.	Моррель с удивлением посмотрел на графа.
"Count," he said, "you are not the same here as in Paris."	- Вы здесь совсем другой, чем в Париже, - сказал он.
"How so?"	- Почему?
"Here you laugh."	- Здесь вы смеетесь.
The count's brow became clouded.	Чело Монте-Кристо сразу омрачилось.
"You are right to recall me to myself, Maximilian," he said; "I was delighted to see you again, and forgot for the moment that all happiness is fleeting."	- Вы правы, Максимилиан, я забылся, - сказал он,- встреча с вами - счастье для меня, и я забыл, что всякое счастье преходяще.
"Oh, no, no, count," cried Maximilian, seizing the count's hands, "pray laugh; be happy, and prove to me, by your indifference, that life is endurable to sufferers.	- Нет, нет, граф! - воскликнул Моррель, снова сжимая руки своего друга. - Напротив, смейтесь, будьте счастливы и докажите мне вашим равнодушием, что жизнь тяжела только для тех, кто страдает.
Oh, how charitable, kind, and good you are; you affect this gayety to inspire me with courage."	Вы милосердны, вы добры, вы великодушны, и вы притворяетесь веселым, чтобы вселить в меня мужество.
"You are wrong, Morrel; I was really happy."	- Вы ошибаетесь, Моррель, - сказал Монте-Кристо, - я в самом деле чувствовал себя счастливым.
"Then you forget me, so much the better."	- Так вы забыли обо мне, тем лучше.
"How so?"	- Почему?
"Yes; for as the gladiator said to the emperor, when he entered the arena,	- Вы ведь знаете, мой друг, что я, как гладиатор, приветствующий в цирке великого императора, говорю вам:
'He who is about to die salutes you.'"	"Идущий на смерть приветствует тебя".
"Then you are not consoled?" asked the count, surprised.	- Так вы не утешились? - спросил Монте-Кристо, бросая на него загадочный взгляд.
"Oh," exclaimed Morrel, with a glance full of bitter reproach, "do you think it possible that I could be?"	- Неужели вы могли подумать, что это возможно?- с горечью сказал Моррель.
"Listen," said the count. "Do you understand the meaning of my words? You cannot take me for a commonplace man, a mere rattle, emitting a vague and senseless noise.	- Поймите меня, Максимилиан, - сказал граф. - Вы не считаете меня пошляком, бросающим слова на ветер?
When I ask you if you are consoled, I speak to you as a man for whom the human heart has no secrets.	Я имею право спрашивать, утешились ли вы, ибо для меня человеческое сердце не имеет тайн.
Well, Morrel, let us both examine the depths of your heart.	Посмотрим же вместе, что скрыто в самой глубине вашего сердца.
Do you still feel the same feverish impatience of grief which made you start like a wounded lion?	Терзает ли его по-прежнему нестерпимая боль, от которой содрогается тело, как содрогается лев, ужаленный москитом?

Have you still that devouring thirst which can only be appeased in the grave? Are you still actuated by the regret which drags the living to the pursuit of death; or are you only suffering from the prostration of fatigue and the weariness of hope deferred? Has the loss of memory rendered it impossible for you to weep?	Мучит ли по-прежнему та палящая жажда, которую может утолить только могила, то безутешное горе, которое выбрасывает человека из жизни и гонит его навстречу смерти? Быть может, в вашем сердце просто иссякло мужество, уныние погасило в нем последний луч надежды, и оно, утратив память, уже не в силах более плакать?
Oh, my dear friend, if this be the case,--if you can no longer weep, if your frozen heart be dead, if you put all your trust in God, then, Maximilian, you are consoled--do not complain."	Если так, если у вас больше нет слез, если вам кажется, что ваше сердце умерло, если у вас нет иной опоры, кроме бога, и ваш взгляд обращен только к небу, тогда, друг мой, вы утешились, вам не на что больше сетовать.
"Count," said Morrel, in a firm and at the same time soft voice, "listen to me, as to a man whose thoughts are raised to heaven, though he remains on earth; I come to die in the arms of a friend.	- Г раф, - отвечал Моррель кротко и в то же время твердо, - выслушайте меня, как человека, который перстом указывает на землю, а глаза возводит к небу. Я пришел к вам, чтобы умереть в объятиях друга.
Certainly, there are people whom I love. I love my sister Julie,--I love her husband Emmanuel; but I require a strong mind to smile on my last moments.	Конечно, есть люди, которых я люблю: я люблю свою сестру, люблю ее мужа; но мне нужно, чтобы в последнюю минуту кто-то улыбнулся мне и раскрыл сильные объятия.
My sister would be bathed in tears and fainting; I could not bear to see her suffer. Emmanuel would tear the weapon from my hand, and alarm the house with his cries.	Жюли разразилась бы слезами и упала в обморок; я увидел бы ее страдания, а я довольно уже страдал; Эмманюель стал бы отнимать у меня пистолет и поднял бы крик на весь дом.
You, count, who are more than mortal, will, I am sure, lead me to death by a pleasant path, will you not?"	Вы же, граф, дали мне слово, и так как вы больше, чем человек, и я считал бы вас божеством, если бы вы не были смертны, вы проводите меня тихо и ласково к вратам вечности.
"My friend," said the count, "I have still one doubt,--are you weak enough to pride yourself upon your sufferings?"	- Друг мой, - сказал граф, - у меня остается еще одно сомнение: может быть, вы так малодушны, что рисуетесь своим горем?
"No, indeed,--I am calm," said Morrel, giving his hand to the count; "my pulse does not beat slower or faster than usual.	- Нет, граф, взгляните на меня: все просто, и во мне нет малодушия, - сказал Моррель, протягивая графу руку, - мой пульс не бьется ни чаще, ни медленнее, чем всегда.
No, I feel that I have reached the goal, and I will go no farther.	Я дошел до конца пути; дальше я не пойду.
You told me to wait and hope; do you know what you did, unfortunate adviser?	Вы называете себя мудрецом - и вы говорили мне, что надо ждать и надеяться; а вы знаете, к чему это привело?
I waited a month, or rather I suffered for a month!	Я ждал целый месяц - это значит, что я целый месяц страдал!
I did hope (man is a poor wretched creature), I did hope. What I cannot tell,--something wonderful, an absurdity, a miracle,--of what nature he alone can tell who has mingled with our reason that folly we call hope.	Человек - жалкое и несчастное создание: я надеялся, сам не знаю на что, на что-то неизведанное, немыслимое, безрассудное! На чудо... но какое? Один бог это знает, бог, омрачивший наш разум безумием надежды.

Yes, I did wait--yes, I did hope, count, and during this quarter of an hour we have been talking together, you have unconsciously wounded, tortured my heart, for every word you have uttered proved that there was no hope for me.	Да, я ждал; да, я надеялся; и за те четверть часа, что мы беседуем, вы, сами того не зная, истерзали мне сердце, потому что каждое ваше слово доказывало мне, что для меня нет больше надежды.
Oh, count, I shall sleep calmly, deliciously in the arms of death."	Как ласково, как нежно убаюкает меня смерть!
Morrel uttered these words with an energy which made the count shudder.	Моррель произнес последние слова с такой страстной силой, что граф вздрогнул.
"My friend," continued Morrel, "you named the fifth of October as the end of the period of waiting,--to-day is the fifth of October," he took out his watch, "it is now nine o'clock,--I have yet three hours to live."	- Граф, - продолжал Моррель, видя, что Монте-Кристо не отвечает. - Пятого сентября вы потребовали от меня месячной отсрочки. Я согласился... Друг мой, сегодня пятое октября. -Моррель посмотрел на часы. - Сейчас девять часов; мне осталось жить еще три часа.
"Be it so," said the count, "come."	- Хорошо, - отвечал Монте-Кристо, - идем.
Morrel mechanically followed the count, and they had entered the grotto before he perceived it.	Моррель машинально последовал за графом и даже не заметил, как они вошли в пещеру.
He felt a carpet under his feet, a door opened, perfumes surrounded him, and a brilliant light dazzled his eyes.	Он почувствовал под ногами ковер; открылась дверь, воздух наполнился благоуханием, яркий свет ослепил глаза.
Morrel hesitated to advance; he dreaded the enervating effect of all that he saw.	Моррель остановился в нерешительности: он боялся этой расслабляющей роскоши.
Monte Cristo drew him in gently.	Монте-Кристо дружески подтолкнул его к столу.
"Why should we not spend the last three hours remaining to us of life, like those ancient Romans, who when condemned by Nero, their emperor and heir, sat down at a table covered with flowers, and gently glided into death, amid the perfume of heliotropes and roses?"	- Почему нам не провести оставшиеся три часа, как древние римляне, - сказал он. -Приговоренные к смерти Нероном, своим повелителем и наследником, они возлежали за столом, увенчанные цветами, и вдыхали смерть вместе с благоуханием гелиотропов и роз.
Morrel smiled.	Моррель улыбнулся.
"As you please," he said; "death is always death,--that is forgetfulness, repose, exclusion from life, and therefore from grief."	- Как хотите, - сказал он, - смерть всегда смерть: забвение, покой, отсутствие жизни, а следовательно, и страданий.
He sat down, and Monte Cristo placed himself opposite to him.	Он сел за стол; Монте-Кристо сел напротив него.
They were in the marvellous dining-room before described, where the statues had baskets on their heads always filled with fruits and flowers.	Это была та самая сказочная столовая, которую мы уже однажды описали; мраморные статуи по-прежнему держали на головах корзины, полные цветов и плодов.
Morrel had looked carelessly around, and had probably noticed nothing.	Войдя, Моррель рассеянно оглядел комнату и, вероятно, ничего не увидел.
"Let us talk like men," he said, looking at the count.	- Я хочу задать вам вопрос, как мужчина мужчине, - сказал он, пристально глядя на графа.
"Go on!"	- Спрашивайте.

"Count," said Morrel, "you are the epitome of all human knowledge, and you seem like a being descended from a wiser and more advanced world than ours."	- Граф, - продолжал Моррель, - вы владеете всем человеческим знанием, и мне кажется, что вы явились из другого, высшего и более мудрого мира, чем наш.
"There is something true in what you say," said the count, with that smile which made him so handsome; "I have descended from a planet called grief."	- В ваших словах, Моррель, есть доля правды, -сказал граф с печальной улыбкой, которая его так красила, - я сошел с планеты, имя которой -страдание.
"I believe all you tell me without questioning its meaning; for instance, you told me to live, and I did live; you told me to hope, and I almost did so.	- Я верю каждому вашему слову, даже не пытаясь проникнуть в его скрытый смысл, граф; вы сказали мне - живи, и я продолжал жить; вы сказали мне - надейся, и я почти надеялся.
I am almost inclined to ask you, as though you had experienced death, 'is it painful to die?'"	Теперь я спрашиваю вас, как если бы вы уже познали смерть: граф, это очень мучительно?
Monte Cristo looked upon Morrel with indescribable tenderness.	Монте-Кристо глядел на Морреля с отеческой нежностью.
"Yes," he said, "yes, doubtless it is painful, if you violently break the outer covering which obstinately begs for life.	- Да, - сказал он, - конечно, это очень мучительно, если вы грубо разрушаете смертную оболочку, которая упорно не хочет умирать.
If you plunge a dagger into your flesh, if you insinuate a bullet into your brain, which the least shock disorders,--then certainly, you will suffer pain, and you will repent quitting a life for a repose you have bought at so dear a price."	Если вы искромсаете свое тело неприметными для глаза зубьями кинжала, если вы глупой пулей, всегда готовой сбиться с пути, продырявите свой мозг, столь чувствительный к малейшему прикосновению, то вы будете очень страдать и отвратительно расстанетесь с жизнью; в час предсмертных мук она вам покажется лучше, чем купленный такой ценой покой.
"Yes; I know that there is a secret of luxury and pain in death, as well as in life; the only thing is to understand it."	- Понимаете, - сказал Моррель, - смерть, как и жизнь, таит в себе и страдания, и наслаждения; надо лишь знать ее тайны.
"You have spoken truly, Maximilian; according to the care we bestow upon it, death is either a friend who rocks us gently as a nurse, or an enemy who violently drags the soul from the body.	- Вы глубоко правы, Максимилиан. Смотря по тому, приветливо или враждебно мы встречаем ее, смерть для нас либо друг, который нежно убаюкивает нас, либо недруг, который грубо вырывает нашу душу из тела.
Some day, when the world is much older, and when mankind will be masters of all the destructive powers in nature, to serve for the general good of humanity; when mankind, as you were just saying, have discovered the secrets of death, then that death will become as sweet and voluptuous as a slumber in the arms of your beloved."	Пройдут тысячелетия, и наступит день, когда человек овладеет всеми разрушительными силами природы и заставит их служить на благо человечеству, когда людям станут известны, как вы сказали, тайны смерти; тогда смерть будет столь же сладостной и отрадной, как сон в объятиях возлюбленной.
"And if you wished to die, you would choose this death, count?"	- И если бы вы пожелали, граф, вы сумели бы так умереть?
"Yes."	- Да.
Morrel extended his hand.	Моррель протянул ему руку.

"Now I understand," he said, "why you had me brought here to this desolate spot, in the midst of the ocean, to this subterranean palace; it was because you loved me, was it not, count?	- Теперь я понимаю, - сказал он, - почему вы назначили мне свидание здесь, на этом одиноком острове, посреди океана, в этом подземном дворце, в этом склепе, которому позавидовал бы фараон; потому что вы меня любите, граф, правда?
It was because you loved me well enough to give me one of those sweet means of death of which we were speaking; a death without agony, a death which allows me to fade away while pronouncing Valentine's name and pressing your hand."	Любите настолько, что хотите, чтобы я умер такой смертью, о какой вы сейчас говорили: смертью без мучений, смертью, которая позволила бы мне угаснуть, произнося имя Валентины и пожимая вам руку.
"Yes, you have guessed rightly, Morrel," said the count, "that is what I intended."	- Да, вы угадали, Моррель, - просто ответил граф,- этого я хочу.
"Thanks; the idea that tomorrow I shall no longer suffer, is sweet to my heart."	- Благодарю вас; мысль, что завтра я уже не буду страдать, сладостна моему истерзанному сердцу.
"Do you then regret nothing?"	- Вы ни о чем не жалеете? - спросил Монте-Кристо.
"No," replied Morrel.	- Нет! - отвечал Моррель.
"Not even me?" asked the count with deep emotion.	- Даже и обо мне? - спросил граф с глубоким волнением.
Morrel's clear eye was for the moment clouded, then it shone with unusual lustre, and a large tear rolled down his cheek.	Моррель молчал; его ясный взгляд вдруг затуманился, потом загорелся непривычным блеском; крупная слеза покатилась по его щеке.
"What," said the count, "do you still regret anything in the world, and yet die?"	- Как! - сказал граф. - Вам еще жаль чего-то на земле и вы хотите умереть?
"Oh, I entreat you," exclaimed Morrel in a low voice, "do not speak another word, count; do not prolong my punishment."	- Умоляю, ни слова больше, граф, - сказал Моррель упавшим голосом, - довольно вам мучить меня.
The count fancied that he was yielding, and this belief revived the horrible doubt that had overwhelmed him at the Chateau d'If.	Граф подумал, что Моррель слабеет. И в душе его вновь ожило ужасное сомнение, которое он уже однажды поборол в замке Иф.
"I am endeavoring," he thought, "to make this man happy; I look upon this restitution as a weight thrown into the scale to balance the evil I have wrought.	"Я хочу вернуть этому человеку счастье, - сказал он себе, - я хочу бросить это счастье на чашу весов, чтобы она перетянула ту чашу, куда я нагромоздил зло.
Now, supposing I am deceived, supposing this man has not been unhappy enough to merit happiness.	Что, если я ошибся, и этот человек не настолько несчастлив, чтобы заслужить счастье?
Alas, what would become of me who can only atone for evil by doing good?"	Что станется тогда со мной? Ведь только вспоминая добро, я могу забыть о зле".
Then he said aloud: "Listen, Morrel, I see your grief is great, but still you do not like to risk your soul."	- Послушайте, Моррель, - сказал он, - ваше горе безмерно, я знаю; но вы веруете в бога и не захотите погубить свою душу.
Morrel smiled sadly.	Моррель печально улыбнулся.
"Count," he said, "I swear to you my soul is no longer my own."	- Граф, - возразил он, - я не любитель красив ых слов, но, клянусь вам, моя душа больше мне не принадлежит.

"Maximilian, you know I have no relation in the world. I have accustomed myself to regard you as my son: well, then, to save my son, I will sacrifice my life, nay, even my fortune."	- Вы знаете, Моррель, что я один на свете, - сказал Монте-Кристо. - Я привык смотреть на вас, как на сына: и чтобы спасти своего сына, я готов пожертвовать жизнью, а богатством и подавно.
"What do you mean?"	- Что вы хотите сказать?
"I mean, that you wish to quit life because you do not understand all the enjoyments which are the fruits of a large fortune.	- Я хочу сказать, Моррель, что вы решили расстаться с жизнью, потому что вам незнакомы наслаждения, которые она сулит тому, кто очень богат.
Morrel, I possess nearly a hundred millions and I give them to you; with such a fortune you can attain every wish.	У меня около ста миллионов, я вам дарю их; с таким состоянием вы можете достигнуть всего, чего только пожелаете.
Are you ambitious? Every career is open to you.	Если вы честолюбивы, перед вами открыты все поприща.
Overturn the world, change its character, yield to mad ideas, be even criminal--but live."	Переверните мир, измените его лицо, предавайтесь любым безумствам, совершайте преступления, но живите!
"Count, I have your word," said Morrel coldly; then taking out his watch, he added, "It is half-past eleven."	- Вы дали мне слово, граф, - холодно отвечал Моррель и взглянул на свои часы, - уже половина двенадцатого.
"Morrel, can you intend it in my house, under my very eyes?"	- Моррель! Подумайте! У меня на глазах, в моем доме!
"Then let me go," said Maximilian, "or I shall think you did not love me for my own sake, but for yours;" and he arose.	- Тогда отпустите меня, - мрачно сказал Максимилиан, - не то я подумаю, что вы меня любите не ради меня, а ради себя. - И он поднялся.
"It is well," said Monte Cristo whose countenance brightened at these words; "you wish--you are inflexible. Yes, as you said, you are indeed wretched and a miracle alone can cure you. Sit down, Morrel, and wait."	- Хорошо, - сказал Монте-Кристо, и лицо его просветлело, - я вижу, ваше решение непреклонно, да, вы глубоко несчастны, и, как вы сами сказали, исцелить вас могло бы только чудо; садитесь же, Моррель, и ждите.
Morrel obeyed; the count arose, and unlocking a closet with a key suspended from his gold chain, took from it a little silver casket, beautifully carved and chased, the corners of which represented four bending figures, similar to the Caryatides, the forms of women, symbols of the angels aspiring to heaven.	Моррель повиновался; тогда Монте-Кристо встал, подошел к запертому шкафу, ключ от которого он носил при себе на золотой цепочке, и достал оттуда серебряный ларчик искусной чеканки, по углам которого были изваяны четыре стройные женские фигуры, изогнутые в горестном порыве, словно ангелы, тоскующие о небе.
He placed the casket on the table; then opening it took out a little golden box, the top of which flew open when touched by a secret spring.	Он поставил ларчик на стол. Затем, открыв его, он вынул золотую коробочку, крышка которой откидывалась при нажиме на скрытую пружину.
This box contained an unctuous substance partly solid, of which it was impossible to discover the color, owing to the reflection of the polished gold, sapphires, rubies, emeralds, which ornamented the box.	Коробочка была наполнена тестообразным маслянистым веществом; отблеск золота и драгоценных камней, украшавших коробочку, мешал разглядеть его цвет.
It was a mixed mass of blue, red, and gold.	Оно отливало лазурью, пурпуром и золотом.

The count took out a small quantity of this with a gilt spoon, and offered it to Morrel, fixing a long steadfast glance upon him.	Граф зачерпнул золоченой ложечкой немного этого вещества и протянул Моррелю, устремив на него испытующий взгляд.
It was then observable that the substance was greenish.	Теперь стало видно, что вещество это зеленоватого цвета.
"This is what you asked for," he said, "and what I promised to give you."	- Вот что вы просили у меня, - сказал он. - Вот что я вам обещал.
"I thank you from the depths of my heart," said the young man, taking the spoon from the hands of Monte Cristo.	- Прежде чем умереть, - сказал Максимилиан, беря ложечку из рук Монте-Кристо, - я хочу поблагодарить вас от всего сердца.
The count took another spoon, and again dipped it into the golden box.	Граф взял другую ложку и второй раз зачерпнул из золотой коробочки.
"What are you going to do, my friend?" asked Morrel, arresting his hand.	- Что вы делаете, друг? - спросил Моррель, хватая его за руку.
"Well, the fact is, Morrel, I was thinking that I too am weary of life, and since an opportunity presents itself"--	- Да простит меня бог, Моррель, - улыбаясь, ответил граф, - но, право, жизнь надоела мне не меньше, чем вам, и раз уж мне представляется такой случай...
"Stay!" said the young man. "You who love, and are beloved; you, who have faith and hope,--oh, do not follow my example.	- Остановитесь! - воскликнул Максимилиан. - Вы любите, вы любимы, вы не утратили надежды - не делайте этого!
In your case it would be a crime.	Это было бы преступлением!
Adieu, my noble and generous friend, adieu; I will go and tell Valentine what you have done for me."	Прощайте, мой благородный, великодушный друг; я расскажу Валентине обо всем, что вы для меня сделали.
And slowly, though without any hesitation, only waiting to press the count's hand fervently, he swallowed the mysterious substance offered by Monte Cristo.	И медленно, но без колебаний, только сжимая левой рукой руку графа, Моррель с наслаждением проглотил таинственное вещество.
Then they were both silent.	Оба замолчали.
Ali, mute and attentive, brought the pipes and coffee, and disappeared.	Али, безмолвный и внимательный, принес табак, кальяны, подал кофе и удалился.
By degrees, the light of the lamps gradually faded in the hands of the marble statues which held them, and the perfumes appeared less powerful to Morrel.	Мало-помалу потускнели лампы в руках статуй, и Моррелю стало казаться, что аромат курений ослабевает.
Seated opposite to him, Monte Cristo watched him in the shadow, and Morrel saw nothing but the bright eyes of the count.	Монте-Кристо, сидя напротив, смотрел на него из полумрака, и Моррель различал только его блестящие глаза.
An overpowering sadness took possession of the young man, his hands relaxed their hold, the objects in the room gradually lost their form and color, and his disturbed vision seemed to perceive doors and curtains open in the walls.	Бесконечная слабость охватила Максимилиана; кальян выпал у него из рук; предметы теряли очертания и цвет; его затуманенному взору казалось, будто в стене напротив раскрываются какие-то двери и завесы.
"Friend," he cried, "I feel that I am dying; thanks!"	- Друг, - сказал он, - я чувствую, что умираю; благодарю.

He made a last effort to extend his hand, but it fell powerless beside him.	Он сделал усилие, чтобы в последний раз протянуть графу руку, но рука бессильно повисла.
Then it appeared to him that Monte Cristo smiled, not with the strange and fearful expression which had sometimes revealed to him the secrets of his heart, but with the benevolent kindness of a father for a child.	Тогда ему почудилось, что Монте-Кристо улыбается, но не той странной, пугающей улыбкой, которая порой приоткрывала ему тайны этой бездонной души, а с тем ласковым сочувствием, с каким отцы смотрят на безрассудства своих детей.
At the same time the count appeared to increase in stature, his form, nearly double its usual height, stood out in relief against the red tapestry, his black hair was thrown back, and he stood in the attitude of an avenging angel.	В то же время граф словно вырос; он казался почти великаном на фоне красной обивки стен; его черные волосы были откинуты назад, и он стоял, гордый и грозный, подобно ангелу, который встретит грешников в день Страшного суда.
Morrel, overpowered, turned around in the arm-chair; a delicious torpor permeated every vein.	Моррель, ослабевший, сраженный, откинулся в кресле; сладостная истома разлилась по его жилам.
A change of ideas presented themselves to his brain, like a new design on the kaleidoscope.	Все преобразилось в его сознании, как меняются пестрые узоры в калейдоскопе.
Enervated, prostrate, and breathless, he became unconscious of outward objects; he seemed to be entering that vague delirium preceding death.	Полулежа, обессиленный, задыхающийся, Моррель уже не чувствовал в себе ничего живого, кроме единственной грезы: ему казалось, что он несется на всех парусах к тому смутному бреду, которым начинается иная безвестность, именуемая смертью.
He wished once again to press the count's hand, but his own was immovable. He wished to articulate a last farewell, but his tongue lay motionless and heavy in his throat, like a stone at the mouth of a sepulchre.	Он снова попытался протянуть руку графу, но на этот раз рука даже не пошевельнулась; он хотел сказать последнее прости, но отяжелевший язык был недвижим, словно камень, замыкающий гробницу.
Involuntarily his languid eyes closed, and still through his eyelashes a well-known form seemed to move amid the obscurity with which he thought himself enveloped.	Его утомленные глаза невольно закрылись, но сквозь сомкнутые веки ему мерещился неясный образ, и он его узнал, несмотря на темноту.
The count had just opened a door.	Это был граф; он подошел к одной из дверей и открыл ее.
Immediately a brilliant light from the next room, or rather from the palace adjoining, shone upon the room in which he was gently gliding into his last sleep.	И в ту же минуту ослепительный свет, сиявший в соседней комнате, или, вернее, в сказочном замке, озарил залу, где Моррель предавался своей сладостной агонии.
Then he saw a woman of marvellous beauty appear on the threshold of the door separating the two rooms.	На пороге, разделявшем эти две залы, появилась женщина дивной красоты.
Pale, and sweetly smiling, she looked like an angel of mercy conjuring the angel of vengeance.	Бледная, с нежной улыбкой, она казалась ангелом милосердия, заклинающим ангела мщения.
"Is it heaven that opens before me?" thought the dying man; "that angel resembles the one I have lost."	"Небо открывается мне? - подумал Максимилиан, приподымая веки. - Этот ангел похож на того, которого я потерял".

Monte Cristo pointed out Morrel to the young woman, who advanced towards him with clasped hands and a smile upon her lips.	Монте-Кристо указал девушке на кресло, где лежал Моррель. Она приблизилась к нему, сложив руки, с улыбкой на устах.
"Valentine, Valentine!" he mentally ejaculated; but his lips uttered no sound, and as though all his strength were centred in that internal emotion, he sighed and closed his eyes.	- Валентина! - крикнул Моррель из глубины души. Но с его губ не слетело ни звука; и, словно вложив все свои силы в этот немой крик, он глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Valentine rushed towards him; his lips again moved.	Валентина бросилась к нему. Губы Морреля еще раз шевельнулись.
"He is calling you," said the count; "he to whom you have confided your destiny--he from whom death would have separated you, calls you to him.	- Он вас зовет, - сказал граф. - Вас зовет из глубины своего сна тот, кому вы вверили свою судьбу и с кем смерть едва не разлучила вас.
Happily, I vanquished death.	Но к счастью, я был на страже, и я победил смерть!
Henceforth, Valentine, you will never again be separated on earth, since he has rushed into death to find you.	Валентина, отныне ничто на земле не должно вас разлучить, ибо, чтобы соединиться с вами, он бросился в могилу.
Without me, you would both have died. May God accept my atonement in the preservation of these two existences!"	Не будь меня, вы бы умерли оба; я возвращаю вас друг другу; да зачтет мне господь эти две жизни, которые я спас!
Valentine seized the count's hand, and in her irresistible impulse of joy carried it to her lips.	Валентина схватила руку Монте-Кристо и, в порыве безмерной радости, поднесла ее к губам.
"Oh, thank me again!" said the count; "tell me till you are weary, that I have restored you to happiness; you do not know how much I require this assurance."	- Да, благодарите меня! - сказал граф. - Неустанно повторяйте мне, что я дал вам счастье! Вы не знаете, как мне нужна эта уверенность!
"Oh, yes, yes, I thank you with all my heart," said Valentine; "and if you doubt the sincerity of my gratitude, oh, then, ask Haidee! ask my beloved sister Haidee, who ever since our departure from France, has caused me to wait patiently for this happy day, while talking to me of you."	- Я благодарна вам от всей души, - сказала Валентина, - Если вы не верите в мою искренность, спросите Гайде. Пусть моя возлюбленная сестра Гайде скажет вам, что с тех пор, как мы покинули Францию, только ее рассказы о вас помогали мне терпеливо ждать счастливого часа, который ныне засиял для меня.
"You then love Haidee?" asked Monte Cristo with an emotion he in vain endeavored to dissimulate.	- Так вы любите Гайде? - спросил Монте-Кристо с волнением, которое он тщетно пытался скрыть.
"Oh, yes, with all my soul."	- От всей души!
"Well, then, listen, Valentine," said the count; "I have a favor to ask of you."	- Слушайте, Валентина, - сказал граф, - я буду просить вас об одной милости.
"Of me?	- Меня, боже мой!
Oh, am I happy enough for that?"	Неужели я буду так счастлива?..
"Yes; you have called Haidee your sister,--let her become so indeed, Valentine; render her all the gratitude you fancy that you owe to me; protect her, for" (the count's voice was thick with emotion) "henceforth she will be alone in the world."	- Да. Вы назвали Гайде вашей сестрой; пусть она в самом деле станет вашей сестрой, Валентина; воздайте ей за все, чем вы считаете себя обязанной мне: берегите ее и вы и Моррель, ибо, -голос графа стал едва слышен, - отныне она одна на свете...
"Alone in the world!" repeated a voice behind the count, "and why?"	- Одна на свете! - повторил голос позади графа. -Почему?

Monte Cristo turned around; Haidee was standing pale, motionless, looking at the count with an expression of fearful amazement.	Монте-Кристо обернулся. Перед ним стояла Г айде, бледная, похолодевшая, и смотрела на него со смертельным испугом.
"Because to-morrow, Haidee, you will be free; you will then assume your proper position in society, for I will not allow my destiny to overshadow yours.	- Потому что с завтрашнего дня, дочь моя, ты будешь свободна, - отвечал граф, - и займешь то положение, которое тебе подобает; потому что я не хочу, чтобы моя судьба омрачала твою.
Daughter of a prince, I restore to you the riches and name of your father."	Дочь великого паши, я возвращаю тебе богатства и имя твоего отца.
Haidee became pale, and lifting her transparent hands to heaven, exclaimed in a voice stifled with tears,	Г айде побледнела, подняла свои прозрачные руки, подобно деве, вручающей себя богу, и спросила голосом, глухим от слез:
"Then you leave me, my lord?"	- Так ты покидаешь меня, господин мой?
"Haidee, Haidee, you are young and beautiful; forget even my name, and be happy."	- Ты молода, Гайде, ты прекрасна; забудь самое имя мое и будь счастлива.
"It is well," said Haidee; "your order shall be executed, my lord; I will forget even your name, and be happy." And she stepped back to retire.	- Хорошо, - сказала Гайде, - твои приказания будут исполнены, господин мой: я забуду твое имя и буду счастлива. - И она отступила к двери.
"Oh, heavens," exclaimed Valentine, who was supporting the head of Morrel on her shoulder, "do you not see how pale she is? Do you not see how she suffers?"	- Боже мой! - вскричала Валентина, поддерживая отяжелевшую голову Морреля. - Разве вы не видите, как она бледна, как она страдает?
Haidee answered with a heartrending expression,	Гайде сказала душераздирающим голосом:
"Why should he understand this, my sister?	- Зачем ему понимать меня?
He is my master, and I am his slave; he has the right to notice nothing."	Он господин, а я невольница, и он вправе ничего не замечать.
The count shuddered at the tones of a voice which penetrated the inmost recesses of his heart; his eyes met those of the young girl and he could not bear their brilliancy.	Граф содрогнулся при звуке этого голоса, который коснулся самых тайных струн его сердца; его глаза встретились с глазами Гайде и не выдержали их огня.
"Oh, heavens," exclaimed Monte Cristo, "can my suspicions be correct?	- Боже мой! - сказал Монте-Кристо. - Неужели то, что ты позволил мне заподозрить, правда?
Haidee, would it please you not to leave me?"	Так ты не хотела бы расстаться со мной, Гайде?
"I am young," gently replied Haidee; "I love the life you have made so sweet to me, and I should be sorry to die."	- Я молода, - кратко ответила она, - я люблю жизнь, которую ты сделал для меня такой сладостной, и мне было бы жаль умереть.
"You mean, then, that if I leave you, Haidee"--	- А если я тебя покину, Гайде...
"I should die; yes, my lord."	- Я умру, господин мой!
"Do you then love me?"	- Так ты любишь меня?
"Oh, Valentine, he asks if I love him.	- Он спрашивает, люблю ли я его!
Valentine, tell him if you love Maximilian."	Валентина, скажи ему, любишь ли ты Максимилиана!

The count felt his heart dilate and throb; he opened his arms, and Haidee, uttering a cry, sprang into them.	Граф почувствовал, что его сердцу становится тесно в груди; он протянул руки, и Г айде, вскрикнув, бросилась в его объятия.
"Oh, yes," she cried, "I do love you!	- Да, я люблю тебя!
I love you as one loves a father, brother, husband!	Я люблю тебя, как любят отца, брата, мужа!
I love you as my life, for you are the best, the noblest of created beings!"	Я люблю тебя, как жизнь. Я люблю тебя, как бога, потому что ты для меня самый прекрасный, самый лучший, самый великий из людей!
"Let it be, then, as you wish, sweet angel; God has sustained me in my struggle with my enemies, and has given me this reward; he will not let me end my triumph in suffering; I wished to punish myself, but he has pardoned me.	- Пусть твое желание исполнится, мой ангел, -сказал граф. - Богу, который воскресил меня и дал мне победу над моими врагами, не угодно, чтобы моя победа завершилась раскаянием; я хотел покарать себя, а бог хочет меня простить.
Love me then, Haidee!	Так люби же меня, Гайде!
Who knows? perhaps your love will make me forget all that I do not wish to remember."	Кто знает? Быть может, твоя любовь поможет мне забыть то, что я должен забыть.
"What do you mean, my lord?"	- О чем ты говоришь, господин? - спросила девушка.
"I mean that one word from you has enlightened me more than twenty years of slow experience; I have but you in the world, Haidee; through you I again take hold on life, through you I shall suffer, through you rejoice."	- Я говорю, Гайде, что одно твое слово научило меня большему, чем вся моя мудрость, накопленная за двадцать лет. У меня на свете осталась только ты, Г айде, ты одна привязываешь меня к жизни, ты одна можешь дать мне страдание, ты одна можешь дать мне счастье!
"Do you hear him, Valentine?" exclaimed Haidee; "he says that through me he will suffer--through me, who would yield my life for his."	- Слышишь, Валентина? - воскликнула Гайде. -Он говорит, что я могу дать ему страдание, когда я готова жизнь отдать за него!
The count withdrew for a moment.	Граф глубоко задумался.
"Have I discovered the truth?" he said; "but whether it be for recompense or punishment, I accept my fate.	- Неужели я провижу истину? - сказал он наконец.- О боже, пусть награда или возмездие, я принимаю свою судьбу.
Come, Haidee, come!" and throwing his arm around the young girl's waist, he pressed the hand of Valentine, and disappeared.	Идем, Гайде, идем... И, обняв гибкий стан девушки, он пожал Валентине руку и удалился.
An hour had nearly passed, during which Valentine, breathless and motionless, watched steadfastly over Morrel.	Прошло около часа; Валентина, безмолвно, едва дыша, с остановившимся взглядом, все еще сидела подле Морреля.
At length she felt his heart beat, a faint breath played upon his lips, a slight shudder, announcing the return of life, passed through the young man's frame.	Наконец она почувствовала, что сердце его забилось; еле уловимый вздох вылетел из полураскрытых губ, и легкая дрожь, предвестница возврата к жизни, пробежала по всему его телу.
At length his eyes opened, but they were at first fixed and expressionless; then sight returned, and with it feeling and grief.	Наконец глаза его открылись, но взгляд его был неподвижен и невидящ; потом к нему вернулось зрение, ясное, отчетливое; вместе со зрением вернулось и сознание, а вместе с сознанием -скорбь.

"Oh," he cried, in an accent of despair, "the count has deceived me; I am yet living;" and extending his hand towards the table, he seized a knife.	- Я все еще жив! - воскликнул он с отчаянием. -Граф обманул меня! И он порывисто схватил со стола нож.
"Dearest," exclaimed Valentine, with her adorable smile, "awake, and look at me!"	- Друг, - сказала Валентина со своей пленительной улыбкой, - очнись и взгляни на меня.
Morrel uttered a loud exclamation, and frantic, doubtful, dazzled, as though by a celestial vision, he fell upon his knees.	Моррель громко вскрикнул и, лепеча бессвязные слова, не веря себе, словно ослепленный небесным видением, упал на колени.
The next morning at daybreak, Valentine and Morrel were walking arm-in-arm on the sea-shore, Valentine relating how Monte Cristo had appeared in her room, explained everything, revealed the crime, and, finally, how he had saved her life by enabling her to simulate death.	На другой день, в первых лучах рассвета, Моррель и Валентина, найдя дверь пещеры открытой, вышли на воздух. Они гуляли под руку по берегу моря, и Валентина рассказывала Моррелю, как Монте-Кристо появился в ее комнате, как он ей все открыл, как он дал ей воочию убедиться в преступлении и, наконец, как он чудом спас ее от смерти, между тем как все считали ее умершей.
They had found the door of the grotto opened, and gone forth; on the azure dome of heaven still glittered a few remaining stars.	В утренней лазури неба еще мерцали последние звезды.
Morrel soon perceived a man standing among the rocks, apparently awaiting a sign from them to advance, and pointed him out to Valentine.	Вдруг Моррель заметил в тени скал человека, который словно ждал знака, чтобы подойти; он указал на него Валентине.
"Ah, it is Jacopo," she said, "the captain of the yacht;" and she beckoned him towards them.	- Это Джакопо, - сказала она, - капитан яхты. И она сделала ему знак подойти.
"Do you wish to speak to us?" asked Morrel.	- Вы хотите нам что-то сказать? - спросил Моррель.
"I have a letter to give you from the count."	- Я должен передать вам письмо от графа.
"From the count!" murmured the two young people.	- От графа! - повторили они в один голос.
"Yes; read it."	- Да, прочтите.
Morrel opened the letter, and read:--	Моррель вскрыл письмо и прочел:
"My Dear Maximilian,--	"Дорогой Максимилиан!
"There is a felucca for you at anchor.	У берега вас ждет фелука.
Jacopo will carry you to Leghorn, where Monsieur Noirtier awaits his granddaughter, whom he wishes to bless before you lead her to the altar.	Джакопо доставит вас в Ливорно, где господин Нуартье поджидает свою внучку, чтобы благословить ее перед тем, как она пойдет с вами к алтарю.
All that is in this grotto, my friend, my house in the Champs Elysees, and my chateau at Treport, are the marriage gifts bestowed by Edmond Dantes upon the son of his old master, Morrel.	Все, что находится в этой пещере, мой дом на Елисейских полях и моя вилла в Трепоре -свадебный подарок Эдмона Дантеса сыну его хозяина, Морреля.

Mademoiselle de Villefort will share them with you; for I entreat her to give to the poor the immense fortune reverting to her from her father, now a madman, and her brother who died last September with his mother.	Надеюсь, мадемуазель де Вильфор не откажется принять половину этого подарка, ибо я умоляю ее отдать парижским беднякам состояние, которое она наследует после отца, сошедшего с ума, и после брата, скончавшегося вместе с ее мачехой в сентябре этого года.
Tell the angel who will watch over your future destiny, Morrel, to pray sometimes for a man, who like Satan thought himself for an instant equal to God, but who now acknowledges with Christian humility that God alone possesses supreme power and infinite wisdom.	Попросите ангела, охраняющего отныне вашу жизнь, Моррель, не забывать в своих молитвах человека, который, подобно сатане, возомнил себя равным богу и который понял со всем смирением христианина, что только в руке божьей высшее могущество и высшая мудрость.
Perhaps those prayers may soften the remorse he feels in his heart.	Быть может, эти молитвы смягчат раскаяние, которое я уношу в своем сердце.
As for you, Morrel, this is the secret of my conduct towards you. There is neither happiness nor misery in the world; there is only the comparison of one state with another, nothing more.	Вам, Моррель, я хочу открыть тайну искуса, которому я вас подверг: в этом мире нет ни счастья, ни несчастья, то и другое постигается лишь в сравнении.
He who has felt the deepest grief is best able to experience supreme happiness.	Только тот, кто был беспредельно несчастлив, способен испытать беспредельное блаженство.
We must have felt what it is to die, Morrel, that we may appreciate the enjoyments of living.	Надо возжаждать смерти, Максимилиан, чтобы понять, как хороша жизнь.
"Live, then, and be happy, beloved children of my heart, and never forget that until the day when God shall deign to reveal the future to man, all human wisdom is summed up in these two words,--'_Wait and hope_.'--Your friend, "Edmond Dantes, Count of Monte Cristo."	Живите же и будьте счастливы, мои нежно любимые дети, и никогда не забывайте, что, пока не настанет день, когда господь отдернет пред человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: Ждать и надеяться. Ваш друг Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо".
During the perusal of this letter, which informed Valentine for the first time of the madness of her father and the death of her brother, she became pale, a heavy sigh escaped from her bosom, and tears, not the less painful because they were silent, ran down her cheeks; her happiness cost her very dear.	Слушая это письмо, сообщавшее ей о безумии отца и о смерти брата, о чем она узнавала впервые, Валентина побледнела, горестный вздох вырвался из ее груди, и молчаливые, но жгучие слезы заструились по ее лицу; счастье досталось ей дорогой ценой.
Morrel looked around uneasily.	Моррель с беспокойством посмотрел кругом.
"But," he said, "the count's generosity is too overwhelming; Valentine will be satisfied with my humble fortune.	- Право, граф слишком далеко заходит в своей щедрости, - сказал он. - Валентина вполне удовольствуется моим скромным состоянием.
Where is the count, friend?	Где граф?
Lead me to him." Jacopo pointed towards the horizon. "What do you mean?" asked Valentine. "Where is the count?--where is Haidee?"	Проводите меня к нему, мой друг.
"Look!" said Jacopo.	- Взгляните, - сказал Джакопо.
The eyes of both were fixed upon the spot indicated by the sailor, and on the blue line separating the sky from the Mediterranean Sea, they perceived a large white sail.	Они обратили взгляд туда, куда указывал моряк, и вдали, на темно-синей черте, отделявшей небо от моря, они увидели белый парус, не больше крыла морской чайки.

"Gone," said Morrel; "gone!—adieu, my friend—adieu, my father!"	- Уехал! - воскликнул Моррель. - Прощай, мой друг, мой отец!
"Gone," murmured Valentine; "adieu, my sweet Haidee—adieu, my sister!"	- Уехала! - прошептала Валентина. - Прощай, Гайде! Прощай, сестра!
"Who can say whether we shall ever see them again?" said Morrel with tearful eyes.	- Кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь! -сказал Моррель, отирая слезу.
"Darling," replied Valentine, "has not the count just told us that all human wisdom is summed up in two words?—'_Wait and hope_."'	- Друг мой, - отвечала Валентина, - разве не сказал нам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах: Ждать и надеяться!