Граф Монте-Кристо. Часть 1 - английский и русский параллельные тексты

During this time, Edmond, seated on his bed with his head in his hands, tried to collect his scattered thoughts.	Тем временем Дантес, сидя на постели и опустив голову на руки, старался собраться с мыслями.
Faria, since their first acquaintance, had been on all points so rational and logical, so wonderfully sagacious, in fact, that he could not understand how so much wisdom on all points could be allied with madness.	За время своего знакомства с аббатом он видел столько доказательств ясного ума, глубочайшей рассудительности и логической последовательности, что не мог понять, каким образом высочайшая мудрость может проявляться во всем и только относительно одного предмета уступать место помешательству.
Was Faria deceived as to his treasure, or was all the world deceived as to Faria?	Кто заблуждается: Фариа, говоря о своем сокровище, или все, считая Фариа сумасшедшим?
Dantes remained in his cell all day, not daring to return to his friend, thinking thus to defer the moment when he should be convinced, once for all, that the abbe was mad-such a conviction would be so terrible!	Дантес просидел у себя весь день, не решаясь вернуться к своему другу. Он старался отдалить ту страшную минуту, когда он убедится, что Фариа - сумасшедший.
But, towards the evening after the hour for the customary visit had gone by, Faria, not seeing the young man appear, tried to move and get over the distance which separated them.	Вечером, после обычного обхода, не дождавшись Эдмона, Фариа сам попытался преодолеть разделявшее их расстояние.
Edmond shuddered when he heard the painful efforts which the old man made to drag himself along; his leg was inert, and he could no longer make use of one arm.	Эдмон услышал шорох и содрогнулся, представив себе мучительные усилия, с которыми полз разбитый параличом старик.
Edmond was obliged to assist him, for otherwise he would not have been able to enter by the small aperture which led to Dantes' chamber.	Эдмон принужден был втащить его к себе, потому что старик никак не мог пролезть в узкое отверстие, ведшее в камеру Дантеса.
"Here I am, pursuing you remorselessly," he said with a benignant smile. "You thought to escape my munificence, but it is in vain.	- Видите, с каким ожесточением я вас преследую,- сказал Фариа, ласково улыбаясь, - вы думали уклониться от моей щедрости, но это вам не удастся.
Listen to me."	Итак, слушайте.
Edmond saw there was no escape, and placing the old man on his bed, he seated himself on the stool beside him.	Эдмон, видя, что иного выхода нет, посадил старика на свою кровать, а сам примостился возле него на табурете.
"You know," said the abbe, "that I was the secretary and intimate friend of Cardinal Spada, the last of the princes of that name.	- Вам известно, - сказал аббат, - что я был секретарем, доверенным другом кардинала Спада, последнего представителя древнего рода.
I owe to this worthy lord all the happiness I ever knew.	Этому достойному вельможе я обязан всем счастьем, которое я знал в жизни.
He was not rich, although the wealth of his family had passed into a proverb, and I heard the phrase very often,	Он не был богат, хотя богатства его рода стали притчей во языцех, и мне часто приходилось слышать выражение:
' As rich as a Spada.'	"Богат, как Спада".
But he, like public rumor, lived on this reputation for wealth; his palace was my paradise.	И он, и молва жили за счет этих пресловутых богатств. Его дворец был раем для меня.

I was tutor to his nephews, who are dead; and when he was alone in the world, I tried by absolute devotion to his will, to make up to him all he had done for me during ten years of unremitting kindness.	Я учил его племянников, которые потом скончались, и когда он остался один на свете, то я отплатил ему беззаветной преданностью за все, что он для меня сделал в продолжение десяти лет.
The cardinal's house had no secrets for me. I had often seen my noble patron annotating ancient volumes, and eagerly searching amongst dusty family manuscripts.	В доме кардинала от меня не было тайн; не раз видел я, как он усердно перелистывает старинные книги и жадно роется в пыли фамильных рукописей.
One day when I was reproaching him for his unavailing searches, and deploring the prostration of mind that followed them, he looked at me, and, smiling bitterly, opened a volume relating to the History of the City of Rome.	Когда я как-то упрекнул его за бесполезные бессонные ночи, после которых он впадал в болезненное уныние, он взглянул на меня с горькой улыбкой и раскрыл передо мною историю города Рима.
There, in the twentieth chapter of the Life of Pope Alexander VI., were the following lines, which I can never forget:-	В этой книге, в двадцатой главе жизнеописания папы Александра Шестого, я прочел следующие строки, навсегда оставшиеся в моей памяти.
"'The great wars of Romagna had ended; Caesar Borgia, who had completed his conquest, had need of money to purchase all Italy.	Походы в Романье закончились; Цезарь Борджиа, завершив свои завоевания, нуждался в деньгах, чтобы купить всю Италию.
The pope had also need of money to bring matters to an end with Louis XII. King of France, who was formidable still in spite of his recent reverses; and it was necessary, therefore, to have recourse to some profitable scheme, which was a matter of great difficulty in the impoverished condition of exhausted Italy.	Папа тоже нуждался в деньгах, чтобы покончить с французским королем Людовиком Двенадцатым, все еще грозным, несмотря на понесенные им поражения. Необходимо было задумать выгодное дело, что становилось затруднительным в разоренной Италии.
His holiness had an idea.	Его святейшеству пришла счастливая мысль.
He determined to make two cardinals.'	Он решил назначить двух новых кардиналов.
"By choosing two of the greatest personages of Rome, especially rich men-this was the return the holy father looked for. In the first place, he could sell the great appointments and splendid offices which the cardinals already held; and then he had the two hats to sell besides.	Выбор двух римских вельмож, притом непременно богатых, давал святому отцу следующие выгоды: во-первых, он мог продать доходные места и высокие должности, занимаемые обоими будущими кардиналами; во-вторых, он мог надеяться на щедрую плату за две кардинальские шапки.
There was a third point in view, which will appear hereafter.	Оставалась еще третья сторона дела, о которой мы скоро узнаем.
The pope and Caesar Borgia first found the two future cardinals; they were Giovanni Rospigliosi, who held four of the highest dignities of the Holy See, and Caesar Spada, one of the noblest and richest of the Roman nobility; both felt the high honor of such a favor from the pope.	Папа и Цезарь Борджиа наметили двух кардиналов: Джованни Роспильози, занимавшего четыре важнейшие должности при святейшем престоле, и Чезаре Спада, одного из благороднейших и богатейших вельмож Рима. Оба дорого ценили папскую милость.
They were ambitious, and Caesar Borgia soon found purchasers for their appointments.	Оба были честолюбивы. Затем Цезарь Борджиа нашел покупателей на их должности.

The result was, that Rospigliosi and Spada paid for being cardinals, and eight other persons paid for the offices the cardinals held before their elevation, and thus eight hundred thousand crowns entered into the coffers of the speculators.	Таким образом Роспильози и Спада заплатили за кардинальство, а еще восемь человек заплатили за должности, прежде занимаемые двумя новыми кардиналами. Сундуки ловких дельцов пополнились восемьюстами тысячами скудо.
"It is time now to proceed to the last part of the speculation.	Перейдем к третьей части сделки.
The pope heaped attentions upon Rospigliosi and Spada, conferred upon them the insignia of the cardinalate, and induced them to arrange their affairs and take up their residence at Rome. Then the pope and Caesar Borgia invited the two cardinals to dinner.	Обласкав Роспильози и Спада, возложив на них знаки кардинальского звания и зная, что для уплаты весьма ощутимого долга благодарности и для переезда на жительство в Рим они должны обратить свои состояния в наличные деньги, папа, вкупе с Цезарем Борджиа, пригласил обоих кардиналов на обед.
This was a matter of dispute between the holy father and his son.	По этому поводу между отцом и сыном завязался спор.
Caesar thought they could make use of one of the means which he always had ready for his friends, that is to say, in the first place, the famous key which was given to certain persons with the request that they go and open a designated cupboard.	Цезарь считал, что достаточно применить одно из тех средств, которые он всегда держал наготове для своих ближайших друзей, а именно: пресловутый ключ, которым то одного, то другого просили отпереть некий шкаф.
This key was furnished with a small iron point,-a negligence on the part of the locksmith.	На ключе был крохотный железный шип -недосмотр слесаря.
When this was pressed to effect the opening of the cupboard, of which the lock was difficult, the person was pricked by this small point, and died next day.	Каждый, кто трудился над тугим замком, накалывал себе палец и на другой день умирал.
Then there was the ring with the lion's head, which Caesar wore when he wanted to greet his friends with a clasp of the hand.	Был еще перстень с львиной головой, который Цезарь надевал, когда хотел пожать руку той или иной особе.
The lion bit the hand thus favored, and at the end of twenty-four hours, the bite was mortal.	Лев впивался в кожу этих избранных рук, и через сутки наступала смерть.
Caesar proposed to his father, that they should either ask the cardinals to open the cupboard, or shake hands with them; but Alexander VI., replied:	Поэтому Цезарь предложил отцу либо послать обоих кардиналов отпереть шкаф, либо дружески пожать руку обоим.
'Now as to the worthy cardinals, Spada and Rospigliosi, let us ask both of them to dinner, something tells me that we shall get that money back.	Но Александр Шестой отвечал ему: "Не поскупимся на обед ради достойнейших кардиналов Спада и Роспильози. Сдается мне, что мы вернем расходы.
Besides, you forget, Caesar, an indigestion declares itself immediately, while a prick or a bite occasions a delay of a day or two.'	Притом ты забываешь, Цезарь, что несварение желудка сказывается тотчас же, а укол или укус действует только через день-два".
Caesar gave way before such cogent reasoning, and the cardinals were consequently invited to dinner.	Цезарь согласился с таким рассуждением. Вот почему обоих кардиналов позвали обедать.
"The table was laid in a vineyard belonging to the pope, near San Pierdarena, a charming retreat which the cardinals knew very well by report.	Стол накрыли в папских виноградниках возле Сан-Пьетро-ин-Винколи, в прелестном уголке, понаслышке знакомом кардиналам.

Rospigliosi, quite set up with his new dignities, went with a good appetite and his most ingratiating manner.	Роспильози, в восторге от своего нового звания и предвкушая пир, явился с самым веселым лицом.
Spada, a prudent man, and greatly attached to his only nephew, a young captain of the highest promise, took paper and pen, and made his will.	Спада, человек осторожный и очень любивший своего племянника, молодого офицера, подававшего блистательные надежды, взял лист бумаги, перо и написал свое завещание.
He then sent word to his nephew to wait for him near the vineyard; but it appeared the servant did not find him.	Потом он послал сказать племяннику, чтобы тот ждал его у виноградников; но посланный, по-видимому, не застал того дома.
"Spada knew what these invitations meant; since Christianity, so eminently civilizing, had made progress in Rome, it was no longer a centurion who came from the tyrant with a message,	Спада знал, что значит приглашение на обед. С тех пор как христианство - глубоко цивилизующая сила - восторжествовало в Риме, уже не центурион являлся объявить от имени тирана:
'Caesar wills that you die.' but it was a legate a latere, who came with a smile on his lips to say from the pope,	"Цезарь желает, чтобы ты умер", - а любезный легат с улыбкой говорил от имени папы:
'His holiness requests you to dine with him.'	"Его святейшество желает, чтобы вы с ним отобедали".
"Spada set out about two o'clock to San Pierdarena. The pope awaited him.	В два часа дня Спада отправился на виноградники Сан-Пьетро-ин-Винколи; папа уже ждал его.
The first sight that attracted the eyes of Spada was that of his nephew, in full costume, and Caesar Borgia paying him most marked attentions.	Первый, кого он там увидел, был его племянник, разодетый и веселый; Цезарь Борджиа осыпал его ласками.
Spada turned pale, as Caesar looked at him with an ironical air, which proved that he had anticipated all, and that the snare was well spread.	Спада побледнел, а Цезарь бросил на него насмешливый взгляд, давая понять, что он все предвидел и подстроил ловушку.
They began dinner and Spada was only able to inquire of his nephew if he had received his message.	Сели обедать. Спада успел только спросить племянника: "Видел ты моего посланного?"
The nephew replied no; perfectly comprehending the meaning of the question.	Племянник отвечал, что нет, отлично понимая значение вопроса.
It was too late, for he had already drunk a glass of excellent wine, placed for him expressly by the pope's butler.	Но было уже поздно; он успел выпить стакан превосходного вина, особо налитый ему папским чашником.
Spada at the same moment saw another bottle approach him, which he was pressed to taste.	В ту же минуту подали еще бутылку, из которой щедро угостили кардинала Спада.
An hour afterwards a physician declared they were both poisoned through eating mushrooms.	Через час врач объявил, что оба они отравились сморчками.
Spada died on the threshold of the vineyard; the nephew expired at his own door, making signs which his wife could not comprehend.	Спада умер у входа в виноградник, а племянник скончался у ворот своего дома, пытаясь что-то сообщить своей жене, но она не поняла его.
"Then Caesar and the pope hastened to lay hands on the heritage, under presence of seeking for the papers of the dead man.	Тотчас же Цезарь и папа захватили наследство под тем предлогом, что следует рассмотреть бумаги покойных.

But the inheritance consisted in this only, a scrap of paper on which Spada had written:-'I bequeath to my beloved nephew my coffers, my books, and, amongst others, my breviary with the gold corners, which I beg he will preserve in remembrance of his affectionate uncle.'	Но все наследство состояло из листа бумаги, на котором Спада написал: "Завещаю возлюбленному моему племяннику мои сундуки и книги, между коими мой молитвенник с золотыми углами, дабы он хранил его на память о любящем дяде".
"The heirs sought everywhere, admired the breviary, laid hands on the furniture, and were greatly astonished that Spada, the rich man, was really the most miserable of uncles-no treasures-unless they were those of science, contained in the library and laboratories.	Наследники все обыскали, полюбовались молитвенником, наложили руку на мебель, дивясь, что богач Спада оказался на поверку беднейшим из дядей. Сокровищ - ни следа, если не считать сокровищ знания, заключенных в библиотеке и лабораториях.
That was all.	Больше не нашлось ничего.
Caesar and his father searched, examined, scrutinized, but found nothing, or at least very little; not exceeding a few thousand crowns in plate, and about the same in ready money; but the nephew had time to say to his wife before he expired:	Цезарь и его отец искали, рылись, выведывали, но наскребли самую малость: золотых и серебряных вещей на какую-нибудь тысячу скудо и столько же наличных денег; но племянник успел сказать жене, возвратясь домой:
'Look well among my uncle's papers; there is a will.'	"Ищите в бумагах дяди, там должно быть подлинное завещание".
"They sought even more thoroughly than the august heirs had done, but it was fruitless.	Родня покойного принялась искать с еще большим усердием, быть может, чем державные наследники.
There were two palaces and a vineyard behind the Palatine Hill; but in these days landed property had not much value, and the two palaces and the vineyard remained to the family since they were beneath the rapacity of the pope and his son.	Тщетно: ей достались два дворца да виноградники за Палатином. В те времена недвижимость ценилась дешево - оба дворца и виноградник остались во владении семейства покойного, как слишком ничтожные для алчности папы и его сына.
Months and years rolled on.	Прошли месяцы, годы.
Alexander VI. died, poisoned,-you know by what mistake. Caesar, poisoned at the same time, escaped by shedding his skin like a snake; but the new skin was spotted by the poison till it looked like a tiger's. Then, compelled to quit Rome, he went and got himself obscurely killed in a night skirmish, scarcely noticed in history.	Александр Шестой, как известно, умер от яда благодаря ошибке; Цезарь, отравившийся вместе с ним, отделался тем, что, как змея, сбросил кожу и облекся в новую, на которой яд оставил пятна, похожие на тигровые; наконец, вынужденный покинуть Рим, он бесславно погиб в какой-то ночной стычке, почти забытый историей.
After the pope's death and his son's exile, it was supposed that the Spada family would resume the splendid position they had held before the cardinal's time; but this was not the case.	После смерти папы, после изгнания его сына все ожидали, что фамилия Спада опять заживет по-княжески, как жила во времена кардинала Спада. Ничуть не бывало.
The Spadas remained in doubtful ease, a mystery hung over this dark affair, and the public rumor was, that Caesar, a better politician than his father, had carried off from the pope the fortune of the two cardinals. I say the two, because Cardinal Rospigliosi, who had not taken any precaution, was completely despoiled.	Спада жили в сомнительном довольстве, вечная тайна тяготела над этим темным делом. Молва решила, что Цезарь, бывший похитрее отца, похитил у него наследство обоих кардиналов; говорю обоих, потому что кардинал Роспильози, не принявший никаких мер предосторожности, был ограблен до нитки.

"Up to this point," said Faria, interrupting the thread of his narrative, "this seems to you very meaningless, no doubt, eh?"	- До сих пор, - сказал Фариа с улыбкой, прерывая свой рассказ, - вы не услышали ничего особенно безрассудного, правда?
"Oh, my friend," cried Dantes, "on the contrary, it seems as if I were reading a most interesting narrative; go on, I beg of you."	- Напротив, - отвечал Дантес, - мне кажется, что я читаю занимательнейшую летопись. Продолжайте, прошу вас.
"I will."	- Продолжаю.
"The family began to get accustomed to their obscurity.	Спада привыкли к безвестности.
Years rolled on, and amongst the descendants some were soldiers, others diplomatists; some churchmen, some bankers; some grew rich, and some were ruined.	Прошли годы. Среди их потомков были военные, дипломаты; иные приняли духовный сан, иные стали банкирами; одни разбогатели, другие совсем разорились.
I come now to the last of the family, whose secretary I was-the Count of Spada.	Дохожу до последнего в роде, до того графа Спада, у которого и служил секретарем.
I had often heard him complain of the disproportion of his rank with his fortune; and I advised him to invest all he had in an annuity. He did so, and thus doubled his income.	Он часто жаловался на несоответствие своего состояния с его положением; я посоветовал ему обратить все оставшееся у него небольшое имущество в пожизненную ренту; он последовал моему совету и удвоил свои доходы.
The celebrated breviary remained in the family, and was in the count's possession. It had been handed down from father to son; for the singular clause of the only will that had been found, had caused it to be regarded as a genuine relic, preserved in the family with superstitious veneration.	Знаменитый молитвенник остался в семье и теперь принадлежал графу Спада; он переходил от отца к сыну, превратившись, благодаря загадочной статье единственного обнаруженного завещания, в своего рода святыню, хранившуюся с суеверным благоговением.
It was an illuminated book, with beautiful Gothic characters, and so weighty with gold, that a servant always carried it before the cardinal on days of great solemnity.	Это была книга с превосходными готическими миниатюрами и до такой степени отягченная золотом, что в торжественные дни ее нес перед кардиналом слуга.
"At the sight of papers of all sorts,-titles, contracts, parchments, which were kept in the archives of the family, all descending from the poisoned cardinal, I in my turn examined the immense bundles of documents, like twenty servitors, stewards, secretaries before me; but in spite of the most exhaustive researches, I found-nothing.	Увидав всякого рода документы, акты, договоры, пергаменты, оставшиеся после отравленного кардинала и сохраняемые в семейном архиве, я тоже начал разбирать эти огромные связки бумаг, как их разбирали до меня двадцать служителей, двадцать управляющих, двадцать секретарей. Несмотря на терпеливые и ревностные розыски, я ровно ничего не нашел.
Yet I had read, I had even written a precise history of the Borgia family, for the sole purpose of assuring myself whether any increase of fortune had occurred to them on the death of the Cardinal Caesar Spada; but could only trace the acquisition of the property of the Cardinal Rospigliosi, his companion in misfortune.	А между тем я много читал, я даже написал подробную, чуть ли не подневную историю фамилии Борджиа, только для того, чтобы узнать, не умножились ли их богатства со смертью моего Чезаре Спада, и нашел, что они пополнились только имуществом кардинала Роспильози, его товарища по несчастью.
"I was then almost assured that the inheritance had neither profited the Borgias nor the family, but had remained unpossessed like the treasures of the Arabian Nights, which slept in the bosom of the earth under the eyes of the genie.	Я был почти убежден, что наследство Спада не досталось ни его семье, ни Борджиа, а пребывает без владельца, как клады арабских сказок, лежащие в земле под охраной духа.

I searched, ransacked, counted, calculated a thousand and a thousand times the income and expenditure of the family for three hundred years. It was useless. I remained in my ignorance, and the Count of Spada in his poverty.	Я изучал, подсчитывал, проверял тысячу раз приходы и расходы фамилии Спада за триста лет; все было напрасно: я оставался в неведении, а граф Спада в нищете.
My patron died.	Мой покровитель умер.
He had reserved from his annuity his family papers, his library, composed of five thousand volumes, and his famous breviary.	Обращая имущество в пожизненную ренту, он оставил себе только семейный архив, библиотеку в пять тысяч томов и знаменитый молитвенник.
All these he bequeathed to me, with a thousand Roman crowns, which he had in ready money, on condition that I would have anniversary masses said for the repose of his soul, and that I would draw up a genealogical tree and history of his house. All this I did scrupulously.	Все это он завещал мне и еще тысячу римских скудо наличными, с условием, чтобы я каждый год служил заупокойную мессу по нему и составил родословное древо и историю его фамилии, что я и исполнил в точности...
Be easy, my dear Edmond, we are near the conclusion.	Терпение, дорогой Эдмон, мы приближаемся к концу.
"In 1807, a month before I was arrested, and a fortnight after the death of the Count of Spada, on the 25th of December (you will see presently how the date became fixed in my memory), I was reading, for the thousandth time, the papers I was arranging, for the palace was sold to a stranger, and I was going to leave Rome and settle at Florence, intending to take with me twelve thousand francs I possessed, my library, and the famous breviary, when, tired with my constant labor at the same thing, and overcome by a heavy dinner I had eaten, my head dropped on my hands, and I fell asleep about three o'clock in the afternoon.	В тысяча восемьсот седьмом году, за месяц до моего ареста и через две недели после смерти графа, двадцать пятого декабря (вы сейчас поймете, почему это число осталось в моей памяти), я в тысячный раз перечитывал бумаги, которые приводил в порядок. Дворец был продан, и я собирался переселиться из Рима во Флоренцию со всем моим имуществом, состоявшим из двенадцати тысяч ливров, библиотеки и знаменитого молитвенника. Утомленный усердной работой и чувствуя некоторую вялость после чрезмерно сытного обеда, я опустил голову на руки и заснул. Было три часа пополудни.
I awoke as the clock was striking six.	Когда я проснулся, часы били шесть.
I raised my head; I was in utter darkness.	Я поднял голову; кругом было совсем темно.
I rang for a light, but as no one came, I determined to find one for myself.	Я позвонил, чтобы спросить огня, но никто не пришел. Тогда я решил помочь делу сам.
It was indeed but anticipating the simple manners which I should soon be under the necessity of adopting.	К тому же мне следовало привыкать к образу жизни философа.
I took a wax-candle in one hand, and with the other groped about for a piece of paper (my match-box being empty), with which I proposed to get a light from the small flame still playing on the embers. Fearing, however, to make use of any valuable piece of paper, I hesitated for a moment, then recollected that I had seen in the famous breviary, which was on the table beside me, an old paper quite yellow with age, and which had served as a marker for centuries, kept there by the request of the heirs.	Одной рукой я взял спичку, а другой, так как спичек в коробке не оказалось, стал искать какую-нибудь бумажку, чтобы зажечь ее в камине, где еще плясал огонек; я боялся взять в темноте какой-нибудь ценный документ вместо бесполезного клочка бумаги, как вдруг вспомнил, что в знаменитом молитвеннике, который был тут же на столе, вместо закладки лежит пожелтевший листок, так благоговейно сохраненный наследниками.
I felt for it, found it, twisted it up together, and putting it into the expiring flame, set light to it.	Я нащупал эту ненужную бумажку, скомкал ее и поднес к огню.

"But beneath my fingers, as if by magic, in proportion as the fire ascended, I saw yellowish characters appear on the paper. I grasped it in my hand, put out the flame as quickly as I could, lighted my taper in the fire itself, and opened the crumpled paper with inexpressible emotion, recognizing, when I had done so, that these characters had been traced in mysterious and sympathetic ink, only appearing when exposed to the fire; nearly one-third of the paper had been consumed by the flame.	И вдруг, словно по волшебству, по мере того как разгорался огонь, на белой бумаге начали проступать желтоватые буквы; мне стало страшно: я сжал бумагу ладонями, погасил огонь, зажег свечку прямо в камине, с неизъяснимым волнением расправил смятый листок и убедился, что эти буквы написаны симпатическими чернилами, выступающими только при сильном нагревании. Огонь уничтожил более трети записки; это та самая, которую вы читали сегодня утром.
It was that paper you read this morning; read it again, Dantes, and then I will complete for you the incomplete words and unconnected sense."	Перечтите еще раз, Дантес, и, когда перечтете, я восполню пробелы и в словах, и в смысле.
Faria, with an air of triumph, offered the paper to Dantes, who this time read the following words, traced with an ink of a reddish color resembling rust:-	И Фариа с торжеством подал листок Дантесу, который на этот раз с жадностью прочел следующие слова, написанные рыжими, похожими на ржавчину чернилами:
"This 25th day of April, 1498, be...	Сего 25 апреля 1498 года, бу
Alexander VI., and fearing that not... he may desire to become my heir, and re... and Bentivoglio, who were poisoned,... my sole heir, that I have bu... and has visited with me, that is, in...	Александром VI и опасаясь, что он, не пожелает стать моим наследником и го и Бентивольо, умерших от яда, единственному моему наследнику, что я зар ибо он посещал его со мною, а именно в
Island of Monte Cristo, all I poss... jewels, diamonds, gems; that I alone... may amount to nearly two mil... will find on raising the twentieth ro... creek to the east in a right line.	ка Монте-Кристо, все мои зол ни, алмазы и драгоценности; что один я ценностью до двух мил найдет его под двадцатой ска малого восточного залива по прямой линии.
Two open... in these caves; the treasure is in the furthest a... which treasure I bequeath and leave en... as my sole heir.	Два отв в этих пещерах; клад зарыт в самом даль каковой клад завещаю ему и отдаю в по единственному моему наследнику.
"25th April, 1498.	25 апреля 149
"Caes...	Чез
"And now," said the abbe, "read this other paper;" and he presented to Dantes a second leaf with fragments of lines written on it, which Edmond read as follows:-	- А теперь, - сказал аббат, - прочтите вот это. И он протянул Дантесу другой листок. Дантес взял его и прочел:
"...ing invited to dine by his Holiness ...content with making me pay for my hat, ...serves for me the fate of Cardinals Caprara ...I declare to my nephew, Guido Spada ...ried in a place he knows ...the caves of the small ...essed of ingots, gold, money, ...know of the existence of this treasure, which ...lions of Roman crowns, and which he ...ck from the small ...ings have been made ...ngle in the second; ...tire to him ...ar Spada."	дучи приглашен к обеду его святейшеством довольствуясь платою за кардинальскую шапку, товит мне участь кардиналов Капрара объявляю племяннику моему Г видо Спада, ыл в месте, ему известном, пещерах остров-отые слитки, монеты, кам- знаю о существовании этого клада, лионов римских скудо, и что он лой, если идти от ерстия вырыты нем углу второго отверстия; лную собственность, как 8 года аре Спада".

Faria followed him with an excited look, "and now," he said, when he saw that Dantes had read the last line, "put the two fragments together, and judge for yourself."	Фариа следил за ним пылающим взглядом. -Теперь, - сказал он, видя, что Дантес дошел до последней строки, - сложите оба куска и судите сами.
Dantes obeyed, and the conjointed pieces gave the following:-	Дантес повиновался; из соединенных кусков получилось следующее:
"This 25th day of April, 1498, be...ing invited to dine by his Holiness Alexander VI., and fearing that not...content with making me pay for my hat, he may desire to become my heir, and re...serves for me the fate of Cardinals Caprara and Bentivoglio, who were poisoned...I declare to my nephew, Guido Spada, my sole heir, that I have bu...ried in a place he knows and has visited with me, that is, in...the caves of the small Island of Monte Cristo all I poss...ssed of ingots, gold, money, jewels, diamonds, gems; that I alone...know of the existence of this treasure, which may amount to nearly two mil...lions of Roman crowns, and which he will find on raising the twentieth ro...ck from the small creek to the east in a right line.	"Сего 25 апреля 1498 года, бу...дучи приглашен к обеду его святейшеством Александром VI и опасаясь, что он, не... довольствуясь платою за кардинальскую шапку, пожелает стать моим наследником и го...товит мне участь кардиналов Капрара и Бентивольо, умерших от яда... объявляю племяннику моему Г видо Спада, единственному моему наследнику, что я зар...ыл в месте, ему известном, ибо он посещал его со мною, а именно в... пещерах островка Монте-Кристо, все мои зол...отые слитки, монеты, камни, алмазы и драгоценности, что один я... знаю о существовании этого клада, ценностью до двух мил...лионов римских скудо, и что он найдет его под двадцатой ска...лой, если идти от малого восточного залива по прямой линии.
Two open...ings have been made in these caves; the treasure is in the furthest a...ngle in the second; which treasure I bequeath and leave en...tire to him as my sole heir.	Два отв...ерстия вырыты в этих пещерах: клад зарыт в самом даль...нем углу второго отверстия; каковой клад завещаю ему и отдаю в по...лную собственность, как единственному моему наследнику.
"25th April, 1498.	25 апреля 149...8 года.
"Caes...ar Spada."	Чез...аре Спада".
"Well, do you comprehend now?" inquired Faria.	- Понимаете теперь? - спросил Фариа.
"It is the declaration of Cardinal Spada, and the will so long sought for," replied Edmond, still incredulous.	- Это заявление кардинала Спада и завещание, которое так долго искали? - отвечал Эдмон, все еще не вполне убежденный.
"Yes; a thousand times, yes!"	- Да, тысячу раз да.
"And who completed it as it now is?"	- Кто же восстановил его?
"I did.	- Я.
Aided by the remaining fragment, I guessed the rest; measuring the length of the lines by those of the paper, and divining the hidden meaning by means of what was in part revealed, as we are guided in a cavern by the small ray of light above us."	По уцелевшему отрывку я разгадал остальное, соразмеряя длину строк с шириной бумаги, проникая в скрытый смысл по смыслу видимому, как отыскиваешь путь в подземелье по слабому свету, падающему сверху.
"And what did you do when you arrived at this conclusion?"	- И что же вы сделали, когда у вас не осталось сомнений?

"I resolved to set out, and did set out at that very instant, carrying with me the beginning of my great work, the unity of the Italian kingdom; but for some time the imperial police (who at this period, quite contrary to what Napoleon desired so soon as he had a son born to him, wished for a partition of provinces) had their eyes on me; and my hasty departure, the cause of which they were unable to guess, having aroused their suspicions, I was arrested at the very moment I was leaving Piombino.	- Я тотчас же отправился в путь, захватив с собою начатое мною большое сочинение о едином итальянском королевстве; но императорская полиция уже давно следила за мной; в то время Наполеон стремился к разобщению провинций, в противоположность тому, чего он пожелал впоследствии, когда у него родился сын. Спешный отъезд мой, причину которого никто не знал, возбудил подозрение, и в ту минуту, как я садился на корабль в Пьомбино, меня арестовали.
"Now," continued Faria, addressing Dantes with an almost paternal expression, "now, my dear fellow, you know as much as I do myself.	- Теперь, - продолжал Фариа, взглянув на Дантеса с почти отеческой нежностью, - теперь, друг мой, вы знаете столько же, сколько я.
If we ever escape together, half this treasure is yours; if I die here, and you escape alone, the whole belongs to you."	Если мы когда-нибудь бежим вместе, то половина моего сокровища принадлежит вам; если я умру здесь и вы спасетесь один, оно принадлежит вам целиком.
"But," inquired Dantes hesitating, "has this treasure no more legitimate possessor in the world than ourselves?"	- Однако, - возразил Дантес нерешительно, - нет ли у этого клада более законного владельца, чем мы?
"No, no, be easy on that score; the family is extinct. The last Count of Spada, moreover, made me his heir, bequeathing to me this symbolic breviary, he bequeathed to me all it contained; no, no, make your mind satisfied on that point.	- Нет, нет, будьте спокойны, вся семья вымерла; притом последний граф Спада назначил меня своим наследником; завещав мне этот знаменательный молитвенник, он тем самым завещал мне все, что в нем содержалось.
If we lay hands on this fortune, we may enjoy it without remorse."	Если это богатство достанется нам, мы можем пользоваться им со спокойной совестью.
"And you say this treasure amounts to"-	- И вы говорите, что этот клад оценивается в...
"Two millions of Roman crowns; nearly thirteen millions of our money." [*] * $2,600,000 in 1894.	- Два миллиона римских скудо, около тринадцати миллионов на наши деньги.
"Impossible!" said Dantes, staggered at the enormous amount.	- Не может быть! - вскричал Дантес, устрашенный огромностью суммы.
"Impossible? and why?" asked the old man. "The Spada family was one of the oldest and most powerful families of the fifteenth century; and in those times, when other opportunities for investment were wanting, such accumulations of gold and jewels were by no means rare; there are at this day Roman families perishing of hunger, though possessed of nearly a million in diamonds and jewels, handed down by entail, and which they cannot touch."	- Почему же не может быть? - сказал старик - Род Спада был один из древнейших и могущественнейших в пятнадцатом веке. Притом же в те времена, когда не было ни крупных денежных сделок, ни промышленности, такие накопления золота и драгоценностей не были редкостью; и теперь еще в Риме есть семьи, которые умирают с голоду, обладая миллионом в алмазах и драгоценных камнях, составляющих наследственный майорат, к которому они не смеют прикоснуться.
Edmond thought he was in a dream-he wavered between incredulity and joy.	Эдмону казалось, что он видит сон; он колебался между неверием и радостью.
"I have only kept this secret so long from you," continued Faria, "that I might test your character, and then surprise you.	- Я долго хранил от вас эту тайну, - продолжал Фариа, - потому, во-первых, что хотел вас испытать, а во-вторых, потому, что хотел изумить вас.

Had we escaped before my attack of catalepsy, I should have conducted you to Monte Cristo; now," he added, with a sigh, "it is you who will conduct me thither.	Если бы мы бежали до моего припадка, я бы вас повез на Монте-Кристо. Теперь, - прибавил он со вздохом, - вы повезете меня.
Well, Dantes, you do not thank me?"	Что же, Дантес, вы меня не благодарите?
"This treasure belongs to you, my dear friend," replied Dantes, "and to you only. I have no right to it. I am no relation of yours."	- Это сокровище принадлежит вам, друг мой, -сказал Дантес, - оно принадлежит вам одному, я не имею на него никакого права; я не ваш родственник.
"You are my son, Dantes," exclaimed the old man. "You are the child of my captivity.	- Вы мой сын, Дантес! - воскликнул старик. - Вы дитя моей неволи!
My profession condemns me to celibacy. God has sent you to me to console, at one and the same time, the man who could not be a father, and the prisoner who could not get free."	Мой сан обрек меня на безбрачие; бог послал мне вас, чтобы утешить человека, который не мог стать отцом, и узника, который не мог стать свободным.
And Faria extended the arm of which alone the use remained to him to the young man who threw himself upon his neck and wept.	И Фариа протянул Эдмону здоровую руку; тот со слезами обнял старика.
Chapter 19.	XIX.
The Third Attack.	Третий припадок
Now that this treasure, which had so long been the object of the abbe's meditations, could insure the future happiness of him whom Faria really loved as a son, it had doubled its value in his eyes, and every day he expatiated on the amount, explaining to Dantes all the good which, with thirteen or fourteen millions of francs, a man could do in these days to his friends; and then Dantes' countenance became gloomy, for the oath of vengeance he had taken recurred to his memory, and he reflected how much ill, in these times, a man with thirteen or fourteen millions could do to his enemies.	Теперь, когда это сокровище, бывшее столь долгое время предметом размышлений аббата Фариа, могло осчастливить того, кого он полюбил, как родного сына, оно стало вдвое дороже его сердцу; ежедневно он говорил об этом несметном богатстве, рисовал Дантесу, сколько добра в современном мире можно сделать своим друзьям, обладая состоянием в тринадцать-четырнадцать миллионов; тогда лицо Дантеса омрачалось; он вспоминал о страшной клятве, которой он поклялся самому себе, и думал, сколько в современном мире, имея тринадцать или четырнадцать миллионов, можно сделать зла своим врагам.
The abbe did not know the Island of Monte Cristo; but Dantes knew it, and had often passed it, situated twenty-five miles from Pianosa, between Corsica and the Island of Elba, and had once touched there.	Аббат не знал острова Монте-Кристо, но Дантес знал его; он часто проходил мимо этого острова, лежащего в двадцати пяти милях от Пианозы, между Корсикой и Эльбой, и как-то раз даже останавливался там.
This island was, always had been, and still is, completely deserted. It is a rock of almost conical form, which looks as though it had been thrust up by volcanic force from the depth to the surface of the ocean.	Остров Монте-Кристо всегда был, да и теперь еще остается пустынным и необитаемым; это утес почти конической формы, по-видимому, поднятый из морских глубин на поверхность вулканическим потрясением.
Dantes drew a plan of the island for Faria, and Faria gave Dantes advice as to the means he should employ to recover the treasure.	Дантес чертил аббату план острова, а Фариа давал Дантесу советы, каким способом отыскать клад.
But Dantes was far from being as enthusiastic and confident as the old man.	Но Дантес далеко не был так увлечен, как старый аббат, а главное, не разделял его уверенности.

It was past a question now that Faria was not a lunatic, and the way in which he had achieved the discovery, which had given rise to the suspicion of his madness, increased Edmond's admiration of him; but at the same time Dantes could not believe that the deposit, supposing it had ever existed, still existed; and though he considered the treasure as by no means chimerical, he yet believed it was no longer there.	Конечно, теперь он знал, что Фариа отнюдь не сумасшедший, и находчивость, благодаря которой аббат сделал открытие, создавшее ему славу помешанного, только увеличивала восхищение Дантеса; но в то же время ему не верилось, чтобы этот клад, пусть он даже когда-нибудь и был, существовал еще и теперь; если он не считал его вымышленным, то, во всяком случае, считал его исчезнувшим.
However, as if fate resolved on depriving the prisoners of their last chance, and making them understand that they were condemned to perpetual imprisonment, a new misfortune befell them; the gallery on the sea side, which had long been in ruins, was rebuilt. They had repaired it completely, and stopped up with vast masses of stone the hole Dantes had partly filled in.	Между тем словно судьба хотела лишить узников последней надежды и дать им понять, что они осуждены на вечное заключение, их постигло новое несчастье: наружную галерею, давно угрожавшую обвалом, перестроили; починили фундамент и заложили огромными камнями отверстие, уже наполовину заваленное Дантесом.
But for this precaution, which, it will be remembered, the abbe had made to Edmond, the misfortune would have been still greater, for their attempt to escape would have been detected, and they would undoubtedly have been separated.	Не прими он этой предосторожности, которую, как мы помним, ему посоветовал аббат, их постигла бы еще большая беда: их приготовления к побегу были бы обнаружены и их, несомненно, разлучили бы.
Thus a new, a stronger, and more inexorable barrier was interposed to cut off the realization of their hopes.	Итак, за ними захлопнулась новая дверь, еще более прочная и неумолимая, чем все прежние.
"You see," said the young man, with an air of sorrowful resignation, to Faria, "that God deems it right to take from me any claim to merit for what you call my devotion to you.	- Вот видите, - с тихой грустью говорил Дантес аббату, - богу угодно, чтобы даже в моей преданности вам не было моей заслуги.
I have promised to remain forever with you, and now I could not break my promise if I would.	Я обещал вам навсегда остаться с вами и теперь поневоле должен сдержать свое слово.
The treasure will be no more mine than yours, and neither of us will quit this prison.	Клад не достанется ни мне, ни вам, и мы никогда отсюда не выйдем.
But my real treasure is not that, my dear friend, which awaits me beneath the sombre rocks of Monte Cristo, it is your presence, our living together five or six hours a day, in spite of our jailers; it is the rays of intelligence you have elicited from my brain, the languages you have implanted in my memory, and which have taken root there with all their philological ramifications. These different sciences that you have made so easy to me by the depth of the knowledge you possess of them, and the clearness of the principles to which you have reduced them-this is my treasure, my beloved friend, and with this you have made me rich and happy.	Впрочем, истинный клад, дорогой друг, это не тот, который ждал меня под темными скалами Монте-Кристо; это - ваше присутствие, это наше общение по пять, по шесть часов в день, вопреки нашим тюремщикам, это те лучи знания, которыми вы озарили мой ум, это чужие наречия, которые вы насадили в моей памяти и которые разрастаются в ней всеми своими филологическими разветвлениями; это науки, ставшие для меня такими доступными благодаря глубине ваших познаний и ясности принципов, к которым вы их свели. Вот мое сокровище, дорогой друг, вот чем вы дали мне и богатство, и счастье.

Believe me, and take comfort, this is better for me than tons of gold and cases of diamonds, even were they not as problematical as the clouds we see in the morning floating over the sea, which we take for terra firma, and which evaporate and vanish as we draw near to them.	Поверьте мне и утешьтесь, это больше на благо мне, нежели бочки с золотом и сундуки с алмазами, даже если бы они не были призрачны, как те облака, которые ранним утром носятся над поверхностью моря и кажутся твердою землею, но испаряются и исчезают по мере приближения к ним.
To have you as long as possible near me, to hear your eloquent speech,-which embellishes my mind, strengthens my soul, and makes my whole frame capable of great and terrible things, if I should ever be free,-so fills my whole existence, that the despair to which I was just on the point of yielding when I knew you, has no longer any hold over me; and this-this is my fortune-not chimerical, but actual. I owe you my real good, my present happiness; and all the sovereigns of the earth, even Caesar Borgia himself, could not deprive me of this."	Быть подле вас как можно долее, слушать ваш проникновенный голос, просвещать свой ум, закалять душу, готовить себя к свершению великих и грозных деяний, - если мне суждено когда-нибудь вырваться на свободу, навсегда покончить с отчаянием, которому я предавался до знакомства с вами, - вот мое богатство; оно не призрачно; этим подлинным богатством я обязан вам, и все властители мира, будь они цезарями Борджиа, не отнимут его у меня.
Thus, if not actually happy, yet the days these two unfortunates passed together went quickly.	Итак, время потекло для двух несчастных узников если не счастливо, то по крайней мере довольно быстро.
Faria, who for so long a time had kept silence as to the treasure, now perpetually talked of it.	Фариа, столько лет молчавший о своем сокровище, теперь не переставал говорить о нем.
As he had prophesied would be the case, he remained paralyzed in the right arm and the left leg, and had given up all hope of ever enjoying it himself. But he was continually thinking over some means of escape for his young companion, and anticipating the pleasure he would enjoy.	Как он и предвидел, его правая рука и нога остались парализованными, и он почти потерял надежду самому воспользоваться кладом; но он по-прежнему мечтал, что его младший товарищ будет выпущен из тюрьмы или сумеет бежать, и радовался за него.
For fear the letter might be some day lost or stolen, he compelled Dantes to learn it by heart; and Dantes knew it from the first to the last word.	Опасаясь, как бы записка как-нибудь не затерялась или не пропала, он заставил Дантеса выучить ее наизусть, и Дантес знал ее на память от первого слова до последнего.
Then he destroyed the second portion, assured that if the first were seized, no one would be able to discover its real meaning.	Тогда он уничтожил вторую половину записки, будучи уверен, что если бы даже нашли первую половину, то смысла ее не разберут.
Whole hours sometimes passed while Faria was giving instructions to Dantes,-instructions which were to serve him when he was at liberty. Then, once free, from the day and hour and moment when he was so, he could have but one only thought, which was, to gain Monte Cristo by some means, and remain there alone under some pretext which would arouse no suspicions; and once there, to endeavor to find the wonderful caverns, and search in the appointed spot,-the appointed spot, be it remembered, being the farthest angle in the second opening.	Иногда Фариа по целым часам давал Дантесу наставления, которые могли быть ему полезны впоследствии в случае освобождения; с первого же дня, с первого часа, с первого мгновения свободы Дантесом должна была владеть одна-единственная мысль - во что бы то ни стало добраться до Монте-Кристо, не возбуждая подозрений, остаться там одному под каким-нибудь предлогом, постараться отыскать волшебные пещеры и начать рыть в указанном месте. Указанным местом, как мы помним, был самый отдаленный угол второго отверстия.
In the meanwhile the hours passed, if not rapidly, at least tolerably.	Между тем время проходило не то чтобы незаметно, но во всяком случае сносно.

Faria, as we have said, without having recovered the use of his hand and foot, had regained all the clearness of his understanding, and had gradually, besides the moral instructions we have detailed, taught his youthful companion the patient and sublime duty of a prisoner, who learns to make something from nothing.	Фариа, как мы уже говорили, хоть и был разбит параличом, снова обрел прежнюю ясность ума и мало-помалу научил своего молодого товарища, кроме отвлеченных наук, о которых уже шла речь, тому терпеливому и высокому искусству узника, которое состоит в том, чтобы делать что-нибудь из ничего.
They were thus perpetually employed,-Faria, that he might not see himself grow old; Dantes, for fear of recalling the almost extinct past which now only floated in his memory like a distant light wandering in the night.	Они постоянно были чем-нибудь заняты, Фариа -страшась старости, Дантес - чтобы не вспоминать о своем прошлом, почти угасшем и мерцавшем в глубине его памяти лишь как далекий огонек, затерянный в ночи.
So life went on for them as it does for those who are not victims of misfortune and whose activities glide along mechanically and tranquilly beneath the eye of providence.	И жизнь их походила на жизнь людей, устоявших перед несчастьем, которая течет спокойно и размеренно под оком провидения.
But beneath this superficial calm there were in the heart of the young man, and perhaps in that of the old man, many repressed desires, many stifled sighs, which found vent when Faria was left alone, and when Edmond returned to his cell.	Но под этим наружным спокойствием в сердце юноши, а быть может, и в сердце старика таились насильно сдерживаемые душевные порывы; быть может, подавленный стон вырывался у них из груди, когда Фариа оставался один и Эдмон возвращался в свою камеру.
One night Edmond awoke suddenly, believing that he heard some one calling him.	Однажды ночью Эдмон внезапно проснулся; ему почудилось, что кто-то зовет его.
He opened his eyes upon utter darkness.	Напрягая зрение, он пытался проникнуть в ночной мрак.
His name, or rather a plaintive voice which essayed to pronounce his name, reached him.	Он услышал свое имя или, вернее, жалобный голос, силившийся произнести его.
He sat up in bed and a cold sweat broke out upon his brow.	Он приподнялся на кровати и, похолодев от страха, начал прислушиваться.
Undoubtedly the call came from Faria's dungeon.	Сомнения не было: стон доносился из подземелья аббата.
"Alas," murmured Edmond; "can it be?"	- Великий боже! - прошептал Дантес. - Неужели?..
He moved his bed, drew up the stone, rushed into the passage, and reached the opposite extremity; the secret entrance was open.	Он отодвинул кровать, вынул камень, бросился в подкоп и дополз до противоположного конца: плита была поднята.
By the light of the wretched and wavering lamp, of which we have spoken, Dantes saw the old man, pale, but yet erect, clinging to the bedstead.	При тусклом свете самодельной плошки, о которой мы уже говорили, Эдмон увидел старика: он был мертвенно-бледен и едва стоял на ногах, держась за кровать.
His features were writhing with those horrible symptoms which he already knew, and which had so seriously alarmed him when he saw them for the first time.	Черты его лица были обезображены теми зловещими признаками, которые были уже знакомы Эдмону и которые так испугали его, когда он увидел их в первый раз.
"Alas, my dear friend," said Faria in a resigned tone, "you understand, do you not, and I need not attempt to explain to you?"	- Вы понимаете, друг мой, - коротко произнес Фариа. - Мне не нужно объяснять вам.

Edmond uttered a cry of agony, and, quite out of his senses, rushed towards the door, exclaiming,	Эдмон застонал и, обезумев от горя, бросился к двери с криком:
"Help, help!"	- Помогите! Помогите!
Faria had just sufficient strength to restrain him.	У Фариа хватило сил удержать его за руку.
"Silence," he said, "or you are lost.	- Молчите! - сказал он. - Не то вы погибли.
We must now only think of you, my dear friend, and so act as to render your captivity supportable or your flight possible.	Будем думать только о вас, мой друг, о том, как бы сделать сносным ваше заключение или возможным ваш побег.
It would require years to do again what I have done here, and the results would be instantly destroyed if our jailers knew we had communicated with each other.	Вам потребовались бы годы, чтобы сделать заново все то, что я здесь сделал и что тотчас же будет уничтожено, если наши тюремщики узнают о нашем общении.
Besides, be assured, my dear Edmond, the dungeon I am about to leave will not long remain empty; some other unfortunate being will soon take my place, and to him you will appear like an angel of salvation.	Притом же не тревожьтесь, друг мой; камера, которую я покидаю, не останется долго пустой; другой несчастный узник заступит мое место. Этому другому вы явитесь, как ангел-избавитель.
Perhaps he will be young, strong, and enduring, like yourself, and will aid you in your escape, while I have been but a hindrance.	Он, может быть, будет молод, силен и терпелив, как вы, он сумеет помочь вам бежать, между тем как я только мешал вам.
You will no longer have half a dead body tied to you as a drag to all your movements.	Вы уже не будете прикованы к полутрупу, парализующему все ваши движения.
At length providence has done something for you; he restores to you more than he takes away, and it was time I should die."	Положительно, бог наконец вспомнил о вас; он дает вам больше, чем отнимает, и мне давно пора умереть.
Edmond could only clasp his hands and exclaim,	В ответ Эдмон только сложил руки и воскликнул:
"Oh, my friend, my friend, speak not thus!" and then resuming all his presence of mind, which had for a moment staggered under this blow, and his strength, which had failed at the words of the old man, he said,	- Друг мой, замолчите, умоляю вас! Потом, оправившись от внезапного удара и вернув себе твердость духа, которой слова старика лишили его, он воскликнул:
"Oh, I have saved you once, and I will save you a second time!"	- Я спас вас однажды, спасу и в другой раз!
And raising the foot of the bed, he drew out the phial, still a third filled with the red liquor.	Он приподнял ножку кровати и достал оттуда склянку, еще на одну треть наполненную красным настоем.
"See," he exclaimed, "there remains still some of the magic draught.	- Смотрите, - сказал он, - вот он - спасительный напиток!
Quick, quick! tell me what I must do this time; are there any fresh instructions?	Скорей, скорей скажите мне, что надо делать. Дайте мне указания!
Speak, my friend; I listen."	Говорите, мой друг, я слушаю.
"There is not a hope," replied Faria, shaking his head, "but no matter; God wills it that man whom he has created, and in whose heart he has so profoundly rooted the love of life, should do all in his power to preserve that existence, which, however painful it may be, is yet always so dear."	- Надежды нет, - отвечал Фариа, качая головой, -но все равно: богу угодно, чтобы человек, которого он создал и в сердце которого он вложил столь сильную любовь к жизни, делал все возможное для сохранения этого существования, порой столь тягостного, но неизменно столь драгоценного.

"Oh, yes, yes!" exclaimed Dantes; "and I tell you that I will save you yet."	- Да, да, - воскликнул Дантес, - я вас спасу!
"Well, then, try.	- Пусть так!
The cold gains upon me. I feel the blood flowing towards my brain. These horrible chills, which make my teeth chatter and seem to dislocate my bones, begin to pervade my whole frame; in five minutes the malady will reach its height, and in a quarter of an hour there will be nothing left of me but a corpse."	Я уже холодею; я чувствую, что кровь приливает к голове; эта дрожь, от которой у меня стучат зубы и ноют кости, охватывает меня всего: через пять минут начнется припадок, через четверть часа я стану трупом.
"Oh!" exclaimed Dantes, his heart wrung with anguish.	- Боже! - вскричал Дантес в душевной муке.
"Do as you did before, only do not wait so long, all the springs of life are now exhausted in me, and death," he continued, looking at his paralyzed arm and leg, "has but half its work to do.	- Поступите, как в первый раз, только не ждите так долго. Все мои жизненные силы уже истощены, и смерти, - продолжал он, показывая на свою руку и ногу, разбитые параличом, -остается только половина работы.
If, after having made me swallow twelve drops instead of ten, you see that I do not recover, then pour the rest down my throat.	Влейте мне в рот двенадцать капель этой жидкости вместо десяти и, если вы увидите, что я не прихожу в себя, влейте все остальное.
Now lift me on my bed, for I can no longer support myself."	Теперь помогите мне лечь, я больше не могу держаться на ногах.
Edmond took the old man in his arms, and laid him on the bed.	Эдмон взял старика на руки и уложил на кровать.
"And now, my dear friend," said Faria, "sole consolation of my wretched existence,-you whom heaven gave me somewhat late, but still gave me, a priceless gift, and for which I am most grateful,-at the moment of separating from you forever, I wish you all the happiness and all the prosperity you so well deserve.	- Друг мой, - сказал Фариа, - вы единственная отрада моей загубленной жизни, отрада, которую небо послало мне, хоть и поздно, но все же послало, - я благодарю его за этот неоценимый дар и, расставаясь с вами навеки, желаю вам всего того счастья и благополучия, которых вы достойны.
My son, I bless thee!"	Сын мой, благословляю тебя!
The young man cast himself on his knees, leaning his head against the old man's bed.	Дантес упал на колени и приник головой к постели старика.
"Listen, now, to what I say in this my dying moment. The treasure of the Spadas exists.	- Но прежде всего выслушайте внимательно, что я вам скажу в эти последние минуты: сокровище кардинала Спада существует.
God grants me the boon of vision unrestricted by time or space.	По милости божьей для меня нет больше ни расстояний, ни препятствий.
I see it in the depths of the inner cavern. My eyes pierce the inmost recesses of the earth, and are dazzled at the sight of so much riches.	Я вижу его отсюда в глубине второй пещеры; взоры мои проникают в недра земли и видят ослепительные богатства.
If you do escape, remember that the poor abbe, whom all the world called mad, was not so.	Если вам удастся бежать, то помните, что бедный аббат, которого все считали сумасшедшим, был вовсе не безумец.
Hasten to Monte Cristo-avail yourself of the fortune-for you have indeed suffered long enough."	Спешите на Монте-Кристо, овладейте нашим богатством, насладитесь им, вы довольно страдали.

A violent convulsion attacked the old man.	Судорога оборвала речь старика.
Dantes raised his head and saw Faria's eyes injected with blood.	Дантес поднял голову и увидел, что глаза аббата наливаются кровью.
It seemed as if a flow of blood had ascended from the chest to the head.	Казалось, кровавая волна хлынула от груди к голове.
"Adieu, adieu!" murmured the old man, clasping Edmond's hand convulsively-"adieu!"	- Прощайте! Прощайте! - прошептал старик, схватив Эдмона за руку. - Прощайте!
"Oh, no,-no, not yet," he cried; "do not forsake me! Oh, succor him!	- Нет! Нет! - воскликнул тот. - Не оставь нас, господи боже мой, спаси его!..
Help-help-help!"	Помогите!.. Помогите!..
"Hush-hush!" murmured the dying man, "that they may not separate us if you save me!"	- Тише, тише! - пролепетал умирающий. -Молчите, а то нас разлучат, если вы меня спасете!
"You are right.	- Вы правы.
Oh, yes, yes; be assured I shall save you!	Будьте спокойны, я спасу вас!
Besides, although you suffer much, you do not seem to be in such agony as you were before."	Хоть вы очень страдаете, но, мне кажется, меньше, чем в первый раз.
"Do not mistake. I suffer less because there is in me less strength to endure.	- Вы ошибаетесь: я меньше страдаю потому, что во мне осталось меньше сил для страдания.
At your age we have faith in life; it is the privilege of youth to believe and hope, but old men see death more clearly.	В ваши лета верят в жизнь, верить и надеяться -привилегия молодости. Но старость яснее видит смерть.
Oh, 'tis here-'tis here-'tis over-my sight is gone-my senses fail!	Вот она!.. Подходит!.. Кончено!.. В глазах темнеет!.. Рассудок мутится!..
Your hand, Dantes!	Вашу руку, Дантес!..
Adieu-adieu!"	Прощайте!..
And raising himself by a final effort, in which he summoned all his faculties, he said,-"Monte Cristo, forget not Monte Cristo!" And he fell back on the bed.	Прощайте!.. - И, собрав остаток своих сил, он приподнялся в последний раз. - Монте-Кристо! -произнес он. - Помните - Монте-Кристо! - И упал на кровать.
The crisis was terrible, and a rigid form with twisted limbs, swollen eyelids, and lips flecked with bloody foam, lay on the bed of torture, in place of the intellectual being who so lately rested there.	Припадок был ужасен: сведенные судорогой члены, вздувшиеся веки, кровавая пена, бесчувственное тело - вот что осталось на этом ложе страданий от разумного существа, лежавшего на нем за минуту перед тем.
Dantes took the lamp, placed it on a projecting stone above the bed, whence its tremulous light fell with strange and fantastic ray on the distorted countenance and motionless, stiffened body.	Дантес взял плошку и поставил ее у изголовья постели на выступавший из стены камень; мерцающий свет бросал причудливый отблеск на искаженное лицо и бездыханное, оцепеневшее тело.
With steady gaze he awaited confidently the moment for administering the restorative.	Устремив на него неподвижный взор, Дантес бестрепетно ждал той минуты, когда надо будет применить спасительное средство.

When he believed that the right moment had arrived, he took the knife, pried open the teeth, which offered less resistance than before, counted one after the other twelve drops, and watched; the phial contained, perhaps, twice as much more.	Наконец он взял нож, разжал зубы, которые поддались легче, чем в прошлый раз, отсчитал двенадцать капель и стал ждать; в склянке оставалось еще почти вдвое против того, что он вылил.
He waited ten minutes, a quarter of an hour, half an hour,-no change took place.	Он прождал десять минут, четверть часа, полчаса, - Фариа не шевелился.
Trembling, his hair erect, his brow bathed with perspiration, he counted the seconds by the beating of his heart.	Дрожа всем телом, чувствуя, что волосы у него встали дыбом и лоб покрылся испариной, Дантес считал секунды по биению своего сердца.
Then he thought it was time to make the last trial, and he put the phial to the purple lips of Faria, and without having occasion to force open his jaws, which had remained extended, he poured the whole of the liquid down his throat.	Тогда он решил, что настало время испытать последнее средство; он поднес склянку к посиневшим губам аббата и влил в раскрытый рот весь остаток жидкости.
The draught produced a galvanic effect, a violent trembling pervaded the old man's limbs, his eyes opened until it was fearful to gaze upon them, he heaved a sigh which resembled a shriek, and then his convulsed body returned gradually to its former immobility, the eyes remaining open.	Снадобье произвело гальваническое действие: страшная дрожь потрясла члены старика, глаза его дико раскрылись, он испустил вздох, похожий на крик, потом мало-помалу трепещущее тело снова стало неподвижным. Только глаза остались открытыми.
Half an hour, an hour, an hour and a half elapsed, and during this period of anguish, Edmond leaned over his friend, his hand applied to his heart, and felt the body gradually grow cold, and the heart's pulsation become more and more deep and dull, until at length it stopped; the last movement of the heart ceased, the face became livid, the eyes remained open, but the eyeballs were glazed.	Прошло полчаса, час, полтора часа. В продолжение этих мучительных полутора часов Эдмон, склонившись над своим другом и приложив руку к его сердцу, чувствовал, как тело аббата холодеет и биение сердца замирает, становясь все глуше и невнятнее. Наконец все кончилось; сердце дрогнуло в последний раз, лицо посинело; глаза остались открытыми, но взгляд потускнел.
It was six o'clock in the morning, the dawn was just breaking, and its feeble ray came into the dungeon, and paled the ineffectual light of the lamp.	Было шесть часов утра, заря занималась, и бледные лучи солнца, проникая в камеру, боролись с тусклым пламенем плошки.
Strange shadows passed over the countenance of the dead man, and at times gave it the appearance of life.	Отблески света скользили по лицу мертвеца и порой казалось, что оно живое.
While the struggle between day and night lasted, Dantes still doubted; but as soon as the daylight gained the pre-eminence, he saw that he was alone with a corpse.	Пока продолжалась эта борьба света с мраком, Дантес мог еще сомневаться, но когда победил свет, он понял, что перед ним лежит труп.
Then an invincible and extreme terror seized upon him, and he dared not again press the hand that hung out of bed, he dared no longer to gaze on those fixed and vacant eyes, which he tried many times to close, but in vain-they opened again as soon as shut.	Тогда неодолимый ужас овладел им; он не смел пожать эту руку, свесившуюся с постели, не смел взглянуть в эти белые и неподвижные глаза, которые он тщетно пытался закрыть.
He extinguished the lamp, carefully concealed it, and then went away, closing as well as he could the entrance to the secret passage by the large stone as he descended.	Он погасил плошку, тщательно спрятал ее и бросился прочь, задвинув как можно лучше плиту над своей головой.
It was time, for the jailer was coming.	К тому же медлить было нельзя; скоро должен был явиться тюремщик.

On this occasion he began his rounds at Dantes' cell, and on leaving him he went on to Faria's dungeon, taking thither breakfast and some linen.	На этот раз он начал обход с Дантеса; от него он намеревался идти к аббату, которому нес завтрак и белье.
Nothing betokened that the man knew anything of what had occurred.	Впрочем, ничто не указывало, чтобы он знал о случившемся.
He went on his way.	Он вышел.
Dantes was then seized with an indescribable desire to know what was going on in the dungeon of his unfortunate friend. He therefore returned by the subterraneous gallery, and arrived in time to hear the exclamations of the turnkey, who called out for help.	Тогда Дантес почувствовал непреодолимое желание узнать, что произойдет в камере его бедного друга; он снова вошел в подземный ход и услышал возгласы тюремщика, звавшего на помощь.
Other turnkeys came, and then was heard the regular tramp of soldiers.	Вскоре пришли другие тюремщики; потом послышались тяжелые и мерные шаги, какими ходят солдаты, даже когда они не в строю.
Last of all came the governor.	Вслед за солдатами вошел комендант.
Edmond heard the creaking of the bed as they moved the corpse, heard the voice of the governor, who asked them to throw water on the dead man's face; and seeing that, in spite of this application, the prisoner did not recover, they sent for the doctor.	Эдмон слышал скрип кровати, на которой переворачивали тело. Он слышал, как комендант велел спрыснуть водой лицо мертвеца и, видя, что узник не приходит в себя, послал за врачом.
The governor then went out, and words of pity fell on Dantes' listening ears, mingled with brutal laughter.	Комендант вышел, и до Эдмона донеслись слова сожаления вместе с насмешками и хохотом.
"Well, well," said one, "the madman has gone to look after his treasure. Good journey to him!"	- Ну вот, - говорил один, - сумасшедший отправился к своим сокровищам; счастливого пути!
"With all his millions, he will not have enough to pay for his shroud!" said another.	- Ему не на что будет при всех своих миллионах купить саван, - говорил другой.
"Oh," added a third voice, "the shrouds of the Chateau d'If are not dear!"	- Саваны в замке Иф стоят недорого, - возразил третий.
"Perhaps," said one of the previous speakers, "as he was a churchman, they may go to some expense in his behalf."	- Может быть, ради него пойдут на кое-какие издержки - все-таки духовное лицо.
"They may give him the honors of the sack."	- В таком случае его удостоят мешка.
Edmond did not lose a word, but comprehended very little of what was said.	Эдмон слушал, не пропуская ни слова, но понял из всего этого немного.
The voices soon ceased, and it seemed to him as if every one had left the cell.	Вскоре голоса умолкли, и ему показалось, что все вышли из камеры.
Still he dared not to enter, as they might have left some turnkey to watch the dead.	Однако он не осмелился войти - там могли оставить тюремщика караулить мертвое тело.
He remained, therefore, mute and motionless, hardly venturing to breathe.	Поэтому он остался на месте и продолжал слушать, не шевелясь и затаив дыхание.
At the end of an hour, he heard a faint noise, which increased.	Через час снова послышался шум.
It was the governor who returned, followed by the doctor and other attendants.	В камеру возвратился комендант в сопровождении врача и нескольких офицеров.

There was a moment's silence,-it was evident that the doctor was examining the dead body.	На минуту все смолкло. Очевидно, врач подошел к постели и осматривал труп.
The inquiries soon commenced.	Потом начались расспросы.
The doctor analyzed the symptoms of the malady to which the prisoner had succumbed, and declared that he was dead.	Врач, освидетельствовав узника, объявил, что он мертв.
Questions and answers followed in a nonchalant manner that made Dantes indignant, for he felt that all the world should have for the poor abbe a love and respect equal to his own.	В вопросах и ответах звучала небрежность, возмутившая Дантеса. Ему казалось, что все должны чувствовать к бедному аббату хоть долю той сердечной привязанности, которую он сам питал к нему.
"I am very sorry for what you tell me," said the governor, replying to the assurance of the doctor, "that the old man is really dead; for he was a quiet, inoffensive prisoner, happy in his folly, and required no watching."	- Я очень огорчен, - сказал комендант в ответ на заявление врача, что старик умер, - это был кроткий и безобидный арестант, который всех забавлял своим сумасшествием, а главное, за ним легко было присматривать.
"Ah," added the turnkey, "there was no occasion for watching him: he would have stayed here fifty years, I'll answer for it, without any attempt to escape."	- За ним и вовсе не нужно было смотреть, -вставил тюремщик. - Он просидел бы здесь пятьдесят лет и, ручаюсь вам, ни разу не попытался бы бежать.
"Still," said the governor, "I believe it will be requisite, notwithstanding your certainty, and not that I doubt your science, but in discharge of my official duty, that we should be perfectly assured that the prisoner is dead."	- Однако, - сказал комендант, - мне кажется, что, несмотря на ваше заверение, - не потому, чтобы я сомневался в ваших познаниях, но для того, чтобы не быть в ответе, - нужно удостовериться, что арестант в самом деле умер.
There was a moment of complete silence, during which Dantes, still listening, knew that the doctor was examining the corpse a second time.	Наступила полная тишина; Дантес, прислушиваясь, решил, что врач еще раз осматривает и ощупывает тело.
"You may make your mind easy," said the doctor; "he is dead. I will answer for that."	- Вы можете быть спокойны, - сказал наконец доктор, - он умер, ручаюсь вам за это.
"You know, sir," said the governor, persisting, "that we are not content in such cases as this with such a simple examination. In spite of all appearances, be so kind, therefore, as to finish your duty by fulfilling the formalities described by law."	- Но вы знаете, - возразил комендант, - что в подобных случаях мы не довольствуемся одним осмотром; поэтому, несмотря на видимые признаки, благоволите исполнить формальности, предписанные законом.
"Let the irons be heated," said the doctor; "but really it is a useless precaution."	- Ну что же, раскалите железо, - сказал врач, - но, право же, это излишняя предосторожность.
This order to heat the irons made Dantes shudder.	При этих словах о раскаленном железе Дантес вздрогнул.
He heard hasty steps, the creaking of a door, people going and coming, and some minutes afterwards a turnkey entered, saying,-	Послышались торопливые шаги, скрип двери, снова шаги, и через несколько минут тюремщик сказал:
"Here is the brazier, lighted."	- Вот жаровня и железо.
There was a moment's silence, and then was heard the crackling of burning flesh, of which the peculiar and nauseous smell penetrated even behind the wall where Dantes was listening in horror.	Снова наступила тишина; потом послышался треск прижигаемого тела, и тяжелый, отвратительный запах проник даже сквозь стену, за которой притаился Дантес.

The perspiration poured forth upon the young man's brow, and he felt as if he should faint.	Почувствовав запах горелого человеческого мяса, Эдмон весь покрылся холодным потом, и ему показалось, что он сейчас потеряет сознание.
"You see, sir, he is really dead," said the doctor; "this burn in the heel is decisive.	- Теперь вы видите, что он мертв, - сказал врач. -Прижигание пятки - самое убедительное доказательство.
The poor fool is cured of his folly, and delivered from his captivity."	Бедный сумасшедший излечился от помешательства и вышел из темницы.
"Wasn't his name Faria?" inquired one of the officers who accompanied the governor.	- Его звали Фариа? - спросил один из офицеров, сопровождавших коменданта.
"Yes, sir; and, as he said, it was an ancient name.	- Да, и он уверял, что это старинный род.
He was, too, very learned, and rational enough on all points which did not relate to his treasure; but on that, indeed, he was intractable."	Впрочем, это был человек весьма ученый и довольно разумный во всем, что не касалось его сокровища. Но в этом пункте, надо сознаться, он был несносен.
"It is the sort of malady which we call monomania," said the doctor.	- Это болезнь, которую мы называем мономанией,- сказал врач.
"You had never anything to complain of?" said the governor to the jailer who had charge of the abbe.	- Вам никогда не приходилось жаловаться на него? - спросил комендант у тюремщика, который носил аббату пищу.
"Never, sir," replied the jailer, "never; on the contrary, he sometimes amused me very much by telling me stories. One day, too, when my wife was ill, he gave me a prescription which cured her."	- Никогда, господин комендант, - отвечал тюремщик, - решительно никогда; напротив того, сначала он очень веселил меня, рассказывал разные истории; а когда жена моя заболела, он даже прописал ей лекарство и вылечил ее.
"Ah, ah!" said the doctor, "I did not know that I had a rival; but I hope, governor, that you will show him all proper respect."	- Вот как! - сказал врач. - Я и не знал, что имею дело с коллегой. Надеюсь, господин комендант, -прибавил он смеясь, - что вы обойдетесь с ним поучтивее.
"Yes, yes, make your mind easy, he shall be decently interred in the newest sack we can find.	- Да, да, будьте спокойны, он будет честь честью зашит в самый новый мешок, какой только найдется.
Will that satisfy you?"	Вы удовлетворены?
"Must this last formality take place in your presence, sir?" inquired a turnkey.	- Прикажете сделать это при вас, господин комендант? - спросил тюремщик.
"Certainly.	- Разумеется.
But make haste-I cannot stay here all day."	Но только поскорее, не торчать же мне целый день в этой камере.
Other footsteps, going and coming, were now heard, and a moment afterwards the noise of rustling canvas reached Dantes' ears, the bed creaked, and the heavy footfall of a man who lifts a weight sounded on the floor; then the bed again creaked under the weight deposited upon it.	Снова началась ходьба взад и вперед; вскоре Дантес услышал шуршание холстины, кровать заскрипела, послышались грузные шаги человека, поднимающего тяжесть, потом кровать опять затрещала.
"This evening," said the governor.	- До вечера, - сказал комендант.

"Will there be any mass?" asked one of the attendants.	- Отпевание будет? - спросил один из офицеров.
"That is impossible," replied the governor. "The chaplain of the chateau came to me yesterday to beg for leave of absence, in order to take a trip to Hyeres for a week.	- Это невозможно, - отвечал комендант. -Тюремный священник отпросился у меня вчера на неделю в Гьер.
I told him I would attend to the prisoners in his absence.	Я на это время поручился ему за своих арестантов.
If the poor abbe had not been in such a hurry, he might have had his requiem."	Если бы бедный аббат не так спешил, то его отпели бы как следует.
"Pooh, pooh;" said the doctor, with the impiety usual in persons of his profession; "he is a churchman. God will respect his profession, and not give the devil the wicked delight of sending him a priest."	- Не беда, - сказал врач со свойственным людям его звания вольнодумством, - он особа духовная; господь бог уважит его сан и не доставит аду удовольствие заполучить священника.
A shout of laughter followed this brutal jest.	Громкий хохот последовал за этой пошлой шуткой.
Meanwhile the operation of putting the body in the sack was going on.	Тем временем тело укладывали в мешок.
"This evening," said the governor, when the task was ended.	- До вечера! - повторил комендант, когда все кончилось.
"At what hour?" inquired a turnkey.	- В котором часу? - спросил тюремщик.
"Why, about ten or eleven o'clock."	- Часов в десять, в одиннадцать.
"Shall we watch by the corpse?"	- Оставить караульного у тела?
"Of what use would it be?	- Зачем?
Shut the dungeon as if he were alive-that is all."	Заприте его, как живого, вот и все.
Then the steps retreated, and the voices died away in the distance; the noise of the door, with its creaking hinges and bolts ceased, and a silence more sombre than that of solitude ensued,-the silence of death, which was all-pervasive, and struck its icy chill to the very soul of Dantes.	Затем шаги удалились, голоса стали глуше, послышались резкий скрип замыкаемой двери и скрежет засовов; угрюмая тишина, тишина уже не одиночества, а смерти объяла все, вплоть до оледеневшей души Эдмона.
Then he raised the flag-stone cautiously with his head, and looked carefully around the chamber.	Тогда он медленно приподнял плиту головой и бросил в камеру испытующий взгляд.
It was empty, and Dantes emerged from the tunnel.	Она была пуста. Дантес вышел из подземного хода.
Chapter 20.	XX.
The Cemetery of the Chateau D'If.	Кладбище замка Иф
On the bed, at full length, and faintly illuminated by the pale light that came from the window, lay a sack of canvas, and under its rude folds was stretched a long and stiffened form; it was Faria's last winding-sheet,-a winding-sheet which, as the turnkey said, cost so little.	На кровати, в тусклом свете туманного утра, проникавшем в окошко тюрьмы, лежал мешок из грубой холстины, под складками которого смутно угадывались очертания длинного, неподвижного тела: это и был саван аббата, который, по словам тюремщиков, так дешево стоил.
Everything was in readiness.	Итак, все было кончено.

A barrier had been placed between Dantes and his old friend.	Дантес физически был уже разлучен со своим старым другом.
No longer could Edmond look into those wide-open eyes which had seemed to be penetrating the mysteries of death; no longer could he clasp the hand which had done so much to make his existence blessed.	Он уже не мог ни видеть его глаза, оставшиеся открытыми, словно для того, чтобы глядеть по ту сторону смерти, ни пожать его неутомимую руку, которая приподняла перед ним завесу, скрывавшую тайны мира.
Faria, the beneficent and cheerful companion, with whom he was accustomed to live so intimately, no longer breathed.	Фариа, отзывчивый, опытный товарищ, к которому он так сильно привязался, существовал только в его воспоминаниях.
He seated himself on the edge of that terrible bed, and fell into melancholy and gloomy revery.	Тогда он сел у изголовья страшного ложа и предался горькой, безутешной скорби.
Alone-he was alone again-again condemned to silence-again face to face with nothingness!	Один! Снова один! Снова окружен безмолвием, снова лицом к лицу с небытием!
Alone!-never again to see the face, never again to hear the voice of the only human being who united him to earth!	Один! Уже не видеть, не слышать единственного человека, который привязывал его к жизни!
Was not Faria's fate the better, after all-to solve the problem of life at its source, even at the risk of horrible suffering?	Не лучше ли, подобно Фариа, спросить у бога разгадку жизни, хотя бы для этого пришлось пройти через страшную дверь страданий?
The idea of suicide, which his friend had driven away and kept away by his cheerful presence, now hovered like a phantom over the abbe's dead body.	Мысль о самоубийстве, изгнанная другом, отстраняемая его присутствием, снова возникла, точно призрак, у тела Фариа.
"If I could die," he said, "I should go where he goes, and should assuredly find him again.	- Если бы я мог умереть, - сказал он, - я последовал бы за ним и, конечно, увидел бы его.
But how to die?	Но как умереть?
It is very easy," he went on with a smile; "I will remain here, rush on the first person that opens the door, strangle him, and then they will guillotine me."	Ничего нет легче, - продолжал он усмехнувшись. -Я останусь здесь, брошусь на первого, кто войдет, задушу его, и меня казнят.
But excessive grief is like a storm at sea, where the frail bark is tossed from the depths to the top of the wave. Dantes recoiled from the idea of so infamous a death, and passed suddenly from despair to an ardent desire for life and liberty.	Но в сильных горестях, как и при сильных бурях, пропасть лежит между двумя гребнями волн; Дантес ужаснулся позорной смерти и вдруг перешел от отчаяния к неутолимой жажде жизни и свободы.
"Die? oh, no," he exclaimed-"not die now, after having lived and suffered so long and so much!	- Умереть? Нет! - воскликнул он. - Не стоило столько жить, столько страдать, чтобы теперь умереть!
Die? yes, had I died years ago; but now to die would be, indeed, to give way to the sarcasm of destiny.	Умереть! Я мог бы это сделать прежде, много лет тому назад, когда я решился; но теперь я не желаю играть на руку моей злосчастной судьбе.
No, I want to live; I shall struggle to the very last; I will yet win back the happiness of which I have been deprived.	Нет, я хочу жить; хочу бороться до конца; хочу отвоевать счастье, которое у меня отняли!
Before I die I must not forget that I have my executioners to punish, and perhaps, too, who knows, some friends to reward.	Прежде чем умереть, я должен наказать моих палачей и, может быть, - кто знает? - наградить немногих друзей.

Yet they will forget me here, and I shall die in my dungeon like Faria."	Но меня забыли здесь, в моей тюрьме, и я выйду только так, как Фариа.
As he said this, he became silent and gazed straight before him like one overwhelmed with a strange and amazing thought.	При этих словах он замер, глядя прямо перед собой, как человек, которого осенила внезапная мысль, но мысль страшная.
Suddenly he arose, lifted his hand to his brow as if his brain were giddy, paced twice or thrice round the dungeon, and then paused abruptly by the bed.	Он вскочил, прижал руку ко лбу, словно у него закружилась голова, прошелся по камере и снова остановился у кровати.
"Just God!" he muttered, "whence comes this thought? Is it from thee?	- Кто внушил мне эту мысль? - прошептал он. - Не ты ли, господи?
Since none but the dead pass freely from this dungeon, let me take the place of the dead!"	Если только мертвецы выходят отсюда, займем место мертвеца.
Without giving himself time to reconsider his decision, and, indeed, that he might not allow his thoughts to be distracted from his desperate resolution, he bent over the appalling shroud, opened it with the knife which Faria had made, drew the corpse from the sack, and bore it along the tunnel to his own chamber, laid it on his couch, tied around its head the rag he wore at night around his own, covered it with his counterpane, once again kissed the ice-cold brow, and tried vainly to close the resisting eyes, which glared horribly, turned the head towards the wall, so that the jailer might, when he brought the evening meal, believe that he was asleep, as was his frequent custom; entered the tunnel again, drew the bed against the wall, returned to the other cell, took from the hiding-place the needle and thread, flung off his rags, that they might feel only naked flesh beneath the coarse canvas, and getting inside the sack, placed himself in the posture in which the dead body had been laid, and sewed up the mouth of the sack from the inside.	И, стараясь не думать, торопливо, чтобы размышление не успело помешать безрассудству отчаяния, он наклонился, распорол страшный мешок ножом аббата, вытащил труп из мешка, перенес его в свою камеру, положил на свою кровать, обернул ему голову тряпкой, которой имел обыкновение повязываться, накрыл его своим одеялом, поцеловал последний раз холодное чело, попытался закрыть упрямые глаза, которые по-прежнему глядели страшным, бездумным взглядом, повернул мертвеца лицом к стене, чтобы тюремщик, когда принесет ужин, подумал, что узник лег спать: потом спустился в подземный ход, придвинул кровать к стене, вернулся в камеру аббата, достал из тайника иголку с ниткой, снял с себя свое рубище, чтобы под холстиною чувствовалось голое тело, влез в распоротый мешок, принял в нем то же положение, в каком находился труп, и заделал шов изнутри.
He would have been discovered by the beating of his heart, if by any mischance the jailers had entered at that moment.	Если бы на беду в эту минуту кто-нибудь вошел, стук сердца выдал бы Дантеса.
Dantes might have waited until the evening visit was over, but he was afraid that the governor would change his mind, and order the dead body to be removed earlier.	Он мог бы подождать и сделать все это после вечернего обхода. Но он боялся, как бы комендант не передумал и не велел вынести труп раньше назначенного часа.
In that case his last hope would have been destroyed.	Тогда рухнула бы его последняя надежда.
Now his plans were fully made, and this is what he intended to do.	Так или иначе - решение было принято. План его был таков.
If while he was being carried out the grave-diggers should discover that they were bearing a live instead of a dead body, Dantes did not intend to give them time to recognize him, but with a sudden cut of the knife, he meant to open the sack from top to bottom, and, profiting by their alarm, escape; if they tried to catch him, he would use his knife to better purpose.	Если по пути на кладбище могильщики догадаются, что они несут живого человека, Дантес, не давая им опомниться, сильным ударом ножа распорет мешок сверху донизу, воспользуется их смятением и убежит.

If they took him to the cemetery and laid him in a grave, he would allow himself to be covered with earth, and then, as it was night, the grave-diggers could scarcely have turned their backs before he would have worked his way through the yielding soil and escaped.	Если они захотят схватить его, он пустит в дело нож. Если они отнесут его на кладбище и опустят в могилу, то он даст засыпать себя землей; так как это будет происходить ночью, то, едва могильщики уйдут, он разгребет рыхлую землю и убежит.
He hoped that the weight of earth would not be so great that he could not overcome it.	Он надеялся, что тяжесть земли будет не настолько велика, чтобы он не мог поднять ее.
If he was detected in this and the earth proved too heavy, he would be stifled, and then-so much the better, all would be over.	Если же окажется, что он ошибся, если земля будет слишком тяжела, то он задохнется и тем лучше: все будет кончено.
Dantes had not eaten since the preceding evening, but he had not thought of hunger, nor did he think of it now.	Дантес не ел со вчерашнего дня, но утром он не чувствовал голода, да и теперь не думал о нем.
His situation was too precarious to allow him even time to reflect on any thought but one.	Положение его было так опасно, что он не имел времени сосредоточиться ни на чем другом.
The first risk that Dantes ran was, that the jailer, when he brought him his supper at seven o'clock, might perceive the change that had been made; fortunately, twenty times at least, from misanthropy or fatigue, Dantes had received his jailer in bed, and then the man placed his bread and soup on the table, and went away without saying a word.	Первая опасность, которая грозила Дантесу, заключалась в том, что тюремщик, войдя с ужином в семь часов вечера, заметит подмену. К счастью, уже много раз то от тоски, то от усталости Дантес дожидался ужина лежа; в таких случаях тюремщик обыкновенно ставил суп и хлеб на стол и уходил, не говоря ни слова.
This time the jailer might not be as silent as usual, but speak to Dantes, and seeing that he received no reply, go to the bed, and thus discover all.	Но на этот раз тюремщик мог изменить своей привычке, заговорить с Дантесом и, видя, что Дантес не отвечает, подойти к постели и обнаружить обман.
When seven o'clock came, Dantes' agony really began.	Чем ближе к семи часам, тем сильнее становился страх Дантеса.
His hand placed upon his heart was unable to redress its throbbings, while, with the other he wiped the perspiration from his temples.	Прижав руку к сердцу, он старался умерить его биение, а другой рукой вытирал пот, ручьями струившийся по лицу.
From time to time chills ran through his whole body, and clutched his heart in a grasp of ice.	Иногда дрожь пробегала по его телу, и сердце сжималось, как в ледяных тисках.
Then he thought he was going to die.	Ему казалось, что он умирает.
Yet the hours passed on without any unusual disturbance, and Dantes knew that he had escaped the first peril.	Но время шло, в замке было тихо, и Дантес понял, что первая опасность миновала.
It was a good augury.	Это было хорошим предзнаменованием.
At length, about the hour the governor had appointed, footsteps were heard on the stairs.	Наконец, в назначенный комендантом час на лестнице послышались шаги.
Edmond felt that the moment had arrived, summoned up all his courage, held his breath, and would have been happy if at the same time he could have repressed the throbbing of his veins.	Эдмон понял, что долгожданный миг настал; он собрал все свое мужество и затаил дыхание; он горько сожалел, что не может, подобно дыханию, удержать стремительное биение своего сердца.

The footsteps-they were double-paused at the door-and Dantes guessed that the two grave-diggers had come to seek him-this idea was soon converted into certainty, when he heard the noise they made in putting down the hand-bier.	Шаги остановились у дверей. Дантес различил двойной топот ног и понял, что за ним пришли два могильщика. Эта догадка превратилась в уверенность, когда он услышал стук поставленных на пол носилок.
The door opened, and a dim light reached Dantes' eyes through the coarse sack that covered him; he saw two shadows approach his bed, a third remaining at the door with a torch in its hand.	Дверь отворилась, сквозь покрывавшую его холстину Дантес различил две тени, подошедшие к его кровати. Третья остановилась у дверей, держа в руках фонарь.
The two men, approaching the ends of the bed, took the sack by its extremities.	Могильщики взялись за мешок, каждый за свой конец.
"He's heavy though for an old and thin man," said one, as he raised the head.	- Такой худой старичишка, а не легонький, -сказал один из них, поднимая Дантеса за голову.
"They say every year adds half a pound to the weight of the bones," said another, lifting the feet.	- Говорят, что каждый год в костях прибавляется полфунта весу, - сказал другой, беря его за ноги.
"Have you tied the knot?" inquired the first speaker.	- Узел приготовил? - спросил первый.
"What would be the use of carrying so much more weight?" was the reply, "I can do that when we get there."	- Зачем нам тащить лишнюю тяжесть? - отвечал второй. - Там сделаю.
"Yes, you're right," replied the companion.	- И то правда; ну, идем.
"What's the knot for?" thought Dantes.	"Что это за узел?" - подумал Дантес.
They deposited the supposed corpse on the bier.	Мнимого мертвеца сняли с кровати и понесли к носилкам.
Edmond stiffened himself in order to play the part of a dead man, and then the party, lighted by the man with the torch, who went first, ascended the stairs.	Эдмон напрягал мышцы, чтобы больше походить на окоченевшее тело. Его положили на носилки, и шествие, освещаемое сторожем с фонарем, двинулось по лестнице.
Suddenly he felt the fresh and sharp night air, and Dantes knew that the mistral was blowing.	Вдруг свежий и терпкий ночной воздух обдал Дантеса; он узнал мистраль.
It was a sensation in which pleasure and pain were strangely mingled.	Это внезапное ощущение было исполнено наслаждения и мучительной тревоги.
The bearers went on for twenty paces, then stopped, putting the bier down on the ground.	Носильщики прошли шагов двадцать, потом остановились и поставили носилки на землю.
One of them went away, and Dantes heard his shoes striking on the pavement.	Один из них отошел в сторону, и Дантес услышал стук его башмаков по плитам.
"Where am I?" he asked himself.	"Где я?" - подумал он.
"Really, he is by no means a light load!" said the other bearer, sitting on the edge of the hand-barrow.	- А знаешь, он что-то больно тяжел, - сказал могильщик, оставшийся подле Дантеса, садясь на край носилок.
Dantes' first impulse was to escape, but fortunately he did not attempt it.	Первой мыслью Дантеса было высвободиться из мешка, но, к счастью, он удержался.
"Give us a light," said the other bearer, "or I shall never find what I am looking for."	- Да посвети же мне, болван, - сказал носильщик, отошедший в сторону, - иначе я никогда не найду, что мне нужно.

The man with the torch complied, although not asked in the most polite terms.	Человек с фонарем повиновался, хотя приказание было выражено довольно грубо.
"What can he be looking for?" thought Edmond. "The spade, perhaps."	"Что это он ищет? - подумал Дантес. - Заступ, должно быть".
An exclamation of satisfaction indicated that the grave-digger had found the object of his search.	Радостное восклицание возвестило, что могильщик нашел то, что искал.
"Here it is at last," he said, "not without some trouble though."	- Наконец, - сказал второй, - насилу-то.
"Yes," was the answer, "but it has lost nothing by waiting."	- Что ж, - отвечал первый, - ему спешить некуда.
As he said this, the man came towards Edmond, who heard a heavy metallic substance laid down beside him, and at the same moment a cord was fastened round his feet with sudden and painful violence.	При этих словах он подошел к Эдмону и положил подле него какой-то тяжелый и гулкий предмет. В ту же минуту ему больно стянули ноги веревкой.
"Well, have you tied the knot?" inquired the grave-digger, who was looking on.	- Ну что, привязал? - спросил второй могильщик.
"Yes, and pretty tight too, I can tell you," was the answer.	- В лучшем виде! - отвечал другой. - Без ошибки.
"Move on, then."	- Ну так - марш!
And the bier was lifted once more, and they proceeded.	И, подняв носилки, они двинулись дальше.
They advanced fifty paces farther, and then stopped to open a door, then went forward again.	Прошли шагов пятьдесят, потом остановились, отперли какие-то ворота и опять пошли дальше.
The noise of the waves dashing against the rocks on which the chateau is built, reached Dantes' ear distinctly as they went forward.	Шум волн, разбивающихся о скалы, на которых высился замок, все отчетливее долетал до слуха Дантеса, по мере того как носильщики подвигались вперед.
"Bad weather!" observed one of the bearers; "not a pleasant night for a dip in the sea."	- А погода плохая! - сказал один из носильщиков.- Худо быть в море в такую ночь!
"Why, yes, the abbe runs a chance of being wet," said the other; and then there was a burst of brutal laughter.	- Да! Как бы аббат не подмок, - сказал другой. И оба громко захохотали.
Dantes did not comprehend the jest, but his hair stood erect on his head.	Дантес не понял шутки, но волосы у него встали дыбом.
"Well, here we are at last," said one of them.	- Вот и пришли, - сказал первый.
"A little farther-a little farther," said the other. "You know very well that the last was stopped on his way, dashed on the rocks, and the governor told us next day that we were careless fellows."	- Дальше, дальше, - возразил другой, - забыл, как в прошлый раз он не долетел до места и разбился о камни, и еще комендант назвал нас на другой день лодырями.
They ascended five or six more steps, and then Dantes felt that they took him, one by the head and the other by the heels, and swung him to and fro.	Они прошли еще пять или шесть шагов, поднимаясь все выше; потом Дантес почувствовал, что его берут за голову, за ноги и раскачивают.
"One!" said the grave-diggers, "two! three!"	- Раз! - сказал могильщик. - Два! - Три!

And at the same instant Dantes felt himself flung into the air like a wounded bird, falling, falling, with a rapidity that made his blood curdle. Although drawn downwards by the heavy weight which hastened his rapid descent, it seemed to him as if the fall lasted for a century.	В ту же секунду Дантес почувствовал, что его бросают в неизмеримую пустоту, что он рассекает воздух, как раненая птица, и падает, падает в леденящем сердце ужасе... Хотя что-то тяжелое влекло его книзу, ускоряя быстроту его полета, ему казалось, что он падает целую вечность.
At last, with a horrible splash, he darted like an arrow into the ice-cold water, and as he did so he uttered a shrill cry, stifled in a moment by his immersion beneath the waves.	Наконец, с оглушительным шумом он вонзился, как стрела в ледяную воду и испустил было крик, но тотчас же захлебнулся.
Dantes had been flung into the sea, and was dragged into its depths by a thirty-six pound shot tied to his feet.	Дантес был брошен в море, и тридцатишестифунтовое ядро, привязанное к ногам, тянуло его на дно.
The sea is the cemetery of the Chateau d'If.	Море - кладбище замка Иф.
Chapter 21.	XXI.
The Island of Tiboulen.	Остров Тибулен
Dantes, although stunned and almost suffocated, had sufficient presence of mind to hold his breath, and as his right hand (prepared as he was for every chance) held his knife open, he rapidly ripped up the sack, extricated his arm, and then his body; but in spite of all his efforts to free himself from the shot, he felt it dragging him down still lower. He then bent his body, and by a desperate effort severed the cord that bound his legs, at the moment when it seemed as if he were actually strangled. With a mighty leap he rose to the surface of the sea, while the shot dragged down to the depths the sack that had so nearly become his shroud.	Дантес, оглушенный, почти задохшийся, все же догадался сдержать дыхание; и так как он в правой руке держал нож наготове, то он быстро вспорол мешок, высунул руку, потом голову; но, несмотря на все его усилия приподнять ядро, оно продолжало тянуть его ко дну; тогда он согнулся, нащупал веревку, которой были связаны его ноги, и, сделав последнее усилие, перерезал ее в тот самый миг, когда начинал уже задыхаться; оттолкнувшись ногами, он вынырнул на поверхность, между тем как ядро увлекало в морскую пучину грубый холст, едва не ставший его саваном.
Dantes waited only to get breath, and then dived, in order to avoid being seen.	Дантес только один раз перевел дыхание и снова нырнул, ибо больше всего боялся, как бы его не заметили.
When he arose a second time, he was fifty paces from where he had first sunk. He saw overhead a black and tempestuous sky, across which the wind was driving clouds that occasionally suffered a twinkling star to appear; before him was the vast expanse of waters, sombre and terrible, whose waves foamed and roared as if before the approach of a storm. Behind him, blacker than the sea, blacker than the sky, rose phantom-like the vast stone structure, whose projecting crags seemed like arms extended to seize their prey, and on the highest rock was a torch lighting two figures.	Когда он вторично вынырнул, он был уже по меньшей мере в пятидесяти шагах от места падения; он увидел над головой черное грозовое небо, по которому быстро неслись облака, открывая иногда небольшой уголок лазури с мерцающей звездой; перед ним расстилалась мрачная и бурная ширь, на которой, предвещая грозу, начинали закипать волны, а позади, чернее моря, чернее неба, подобно грозному призраку, высилась гранитная громада, и ее темный шпиль казался рукой, протянутой за ускользнувшей добычей; на самом высоком утесе мигал свет фонаря, освещая две тени.
He fancied that these two forms were looking at the sea; doubtless these strange grave-diggers had heard his cry.	Дантесу казалось, что обе тени с беспокойством наклоняются к морю. Эти своеобразные могильщики, вероятно, слышали его крик при падении.

Dantes dived again, and remained a long time beneath the water.	Поэтому Дантес снова нырнул и поплыл под водой.
This was an easy feat to him, for he usually attracted a crowd of spectators in the bay before the lighthouse at Marseilles when he swam there, and was unanimously declared to be the best swimmer in the port.	Этот прием был ему некогда хорошо знаком и собирал вокруг него, в бухте Фаро, многочисленных поклонников, не раз провозглашавших его самым искусным пловцом в Марселе.
When he came up again the light had disappeared.	Когда он вынырнул на поверхность, фонарь исчез.
He must now get his bearings.	Он начал осматриваться.
Ratonneau and Pomegue are the nearest islands of all those that surround the Chateau d'If, but Ratonneau and Pomegue are inhabited, as is also the islet of Daume. Tiboulen and Lemaire were therefore the safest for Dantes' venture. The islands of Tiboulen and Lemaire are a league from the Chateau d'If; Dantes, nevertheless, determined to make for them.	Из островов, окружающих замок Иф, Ратонно и Помег - ближайшие; но Ратонно и Помег населены, населен и маленький остров Дом, а потому самыми надежными были острова Тибулен и Лемер; оба они расположены в миле от замка Иф. Дантес тем не менее решил доплыть до одного из этих островов.
But how could he find his way in the darkness of the night?	Но как найти их во мраке ночи, который с каждым мгновением становится все непрогляднее?
At this moment he saw the light of Planier, gleaming in front of him like a star.	В эту минуту он увидел сиявший, подобно звезде, маяк Планье.
By leaving this light on the right, he kept the Island of Tiboulen a little on the left; by turning to the left, therefore, he would find it.	Держа прямо на маяк, он оставлял остров Тибулен немного влево. Следовательно, взяв немного левее, он должен был встретить этот остров на своем пути.
But, as we have said, it was at least a league from the Chateau d'If to this island.	Но мы уже сказали, что от замка Иф до этого острова по крайней мере целая миля.
Often in prison Faria had said to him, when he saw him idle and inactive,	Не раз в тюрьме Фариа говорил Эдмону, видя, что он предается унынию и лени:
"Dantes, you must not give way to this listlessness; you will be drowned if you seek to escape, and your strength has not been properly exercised and prepared for exertion."	"Дантес, опасайтесь бездействия, вы утонете, пытаясь спастись, если не будете упражнять свои силы".
These words rang in Dantes' ears, even beneath the waves; he hastened to cleave his way through them to see if he had not lost his strength. He found with pleasure that his captivity had taken away nothing of his power, and that he was still master of that element on whose bosom he had so often sported as a boy.	Теперь, чувствуя на себе смертоносную тяжесть воды, Дантес вспомнил совет старика; он поспешил вынырнуть и начал рассекать волны, чтобы проверить, не утратил ли он былую силу; он с радостью убедился, что вынужденное бездействие нисколько не убавило его выносливости и ловкости, и почувствовал, что по-прежнему владеет стихией, к которой привык с младенчества.
Fear, that relentless pursuer, clogged Dantes' efforts.	К тому же страх, этот неотступный гонитель, удваивал силы Дантеса.
He listened for any sound that might be audible, and every time that he rose to the top of a wave he scanned the horizon, and strove to penetrate the darkness.	Рассекая волну, он прислушивался, не раздастся ли подозрительный шум. Всякий раз, как его поднимало на гребень, он быстрым взглядом окидывал горизонт, пытаясь проникнуть в густой мрак.

He fancied that every wave behind him was a pursuing boat, and he redoubled his exertions, increasing rapidly his distance from the chateau, but exhausting his strength.	Каждая волна, вздымавшаяся выше других, казалась ему лодкой, высланной в погоню за ним, и тогда он плыл быстрее, что, конечно, сокращало его путь, но вместе с тем истощало его силы.
He swam on still, and already the terrible chateau had disappeared in the darkness.	Но он плыл и плыл, и грозный замок мало-помалу сливался с ночным туманом.
He could not see it, but he felt its presence.	Он уже не различал его, но все еще чувствовал.
An hour passed, during which Dantes, excited by the feeling of freedom, continued to cleave the waves.	Так прошел целый час, в продолжение которого Дантес, воодушевленный живительным чувством свободы, продолжал рассекать волны в принятом им направлении.
"Let us see," said he, "I have swum above an hour, but as the wind is against me, that has retarded my speed; however, if I am not mistaken, I must be close to Tiboulen.	"Скоро час, как я плыву, - говорил он себе, - но ветер противный, и я, должно быть, потерял четверть моей скорости. Все же, если я не сбился с пути, то, вероятно, я уже недалеко от Тибулена.
But what if I were mistaken?"	Но что, если я сбился!"
A shudder passed over him.	Дрожь пробежала по телу пловца.
He sought to tread water, in order to rest himself; but the sea was too violent, and he felt that he could not make use of this means of recuperation.	Он хотел для отдыха лечь на спину; но море становилось все более бурным, и он скоро понял, что передышка, на которую он надеялся, невозможна.
"Well," said he, "I will swim on until I am worn out, or the cramp seizes me, and then I shall sink;" and he struck out with the energy of despair.	- Ну что ж, - сказал он, - буду плыть, пока можно, пока руки не устанут, пока меня не сведет судорога, а там пойду ко дну! И он поплыл дальше с силою и упорством отчаяния.
Suddenly the sky seemed to him to become still darker and more dense, and heavy clouds seemed to sweep down towards him; at the same time he felt a sharp pain in his knee.	Вдруг ему показалось, что небо, и без того уже черное, еще более темнеет, что густая, тяжелая, плотная туча нависает над ним; в ту же минуту он почувствовал сильную боль в колене.
He fancied for a moment that he had been shot, and listened for the report; but he heard nothing.	Воображение мгновенно подсказало ему, что это удар пули и что он сейчас услышит звук выстрела; но выстрела не было.
Then he put out his hand, and encountered an obstacle and with another stroke knew that he had gained the shore.	Дантес протянул руку и нащупал что-то твердое. Он подогнул ноги и коснулся земли. Тогда он понял, что он принял за тучу.
Before him rose a grotesque mass of rocks, that resembled nothing so much as a vast fire petrified at the moment of its most fervent combustion.	В двадцати шагах от него возвышалась груда причудливых утесов, похожая на огромный костер, окаменевший внезапно, в минуту самого яркого горения.
It was the Island of Tiboulen.	То был остров Тибулен.
Dantes rose, advanced a few steps, and, with a fervent prayer of gratitude, stretched himself on the granite, which seemed to him softer than down.	Дантес встал, сделал несколько шагов и, возблагодарив бога, растянулся на гранитных скалах, показавшихся ему в эту минуту мягче самой мягкой постели.

Then, in spite of the wind and rain, he fell into the deep, sweet sleep of utter exhaustion.	Потом, невзирая на ветер, на бурю, на начавшийся дождь, он заснул сладостным сном человека, у которого тело цепенеет, но душа бодрствует в сознании нежданного счастья.
At the expiration of an hour Edmond was awakened by the roar of thunder.	Через час оглушительный раскат грома разбудил Эдмона.
The tempest was let loose and beating the atmosphere with its mighty wings; from time to time a flash of lightning stretched across the heavens like a fiery serpent, lighting up the clouds that rolled on in vast chaotic waves.	Буря разбушевалась и в своем стремительном полете била крыльями по морю и по небу. Молния сверкала, как огненная змея, освещая волны и тучи, которые катились, перегоняя друг друга, словно валы беспредельного хаоса.
Dantes had not been deceived-he had reached the first of the two islands, which was, in fact, Tiboulen.	Опытный глаз моряка не ошибся. Дантес пристал к первому из двух островов - это и был остров Тибулен.
He knew that it was barren and without shelter; but when the sea became more calm, he resolved to plunge into its waves again, and swim to Lemaire, equally arid, but larger, and consequently better adapted for concealment.	Дантес знал, что это голый утес, открытый со всех сторон, не представляющий ни малейшего убежища. Но он предполагал, когда буря утихнет, опять броситься в море и достигнуть вплавь острова Лемер, такого же дикого, но более пространного и, следовательно, более гостеприимного.
An overhanging rock offered him a temporary shelter, and scarcely had he availed himself of it when the tempest burst forth in all its fury.	Нависшая скала доставила Дантесу временный приют; он спрятался под нее, и почти в ту же минуту буря разразилась во всем неистовстве.
Edmond felt the trembling of the rock beneath which he lay; the waves, dashing themselves against it, wetted him with their spray.	Эдмон чувствовал, как сотрясается скала, под которой он укрылся. Брызги волн, разбивавшихся о подножие этой огромной глыбы, долетали до него.
He was safely sheltered, and yet he felt dizzy in the midst of the warring of the elements and the dazzling brightness of the lightning. It seemed to him that the island trembled to its base, and that it would, like a vessel at anchor, break moorings, and bear him off into the centre of the storm.	Хоть он и был в безопасности, но от страшного гула, от ослепительных вспышек у него закружилась голова; ему казалось, что остров дрожит под ним и вот-вот, словно корабль, сорвется с якоря и унесет его в этот чудовищный водоворот.
He then recollected that he had not eaten or drunk for four-and-twenty hours.	Тут он вспомнил, что уже сутки не ел; его мучил голод, томила жажда.
He extended his hands, and drank greedily of the rainwater that had lodged in a hollow of the rock.	Дантес вытянул руки и голову и напился дождевой воды из выемки в скале.
As he rose, a flash of lightning, that seemed to rive the remotest heights of heaven, illumined the darkness. By its light, between the Island of Lemaire and Cape Croiselle, a quarter of a league distant, Dantes saw a fishing-boat driven rapidly like a spectre before the power of winds and waves.	В ту минуту как он поднимал голову, молния, которая, казалось, расколола небо до самого подножия божьего престола, озарила пространство; в блеске этой молнии между островом Лемер и мысом Круавиль, в четверти мили от Дантеса, словно призрак, возникло маленькое рыболовное судно, уносимое ветром и волнами.
A second after, he saw it again, approaching with frightful rapidity.	Через секунду этот призрак, приближаясь со страшной быстротой, появился на гребне другой волны.

Dantes cried at the top of his voice to warn them of their danger, but they saw it themselves. Another flash showed him four men clinging to the shattered mast and the rigging, while a fifth clung to the broken rudder.	Дантес хотел крикнуть, хотел найти какой-нибудь лоскут, чтобы подать им сигнал, что они идут навстречу гибели, но они сами это знали; при блеске новой молнии Эдмон увидел четырех человек, ухватившихся за мачты и штаги, пятый стоял у разбитого руля.
The men he beheld saw him undoubtedly, for their cries were carried to his ears by the wind.	Эти люди, вероятно, тоже увидели его, потому что отчаянные крики, заглушаемые свистом ветра, долетели до его ушей.
Above the splintered mast a sail rent to tatters was waving; suddenly the ropes that still held it gave way, and it disappeared in the darkness of the night like a vast sea-bird.	Над мачтою, гнувшейся, как тростник, хлопал изодранный в клочья парус; вдруг снасти, на которых он еще держался, лопнули, ветер подхватил его, и он исчез в темных глубинах неба, подобно огромной белой птице, мелькнувшей в черных облаках.
At the same moment a violent crash was heard, and cries of distress.	В тот же миг раздался оглушительный треск; Дантес услышал крики тонущих.
Dantes from his rocky perch saw the shattered vessel, and among the fragments the floating forms of the hapless sailors.	Прижавшись, подобно сфинксу, к своему утесу, Дантес смотрел в морскую бездну и при новой вспышке молнии увидел разбитое суденышко и между обломками отчаянные лица и руки, простертые к небу.
Then all was dark again.	Потом все исчезло во мраке ночи; страшное видение продолжалось не дольше вспышки молнии.
Dantes ran down the rocks at the risk of being himself dashed to pieces; he listened, he groped about, but he heard and saw nothing-the cries had ceased, and the tempest continued to rage.	Дантес бросился вниз по скользким скалам, ежеминутно рискуя свалиться в море. Он смотрел, прислушивался, но ничего не было ни слышно, ни видно; ни криков, ни людей; одна только буря продолжала реветь вместе с ветром и пениться вместе с волнами.
By degrees the wind abated, vast gray clouds rolled towards the west, and the blue firmament appeared studded with bright stars.	Мало-помалу ветер улегся; по небу гнало к западу большие серые тучи, словно полинявшие от грозы; снова проступила лазурь с еще более яркими звездами.
Soon a red streak became visible in the horizon, the waves whitened, a light played over them, and gilded their foaming crests with gold.	Вскоре на востоке широкая красноватая полоса прочертила черно-синий горизонт; волны, вздымаясь, вспыхнули внезапным светом, их пенистые гребни превратились в золотые гривы.
It was day.	Занялся день.
Dantes stood mute and motionless before this majestic spectacle, as if he now beheld it for the first time; and indeed since his captivity in the Chateau d'If he had forgotten that such scenes were ever to be witnessed.	Дантес неподвижно и безмолвно глядел на это величественное зрелище, словно видел его впервые; и в самом деле, за то время, что он пробыл в замке Иф, он успел забыть, как восходит солнце.
He turned towards the fortress, and looked at both sea and land.	Он оборотился к крепости и долгим взглядом окинул землю и море.

The gloomy building rose from the bosom of the ocean with imposing majesty and seemed to dominate the scene.	Мрачное здание - страж и властелин - вставало из волн в грозном величии.
It was about five o'clock. The sea continued to get calmer.	Было часов пять утра; море постепенно утихало.
"In two or three hours," thought Dantes, "the turnkey will enter my chamber, find the body of my poor friend, recognize it, seek for me in vain, and give the alarm. Then the tunnel will be discovered; the men who cast me into the sea and who must have heard the cry I uttered, will be questioned.	"Через два-три часа, - сказал себе Эдмон, -тюремщик войдет в мою камеру, обнаружит труп моего бедного друга, опознает его, будет тщетно меня искать и поднимет тревогу; тогда найдут отверстие, подземный ход; спросят людей, которые бросили меня в море и, наверное, слышали мой крик.
Then boats filled with armed soldiers will pursue the wretched fugitive.	Тотчас же лодки с вооруженными солдатами пустятся в погоню за несчастным беглецом, который, очевидно, не мог уйти далеко.
The cannon will warn every one to refuse shelter to a man wandering about naked and famished.	Пушечные выстрелы возвестят всему побережью, что нельзя давать убежище голодному и раздетому бродяге.
The police of Marseilles will be on the alert by land, whilst the governor pursues me by sea.	Марсельская полиция будет уведомлена и оцепит берег, между тем как комендант замка Иф начнет обшаривать море. Что тогда? Окруженный на воде, затравленный на суше, куда я денусь?
I am cold, I am hungry. I have lost even the knife that saved me.	Я голоден, озяб, я даже бросил спасительный нож, потому что он мешал мне плыть; я во власти первого встречного, который захочет заработать двадцать франков, выдав меня.
O my God, I have suffered enough surely!	У меня нет больше ни сил, ни мыслей, ни решимости! Боже! Боже!
Have pity on me, and do for me what I am unable to do for myself."	Ты видишь мои страдания, помоги мне, ибо сам я не в силах помочь себе!"
As Dantes (his eyes turned in the direction of the Chateau d'If) uttered this prayer, he saw off the farther point of the Island of Pomegue a small vessel with lateen sail skimming the sea like a gull in search of prey; and with his sailor's eye he knew it to be a Genoese tartan.	В ту минуту, как Эдмон в полубреду от истощения, потеряв способность мыслить, шептал эту пламенную молитву, со страхом оглядываясь на замок Иф, он увидел близ оконечности острова Помег маленькое судно, подобно чайке летящее над самой водой; только глаз моряка мог распознать в этом судне на еще полутемной полосе моря генуэзскую тартану.
She was coming out of Marseilles harbor, and was standing out to sea rapidly, her sharp prow cleaving through the waves.	Она шла из марсельского порта в открытое море, и сверкающая пена расступалась перед узким носом, давая дорогу ее округлым бокам.
"Oh," cried Edmond, "to think that in half an hour I could join her, did I not fear being questioned, detected, and conveyed back to Marseilles!	- Через полчаса, - вскричал Эдмон, - я мог бы настигнуть это судно, если бы не опасался, что меня начнут расспрашивать, догадаются, кто я, и доставят обратно в Марсель!
What can I do?	Что делать?

What story can I invent? under pretext of trading along the coast, these men, who are in reality smugglers, will prefer selling me to doing a good action.	Что им сказать? Какую басню выдумать, чтобы обмануть их? Эти люди - контрабандисты, полупираты. Под видом торговли они занимаются разбоем и скорее продадут меня, чем решатся на бескорыстное, доброе дело.
I must wait.	Подождем...
But I cannot-- I am starving. In a few hours my strength will be utterly exhausted; besides, perhaps I have not been missed at the fortress. I can pass as one of the sailors wrecked last night. My story will be accepted, for there is no one left to contradict me."	Но ждать невозможно; я умираю с голоду, через несколько часов последние силы покинут меня; к тому же близится час обхода; тревоги еще не подняли, быть может, меня и не заподозрят; я могу выдать себя за матроса с этого суденышка, разбившегося ночью; это будет правдоподобно, опровергнуть меня некому, они все утонули. Итак, вперед!..
As he spoke, Dantes looked toward the spot where the fishing-vessel had been wrecked, and started.	Дантес поглядел в ту сторону, где разбилось маленькое судно, и вздрогнул.
The red cap of one of the sailors hung to a point of the rock and some timbers that had formed part of the vessel's keel, floated at the foot of the crag.	На утесе, зацепившись за выступ, висел фригийский колпак одного из утонувших матросов, а поблизости плавали обломки, тяжелые бревна, которые качались на волнах, ударяясь о подножие острова, словно бессильные тараны.
In an instant Dantes' plan was formed. He swam to the cap, placed it on his head, seized one of the timbers, and struck out so as to cut across the course the vessel was taking.	Дантес отбросил последние сомнения; он вплавь добрался до колпака, надел его на голову, схватил одно из бревен и поплыл наперерез тартане.
"I am saved!" murmured he.	- Теперь я спасен, - прошептал он.
And this conviction restored his strength.	Эта уверенность возвратила ему силы.
He soon saw that the vessel, with the wind dead ahead, was tacking between the Chateau d'If and the tower of Planier.	Вскоре он увидел тартану, которая, идя почти против ветра, лавировала между замком Иф и башней Кланье.
For an instant he feared lest, instead of keeping in shore, she should stand out to sea; but he soon saw that she would pass, like most vessels bound for Italy, between the islands of Jaros and Calaseraigne.	Одно время Дантес опасался, что, вместо того чтобы держаться берега, тартана уйдет в открытое море, как она должна бы сделать, держи она курс на Корсику или Сардинию; но вскоре по ее ходу он убедился, что она готовится пройти, как то обыкновенно делают суда, идущие в Италию, между островами Жарос и Каласарень.
However, the vessel and the swimmer insensibly neared one another, and in one of its tacks the tartan bore down within a quarter of a mile of him.	Между тем тартана и пловец неприметно приближались друг к другу; при одном своем галсе она даже очутилась в какой-нибудь четверти мили от Дантеса.
He rose on the waves, making signs of distress; but no one on board saw him, and the vessel stood on another tack.	Он приподнялся и замахал колпаком, подавая сигнал бедствия; но никто не приметил его; тартана переложила руль и легла на ровный галс.
Dantes would have shouted, but he knew that the wind would drown his voice.	Дантес хотел крикнуть, но, измерив глазом расстояние, понял, что голос его, относимый ветром и заглушаемый шумом волн, не долетит до тартаны.

It was then he rejoiced at his precaution in taking the timber, for without it he would have been unable, perhaps, to reach the vessel-certainly to return to shore, should he be unsuccessful in attracting attention.	Тогда он понял, какое для него счастье, что он прихватил бревно. Он был так истощен, что едва ли продержался бы на воде без него до встречи с тартаной, а если бы тартана, что весьма легко могло случиться, прошла мимо, не заметив его, то он уж наверняка не добрался бы до берега.
Dantes, though almost sure as to what course the vessel would take, had yet watched it anxiously until it tacked and stood towards him.	Хотя Дантес был почти уверен в направлении, которого держалась тартана, он все же не без тревоги следил за нею, пока не увидел, что она опять поворотила и идет к нему.
Then he advanced; but before they could meet, the vessel again changed her course.	Он поплыл к ней навстречу, но, прежде чем они сошлись, тартана начала ложиться на другой галс.
By a violent effort he rose half out of the water, waving his cap, and uttering a loud shout peculiar to sailers.	Тогда Дантес, собрав все свои силы, поднялся над водой почти во весь рост и, махая колпаком, закричал тем жалобным криком утопающих, который звучит словно вопль морского духа.
This time he was both seen and heard, and the tartan instantly steered towards him. At the same time, he saw they were about to lower the boat.	На этот раз его увидели и услышали. Тартана переменила курс и повернула в его сторону; в то же время он увидел, что готовятся спустить шлюпку.
An instant after, the boat, rowed by two men, advanced rapidly towards him.	Минуту спустя шлюпка с двумя гребцами направилась к нему.
Dantes let go of the timber, which he now thought to be useless, and swam vigorously to meet them.	Тогда Дантес выпустил бревно из рук, полагая, что в нем больше нет надобности, и быстро поплыл навстречу гребцам, чтобы сократить им путь.
But he had reckoned too much upon his strength, and then he realized how serviceable the timber had been to him.	Но пловец не рассчитал своих истощенных сил; он горько пожалел, что расстался с куском дерева, который уже лениво качался на волнах в ста шагах от него.
His arms became stiff, his legs lost their flexibility, and he was almost breathless.	Руки его немели, ноги потеряли гибкость, движения стали угловаты и порывисты, дыхание спирало в груди.
He shouted again. The two sailors redoubled their efforts, and one of them cried in Italian,	Он закричал во второй раз; гребцы удвоили усилия, и один из них крикнул ему по-итальянски:
"Courage!"	- Держись!
The word reached his ear as a wave which he no longer had the strength to surmount passed over his head.	Это слово долетело до него в тот самый миг, когда волна, на которую он уже не имел сил подняться, захлестнула его и покрыла пеной.
He rose again to the surface, struggled with the last desperate effort of a drowning man, uttered a third cry, and felt himself sinking, as if the fatal cannon shot were again tied to his feet.	Он еще раз вынырнул, барахтаясь в воде бессильно и отчаянно, в третий раз вскрикнул и почувствовал, что погружается в море, словно к его ногам все еще привязано тяжелое ядро.
The water passed over his head, and the sky turned gray.	Вода покрыла его, и сквозь нее он увидел бледное небо с черными пятнами.
A convulsive movement again brought him to the surface.	Он сделал еще одно нечеловеческое усилие и еще раз всплыл на поверхность.

He felt himself seized by the hair, then he saw and heard nothing. He had fainted.	Ему показалось, что его хватают за волосы; потом он ничего уже не видел, ничего не слышал; сознание покинуло его.
When he opened his eyes Dantes found himself on the deck of the tartan.	Очнувшись и открыв глаза, Дантес увидел себя на палубе тартаны, продолжавшей путь.
His first care was to see what course they were taking. They were rapidly leaving the Chateau d'If behind.	Первым движением его было взглянуть, по какому направлению она идет; она удалялась от замка Иф.
Dantes was so exhausted that the exclamation of joy he uttered was mistaken for a sigh.	Дантес был так слаб, что его радостный возглас прозвучал как стон.
As we have said, he was lying on the deck. A sailor was rubbing his limbs with a woollen cloth; another, whom he recognized as the one who had cried out	Итак, Дантес лежал на палубе; один из матросов растирал его шерстяным одеялом; другой, в котором он узнал того, кто крикнул:
"Courage!" held a gourd full of rum to his mouth; while the third, an old sailer, at once the pilot and captain, looked on with that egotistical pity men feel for a misfortune that they have escaped yesterday, and which may overtake them to-morrow.	"Держись!" - совал ему в рот горлышко фляги; третий, старый моряк, бывший в одно и то же время и шкипером, и судохозяином, смотрел на него с эгоистическим сочувствием, обыкновенно испытываемым людьми при виде несчастья, которое вчера миновало их, но может постигнуть завтра.
A few drops of the rum restored suspended animation, while the friction of his limbs restored their elasticity.	Несколько капель рому из фляги подкрепили Дантеса, а растирание, которое усердно совершал стоявший возле него на коленях матрос, вернуло гибкость его онемевшим членам.
"Who are you?" said the pilot in bad French.	- Кто вы такой? - спросил на ломаном французском языке хозяин тартаны.
"I am," replied Dantes, in bad Italian, "a Maltese sailor. We were coming from Syracuse laden with grain.	- Я мальтийский матрос, - отвечал Дантес на ломаном итальянском, - мы шли из Сиракуз с грузом вина и полотна.
The storm of last night overtook us at Cape Morgion, and we were wrecked on these rocks."	Вчерашняя буря застигла нас у мыса Моржион, и мы разбились вон о те утесы.
"Where do you come from?"	- Откуда вы приплыли?
"From these rocks that I had the good luck to cling to while our captain and the rest of the crew were all lost.	- Мне удалось ухватиться за утес, а наш бедный капитан разбил себе голову. Остальные трое утонули.
I saw your vessel, and fearful of being left to perish on the desolate island, I swam off on a piece of wreckage to try and intercept your course.	Должно быть, я один остался в живых; я увидел вашу тартану и, боясь долго оставаться на этом пустом и необитаемом острове, решил доплыть до вас на обломке нашего судна.
You have saved my life, and I thank you," continued Dantes. "I was lost when one of your sailors caught hold of my hair."	Благодарю вас, - продолжал Дантес, - вы спасли мне жизнь; я уже тонул, когда один из ваших матросов схватил меня за волосы.
"It was I," said a sailor of a frank and manly appearance; "and it was time, for you were sinking."	- Это я, - сказал матрос с открытым и приветливым лицом, обрамленным черными бакенбардами, - и пора было: вы шли ко дну.
"Yes," returned Dantes, holding out his hand, "I thank you again."	- Да, - сказал Дантес, протягивая ему руку, - да, друг мой, еще раз благодарю вас.

"I almost hesitated, though," replied the sailor; "you looked more like a brigand than an honest man, with your beard six inches, and your hair a foot long."	- Признаюсь, меня было взяло сомнение, -продолжал матрос, - вы так обросли волосами, что я принял вас за разбойника.
Dantes recollected that his hair and beard had not been cut all the time he was at the Chateau d'If.	Дантес вспомнил, что за все время своего заточения в замке Иф он ни разу не стриг волос и не брил бороды.
"Yes," said he, "I made a vow, to our Lady of the Grotto not to cut my hair or beard for ten years if I were saved in a moment of danger; but to-day the vow expires."	- Да, - сказал он, - в минуту опасности я дал обет божией матери дель Пье де ла Гротта десять лет не стричь волос и не брить бороды. Сегодня истекает срок моему обету, и я чуть не утонул в самую годовщину.
"Now what are we to do with you?" said the captain.	- А теперь что нам с вами делать? - спросил хозяин.
"Alas, anything you please. My captain is dead; I have barely escaped; but I am a good sailor. Leave me at the first port you make; I shall be sure to find employment."	- Увы! - сказал Дантес. - Что вам будет угодно; фелука, на которой я плавал, погибла, капитан утонул. Как видите, я уцелел, но остался в чем мать родила. К счастью, я неплохой моряк; высадите меня в первом порту, куда вы зайдете, и я найду работу на любом торговом корабле.
"Do you know the Mediterranean?"	- Вы знаете Средиземное море?
"I have sailed over it since my childhood."	- Я плаваю здесь с детства.
"You know the best harbors?"	- Вы знаете хорошие стоянки?
"There are few ports that I could not enter or leave with a bandage over my eyes."	- Не много найдется портов, даже самых трудных, где я не мог бы войти и выйти с закрытыми глазами.
"I say, captain," said the sailor who had cried	- Ну что ж, хозяин, - сказал матрос, крикнувший Дантесу
"Courage!" to Dantes, "if what he says is true, what hinders his staying with us?"	"Держись!", - если товарищ говорит правду, отчего бы ему не остаться с нами?
"If he says true," said the captain doubtingly. "But in his present condition he will promise anything, and take his chance of keeping it afterwards."	- Да, если он говорит правду, - отвечал хозяин с оттенком недоверия. - Но в таком положении, как этот бедняга, обещаешь много, а исполняешь, что можешь.
"I will do more than I promise," said Dantes.	- Я исполню больше, чем обещал, - сказал Дантес.
"We shall see," returned the other, smiling.	- Ого! - сказал хозяин, смеясь. - Посмотрим.
"Where are you going?" asked Dantes.	- Когда вам будет угодно, - отвечал Дантес, вставая. - Вы куда идете?
"To Leghorn."	- В Ливорно.
"Then why, instead of tacking so frequently, do you not sail nearer the wind?"	- В таком случае, вместо того чтобы лавировать и терять драгоценное время, почему бы вам просто не пойти по ветру?
"Because we should run straight on to the Island of Rion."	- Потому что тогда мы упремся в Рион.
"You shall pass it by twenty fathoms."	- Нет, вы оставите его метрах в сорока.

"Take the helm, and let us see what you know."	- Ну-тко, возьмитесь за руль, - сказал хозяин, -посмотрим, как вы справитесь.
The young man took the helm, felt to see if the vessel answered the rudder promptly and seeing that, without being a first-rate sailer, she yet was tolerably obedient,-	Эдмон сел у румпеля, легким нажимом проверил, хорошо ли судно слушается руля, и, видя, что, не будучи особенно чутким, оно все же повинуется, скомандовал:
"To the sheets," said he.	- На брасы и булиня!
The four seamen, who composed the crew, obeyed, while the pilot looked on.	Четверо матросов, составлявших экипаж, бросились по местам, между тем как хозяин следил за ними.
"Haul taut."-They obeyed. "Belay."	- Выбирай брасы втугую! Булиня прихватить! -продолжал Дантес. Матросы исполнили команду довольно проворно. - А теперь завернуть!
This order was also executed; and the vessel passed, as Dantes had predicted, twenty fathoms to windward.	Эта команда была выполнена, как и обе предыдущие, и тартана, уже не лавируя больше, двинулась к острову Рион, мимо которого и прошла, как предсказывал Дантес, оставив его справа метрах в сорока.
"Bravo!" said the captain.	- Браво! - сказал хозяин.
"Bravo!" repeated the sailors.	- Браво! - повторили матросы.
And they all looked with astonishment at this man whose eye now disclosed an intelligence and his body a vigor they had not thought him capable of showing.	И все с удивлением смотрели на этого человека, в чьем взгляде пробудился ум, а в теле - сила, которых они в нем и не подозревали.
"You see," said Dantes, quitting the helm, "I shall be of some use to you, at least during the voyage.	- Вот видите, - сказал Дантес, оставляя руль, - я вам пригожусь хотя бы на время рейса.
If you do not want me at Leghorn, you can leave me there, and I will pay you out of the first wages I get, for my food and the clothes you lend me."	Если в Ливорно я вам больше не потребуюсь, оставьте меня там, а я из первого жалованья заплачу вам за пищу и платье, которое вы мне дадите.
"Ah," said the captain, "we can agree very well, if you are reasonable."	- Хорошо, - сказал хозяин. - Мы уж как-нибудь поладим, если вы не запросите лишнего.
"Give me what you give the others, and it will be all right," returned Dantes.	- Один матрос стоит другого, - сказал Дантес. -Что вы платите товарищам, то заплатите и мне.
"That's not fair," said the seaman who had saved Dantes; "for you know more than we do."	- Это несправедливо, - сказал матрос, вытащивший Дантеса из воды, - вы знаете больше нас.
"What is that to you, Jacopo?" returned the Captain. "Every one is free to ask what he pleases."	- А тебе какое дело, Джакопо? - сказал хозяин. -Каждый волен наниматься за такую плату, за какую ему угодно.
"That's true," replied Jacopo; "I only make a remark."	- И то правда, - сказал Джакопо, - я просто так сказал.
"Well, you would do much better to find him a jacket and a pair of trousers, if you have them."	- Ты бы лучше ссудил его штанами и курткой, если только у тебя найдутся лишние.
"No," said Jacopo; "but I have a shirt and a pair of trousers."	- Лишней куртки у меня нет, - отвечал Джакопо, -но есть рубашка и штаны.

"That is all I want," interrupted Dantes.	- Это все, что мне надо, - сказал Дантес. -Спасибо, друг.
Jacopo dived into the hold and soon returned with what Edmond wanted.	Джакопо спустился в люк и через минуту возвратился, неся одежду, которую Дантес натянул на себя с неизъяснимым блаженством.
"Now, then, do you wish for anything else?" said the patron.	- Не нужно ли вам чего-нибудь еще? - спросил хозяин.
"A piece of bread and another glass of the capital rum I tasted, for I have not eaten or drunk for a long time."	- Кусок хлеба и еще глоток вашего чудесного рома, который я уже пробовал; я давно ничего не ел.
He had not tasted food for forty hours.	В самом деле он не ел почти двое суток.
A piece of bread was brought, and Jacopo offered him the gourd.	Дантесу принесли ломоть хлеба, а Джакопо подал ему флягу.
"Larboard your helm," cried the captain to the steersman.	- Лево руля! - крикнул капитан рулевому.
Dantes glanced that way as he lifted the gourd to his mouth; then paused with hand in mid-air.	Дантес поднес было флягу к губам, но его рука остановилась на полдороге.
"Hollo! what's the matter at the Chateau d'If?" said the captain.	- Смотрите, - сказал хозяин, - что такое творится в замке Иф?
A small white cloud, which had attracted Dantes' attention, crowned the summit of the bastion of the Chateau d'If.	Над зубцами южного бастиона замка Иф появилось белое облачко.
At the same moment the faint report of a gun was heard.	Секунду спустя до тартаны долетел звук отдаленного пушечного выстрела.
The sailors looked at one another.	Матросы подняли головы, переглядываясь.
"What is this?" asked the captain.	- Что это значит? - спросил хозяин.
"A prisoner has escaped from the Chateau d'If, and they are firing the alarm gun," replied Dantes.	- Верно, какой-нибудь арестант бежал этой ночью,- сказал Дантес, - вот и подняли тревогу.
The captain glanced at him, but he had lifted the rum to his lips and was drinking it with so much composure, that suspicions, if the captain had any, died away.	Хозяин пристально взглянул на молодого человека, который, произнеся эти слова, поднес флягу к губам. Но Дантес потягивал ром с таким невозмутимым спокойствием, что если хозяин и заподозрил что-нибудь, то это подозрение только мелькнуло в его уме и тотчас же исчезло.
"At any rate," murmured he, "if it be, so much the better, for I have made a rare acquisition."	- Ну и забористый же ром! - сказал Дантес, вытирая рукавом рубашки пот, выступивший у него на лбу. - Если даже это он, - проворчал хозяин, поглядывая на него, - тем лучше: мне достался лихой малый.
Under pretence of being fatigued, Dantes asked to take the helm; the steersman, glad to be relieved, looked at the captain, and the latter by a sign indicated that he might abandon it to his new comrade.	Дантес попросил позволения сесть у руля. Рулевой, обрадовавшись смене, взглянул на хозяина, который сделал ему знак, что он может передать руль своему новому товарищу.
Dantes could thus keep his eyes on Marseilles.	Сидя у руля, Дантес мог, не возбуждая подозрений, глядеть в сторону Марселя.

"What is the day of the month?" asked he of Jacopo, who sat down beside him.	- Какое у нас сегодня число? - спросил Дантес у подсевшего к нему Джакопо, когда замок Иф исчез из виду.
"The 28th of February."	- Двадцать восьмое февраля, - отвечал матрос.
"In what year?"	- Которого года? - спросил Дантес.
"In what year-you ask me in what year?"	- Как которого года! Вы спрашиваете, которого года?
"Yes," replied the young man, "I ask you in what year!"	- Да, - отвечал Дантес, - я спрашиваю, которого года.
"You have forgotten then?"	- Вы забыли, в котором году мы живем?
"I got such a fright last night," replied Dantes, smiling, "that I have almost lost my memory. I ask you what year is it?"	- Что поделаешь! - сказал Дантес, смеясь. - Я так перепугался сегодня ночью, что чуть не лишился рассудка, и у меня совсем отшибло память; а потому я и спрашиваю: которого года у нас сегодня двадцать восьмое февраля?
"The year 1829," returned Jacopo.	- Тысяча восемьсот двадцать девятого года, -сказал Джакопо.
It was fourteen years day for day since Dantes' arrest.	Прошло ровно четырнадцать лет со дня заточения Дантеса.
He was nineteen when he entered the Chateau d'If; he was thirty-three when he escaped.	Он переступил порог замка Иф девятнадцати лет от роду, а вышел оттуда тридцати трех.
A sorrowful smile passed over his face; he asked himself what had become of Mercedes, who must believe him dead.	Горестная улыбка мелькнула на его устах; он спрашивал себя, что сталось за это время с Мерседес, которая, вероятно, считала его умершим.
Then his eyes lighted up with hatred as he thought of the three men who had caused him so long and wretched a captivity.	Потом пламя ненависти вспыхнуло в его глазах -он вспомнил о трех негодяях, которым был обязан долгим мучительным заточением.
He renewed against Danglars, Fernand, and Villefort the oath of implacable vengeance he had made in his dungeon.	И он снова, как некогда в тюрьме, поклялся страшной клятвой - беспощадно отомстить Данглару, Фернану и Вильфору.
This oath was no longer a vain menace; for the fastest sailer in the Mediterranean would have been unable to overtake the little tartan, that with every stitch of canvas set was flying before the wind to Leghorn.	И теперь эта клятва была не пустой угрозой, ибо самый быстроходный парусник Средиземного моря уже не догнал бы маленькой тартаны, которая на всех парусах неслась к Ливорно.
Chapter 22.	Часть вторая
The Smugglers.	I. Контрабандисты
Dantes had not been a day on board before he had a very clear idea of the men with whom his lot had been cast.	Дантес еще и дня не пробыл на тартане, как уже понял, с кем имеет дело.

Without having been in the school of the Abbe Faria, the worthy master of The Young Amelia (the name of the Genoese tartan) knew a smattering of all the tongues spoken on the shores of that large lake called the Mediterranean, from the Arabic to the Provencal, and this, while it spared him interpreters, persons always troublesome and frequently indiscreet, gave him great facilities of communication, either with the vessels he met at sea, with the small boats sailing along the coast, or with the people without name, country, or occupation, who are always seen on the quays of seaports, and who live by hidden and mysterious means which we must suppose to be a direct gift of providence, as they have no visible means of support.	Хотя достойный хозяин "Юной Амелии" (так называлась генуэзская тартана) и не учился у аббата Фариа, однако он владел чуть ли не всеми языками, на которых говорят по берегам обширного озера, именуемого Средиземным морем, - начиная от арабского и кончая провансальским. Это избавляло его от переводчиков, людей всегда докучных, а подчас и нескромных, и облегчало ему сношения со встречными кораблями, с мелкими прибрежными судами и, наконец, с теми людьми без имени, без родины, без определенной профессии, которые всегда шатаются в морских портах и существуют на какие-то загадочные средства, посылаемые им, вероятно, самим провидением, потому что каких-либо источников пропитания, различимых невооруженным глазом, у них не имеется.
It is fair to assume that Dantes was on board a smuggler.	Читатель догадывается, что Дантес попал к контрабандистам.
At first the captain had received Dantes on board with a certain degree of distrust. He was very well known to the customs officers of the coast; and as there was between these worthies and himself a perpetual battle of wits, he had at first thought that Dantes might be an emissary of these industrious guardians of rights and duties, who perhaps employed this ingenious means of learning some of the secrets of his trade.	Не мудрено, что хозяин взял Дантеса на борт с некоторой опаской; он был весьма известен береговой таможенной страже, а так как и он, и эти господа пускались на всевозможные хитрости, чтобы обмануть друг друга, то он сначала подумал, что Дантес просто таможенный досмотрщик, воспользовавшийся этим остроумным способом, чтобы проникнуть в таинства его ремесла.
But the skilful manner in which Dantes had handled the lugger had entirely reassured him; and then, when he saw the light plume of smoke floating above the bastion of the Chateau d'If, and heard the distant report, he was instantly struck with the idea that he had on board his vessel one whose coming and going, like that of kings, was accompanied with salutes of artillery. This made him less uneasy, it must be owned, than if the new-comer had proved to be a customs officer; but this supposition also disappeared like the first, when he beheld the perfect tranquillity of his recruit.	Но когда Дантес, взяв круто к ветру, блестяще вышел из испытания, он совершенно успокоился. Потом, когда он увидел облачко дыма, взвившееся, как султан, над бастионом замка Иф, и услышал отдаленный звук выстрела, у него мелькнула мысль, не подобрал ли он одного из тех людей, которых, как короля при входе и выходе, чествуют пушечными выстрелами; по правде сказать, это тревожило его меньше, чем если бы его гость оказался таможенным досмотрщиком; но и это второе подозрение скоро рассеялось, подобно первому, при виде невозмутимого спокойствия Дантеса.
Edmond thus had the advantage of knowing what the owner was, without the owner knowing who he was; and however the old sailor and his crew tried to "pump" him, they extracted nothing more from him; he gave accurate descriptions of Naples and Malta, which he knew as well as Marseilles, and held stoutly to his first story.	Итак, Эдмон имел то преимущество, что знал, кто его хозяин, между тем как хозяину неизвестно было, кто его новый матрос. Как ни осаждали его старый моряк и товарищи, Дантес не поддавался и не признавался ни в чем; он подробно рассказывал о Неаполе и Мальте, которые знал, как Марсель, и повторял свою первоначальную басню с твердостью, делавшей честь его памяти.
Thus the Genoese, subtle as he was, was duped by Edmond, in whose favor his mild demeanor, his nautical skill, and his admirable dissimulation, pleaded.	Таким образом, генуэзец, при всей своей хитрости, спасовал перед Эдмоном, на стороне которого были кротость, опыт моряка, а главное -умение не выдавать себя.

Moreover, it is possible that the Genoese was one of those shrewd persons who know nothing but what they should know, and believe nothing but what they should believe.	Притом же генуэзец, быть может, как благоразумный человек, предпочитал знать только то, что ему должно знать, и верить только тому, чему выгодно верить.
In this state of mutual understanding, they reached Leghorn.	Так обстояли дела, когда они прибыли в Ливорно.
Here Edmond was to undergo another trial; he was to find out whether he could recognize himself, as he had not seen his own face for fourteen years.	Тут Эдмону предстояло подвергнуться новому испытанию: проверить, узнает ли он самого себя после четырнадцатилетнего заключения.
He had preserved a tolerably good remembrance of what the youth had been, and was now to find out what the man had become.	Он помнил довольно ясно, каков он был в молодости; теперь он увидит, каким он стал в зрелые годы.
His comrades believed that his vow was fulfilled.	В глазах его товарищей его обет был выполнен.
As he had twenty times touched at Leghorn, he remembered a barber in St. Ferdinand Street; he went there to have his beard and hair cut.	Он уже раз двадцать бывал в Ливорно и знал там одного цирюльника, на улице Сан-Фернандо; он отправился к нему и велел остричь волосы и сбрить бороду.
The barber gazed in amazement at this man with the long, thick and black hair and beard, which gave his head the appearance of one of Titian's portraits.	Цирюльник с удивлением посмотрел на этого длинноволосого человека с густой черной бородой, похожего на тициановский портрет.
At this period it was not the fashion to wear so large a beard and hair so long; now a barber would only be surprised if a man gifted with such advantages should consent voluntarily to deprive himself of them.	В то время еще не носили длинных волос и бороды; ныне цирюльник удивился бы только, что человек, одаренный от природы таким превосходным украшением, отказывается от него.
The Leghorn barber said nothing and went to work.	Ливорнский цирюльник без лишних слов принялся за работу.
When the operation was concluded, and Edmond felt that his chin was completely smooth, and his hair reduced to its usual length, he asked for a hand-glass.	Когда она была окончена и Эдмон почувствовал, что подбородок его гладко выбрит, а волосы острижены до обычной длины, он попросил зеркало.
He was now, as we have said, three-and-thirty years of age, and his fourteen years' imprisonment had produced a great transformation in his appearance.	Как мы уже сказали, ему было теперь тридцать три года; четырнадцатилетнее тюремное заключение произвело большую перемену в выражении его лица.
Dantes had entered the Chateau d'If with the round, open, smiling face of a young and happy man, with whom the early paths of life have been smooth, and who anticipates a future corresponding with his past.	Дантес вошел в замок Иф с круглым, веселым и цветущим лицом счастливого юноши, которому первые шаги в жизни дались легко и который надеется на будущее, как на естественный вывод из прошлого.
This was now all changed.	От всего этого не осталось и следа.

The oval face was lengthened, his smiling mouth had assumed the firm and marked lines which betoken resolution; his eyebrows were arched beneath a brow furrowed with thought; his eyes were full of melancholy, and from their depths occasionally sparkled gloomy fires of misanthropy and hatred; his complexion, so long kept from the sun, had now that pale color which produces, when the features are encircled with black hair, the aristocratic beauty of the man of the north; the profound learning he had acquired had besides diffused over his features a refined intellectual expression; and he had also acquired, being naturally of a goodly stature, that vigor which a frame possesses which has so long concentrated all its force within itself.	Овал лица удлинился, улыбающийся рот принял твердое и решительное выражение; брови изогнулись; чело пересекла суровая, прямая морщинка; в глазах притаилась глубокая грусть, и временами они сверкали мрачным огнем ненависти; кожа лица его, так долго лишенная дневного света и солнечных лучей, приняла матовый оттенок, который придает аристократичность лицам северян, если они обрамлены черными волосами; к тому же приобретенные им знания наложили на его черты отпечаток ума и уверенности; хотя от природы он был довольно высокого роста, в его фигуре появилась кряжистость - следствие постоянного накапливания сил.
To the elegance of a nervous and slight form had succeeded the solidity of a rounded and muscular figure.	Изящество нервного и хрупкого сложения сменилось крепостью округлых и мускулистых форм.
As to his voice, prayers, sobs, and imprecations had changed it so that at times it was of a singularly penetrating sweetness, and at others rough and almost hoarse.	Что же касается его голоса, то мольбы, рыдания и проклятия совершенно изменили его, и он звучал то необычайно нежно, то резко и даже хрипло.
Moreover, from being so long in twilight or darkness, his eyes had acquired the faculty of distinguishing objects in the night, common to the hyena and the wolf.	Кроме того, находясь все время либо в полутьме, либо в полном мраке, его глаза приобрели странную способность различать предметы ночью, подобно глазам гиены или волка.
Edmond smiled when he beheld himself: it was impossible that his best friend-if, indeed, he had any friend left-could recognize him; he could not recognize himself.	Эдмон улыбнулся, увидев себя; лучший друг, если только у него еще остались друзья на свете, не узнал бы его; он сам себя не узнавал.
The master of The Young Amelia, who was very desirous of retaining amongst his crew a man of Edmond's value, had offered to advance him funds out of his future profits, which Edmond had accepted.	Хозяину "Юной Амелии" весьма хотелось оставить у себя такого матроса, как Эдмон, а потому он предложил ему немного денег в счет его доли в будущих барышах, и Эдмон согласился.
His next care on leaving the barber's who had achieved his first metamorphosis was to enter a shop and buy a complete sailor's suit-a garb, as we all know, very simple, and consisting of white trousers, a striped shirt, and a cap.	Выйдя от цирюльника, произведшего в нем первое превращение, он прежде всего пошел в магазин и купил себе полный костюм матроса. Костюм этот, как известно, очень прост и состоит из белых панталон, полосатой фуфайки и фригийского колпака.
It was in this costume, and bringing back to Jacopo the shirt and trousers he had lent him, that Edmond reappeared before the captain of the lugger, who had made him tell his story over and over again before he could believe him, or recognize in the neat and trim sailor the man with thick and matted beard, hair tangled with seaweed, and body soaking in seabrine, whom he had picked up naked and nearly drowned.	В этом наряде, возвратив Джакопо рубашку и штаны, которыми тот его ссудил, Эдмон явился к капитану "Юной Амелии" и принужден был повторить ему свою историю. Капитан не узнавал в этом красивом и щегольски одетом матросе человека с густой бородой, с волосами, полными водорослей, вымокшего в морской воде, которого он принял голым и умирающим на борт своей тартаны.

Attracted by his prepossessing appearance, he renewed his offers of an engagement to Dantes; but Dantes, who had his own projects, would not agree for a longer time than three months.	Плененный его приятной наружностью, он повторил Дантесу предложение поступить к нему на службу; но Дантес, у которого были другие намерения, согласился наняться к нему не больше чем на три месяца.
The Young Amelia had a very active crew, very obedient to their captain, who lost as little time as possible.	Экипаж "Юной Амелии" состоял из людей деятельных, и командовал им капитан, не привыкший терять времени.
He had scarcely been a week at Leghorn before the hold of his vessel was filled with printed muslins, contraband cottons, English powder, and tobacco on which the excise had forgotten to put its mark.	Не прошло и недели, как просторный трюм тартаны наполнился цветным муслином, запрещенными к ввозу бумажными тканями, английским порохом и картузами табаку, к которым акцизное управление забыло приложить свою печать.
The master was to get all this out of Leghorn free of duties, and land it on the shores of Corsica, where certain speculators undertook to forward the cargo to France.	Все это требовалось вывезти из Ливорно и выгрузить на берегах Корсики, откуда некие дельцы брались доставить груз во Францию.
They sailed; Edmond was again cleaving the azure sea which had been the first horizon of his youth, and which he had so often dreamed of in prison.	Итак, тартана отправилась в путь. Эдмон снова рассекал лазурное море, колыбель его юности, которое так часто снилось ему в его темнице.
He left Gorgone on his right and La Pianosa on his left, and went towards the country of Paoli and Napoleon.	Он оставил Горгону справа, Пианозу - слева и держал курс на отечество Паоли и Наполеона.
The next morning going on deck, as he always did at an early hour, the patron found Dantes leaning against the bulwarks gazing with intense earnestness at a pile of granite rocks, which the rising sun tinged with rosy light. It was the Island of Monte Cristo.	На другой день капитан, выйдя на палубу по своему обыкновению рано утром, застал Дантеса, облокотившегося о борт и глядевшего со странным выражением на груду гранитных утесов, розовевших в лучах восходящего солнца: это был остров Монте-Кристо.
The Young Amelia left it three-quarters of a league to the larboard, and kept on for Corsica.	"Юная Амелия" оставила его справа в трех четвертях мили и продолжала свой путь к Корсике.
Dantes thought, as they passed so closely to the island whose name was so interesting to him, that he had only to leap into the sea and in half an hour be at the promised land.	Идя мимо острова, имя которого так много для него значило, Дантес думал о том, что ему стоит только кинуться в море и через полчаса он будет на обетованной земле.
But then what could he do without instruments to discover his treasure, without arms to defend himself?	Но что он может сделать, не имея ни инструментов для откапывания клада, ни оружия для его защиты?
Besides, what would the sailors say?	И что скажут матросы?
What would the patron think?	Что подумает капитан?
He must wait.	Приходилось ждать.
Fortunately, Dantes had learned how to wait; he had waited fourteen years for his liberty, and now he was free he could wait at least six months or a year for wealth.	К счастью, Дантес умел ждать; он ждал свободы четырнадцать лет; теперь, когда он был на свободе, ему нетрудно было подождать богатства полгода или год.

Would he not have accepted liberty without riches if it had been offered to him?	Разве он не принял бы свободы без богатства, если бы ему предложили ее?
Besides, were not those riches chimerical?-offspring of the brain of the poor Abbe Faria, had they not died with him?	Да и не химера ли это богатство? Родившись в больной голове бедного аббата Фариа, не исчезло ли оно вместе с ним?
It is true, the letter of the Cardinal Spada was singularly circumstantial, and Dantes repeated it to himself, from one end to the other, for he had not forgotten a word.	Правда, письмо кардинала Спада было удивительно точно. И Дантес мысленно повторял это письмо, которое он помнил от слова до слова.
Evening came, and Edmond saw the island tinged with the shades of twilight, and then disappear in the darkness from all eyes but his own, for he, with vision accustomed to the gloom of a prison, continued to behold it last of all, for he remained alone upon deck.	Наступил вечер. Эдмон видел, как остров постепенно терялся в сгущающихся сумерках, и скоро он для всех исчез во мраке; но Эдмон, привыкнув к темноте своей камеры, вероятно, все еще видел его, потому что оставался на палубе позже всех.
The next morn broke off the coast of Aleria; all day they coasted, and in the evening saw fires lighted on land; the position of these was no doubt a signal for landing, for a ship's lantern was hung up at the mast-head instead of the streamer, and they came to within a gunshot of the shore.	Утро застало их в виду Алерии. Весь день они лавировали, а вечером на берегу засветились огни; расположение этих огней, по-видимому, указывало, что можно выгружать товары, потому что на гафеле подняли сигнальный огонь вместо флага и подошли на ружейный выстрел к берегу.
Dantes noticed that the captain of The Young Amelia had, as he neared the land, mounted two small culverins, which, without making much noise, can throw a four ounce ball a thousand paces or so.	Дантес заметил, что капитан, вероятно по случаю этих торжественных обстоятельств, поставил на палубе "Юной Амелии" две маленькие кулеврины, которые без особого шума могли выпустить на тысячу шагов хорошенькую четырехфунтовую пулю.
But on this occasion the precaution was superfluous, and everything proceeded with the utmost smoothness and politeness.	Но на этот раз такая предосторожность оказалась излишней; все обошлось тихо и благопристойно.
Four shallops came off with very little noise alongside the lugger, which, no doubt, in acknowledgement of the compliment, lowered her own shallop into the sea, and the five boats worked so well that by two o'clock in the morning all the cargo was out of The Young Amelia and on terra firma.	Четыре шлюпки без шума подошли к "Амелии", которая, вероятно из учтивости, спустила и свою шлюпку; эти пять шлюпок работали весьма проворно, и к двум часам утра весь груз с "Юной Амелии" был перевезен на сушу.
The same night, such a man of regularity was the patron of The Young Amelia, the profits were divided, and each man had a hundred Tuscan livres, or about eighty francs.	Капитан "Юной Амелии" так любил порядок, что в ту же ночь разделил прибыль между экипажем: каждый матрос получил по сто тосканских ливров, то есть около восьмидесяти франков.
But the voyage was not ended. They turned the bowsprit towards Sardinia, where they intended to take in a cargo, which was to replace what had been discharged.	Но на этом экспедиция не закончилась: взяли курс на Сардинию. Надо было снова нагрузить разгруженное судно.
The second operation was as successful as the first, The Young Amelia was in luck.	Вторая операция сошла так же удачно, как и первая: "Юной Амелии", видимо, везло.
This new cargo was destined for the coast of the Duchy of Lucca, and consisted almost entirely of Havana cigars, sherry, and Malaga wines.	Новый груз предназначался для герцогства Луккского. Он почти весь состоял из гаванских сигар, хереса и малаги.

There they had a bit of a skirmish in getting rid of the duties; the excise was, in truth, the everlasting enemy of the patron of The Young Amelia.	Тут случилось недоразумение с таможней, этим извечным врагом капитана "Юной Амелии".
A customs officer was laid low, and two sailors wounded; Dantes was one of the latter, a ball having touched him in the left shoulder.	Один стражник остался на месте, двое матросов было ранено. Одним из этих двух матросов был Дантес. Пуля, не задев кости, пробила ему левое плечо.
Dantes was almost glad of this affray, and almost pleased at being wounded, for they were rude lessons which taught him with what eye he could view danger, and with what endurance he could bear suffering.	Дантес был доволен этой стычкой и почти рад полученной ране; этот суровый урок показал ему, как он умеет смотреть в лицо опасности и переносить страдания.
He had contemplated danger with a smile, and when wounded had exclaimed with the great philosopher,	Опасность он встретил с улыбкой, а получив рану, сказал, подобно греческому философу:
"Pain, thou art not an evil."	"Боль, ты не зло".
He had, moreover, looked upon the customs officer wounded to death, and, whether from heat of blood produced by the encounter, or the chill of human sentiment, this sight had made but slight impression upon him.	Притом же он видел смертельно раненного стражника, и оттого ли, что он разгорячился во время стычки, или оттого, что чувства его притупились, но это зрелище не смутило его.
Dantes was on the way he desired to follow, and was moving towards the end he wished to achieve; his heart was in a fair way of petrifying in his bosom.	Дантес уже ступил на тот путь, по которому намеревался идти, и шел прямо к намеченной цели - сердце его превращалось в камень.
Jacopo, seeing him fall, had believed him killed, and rushing towards him raised him up, and then attended to him with all the kindness of a devoted comrade.	Увидев, что Дантес упал замертво, Джакопо бросился к нему, поднял его и потом заботливо ухаживал за ним.
This world was not then so good as Doctor Pangloss believed it, neither was it so wicked as Dantes thought it, since this man, who had nothing to expect from his comrade but the inheritance of his share of the prize-money, manifested so much sorrow when he saw him fall.	Итак, если свет не так добр, как думал доктор Панглос, то и не так зол, как казалось Дантесу, раз этот матрос, который ничего не мог ожидать от товарища, кроме доли прибыли в случае его смерти, так огорчался, полагая, что он умер.
Fortunately, as we have said, Edmond was only wounded, and with certain herbs gathered at certain seasons, and sold to the smugglers by the old Sardinian women, the wound soon closed.	К счастью, как мы уже сказали, Эдмон был только ранен. С помощью целебных трав, которые сардинские старухи собирали в таинственные, им одним ведомые дни и часы, а потом продавали контрабандистам, рана скоро зажила.
Edmond then resolved to try Jacopo, and offered him in return for his attention a share of his prize-money, but Jacopo refused it indignantly.	Тогда Эдмон решил испытать Джакопо. Он предложил ему в благодарность за его усердие свою долю прибыли; но Джакопо отверг ее с негодованием.
As a result of the sympathetic devotion which Jacopo had from the first bestowed on Edmond, the latter was moved to a certain degree of affection.	Уважение и преданность, которыми Джакопо с первого же взгляда проникся к Эдмону, привели к тому, что и Эдмон почувствовал к Джакопо некоторую привязанность.

But this sufficed for Jacopo, who instinctively felt that Edmond had a right to superiority of position-a superiority which Edmond had concealed from all others.	Но Джакопо большего и не требовал; он инстинктивно чувствовал, что Эдмон создан для более высокого положения, чем то, которое он занимает, хотя Эдмон старался ничем не выдавать своего превосходства.
And from this time the kindness which Edmond showed him was enough for the brave seaman.	И добрый малый вполне довольствовался тем, что Эдмон снисходил к нему.
Then in the long days on board ship, when the vessel, gliding on with security over the azure sea, required no care but the hand of the helmsman, thanks to the favorable winds that swelled her sails, Edmond, with a chart in his hand, became the instructor of Jacopo, as the poor Abbe Faria had been his tutor.	В долгие часы плавания, когда "Амелия" спокойно шла по лазурному морю и благодаря попутному ветру, надувавшему ее паруса, не нуждалась ни в ком, кроме рулевого, Эдмон с морскою картою в руках становился наставником Джакопо, подобно тому как бедный аббат Фариа был его собственным наставником.
He pointed out to him the bearings of the coast, explained to him the variations of the compass, and taught him to read in that vast book opened over our heads which they call heaven, and where God writes in azure with letters of diamonds.	Он показывал ему положение берегов, объяснял склонения компаса, учил его читать великую книгу, раскрытую над нашими головами и называемую небом, в которой бог пишет по лазури алмазными буквами.
And when Jacopo inquired of him,	И когда Джакопо его спрашивал:
"What is the use of teaching all these things to a poor sailor like me?"	- Стоит ли учить всему этому бедного матроса?
Edmond replied,	Эдмон отвечал:
"Who knows?	- Как знать?
You may one day be the captain of a vessel. Your fellow-countryman, Bonaparte, became emperor."	Быть может, ты когда-нибудь станешь капитаном корабля; твой земляк Бонапарт стал же императором!
We had forgotten to say that Jacopo was a Corsican.	Мы забыли сказать, что Джакопо был корсиканец.
Two months and a half elapsed in these trips, and Edmond had become as skilful a coaster as he had been a hardy seaman; he had formed an acquaintance with all the smugglers on the coast, and learned all the Masonic signs by which these half pirates recognize each other.	Прошло уже два с половиной месяца беспрерывного плавания. Эдмон стал теперь столь же искусным береговым промышленником, сколь был прежде смелым моряком; он завязал знакомство со всеми прибрежными контрабандистами; изучил все масонские знаки, посредством которых эти полупираты узнают друг друга.
He had passed and re-passed his Island of Monte Cristo twenty times, but not once had he found an opportunity of landing there.	Двадцать раз проходил он мимо своего острова Монте-Кристо, но ни разу не имел случая побывать на нем.
He then formed a resolution.	Поэтому вот что он решил сделать.
As soon as his engagement with the patron of The Young Amelia ended, he would hire a small vessel on his own account-for in his several voyages he had amassed a hundred piastres-and under some pretext land at the Island of Monte Cristo.	Как только кончится срок его службы на "Юной Амелии", он наймет небольшую лодку за свой собственный счет (Дантес мог это сделать, потому что за время плавания скопил сотню пиастров) и под каким-нибудь предлогом отправится на Монте-Кристо.

Then he would be free to make his researches, not perhaps entirely at liberty, for he would be doubtless watched by those who accompanied him.	Там на свободе он начнет поиски. Конечно, не совсем на свободе, - ибо за ним, вероятно, будут следить те, кто его туда доставит.
But in this world we must risk something.	Но в жизни иногда приходится рисковать.
Prison had made Edmond prudent, and he was desirous of running no risk whatever.	Тюрьма научила Эдмона осторожности, и он предпочел бы обойтись без риска.
But in vain did he rack his imagination; fertile as it was, he could not devise any plan for reaching the island without companionship.	Но сколько он ни рылся в своем богатом воображении, он не находил иного способа попасть на желанный остров.
Dantes was tossed about on these doubts and wishes, when the patron, who had great confidence in him, and was very desirous of retaining him in his service, took him by the arm one evening and led him to a tavern on the Via del' Oglio, where the leading smugglers of Leghorn used to congregate and discuss affairs connected with their trade.	Дантес еще колебался, когда однажды вечером его капитан, питавший к нему большое доверие и очень желавший оставить его у себя на службе, взял его под руку и повел с собой в таверну на виа дель-Олью, где по обыкновению собирался цвет ливорнских контрабандистов. Там-то обычно и заключались торговые сделки.
Already Dantes had visited this maritime Bourse two or three times, and seeing all these hardy free-traders, who supplied the whole coast for nearly two hundred leagues in extent, he had asked himself what power might not that man attain who should give the impulse of his will to all these contrary and diverging minds.	Дантес уже два-три раза побывал на этой морской бирже; и, глядя на лихих удальцов, собравшихся с побережья в две тысячи лье, он думал о том, каким могуществом располагал бы человек, которому удалось бы подчинить своей воле все эти соединенные или разрозненные нити.
This time it was a great matter that was under discussion, connected with a vessel laden with Turkey carpets, stuffs of the Levant, and cashmeres. It was necessary to find some neutral ground on which an exchange could be made, and then to try and land these goods on the coast of France.	На этот раз речь шла о крупном деле: нужно было в безопасном месте выгрузить корабль с турецкими коврами, восточными тканями и кашемиром, а потом перекинуть эти товары на французский берег.
If the venture was successful the profit would be enormous, there would be a gain of fifty or sixty piastres each for the crew.	В случае успеха обещано было огромное вознаграждение - по пятидесяти пиастров на человека.
The patron of The Young Amelia proposed as a place of landing the Island of Monte Cristo, which being completely deserted, and having neither soldiers nor revenue officers, seemed to have been placed in the midst of the ocean since the time of the heathen Olympus by Mercury, the god of merchants and robbers, classes of mankind which we in modern times have separated if not made distinct, but which antiquity appears to have included in the same category.	Хозяин "Юной Амелии" предложил выбрать местом выгрузки остров Монте-Кристо, который, будучи необитаем и лишен охраны солдат и таможенных чиновников, словно нарочно во времена языческого Олимпа поставлен среди моря Меркурием, богом торговцев и воров, двух сословий, которые мы ныне разделяем, если и не всегда различаем, но которые древние, по-видимому, относили к одной категории.
At the mention of Monte Cristo Dantes started with joy; he rose to conceal his emotion, and took a turn around the smoky tavern, where all the languages of the known world were jumbled in a lingua franca.	При слове "Монте-Кристо" Дантес вздрогнул от радости; чтобы скрыть свое волнение, он встал и прошелся по дымной таверне, где все наречия мира растворялись во франкском языке.
When he again joined the two persons who had been discussing the matter, it had been decided that they should touch at Monte Cristo and set out on the following night.	Когда он снова подошел к собеседникам, то было уже решено, что причалят к Монте-Кристо, а в путь отправятся назавтра в ночь.

Edmond, being consulted, was of opinion that the island afforded every possible security, and that great enterprises to be well done should be done quickly.	Когда спросили мнение Эдмона, он ответил, что остров вполне безопасное место и что большие начинания должны приводиться в исполнение безотлагательно.
Nothing then was altered in the plan, and orders were given to get under weigh next night, and, wind and weather permitting, to make the neutral island by the following day.	Итак, план остался без изменений. Условились сняться с якоря вечером следующего дня и ввиду благоприятной погоды и попутного ветра постараться сутки спустя пристать к необитаемому острову.
Chapter 23.	II.
The Island of Monte Cristo.	Остров Монте-Кристо
Thus, at length, by one of the unexpected strokes of fortune which sometimes befall those who have for a long time been the victims of an evil destiny, Dantes was about to secure the opportunity he wished for, by simple and natural means, and land on the island without incurring any suspicion.	Наконец-то Дантес благодаря неожиданной удаче, иной раз выпадающей на долю тех, кого долгое время угнетала жестокая судьба, мог достигнуть своей цели простым и естественным образом и ступить на остров, не внушая подозрений.
One night more and he would be on his way.	Одна только ночь отделяла его от долгожданного путешествия.
The night was one of feverish distraction, and in its progress visions good and evil passed through Dantes' mind.	Эта ночь была одной из самых беспокойных, которые когда-либо проводил Дантес.
If he closed his eyes, he saw Cardinal Spada's letter written on the wall in characters of flame-if he slept for a moment the wildest dreams haunted his brain. He ascended into grottos paved with emeralds, with panels of rubies, and the roof glowing with diamond stalactites.	В продолжение этой ночи ему попеременно мерещились все удачи и неудачи, с которыми он мог столкнуться: когда он закрывал глаза, он видел письмо кардинала Спада, начертанное огненными буквами на стене; когда он на минуту забывался сном, самые безумные видения вихрем кружились в его мозгу; ему чудилось, что он входит в пещеру с изумрудным полом, рубиновыми стенами, алмазными сталактитами.
Pearls fell drop by drop, as subterranean waters filter in their caves.	Жемчужины падали капля за каплей, как просачиваются подземные воды.
Edmond, amazed, wonderstruck, filled his pockets with the radiant gems and then returned to daylight, when he discovered that his prizes had all changed into common pebbles.	Восхищенный, очарованный, Эдмон наполнял карманы драгоценными камнями; потом он выходил на свет, и драгоценные камни превращались в обыкновенные голыши.
He then endeavored to re-enter the marvellous grottos, but they had suddenly receded, and now the path became a labyrinth, and then the entrance vanished, and in vain did he tax his memory for the magic and mysterious word which opened the splendid caverns of Ali Baba to the Arabian fisherman.	Тогда он пытался вернуться в волшебные пещеры, виденные только мельком; но дорога вдруг начинала извиваться бесконечными спиралями, и он не находил входа. Тщетно искал он в своей утомленной памяти магическое слово, отворявшее арабскому рыбаку великолепные пещеры Али-Бабы.
All was useless, the treasure disappeared, and had again reverted to the genii from whom for a moment he had hoped to carry it off.	Все было напрасно; исчезнувшее сокровище снова стало достоянием духов земли, у которых Дантес одно мгновение надеялся похитить его.

The day came at length, and was almost as feverish as the night had been, but it brought reason to the aid of imagination, and Dantes was then enabled to arrange a plan which had hitherto been vague and unsettled in his brain.	Забрезжило утро, почти столь же лихорадочное, как и ночь; но на помощь воображению пришла логика, и Дантес разработал план, до тех пор смутно и неясно витавший в его мозгу.
Night came, and with it the preparation for departure, and these preparations served to conceal Dantes' agitation.	Наступил вечер, а вместе с ним и приготовления к отплытию. Это дало Дантесу возможность скрыть свое возбуждение.
He had by degrees assumed such authority over his companions that he was almost like a commander on board; and as his orders were always clear, distinct, and easy of execution, his comrades obeyed him with celerity and pleasure.	Мало-помалу он сумел приобрести власть над своими товарищами и командовал ими, как капитан. А так как приказания его всегда были ясны, точны и легко исполнимы, то товарищи повиновались ему не только с поспешностью, но и с охотой.
The old patron did not interfere, for he too had recognized the superiority of Dantes over the crew and himself. He saw in the young man his natural successor, and regretted that he had not a daughter, that he might have bound Edmond to him by a more secure alliance.	Старый моряк не мешал ему; он также признал превосходство Дантеса над остальными матросами и над самим собой; он смотрел на молодого моряка как на своего естественного преемника и жалел, что у него нет дочери, чтобы такой блестящей партией еще крепче привязать к себе Эдмона.
At seven o'clock in the evening all was ready, and at ten minutes past seven they doubled the lighthouse just as the beacon was kindled.	В семь часов вечера все было готово; в десять минут восьмого судно уже огибало маяк, в ту самую минуту, когда на нем вспыхнул свет.
The sea was calm, and, with a fresh breeze from the south-east, they sailed beneath a bright blue sky, in which God also lighted up in turn his beacon lights, each of which is a world.	Море было спокойно, дул свежий юго-восточный ветер. Они плыли под лазоревым небом, где бог тоже зажигал свои маяки, из которых каждый -целый мир.
Dantes told them that all hands might turn in, and he would take the helm.	Дантес объявил, что все могут идти спать и что он останется на руле.
When the Maltese (for so they called Dantes) had said this, it was sufficient, and all went to their bunks contentedly.	Когда мальтиец (так называли Дантеса) делал такое заявление, никто не спорил, и все спокойно уходили спать.
This frequently happened.	Это случалось неоднократно.
Dantes, cast from solitude into the world, frequently experienced an imperious desire for solitude; and what solitude is more complete, or more poetical, than that of a ship floating in isolation on the sea during the obscurity of the night, in the silence of immensity, and under the eye of heaven?	Дантес, из одиночества внезапно возвращенный в мир, чувствовал по временам непреодолимое желание остаться одному. А где одиночество может быть так беспредельно и поэтично, как не на корабле, который несется по морской пустыне, во мраке ночи, в безмолвии бесконечности, под оком вседержителя?
Now this solitude was peopled with his thoughts, the night lighted up by his illusions, and the silence animated by his anticipations.	Но в ту ночь одиночество было переполнено мыслями Дантеса, тьма озарена его мечтами, безмолвие оживлено его надеждами.
When the patron awoke, the vessel was hurrying on with every sail set, and every sail full with the breeze.	Когда капитан проснулся, "Амелия" шла под всеми парусами. Не было ни одного клочка холста, который бы не надувался ветром.
They were making nearly ten knots an hour.	Корабль делал более двух с половиной миль в час.

The Island of Monte Cristo loomed large in the horizon.	Остров Монте-Кристо вставал на горизонте.
Edmond resigned the lugger to the master's care, and went and lay down in his hammock; but, in spite of a sleepless night, he could not close his eyes for a moment.	Эдмон сдал вахту капитану и пошел, в свою очередь, прилечь на койку. Но, несмотря на бессонную ночь, он ни на минуту не сомкнул глаз.
Two hours afterwards he came on deck, as the boat was about to double the Island of Elba. They were just abreast of Mareciana, and beyond the flat but verdant Island of La Pianosa. The peak of Monte Cristo reddened by the burning sun, was seen against the azure sky.	Два часа спустя он снова вышел на палубу. "Амелия" огибала остров Эльба и находилась против Маречаны, в виду плоского зеленого острова Пианоза; в лазурное небо подымалась пламенеющая вершина Монте-Кристо.
Dantes ordered the helmsman to put down his helm, in order to leave La Pianosa to starboard, as he knew that he should shorten his course by two or three knots.	Дантес велел рулевому взять право руля, чтобы оставить Пианозу справа. Он рассчитал, что этот маневр сократит путь на два-три узла.
About five o'clock in the evening the island was distinct, and everything on it was plainly perceptible, owing to that clearness of the atmosphere peculiar to the light which the rays of the sun cast at its setting.	В пятом часу вечера весь остров был уже виден как на ладони. В прозрачном вечернем воздухе, пронизанном лучами заходящего солнца, можно было различить малейшие подробности.
Edmond gazed very earnestly at the mass of rocks which gave out all the variety of twilight colors, from the brightest pink to the deepest blue; and from time to time his cheeks flushed, his brow darkened, and a mist passed over his eyes.	Эдмон пожирал глазами скалистую громаду, переливавшуюся всеми закатными красками, от ярко-розового до темно-синего. По временам кровь приливала к его лицу, лоб покрывался краской, и багровое облако застилало глаза.
Never did a gamester, whose whole fortune is staked on one cast of the die, experience the anguish which Edmond felt in his paroxysms of hope.	Ни один игрок, поставивший на карту все свое состояние, не испытывал такого волнения, как Эдмон в пароксизме исступленных надежд.
Night came, and at ten o'clock they anchored.	Настала ночь. В десять часов вечера пристали к берегу.
The Young Amelia was first at the rendezvous.	"Юная Амелия" первая пришла на условленное место.
In spite of his usual command over himself, Dantes could not restrain his impetuosity.	Дантес, несмотря на свое обычное самообладание, не мог удержаться и первый соскочил на берег.
He was the first to jump on shore; and had he dared, he would, like Lucius Brutus, have "kissed his mother earth."	Если бы он посмел, то, подобно Бруту, поцеловал бы землю.
It was dark, but at eleven o'clock the moon rose in the midst of the ocean, whose every wave she silvered, and then, "ascending high," played in floods of pale light on the rocky hills of this second Pelion.	Ночь была темная. Но в одиннадцать часов луна взошла над морем и посеребрила его трепещущую поверхность; по мере того как она всходила, ее лучи заливали потоками белого света нагромождения утесов этого второго Пелиона.
The island was familiar to the crew of The Young Amelia,-it was one of her regular haunts.	Остров Монте-Кристо был знаком экипажу "Юной Амелии"; это была одна из обычных его стоянок.
As to Dantes, he had passed it on his voyage to and from the Levant, but never touched at it.	Дантес видел его издали каждый раз, когда ходил на восток, но никогда не приставал к нему.
He questioned Jacopo.	Он обратился к Джакопо:

"Where shall we pass the night?" he inquired.	- Где мы проведем ночь?
"Why, on board the tartan," replied the sailor.	- Да на тартане, - отвечал матрос.
"Should we not do better in the grottos?"	- А не лучше ли нам будет в пещерах?
"What grottos?"	- В каких пещерах?
"Why, the grottos-caves of the island."	- В пещерах на острове.
"I do not know of any grottos," replied Jacopo.	- Я не знаю там никаких пещер, - отвечал Джакопо.
The cold sweat sprang forth on Dantes' brow.	Холодный пот выступил на лбу Дантеса.
"What, are there no grottos at Monte Cristo?" he asked.	- Разве на Монте-Кристо нет пещер? - спросил он.
"None."	- Нет.
For a moment Dantes was speechless; then he remembered that these caves might have been filled up by some accident, or even stopped up, for the sake of greater security, by Cardinal Spada.	Ответ Джакопо, как громом, поразил Дантеса; потом он подумал, что эти пещеры могли быть засыпаны случайным обвалом, а то и нарочно заделаны из предосторожности самим кардиналом Спада.
The point was, then, to discover the hidden entrance.	В таком случае дело сводилось к тому, чтобы отыскать исчезнувшее отверстие.
It was useless to search at night, and Dantes therefore delayed all investigation until the morning.	Бесполезно было бы искать его ночью; а потому Дантес отложил поиски до следующего дня.
Besides, a signal made half a league out at sea, and to which The Young Amelia replied by a similar signal, indicated that the moment for business had come.	К тому же сигнал с моря, поднятый в полумиле от берега и на который "Юная Амелия" тотчас же ответила таким же сигналом, возвестил о том, что пора приниматься за работу.
The boat that now arrived, assured by the answering signal that all was well, soon came in sight, white and silent as a phantom, and cast anchor within a cable's length of shore.	Запоздавшее судно, успокоенное сигналом, означавшим, что путь свободен, вскоре приблизилось, белое и безмолвное, словно призрак, и бросило якорь в кабельтове от берега.
Then the landing began.	Тотчас же началась перегрузка.
Dantes reflected, as he worked, on the shout of joy which, with a single word, he could evoke from all these men, if he gave utterance to the one unchanging thought that pervaded his heart; but, far from disclosing this precious secret, he almost feared that he had already said too much, and by his restlessness and continual questions, his minute observations and evident pre-occupation, aroused suspicions.	Дантес, работая, думал о тех радостных возгласах, которые единым словом он мог бы вызвать среди этих людей, если бы он высказал вслух неотвязную мысль, неотступно стучавшую у него в голове; но он не только не открыл своей тайны -он, напротив, опасался, что уже и так слишком много сказал и мог возбудить подозрения своим поведением, своими расспросами, высматриванием, своей озабоченностью.
Fortunately, as regarded this circumstance at least, his painful past gave to his countenance an indelible sadness, and the glimmerings of gayety seen beneath this cloud were indeed but transitory.	К счастью для него, по крайней мере в этом случае, тяжелое прошлое наложило на его лицо неизгладимую печать грусти, и редкие проблески веселости казались вспышками молнии, озаряющими грозовую тучу.

No one had the slightest suspicion; and when next day, taking a fowling-piece, powder, and shot, Dantes declared his intention to go and kill some of the wild goats that were seen springing from rock to rock, his wish was construed into a love of sport, or a desire for solitude.	Итак, никто не заметил в нем ничего необычного, и когда наутро Дантес взял ружье, пороху и дроби и объявил, что хочет пострелять диких коз, которые во множестве прыгали по утесам, то в этом увидели всего лишь страсть к охоте или любовь к уединению.
However, Jacopo insisted on following him, and Dantes did not oppose this, fearing if he did so that he might incur distrust.	Один только Джакопо пожелал сопутствовать ему; Дантес не спорил, боясь возбудить в нем подозрение.
Scarcely, however, had they gone a quarter of a league when, having killed a kid, he begged Jacopo to take it to his comrades, and request them to cook it, and when ready to let him know by firing a gun. This and some dried fruits and a flask of Monte Pulciano, was the bill of fare.	Но едва они прошли несколько шагов, как Дантес подстрелил козленка и попросил Джакопо вернуться к товарищам, зажарить добычу, а когда обед поспеет, подать ему сигнал ружейным выстрелом, чтобы он пришел за своей долей; сушеные фрукты и бутыль монтепульчанского вина дополнят пиршество.
Dantes went on, looking from time to time behind and around about him.	Дантес продолжал путь, время от времени оглядываясь назад.
Having reached the summit of a rock, he saw, a thousand feet beneath him, his companions, whom Jacopo had rejoined, and who were all busy preparing the repast which Edmond's skill as a marksman had augmented with a capital dish.	Взобравшись на вершину скалы, он увидел в тысяче футов под собою своих товарищей, к которым присоединился Джакопо, усердно занятых приготовлением трапезы.
Edmond looked at them for a moment with the sad and gentle smile of a man superior to his fellows.	Он с минуту глядел на них с кроткой и печальной улыбкой человека, сознающего свое превосходство.
"In two hours' time," said he, "these persons will depart richer by fifty piastres each, to go and risk their lives again by endeavoring to gain fifty more; then they will return with a fortune of six hundred francs, and waste this treasure in some city with the pride of sultans and the insolence of nabobs.	- Через два часа, - сказал он себе, - эти люди с пятьюдесятью пиастрами в кармане отправятся дальше, чтобы с опасностью для жизни заработать еще по пятидесяти; потом, сколотив по шестьсот ливров, они промотают их в каком-нибудь городе, горделивые, как султаны, и беспечные, как набобы.
At this moment hope makes me despise their riches, which seem to me contemptible. Yet perchance to-morrow deception will so act on me, that I shall, on compulsion, consider such a contemptible possession as the utmost happiness.	Сегодня я живу надеждой и презираю их богатство, которое кажется мне глубочайшей нищетой; завтра, быть может, меня постигнет разочарование, и я буду считать эту нищету величайшим счастьем.
Oh, no!" exclaimed Edmond, "that will not be. The wise, unerring Faria could not be mistaken in this one thing.	- Нет, - воскликнул Эдмон, - этого не будет; мудрый, непогрешимый Фариа не мог ошибаться!
Besides, it were better to die than to continue to lead this low and wretched life."	Да и лучше умереть, чем влачить такую жалкую, беспросветную жизнь!
Thus Dantes, who but three months before had no desire but liberty had now not liberty enough, and panted for wealth.	Итак, Дантес, который три месяца тому назад жаждал только свободы, уже не довольствовался свободой и жаждал богатства.
The cause was not in Dantes, but in providence, who, while limiting the power of man, has filled him with boundless desires.	Повинен в этом был не Дантес, а бог, который, ограничив могущество человека, наделил его беспредельными желаниями.

Meanwhile, by a cleft between two walls of rock, following a path worn by a torrent, and which, in all human probability, human foot had never before trod, Dantes approached the spot where he supposed the grottos must have existed.	Подвигаясь между двумя стенами утесов, по вырытой потоком тропинке, которую, вероятно, никогда еще не попирала человеческая нога, Дантес приблизился к тому месту, где, по его предположению, должны были находиться пещеры.
Keeping along the shore, and examining the smallest object with serious attention, he thought he could trace, on certain rocks, marks made by the hand of man.	Следуя вдоль берега и с глубоким вниманием вглядываясь в мельчайшие предметы, он заметил на некоторых скалах зарубки, сделанные, по-видимому, рукою человека.
Time, which encrusts all physical substances with its mossy mantle, as it invests all things of the mind with forgetfulness, seemed to have respected these signs, which apparently had been made with some degree of regularity, and probably with a definite purpose.	Время, облекающее все вещественное, покровом мха, подобно тому, как оно набрасывает на все духовное покров забвения, казалось, пощадило эти знаки, намечающие некое направление и, вероятно, предназначенные для того, чтобы указать дорогу.
Occasionally the marks were hidden under tufts of myrtle, which spread into large bushes laden with blossoms, or beneath parasitical lichen.	Иногда, впрочем, эти отметки пропадали, скрытые цветущим миртовым кустом или лишайником.
So Edmond had to separate the branches or brush away the moss to know where the guide-marks were. The sight of marks renewed Edmond fondest hopes.	Тогда Эдмон раздвигал ветви или приподнимал мох, чтобы найти путеводные знаки, которые, окрыляя его надеждой, вели по этому новому лабиринту.
Might it not have been the cardinal himself who had first traced them, in order that they might serve as a guide for his nephew in the event of a catastrophe, which he could not foresee would have been so complete.	Кто знает, не сам ли кардинал, не предвидевший полноты несчастья, поразившего семью Спада, начертал их, чтобы они послужили вехами его племяннику?
This solitary place was precisely suited to the requirements of a man desirous of burying treasure.	Это уединенное место как раз подходило для того, чтобы здесь зарыть клад.
Only, might not these betraying marks have attracted other eyes than those for whom they were made? and had the dark and wondrous island indeed faithfully guarded its precious secret?	Но только не привлекли ли уже эти нескромные знаки другие взоры, не те, для которых они предназначались, и свято ли сохранил этот остров, полный мрачных чудес, свою дивную тайну?
It seemed, however, to Edmond, who was hidden from his comrades by the inequalities of the ground, that at sixty paces from the harbor the marks ceased; nor did they terminate at any grotto.	Шагах в шестидесяти от гавани Эдмон, все еще скрытый скалами от глаз товарищей, убедился, что зарубки прекратились; но они не привели к пещере.
A large round rock, placed solidly on its base, was the only spot to which they seemed to lead.	Перед Эдмоном была большая круглая скала, покоившаяся на мощном основании.
Edmond concluded that perhaps instead of having reached the end of the route he had only explored its beginning, and he therefore turned round and retraced his steps.	Он подумал, что, может быть, пришел не к концу, а, напротив того, к началу отметок; поэтому он повернул и пошел обратно по той же дороге.
Meanwhile his comrades had prepared the repast, had got some water from a spring, spread out the fruit and bread, and cooked the kid.	Тем временем товарищи его занимались приготовлением обеда: ходили за водой к ручью, переносили хлеб и фрукты на берег и жарили козленка.

Just at the moment when they were taking the dainty animal from the spit, they saw Edmond springing with the boldness of a chamois from rock to rock, and they fired the signal agreed upon.	В ту самую минуту, когда они снимали жаркое с самодельного вертела, они увидели Эдмона, который с проворством и смелостью серны прыгал с утеса на утес; они выстрелили из ружья, чтобы подать ему сигнал.
The sportsman instantly changed his direction, and ran quickly towards them.	Он тотчас же повернулся и со всех ног поспешил к ним.
But even while they watched his daring progress, Edmond's foot slipped, and they saw him stagger on the edge of a rock and disappear.	Они следили за его отважными прыжками, укоряя его за безрассудство, и вдруг, как бы для того, чтобы оправдать их опасения, Эдмон оступился на вершине утеса; он зашатался, вскрикнул и скрылся из глаз.
They all rushed towards him, for all loved Edmond in spite of his superiority; yet Jacopo reached him first.	Все разом вскочили, потому что все любили Эдмона, несмотря на то что чувствовали его превосходство над ними. Однако первым подбежал к нему Джакопо.
He found Edmond lying prone, bleeding, and almost senseless.	Эдмон лежал окровавленный и почти без чувств.
He had rolled down a declivity of twelve or fifteen feet.	Он, по-видимому, упал с высоты двенадцати, пятнадцати футов.
They poured a little rum down his throat, and this remedy which had before been so beneficial to him, produced the same effect as formerly.	Ему влили в рот несколько капель рому, и это лекарство, которое уже однажды так ему помогло, и на сей раз оказало такое же благодетельное действие.
Edmond opened his eyes, complained of great pain in his knee, a feeling of heaviness in his head, and severe pains in his loins.	Эдмон открыл глаза и пожаловался на сильную боль в колене, на тяжесть в голове и нестерпимую боль в пояснице.
They wished to carry him to the shore; but when they touched him, although under Jacopo's directions, he declared, with heavy groans, that he could not bear to be moved.	Его хотели перенести на берег. Но когда его стали поднимать, хотя этим распоряжался Джакопо, он застонал и заявил, что не в силах вытерпеть переноску.
It may be supposed that Dantes did not now think of his dinner, but he insisted that his comrades, who had not his reasons for fasting, should have their meal.	Разумеется, Дантесу было не до козленка: но он потребовал, чтобы остальные, которые не имели, подобно ему, причин поститься, возвратились на берег.
As for himself, he declared that he had only need of a little rest, and that when they returned he should be easier.	Сам же он, по его словам, нуждался только в отдыхе и обнадежил их, что, когда они вернутся, ему будет уже лучше.
The sailors did not require much urging. They were hungry, and the smell of the roasted kid was very savory, and your tars are not very ceremonious.	Матросы не заставили себя долго упрашивать; они были голодны, до них долетал запах козлятины, а морские волки не церемонятся между собой.
An hour afterwards they returned.	Час спустя они возвратились.
All that Edmond had been able to do was to drag himself about a dozen paces forward to lean against a moss-grown rock.	Все, что Эдмон был в состоянии сделать тем временем, - это проползти несколько шагов и прислониться к мшистому утесу.
But, instead of growing easier, Dantes' pains appeared to increase in violence.	Но боль его не только не утихла, а, по-видимому, еще усилилась.

The old patron, who was obliged to sail in the morning in order to land his cargo on the frontiers of Piedmont and France, between Nice and Frejus, urged Dantes to try and rise.	Старик капитан, которому необходимо было отплыть в то же утро, чтобы выгрузить товары на границе Пьемонта и Франции, между Ниццей и Фрежюсом, настаивал, чтобы Дантес попытался встать.
Edmond made great exertions in order to comply; but at each effort he fell back, moaning and turning pale.	С нечеловеческими усилиями Дантес исполнил его желание, но при каждой попытке он снова падал, бледный и измученный.
"He has broken his ribs," said the commander, in a low voice. "No matter; he is an excellent fellow, and we must not leave him. We will try and carry him on board the tartan."	- У него сломаны ребра, - сказал шепотом капитан. - Все равно, он славный товарищ, и нельзя его покидать; постараемся перенести его на тартану.
Dantes declared, however, that he would rather die where he was than undergo the agony which the slightest movement cost him.	Но Дантес объявил, что он лучше умрет на месте, чем согласится терпеть муки, которые причиняло ему малейшее движение.
"Well," said the patron, "let what may happen, it shall never be said that we deserted a good comrade like you.	- Ну что ж, - сказал капитан. - Будь, что будет. Пусть не говорят, что мы бросили без помощи такого славного малого, как вы.
We will not go till evening."	Мы поднимем якорь не раньше вечера.
This very much astonished the sailors, although, not one opposed it.	Это предложение очень удивило матросов, хотя ни один из них не перечил, - напротив.
The patron was so strict that this was the first time they had ever seen him give up an enterprise, or even delay in its execution.	Капитана знали как человека строгого и точного, и не было случая, чтобы он отказывался от своего намерения или хотя бы откладывал его исполнение.
Dantes would not allow that any such infraction of regular and proper rules should be made in his favor.	Поэтому Дантес не согласился, чтобы ради него произошло такое неслыханное нарушение заведенного на борту порядка.
"No, no," he said to the patron, "I was awkward, and it is just that I pay the penalty of my clumsiness. Leave me a small supply of biscuit, a gun, powder, and balls, to kill the kids or defend myself at need, and a pickaxe, that I may build a shelter if you delay in coming back for me."	- Нет, - сказал он капитану, - я сам виноват и должен быть наказан за свою неловкость: оставьте мне небольшой запас сухарей, ружье, пороху и пуль - чтобы стрелять коз, а может быть, и для самозащиты, и кирку, чтобы я мог построить себе жилище на тот случай, если вы задержитесь.
"But you'll die of hunger," said the patron.	- Но ты умрешь с голоду, - сказал капитан.
"I would rather do so," was Edmond reply, "than suffer the inexpressible agonies which the slightest movement causes me."	- Я предпочитаю умереть, - отвечал Эдмон, - чем терпеть невыносимые страдания.
The patron turned towards his vessel, which was rolling on the swell in the little harbor, and, with sails partly set, would be ready for sea when her toilet should be completed.	Капитан взглянул в сторону маленькой гавани, где "Амелия" покачивалась на волнах, готовясь выйти в море.
"What are we to do, Maltese?" asked the captain. "We cannot leave you here so, and yet we cannot stay."	- Что же нам делать с тобой, мальтиец? - сказал он. - Мы не можем бросить тебя, но и оставаться нам нельзя.
"Go, go!" exclaimed Dantes.	- Уезжайте! - сказал Дантес.

"We shall be absent at least a week," said the patron, "and then we must run out of our course to come here and take you up again."	- Мы пробудем в отлучке не меньше недели, -отвечал капитан, - и нам еще придется свернуть с пути, чтобы зайти за тобой.
"Why," said Dantes, "if in two or three days you hail any fishing-boat, desire them to come here to me. I will pay twenty-five piastres for my passage back to Leghorn.	- Послушайте, - сказал Дантес, - если через два-три дня вы встретите рыбачью или какую-нибудь другую лодку, идущую в эту сторону, то скажите, чтобы она зашла за мной, я заплачу двадцать пять пиастров за переезд в Ливорно.
If you do not come across one, return for me."	Если никого не встретите, вернитесь сами.
The patron shook his head.	Капитан покачал головой.
"Listen, Captain Baldi; there's one way of settling this," said Jacopo. "Do you go, and I will stay and take care of the wounded man."	- Послушайте, капитан Бальди, есть способ все уладить, - сказал Джакопо, - уезжайте, а я останусь с раненым и буду ходить за ним.
"And give up your share of the venture," said Edmond, "to remain with me?"	- И ты отказался бы от своей доли в дележе, -спросил Эдмон, - чтобы остаться со мной?
"Yes," said Jacopo, "and without any hesitation."	- Да, - отвечал Джакопо, - и без сожаления.
"You are a good fellow and a kind-hearted messmate," replied Edmond, "and heaven will recompense you for your generous intentions; but I do not wish any one to stay with me.	- Ты славный малый, Джакопо, - сказал Дантес, -и бог наградит тебя за твое доброе намерение; спасибо тебе, но я ни в ком не нуждаюсь.
A day or two of rest will set me up, and I hope I shall find among the rocks certain herbs most excellent for bruises."	Отдохнув день-другой, я поправлюсь, а среди этих утесов я надеюсь найти кое-какие травы -превосходное средство от ушибов.
A peculiar smile passed over Dantes' lips; he squeezed Jacopo's hand warmly, but nothing could shake his determination to remain-and remain alone.	И загадочная улыбка мелькнула на губах Дантеса; он крепко пожал руку Джакопо, но был непреклонен в своем решении остаться на острове, и притом одному.
The smugglers left with Edmond what he had requested and set sail, but not without turning about several times, and each time making signs of a cordial farewell, to which Edmond replied with his hand only, as if he could not move the rest of his body.	Контрабандисты оставили Эдмону все, что он просил, и удалились, часто оглядываясь назад и дружески прощаясь с ним, на что Эдмон отвечал, поднимая одну только руку, словно он и пошевелиться не мог.
Then, when they had disappeared, he said with a smile,-"'Tis strange that it should be among such men that we find proofs of friendship and devotion."	Когда они совсем скрылись из виду, Дантес засмеялся. - Странно, - прошептал он, - что именно среди таких людей находишь преданность и дружбу!
Then he dragged himself cautiously to the top of a rock, from which he had a full view of the sea, and thence he saw the tartan complete her preparations for sailing, weigh anchor, and, balancing herself as gracefully as a water-fowl ere it takes to the wing, set sail.	Потом он осторожно вполз на вершину скалы, закрывавшей от него море, и оттуда увидел тартану, которая закончила свои приготовления, подняла якорь, легко качнулась, словно чайка, расправляющая крылья, и тронулась.
At the end of an hour she was completely out of sight; at least, it was impossible for the wounded man to see her any longer from the spot where he was.	Час спустя она исчезла, - во всяком случае с того места, где лежал раненый, ее не было видно.

Then Dantes rose more agile and light than the kid among the myrtles and shrubs of these wild rocks, took his gun in one hand, his pickaxe in the other, and hastened towards the rock on which the marks he had noted terminated.	Тогда Дантес вскочил на ноги, проворнее и легче дикой серны, прыгающей по этим пустынным утесам среди миртовых и мастиковых деревьев, схватил одною рукою ружье, другою кирку и побежал к той скале, у которой кончались зарубки, замеченные им на утесах.
"And now," he exclaimed, remembering the tale of the Arabian fisherman, which Faria had related to him, "now, open sesame!"	- А теперь, - вскричал он, вспомнив сказку про арабского рыбака, которую рассказывал ему Фариа, - теперь, Сезам, откройся!
Chapter 24.	III.
The Secret Cave.	Волшебный блеск
The sun had nearly reached the meridian, and his scorching rays fell full on the rocks, which seemed themselves sensible of the heat. Thousands of grasshoppers, hidden in the bushes, chirped with a monotonous and dull note; the leaves of the myrtle and olive trees waved and rustled in the wind. At every step that Edmond took he disturbed the lizards glittering with the hues of the emerald; afar off he saw the wild goats bounding from crag to crag. In a word, the island was inhabited, yet Edmond felt himself alone, guided by the hand of God.	Солнце прошло уже почти треть своего пути, и его майские лучи, жаркие и живительные, падали на утесы, которые, казалось, чувствовали их тепло; тысячи кузнечиков, скрытых в вереске, оглашали воздух однообразным и непрерывным стрекотанием; листья миртов и олив трепетали, издавая почти металлический звук; каждый шаг Эдмона по нагретому солнцем граниту спугивал зеленых, как изумруд, ящериц; вдали, на горных склонах, виднелись резвые серны, так привлекающие охотников; словом, остров казался обитаемым, полным жизни, и, несмотря на это, Эдмон чувствовал, что он один, под десницей бога.
He felt an indescribable sensation somewhat akin to dread-that dread of the daylight which even in the desert makes us fear we are watched and observed.	Его охватило странное чувство, похожее на страх; причиной тому был яркий дневной свет, при котором даже в пустыне нам чудится, что чьи-то пытливые взоры следят за нами.
This feeling was so strong that at the moment when Edmond was about to begin his labor, he stopped, laid down his pickaxe, seized his gun, mounted to the summit of the highest rock, and from thence gazed round in every direction.	Это чувство было так сильно, что, раньше чем приняться за дело, он отложил кирку, снова взял в руки ружье, еще раз вскарабкался на самую высокую вершину и внимательным глазом окинул окрестность.
But it was not upon Corsica, the very houses of which he could distinguish; or on Sardinia; or on the Island of Elba, with its historical associations; or upon the almost imperceptible line that to the experienced eye of a sailor alone revealed the coast of Genoa the proud, and Leghorn the commercial, that he gazed. It was at the brigantine that had left in the morning, and the tartan that had just set sail, that Edmond fixed his eyes.	Но нужно признаться, что внимание его не было привлечено ни поэтической Корсикой, на которой он различал даже дома, ни почти неведомой ему Сардинией, ни Эльбой, воскрешающей в памяти великие события, ни едва приметной чертой, тянувшейся на горизонте, которая для опытного глаза моряка означала великолепную Геную и торговый Ливорно; нет, взгляд его искал бригантину, отплывшую на рассвете, и тартану, только что вышедшую в море.
The first was just disappearing in the straits of Bonifacio; the other, following an opposite direction, was about to round the Island of Corsica.	Первая уже исчезла в Бонифациевом проливе; вторая, следуя по противоположному пути, шла вдоль берегов Корсики, готовясь обогнуть ее.
This sight reassured him.	Это успокоило Эдмона.
He then looked at the objects near him.	Тогда он обратил свои взоры на близлежащие предметы.

He saw that he was on the highest point of the island,-a statue on this vast pedestal of granite, nothing human appearing in sight, while the blue ocean beat against the base of the island, and covered it with a fringe of foam.	Он увидел, что стоит на самой возвышенной точке остроконечного острова, подобно хрупкой статуе на огромном пьедестале; под ним - ни души; вокруг - ни единой лодки; ничего, кроме лазурного моря, бьющегося о подножие утесов и оставляющего серебристую кайму на прибрежном граните.
Then he descended with cautious and slow step, for he dreaded lest an accident similar to that he had so adroitly feigned should happen in reality.	Тогда он поспешно, но в то же время осторожно начал спускаться; он очень опасался, как бы его на самом деле не постиг несчастный случай, который он так искусно и удачно разыграл.
Dantes, as we have said, had traced the marks along the rocks, and he had noticed that they led to a small creek, which was hidden like the bath of some ancient nymph.	Дантес, как мы уже сказали, пошел обратно по зарубкам, сделанным на утесах, и увидел, что следы ведут к маленькой бухточке, укромной, как купальня античной нимфы.
This creek was sufficiently wide at its mouth, and deep in the centre, to admit of the entrance of a small vessel of the lugger class, which would be perfectly concealed from observation.	Вход в эту бухту был довольно широк, и она была достаточно глубока, чтобы небольшое суденышко вроде сперонары могло войти в нее и там укрыться.
Then following the clew that, in the hands of the Abbe Faria, had been so skilfully used to guide him through the Daedalian labyrinth of probabilities, he thought that the Cardinal Spada, anxious not to be watched, had entered the creek, concealed his little barque, followed the line marked by the notches in the rock, and at the end of it had buried his treasure.	Тогда, следуя той нити, которая в руках аббата Фариа так превосходно вела разум по лабиринту вероятностей, он решил, что кардинал Спада, желая остаться незамеченным, вошел в эту бухточку, укрыл там свое маленькое судно, пошел по направлению, обозначенному зарубками, и там, где они кончаются, зарыл свой клад.
It was this idea that had brought Dantes back to the circular rock.	Это предположение и привело Дантеса снова к круглому камню.
One thing only perplexed Edmond, and destroyed his theory. How could this rock, which weighed several tons, have been lifted to this spot, without the aid of many men?	Только одно соображение беспокоило Эдмона и переворачивало все его представления о динамике: каким образом можно было без непосильного труда водрузить этот камень, весивший, вероятно, пять или шесть тысяч фунтов, на то подобие пьедестала, на котором он покоился?
Suddenly an idea flashed across his mind.	Вдруг внезапная мысль осенила Дантеса.
Instead of raising it, thought he, they have lowered it.	- Может быть, его вовсе не поднимали, - сказал он самому себе, - а просто скатили сверху вниз.
And he sprang from the rock in order to inspect the base on which it had formerly stood.	И он поспешно взобрался выше камня, чтобы отыскать его первоначальное местоположение.
He soon perceived that a slope had been formed, and the rock had slid along this until it stopped at the spot it now occupied.	Он в самом деле увидел, что на горе имелась небольшая покатость, по которой камень мог сползти. Другой обломок скалы, поменьше, послужил ему подпоркой и остановил его.
A large stone had served as a wedge; flints and pebbles had been inserted around it, so as to conceal the orifice; this species of masonry had been covered with earth, and grass and weeds had grown there, moss had clung to the stones, myrtle-bushes had taken root, and the old rock seemed fixed to the earth.	Кругом него были навалены мелкие камни и булыжники, и вся эта кладка засыпана плодоносной землей, которая поросла травами, покрылась мхом, вскормила миртовые и мастиковые побеги, и теперь огромный камень был неотделим от скалы.

Dantes dug away the earth carefully, and detected, or fancied he detected, the ingenious artifice.	Дантес бережно разрыл землю и разгадал или решил, что разгадал, весь этот хитроумный маневр.
He attacked this wall, cemented by the hand of time, with his pickaxe.	Тогда он начал разбивать киркой эту промежуточную стену, укрепленную временем.
After ten minutes' labor the wall gave way, and a hole large enough to insert the arm was opened.	После десяти минут работы стена подалась, и в ней появилось отверстие, в которое можно было просунуть руку.
Dantes went and cut the strongest olive-tree he could find, stripped off its branches, inserted it in the hole, and used it as a lever.	Дантес повалил самое толстое оливковое дерево, какое только мог найти, обрубил ветви, просунул его в отверстие и стал действовать им, как рычагом.
But the rock was too heavy, and too firmly wedged, to be moved by any one man, were he Hercules himself.	Но камень был так тяжел и так прочно подперт нижним камнем, что ни один человек, обладай он даже геркулесовой силой, не мог бы сдвинуть его с места.
Dantes saw that he must attack the wedge.	Тогда Дантес решил, что прежде всего нужно удалить подпорку.
But how?	Но как?
He cast his eyes around, and saw the horn full of powder which his friend Jacopo had left him.	В замешательстве он рассеянно поглядел по сторонам, и вдруг его взор упал на бараний рог с порохом, оставленный ему Джакопо.
He smiled; the infernal invention would serve him for this purpose.	Он улыбнулся: адское изобретение выручит его.
With the aid of his pickaxe, Dantes, after the manner of a labor-saving pioneer, dug a mine between the upper rock and the one that supported it, filled it with powder, then made a match by rolling his handkerchief in saltpetre.	С помощью кирки Дантес вырыл между верхним камнем и нижним ход для мины, как делают землекопы, когда хотят избежать долгой и тяжелой работы; наполнил этот ход порохом, разорвал свой платок и с помощью селитры сделал из него фитиль.
He lighted it and retired.	Потом он запалил фитиль и отошел в сторону.
The explosion soon followed; the upper rock was lifted from its base by the terrific force of the powder; the lower one flew into pieces; thousands of insects escaped from the aperture Dantes had previously formed, and a huge snake, like the guardian demon of the treasure, rolled himself along in darkening coils, and disappeared.	Взрыв не заставил себя ждать. Верхний камень был мгновенно приподнят неизмеримой силой пороха, нижний разлетелся на куски. Из маленького отверстия, проделанного Дантесом, хлынули целые полчища трепещущих насекомых, и огромный уж, страж этого таинственного прохода, развернул свои голубоватые кольца и исчез.
Dantes approached the upper rock, which now, without any support, leaned towards the sea.	Дантес приблизился; верхний камень, оставшись без опоры, висел над пропастью.
The intrepid treasure-seeker walked round it, and, selecting the spot from whence it appeared most susceptible to attack, placed his lever in one of the crevices, and strained every nerve to move the mass.	Неустрашимый искатель обошел его кругом, выбрал самое шаткое место и, подобно Сизифу, изо всех сил налег на рычаг.

The rock, already shaken by the explosion, tottered on its base. Dantes redoubled his efforts; he seemed like one of the ancient Titans, who uprooted the mountains to hurl against the father of the gods.	Камень, уже поколебленный сотрясением, качнулся; Дантес удвоил усилия; он походил на титана, вырывающего утес, чтобы сразиться с повелителем богов.
The rock yielded, rolled over, bounded from point to point, and finally disappeared in the ocean.	Наконец камень подался, покатился, подпрыгнул, устремился вниз и исчез в морской пучине.
On the spot it had occupied was a circular space, exposing an iron ring let into a square flag-stone.	Под ним оказалась круглая площадка, посредине которой виднелось железное кольцо, укрепленное в квадратной плите.
Dantes uttered a cry of joy and surprise; never had a first attempt been crowned with more perfect success.	Дантес вскрикнул от радости и изумления - каким успехом увенчалась его первая попытка!
He would fain have continued, but his knees trembled, and his heart beat so violently, and his sight became so dim, that he was forced to pause.	Он хотел продолжать поиски, но ноги его так дрожали, сердце билось так сильно, глаза застилал такой горячий туман, что он принужден был остановиться.
This feeling lasted but for a moment.	Однако эта задержка длилась единый миг.
Edmond inserted his lever in the ring and exerted all his strength; the flag-stone yielded, and disclosed steps that descended until they were lost in the obscurity of a subterraneous grotto.	Эдмон продел рычаг в кольцо, с силою двинул им, и плита поднялась; под ней открылось нечто вроде лестницы, круто, спускавшейся во все сгущавшийся мрак темной пещеры.
Any one else would have rushed on with a cry of joy.	Другой на его месте бросился бы туда, закричал бы от радости.
Dantes turned pale, hesitated, and reflected.	Дантес побледнел и остановился в раздумье.
"Come," said he to himself, "be a man.	- Стой! - сказал он самому себе. - Надо быть мужчиной.
I am accustomed to adversity. I must not be cast down by the discovery that I have been deceived. What, then, would be the use of all I have suffered?	Я привык к несчастьям, и разочарование не сломит меня; разве страдания ничему меня не научили?
The heart breaks when, after having been elated by flattering hopes, it sees all its illusions destroyed.	Сердце разбивается, когда, чрезмерно расширившись под теплым дуновением надежды, оно вдруг сжимается от холода действительности!
Faria has dreamed this; the Cardinal Spada buried no treasure here; perhaps he never came here, or if he did, Caesar Borgia, the intrepid adventurer, the stealthy and indefatigable plunderer, has followed him, discovered his traces, pursued them as I have done, raised the stone, and descending before me, has left me nothing."	Фариа бредил: кардинал Спада ничего не зарывал в этой пещере, может быть, даже никогда и не был здесь; а если и был, то Цезарь Борджиа, неустрашимый авантюрист, неутомимый и мрачный разбойник, пришел вслед за ним, нашел его след, направился по тем же зарубкам, что и я, как я, поднял этот камень и, спустившись прежде меня, ничего мне не оставил.
He remained motionless and pensive, his eyes fixed on the gloomy aperture that was open at his feet.	Он простоял с минуту неподвижно, устремив глаза на мрачное и глубокое отверстие.
"Now that I expect nothing, now that I no longer entertain the slightest hopes, the end of this adventure becomes simply a matter of curiosity."	- Да, да, такому приключению нашлось бы место в жизни этого царственного разбойника, где перемешаны свет и тени, в сплетении необычайных событий, составляющих пеструю ткань его судьбы.

And he remained again motionless and thoughtful. "Yes, yes; this is an adventure worthy a place in the varied career of that royal bandit. This fabulous event formed but a link in a long chain of marvels. Yes, Borgia has been here, a torch in one hand, a sword in the other, and within twenty paces, at the foot of this rock, perhaps two guards kept watch on land and sea, while their master descended, as I am about to descend, dispelling the darkness before his awe-inspiring progress."	Это сказочное похождение было необходимым звеном в цепи его подвигов; да, Борджиа некогда побывал здесь с факелом в одной руке и мечом в другой, а в двадцати шагах, быть может у этой самой скалы, стояли два стража, мрачные и зловещие, зорко оглядывавшие землю, воздух и море, в то время как их властелин входил в пещеру, как собираюсь это сделать я, рассекая мрак своей грозной пламенеющей рукой.
"But what was the fate of the guards who thus possessed his secret?" asked Dantes of himself.	"Так; но что сделал Борджиа с этими стражами, которым он доверил свою тайну?" - спросил себя Дантес.
"The fate," replied he, smiling, "of those who buried Alaric."	"То, что сделали с могильщиками Алариха, которых закопали вместе с погребенным", -отвечал он себе, улыбаясь.
"Yet, had he come," thought Dantes, "he would have found the treasure, and Borgia, he who compared Italy to an artichoke, which he could devour leaf by leaf, knew too well the value of time to waste it in replacing this rock.	"Но, если бы Борджиа здесь побывал, - продолжал Дантес, - он бы нашел сокровище и унес его; Борджиа - человек, сравнивавший Италию с артишоком и общипывавший ее листик за листиком, - Борджиа хорошо знал цену времени и не стал бы тратить его даром, водружая камень на прежнее место.
I will go down."	Итак, спустимся в пещеру".
Then he descended, a smile on his lips, and murmuring that last word of human philosophy,	И он вступил на лестницу, с недоверчивой улыбкой на устах, шепча последнее слово человеческой мудрости:
"Perhaps!"	"Быть может!.."
But instead of the darkness, and the thick and mephitic atmosphere he had expected to find, Dantes saw a dim and bluish light, which, as well as the air, entered, not merely by the aperture he had just formed, but by the interstices and crevices of the rock which were visible from without, and through which he could distinguish the blue sky and the waving branches of the evergreen oaks, and the tendrils of the creepers that grew from the rocks.	Но вместо мрака, который он ожидал здесь найти, вместо удушливого, спертого воздуха Дантес увидел мягкий, голубоватый сумрак; воздух и свет проникали не только в сделанное им отверстие, но и в незаметные извне расщелины утесов, и сквозь них видно было синее небо, зеленый узор дубовой листвы и колючие волокна ползучего терновника.
After having stood a few minutes in the cavern, the atmosphere of which was rather warm than damp, Dantes' eye, habituated as it was to darkness, could pierce even to the remotest angles of the cavern, which was of granite that sparkled like diamonds.	Пробыв несколько секунд в пещере, где воздух -не сырой и не затхлый, а скорее теплый и благовонный, - был настолько же мягче наружного воздуха, насколько голубоватый сумрак был мягче яркого солнца, Дантес, обладавший способностью видеть в потемках, уже успел осмотреть самые отдаленные углы; стены пещеры были из гранита, и его мелкие блестки сверкали, как алмазы.
"Alas," said Edmond, smiling, "these are the treasures the cardinal has left; and the good abbe, seeing in a dream these glittering walls, has indulged in fallacious hopes."	- Увы! - сказал Эдмон улыбаясь. - Вот, вероятно, и все сокровища, оставленные кардиналом, а добрый аббат, видя во сне сверкающие стены, преисполнился великих надежд.

But he called to mind the words of the will, which he knew by heart.	Но Дантес вспомнил слова завещания, которое он знал наизусть.
"In the farthest angle of the second opening," said the cardinal's will.	"В самом отдаленном углу второго отверстия", -гласили они.
He had only found the first grotto; he had now to seek the second.	Он проник только в первую пещеру; надо было найти вход во вторую.
Dantes continued his search.	Дантес оглянулся кругом.
He reflected that this second grotto must penetrate deeper into the island; he examined the stones, and sounded one part of the wall where he fancied the opening existed, masked for precaution's sake.	Вторая пещера могла только уходить в глубь острова. Он осмотрел каменные плиты и начал стучать в ту стену пещеры, в которой, по его мнению, должно было находиться отверстие, очевидно, заделанное для большей предосторожности.
The pickaxe struck for a moment with a dull sound that drew out of Dantes' forehead large drops of perspiration. At last it seemed to him that one part of the wall gave forth a more hollow and deeper echo; he eagerly advanced, and with the quickness of perception that no one but a prisoner possesses, saw that there, in all probability, the opening must be.	Несколько минут слышались гулкие удары кирки о гранит, настолько твердый, что лоб Дантеса покрылся испариной; наконец неутомимому рудокопу показалось, что в одном месте гранитная стена отвечает более глухим и низким звуком на его призывы; он вгляделся горящим взглядом в стену и чутьем узника понял то, чего не понял бы, может быть, никто другой: в этом месте должно быть отверстие.
However, he, like Caesar Borgia, knew the value of time; and, in order to avoid fruitless toil, he sounded all the other walls with his pickaxe, struck the earth with the butt of his gun, and finding nothing that appeared suspicious, returned to that part of the wall whence issued the consoling sound he had before heard.	Однако, чтобы не трудиться напрасно, Дантес, который не меньше Цезаря Борджиа дорожил временем, испытал киркой остальные стены пещеры, постучал в землю прикладом ружья, разрыл песок в подозрительных местах и, не обнаружив ничего, возвратился к стене, издававшей утешительный звук.
He again struck it, and with greater force.	Он ударил снова, и с большей силой.
Then a singular thing occurred. As he struck the wall, pieces of stucco similar to that used in the ground work of arabesques broke off, and fell to the ground in flakes, exposing a large white stone.	И вдруг, к своему удивлению, он заметил, что под ударами кирки от стены отделяется как бы штукатурка, вроде той, которую наносят под фрески, и отваливается кусками, открывая беловатый и мягкий камень, подобный обыкновенному строительному камню.
The aperture of the rock had been closed with stones, then this stucco had been applied, and painted to imitate granite.	Отверстие в скале было заложено этим камнем, камень покрыт штукатуркой, а штукатурке приданы цвет и зерно гранита.
Dantes struck with the sharp end of his pickaxe, which entered someway between the interstices.	Тогда Дантес ударил острым концом кирки, и она на дюйм вошла в стену.
It was there he must dig.	Вот где надо было искать.
But by some strange play of emotion, in proportion as the proofs that Faria, had not been deceived became stronger, so did his heart give way, and a feeling of discouragement stole over him.	По странному свойству человеческой природы, чем больше доказательств находил Дантес, что Фариа не ошибся, тем сильнее его терзали сомнения, тем ближе он был к отчаянию.

This last proof, instead of giving him fresh strength, deprived him of it; the pickaxe descended, or rather fell; he placed it on the ground, passed his hand over his brow, and remounted the stairs, alleging to himself, as an excuse, a desire to be assured that no one was watching him, but in reality because he felt that he was about to faint.	Это новое открытие, которое, казалось, должно было придать ему мужества, напротив того, отняло у него последние силы. Кирка скользнула по стене, едва не выпав из его рук, он положил ее на землю, вытер лоб и вышел из пещеры, говоря самому себе, что хочет взглянуть, не подсматривает ли кто-нибудь за ним, а на самом деле для того, чтобы подышать свежим воздухом; он чувствовал, что вот-вот упадет в обморок.
The island was deserted, and the sun seemed to cover it with its fiery glance; afar off, a few small fishing boats studded the bosom of the blue ocean.	Остров был безлюден, и высоко стоящее солнце заливало его своими палящими лучами. Вдали рыбачьи лодки раскинули свои крылья над сапфирно-синим морем.
Dantes had tasted nothing, but he thought not of hunger at such a moment; he hastily swallowed a few drops of rum, and again entered the cavern.	Дантес с утра ничего не ел, но ему было не до еды; он подкрепился глотком рома и вернулся в пещеру.
The pickaxe that had seemed so heavy, was now like a feather in his grasp; he seized it, and attacked the wall.	Кирка, казавшаяся ему такой тяжелой, стала снова легкой; он поднял ее, как перышко, и бодро принялся за работу.
After several blows he perceived that the stones were not cemented, but had been merely placed one upon the other, and covered with stucco; he inserted the point of his pickaxe, and using the handle as a lever, with joy soon saw the stone turn as if on hinges, and fall at his feet.	После нескольких ударов он заметил, что камни ничем не скреплены между собой, а просто положены один на другой и покрыты штукатуркой, о которой мы уже говорили. Воткнув в одну из расщелин конец кирки, Эдмон налег на рукоятку - и камень упал к его ногам!
He had nothing more to do now, but with the iron tooth of the pickaxe to draw the stones towards him one by one.	После этого Дантесу осталось только выворачивать камни концом кирки, и все они один за другим упали рядом с первым.
The aperture was already sufficiently large for him to enter, but by waiting, he could still cling to hope, and retard the certainty of deception.	Дантес давно уже мог бы войти в пробитое им отверстие, но он все еще медлил, чтобы отдалить уверенность и сохранить надежду.
At last, after renewed hesitation, Dantes entered the second grotto.	Наконец, преодолев минутное колебание, Дантес перешел из первой пещеры во вторую.
The second grotto was lower and more gloomy than the first; the air that could only enter by the newly formed opening had the mephitic smell Dantes was surprised not to find in the outer cavern.	Вторая пещера была ниже, темнее и мрачнее первой; воздух, проникавший туда через только что пробитое отверстие, был затхлый и промозглый, чего, к удивлению Дантеса, не было в первой пещере.
He waited in order to allow pure air to displace the foul atmosphere, and then went on.	Дантес подождал, пока наружный воздух несколько освежил эту мертвую атмосферу, и вошел.
At the left of the opening was a dark and deep angle.	Налево от входного отверстия был глубокий и темный угол.
But to Dantes' eye there was no darkness.	Но мы уже говорили, что для Дантеса не существовало темноты.
He glanced around this second grotto; it was, like the first, empty.	Он осмотрел пещеру. Она была пуста, как и первая.

The treasure, if it existed, was buried in this corner.	Клад, если только он существовал, был зарыт в этом темном углу.
The time had at length arrived; two feet of earth removed, and Dantes' fate would be decided.	Мучительная минута наступила. Фута два земли -вот все, что отделяло Дантеса от величайшего счастья или глубочайшего отчаяния.
He advanced towards the angle, and summoning all his resolution, attacked the ground with the pickaxe.	Он подошел к углу и, как бы охваченный внезапной решимостью, смело начал раскапывать землю.
At the fifth or sixth blow the pickaxe struck against an iron substance.	При пятом или шестом ударе кирка ударилась о железо.
Never did funeral knell, never did alarm-bell, produce a greater effect on the hearer.	Никогда похоронный звон, никогда тревожный набат не производили такого впечатления на того, кто их слышал.
Had Dantes found nothing he could not have become more ghastly pale.	Если бы Дантес ничего не нашел, он не побледнел бы так страшно.
He again struck his pickaxe into the earth, and encountered the same resistance, but not the same sound.	Он ударил киркой в другом месте, рядом, и встретил то же сопротивление, но звук был другой.
"It is a casket of wood bound with iron," thought he.	- Это деревянный сундук, окованный железом, -сказал он себе.
At this moment a shadow passed rapidly before the opening; Dantes seized his gun, sprang through the opening, and mounted the stair.	В эту минуту, заслоняя свет, мелькнула чья-то быстрая тень. Дантес выпустил из рук кирку, схватил ружье и выбежал из пещеры.
A wild goat had passed before the mouth of the cave, and was feeding at a little distance.	Дикая коза проскочила мимо входа в пещеру и щипала траву в нескольких шагах от него.
This would have been a favorable occasion to secure his dinner; but Dantes feared lest the report of his gun should attract attention.	Это был удобный случай обеспечить себе обед; но Дантес боялся, что ружейный выстрел привлечет кого-нибудь.
He thought a moment, cut a branch of a resinous tree, lighted it at the fire at which the smugglers had prepared their breakfast, and descended with this torch.	Он подумал, потом срубил смолистое дерево, зажег его от курившегося еще костра контрабандистов, на котором жарился козленок, и возвратился с этим факелом в пещеру.
He wished to see everything.	Он не хотел упустить ни одной мелочи из того, что ему предстояло увидеть.
He approached the hole he had dug, and now, with the aid of the torch, saw that his pickaxe had in reality struck against iron and wood.	Он поднес факел к выкопанному им бесформенному углублению и понял, что не ошибся: кирка в самом деле била попеременно то в железо, то в дерево.
He planted his torch in the ground and resumed his labor.	Он воткнул свой факел в землю и снова принялся за работу.

In an instant a space three feet long by two feet broad was cleared, and Dantes could see an oaken coffer, bound with cut steel; in the middle of the lid he saw engraved on a silver plate, which was still untarnished, the arms of the Spada family-viz., a sword, pale, on an oval shield, like all the Italian armorial bearings, and surmounted by a cardinal's hat; Dantes easily recognized them, Faria had so often drawn them for him.	В несколько минут Дантес расчистил пространство в три фута длиной и в два шириной и увидел сундук из дубового дерева, окованный чеканным железом. На крышке блестела не потускневшая под землей серебряная бляха с гербом рода Спада, - отвесно поставленный меч в овальном итальянском щите, увенчанном кардинальской шапкой. Дантес легко узнал этот герб, - сколько раз аббат Фариа его рисовал!
There was no longer any doubt: the treasure was there-no one would have been at such pains to conceal an empty casket.	Теперь уже не оставалось сомнений. Клад был здесь; никто не стал бы с такой тщательностью прятать пустой сундук.
In an instant he had cleared every obstacle away, and he saw successively the lock, placed between two padlocks, and the two handles at each end, all carved as things were carved at that epoch, when art rendered the commonest metals precious.	В одну минуту Дантес расчистил землю вокруг сундука. Сначала показался верхний затвор, потом два висячих замка, потом ручки на боковых стенках. Все это было выточено с мастерством, отличавшим эпоху, когда искусство облагораживало грубый металл.
Dantes seized the handles, and strove to lift the coffer; it was impossible.	Дантес схватил сундук за ручки и попытался приподнять его - тщетно.
He sought to open it; lock and padlock were fastened; these faithful guardians seemed unwilling to surrender their trust.	Тогда он решил открыть сундук, но и затвор, и висячие замки были крепко заперты. Эти верные стражи, казалось, не хотели отдавать порученного им сокровища.
Dantes inserted the sharp end of the pickaxe between the coffer and the lid, and pressing with all his force on the handle, burst open the fastenings. The hinges yielded in their turn and fell, still holding in their grasp fragments of the wood, and the chest was open.	Дантес вдвинул острый конец кирки между стенкой сундука и крышкой, налег на рукоятку, и крышка, завизжав, треснула; широкий пролом ослабил железные полосы, они, в свою очередь, слетели, все еще сжимая своими цепкими когтями поврежденные доски, - и сундук открылся.
Edmond was seized with vertigo; he cocked his gun and laid it beside him.	Лихорадочная дрожь охватила Дантеса. Он поднял ружье, взвел курок и положил его подле себя.
He then closed his eyes as children do in order that they may see in the resplendent night of their own imagination more stars than are visible in the firmament; then he re-opened them, and stood motionless with amazement.	Сначала он закрыл глаза, как это делают дети, чтобы увидеть в сверкающей ночи своего воображения больше звезд, чем они могут насчитать в еще светлом небе, потом открыл их и замер, ослепленный.
Three compartments divided the coffer.	В сундуке было три отделения.
In the first, blazed piles of golden coin; in the second, were ranged bars of unpolished gold, which possessed nothing attractive save their value; in the third, Edmond grasped handfuls of diamonds, pearls, and rubies, which, as they fell on one another, sounded like hail against glass.	В первом блистали красноватым отблеском золотые червонцы. Во втором - уложенные в порядке слитки, не обделанные, обладавшие только весом и ценностью золота. Наконец, в третьем отделении, наполненном до половины, Эдмон погрузил руки в груду алмазов, жемчугов, рубинов, которые, падая друг на друга сверкающим водопадом, стучали, подобно граду, бьющему в стекла.

After having touched, felt, examined these treasures, Edmond rushed through the caverns like a man seized with frenzy; he leaped on a rock, from whence he could behold the sea.	Насытившись этим зрелищем и несколько раз погрузив дрожащие руки в золото и драгоценные камни, Эдмон вскочил и в исступлении бросился вон из пещеры, как человек, близкий к безумию. Он взбежал на утес, с которого видно было море, и не увидел никого.
He was alone-alone with these countless, these unheard-of treasures! was he awake, or was it but a dream?	Он был один, совершенно один, с этим неисчислимым, неслыханным, баснословным богатством, которое принадлежало ему. Но сон это или явь?
He would fain have gazed upon his gold, and yet he had not strength enough; for an instant he leaned his head in his hands as if to prevent his senses from leaving him, and then rushed madly about the rocks of Monte Cristo, terrifying the wild goats and scaring the sea-fowls with his wild cries and gestures; then he returned, and, still unable to believe the evidence of his senses, rushed into the grotto, and found himself before this mine of gold and jewels.	Пригрезилось ему мимолетное видение, или он сжимает в руках подлинную действительность? Его тянуло снова увидеть свое золото, а между тем он чувствовал, что в эту минуту он бы не вынес этого зрелища. Он схватился обеими руками за голову, точно желая удержать рассудок, готовый покинуть его, потом бросился бежать по острову, не только не выбирая дороги, потому что на острове Монте-Кристо дорог нет, но даже без определенного направления, пугая диких коз и морских птиц своими криками и неистовыми движениями. Потом кружным путем он возвратился назад и, все еще не доверяя самому себе, бросился в первую пещеру, оттуда во вторую и опять увидел перед собой этот золотой и алмазный рудник...
This time he fell on his knees, and, clasping his hands convulsively, uttered a prayer intelligible to God alone.	На этот раз он упал на колени, судорожно прижимая руки к трепещущему сердцу и шепча молитву, внятную одному богу.
He soon became calmer and more happy, for only now did he begin to realize his felicity.	Немного погодя он стал спокойнее и вместе с тем счастливее; только теперь он начинал верить своему счастью.
He then set himself to work to count his fortune.	И он начал считать свое богатство.
There were a thousand ingots of gold, each weighing from two to three pounds; then he piled up twenty-five thousand crowns, each worth about eighty francs of our money, and bearing the effigies of Alexander VI. and his predecessors; and he saw that the complement was not half empty. And he measured ten double handfuls of pearls, diamonds, and other gems, many of which, mounted by the most famous workmen, were valuable beyond their intrinsic worth.	В сундуке оказалась тысяча золотых слитков, каждый весом от двух до трех фунтов; потом он насчитал двадцать пять тысяч золотых червонцев, стоимостью каждый около восьмидесяти франков на нынешние деньги, все с изображением папы Александра VI и его предшественников, и при этом убедился, что только наполовину опустошил отделение; наконец, он обеими руками намерил десять пригоршней жемчуга, алмазов и других драгоценных камней, из которых многие, оправленные лучшими мастерами того времени, представляли художественную ценность, немалую даже по сравнению с их денежной стоимостью.
Dantes saw the light gradually disappear, and fearing to be surprised in the cavern, left it, his gun in his hand.	День уже склонялся к вечеру. Дантес заметил, что близятся сумерки. Он боялся быть застигнутым в пещере и вышел с ружьем в руках.

A piece of biscuit and a small quantity of rum formed his supper, and he snatched a few hours' sleep, lying over the mouth of the cave.	Кусок сухаря и несколько глотков вина заменили ему ужин. Потом он положил плиту на прежнее место, лег на нее и проспал несколько часов, закрывая своим телом вход в пещеру.
It was a night of joy and terror, such as this man of stupendous emotions had already experienced twice or thrice in his lifetime.	Эта ночь была одной из тех сладостных и страшных ночей, которые уже два-три раза выпадали на долю этого обуреваемого страстями человека.
Chapter 25.	IV.
The Unknown.	Незнакомец
Day, for which Dantes had so eagerly and impatiently waited with open eyes, again dawned.	Наступило утро. Дантес давно уже ожидал его с открытыми глазами.
With the first light Dantes resumed his search. Again he climbed the rocky height he had ascended the previous evening, and strained his view to catch every peculiarity of the landscape; but it wore the same wild, barren aspect when seen by the rays of the morning sun which it had done when surveyed by the fading glimmer of eve.	С первым лучом солнца он встал и взобрался, как накануне, на самый высокий утес острова, чтобы осмотреть окрестности. Все было безлюдно, как и тогда.
Descending into the grotto, he lifted the stone, filled his pockets with gems, put the box together as well and securely as he could, sprinkled fresh sand over the spot from which it had been taken, and then carefully trod down the earth to give it everywhere a uniform appearance; then, quitting the grotto, he replaced the stone, heaping on it broken masses of rocks and rough fragments of crumbling granite, filling the interstices with earth, into which he deftly inserted rapidly growing plants, such as the wild myrtle and flowering thorn, then carefully watering these new plantations, he scrupulously effaced every trace of footsteps, leaving the approach to the cavern as savage-looking and untrodden as he had found it. This done, he impatiently awaited the return of his companions.	Эдмон спустился, подошел к пещере и, отодвинув камень, вошел; он наполнил карманы драгоценными камнями, закрыл как можно плотнее крышку сундука, утоптал землю, посыпал ее песком, чтобы скрыть разрытое место, вышел из пещеры, заложил вход плитой, навалил на нее камни, промежутки между ними засыпал землей, посадил там миртовые деревца и вереск и полил их водой, чтобы они принялись и казались давно растущими здесь, затер следы своих ног и с нетерпением стал ожидать возвращения товарищей.
To wait at Monte Cristo for the purpose of watching like a dragon over the almost incalculable riches that had thus fallen into his possession satisfied not the cravings of his heart, which yearned to return to dwell among mankind, and to assume the rank, power, and influence which are always accorded to wealth-that first and greatest of all the forces within the grasp of man.	Теперь уже незачем было тратить время на созерцание золота и алмазов и сидеть на острове, подобно дракону, стерегущему бесполезные сокровища. Теперь нужно было возвратиться в жизнь, к людям, и добиться положения, влияния и власти, которые даются в свете богатством, первою и величайшею силою, какою может располагать человек.
On the sixth day, the smugglers returned.	Контрабандисты возвратились на шестой день.
From a distance Dantes recognized the rig and handling of The Young Amelia, and dragging himself with affected difficulty towards the landing-place, he met his companions with an assurance that, although considerably better than when they quitted him, he still suffered acutely from his late accident.	Дантес еще издали по виду и ходу узнал "Юную Амелию"; он дотащился до пристани, подобно раненому Филоктету, и, когда его товарищи сошли на берег, объявил им, все еще жалуясь на боль, что ему гораздо лучше.

He then inquired how they had fared in their trip.	Потом, в свою очередь, выслушал рассказы об их приключениях.
To this question the smugglers replied that, although successful in landing their cargo in safety, they had scarcely done so when they received intelligence that a guard-ship had just quitted the port of Toulon and was crowding all sail towards them.	Успех сопутствовал им; но едва они кончили выгрузку, как узнали, что сторожевой бриг вышел из Тулона и направился в их сторону.
This obliged them to make all the speed they could to evade the enemy, when they could but lament the absence of Dantes, whose superior skill in the management of a vessel would have availed them so materially.	Тогда они поспешили уйти, жалея, что с ними нет Дантеса, который так искусно умел ускорять ход "Амелии".
In fact, the pursuing vessel had almost overtaken them when, fortunately, night came on, and enabled them to double the Cape of Corsica, and so elude all further pursuit.	Вскоре они увидели бриг, который гнался за ними; но, пользуясь темнотою, они успели обогнуть мыс Коре и благополучно уйти.
Upon the whole, however, the trip had been sufficiently successful to satisfy all concerned; while the crew, and particularly Jacopo, expressed great regrets that Dantes had not been an equal sharer with themselves in the profits, which amounted to no less a sum than fifty piastres each.	В общем, плавание было удачным, и все они, в особенности Джакопо, жалели, что Дантес не участвовал в нем и не получил своей доли прибыли - причитающихся каждому пятидесяти пиастров.
Edmond preserved the most admirable self-command, not suffering the faintest indication of a smile to escape him at the enumeration of all the benefits he would have reaped had he been able to quit the island; but as The Young Amelia had merely come to Monte Cristo to fetch him away, he embarked that same evening, and proceeded with the captain to Leghorn.	Эдмон остался невозмутим; он даже не улыбнулся при исчислении выгод, которые он получил бы, если бы мог покинуть остров; а так как "Юная Амелия" пришла на Монте-Кристо только за ним, то он в тот же вечер перебрался на борт и последовал за капитаном в Ливорно.
Arrived at Leghorn, he repaired to the house of a Jew, a dealer in precious stones, to whom he disposed of four of his smallest diamonds for five thousand francs each.	Прибыв в Ливорно, он отправился к еврею-меняле и продал ему четыре из своих самых мелких камней по пяти тысяч франков каждый.
Dantes half feared that such valuable jewels in the hands of a poor sailor like himself might excite suspicion; but the cunning purchaser asked no troublesome questions concerning a bargain by which he gained a round profit of at least eighty per cent.	Еврей мог бы спросить, откуда у матроса такие драгоценности, но промолчал, ибо на каждом камне он взял тысячу франков барыша.
The following day Dantes presented Jacopo with an entirely new vessel, accompanying the gift by a donation of one hundred piastres, that he might provide himself with a suitable crew and other requisites for his outfit, upon condition that he would go at once to Marseilles for the purpose of inquiring after an old man named Louis Dantes, residing in the Allees de Meillan, and also a young woman called Mercedes, an inhabitant of the Catalan village.	На следующий день Дантес купил новую рыбачью лодку и подарил ее Джакопо, прибавив к этому подарку сто пиастров для найма матросов, с одним лишь условием, чтобы Джакопо отправился в Марсель и привез ему вести о старике по имени Луи Дантес, живущем в Мельянских аллеях, и молодой женщине по имени Мерседес, живущей в селении Каталаны.

Jacopo could scarcely believe his senses at receiving this magnificent present, which Dantes hastened to account for by saying that he had merely been a sailor from whim and a desire to spite his family, who did not allow him as much money as he liked to spend; but that on his arrival at Leghorn he had come into possession of a large fortune, left him by an uncle, whose sole heir he was.	Тут уже Джакопо решил, что видит сон; но Эдмон сказал ему, что он пошел в матросы из озорства, потому что его родные не давали ему денег, но что, прибыв в Ливорно, он получил наследство после дяди, который все свое состояние завещал ему.
The superior education of Dantes gave an air of such extreme probability to this statement that it never once occurred to Jacopo to doubt its accuracy.	Высокая просвещенность Дантеса придавала убедительность этому рассказу, так что Джакопо ни минуты не сомневался, что недавний его товарищ сказал ему правду.
The term for which Edmond had engaged to serve on board The Young Amelia having expired, Dantes took leave of the captain, who at first tried all his powers of persuasion to induce him to remain as one of the crew, but having been told the history of the legacy, he ceased to importune him further.	Затем, так как срок его службы на "Юной Амелии" истек, Дантес простился с капитаном, который хотел было удержать его, но, узнав про наследство, отказался от надежды уговорить своего бывшего матроса остаться на судне.
The following morning Jacopo set sail for Marseilles, with directions from Dantes to join him at the Island of Monte Cristo.	На другой день Джакопо отплыл в Марсель. Он условился с Дантесом встретиться на острове Монте-Кристо.
Having seen Jacopo fairly out of the harbor, Dantes proceeded to make his final adieus on board The Young Amelia, distributing so liberal a gratuity among her crew as to secure for him the good wishes of all, and expressions of cordial interest in all that concerned him. To the captain he promised to write when he had made up his mind as to his future plans.	В тот же день уехал и Дантес, не сказав никому, куда он едет, щедро наградив на прощание экипаж "Юной Амелии" и обещав капитану когда-нибудь подать весточку о себе.
Then Dantes departed for Genoa.	Дантес поехал в Геную.
At the moment of his arrival a small yacht was under trial in the bay; this yacht had been built by order of an Englishman, who, having heard that the Genoese excelled all other builders along the shores of the Mediterranean in the construction of fast-sailing vessels, was desirous of possessing a specimen of their skill; the price agreed upon between the Englishman and the Genoese builder was forty thousand francs.	Здесь, в гавани, как раз испытывали маленькую яхту, заказанную одним англичанином, который, услышав, что генуэзцы лучшие кораблестроители на Средиземном море, пожелал иметь яхту генуэзской работы.
Dantes, struck with the beauty and capability of the little vessel, applied to its owner to transfer it to him, offering sixty thousand francs, upon condition that he should be allowed to take immediate possession.	Англичанин заказал ее за сорок тысяч франков; Дантес предложил за нее шестьдесят тысяч, с тем чтобы она была ему сдана в тот же день.
The proposal was too advantageous to be refused, the more so as the person for whom the yacht was intended had gone upon a tour through Switzerland, and was not expected back in less than three weeks or a month, by which time the builder reckoned upon being able to complete another. A bargain was therefore struck.	В ожидании своей яхты англичанин отправился путешествовать по Швейцарии. Его ждали не раньше чем через месяц; строитель решил, что успеет тем временем приготовить другую.

Dantes led the owner of the yacht to the dwelling of a Jew; retired with the latter for a few minutes to a small back parlor, and upon their return the Jew counted out to the shipbuilder the sum of sixty thousand francs in bright gold pieces.	Дантес повел строителя в лавку к еврею, прошел с ним в заднюю комнату, и еврей отсчитал строителю шестьдесят тысяч франков.
The delighted builder then offered his services in providing a suitable crew for the little vessel, but this Dantes declined with many thanks, saying he was accustomed to cruise about quite alone, and his principal pleasure consisted in managing his yacht himself; the only thing the builder could oblige him in would be to contrive a sort of secret closet in the cabin at his bed's head, the closet to contain three divisions, so constructed as to be concealed from all but himself.	Строитель предложил Дантесу свои услуги для найма экипажа. Но Дантес поблагодарил его, сказав, что имеет привычку плавать один, и просил его только сделать в каюте, у изголовья кровати, шкаф с секретным замком, разгороженный на три отделения, тоже с секретными замками.
The builder cheerfully undertook the commission, and promised to have these secret places completed by the next day, Dantes furnishing the dimensions and plan in accordance with which they were to be constructed.	Он указал размеры этих отделений, и все было исполнено на следующий же день.
The following day Dantes sailed with his yacht from Genoa, under the inspection of an immense crowd drawn together by curiosity to see the rich Spanish nobleman who preferred managing his own yacht.	Два часа спустя Дантес выходил из генуэзского порта, провожаемый взорами любопытных, собравшихся посмотреть на испанского вельможу, который имел привычку плавать один.
But their wonder was soon changed to admiration at seeing the perfect skill with which Dantes handled the helm. The boat, indeed, seemed to be animated with almost human intelligence, so promptly did it obey the slightest touch; and Dantes required but a short trial of his beautiful craft to acknowledge that the Genoese had not without reason attained their high reputation in the art of shipbuilding.	Дантес справился превосходно: с помощью одного только руля он заставлял яхту исполнять все необходимые маневры, так что она казалась разумным существом, готовым повиноваться малейшему понуждению, и Дантес в душе согласился, что генуэзцы по справедливости заслужили звание первых кораблестроителей в мире.
The spectators followed the little vessel with their eyes as long as it remained visible; they then turned their conjectures upon her probable destination. Some insisted she was making for Corsica, others the Island of Elba; bets were offered to any amount that she was bound for Spain; while Africa was positively reported by many persons as her intended course; but no one thought of Monte Cristo.	Толпа провожала глазами яхту, пока не потеряла ее из виду, и тогда начались толки о том, куда она идет: одни говорили - на Корсику, другие - на Эльбу; иные бились об заклад, что она идет в Испанию; иные утверждали, что в Африку; но никому не пришло в голову назвать остров Монте-Кристо.
Yet thither it was that Dantes guided his vessel, and at Monte Cristo he arrived at the close of the second day; his boat had proved herself a first-class sailer, and had come the distance from Genoa in thirty-five hours.	А между тем Дантес шел именно туда. Он пристал к острову в конце второго дня. Яхта оказалась очень легка на ходу и сделала рейс в тридцать пять часов.
Dantes had carefully noted the general appearance of the shore, and, instead of landing at the usual place, he dropped anchor in the little creek.	Дантес отлично изучил очертания берегов и, не заходя в гавань, бросил якорь в маленькой бухточке.
The island was utterly deserted, and bore no evidence of having been visited since he went away; his treasure was just as he had left it.	Остров был пуст; по-видимому, никто не высаживался на нем с тех пор, как Дантес его покинул. Он вошел в пещеру и нашел клад в том же положении, в каком оставил его.

Early on the following morning he commenced the removal of his riches, and ere nightfall the whole of his immense wealth was safely deposited in the compartments of the secret locker.	На следующий день несметные сокровища Дантеса были перенесены на яхту и заперты в трех отделениях потайного шкафа.
A week passed by.	Дантес прождал еще неделю.
Dantes employed it in manoeuvring his yacht round the island, studying it as a skilful horseman would the animal he destined for some important service, till at the end of that time he was perfectly conversant with its good and bad qualities.	Всю эту неделю он лавировал на яхте вокруг острова, объезжая ее, как берейтор объезжает лошадь. За эти дни он узнал все ее достоинства и все недостатки.
The former Dantes proposed to augment, the latter to remedy.	Дантес решил усугубить первые и исправить последние.
Upon the eighth day he discerned a small vessel under full sail approaching Monte Cristo. As it drew near, he recognized it as the boat he had given to Jacopo. He immediately signalled it. His signal was returned, and in two hours afterwards the new-comer lay at anchor beside the yacht.	На восьмой день Дантес увидел лодку, шедшую к острову на всех парусах, и узнал лодку Джакопо; он подал сигнал, на который Джакопо ответил, и два часа спустя лодка подошла к яхте.
A mournful answer awaited each of Edmond's eager inquiries as to the information Jacopo had obtained.	Эдмона ждал печальный ответ на оба его вопроса.
Old Dantes was dead, and Mercedes had disappeared.	Старик Дантес умер. Мерседес исчезла.
Dantes listened to these melancholy tidings with outward calmness; but, leaping lightly ashore, he signified his desire to be quite alone.	Эдмон спокойно выслушал эти вести; но тотчас же сошел на берег, запретив следовать за собой.
In a couple of hours he returned. Two of the men from Jacopo's boat came on board the yacht to assist in navigating it, and he gave orders that she should be steered direct to Marseilles.	Через два часа он возвратился; два матроса с лодки Джакопо перешли на его яхту, чтобы управлять парусами; он велел взять курс на Марсель.
For his father's death he was in some manner prepared; but he knew not how to account for the mysterious disappearance of Mercedes.	Смерть отца он предвидел; но что сталось с Мерседес?
Without divulging his secret, Dantes could not give sufficiently clear instructions to an agent. There were, besides, other particulars he was desirous of ascertaining, and those were of a nature he alone could investigate in a manner satisfactory to himself.	Эдмон не мог бы дать ни одному агенту исчерпывающих указаний, не открыв своей тайны; кроме того, он хотел получить еще некоторые другие сведения, а это мог сделать только он один.
His looking-glass had assured him, during his stay at Leghorn, that he ran no risk of recognition; moreover, he had now the means of adopting any disguise he thought proper.	В Ливорно зеркало парикмахера показало ему, что ему нечего опасаться быть узнанным. К тому же в его распоряжении были теперь все средства изменить свой облик.
One fine morning, then, his yacht, followed by the little fishing-boat, boldly entered the port of Marseilles, and anchored exactly opposite the spot from whence, on the never-to-be-forgotten night of his departure for the Chateau d'If, he had been put on board the boat destined to convey him thither.	И вот однажды утром парусная яхта Дантеса в сопровождении рыбачьей лодки смело вошла в марсельский порт и остановилась против того самого места, где когда-то, в роковой вечер, Эдмона посадили в шлюпку, чтобы отвезти в замок Иф.

Still Dantes could not view without a shudder the approach of a gendarme who accompanied the officers deputed to demand his bill of health ere the yacht was permitted to hold communication with the shore; but with that perfect self-possession he had acquired during his acquaintance with Faria, Dantes coolly presented an English passport he had obtained from Leghorn, and as this gave him a standing which a French passport would not have afforded, he was informed that there existed no obstacle to his immediate debarkation.	Дантес не без трепета увидел подъезжавшего к нему в карантинной шлюпке жандарма. Но он с приобретенной им спокойной уверенностью подал ему английский паспорт, купленный в Ливорно, и с помощью этого иностранного пропуска, уважаемого во Франции гораздо более французских паспортов, беспрепятственно сошел на берег.
The first person to attract the attention of Dantes, as he landed on the Canebiere, was one of the crew belonging to the Pharaon.	Первый, кого встретил Дантес на улице Каннебьер, был матрос с "Фараона".
Edmond welcomed the meeting with this fellow-who had been one of his own sailors-as a sure means of testing the extent of the change which time had worked in his own appearance.	Этот человек некогда служил под его началом и, как нарочно, находился тут, чтобы Дантес мог убедиться в происшедшей в нем перемене.
Going straight towards him, he propounded a variety of questions on different subjects, carefully watching the man's countenance as he did so; but not a word or look implied that he had the slightest idea of ever having seen before the person with whom he was then conversing.	Дантес прямо подошел к матросу и задал ему несколько вопросов, на которые тот отвечал так, как говорят с человеком, которого видят первый раз в жизни.
Giving the sailor a piece of money in return for his civility, Dantes proceeded onwards; but ere he had gone many steps he heard the man loudly calling him to stop.	Дантес дал матросу монету в благодарность за сообщенные им сведения; минуту спустя он услышал, что добрый малый бежит за ним вслед.
Dantes instantly turned to meet him.	Дантес обернулся.
"I beg your pardon, sir," said the honest fellow, in almost breathless haste, "but I believe you made a mistake; you intended to give me a two-franc piece, and see, you gave me a double Napoleon."	- Прошу прощения, сударь, - сказал матрос, - но вы, должно быть, ошиблись; вы, верно, хотели дать мне двухфранковую монету, а вместо того дали двойной наполеондор.
"Thank you, my good friend. I see that I have made a trifling mistake, as you say; but by way of rewarding your honesty I give you another double Napoleon, that you may drink to my health, and be able to ask your messmates to join you."	- Ты прав, друг мой, я ошибся, - сказал Дантес, -но твоя честность заслуживает награды, и я прошу тебя принять от меня еще второй и выпить с товарищами за мое здоровье.
So extreme was the surprise of the sailor, that he was unable even to thank Edmond, whose receding figure he continued to gaze after in speechless astonishment.	Матрос был так изумлен, что даже не поблагодарил Эдмона, он посмотрел ему вслед и сказал:
"Some nabob from India," was his comment.	- Какой-нибудь набоб из Индии.
Dantes, meanwhile, went on his way. Each step he trod oppressed his heart with fresh emotion; his first and most indelible recollections were there; not a tree, not a street, that he passed but seemed filled with dear and cherished memories.	Дантес продолжал путь; с каждым шагом сердце его замирало все сильнее; воспоминания детства, неизгладимые, никогда не покидающие наши мысли, возникали перед ним на каждом углу, на каждом перекрестке.

And thus he proceeded onwards till he arrived at the end of the Rue de Noailles, from whence a full view of the Allees de Meillan was obtained. At this spot, so pregnant with fond and filial remembrances, his heart beat almost to bursting, his knees tottered under him, a mist floated over his sight, and had he not clung for support to one of the trees, he would inevitably have fallen to the ground and been crushed beneath the many vehicles continually passing there.	Дойдя до конца улицы Ноайль и увидев Мельянские аллеи, он почувствовал, что ноги у него подкашиваются, и едва не попал под колеса проезжавшего экипажа.
Recovering himself, however, he wiped the perspiration from his brows, and stopped not again till he found himself at the door of the house in which his father had lived.	Наконец он подошел к дому, где когда-то жил его отец.
The nasturtiums and other plants, which his father had delighted to train before his window, had all disappeared from the upper part of the house.	Ломоносы и настурции исчезли с окна мансарды, где, бывало, старик так старательно ухаживал за ними.
Leaning against the tree, he gazed thoughtfully for a time at the upper stories of the shabby little house. Then he advanced to the door, and asked whether there were any rooms to be let. Though answered in the negative, he begged so earnestly to be permitted to visit those on the fifth floor, that, in despite of the oft-repeated assurance of the concierge that they were occupied, Dantes succeeded in inducing the man to go up to the tenants, and ask permission for a gentleman to be allowed to look at them.	Дантес прислонился к дереву и задумчиво смотрел на верхние этажи старого дома; наконец он подошел к двери, переступил порог, спросил, нет ли свободной квартиры и, хотя комнаты в пятом этаже оказались заняты, выразил такое настойчивое желание осмотреть их, что привратник поднялся наверх и попросил у жильцов позволения показать иностранцу помещение.
The tenants of the humble lodging were a young couple who had been scarcely married a week; and seeing them, Dantes sighed heavily.	Эту квартирку, состоявшую из двух комнат, занимали молодожены, всего только неделю как повенчанные. При виде счастливой молодой четы Дантес тяжело вздохнул.
Nothing in the two small chambers forming the apartments remained as it had been in the time of the elder Dantes; the very paper was different, while the articles of antiquated furniture with which the rooms had been filled in Edmond's time had all disappeared; the four walls alone remained as he had left them.	Впрочем, ничто не напоминало Дантесу отцовского жилища; обои были другие; все старые вещи, друзья его детства, встававшие в его памяти во всех подробностях, исчезли. Одни только стены были те же.
The bed belonging to the present occupants was placed as the former owner of the chamber had been accustomed to have his; and, in spite of his efforts to prevent it, the eyes of Edmond were suffused in tears as he reflected that on that spot the old man had breathed his last, vainly calling for his son.	Дантес взглянул на кровать; она стояла на том же самом месте, что и кровать его отца. Глаза Эдмона невольно наполнились слезами: здесь старик испустил последний вздох, призывая сына.
The young couple gazed with astonishment at the sight of their visitor's emotion, and wondered to see the large tears silently chasing each other down his otherwise stern and immovable features; but they felt the sacredness of his grief, and kindly refrained from questioning him as to its cause, while, with instinctive delicacy, they left him to indulge his sorrow alone.	Молодые супруги с удивлением смотрели на этого сурового человека, по неподвижному лицу которого катились крупные слезы. Но всякое горе священно, и они не задавали незнакомцу никаких вопросов.

When he withdrew from the scene of his painful recollections, they both accompanied him downstairs, reiterating their hope that he would come again whenever he pleased, and assuring him that their poor dwelling would ever be open to him.	Они только отошли, чтобы не мешать ему, а когда он стал прощаться, проводили его, говоря, что он может приходить, когда ему угодно, и что они всегда рады будут видеть его в своей скромной квартирке.
As Edmond passed the door on the fourth floor, he paused to inquire whether Caderousse the tailor still dwelt there; but he received, for reply, that the person in question had got into difficulties, and at the present time kept a small inn on the route from Bellegarde to Beaucaire.	Спустившись этажом ниже, Эдмон остановился перед другой дверью и спросил, тут ли еще живет портной Кадрусс. Но привратник ответил ему, что человек, о котором он спрашивает, разорился и держит теперь трактир на дороге из Бельгарда в Бокер.
Having obtained the address of the person to whom the house in the Allees de Meillan belonged, Dantes next proceeded thither, and, under the name of Lord Wilmore (the name and title inscribed on his passport), purchased the small dwelling for the sum of twenty-five thousand francs, at least ten thousand more than it was worth; but had its owner asked half a million, it would unhesitatingly have been given.	Дантес вышел, спросил адрес хозяина дома, отправился к нему, велел доложить о себе под именем лорда Уилмора (так он был назван в паспорте) и купил у него весь дом за двадцать пять тысяч франков. Он переплатил по меньшей мере десять тысяч. Но если бы хозяин потребовал с Дантеса полмиллиона, он заплатил бы, не торгуясь.
The very same day the occupants of the apartments on the fifth floor of the house, now become the property of Dantes, were duly informed by the notary who had arranged the necessary transfer of deeds, etc., that the new landlord gave them their choice of any of the rooms in the house, without the least augmentation of rent, upon condition of their giving instant possession of the two small chambers they at present inhabited.	В тот же день молодые супруги, жившие в пятом этаже, были уведомлены нотариусом, совершившим купчую на дом, что новый хозяин предоставляет им на выбор любую квартиру в доме за ту же плату, если они уступят ему снятые ими две комнаты.
This strange event aroused great wonder and curiosity in the neighborhood of the Allees de Meillan, and a multitude of theories were afloat, none of which was anywhere near the truth.	Это странное происшествие занимало в продолжение целой недели всех обитателей Мельянских аллей и породило тысячу догадок, из которых ни одна не соответствовала истине.
But what raised public astonishment to a climax, and set all conjecture at defiance, was the knowledge that the same stranger who had in the morning visited the Allees de Meillan had been seen in the evening walking in the little village of the Catalans, and afterwards observed to enter a poor fisherman's hut, and to pass more than an hour in inquiring after persons who had either been dead or gone away for more than fifteen or sixteen years.	Но еще более смутило все умы и сбило с толку то обстоятельство, что тот самый иностранец, который днем побывал в доме на Мельянских аллеях, вечером прогуливался по каталанской деревне и заходил в бедную рыбачью хижину, где пробыл более часа, расспрашивая о разных людях, которые умерли или исчезли уже лет пятнадцать тому назад.
But on the following day the family from whom all these particulars had been asked received a handsome present, consisting of an entirely new fishing-boat, with two seines and a tender.	На другой день рыбаки, к которым он заходил для расспросов, получили в подарок новую лодку, снабженную двумя неводами и ахатом.
The delighted recipients of these munificent gifts would gladly have poured out their thanks to their generous benefactor, but they had seen him, upon quitting the hut, merely give some orders to a sailor, and then springing lightly on horseback, leave Marseilles by the Porte d'Aix.	Рыбакам очень хотелось поблагодарить великодушного посетителя, но они узнали, что накануне, поговорив с каким-то матросом, он сел на лошадь и выехал из Марселя через Эксские ворота.
Chapter 26.	V.

The Pont du Gard Inn.	Трактир 'Тарский мост"
Such of my readers as have made a pedestrian excursion to the south of France may perchance have noticed, about midway between the town of Beaucaire and the village of Bellegarde,-a little nearer to the former than to the latter,-a small roadside inn, from the front of which hung, creaking and flapping in the wind, a sheet of tin covered with a grotesque representation of the Pont du Gard.	Кто, как я, путешествовал пешком по Южной Франции, вероятно, видел между Бельгардом и Бокером, приблизительно на полпути между селением и городом, но все же ближе к Бокеру, чем к Бельгарду, небольшой трактир, где на висячей жестяной вывеске, скрипящей при малейшем дуновении ветра, презабавно изображен Гарский мост.
This modern place of entertainment stood on the left-hand side of the post road, and backed upon the Rhone.	Этот трактир, если идти по течению Роны, стоит по левую сторону от большой дороги, задней стеной к реке.
It also boasted of what in Languedoc is styled a garden, consisting of a small plot of ground, on the side opposite to the main entrance reserved for the reception of guests. A few dingy olives and stunted fig-trees struggled hard for existence, but their withered dusty foliage abundantly proved how unequal was the conflict. Between these sickly shrubs grew a scanty supply of garlic, tomatoes, and eschalots; while, lone and solitary, like a forgotten sentinel, a tall pine raised its melancholy head in one of the corners of this unattractive spot, and displayed its flexible stem and fan-shaped summit dried and cracked by the fierce heat of the sub-tropical sun.	При нем имеется то, что в Лангедоке называют садом, то есть огороженный участок земли на задворках, где чахнет несколько малорослых оливковых деревьев и диких смоковниц с посеребренной пылью листвой; между этими деревьями произрастают овощи, преимущественно чеснок, красный стручковый перец и лук; наконец, в углу, словно забытый часовой, высокая пиния одиноко возносит к небу свою вершину, потрескивающую на тридцатиградусном солнце.
In the surrounding plain, which more resembled a dusty lake than solid ground, were scattered a few miserable stalks of wheat, the effect, no doubt, of a curious desire on the part of the agriculturists of the country to see whether such a thing as the raising of grain in those parched regions was practicable. Each stalk served as a perch for a grasshopper, which regaled the passers by through this Egyptian scene with its strident, monotonous note.	Все эти деревья, большие и малые, искривлены от природы и кренятся в ту сторону, в которую дует мистраль - один из трех бичей Прованса; двумя другими, как известно, или как, может быть, неизвестно, считались Дюранса[13] и парламент. Кругом, на равнине, похожей на большое озеро пыли, произрастают там и сям редкие пшеничные колосья, которые местные садоводы, вероятно, выращивают из любопытства и которые служат насестом для цикад, преследующих своим пронзительным и однообразным треском путешественников, забредших в эту пустыню.
For about seven or eight years the little tavern had been kept by a man and his wife, with two servants,-a chambermaid named Trinette, and a hostler called Pecaud. This small staff was quite equal to all the requirements, for a canal between Beaucaire and Aiguemortes had revolutionized transportation by substituting boats for the cart and the stagecoach.	Уже лет семь этот трактир принадлежал супружеской паре, вся прислуга которой состояла из работницы по имени Тринетта и конюха, прозывавшегося Пако; впрочем, двух слуг было вполне достаточно, ибо с тех пор как между Бокером и Эг-Мортом провели канал, барки победоносно заменили почтовых лошадей, а перевозное судно - дилижанс.
And, as though to add to the daily misery which this prosperous canal inflicted on the unfortunate inn-keeper, whose utter ruin it was fast accomplishing, it was situated between the Rhone from which it had its source and the post-road it had depleted, not a hundred steps from the inn, of which we have given a brief but faithful description.	Этот канал, к вящей досаде бедного трактирщика, проходил между питающей его Роной и поглощаемой им дорогой в каких-нибудь ста шагах от трактира, который мы кратко, но верно только что описали.

The inn-keeper himself was a man of from forty to fifty-five years of age, tall, strong, and bony, a perfect specimen of the natives of those southern latitudes; he had dark, sparkling, and deep-set eyes, hooked nose, and teeth white as those of a carnivorous animal; his hair, like his beard, which he wore under his chin, was thick and curly, and in spite of his age but slightly interspersed with a few silvery threads.	Хозяин этого убогого трактирчика был человек лет сорока пяти, истый южанин - высокий, сухощавый и жилистый, с блестящими, глубоко сидящими глазами, орлиным носом и белыми, как у хищника, зубами. Волосы его, видимо не желавшие седеть, несмотря на первые предостережения старости, были, как и его круглая борода, густые и курчавые и только кое-где тронуты сединой.
His naturally dark complexion had assumed a still further shade of brown from the habit the unfortunate man had acquired of stationing himself from morning till eve at the threshold of his door, on the lookout for guests who seldom came, yet there he stood, day after day, exposed to the meridional rays of a burning sun, with no other protection for his head than a red handkerchief twisted around it, after the manner of the Spanish muleteers.	Лицо его, от природы смуглое, стало почти черным вследствие привычки бедного малого торчать с утра до вечера на пороге и высматривать, не покажется ли - пеший или конный - какой-нибудь постоялец; ждал он обычно понапрасну, и ничто не защищало его лица от палящего зноя, кроме красного платка, повязанного вокруг головы, как у испанских погонщиков.
This man was our old acquaintance, Gaspard Caderousse.	Это был наш старый знакомый, Гаспар Кадрусс.
His wife, on the contrary, whose maiden name had been Madeleine Radelle, was pale, meagre, and sickly-looking. Born in the neighborhood of Arles, she had shared in the beauty for which its women are proverbial; but that beauty had gradually withered beneath the devastating influence of the slow fever so prevalent among dwellers by the ponds of Aiguemortes and the marshes of Camargue.	Жена его, звавшаяся в девицах Мадлена Радель, была женщина бледная, худая и хворая; она родилась в окрестностях Арля и сохранила следы былой красоты, которою славятся женщины того края; но лицо ее рано поблекло от приступов скрытой лихорадки, столь распространенной среди людей, живущих близ эг-мортских прудов и камаргских болот.
She remained nearly always in her second-floor chamber, shivering in her chair, or stretched languid and feeble on her bed, while her husband kept his daily watch at the door-a duty he performed with so much the greater willingness, as it saved him the necessity of listening to the endless plaints and murmurs of his helpmate, who never saw him without breaking out into bitter invectives against fate; to all of which her husband would calmly return an unvarying reply, in these philosophic words:-	Поэтому она почти никогда не выходила из комнаты во втором этаже и проводила целые дни, дрожа от лихорадки, полулежа в кресле или полусидя на кровати, между тем как муж ее по обыкновению стоял на часах у порога, весьма неохотно покидая свой пост, ибо каждый раз, когда он возвращался к своей сварливой половине, она донимала его вечными жалобами на судьбу, на что муж обычно отвечал философски:
"Hush, La Carconte.	- Молчи, Карконта!
It is God's pleasure that things should be so."	Видно, так богу угодно.
The sobriquet of La Carconte had been bestowed on Madeleine Radelle from the fact that she had been born in a village, so called, situated between Salon and Lambesc; and as a custom existed among the inhabitants of that part of France where Caderousse lived of styling every person by some particular and distinctive appellation, her husband had bestowed on her the name of La Carconte in place of her sweet and euphonious name of Madeleine, which, in all probability, his rude gutteral language would not have enabled him to pronounce.	Прозвище Карконта произошло оттого, что Мадлена Радель родилась в деревне Карконте, между Салоном и Ламбеском; а так как в тех местах людей почти всегда называют не по имени, а по прозвищу, то и муж ее заменил этим прозвищем имя Мадлена, быть может, слишком нежное и благозвучное для его грубой речи.

Still, let it not be supposed that amid this affected resignation to the will of Providence, the unfortunate inn-keeper did not writhe under the double misery of seeing the hateful canal carry off his customers and his profits, and the daily infliction of his peevish partner's murmurs and lamentations.	Однако, несмотря на такую мнимую покорность воле провидения, не следует думать, будто наш трактирщик не сетовал на бедственное положение, в которое ввергнул его проклятый Бокерский канал, и равнодушно переносил беспрестанные причитания жены.
Like other dwellers in the south, he was a man of sober habits and moderate desires, but fond of external show, vain, and addicted to display. During the days of his prosperity, not a festivity took place without himself and wife being among the spectators. He dressed in the picturesque costume worn upon grand occasions by the inhabitants of the south of France, bearing equal resemblance to the style adopted both by the Catalans and Andalusians; while La Carconte displayed the charming fashion prevalent among the women of Arles, a mode of attire borrowed equally from Greece and Arabia.	Подобно всем южанам, он был человек весьма воздержанный и неприхотливый, но тщеславный во всем, что касалось внешности; во времена своего благоденствия он не пропускал ни одной феррады, ни одного шествия с тараском[14] и торжественно появлялся со своей Карконтой: он -в живописном костюме южанина, представляющем нечто среднее между каталонским и андалузским, она - в прелестном наряде арлезианок, словно заимствованном у греков и арабов.
But, by degrees, watch-chains, necklaces, parti-colored scarfs, embroidered bodices, velvet vests, elegantly worked stockings, striped gaiters, and silver buckles for the shoes, all disappeared; and Gaspard Caderousse, unable to appear abroad in his pristine splendor, had given up any further participation in the pomps and vanities, both for himself and wife, although a bitter feeling of envious discontent filled his mind as the sound of mirth and merry music from the joyous revellers reached even the miserable hostelry to which he still clung, more for the shelter than the profit it afforded.	Но мало-помалу часовые цепочки, ожерелья, разноцветные пояса, вышитые корсажи, бархатные куртки, шелковые чулки с изящными стрелками, пестрые гетры, башмаки с серебряными пряжками исчезли, а Г аспар Кадрусс, лишенный возможности показываться в своем былом великолепии, отказался вместе с женой от участия в празднествах, чьи веселые отклики, терзая его сердце, долетали до убогого трактира, который он продолжал держать не столько ради доходов, сколько для того, чтобы иметь какое-нибудь занятие.
Caderousse, then, was, as usual, at his place of observation before the door, his eyes glancing listlessly from a piece of closely shaven grass-on which some fowls were industriously, though fruitlessly, endeavoring to turn up some grain or insect suited to their palate-to the deserted road, which led away to the north and south, when he was aroused by the shrill voice of his wife, and grumbling to himself as he went, he mounted to her chamber, first taking care, however, to set the entrance door wide open, as an invitation to any chance traveller who might be passing.	Кадрусс по обыкновению простоял уже пол-утра перед дверью трактира, переводя грустный взгляд от небольшого лужка, по которому бродили куры, к двум крайним точкам пустынной дороги, одним концом уходящей на юг, а другим - на север, - как вдруг пронзительный голос его жены заставил его покинуть свой пост. Он ворча вошел в трактир и поднялся во второй этаж, оставив, однако, дверь отворенной настежь, как бы приглашая проезжих завернуть к нему.
At the moment Caderousse quitted his sentry-like watch before the door, the road on which he so eagerly strained his sight was void and lonely as a desert at mid-day.	В ту минуту, когда Кадрусс входил в трактир, большая дорога, о которой мы говорили и на которую были устремлены его взоры, была пуста и безлюдна, как пустыня в полдень.
There it lay stretching out into one interminable line of dust and sand, with its sides bordered by tall, meagre trees, altogether presenting so uninviting an appearance, that no one in his senses could have imagined that any traveller, at liberty to regulate his hours for journeying, would choose to expose himself in such a formidable Sahara.	Она тянулась бесконечной белой лентой меж двух рядов тощих деревьев, и ясно было, что ни один путник по своей воле не пустится в такой час по этой убийственной Сахаре.

Nevertheless, had Caderousse but retained his post a few minutes longer, he might have caught a dim outline of something approaching from the direction of Bellegarde; as the moving object drew nearer, he would easily have perceived that it consisted of a man and horse, between whom the kindest and most amiable understanding appeared to exist. The horse was of Hungarian breed, and ambled along at an easy pace. His rider was a priest, dressed in black, and wearing a three-cornered hat; and, spite of the ardent rays of a noonday sun, the pair came on with a fair degree of rapidity.	Между тем вопреки всякой вероятности, если бы Кадрусс остался на месте, он увидел бы, что со стороны Бельгарда приближается всадник тем благопристойным и спокойным аллюром, который указывает на наилучшие отношения между конем и седоком; всадник был священник, в черной сутане и треугольной шляпе, несмотря на палящий зной полуденного солнца; конь -мерин-иноходец - шел легкой рысцой.
Having arrived before the Pont du Gard, the horse stopped, but whether for his own pleasure or that of his rider would have been difficult to say. However that might have been, the priest, dismounting, led his steed by the bridle in search of some place to which he could secure him. Availing himself of a handle that projected from a half-fallen door, he tied the animal safely and having drawn a red cotton handkerchief, from his pocket, wiped away the perspiration that streamed from his brow, then, advancing to the door, struck thrice with the end of his iron-shod stick.	У дверей трактира священник остановился; трудно сказать, лошадь ли остановила ездока, или же ездок остановил лошадь; но как бы то ни было священник спешился и, взяв лошадь за поводья, привязал ее к задвижке ветхого ставня, державшегося на одной петле; потом, подойдя к двери и вытирая красным бумажным платком пот, градом катившийся по его лицу, он три раза постучал о порог кованым концом трости, которую держал в руке.
At this unusual sound, a huge black dog came rushing to meet the daring assailant of his ordinarily tranquil abode, snarling and displaying his sharp white teeth with a determined hostility that abundantly proved how little he was accustomed to society.	Тотчас же большая черная собака встала и сделала несколько шагов, заливаясь лаем и скаля свои белые острые зубы, - вдвойне враждебное поведение, доказывавшее, как мало она привыкла видеть посторонних.
At that moment a heavy footstep was heard descending the wooden staircase that led from the upper floor, and, with many bows and courteous smiles, mine host of the Pont du Gard besought his guest to enter.	Деревянная лестница, примыкавшая к стене, тотчас же затрещала под тяжелыми шагами хозяина убогого жилища; весь согнувшись, он задом спускался к стоявшему в дверях священнику.
"You are welcome, sir, most welcome!" repeated the astonished Caderousse. "Now, then, Margotin," cried he, speaking to the dog, "will you be quiet?	- Иду, иду, - говорил весьма удивленный Кадрусс.- Да замолчишь ли ты, Марго!
Pray don't heed him, sir!-he only barks, he never bites.	Не бойтесь, сударь, она хоть и лает, но не укусит.
I make no doubt a glass of good wine would be acceptable this dreadfully hot day."	Вы желаете винца, не правда ли?
Then perceiving for the first time the garb of the traveller he had to entertain, Caderousse hastily exclaimed:	Ведь жара-то канальская... Ах, простите, -продолжал Кадрусс, увидев, с какого рода проезжим имеет дело. - Простите, я не рассмотрел, кого имею честь принимать у себя.
"A thousand pardons! I really did not observe whom I had the honor to receive under my poor roof.	Что вам угодно?
What would the abbe please to have? What refreshment can I offer? All I have is at his service."	Чем могу служить, господин аббат?

The priest gazed on the person addressing him with a long and searching gaze-there even seemed a disposition on his part to court a similar scrutiny on the part of the inn-keeper; then, observing in the countenance of the latter no other expression than extreme surprise at his own want of attention to an inquiry so courteously worded, he deemed it as well to terminate this dumb show, and therefore said, speaking with a strong Italian accent,	Аббат несколько секунд очень пристально смотрел на Кадрусса; казалось, он даже старался и сам обратить на себя его внимание. Но так как лицо трактирщика не выражало ничего, кроме удивления, что посетитель не отвечает, он счел нужным положить конец этой сцене и сказал с сильным итальянским акцентом:
"You are, I presume, M. Caderousse?"	- Не вы ли будете господин Кадрусс?
"Yes, sir," answered the host, even more surprised at the question than he had been by the silence which had preceded it; "I am Gaspard Caderousse, at your service."	- Да, сударь, - отвечал хозяин, быть может, еще более удивленный вопросом, нежели молчанием, -я самый; Гаспар Кадрусс, ваш слуга.
"Gaspard Caderousse," rejoined the priest.	- Гаспар Кадрусс?..
"Yes,-Christian and surname are the same.	Да... Кажется, так и есть.
You formerly lived, I believe in the Allees de Meillan, on the fourth floor?"	Вы жили когда-то в Мельянских аллеях, на четвертом этаже?
"I did."	- Точно так.
"And you followed the business of a tailor?"	- И занимались ремеслом портного?
"True, I was a tailor, till the trade fell off.	- Да; но дело не пошло.
It is so hot at Marseilles, that really I believe that the respectable inhabitants will in time go without any clothing whatever.	В этом проклятом Марселе так жарко, что я думаю, там скоро вовсе перестанут одеваться.
But talking of heat, is there nothing I can offer you by way of refreshment?"	Кстати, о жаре; не угодно ли вам будет немного освежиться, господин аббат?
"Yes; let me have a bottle of your best wine, and then, with your permission, we will resume our conversation from where we left off."	- Пожалуй. Принесите бутылку вашего самого лучшего вина, и мы продолжим наш разговор.
"As you please, sir," said Caderousse, who, anxious not to lose the present opportunity of finding a customer for one of the few bottles of Cahors still remaining in his possession, hastily raised a trap-door in the floor of the apartment they were in, which served both as parlor and kitchen.	- Как прикажете, господин аббат, - сказал Кадрусс. И чтобы не упустить случая продать одну из своих последних бутылок кагора, Кадрусс поспешил поднять люк, устроенный в полу комнаты, служившей одновременно и залой, и кухней.
Upon issuing forth from his subterranean retreat at the expiration of five minutes, he found the abbe seated upon a wooden stool, leaning his elbow on a table, while Margotin, whose animosity seemed appeased by the unusual command of the traveller for refreshments, had crept up to him, and had established himself very comfortably between his knees, his long, skinny neck resting on his lap, while his dim eye was fixed earnestly on the traveller's face.	Когда пять минут спустя он снова появился, аббат уже сидел на табурете, опершись локтем на стол, между тем как Марго, которая, видимо, сменила гнев на милость, услышав, что странный путешественник спросил вина, положила ему на колени свою худую шею и смотрела на него умильными глазами.
"Are you quite alone?" inquired the guest, as Caderousse placed before him the bottle of wine and a glass.	- Вы один здесь живете? - спросил аббат у хозяина, когда тот ставил перед ним бутылку и стакан.

"Quite, quite alone," replied the man-"or, at least, practically so, for my poor wife, who is the only person in the house besides myself, is laid up with illness, and unable to render me the least assistance, poor thing!"	- Да, один, или почти один, господин аббат, так как жена мне не в помощь; она вечно хворает, моя бедная Карконта.
"You are married, then?" said the priest, with a show of interest, glancing round as he spoke at the scanty furnishings of the apartment.	- Так вы женаты! - сказал аббат с оттенком участия, бросив вокруг себя взгляд, которым он словно оценивал скудное имущество бедной четы.
"Ah, sir," said Caderousse with a sigh, "it is easy to perceive I am not a rich man; but in this world a man does not thrive the better for being honest."	- Вы находите, что я небогат, не правда ли, господин аббат? - сказал, вздыхая, Кадрусс. - Но что поделаешь; мало быть честным человеком, чтобы благоденствовать на этом свете.
The abbe fixed on him a searching, penetrating glance.	Аббат устремил на него проницательный взгляд.
"Yes, honest-I can certainly say that much for myself," continued the inn-keeper, fairly sustaining the scrutiny of the abbe's gaze; "I can boast with truth of being an honest man; and," continued he significantly, with a hand on his breast and shaking his head, "that is more than every one can say nowadays."	- Да, честным человеком; этим я могу похвалиться, господин аббат, - сказал хозяин, смотря аббату прямо в глаза и прижав руку к груди, - а в наше время не всякий может это сказать.
"So much the better for you, if what you assert be true," said the abbe; "for I am firmly persuaded that, sooner or later, the good will be rewarded, and the wicked punished."	- Тем лучше, если то, чем вы хвалитесь, правда, -сказал аббат. - Я твердо верю, что рано или поздно честный человек будет вознагражден, а злой наказан.
"Such words as those belong to your profession," answered Caderousse, "and you do well to repeat them; but," added he, with a bitter expression of countenance, "one is free to believe them or not, as one pleases."	- Вам по сану положено так говорить, господин аббат, - возразил Кадрусс с горечью, - а каждый волен верить или не верить вашим словам.
"You are wrong to speak thus," said the abbe; "and perhaps I may, in my own person, be able to prove to you how completely you are in error."	- Напрасно вы так говорите, сударь, - сказал аббат, - может быть, я сам докажу вам справедливость моих слов.
"What mean you?" inquired Caderousse with a look of surprise.	- Как это так? - удивленно спросил Кадрусс.
"In the first place, I must be satisfied that you are the person I am in search of."	- А вот как: прежде всего мне нужно удостовериться, точно ли вы тот человек, в ком я имею надобность.
"What proofs do you require?"	- Какие же доказательства вам надо?
"Did you, in the year 1814 or 1815, know anything of a young sailor named Dantes?"	- Знавали вы в тысяча восемьсот четырнадцатом или в тысяча восемьсот пятнадцатом году моряка по имени Дантес?
"Dantes?	- Дантес!..
Did I know poor dear Edmond?	Знавал ли я беднягу Эдмона!

Why, Edmond Dantes and myself were intimate friends!" exclaimed Caderousse, whose countenance flushed darkly as he caught the penetrating gaze of the abbe fixed on him, while the clear, calm eye of the questioner seemed to dilate with feverish scrutiny.	Еще бы, да это был мой лучший друг! -воскликнул Кадрусс, густо покраснев, между тем как ясные и спокойные глаза аббата словно расширялись, чтобы единым взглядом охватить собеседника.
"You remind me," said the priest, "that the young man concerning whom I asked you was said to bear the name of Edmond."	- Да, кажется, его звали Эдмоном.
"Said to bear the name!" repeated Caderousse, becoming excited and eager.	- Конечно, его звали Эдмон! Еще бы!
"Why, he was so called as truly as I myself bore the appellation of Gaspard Caderousse; but tell me, I pray, what has become of poor Edmond? Did you know him?	Это так же верно, как то, что меня зовут Гаспар Кадрусс. А что с ним сталось, господин аббат, с бедным Эдмоном? - продолжал трактирщик. - Вы его знали?
Is he alive and at liberty?	Жив ли он еще? Свободен ли?
Is he prosperous and happy?"	Счастлив ли?
"He died a more wretched, hopeless, heart-broken prisoner than the felons who pay the penalty of their crimes at the galleys of Toulon."	- Он умер в тюрьме в более отчаянном и несчастном положении, чем каторжники, которые волочат ядро на тулонской каторге.
A deadly pallor followed the flush on the countenance of Caderousse, who turned away, and the priest saw him wiping the tears from his eyes with the corner of the red handkerchief twisted round his head.	Смертельная бледность сменила разлившийся было по лицу Кадрусса румянец. Он отвернулся, и аббат увидел, что он вытирает слезы уголком красного платка, которым была повязана его голова.
"Poor fellow, poor fellow!" murmured Caderousse. "Well, there, sir, is another proof that good people are never rewarded on this earth, and that none but the wicked prosper.	- Бедняга! - пробормотал Кадрусс. - Вот вам еще доказательство в подтверждение моих слов, господин аббат, что бог милостив только к дурным людям.
Ah," continued Caderousse, speaking in the highly colored language of the south, "the world grows worse and worse.	Да, - продолжал Кадрусс, - свет становится день ото дня хуже.
Why does not God, if he really hates the wicked, as he is said to do, send down brimstone and fire, and consume them altogether?"	Пусть бы небеса послали на землю сначала серный дождь, потом огненный - и дело с концом!
"You speak as though you had loved this young Dantes," observed the abbe, without taking any notice of his companion's vehemence.	- Видимо, вы от души любили этого молодого человека, - сказал аббат.
"And so I did," replied Caderousse; "though once, I confess, I envied him his good fortune. But I swear to you, sir, I swear to you, by everything a man holds dear, I have, since then, deeply and sincerely lamented his unhappy fate."	- Да, я его очень любил, - сказал Кадрусс, - хотя должен покаяться, что однажды позавидовал его счастью; но после, клянусь вам честью, я горько жалел о его несчастной участи.
There was a brief silence, during which the fixed, searching eye of the abbe was employed in scrutinizing the agitated features of the inn-keeper.	На минуту воцарилось молчание, в продолжение которого аббат не отводил пристального взора от выразительного лица трактирщика.
"You knew the poor lad, then?" continued Caderousse.	- И вы знали беднягу? - спросил Кадрусс.

"I was called to see him on his dying bed, that I might administer to him the consolations of religion."	- Я был призван к его смертному одру и подал ему последние утешения веры, - отвечал аббат.
"And of what did he die?" asked Caderousse in a choking voice.	- А отчего он умер? - спросил Кадрусс сдавленным голосом.
"Of what, think you, do young and strong men die in prison, when they have scarcely numbered their thirtieth year, unless it be of imprisonment?"	- Отчего умирают в тюрьме на тридцатом году жизни, как не от самой тюрьмы?
Caderousse wiped away the large beads of perspiration that gathered on his brow.	Кадрусс отер пот, струившийся по его лицу.
"But the strangest part of the story is," resumed the abbe, "that Dantes, even in his dying moments, swore by his crucified Redeemer, that he was utterly ignorant of the cause of his detention."	- Всего удивительнее, - продолжал аббат, - что Дантес на смертном одре клялся мне перед распятием, которое он лобызал, что ему не известна истинная причина его заточения.
"And so he was," murmured Caderousse. "How should he have been otherwise?	- Верно, верно, - прошептал Кадрусс, - он не мог ее знать.
Ah, sir, the poor fellow told you the truth."	Да, господин аббат, бедный мальчик сказал правду.
"And for that reason, he besought me to try and clear up a mystery he had never been able to penetrate, and to clear his memory should any foul spot or stain have fallen on it."	- Потому-то он и поручил мне доискаться до причины его несчастья и восстановить честь его имени, если оно было чем-либо запятнано.
And here the look of the abbe, becoming more and more fixed, seemed to rest with ill-concealed satisfaction on the gloomy depression which was rapidly spreading over the countenance of Caderousse.	И взгляд аббата, становившийся все пристальнее, впился в омрачившееся лицо Кадрусса.
"A rich Englishman," continued the abbe, "who had been his companion in misfortune, but had been released from prison during the second restoration, was possessed of a diamond of immense value; this jewel he bestowed on Dantes upon himself quitting the prison, as a mark of his gratitude for the kindness and brotherly care with which Dantes had nursed him in a severe illness he underwent during his confinement.	- Один богатый англичанин, - продолжал аббат, -его товарищ по несчастью, выпущенный из тюрьмы при второй реставрации, обладал алмазом большой ценности. При выходе из тюрьмы он подарил этот алмаз Дантесу в благодарность за то, что во время его болезни тот ухаживал за ним, как за родным братом.
Instead of employing this diamond in attempting to bribe his jailers, who might only have taken it and then betrayed him to the governor, Dantes carefully preserved it, that in the event of his getting out of prison he might have wherewithal to live, for the sale of such a diamond would have quite sufficed to make his fortune."	Дантес, вместо того чтобы подкупить тюремщиков, которые, впрочем, могли бы взять награду, а потом выдать его, бережно хранил камень при себе на случай своего освобождения; если бы он вышел из тюрьмы, он сразу стал бы богачом, продав этот алмаз.
"Then, I suppose," asked Caderousse, with eager, glowing looks, "that it was a stone of immense value?"	- Так вы говорите, - спросил Кадрусс, глаза которого разгорелись, - что это был алмаз большой ценности?
"Why, everything is relative," answered the abbe. "To one in Edmond's position the diamond certainly was of great value. It was estimated at fifty thousand francs."	- Все в мире относительно, - отвечал аббат. - Для Эдмона это было богатство; его оценивали в пятьдесят тысяч франков.

"Bless me!" exclaimed Caderousse, "fifty thousand francs! Surely the diamond was as large as a nut to be worth all that."	- Пятьдесят тысяч франков! - вскричал Кадрусс. -Так он был с грецкий орех, что ли?
"No," replied the abbe, "it was not of such a size as that; but you shall judge for yourself. I have it with me."	- Нет, поменьше, - отвечал аббат, - но вы сами можете об этом судить, потому что он со мною.
The sharp gaze of Caderousse was instantly directed towards the priest's garments, as though hoping to discover the location of the treasure.	Глаза Кадрусса, казалось, шарили под платьем аббата, разыскивая камень.
Calmly drawing forth from his pocket a small box covered with black shagreen, the abbe opened it, and displayed to the dazzled eyes of Caderousse the sparkling jewel it contained, set in a ring of admirable workmanship.	Аббат вынул из кармана коробочку, обтянутую черной шагреневой кожей, раскрыл ее и показал изумленному Кадруссу сверкающий алмаз, вправленный в перстень чудесной работы.
"And that diamond," cried Caderousse, almost breathless with eager admiration, "you say, is worth fifty thousand francs?"	- И это стоит пятьдесят тысяч франков?
"It is, without the setting, which is also valuable," replied the abbe, as he closed the box, and returned it to his pocket, while its brilliant hues seemed still to dance before the eyes of the fascinated inn-keeper.	- Без оправы, которая сама по себе довольно дорога, - отвечал аббат. Он закрыл футляр и положил в карман алмаз, продолжавший сверкать в воображении Кадрусса.
"But how comes the diamond in your possession, sir? Did Edmond make you his heir?"	- Но каким образом этот камень находится в ваших руках, господин аббат? - спросил Кадрусс.- Разве Эдмон назначил вас своим наследником?
"No, merely his testamentary executor.	- Не наследником, а душеприказчиком.
'I once possessed four dear and faithful friends, besides the maiden to whom I was betrothed' he said; 'and I feel convinced they have all unfeignedly grieved over my loss. The name of one of the four friends is Caderousse.'" The inn-keeper shivered.	"У меня было трое добрых друзей и невеста, -сказал он мне, - я уверен, что все четверо горько жалеют обо мне; один из этих друзей звался Кадрусс". Кадрусс вздрогнул.
"'Another of the number,'" continued the abbe, without seeming to notice the emotion of Caderousse, "'is called Danglars; and the third, in spite of being my rival, entertained a very sincere affection for me.'" A fiendish smile played over the features of Caderousse, who was about to break in upon the abbe's speech, when the latter, waving his hand, said,	- "Другого, - продолжал аббат, делая вид, что не замечает волнения Кадрусса, - звали Данглар, третий, прибавил он, хоть и был мой соперник, но тоже любил меня". Дьявольская улыбка появилась на губах Кадрусса; он хотел прервать аббата.
"Allow me to finish first, and then if you have any observations to make, you can do so afterwards.	- Постойте, - сказал аббат, - дайте мне кончить, и, если вы имеете что сказать мне, вы скажете потом.
'The third of my friends, although my rival, was much attached to me,-his name was Fernand; that of my betrothed was'-Stay, stay," continued the abbe, "I have forgotten what he called her."	"Третий, хоть и был мой соперник, но тоже любил меня, и звали его Фернан; а мою невесту звали..." Я забыл имя невесты, - сказал аббат.
"Mercedes," said Caderousse eagerly.	- Мерседес, - сказал Кадрусс.
"True," said the abbe, with a stifled sigh, "Mercedes it was."	- Да, да, совершенно верно, - с подавленным вздохом подтвердил аббат, - Мерседес.
"Go on," urged Caderousse.	- Ну и что же дальше? - спросил Кадрусс.

"Bring me a carafe of water," said the abbe.	- Дайте мне графин с водой, - сказал аббат.
Caderousse quickly performed the stranger's bidding; and after pouring some into a glass, and slowly swallowing its contents, the abbe, resuming his usual placidity of manner, said, as he placed his empty glass on the table,-"Where did we leave off?"	Кадрусс поспешил исполнить его желание. Аббат налил воды в стакан и отпил несколько глотков. - На чем мы остановились? - спросил он, поставив стакан на стол.
"The name of Edmond's betrothed was Mercedes."	- Невесту звали Мерседес.
"To be sure.	- Да, да.
'You will go to Marseilles,' said Dantes,-for you understand, I repeat his words just as he uttered them. Do you understand?"	"Вы поедете в Марсель..." Это все Дантес говорил, вы понимаете?
"Perfectly."	- Понимаю.
"'You will sell this diamond; you will divide the money into five equal parts, and give an equal portion to these good friends, the only persons who have loved me upon earth.'"	- "Вы продадите этот алмаз и разделите вырученные за него деньги между моими пятью друзьями, единственными людьми, любившими меня на земле".
"But why into five parts?" asked Caderousse; "you only mentioned four persons."	- Как так пятью? - сказал Кадрусс. - Вы назвали мне только четверых.
"Because the fifth is dead, as I hear. The fifth sharer in Edmond's bequest, was his own father."	- Потому что пятый умер, как мне сказали... Пятый был отец Дантеса.
"Too true, too true!" ejaculated Caderousse, almost suffocated by the contending passions which assailed him, "the poor old man did die."	- Увы, это верно, - сказал Кадрусс, раздираемый противоречивыми чувствами, - бедный старик умер.
"I learned so much at Marseilles," replied the abbe, making a strong effort to appear indifferent; "but from the length of time that has elapsed since the death of the elder Dantes, I was unable to obtain any particulars of his end. Can you enlighten me on that point?"	- Я узнал об этом в Марселе, - отвечал аббат, стараясь казаться равнодушным, - но смерть его произошла так давно, что я не мог узнать никаких подробностей... Может быть, вы что-нибудь знаете о смерти старика?
"I do not know who could if I could not," said Caderousse. "Why, I lived almost on the same floor with the poor old man.	- Кому и знать, как не мне? - сказал Кадрусс. - Я был его соседом... О господи!
Ah, yes, about a year after the disappearance of his son the poor old man died."	Не прошло и года после исчезновения его сына, как бедный старик умер!
"Of what did he die?"	- А отчего он умер?
"Why, the doctors called his complaint gastro-enteritis, I believe; his acquaintances say he died of grief; but I, who saw him in his dying moments, I say he died of'-Caderousse paused.	- Доктора называли его болезнь... кажется, воспалением желудка; люди, знавшие его, говорили, что он умер с горя... а я, который видел, как он умирал, я говорю, что он умер... Кадрусс запнулся.
"Of what?" asked the priest, anxiously and eagerly.	- Отчего? - с тревогой спросил аббат.
"Why, of downright starvation."	- С голоду он умер!
"Starvation!" exclaimed the abbe, springing from his seat.	- С голоду? - вскричал аббат, вскакивая на ноги. -С голоду!

"Why, the vilest animals are not suffered to die by such a death as that.	Последняя тварь не умирает с голоду.
The very dogs that wander houseless and homeless in the streets find some pitying hand to cast them a mouthful of bread; and that a man, a Christian, should be allowed to perish of hunger in the midst of other men who call themselves Christians, is too horrible for belief.	Пес, блуждающий по улицам, находит милосердную руку, которая бросает кусок хлеба, а человек, христианин, умирает с голоду среди других людей, также называющих себя христианами!
Oh, it is impossible-utterly impossible!"	Невозможно! Это невозможно!
"What I have said, I have said," answered Caderousse.	- Я вам говорю правду, - сказал Кадрусс.
"And you are a fool for having said anything about it," said a voice from the top of the stairs. "Why should you meddle with what does not concern you?"	- И напрасно, - послышался голос с лестницы. -Чего ты суешься не в свое дело?
The two men turned quickly, and saw the sickly countenance of La Carconte peering between the baluster rails; attracted by the sound of voices, she had feebly dragged herself down the stairs, and, seated on the lower step, head on knees, she had listened to the foregoing conversation.	Собеседники обернулись и увидели сквозь перила лестницы бледное лицо Карконты; она притащилась сюда из своей каморки и подслушивала их разговор, сидя на верхней ступеньке и опершись головой на руки.
"Mind your own business, wife," replied Caderousse sharply. "This gentleman asks me for information, which common politeness will not permit me to refuse."	- А ты сама чего суешься не в свое дело, жена? -сказал Кадрусс. - Господин аббат просит у меня сведений; учтивость требует, чтобы я их сообщил ему.
"Politeness, you simpleton!" retorted La Carconte. "What have you to do with politeness, I should like to know? Better study a little common prudence.	- А благоразумие требует, чтобы ты молчал.
How do you know the motives that person may have for trying to extract all he can from you?"	Почем ты знаешь, с какими намерениями тебя расспрашивают, дуралей?
"I pledge you my word, madam," said the abbe, "that my intentions are good; and that you husband can incur no risk, provided he answers me candidly."	- С наилучшими, сударыня, - сказал аббат, -ручаюсь вам. Вашему супругу нечего опасаться, лишь бы он говорил чистосердечно.
"Ah, that's all very fine," retorted the woman. "Nothing is easier than to begin with fair promises and assurances of nothing to fear; but when poor, silly folks, like my husband there, have been persuaded to tell all they know, the promises and assurances of safety are quickly forgotten; and at some moment when nobody is expecting it, behold trouble and misery, and all sorts of persecutions, are heaped on the unfortunate wretches, who cannot even see whence all their afflictions come."	- Знаем мы это... Начинают со всяких обещаний, потом довольствуются тем, что просят не опасаться, потом уезжают, не исполнив обещанного, а в одно прекрасное утро неведомо откуда на тебя сваливается беда.
"Nay, nay, my good woman, make yourself perfectly easy, I beg of you. Whatever evils may befall you, they will not be occasioned by my instrumentality, that I solemnly promise you."	- Будьте спокойны, - отвечал аббат, - уверяю вас, что из-за меня вам не будет никакой беды.

La Carconte muttered a few inarticulate words, then let her head again drop upon her knees, and went into a fit of ague, leaving the two speakers to resume the conversation, but remaining so as to be able to hear every word they uttered.	Карконта проворчала еще что-то, чего нельзя было разобрать, снова опустила голову на руки, и трясясь в лихорадке, предоставила мужу продолжать разговор, впрочем, стараясь не пропустить ни слова.
Again the abbe had been obliged to swallow a draught of water to calm the emotions that threatened to overpower him. When he had sufficiently recovered himself, he said,	Между тем аббат выпил немного воды и успокоился.
"It appears, then, that the miserable old man you were telling me of was forsaken by every one. Surely, had not such been the case, he would not have perished by so dreadful a death."	- Неужели, - снова начал он, - этот бедный старик был так всеми покинут, что умер голодной смертью?
"Why, he was not altogether forsaken," continued Caderousse, "for Mercedes the Catalan and Monsieur Morrel were very kind to him; but somehow the poor old man had contracted a profound hatred for Fernand-the very person," added Caderousse with a bitter smile, "that you named just now as being one of Dantes' faithful and attached friends."	- О нет, - отвечал Кадрусс, - каталанка Мерседес и господин Моррель не покинули его; но бедный старик вдруг возненавидел Фернана, того самого,- прибавил Кадрусс с насмешливой улыбкой, -которого Дантес назвал вам своим другом.
"And was he not so?" asked the abbe.	- А разве он не был ему другом? - спросил аббат.
"Gaspard, Gaspard!" murmured the woman, from her seat on the stairs, "mind what you are saying!"	- Гаспар! Гаспар! - сказала больная со ступеньки лестницы. - Подумай, раньше чем говорить!
Caderousse made no reply to these words, though evidently irritated and annoyed by the interruption, but, addressing the abbe, said,	Кадрусс с досадой махнул рукой и не удостоил жену ответом.
"Can a man be faithful to another whose wife he covets and desires for himself? But Dantes was so honorable and true in his own nature, that he believed everybody's professions of friendship.	- Можно ли быть другом человека, у которого хочешь отбить женщину? - ответил он аббату. -Дантес по доброте сердечной называл всех этих людей друзьями... Бедный Эдмон!
Poor Edmond, he was cruelly deceived; but it was fortunate that he never knew, or he might have found it more difficult, when on his deathbed, to pardon his enemies. And, whatever people may say," continued Caderousse, in his native language, which was not altogether devoid of rude poetry, "I cannot help being more frightened at the idea of the malediction of the dead than the hatred of the living."	Впрочем, лучше, что он ничего не узнал; ему трудно было бы простить им на смертном одре... И что бы там ни говорили, - продолжал Кадрусс, речь которого была не чужда своего рода грубоватой поэзии, - а я все же больше боюсь проклятия мертвых, чем ненависти живых.
"Imbecile!" exclaimed La Carconte.	- Болван! - сказала Карконта.
"Do you, then, know in what manner Fernand injured Dantes?" inquired the abbe of Caderousse.	- А вам известно, - продолжал аббат, - что этот Фернан сделал?
"Do I?	- Известно ли?
No one better."	Разумеется, известно!
"Speak out then, say what it was!"	- Так говорите.
"Gaspard!" cried La Carconte, "do as you will; you are master-but if you take my advice you'll hold your tongue."	- Твоя воля, Гаспар, - сказала жена, - делай как знаешь, но только лучше бы тебе помолчать.

"Well, wife," replied Caderousse, "I don't know but what you're right!"	- На этот раз ты, пожалуй, права, - сказал Кадрусс.
"So you will say nothing?" asked the abbe.	- Итак, вы не хотите говорить? - продолжал аббат.
"Why, what good would it do?" asked Caderousse. "If the poor lad were living, and came to me and begged that I would candidly tell which were his true and which his false friends, why, perhaps, I should not hesitate. But you tell me he is no more, and therefore can have nothing to do with hatred or revenge, so let all such feeling be buried with him."	- К чему? - отвечал Кадрусс. - Если бы бедняга Эдмон был жив и пришел ко мне узнать раз навсегда, кто ему друг, а кто враг, тогда другое дело; но вы говорите, что он в могиле; он уже не может ненавидеть, не может мстить, а потому бросим все это.
"You prefer, then," said the abbe, "that I should bestow on men you say are false and treacherous, the reward intended for faithful friendship?"	- Так вы хотите, - сказал аббат, - чтобы этим людям, которых вы считаете вероломными и ложными друзьями, досталась награда за верную дружбу?
"That is true enough," returned Caderousse. "You say truly, the gift of poor Edmond was not meant for such traitors as Fernand and Danglars; besides, what would it be to them? no more than a drop of water in the ocean."	- Вы правы, - сказал Кадрусс. - Притом же, что значило бы для них наследство бедного Эдмона? Капля в море!
"Remember," chimed in La Carconte, "those two could crush you at a single blow!"	- Не говоря уже о том, что эти люди могут раздавить тебя одним пальцем, - сказала жена.
"How so?" inquired the abbe.	- Вот как?
"Are these persons, then, so rich and powerful?"	Разве эти люди могущественны и богаты?
"Do you not know their history?"	- Так вы ничего про них не знаете?
"I do not.	- Нет.
Pray relate it to me!"	Расскажите мне.
Caderousse seemed to reflect for a few moments, then said,	Кадрусс задумался.
"No, truly, it would take up too much time."	- Нет, знаете, это было бы слишком длинно.
"Well, my good friend," returned the abbe, in a tone that indicated utter indifference on his part, "you are at liberty, either to speak or be silent, just as you please; for my own part, I respect your scruples and admire your sentiments; so let the matter end.	- Как хотите, друг мой, можете ничего не говорить, - сказал аббат с видом полнейшего равнодушия, - я уважаю ваши колебания. Вы поступаете, как должен поступать добрый человек; не будем больше об этом говорить.
I shall do my duty as conscientiously as I can, and fulfil my promise to the dying man.	Что мне было поручено? Исполнить последнюю волю умирающего.
My first business will be to dispose of this diamond."	Итак, я продам этот алмаз.
So saying, the abbe again draw the small box from his pocket, opened it, and contrived to hold it in such a light, that a bright flash of brilliant hues passed before the dazzled gaze of Caderousse.	И он снова вынул футляр из кармана, открыл его, и снова камень засверкал перед восхищенными глазами Кадрусса.
"Wife, wife!" cried he in a hoarse voice, "come here!"	- Поди-ка сюда, жена, погляди, - проговорил он хриплым голосом.

"Diamond!" exclaimed La Carconte, rising and descending to the chamber with a tolerably firm step; "what diamond are you talking about?"	- Алмаз? - спросила Карконта, вставая. Довольно твердыми шагами она спустилась с лестницы. -Что это за алмаз?
"Why, did you not hear all we said?" inquired Caderousse. "It is a beautiful diamond left by poor Edmond Dantes, to be sold, and the money divided between his father, Mercedes, his betrothed bride, Fernand, Danglars, and myself.	- Разве ты не слышала? - сказал Кадрусс. - Этот алмаз Эдмон завещал нам: во-первых, своему отцу, потом трем друзьям: Фернану, Данглару и мне, и своей невесте Мерседес.
The jewel is worth at least fifty thousand francs."	Алмаз стоит пятьдесят тысяч франков.
"Oh, what a magnificent jewel!" cried the astonished woman.	- Ах, какой чудесный камень! - сказала она.
"The fifth part of the profits from this stone belongs to us then, does it not?" asked Caderousse.	- Так, значит, пятая часть этой суммы принадлежит нам? - спросил Кадрусс.
"It does," replied the abbe; "with the addition of an equal division of that part intended for the elder Dantes, which I believe myself at liberty to divide equally with the four survivors."	- Да, - отвечал аббат, - с прибавкой за счет доли отца Дантеса, которую я считаю себя вправе разделить между вами четырьмя.
"And why among us four?" inquired Caderousse.	- А почему же между четырьмя? - спросила Карконта.
"As being the friends Edmond esteemed most faithful and devoted to him."	- Потому что вас четверо - друзей Эдмона.
"I don't call those friends who betray and ruin you," murmured the wife in her turn, in a low, muttering voice.	- Предатели - не друзья! - глухо проворчала Карконта.
"Of course not!" rejoined Caderousse quickly; "no more do I, and that was what I was observing to this gentleman just now. I said I looked upon it as a sacrilegious profanation to reward treachery, perhaps crime."	- Это самое и я говорил, - сказал Кадрусс. -Награждать предательство, а то и преступление -это грех, это даже кощунство.
"Remember," answered the abbe calmly, as he replaced the jewel and its case in the pocket of his cassock, "it is your fault, not mine, that I do so. You will have the goodness to furnish me with the address of both Fernand and Danglars, in order that I may execute Edmond's last wishes."	- Вы сами этого хотите, - спокойно отвечал аббат, снова пряча алмаз в карман своей сутаны. -Теперь дайте мне адреса друзей Эдмона, чтобы я мог исполнить его последнюю волю.
The agitation of Caderousse became extreme, and large drops of perspiration rolled from his heated brow.	Пот градом катился по лицу Кадрусса.
As he saw the abbe rise from his seat and go towards the door, as though to ascertain if his horse were sufficiently refreshed to continue his journey, Caderousse and his wife exchanged looks of deep meaning.	Аббат встал, подошел к двери, чтобы взглянуть на лошадь, и снова вернулся на свое место. Кадрусс и его жена смотрели друг на друга с неизъяснимым выражением.
"There, you see, wife," said the former, "this splendid diamond might all be ours, if we chose!"	- Алмаз мог бы достаться нам одним, - сказал Кадрусс.
"Do you believe it?"	- Ты думаешь? - сказала жена.

"Why, surely a man of his holy profession would not deceive us!"	- Духовная особа не станет нас обманывать.
"Well," replied La Carconte, "do as you like. For my part, I wash my hands of the affair."	- Делай как хочешь, - сказала Карконта, - мое дело- сторона.
So saying, she once more climbed the staircase leading to her chamber, her body convulsed with chills, and her teeth rattling in her head, in spite of the intense heat of the weather.	И она опять пошла на лестницу, дрожа от лихорадки. Зубы ее стучали, несмотря на жару.
Arrived at the top stair, she turned round, and called out, in a warning tone, to her husband,	На последней ступеньке она задержалась.
"Gaspard, consider well what you are about to do!"	- Подумай хорошенько, Гаспар, - сказала она.
"I have both reflected and decided," answered he.	- Я решился, - отвечал Кадрусс.
La Carconte then entered her chamber, the flooring of which creaked beneath her heavy, uncertain tread, as she proceeded towards her arm-chair, into which she fell as though exhausted.	Карконта со вздохом скрылась в своей комнате; слышно было, как пол заскрипел под ее ногами и как затрещало кресло, в которое она упала.
"Well," asked the abbe, as he returned to the apartment below, "what have you made up your mind to do?"	- На что это вы решились? - спросил аббат.
"To tell you all I know," was the reply.	- Рассказать вам все, - отвечал Кадрусс.
"I certainly think you act wisely in so doing," said the priest. "Not because I have the least desire to learn anything you may please to conceal from me, but simply that if, through your assistance, I could distribute the legacy according to the wishes of the testator, why, so much the better, that is all."	- По правде сказать, мне кажется, это лучшее, что вы можете сделать, - сказал священник. - Не потому, чтобы мне хотелось узнать то, что вы предпочли бы скрыть от меня, а потому, что будет лучше, если вы мне поможете разделить наследство согласно с волей завещателя.
"I hope it may be so," replied Caderousse, his face flushed with cupidity.	- Надеюсь, что так, - отвечал Кадрусс, щеки которого пылали от надежды и алчности.
"I am all attention," said the abbe.	- Я вас слушаю, - произнес аббат.
"Stop a minute," answered Caderousse; "we might be interrupted in the most interesting part of my story, which would be a pity; and it is as well that your visit hither should be made known only to ourselves."	- Постойте, - сказал Кадрусс, - нас могут некстати прервать, и это будет неприятно. Притом же другим незачем знать, что вы были здесь.
With these words he went stealthily to the door, which he closed, and, by way of still greater precaution, bolted and barred it, as he was accustomed to do at night.	Он подошел к двери, запер ее и для большей верности наложил ночной засов.
During this time the abbe had chosen his place for listening at his ease. He removed his seat into a corner of the room, where he himself would be in deep shadow, while the light would be fully thrown on the narrator; then, with head bent down and hands clasped, or rather clinched together, he prepared to give his whole attention to Caderousse, who seated himself on the little stool, exactly opposite to him.	Между тем аббат выбрал себе удобное местечко; он уселся в уголок, чтобы оставаться в тени, в то время как свет будет падать на лицо собеседника. Опустив голову и сложив, или, вернее, стиснув руки, он весь превратился в слух. Кадрусс придвинул табурет и сел против него.

"Remember, this is no affair of mine," said the trembling voice of La Carconte, as though through the flooring of her chamber she viewed the scene that was enacting below.	- Помни, что не я тебя заставила! - послышался дрожащий голос Карконты, словно она видела сквозь половицы, что происходит внизу.
"Enough, enough!" replied Caderousse; "say no more about it; I will take all the consequences upon myself."	- Ладно, ладно, - сказал Кадрусс, - довольно; я все беру на себя.
And he began his story.	И он начал.
Chapter 27.	VI.
The Story.	Рассказ Кадрусса
"First, sir," said Caderousse, "you must make me a promise."	- Прежде всего, - сказал Кадрусс, - я должен просить вас, господин аббат, дать мне одно обещание.
"What is that?" inquired the abbe.	- Какое? - спросил аббат.
"Why, if you ever make use of the details I am about to give you, that you will never let any one know that it was I who supplied them; for the persons of whom I am about to talk are rich and powerful, and if they only laid the tips of their fingers on me, I should break to pieces like glass."	- Если вы когда-нибудь воспользуетесь сведениями, которые я сообщу, то никто не должен знать, что вы получили их от меня; люди, о которых я буду говорить, богаты и могущественны, и если они дотронутся до меня хоть пальцем, то раздавят меня, как стекло.
"Make yourself easy, my friend," replied the abbe. "I am a priest, and confessions die in my breast. Recollect, our only desire is to carry out, in a fitting manner, the last wishes of our friend.	- Будьте спокойны, друг мой, - сказал аббат, - я священник, и тайны умирают в моей груди; помните, что у нас нет другой цели, как только достойным образом исполнить последнюю волю нашего друга.
Speak, then, without reserve, as without hatred; tell the truth, the whole truth; I do not know, never may know, the persons of whom you are about to speak; besides, I am an Italian, and not a Frenchman, and belong to God, and not to man, and I shall shortly retire to my convent, which I have only quitted to fulfil the last wishes of a dying man."	Говорите, не щадя никого, но и без ненависти; говорите правду, только правду. Я не знаю и, вероятно, никогда не узнаю тех людей, о которых вы мне расскажете. К тому же я итальянец, а не француз, принадлежу богу, а не людям; я возвращаюсь в свой монастырь, из которого вышел единственно, чтобы исполнить последнюю волю умершего.
This positive assurance seemed to give Caderousse a little courage.	Эти убедительные доводы, по-видимому, вселили в Кадрусса немного уверенности.
"Well, then, under these circumstances," said Caderousse, "I will, I even believe I ought to undeceive you as to the friendship which poor Edmond thought so sincere and unquestionable."	- В таком случае я хочу, я должен разуверить вас в этой дружбе, которую бедный Эдмон считал такой искренней и верной.
"Begin with his father, if you please." said the abbe; "Edmond talked to me a great deal about the old man for whom he had the deepest love."	- Прошу вас, начните с его отца, - сказал аббат. -Эдмон много говорил мне о старике, он питал к нему горячую любовь.
"The history is a sad one, sir," said Caderousse, shaking his head; "perhaps you know all the earlier part of it?"	- Это печальная история, - сказал Кадрусс, качая головой, - начало вы, верно, знаете.
"Yes." answered the abbe; "Edmond related to me everything until the moment when he was arrested in a small cabaret close to Marseilles."	- Да, - отвечал аббат. - Эдмон рассказал мне все, что было до той минуты, когда его арестовали в маленьком трактире в окрестностях Марселя.

"At La Reserve!	- В "Резерве"!
Oh, yes; I can see it all before me this moment."	Я как сейчас все это вижу.
"Was it not his betrothal feast?"	- Ведь это был чуть ли не день обручения?
"It was and the feast that began so gayly had a very sorrowful ending; a police commissary, followed by four soldiers, entered, and Dantes was arrested."	- Да, и обед, весело начавшийся, кончился печально; вошел полицейский комиссар с четырьмя солдатами и арестовал Дантеса.
"Yes, and up to this point I know all," said the priest. "Dantes himself only knew that which personally concerned him, for he never beheld again the five persons I have named to you, or heard mention of any one of them."	- На этом и кончаются мои сведения, - сказал священник. - Дантес знал только то, что относилось лично к нему, потому что он никогда уже больше не видел никого из тех, кого я вам назвал, и ничего о них не слышал.
"Well, when Dantes was arrested, Monsieur Morrel hastened to obtain the particulars, and they were very sad.	- Так вот. Когда Дантеса арестовали, господин Моррель поспешил в Марсель, чтобы узнать, в чем дело, и получил очень грустные сведения.
The old man returned alone to his home, folded up his wedding suit with tears in his eyes, and paced up and down his chamber the whole day, and would not go to bed at all, for I was underneath him and heard him walking the whole night; and for myself, I assure you I could not sleep either, for the grief of the poor father gave me great uneasiness, and every step he took went to my heart as really as if his foot had pressed against my breast.	Старик отец возвратился домой один, рыдая, снял с себя парадное платье, целый день ходил взад и вперед по комнате и так и не ложился спать. Я жил тогда под ним и слышал, как он всю ночь ходил по комнате; признаться, я и сам не спал: горе несчастного отца очень меня мучило, и каждый его шаг разрывал мне сердце, словно он и в самом деле наступал мне на грудь.
The next day Mercedes came to implore the protection of M. de Villefort; she did not obtain it, however, and went to visit the old man; when she saw him so miserable and heart-broken, having passed a sleepless night, and not touched food since the previous day, she wished him to go with her that she might take care of him; but the old man would not consent.	На другой день Мерседес пришла в Марсель просить господина де Вильфора о заступничестве; она ничего не добилась, но заодно зашла проведать старика; увидев его таким мрачным и унылым и узнав, что он не спал всю ночь и ничего не ел со вчерашнего дня, она хотела увести его с собой, чтобы позаботиться о нем.
'No,' was the old man's reply,	Но старик ни за что не соглашался.
'I will not leave this house, for my poor dear boy loves me better than anything in the world; and if he gets out of prison he will come and see me the first thing, and what would he think if I did not wait here for him?'	"Нет, - говорил он, - я не покину своего дома. Мой бедный сын любит меня больше всех на свете, и, если его выпустят из тюрьмы, он прибежит первым делом ко мне. Что он скажет, если не найдет меня дома?"
I heard all this from the window, for I was anxious that Mercedes should persuade the old man to accompany her, for his footsteps over my head night and day did not leave me a moment's repose."	Я слышал все это, стоя на площадке лестницы, потому что очень хотел, чтобы Мерседес уговорила старика пойти с нею. Его беспокойные шаги, весь день раздававшиеся над моей головой, не давали мне ни минуты покоя.
"But did you not go up-stairs and try to console the poor old man?" asked the abbe.	- А разве вы сами не заходили к старику, чтобы его утешить? - спросил священник.
"Ah, sir," replied Caderousse, "we cannot console those who will not be consoled, and he was one of these; besides, I know not why, but he seemed to dislike seeing me.	- Ах, господин аббат! - отвечал Кадрусс. - Можно утешать того, кто ищет утешения; а он его не искал. Притом же, право, не знаю почему, но мне казалось, что он не хочет меня видеть.

One night, however, I heard his sobs, and I could not resist my desire to go up to him, but when I reached his door he was no longer weeping but praying.	Впрочем, однажды ночью, услышав его рыдания, я не выдержал и поднялся наверх; но, когда я подошел к двери, он уже не плакал, а молился.
I cannot now repeat to you, sir, all the eloquent words and imploring language he made use of; it was more than piety, it was more than grief, and I, who am no canter, and hate the Jesuits, said then to myself,	Каких он только не находил красноречивых слов и жалобных выражений, я вам и сказать не могу, господин аббат; это было больше, чем молитва, больше, чем скорбь; и так как я не святоша и не люблю иезуитов, то я сказал себе:
'It is really well, and I am very glad that I have not any children; for if I were a father and felt such excessive grief as the old man does, and did not find in my memory or heart all he is now saying, I should throw myself into the sea at once, for I could not bear it.'"	"Счастье мое, что я один и что бог не дал мне детей; если бы я был отцом и чувствовал такую скорбь, как этот несчастный старик, то, не находя в памяти и в сердце всего того, что он говорит господу богу, я бы прямехонько пошел и бросился в море, чтобы уйти от страданий".
"Poor father!" murmured the priest.	- Бедный отец! - прошептал священник.
"From day to day he lived on alone, and more and more solitary. M. Morrel and Mercedes came to see him, but his door was closed; and, although I was certain he was at home, he would not make any answer.	- С каждым днем он все больше уединялся; часто господин Моррель и Мерседес приходили навестить его, но дверь его была заперта; я знал, что он дома, но он не отвечал им.
One day, when, contrary to his custom, he had admitted Mercedes, and the poor girl, in spite of her own grief and despair, endeavored to console him, he said to her,-'Be assured, my dear daughter, he is dead; and instead of expecting him, it is he who is awaiting us; I am quite happy, for I am the oldest, and of course shall see him first.'	Однажды, когда он, против своего обыкновения, принял Мерседес и бедная девушка, сама в полном отчаянии, пыталась ободрить его, он сказал: "Поверь мне, дочь моя, он умер; не нам его ждать, а он нас ждет; мне хорошо, потому что я много старше тебя и, конечно, первый с ним встречусь".
However well disposed a person may be, why you see we leave off after a time seeing persons who are in sorrow, they make one melancholy; and so at last old Dantes was left all to himself, and I only saw from time to time strangers go up to him and come down again with some bundle they tried to hide; but I guessed what these bundles were, and that he sold by degrees what he had to pay for his subsistence.	Как бы человек ни был добр, он перестает навещать людей, на которых тяжело смотреть. Кончилось тем, что старик Дантес остался в полном одиночестве. Я больше не видел, чтобы кто-нибудь подымался к нему, кроме каких-то неизвестных людей, которые время от времени заходили к нему и затем потихоньку спускались с узлами. Я скоро догадался, что было в этих узлах: он продавал мало-помалу все, что имел, для насущного хлеба.
At length the poor old fellow reached the end of all he had; he owed three quarters' rent, and they threatened to turn him out; he begged for another week, which was granted to him. I know this, because the landlord came into my apartment when he left his.	Наконец, бедняга дошел до своего последнего скарба. Он задолжал за квартиру; хозяин грозился выгнать его; он попросил подождать еще неделю, и тот согласился; я знаю это от самого хозяина, он зашел ко мне, выходя от старика.
For the first three days I heard him walking about as usual, but, on the fourth I heard nothing.	После этого я еще три дня слышал, как он по-прежнему расхаживает по комнате, но на четвертый день я уже ничего не слышал.
I then resolved to go up to him at all risks.	Я решил зайти к нему; дверь была заперта.
The door was closed, but I looked through the keyhole, and saw him so pale and haggard, that believing him very ill, I went and told M. Morrel and then ran on to Mercedes.	В замочную скважину я увидел его бледным и изнуренным и подумал, что он захворал; я уведомил господина Морреля и побежал за Мерседес.

They both came immediately, M. Morrel bringing a doctor, and the doctor said it was inflammation of the bowels, and ordered him a limited diet.	Оба тотчас же пришли. Господин Моррель привел с собой доктора; доктор нашел у больного желудочно-кишечное воспаление и предписал ему диету.
I was there, too, and I never shall forget the old man's smile at this prescription.	Я был при этом, господин аббат, и никогда не забуду улыбки старика, когда он услышал это предписание.
From that time he received all who came; he had an excuse for not eating any more; the doctor had put him on a diet."	С тех пор он уже не запирал двери: у него было законное основание не есть; доктор предписал ему диету.
The abbe uttered a kind of groan.	У аббата вырвался подавленный стон.
"The story interests you, does it not, sir?" inquired Caderousse.	- Мой рассказ вас занимает, господин аббат? -спросил Кадрусс.
"Yes," replied the abbe, "it is very affecting."	- Да, - отвечал аббат, - он очень трогателен.
"Mercedes came again, and she found him so altered that she was even more anxious than before to have him taken to her own home.	- Мерседес пришла во второй раз; она нашла в нем такую перемену, что, как и в первый раз, хотела взять его к себе.
This was M. Morrel's wish also, who would fain have conveyed the old man against his consent; but the old man resisted, and cried so that they were actually frightened.	Господин Моррель был того же мнения и хотел перевезти его силой. Но старик так страшно кричал, что они испугались.
Mercedes remained, therefore, by his bedside, and M. Morrel went away, making a sign to the Catalan that he had left his purse on the chimney-piece.	Мерседес осталась у его постели, а господин Моррель ушел, сделав ей знак, что оставляет кошелек с деньгами на камине.
But availing himself of the doctor's order, the old man would not take any sustenance; at length (after nine days of despair and fasting), the old man died, cursing those who had caused his misery, and saying to Mercedes,	Но старик, вооруженный докторским предписанием, ничего не хотел есть. Наконец, после девятидневного поста он умер, проклиная тех, кто был причиной его несчастья. Он говорил Мерседес:
'If you ever see my Edmond again, tell him I die blessing him.'" The abbe rose from his chair, made two turns round the chamber, and pressed his trembling hand against his parched throat.	"Если вы когда-нибудь увидите Эдмона, скажите ему, что я умер, благословляя его". Аббат встал, прошелся два раза по комнате, прижимая дрожащую руку к пересохшему горлу.
"And you believe he died"-	- И вы полагаете, что он умер...
"Of hunger, sir, of hunger," said Caderousse. "I am as certain of it as that we two are Christians."	- С голоду, господин аббат, с голоду! - отвечал Кадрусс. - Я в этом так же уверен, как в том, что мы с вами христиане.
The abbe, with a shaking hand, seized a glass of water that was standing by him half-full, swallowed it at one gulp, and then resumed his seat, with red eyes and pale cheeks.	Аббат судорожно схватил наполовину полный стакан с водой, выпил его залпом и с покрасневшими глазами и бледным лицом снова сел на свое место.
"This was, indeed, a horrid event." said he in a hoarse voice.	- Согласитесь, что это большое несчастье, - сказал он глухим голосом.
"The more so, sir, as it was men's and not God's doing."	- Тем более что не бог, а люди ему причиной.

"Tell me of those men," said the abbe, "and remember too," he added in an almost menacing tone, "you have promised to tell me everything.	- Перейдемте же к этим людям, - сказал аббат. -Но помните, - добавил он почти угрожающим голосом, - что вы обязались сказать мне все.
Tell me, therefore, who are these men who killed the son with despair, and the father with famine?"	Так кто же эти люди, которые умертвили сына отчаянием, а отца голодом?
"Two men jealous of him, sir; one from love, and the other from ambition,-Fernand and Danglars."	- Двое его завистников: один - из-за любви, другой - из честолюбия: Фернан и Данглар.
"How was this jealousy manifested?	- До чего довела их зависть?
Speak on."	Говорите!
"They denounced Edmond as a Bonapartist agent."	- Они донесли на Эдмона, что он бонапартистский агент.
"Which of the two denounced him?	- Но кто из них донес на него?
Which was the real delinquent?"	Кто подлинный виновник?
"Both, sir; one with a letter, and the other put it in the post."	- Оба, господин аббат; один написал письмо, другой отнес его на почту.
"And where was this letter written?"	- А где было написано это письмо?
"At La Reserve, the day before the betrothal feast."	- В самом "Резерве", накануне свадьбы.
"'Twas so, then-'twas so, then," murmured the abbe. "Oh, Faria, Faria, how well did you judge men and things!"	- Так и есть! - прошептал аббат. - О Фариа, Фариа! Как ты знал людей и их дела!
"What did you please to say, sir?" asked Caderousse.	- Что вы говорите? - спросил Кадрусс.
"Nothing, nothing," replied the priest; "go on."	- Ничего, - отвечал аббат, - продолжайте.
"It was Danglars who wrote the denunciation with his left hand, that his writing might not be recognized, and Fernand who put it in the post."	- Данглар написал донос левой рукой, чтобы не узнали его почерка, а Фернан отнес на почту.
"But," exclaimed the abbe suddenly, "you were there yourself."	- Но и вы были при этом! - воскликнул вдруг аббат.
"I!" said Caderousse, astonished; "who told you I was there?"	- Я? - отвечал удивленный Кадрусс. - Кто вам сказал, что я был при этом?
The abbe saw he had overshot the mark, and he added quickly,-"No one; but in order to have known everything so well, you must have been an eye-witness."	Аббат увидел, что зашел слишком далеко. -Никто не говорил, - сказал он, - но, чтобы знать такие подробности, нужно было быть при этом.
"True, true!" said Caderousse in a choking voice, "I was there."	- Вы правы, - сказал Кадрусс глухим голосом, - я был при этом.
"And did you not remonstrate against such infamy?" asked the abbe; "if not, you were an accomplice."	- И вы не воспротивились этой гнусности? -сказал аббат. - Тогда вы их сообщник.
"Sir," replied Caderousse, "they had made me drink to such an excess that I nearly lost all perception.	- Господин аббат, - отвечал Кадрусс, - они напоили меня до того, что я почти совсем лишился рассудка.
I had only an indistinct understanding of what was passing around me.	Я видел все, как в тумане.

I said all that a man in such a state could say; but they both assured me that it was a jest they were carrying on, and perfectly harmless."	Я говорил им все, что может сказать человек в таком состоянии, но они отвечали мне, что это только шутка с их стороны и что эта шутка не будет иметь никаких последствий.
"Next day-next day, sir, you must have seen plain enough what they had been doing, yet you said nothing, though you were present when Dantes was arrested."	- Но на следующий день, сударь, на следующий день вы увидели, что она все же имела последствия. Однако вы промолчали, хотя были при том, как арестовали Дантеса.
"Yes, sir, I was there, and very anxious to speak; but Danglars restrained me.	- Да, господин аббат, я был при этом и хотел говорить; я хотел все рассказать, но Данглар удержал меня.
'If he should really be guilty,' said he, 'and did really put in to the Island of Elba; if he is really charged with a letter for the Bonapartist committee at Paris, and if they find this letter upon him, those who have supported him will pass for his accomplices.'	"А если окажется, - сказал он мне, - что он виновен, что он в самом деле был на Эльбе и ему поручили передать письмо бонапартистскому комитету в Париже, если это письмо при нем найдут, то ведь на его заступников будут смотреть, как на его сообщников".
I confess I had my fears, in the state in which politics then were, and I held my tongue. It was cowardly, I confess, but it was not criminal."	Я побоялся в такие времена быть замешанным в политическое дело и промолчал; сознаюсь, это была подлая трусость с моей стороны, но не преступление.
"I understand-you allowed matters to take their course, that was all."	- Понимаю; вы умыли руки, вот и все.
"Yes, sir," answered Caderousse; "and remorse preys on me night and day.	- Да, господин аббат, - отвечал Кадрусс, - и совесть мучит меня за это день и ночь.
I often ask pardon of God, I swear to you, because this action, the only one with which I have seriously to reproach myself in all my life, is no doubt the cause of my abject condition.	Клянусь вам, я часто молю бога, чтобы он простил мне, тем более что это прегрешение, единственное за всю мою жизнь, в котором я серьезно виню себя, - несомненно причина всех моих бед.
I am expiating a moment of selfishness, and so I always say to La Carconte, when she complains,	Я расплачиваюсь за минуту слабости; поэтому-то я всегда говорю Карконте, когда она жалуется на судьбу:
'Hold your tongue, woman; it is the will of God.'" And Caderousse bowed his head with every sign of real repentance.	"Молчи, жена, видно, так богу угодно". И Кадрусс с искренним раскаянием опустил голову.
"Well, sir," said the abbe, "you have spoken unreservedly; and thus to accuse yourself is to deserve pardon."	- Ваше чистосердечие заслуживает похвалы, -сказал аббат, - кто так кается, тот достоин прощения.
"Unfortunately, Edmond is dead, and has not pardoned me."	- К несчастью, - прервал Кадрусс, - Эдмон умер, не простив меня.
"He did not know," said the abbe.	- Он ничего не знал... - сказал аббат.
"But he knows it all now," interrupted Caderousse; "they say the dead know everything."	- Но теперь он, может быть, знает, - возразил Кадрусс, - говорят, мертвые знают все.
There was a brief silence; the abbe rose and paced up and down pensively, and then resumed his seat.	Наступило молчание. Аббат встал и в задумчивости прохаживался по комнате, потом возвратился на свое место и снова сел.

"You have two or three times mentioned a M. Morrel," he said; "who was he?"	- Вы мне уже несколько раз называли какого-то господина Морреля, - сказал он. - Кто это такой?
"The owner of the Pharaon and patron of Dantes."	- Это владелец "Фараона", хозяин Дантеса.
"And what part did he play in this sad drama?" inquired the abbe.	- А какую роль играл этот человек во всем этом печальном деле? - спросил аббат.
"The part of an honest man, full of courage and real regard.	- Роль честного человека, мужественного и отзывчивого.
Twenty times he interceded for Edmond.	Он раз двадцать ходатайствовал за Дантеса.
When the emperor returned, he wrote, implored, threatened, and so energetically, that on the second restoration he was persecuted as a Bonapartist.	Когда возвратился император, он писал, умолял, грозил, так что при второй реставрации его самого сильно преследовали за бонапартизм.
Ten times, as I told you, he came to see Dantes' father, and offered to receive him in his own house; and the night or two before his death, as I have already said, he left his purse on the mantelpiece, with which they paid the old man's debts, and buried him decently; and so Edmond's father died, as he had lived, without doing harm to any one.	Десять раз, как я вам уже говорил, он приходил к отцу Дантеса с намерением взять его к себе, а накануне или за два дня до его смерти, как я тоже вам уже говорил, он оставил на камине кошелек с деньгами; из этих денег заплатили долги старика и на них же его похоронили, так что бедняга мог по крайней мере умереть так же, как жил, не будучи никому в тягость.
I have the purse still by me-a large one, made of red silk."	У меня и по сей день хранится этот кошелек, большой красный кошелек, вязаный.
"And," asked the abbe, "is M. Morrel still alive?"	- Этот господин Моррель жив? - спросил аббат.
"Yes," replied Caderousse.	- Жив, - сказал Кадрусс.
"In that case," replied the abbe, "he should be rich, happy."	- И, верно, небо благословило его - он богат, счастлив?..
Caderousse smiled bitterly.	Кадрусс горько усмехнулся.
"Yes, happy as myself," said he.	- Счастлив, вроде меня, - сказал он.
"What! M. Morrel unhappy?" exclaimed the abbe.	- Как, господин Моррель несчастлив? -воскликнул аббат.
"He is reduced almost to the last extremity-nay, he is almost at the point of dishonor."	- Он на краю нищеты, господин аббат, и, что еще хуже, ему грозит бесчестие.
"How?"	- Почему?
"Yes," continued Caderousse, "so it is; after five and twenty years of labor, after having acquired a most honorable name in the trade of Marseilles, M. Morrel is utterly ruined; he has lost five ships in two years, has suffered by the bankruptcy of three large houses, and his only hope now is in that very Pharaon which poor Dantes commanded, and which is expected from the Indies with a cargo of cochineal and indigo.	- Дело в том, - начал Кадрусс, - что после двадцатипятилетних трудов, заняв самое почетное место среди марсельских купцов, господин Моррель разорен дотла. Он потерял в два года пять кораблей, стал жертвой трех банкротств, и теперь вся его надежда на этот самый "Фараон", которым командовал бедный Дантес; он скоро должен возвратиться из Индии с грузом кошенили и индиго.
If this ship founders, like the others, he is a ruined man."	Если этот корабль потонет, как и другие, господин Моррель погиб.
"And has the unfortunate man wife or children?" inquired the abbe.	- А есть ли у этого несчастного жена, дети?

"Yes, he has a wife, who through everything has behaved like an angel; he has a daughter, who was about to marry the man she loved, but whose family now will not allow him to wed the daughter of a ruined man; he has, besides, a son, a lieutenant in the army; and, as you may suppose, all this, instead of lessening, only augments his sorrows.	- Да, у него есть жена, которая все переносит, как святая; у него есть дочь, которая хотела выйти замуж за любимого человека, но теперь родители не позволяют ему жениться на обедневшей девушке. Кроме того, у него есть сын, офицер; но вы понимаете, что все это только усугубляет горе несчастного, а не утешает его.
If he were alone in the world he would blow out his brains, and there would be an end."	Если бы он был один, он пустил бы себе пулю в лоб, и кончено.
"Horrible!" ejaculated the priest.	- Это ужасно! - прошептал аббат.
"And it is thus heaven recompenses virtue, sir," added Caderousse. "You see, I, who never did a bad action but that I have told you of-am in destitution, with my poor wife dying of fever before my very eyes, and I unable to do anything in the world for her; I shall die of hunger, as old Dantes did, while Fernand and Danglars are rolling in wealth."	- Вот как господь награждает добродетель, господин аббат, - сказал Кадрусс. - Посмотрите на меня; я не сделал ни одного худого дела, кроме того, в чем я вам повинился, и я дошел до нищеты. Мне суждено увидеть, как моя бедная жена умрет от лихорадки, и я ничем не смогу ей помочь, а сам я умру с голоду, как умер старик Дантес, между тем как Фернан и Данглар купаются в золоте.
"How is that?"	- Как так?
"Because their deeds have brought them good fortune, while honest men have been reduced to misery."	- Потому что им повезло, а честным людям никогда не везет.
"What has become of Danglars, the instigator, and therefore the most guilty?"	- Что же сталось с Дангларом, с главным виновником? Ведь он подстрекатель, правда?
"What has become of him?	- Что с ним сталось?
Why, he left Marseilles, and was taken, on the recommendation of M. Morrel, who did not know his crime, as cashier into a Spanish bank.	Он уехал из Марселя и, по рекомендации господина Морреля, который ничего не знал о его преступлении, нанялся к одному испанскому банкиру.
During the war with Spain he was employed in the commissariat of the French army, and made a fortune; then with that money he speculated in the funds, and trebled or quadrupled his capital; and, having first married his banker's daughter, who left him a widower, he has married a second time, a widow, a Madame de Nargonne, daughter of M. de Servieux, the king's chamberlain, who is in high favor at court.	Во время испанской войны он занимался поставками на французскую армию и разбогател; потом он стал играть на бирже и таким образом утроил свой капитал, а потеряв жену, дочь своего банкира, женился на вдове, госпоже де Наргони, дочери камергера нынешнего короля, господина де Сервьё, который сейчас в большой милости.
He is a millionaire, and they have made him a baron, and now he is the Baron Danglars, with a fine residence in the Rue de Mont-Blanc, with ten horses in his stables, six footmen in his ante-chamber, and I know not how many millions in his strongbox."	Он стал миллионером, его сделали бароном, так что он теперь барон Данглар; у него особняк на улице Монблан, десять лошадей на конюшне, шесть лакеев в передней и не знаю уж сколько миллионов в сундуках.
"Ah!" said the abbe, in a peculiar tone, "he is happy."	- Вот оно что! - сказал аббат со странной интонацией. - И что же, он счастлив?
"Happy?	- Счастлив?
Who can answer for that?	Кто может это знать?

Happiness or unhappiness is the secret known but to one's self and the walls-walls have ears but no tongue; but if a large fortune produces happiness, Danglars is happy."	Счастье или несчастье, про это знают стены; у стен есть уши, но нет языка. Если богатство составляет счастье, так Данглар счастлив.
"And Fernand?"	- А Фернан?
"Fernand? Why, much the same story."	- О, Фернану, тому еще пуще повезло.
"But how could a poor Catalan fisher-boy, without education or resources, make a fortune?	- Но каким образом мог разбогатеть и выйти в люди бедный каталанский рыбак, без всяких средств, без образования?
I confess this staggers me."	Признаюсь, это меня удивляет.
"And it has staggered everybody. There must have been in his life some strange secret that no one knows."	- Это и всех удивляет; вероятно, в его жизни есть какая-то тайна, которой никто не знает.
"But, then, by what visible steps has he attained this high fortune or high position?"	- Но какими видимыми путями дошел он до большого богатства или до высокого положения?
"Both, sir-he has both fortune and position-both."	- Он дошел и до того и до другого, господин аббат, и до богатства и до высокого положения.
"This must be impossible!"	- Так только в сказках бывает!
"It would seem so; but listen, and you will understand.	- Правда, это похоже на сказку, но послушайте, и вы все поймете.
Some days before the return of the emperor, Fernand was drafted.	За несколько дней до возвращения императора Фернан попал в рекруты.
The Bourbons left him quietly enough at the Catalans, but Napoleon returned, a special levy was made, and Fernand was compelled to join.	Бурбоны не трогали его. Но вернулся Наполеон, был издан указ о чрезвычайном наборе, и Фернану пришлось идти в армию.
I went too; but as I was older than Fernand, and had just married my poor wife, I was only sent to the coast.	Я тоже пошел; но так как я был старше Фернана и только что женился на моей несчастной жене, меня назначили охранять побережье.
Fernand was enrolled in the active troop, went to the frontier with his regiment, and was at the battle of Ligny.	Фернан, тот попал в действующую армию, пошел с полком на границу и участвовал в сражении при Линьи.
The night after that battle he was sentry at the door of a general who carried on a secret correspondence with the enemy.	В ночь после сражения он состоял ординарцем при одном генерале, имевшем тайные сношения с неприятелем.
That same night the general was to go over to the English. He proposed to Fernand to accompany him; Fernand agreed to do so, deserted his post, and followed the general.	В ту самую ночь генерал должен был перебежать к англичанам; он предложил Фернану сопровождать его. Фернан согласился, ушел с поста и последовал за генералом.
Fernand would have been court-martialed if Napoleon had remained on the throne, but his action was rewarded by the Bourbons.	Поступок, за который Фернана предали бы военному суду, если бы Наполеон остался на троне, был вменен ему в заслугу при Бурбонах.

He returned to France with the epaulet of sub-lieutenant, and as the protection of the general, who is in the highest favor, was accorded to him, he was a captain in 1823, during the Spanish war-that is to say, at the time when Danglars made his early speculations.	Он возвратился во Францию с эполетами подпоручика, и так как этот генерал, который был в большой милости у короля, не оставлял его своим покровительством, то его произвели в капитаны в тысяча восемьсот двадцать третьем году, во время испанской войны, то есть в то самое время, когда Данглар пустился в свои первые коммерческие спекуляции.
Fernand was a Spaniard, and being sent to Spain to ascertain the feeling of his fellow-countrymen, found Danglars there, got on very intimate terms with him, won over the support of the royalists at the capital and in the provinces, received promises and made pledges on his own part, guided his regiment by paths known to himself alone through the mountain gorges which were held by the royalists, and, in fact, rendered such services in this brief campaign that, after the taking of Trocadero, he was made colonel, and received the title of count and the cross of an officer of the Legion of Honor."	Фернан был родом испанец, а потому он был послан в Мадрид, чтобы узнать, каково настроение умов. Там он встретился с Дангларом, столковался с ним, обещал своему генералу содействие роялистов в столице и в провинции, заручился от него обещаниями, взял на себя, со своей стороны, некоторые обязательства, провел свой полк по одному ему известным ущельям, охраняемым роялистами, - одним словом, оказал в этом кратковременном походе такие услуги, что после взятия Трокадеро его произвели в полковники и наградили офицерским крестом Почетного легиона и титулом графа.
"Destiny! destiny!" murmured the abbe.	- О судьба, судьба! - прошептал аббат.
"Yes, but listen: this was not all.	- Да, но послушайте, это еще не все.
The war with Spain being ended, Fernand's career was checked by the long peace which seemed likely to endure throughout Europe.	Испанская война кончилась, длительный мир, который обещал воцариться в Европе, мог повредить карьере Фернана.
Greece only had risen against Turkey, and had begun her war of independence; all eyes were turned towards Athens-it was the fashion to pity and support the Greeks.	Одна только Греция восстала против Турции и начала войну за независимость; общее внимание устремлено было на Афины. Тогда было в моде жалеть и поддерживать греков.
The French government, without protecting them openly, as you know, gave countenance to volunteer assistance.	Французское правительство, не покровительствуя им открыто, позволяло, как вам известно, оказывать им частную помощь.
Fernand sought and obtained leave to go and serve in Greece, still having his name kept on the army roll.	Фернан испросил разрешения отправиться в Грецию, продолжая в то же время числиться в армии.
Some time after, it was stated that the Comte de Morcerf (this was the name he bore) had entered the service of Ali Pasha with the rank of instructor-general.	Через некоторое время узнали, что граф де Морсер - он носил это имя - поступил на службу к Али-паше в чине генерал-инструктора.
Ali Pasha was killed, as you know, but before he died he recompensed the services of Fernand by leaving him a considerable sum, with which he returned to France, when he was gazetted lieutenant-general."	Али-паша, как вам известно, был убит; но перед смертью он щедро наградил Фернана; Фернан возвратился во Францию и был утвержден в чине генерал-лейтенанта.
"So that now?"-inquired the abbe.	- Так что теперь?.. - спросил аббат.
"So that now," continued Caderousse, "he owns a magnificent house-No. 27, Rue du Helder, Paris."	- Так что теперь, - продолжал Кадрусс, - он живет в великолепном особняке в Париже, по улице Эльдер, номер двадцать семь.