Граф Монте-Кристо. Часть 1 - английский и русский параллельные тексты

The abbe opened his mouth, hesitated for a moment, then, making an effort at self-control, he said,	Аббат хотел что-то сказать, но остановился в нерешимости; наконец, сделав над собою усилие, он спросил:
"And Mercedes-they tell me that she has disappeared?"	- А Мерседес? Я слышал, что она скрылась?
"Disappeared," said Caderousse, "yes, as the sun disappears, to rise the next day with still more splendor."	- Скрылась! - отвечал Кадрусс. - Да, как скрывается солнце, чтобы утром вновь появиться в еще большем блеске.
"Has she made a fortune also?" inquired the abbe, with an ironical smile.	- Уж не улыбнулось ли счастье и ей? - спросил аббат, иронически усмехаясь.
"Mercedes is at this moment one of the greatest ladies in Paris," replied Caderousse.	- Мерседес одна из первых дам парижского света,- сказал Кадрусс.
"Go on," said the abbe; "it seems as if I were listening to the story of a dream.	- Продолжайте, - сказал аббат, - я словно слушаю рассказ о каком-то сновидении.
But I have seen things so extraordinary, that what you tell me seems less astonishing than it otherwise might."	Но я сам видел столько необыкновенного, что ваш рассказ не очень меня удивляет.
"Mercedes was at first in the deepest despair at the blow which deprived her of Edmond.	- Мерседес сначала была в отчаянии от внезапного удара, разлучившего ее с Эдмоном.
I have told you of her attempts to propitiate M. de Villefort, her devotion to the elder Dantes.	Я уже говорил вам о том, как она умоляла господина де Вильфора и как преданно заботилась об отце Дантеса.
In the midst of her despair, a new affliction overtook her. This was the departure of Fernand-of Fernand, whose crime she did not know, and whom she regarded as her brother.	Отчаяние ее усугубилось новою горестью: отъездом Фернана в полк; она не знала об его преступлении и любила его как брата.
Fernand went, and Mercedes remained alone.	Фернан уехал, Мерседес осталась одна.
Three months passed and still she wept-no news of Edmond, no news of Fernand, no companionship save that of an old man who was dying with despair.	Три месяца провела она в слезах; никаких вестей ни об Эдмоне, ни о Фернане; никого, кроме умирающего от горя старика.
One evening, after a day of accustomed vigil at the angle of two roads leading to Marseilles from the Catalans, she returned to her home more depressed than ever.	Однажды, просидев целый день, по своему обыкновению, на распутье двух дорог, ведущих из Марселя в Каталаны, она вернулась домой вечером, еще более убитая, чем когда-либо; ни ее возлюбленный, ни ее друг не вернулись к ней ни по одной из этих дорог, и она не получала вестей ни о том, ни о другом.
Suddenly she heard a step she knew, turned anxiously around, the door opened, and Fernand, dressed in the uniform of a sub-lieutenant, stood before her.	Вдруг ей послышались знакомые шаги. Она с волнением оглянулась, дверь отворилась, и она увидела перед собой Фернана в мундире подпоручика.
It was not the one she wished for most, but it seemed as if a part of her past life had returned to her.	Хоть она тосковала и плакала не о нем, но ей показалось, что часть ее прежней жизни вернулась к ней.

Mercedes seized Fernand's hands with a transport which he took for love, but which was only joy at being no longer alone in the world, and seeing at last a friend, after long hours of solitary sorrow.	Мерседес схватила Фернана за руки с такой радостью, что он принял ее за любовь; но это была только радость от мысли, что она не одна на свете и что наконец после долгих дней одиночества видит перед собой друга.
And then, it must be confessed, Fernand had never been hated-he was only not precisely loved.	И притом надобно сказать, что Фернан никогда не внушал ей отвращения; он не внушал ей любви, только и всего.
Another possessed all Mercedes' heart; that other was absent, had disappeared, perhaps was dead.	Сердце Мерседес принадлежало другому, этот другой был далеко... исчез... умер, быть может.
At this last thought Mercedes burst into a flood of tears, and wrung her hands in agony; but the thought, which she had always repelled before when it was suggested to her by another, came now in full force upon her mind; and then, too, old Dantes incessantly said to her,	При этой мысли Мерседес рыдала и в отчаянии ломала руки. Но эта мысль, которую она прежде отвергала, когда кто-нибудь другой высказывал ее, теперь сама собой приходила ей в голову. И старый Дантес не переставал твердить ей:
'Our Edmond is dead; if he were not, he would return to us.'	"Наш Эдмон умер, если бы он был жив, то возвратился бы к нам".
The old man died, as I have told you; had he lived, Mercedes, perchance, had not become the wife of another, for he would have been there to reproach her infidelity.	Старик умер, как я вам уже сказал. Если бы он остался жив, то, может быть, Мерседес никогда не вышла бы за другого. Старик стал бы упрекать ее в неверности.
Fernand saw this, and when he learned of the old man's death he returned.	Фернан понимал это. Узнав о смерти старика, он возвратился.
He was now a lieutenant.	На этот раз он явился в чине поручика.
At his first coming he had not said a word of love to Mercedes; at the second he reminded her that he loved her.	В первое свое возвращение он не сказал Мерседес ни слова о любви; во второе он напомнил ей, что любит ее.
Mercedes begged for six months more in which to await and mourn for Edmond."	Мерседес попросила у него еще полгода срока на то, чтобы ждать и оплакивать Эдмона.
"So that," said the abbe, with a bitter smile, "that makes eighteen months in all.	- Правда, - сказал аббат с горькой улыбкой, - ведь это составляло целых полтора года!
What more could the most devoted lover desire?" Then he murmured the words of the English poet, "'Frailty, thy name is woman.'"	Чего еще может требовать самый страстно любимый человек? - И он тихо прибавил про себя слова английского поэта: "Frailty, thy name is woman!".[15]
"Six months afterwards," continued Caderousse, "the marriage took place in the church of Accoules."	- Через полгода, - продолжал Кадрусс, - они обвенчались в Аккульской церкви.
"The very church in which she was to have married Edmond," murmured the priest; "there was only a change of bride-grooms."	- Это та самая церковь, где она должна была венчаться с Эдмоном, - прошептал аббат, - она переменила жениха, только и всего.
"Well, Mercedes was married," proceeded Caderousse; "but although in the eyes of the world she appeared calm, she nearly fainted as she passed La Reserve, where, eighteen months before, the betrothal had been celebrated with him whom she might have known she still loved had she looked to the bottom of her heart.	- Итак, Мерседес вышла замуж, - продолжал Кадрусс. - Хоть она и казалась спокойной, она все же упала в обморок, проходя мимо "Резерва", где полтора года тому назад праздновали ее обручение с тем, кого она все еще любила в глубине своего сердца.

Fernand, more happy, but not more at his ease-for I saw at this time he was in constant dread of Edmond's return-Fernand was very anxious to get his wife away, and to depart himself.	Фернан обрел счастье, но не покой; я видел его в эту пору, он все время боялся возвращения Эдмона. Поэтому он поспешил увезти жену подальше и уехать самому.
There were too many unpleasant possibilities associated with the Catalans, and eight days after the wedding they left Marseilles."	В Каталанах было слишком много опасностей и слишком много воспоминаний. Через неделю после свадьбы они уехали.
"Did you ever see Mercedes again?" inquired the priest.	- А после вы когда-нибудь встречали Мерседес? -спросил священник.
"Yes, during the Spanish war, at Perpignan, where Fernand had left her; she was attending to the education of her son."	- Да, я видел ее во время испанской войны, в Перпиньяне, где Фернан ее оставил; она тогда была занята воспитанием сына.
The abbe started.	Аббат вздрогнул.
"Her son?" said he.	- Сына? - спросил он.
"Yes," replied Caderousse, "little Albert."	- Да, - отвечал Кадрусс, - маленького Альбера.
"But, then, to be able to instruct her child," continued the abbe, "she must have received an education herself.	- Но если она учила сына, - продолжал аббат, -так, стало быть, она сама получила образование?
I understood from Edmond that she was the daughter of a simple fisherman, beautiful but uneducated."	Мне помнится, Эдмон говорил мне, что это была дочь простого рыбака, красавица, но необразованная.
"Oh," replied Caderousse, "did he know so little of his lovely betrothed? Mercedes might have been a queen, sir, if the crown were to be placed on the heads of the loveliest and most intelligent.	- Неужели он так плохо знал свою невесту? -сказал Кадрусс. - Мерседес могла бы стать королевой, господин аббат, если бы корона всегда венчала самые прекрасные и самые умные головы.
Fernand's fortune was already waxing great, and she developed with his growing fortune.	Судьба вознесла ее высоко, и она сама становилась все выше и выше.
She learned drawing, music-everything.	Она училась рисованию, училась всему.
Besides, I believe, between ourselves, she did this in order to distract her mind, that she might forget; and she only filled her head in order to alleviate the weight on her heart.	Впрочем, между нами будь сказано, по-моему, она занималась всем этим, только чтобы отвлечь свои мысли, чтобы забыться. Она забивала свою голову, чтобы не слышать того, чем было полно ее сердце.
But now her position in life is assured," continued Caderousse; "no doubt fortune and honors have comforted her; she is rich, a countess, and yet"-Caderousse paused.	Но теперь со всем этим, должно быть, покончено, - продолжал Кадрусс, - богатство и почет, наверное, утешили ее. Она богата, знатна, а между тем... Кадрусс остановился.
"And yet what?" asked the abbe.	- Что? - спросил аббат.
"Yet, I am sure, she is not happy," said Caderousse.	- Между тем я уверен, что она несчастлива, -сказал Кадрусс.
"What makes you believe this?"	- Почему вы так думаете?
"Why, when I found myself utterly destitute, I thought my old friends would, perhaps, assist me.	- А вот почему: когда я очутился в бедственном положении, я подумал, не помогут ли мне чем-нибудь мои прежние друзья.

So I went to Danglars, who would not even receive me.	Я пошел к Данглару, но он даже не принял меня.
I called on Fernand, who sent me a hundred francs by his valet-de-chambre."	Потом я был у Фернана: он выслал мне через лакея сто франков.
"Then you did not see either of them?"	- Так что вы ни того, ни другого не видели?
"No, but Madame de Morcerf saw me."	- Нет; но графиня де Морсер меня видела.
"How was that?"	- Каким образом?
"As I went away a purse fell at my feet-it contained five and twenty louis; I raised my head quickly, and saw Mercedes, who at once shut the blind."	- Когда я выходил, к моим ногам упал кошелек; в нем было двадцать пять луидоров. Я быстро поднял голову и увидел Мерседес: она затворяла окошко.
"And M. de Villefort?" asked the abbe.	- А господин де Вильфор? - спросил аббат.
"Oh, he never was a friend of mine, I did not know him, and I had nothing to ask of him."	- Этот никогда не был моим другом, а я и не знал его вовсе и ни о чем не мог его просить.
"Do you not know what became of him, and the share he had in Edmond's misfortunes?"	- А не знаете ли вы, что с ним сталось и в чем заключалось его участие в беде, постигшей Эдмона?
"No; I only know that some time after Edmond's arrest, he married Mademoiselle de Saint-Meran, and soon after left Marseilles; no doubt he has been as lucky as the rest; no doubt he is as rich as Danglars, as high in station as Fernand. I only, as you see, have remained poor, wretched, and forgotten."	- Нет; знаю только, что спустя некоторое время, после того как он арестовал Эдмона, он женился на мадемуазель де Сен-Меран и вскоре уехал из Марселя. Наверное, счастье улыбнулось ему так же, как и остальным; наверное, он богат, как Данглар, и занимает такое же высокое положение, как Фернан; вы видите, один только я остался в нищете, в ничтожестве, позабытый богом.
"You are mistaken, my friend," replied the abbe; "God may seem sometimes to forget for a time, while his justice reposes, but there always comes a moment when he remembers-and behold-a proof!"	- Вы ошибаетесь, мой друг, - сказал аббат. - Нам кажется, что бог забыл про нас, когда его правосудие медлит; но рано или поздно он вспоминает о нас, и вот тому доказательство.
As he spoke, the abbe took the diamond from his pocket, and giving it to Caderousse, said,-"Here, my friend, take this diamond, it is yours."	При этих словах аббат вынул алмаз из кармана и протянул его Кадруссу. - Вот, мой друг, - сказал он, - возьмите этот алмаз, он принадлежит вам.
"What, for me only?" cried Caderousse, "ah, sir, do not jest with me!"	- Как! Мне одному? - вскричал Кадрусс. - Что вы, господин аббат! Вы смеетесь надо мной?
"This diamond was to have been shared among his friends.	- Этот алмаз требовалось разделить между друзьями Эдмона.
Edmond had one friend only, and thus it cannot be divided.	У Эдмона был один только друг, значит, дележа быть не может.
Take the diamond, then, and sell it; it is worth fifty thousand francs, and I repeat my wish that this sum may suffice to release you from your wretchedness."	Возьмите этот алмаз и продайте его; как я вам уже сказал, он стоит пятьдесят тысяч франков, и эти деньги, я надеюсь, спасут вас от нищеты.
"Oh, sir," said Caderousse, putting out one hand timidly, and with the other wiping away the perspiration which bedewed his brow,-"Oh, sir, do not make a jest of the happiness or despair of a man."	- Г осподин аббат, - сказал Кадрусс, робко протягивая руку, а другою отирая пот, градом катившийся по его лицу, - господин аббат, не шутите счастьем и отчаянием человека!

"I know what happiness and what despair are, and I never make a jest of such feelings.	- Мне знакомо и счастье и отчаяние, и я никогда не стал бы шутить этими чувствами.
Take it, then, but in exchange-"	Берите же, но взамен...
Caderousse, who touched the diamond, withdrew his hand.	Кадрусс, уже прикоснувшийся к алмазу, отдернул руку.
The abbe smiled.	Аббат улыбнулся.
"In exchange," he continued, "give me the red silk purse that M. Morrel left on old Dantes' chimney-piece, and which you tell me is still in your hands."	- ...взамен, - продолжал он, - отдайте мне кошелек, который господин Моррель оставил на камине у старика Дантеса; вы сказали, что он все еще у вас.
Caderousse, more and more astonished, went toward a large oaken cupboard, opened it, and gave the abbe a long purse of faded red silk, round which were two copper runners that had once been gilt.	Кадрусс, все более удивляясь, подошел к большому дубовому шкафу, открыл его и подал аббату длинный кошелек из выцветшего красного шелка, стянутый двумя когда-то позолоченными медными кольцами.
The abbe took it, and in return gave Caderousse the diamond.	Аббат взял кошелек и отдал Кадруссу алмаз.
"Oh, you are a man of God, sir," cried Caderousse; "for no one knew that Edmond had given you this diamond, and you might have kept it."	- Вы поистине святой человек, господин аббат! -воскликнул Кадрусс. - Ведь никто не знал, что Эдмон отдал вам этот алмаз, и вы могли бы оставить его у себя.
"Which," said the abbe to himself, "you would have done."	"Ага! - сказал про себя аббат. - Сам-то ты, видно, так бы и поступил!"
The abbe rose, took his hat and gloves.	Аббат встал, взял шляпу и перчатки.
"Well," he said, "all you have told me is perfectly true, then, and I may believe it in every particular."	- Послушайте! - сказал он. - Все, что вы мне рассказали, сущая правда? Я могу верить вам вполне?
"See, sir," replied Caderousse, "in this corner is a crucifix in holy wood-here on this shelf is my wife's testament; open this book, and I will swear upon it with my hand on the crucifix.	- Вот, господин аббат, - сказал Кадрусс, - здесь в углу висит святое распятие; там, на комоде, лежит Евангелие моей жены.
I will swear to you by my soul's salvation, my faith as a Christian, I have told everything to you as it occurred, and as the recording angel will tell it to the ear of God at the day of the last judgment!"	Откройте эту книгу, и я поклянусь вам на ней, перед лицом распятия, поклянусь вам спасением моей души, моей верой в Спасителя, что я сказал вам все, как было, в точности так, как ангел-хранитель скажет об этом на ухо господу богу в день Страшного суда!
"'Tis well," said the abbe, convinced by his manner and tone that Caderousse spoke the truth. "'Tis well, and may this money profit you!	- Хорошо, - сказал аббат, которого искренность, звучавшая в голосе Кадрусса, убедила в том, что тот говорит правду, - хорошо; желаю, чтобы эти деньги пошли вам на пользу!
Adieu; I go far from men who thus so bitterly injure each other."	Прощайте. Я снова удаляюсь от людей, которые причиняют друг другу так много зла.

The abbe with difficulty got away from the enthusiastic thanks of Caderousse, opened the door himself, got out and mounted his horse, once more saluted the innkeeper, who kept uttering his loud farewells, and then returned by the road he had travelled in coming.	И аббат, с трудом отделавшись от восторженных излияний Кадрусса, сам снял засов с двери, вышел, сел на лошадь, поклонился еще раз трактирщику, расточавшему многословные прощальные приветствия, и ускакал по той же дороге, по которой приехал.
When Caderousse turned around, he saw behind him La Carconte, paler and trembling more than ever.	Обернувшись, Кадрусс увидел стоявшую позади него Карконту, еще более бледную и дрожащую, чем всегда.
"Is, then, all that I have heard really true?" she inquired.	- Верно я слышала? - сказала она.
"What?	- Что?
That he has given the diamond to us only?" inquired Caderousse, half bewildered with joy; "yes, nothing more true!	Что он отдал алмаз нам одним? - сказал Кадрусс, почти обезумевший от радости.
See, here it is."	- Да. - Истинная правда, алмаз у меня.
The woman gazed at it a moment, and then said, in a gloomy voice,	Жена посмотрела на него, потом сказала глухим голосом:
"Suppose it's false?"	- А если он фальшивый?
Caderousse started and turned pale.	Кадрусс побледнел и зашатался.
"False!" he muttered. "False! Why should that man give me a false diamond?"	- Фальшивый! - прошептал он. - Фальшивый... А чего ради он стал бы давать фальшивый алмаз?
"To get your secret without paying for it, you blockhead!"	- Чтобы даром выманить у тебя твои тайны, болван!
Caderousse remained for a moment aghast under the weight of such an idea.	Кадрусс, сраженный таким предположением, окаменел на месте.
"Oh!" he said, taking up his hat, which he placed on the red handkerchief tied round his head, "we will soon find out."	Минуту спустя он схватил шляпу и надел ее поверх красного платка, повязанного вокруг головы. - Мы это сейчас узнаем, - сказал он.
"In what way?"	- Как?
"Why, the fair is on at Beaucaire, there are always jewellers from Paris there, and I will show it to them.	- В Бокере ярмарка; там есть приезжие ювелиры из Парижа; я пойду покажу им алмаз.
Look after the house, wife, and I shall be back in two hours," and Caderousse left the house in haste, and ran rapidly in the direction opposite to that which the priest had taken.	Ты, жена, стереги дом; через два часа я вернусь. И Кадрусс выскочил на дорогу и побежал в сторону, противоположную той, куда направился незнакомец.
"Fifty thousand francs!" muttered La Carconte when left alone; "it is a large sum of money, but it is not a fortune."	- Пятьдесят тысяч франков! - проворчала Карконта, оставшись одна. - Это деньги... но не богатство.
Chapter 28.	VII.
The Prison Register.	Тюремные списки

The day after that in which the scene we have just described had taken place on the road between Bellegarde and Beaucaire, a man of about thirty or two and thirty, dressed in a bright blue frock coat, nankeen trousers, and a white waistcoat, having the appearance and accent of an Englishman, presented himself before the mayor of Marseilles.	На другой день после того, как на дороге между Бельгардом и Бокером происходила описанная нами беседа, человек, лет тридцати, в василькового цвета фраке, нанковых панталонах и белом жилете, по осанке и выговору чистокровный англичанин, явился к марсельскому мэру.
"Sir," said he, "I am chief clerk of the house of Thomson & French, of Rome. We are, and have been these ten years, connected with the house of Morrel & Son, of Marseilles.	- Милостивый государь, - сказал он, - я старший агент римского банкирского дома Томсон и Френч; мы уже десять лет состоим в сношениях с марсельским торговым домом "Моррель и Сын".
We have a hundred thousand francs or thereabouts loaned on their securities, and we are a little uneasy at reports that have reached us that the firm is on the brink of ruin.	У нас с этой фирмой в оборотах до ста тысяч франков, и вот, услышав, что ей грозит банкротство, мы обеспокоены.
I have come, therefore, express from Rome, to ask you for information."	А потому я нарочно приехал из Рима, чтобы попросить у вас сведений об этом торговом доме.
"Sir," replied the mayor. "I know very well that during the last four or five years misfortune has seemed to pursue M. Morrel. He has lost four or five vessels, and suffered by three or four bankruptcies; but it is not for me, although I am a creditor myself to the amount of ten thousand francs, to give any information as to the state of his finances.	- Милостивый государь, - отвечал мэр, - мне действительно известно, что за последние годы господина Морреля словно преследует несчастье: он потерял один за другим четыре или пять кораблей и понес убытки от нескольких банкротств. Но хотя он мне самому должен около десяти тысяч франков, я все же не считаю возможным давать вам какие-либо сведения о его финансовом положении.
Ask of me, as mayor, what is my opinion of M. Morrel, and I shall say that he is a man honorable to the last degree, and who has up to this time fulfilled every engagement with scrupulous punctuality.	Если вы спросите меня как мэра, какого я мнения о господине Морреле, я вам отвечу, что это человек самой строгой честности, выполнявший до сих пор все свои обязательства с величайшей точностью.
This is all I can say, sir; if you wish to learn more, address yourself to M. de Boville, the inspector of prisons, No.	Вот все, что я могу вам сказать о нем. Если вам этого недостаточно, обратитесь к господину де Бовилю, инспектору тюрем, улица Ноайль, дом номер пятнадцать.
15, Rue de Nouailles; he has, I believe, two hundred thousand francs in Morrel's hands, and if there be any grounds for apprehension, as this is a greater amount than mine, you will most probably find him better informed than myself."	Он поместил в эту фирму, если не ошибаюсь, двести тысяч франков, и если и вправду имеется повод для каких-нибудь опасений, то, поскольку эта сумма гораздо значительнее моей, вы, вероятно, получите от него по этому вопросу более обстоятельные сведения.
The Englishman seemed to appreciate this extreme delicacy, made his bow and went away, proceeding with a characteristic British stride towards the street mentioned.	Англичанин, по-видимому, оценил деликатность мэра, поклонился, вышел и походкой истого британца направился на указанную ему улицу.
M. de Boville was in his private room, and the Englishman, on perceiving him, made a gesture of surprise, which seemed to indicate that it was not the first time he had been in his presence.	Господин де Бовиль сидел у себя в кабинете. Англичанин, увидев его, сделал удивленное движение, словно не в первый раз встречался с инспектором.

As to M. de Boville, he was in such a state of despair, that it was evident all the faculties of his mind, absorbed in the thought which occupied him at the moment, did not allow either his memory or his imagination to stray to the past.	Но господин де Бовиль был в таком отчаянии, что все его умственные способности явно поглощала одна-единственная мысль, не позволявшая ни его памяти, ни его воображению блуждать в прошлом.
The Englishman, with the coolness of his nation, addressed him in terms nearly similar to those with which he had accosted the mayor of Marseilles.	Англичанин с обычной для его нации флегматичностью задал ему почти слово в слово тот же вопрос, что и марсельскому мэру.
"Oh, sir," exclaimed M. de Boville, "your fears are unfortunately but too well founded, and you see before you a man in despair.	- Ах, сударь! - воскликнул г-н де Бовиль. - К несчастью, ваши опасения вполне основательны, и вы видите перед собой человека, доведенного до отчаяния.
I had two hundred thousand francs placed in the hands of Morrel & Son; these two hundred thousand francs were the dowry of my daughter, who was to be married in a fortnight, and these two hundred thousand francs were payable, half on the 15th of this month, and the other half on the 15th of next month.	У господина Морреля находилось в обороте двести тысяч франков моих денег; эти двести тысяч составляли приданое моей дочери, которую я намерен был выдать замуж через две недели. Эти двести тысяч он обязан был уплатить мне в два срока: пятнадцатого числа этого месяца и пятнадцатого числа следующего.
I had informed M. Morrel of my desire to have these payments punctually, and he has been here within the last half-hour to tell me that if his ship, the Pharaon, did not come into port on the 15th, he would be wholly unable to make this payment."	Я уведомил господина Морреля, что желаю непременно получить эти деньги в назначенный срок, и, представьте, не далее как полчаса тому назад он приходил ко мне, чтобы сказать, что если его корабль "Фараон" не придет к пятнадцатому числу, то он будет лишен возможности уплатить мне деньги.
"But," said the Englishman, "this looks very much like a suspension of payment."	- Это весьма похоже на отсрочку платежа, - сказал англичанин.
"It looks more like bankruptcy!" exclaimed M. de Boville despairingly.	- Скажите лучше, что это похоже на банкротство!- воскликнул г-н Бовиль, хватаясь за голову.
The Englishman appeared to reflect a moment, and then said,-"From which it would appear, sir, that this credit inspires you with considerable apprehension?"	Англичанин подумал, потом сказал: - Так что, эти долговые обязательства внушают вам некоторые опасения?
"To tell you the truth, I consider it lost."	- Я попросту считаю их безнадежными.
"Well, then, I will buy it of you!"	- Я покупаю их у вас.
"You?"	- Вы?
"Yes, I!"	- Да я-
"But at a tremendous discount, of course?"	- Но, вероятно, с огромной скидкой?
"No, for two hundred thousand francs. Our house," added the Englishman with a laugh, "does not do things in that way."	- Нет, за двести тысяч франков; наш торговый дом, - прибавил англичанин смеясь, - не занимается подобными сделками.
"And you will pay"-	- И вы заплатите мне...
"Ready money."	- Наличными деньгами.
And the Englishman drew from his pocket a bundle of bank-notes, which might have been twice the sum M. de Boville feared to lose.	И англичанин вынул из кармана пачку ассигнаций, представляющих, должно быть, сумму вдвое больше той, которую г-н де Бовиль боялся потерять.

A ray of joy passed across M. de Boville's countenance, yet he made an effort at self-control, and said,-" Sir, I ought to tell you that, in all probability, you will not realize six per cent of this sum."	Радость озарила лицо г-на де Бовиля; однако он взял себя в руки и сказал: - Милостивый государь, я должен вас предупредить, что, по всей вероятности, вы не получите и шести процентов с этой суммы.
"That's no affair of mine," replied the Englishman, "that is the affair of the house of Thomson & French, in whose name I act.	- Это меня не касается, - отвечал англичанин, - это дело банкирского дома Томсон и Френч, от имени которого я действую.
They have, perhaps, some motive to serve in hastening the ruin of a rival firm.	Может быть, в его интересах ускорить разорение конкурирующей фирмы.
But all I know, sir, is, that I am ready to hand you over this sum in exchange for your assignment of the debt.	Как бы то ни было, я готов отсчитать вам сейчас же эту сумму под вашу передаточную надпись; но только я желал бы получить с вас куртаж.
I only ask a brokerage."	- Да, разумеется!
"Of course, that is perfectly just," cried M. de Boville. "The commission is usually one and a half; will you have two-three-five per cent, or even more?	Это более чем справедливое желание! -воскликнул г-н де Бовиль. - Куртаж составляет обыкновенно полтора процента; хотите два? три? пять? хотите больше?
Whatever you say."	Говорите!
"Sir," replied the Englishman, laughing, "I am like my house, and do not do such things-no, the commission I ask is quite different."	- Милостивый государь, - возразил, смеясь, англичанин, - я - как моя фирма; я не занимаюсь такого рода делами; я желал бы получить куртаж совсем другого рода.
"Name it, sir, I beg."	- Говорите, я вас слушаю.
"You are the inspector of prisons?"	- Вы инспектор тюрем?
"I have been so these fourteen years."	- Уже пятнадцатый год.
"You keep the registers of entries and departures?"	- У вас ведутся тюремные списки?
"I do."	- Разумеется.
"To these registers there are added notes relative to the prisoners?"	- В этих списках, вероятно, есть отметки, касающиеся заключенных?
"There are special reports on every prisoner."	- О каждом заключенном имеется особое дело.
"Well, sir, I was educated at home by a poor devil of an abbe, who disappeared suddenly.	- Так вот, милостивый государь, в Риме у меня был воспитатель, некий аббат, который вдруг исчез.
I have since learned that he was confined in the Chateau d'If, and I should like to learn some particulars of his death."	Впоследствии я узнал, что он содержался в замке Иф, и я желал бы получить некоторые сведения о его смерти.
"What was his name?"	- Как его звали?
"The Abbe Faria."	- Аббат Фариа.
"Oh, I recollect him perfectly," cried M. de Boville; "he was crazy."	- О, я отлично помню его, - воскликнул г-н де Бовиль, - он был сумасшедший.
"So they said."	- Да, так я слышал.
"Oh, he was, decidedly."	- Он несомненно был сумасшедший.

"Very possibly; but what sort of madness was it?"	- Возможно; а в чем выражалось его сумасшествие?
"He pretended to know of an immense treasure, and offered vast sums to the government if they would liberate him."	- Он утверждал, что знает про какой-то клад, про несметные сокровища, и предлагал правительству огромные суммы за свою свободу.
"Poor devil!-and he is dead?"	- Бедняга! И он умер?
"Yes, sir, five or six months ago-last February."	- Да, с полгода тому назад, в феврале.
"You have a good memory, sir, to recollect dates so well."	- У вас превосходная память.
"I recollect this, because the poor devil's death was accompanied by a singular incident."	- Я помню это потому, что смерть аббата сопровождалась весьма странными обстоятельствами.
"May I ask what that was?" said the Englishman with an expression of curiosity, which a close observer would have been astonished at discovering in his phlegmatic countenance.	- Могу ли я узнать, что это за обстоятельства? -спросил англичанин с выражением любопытства, которое вдумчивый наблюдатель с удивлением заметил бы на его бесстрастном лице.
"Oh dear, yes, sir; the abbe's dungeon was forty or fifty feet distant from that of one of Bonaparte's emissaries,-one of those who had contributed the most to the return of the usurper in 1815,-a very resolute and very dangerous man."	- Пожалуйста; камера аббата находилась футах в пятидесяти от другой, в которой содержался бывший бонапартистский агент, один из тех, кто наиболее способствовал возвращению узурпатора в тысяча восемьсот пятнадцатом году, человек чрезвычайно решительный и чрезвычайно опасный.
"Indeed!" said the Englishman.	- В самом деле? - сказал англичанин.
"Yes," replied M. de Boville; "I myself had occasion to see this man in 1816 or 1817, and we could only go into his dungeon with a file of soldiers. That man made a deep impression on me; I shall never forget his countenance!"	- Да, - отвечал г-н де Бовиль, - я имел случай лично видеть этого человека в тысяча восемьсот шестнадцатом или в тысяча восемьсот семнадцатом году; к нему в камеру спускались не иначе, как со взводом солдат; этот человек произвел на меня сильное впечатление; я никогда не забуду его лица.
The Englishman smiled imperceptibly.	На губах англичанина мелькнула улыбка.
"And you say, sir," he interposed, "that the two dungeons"-	- И вы говорите, - сказал он, - что эти две камеры...
"Were separated by a distance of fifty feet; but it appears that this Edmond Dantes"-	- Были отделены одна от другой пространством в пятьдесят футов. Но, по-видимому, этот Эдмон Дантес...
"This dangerous man's name was"-	- Этого опасного человека звали...
"Edmond Dantes.	- Эдмон Дантес.
It appears, sir, that this Edmond Dantes had procured tools, or made them, for they found a tunnel through which the prisoners held communication with one another."	Да, сударь, по-видимому, этот Эдмон Дантес раздобыл инструменты или сам сделал их, потому что был обнаружен проход, посредством которого заключенные общались друг с другом.
"This tunnel was dug, no doubt, with an intention of escape?"	- Этот проход был вырыт, вероятно, для того чтобы бежать?

"No doubt; but unfortunately for the prisoners, the Abbe Faria had an attack of catalepsy, and died."	- Разумеется; но на их беду с аббатом Фариа случился каталептический припадок, и он умер.
"That must have cut short the projects of escape."	- Понимаю; и это сделало побег невозможным.
"For the dead man, yes," replied M. de Boville, "but not for the survivor; on the contrary, this Dantes saw a means of accelerating his escape.	- Для мертвого - да, - отвечал г-н де Бовиль, - но не для живого. Напротив, Дантес увидел в этом средство ускорить свой побег.
He, no doubt, thought that prisoners who died in the Chateau d'If were interred in an ordinary burial-ground, and he conveyed the dead man into his own cell, took his place in the sack in which they had sewed up the corpse, and awaited the moment of interment."	Он, должно быть, думал, что заключенных, умирающих в замке Иф, хоронят на обыкновенном кладбище; он перенес покойника в свою камеру, влез вместо него в мешок, в который того зашили, и стал ждать минуты погребения.
"It was a bold step, and one that showed some courage," remarked the Englishman.	- Это было смелое предприятие, доказывающее известную храбрость, - заметил англичанин.
"As I have already told you, sir, he was a very dangerous man; and, fortunately, by his own act disembarrassed the government of the fears it had on his account."	- Я уже сказал вам, что это был очень опасный человек; к счастью, он сам избавил правительство от беспокойства на его счет.
"How was that?"	- Каким образом?
"How? Do you not comprehend?"	- Неужели вы не понимаете?
"No."	- Нет.
"The Chateau d'If has no cemetery, and they simply throw the dead into the sea, after fastening a thirty-six pound cannon-ball to their feet."	- В замке Иф нет кладбища; умерших просто бросают в море, привязав к их ногам тридцатишестифунтовое ядро.
"Well," observed the Englishman as if he were slow of comprehension.	- Ну и что же?.. - с туповатым видом сказал англичанин.
"Well, they fastened a thirty-six pound ball to his feet, and threw him into the sea."	- Вот и ему привязали к ногам тридцатишестифунтовое ядро и бросили в море.
"Really!" exclaimed the Englishman.	- Да что вы! - воскликнул англичанин.
"Yes, sir," continued the inspector of prisons. "You may imagine the amazement of the fugitive when he found himself flung headlong over the rocks!	- Да, сударь, - продолжал инспектор. - Можете себе представить, каково было удивление беглеца, когда он почувствовал, что его бросают со скалы.
I should like to have seen his face at that moment."	Желал бы я видеть его лицо в ту минуту.
"That would have been difficult."	- Это было бы трудно.
"No matter," replied De Boville, in supreme good-humor at the certainty of recovering his two hundred thousand francs,-"no matter, I can fancy it." And he shouted with laughter.	- Все равно, - сказал г-н де Бовиль, которого уверенность, что он вернет свои двести тысяч франков, привела в отличное расположение духа,- все равно, я представляю его себе! - И он громко захохотал.
"So can I," said the Englishman, and he laughed too; but he laughed as the English do, "at the end of his teeth."	- И я также, - сказал англичанин. И он тоже начал смеяться одними кончиками губ, как смеются англичане.
"And so," continued the Englishman who first gained his composure, "he was drowned?"	- Итак, - продолжал англичанин, первый вернувший себе хладнокровие, - итак, беглец пошел ко дну.

"Unquestionably."	- Как ключ.
"So that the governor got rid of the dangerous and the crazy prisoner at the same time?"	- И комендант замка Иф разом избавился и от сумасшедшего и от бешеного?
"Precisely."	- Вот именно.
"But some official document was drawn up as to this affair, I suppose?" inquired the Englishman.	- Но об этом происшествии, по всей вероятности, составлен акт? - спросил англичанин.
"Yes, yes, the mortuary deposition.	- Да, да, свидетельство о смерти.
You understand, Dantes' relations, if he had any, might have some interest in knowing if he were dead or alive."	Вы понимаете, родственники Дантеса, если у него таковые имеются, могут быть заинтересованы в том, чтобы удостовериться, жив он или умер.
"So that now, if there were anything to inherit from him, they may do so with easy conscience.	- Так что теперь они могут быть спокойны, если ждут после него наследства.
He is dead, and no mistake about it."	Он погиб безвозвратно?
"Oh, yes; and they may have the fact attested whenever they please."	- Еще бы! И им выдадут свидетельство, как только они пожелают.
"So be it," said the Englishman. "But to return to these registers."	- Мир праху его, - сказал англичанин, - но вернемся к спискам.
"True, this story has diverted our attention from them.	- Вы правы. Мой рассказ вас отвлек.
Excuse me."	Прошу прощения.
"Excuse you for what?	- За что же?
For the story?	За рассказ?
By no means; it really seems to me very curious."	Помилуйте, он показался мне весьма любопытным.
"Yes, indeed.	- Он и в самом деле любопытен.
So, sir, you wish to see all relating to the poor abbe, who really was gentleness itself."	Итак, вы желаете видеть все, что касается вашего бедного аббата; он-то был сама кротость.
"Yes, you will much oblige me."	- Вы очень меня обяжете.
"Go into my study here, and I will show it to you."	- Пройдемте в мою контору, и я вам все покажу.
And they both entered M. de Boville's study.	И они отправились в контору де Бовиля.
Everything was here arranged in perfect order; each register had its number, each file of papers its place.	Инспектор сказал правду: все было в образцовом порядке; каждая ведомость имела свой номер; каждое дело лежало на своем месте.
The inspector begged the Englishman to seat himself in an arm-chair, and placed before him the register and documents relative to the Chateau d'If, giving him all the time he desired for the examination, while De Boville seated himself in a corner, and began to read his newspaper.	Инспектор усадил англичанина в свое кресло и подал ему папку, относящуюся к замку Иф, предоставив ему свободно рыться в ней, а сам уселся в угол и занялся чтением газеты.

The Englishman easily found the entries relative to the Abbe Faria; but it seemed that the history which the inspector had related interested him greatly, for after having perused the first documents he turned over the leaves until he reached the deposition respecting Edmond Dantes.	Англичанин без труда отыскал бумаги, касающиеся аббата Фариа; но, по-видимому, случай, рассказанный ему де Бовилем, живо заинтересовал его; ибо, пробежав глазами эти бумаги, он продолжал перелистывать дело, пока не дошел до документов об Эдмоне Дантесе.
There he found everything arranged in due order,-the accusation, examination, Morrel's petition, M. de Villefort's marginal notes.	Тут он нашел все на своем месте: донос, протокол допроса, прошение Морреля с пометкой де Вильфора.
He folded up the accusation quietly, and put it as quietly in his pocket; read the examination, and saw that the name of Noirtier was not mentioned in it; perused, too, the application dated 10th April, 1815, in which Morrel, by the deputy procureur's advice, exaggerated with the best intentions (for Napoleon was then on the throne) the services Dantes had rendered to the imperial cause-services which Villefort's certificates rendered indispensable.	Он украдкой сложил донос, спрятал его в карман, прочитал протокол допроса и увидел, что имя Нуартье там не упоминалось; пробежал прошение от 10 апреля 1815 года, в котором Моррель, по совету помощника королевского прокурора, с наилучшими намерениями - ибо в то время на престоле был Наполеон, - преувеличивал услуги, оказанные Дантесом делу Империи, что подтверждалось подписью Вильфора.
Then he saw through the whole thing.	Тогда он понял все.
This petition to Napoleon, kept back by Villefort, had become, under the second restoration, a terrible weapon against him in the hands of the king's attorney.	Это прошение на имя Наполеона, сохраненное Вильфором, при второй реставрации стало грозным оружием в руках королевского прокурора.
He was no longer astonished when he searched on to find in the register this note, placed in a bracket against his name:-	Поэтому он не удивился, увидев в ведомости нижеследующее примечание:
Edmond Dantes.	Эдмон Дантес
An inveterate Bonapartist; took an active part in the return from the Island of Elba.	Отъявленный бонапартист; принимал деятельное участие в возвращении узурпатора с острова Эльба.
To be kept in strict solitary confinement, and to be closely watched and guarded.	Соблюдать строжайшую тайну, держать под неослабным надзором.
Beneath these lines was written in another hand:	Под этими строками было приписано другой рукой:
"See note above-nothing can be done."	"Ничего нельзя сделать".
He compared the writing in the bracket with the writing of the certificate placed beneath Morrel's petition, and discovered that the note in the bracket was the same writing as the certificate-that is to say, was in Villefort's handwriting.	Сравнив почерк примечания с почерком пометки на прошении Морреля, он убедился, что примечание писано той же самой рукой, что и пометка, то есть рукой Вильфора.
As to the note which accompanied this, the Englishman understood that it might have been added by some inspector who had taken a momentary interest in Dantes' situation, but who had, from the remarks we have quoted, found it impossible to give any effect to the interest he had felt.	Что же касается приписки, сопровождавшей примечание, то англичанин понял, что она сделана тюремным инспектором, который принял мимолетное участие в судьбе Дантеса, но ввиду указанного примечания был лишен возможности чем-либо проявить это участие.

As we have said, the inspector, from discretion, and that he might not disturb the Abbe Faria's pupil in his researches, had seated himself in a corner, and was reading Le Drapeau Blanc.	Г осподин де Бовиль, как мы уже сказали, из учтивости и чтобы не мешать воспитаннику аббата Фариа в его розысках, сидел в углу и читал "Белое знамя".
He did not see the Englishman fold up and place in his pocket the accusation written by Danglars under the arbor of La Reserve, and which had the postmark,	Поэтому он и не видел, как англичанин сложил и спрятал в карман донос, написанный Дангларом в беседке
"Marseilles, 27th Feb., delivery 6 o'clock, P.M." But it must be said that if he had seen it, he attached so little importance to this scrap of paper, and so much importance to his two hundred thousand francs, that he would not have opposed whatever the Englishman might do, however irregular it might be.	"Резерва" и снабженный штемпелем марсельской почты, удостоверяющим, что он вынут из ящика 27 февраля в 6 часов вечера. Впрочем, если бы он и заметил, то не показал бы виду, ибо придавал слишком мало значения этой бумажке и слишком много значения своим двумстам тысячам франков, чтобы помешать англичанину, хотя его поступок и нарушал все правила.
"Thanks," said the latter, closing the register with a slam,	- Благодарю вас, - сказал англичанин, с шумом захлопывая папку. - Я нашел все, что мне нужно.
"I have all I want; now it is for me to perform my promise. Give me a simple assignment of your debt; acknowledge therein the receipt of the cash, and I will hand you over the money."	Теперь моя очередь исполнить свое обещание; сделайте просто передаточную надпись, удостоверьте в ней, что получили сумму сполна, и я тотчас же ее вам отсчитаю.
He rose, gave his seat to M. de Boville, who took it without ceremony, and quickly drew up the required assignment, while the Englishman counted out the bank-notes on the other side of the desk.	И он уступил свое место за письменным столом де Бовилю, который сел, не чинясь, и поспешно сделал требуемую надпись, между тем как англичанин на краю стола отсчитывал кредитные билеты.
Chapter 29.	VIII.
The House of Morrel & Son.	Торговый дом Моррель
Any one who had quitted Marseilles a few years previously, well acquainted with the interior of Morrel's warehouse, and had returned at this date, would have found a great change.	Если бы кто-нибудь из знавших торговый дом Моррель на несколько лет уехал из Марселя и возвратился в описываемое нами время, то он нашел бы большую перемену.
Instead of that air of life, of comfort, and of happiness that permeates a flourishing and prosperous business establishment-instead of merry faces at the windows, busy clerks hurrying to and fro in the long corridors-instead of the court filled with bales of goods, re-echoing with the cries and the jokes of porters, one would have immediately perceived all aspect of sadness and gloom.	Вместо оживления, довольства и счастья, которые, так сказать, излучает благоденствующий торговый дом; вместо веселых лиц, мелькающих за оконными занавесками; вместо хлопотливых конторщиков, бегающих по коридорам, заложив за ухо перо; вместо двора, заваленного всевозможными тюками и оглашаемого хохотом и криком носильщиков, - он застал бы атмосферу заброшенности и безлюдья.

Out of all the numerous clerks that used to fill the deserted corridor and the empty office, but two remained. One was a young man of three or four and twenty, who was in love with M. Morrel's daughter, and had remained with him in spite of the efforts of his friends to induce him to withdraw; the other was an old one-eyed cashier, called "Cocles," or "Cock-eye," a nickname given him by the young men who used to throng this vast now almost deserted bee-hive, and which had so completely replaced his real name that he would not, in all probability, have replied to any one who addressed him by it.	Из множества служащих, когда-то населявших контору, в пустынных коридорах и на опустелом дворе осталось только двое: молодой человек, лет двадцати трех, по имени Эмманюель Эрбо, влюбленный в дочь г-на Морреля и вопреки настояниям родителей не покинувший фирму, и бывший помощник казначея, кривой на один глаз и прозванный Коклесом;[16] это прозвище ему дала молодежь, некогда наполнявшая этот огромный, шумный улей, теперь почти необитаемый, причем оно столь прочно заменило его настоящее имя, что он, вероятно, даже не оглянулся бы, если бы кто-нибудь окликнул его по имени.
Cocles remained in M. Morrel's service, and a most singular change had taken place in his position; he had at the same time risen to the rank of cashier, and sunk to the rank of a servant.	Коклес остался на службе у г-на Морреля, и в положении этого честного малого произошла своеобразная перемена; он в одно и то же время возвысился до чина казначея и опустился до звания слуги.
He was, however, the same Cocles, good, patient, devoted, but inflexible on the subject of arithmetic, the only point on which he would have stood firm against the world, even against M. Morrel; and strong in the multiplication-table, which he had at his fingers' ends, no matter what scheme or what trap was laid to catch him.	Но, несмотря ни на что, он остался все тем же Коклесом - добрым, усердным, преданным, но непреклонным во всем, что касалось арифметики, единственного вопроса, в котором он готов был восстать против целого света, даже против самого г-на Морреля; он верил только таблице умножения, которую знал назубок, как бы ее ни выворачивали и как бы ни старались его сбить.
In the midst of the disasters that befell the house, Cocles was the only one unmoved.	Среди всеобщего уныния, в которое погрузился дом Морреля, один только Коклес остался невозмутим.
But this did not arise from a want of affection; on the contrary, from a firm conviction.	Но не нужно думать, что эта невозмутимость проистекала от недостатка привязанности; напротив того, она была следствием непоколебимого доверия.
Like the rats that one by one forsake the doomed ship even before the vessel weighs anchor, so all the numerous clerks had by degrees deserted the office and the warehouse. Cocles had seen them go without thinking of inquiring the cause of their departure. Everything was as we have said, a question of arithmetic to Cocles, and during twenty years he had always seen all payments made with such exactitude, that it seemed as impossible to him that the house should stop payment, as it would to a miller that the river that had so long turned his mill should cease to flow.	Как крысы заранее бегут с обреченного корабля, пока он еще не снялся с якоря, так и весь сонм служащих и конторщиков, земное благополучие которых зависело от фирмы арматора, мало-помалу, как мы уже говорили, покинул контору и склады; но Коклес, видя всеобщее бегство, даже не задумался над тем, чем оно вызвано; для него все сводилось к цифрам, а так как за свою двадцатилетнюю службу в торговом доме Моррель он привык видеть, что платежи производятся с неизменной точностью, то он не допускал мысли, что этому может настать конец и что эти платежи могут прекратиться, подобно тому как мельник, чья мельница приводится в движение силой течения большой реки, не может себе представить, чтобы эта река могла вдруг остановиться.

Nothing had as yet occurred to shake Cocles' belief; the last month's payment had been made with the most scrupulous exactitude; Cocles had detected an overbalance of fourteen sous in his cash, and the same evening he had brought them to M. Morrel, who, with a melancholy smile, threw them into an almost empty drawer, saying:-	И в самом деле до сих пор ничто еще не поколебало уверенности Коклеса. Последний месячный платеж совершился с непогрешимой точностью. Коклес нашел ошибку в семьдесят сантимов, сделанную г-ном Моррелем себе в убыток, и в тот же день представил ему эти переплаченные четырнадцать су. Г-н Моррель с грустной улыбкой взял их и положил в почти пустой ящик кассы.
"Thanks, Cocles; you are the pearl of cashiers."	- Хорошо, Коклес; вы самый исправный казначей на свете.
Cocles went away perfectly happy, for this eulogium of M. Morrel, himself the pearl of the honest men of Marseilles, flattered him more than a present of fifty crowns.	И Коклес удалился, как нельзя более довольный, ибо похвала г-на Морреля, самого честного человека в Марселе, была для него приятнее награды в пятьдесят экю.
But since the end of the month M. Morrel had passed many an anxious hour. In order to meet the payments then due; he had collected all his resources, and, fearing lest the report of his distress should get bruited abroad at Marseilles when he was known to be reduced to such an extremity, he went to the Beaucaire fair to sell his wife's and daughter's jewels and a portion of his plate.	Но после этого последнего платежа, столь благополучно произведенного, для г-на Морреля настали тяжелые дни; чтобы рассчитаться с кредиторами, он собрал все свои средства и, опасаясь, как бы в Марселе не распространился слух о его разорении, если бы увидели, что он прибегает к таким крайностям, он лично съездил на Бокерскую ярмарку, где продал кое-какие драгоценности, принадлежавшие жене и дочери, и часть своего столового серебра.
By this means the end of the month was passed, but his resources were now exhausted.	С помощью этой жертвы на этот раз все обошлось благополучно для торгового дома Моррель; но зато касса совершенно опустела.
Credit, owing to the reports afloat, was no longer to be had; and to meet the one hundred thousand francs due on the 10th of the present month, and the one hundred thousand francs due on the 15th of the next month to M. de Boville, M. Morrel had, in reality, no hope but the return of the Pharaon, of whose departure he had learnt from a vessel which had weighed anchor at the same time, and which had already arrived in harbor.	Кредит, напуганный молвой, отвернулся от него с обычным своим эгоизмом; и, чтобы уплатить г-ну де Бовилю пятнадцатого числа текущего месяца сто тысяч франков, а пятнадцатого числа будущего месяца еще сто тысяч, г-н Моррель мог рассчитывать только на возвращение "Фараона", о выходе которого в море его уведомило судно, одновременно с ним снявшееся с якоря и уже благополучно прибывшее в марсельский порт.
But this vessel which, like the Pharaon, came from Calcutta, had been in for a fortnight, while no intelligence had been received of the Pharaon.	Но это судно, вышедшее, как и "Фараон", из Калькутты, прибыло уже две недели тому назад, между тем как о "Фараоне" не было никаких вестей.
Such was the state of affairs when, the day after his interview with M. de Boville, the confidential clerk of the house of Thomson & French of Rome, presented himself at M. Morrel's.	Таково было положение дел, когда поверенный римского банкирского дома Томсон и Френч на другой день после своего посещения г-на де Бовиля явился к г-ну Моррелю.

Emmanuel received him; this young man was alarmed by the appearance of every new face, for every new face might be that of a new creditor, come in anxiety to question the head of the house. The young man, wishing to spare his employer the pain of this interview, questioned the new-comer; but the stranger declared that he had nothing to say to M. Emmanuel, and that his business was with M. Morrel in person.	Его принял Эмманюель. Молодой человек, которого пугало всякое новое лицо, ибо оно означало нового кредитора, обеспокоенного слухами и пришедшего к главе фирмы за справками, хотел избавить своего патрона от неприятной беседы; он начал расспрашивать посетителя; но тот заявил, что ничего не имеет сказать г-ну Эмманюелю и желает говорить лично с г-ном Моррелем.
Emmanuel sighed, and summoned Cocles.	Эмманюель со вздохом позвал Коклеса.
Cocles appeared, and the young man bade him conduct the stranger to M. Morrel's apartment.	Коклес явился, и молодой человек велел ему провести незнакомца к г-ну Моррелю.
Cocles went first, and the stranger followed him.	Коклес пошел вперед; незнакомец следовал за ним.
On the staircase they met a beautiful girl of sixteen or seventeen, who looked with anxiety at the stranger.	На лестнице они встретили прелестную молодую девушку лет шестнадцати - семнадцати, с беспокойством взглянувшую на незнакомца.
"M. Morrel is in his room, is he not, Mademoiselle Julie?" said the cashier.	Коклес не заметил этого выражения ее лица, но от незнакомца оно, по-видимому, не ускользнуло. - Г осподин Моррель у себя в кабинете, мадемуазель Жюли? - спросил казначей.
"Yes; I think so, at least," said the young girl hesitatingly. "Go and see, Cocles, and if my father is there, announce this gentleman."	- Да, вероятно, - отвечала неуверенно молодая девушка. - Загляните туда, Коклес, и, если отец там, доложите ему о посетителе.
"It will be useless to announce me, mademoiselle," returned the Englishman. "M. Morrel does not know my name; this worthy gentleman has only to announce the confidential clerk of the house of Thomson & French of Rome, with whom your father does business."	- Докладывать обо мне было бы бесполезно, -сказал англичанин. - Господин Моррель не знает моего имени; достаточно сказать, что я старший агент фирмы Томсон и Френч, с которой торговый дом вашего батюшки состоит в сношениях.
The young girl turned pale and continued to descend, while the stranger and Cocles continued to mount the staircase.	Молодая девушка побледнела и стала спускаться с лестницы, между тем как Коклес и незнакомец поднялись наверх.
She entered the office where Emmanuel was, while Cocles, by the aid of a key he possessed, opened a door in the corner of a landing-place on the second staircase, conducted the stranger into an ante-chamber, opened a second door, which he closed behind him, and after having left the clerk of the house of Thomson & French alone, returned and signed to him that he could enter.	Жюли вошла в контору, где занимался Эмманюель; а Коклес с помощью имевшегося у него ключа, что свидетельствовало о его свободном доступе к хозяину, отворил дверь в углу площадки третьего этажа, впустил незнакомца в переднюю, отворил затем другую дверь, прикрыл ее за собой, оставив посланца фирмы Томсон и Френч на минуту одного, и вскоре снова появился, делая ему знак, что он может войти.
The Englishman entered, and found Morrel seated at a table, turning over the formidable columns of his ledger, which contained the list of his liabilities.	Англичанин вошел; г-н Моррель сидел за письменным столом и, бледный от волнения, с ужасом смотрел на столбцы своего пассива.
At the sight of the stranger, M. Morrel closed the ledger, arose, and offered a seat to the stranger; and when he had seen him seated, resumed his own chair.	Увидев незнакомца, г-н Моррель закрыл счетную книгу, встал, подал ему стул; потом, когда незнакомец сел, опустился в свое кресло.

Fourteen years had changed the worthy merchant, who, in his thirty-sixth year at the opening of this history, was now in his fiftieth; his hair had turned white, time and sorrow had ploughed deep furrows on his brow, and his look, once so firm and penetrating, was now irresolute and wandering, as if he feared being forced to fix his attention on some particular thought or person.	За эти четырнадцать лет достойный негоциант сильно переменился; в начале нашего рассказа ему было тридцать шесть лет, а теперь он приближался к пятидесяти. Волосы его поседели; заботы избороздили морщинами лоб; самый его взгляд, прежде столь твердый и решительный, стал тусклым и неуверенным, словно боялся остановиться на какой-нибудь мысли или на чьем-нибудь лице.
The Englishman looked at him with an air of curiosity, evidently mingled with interest.	Англичанин смотрел на него с любопытством, явно смешанным с участием.
"Monsieur," said Morrel, whose uneasiness was increased by this examination, "you wish to speak to me?"	- Милостивый государь, - сказал г-н Моррель, смущение которого увеличивалось от этого пристального взгляда, - вы желали говорить со мной?
"Yes, monsieur; you are aware from whom I come?"	- Да, сударь. Вам известно, от чьего имени я явился?
"The house of Thomson & French; at least, so my cashier tells me."	- От имени банкирского дома Томсон и Френч; так по крайней мере сказал мне мой казначей.
"He has told you rightly.	- Совершенно верно.
The house of Thomson & French had 300,000 or 400,000 francs to pay this month in France; and, knowing your strict punctuality, have collected all the bills bearing your signature, and charged me as they became due to present them, and to employ the money otherwise."	Банкирский дом Томсон и Френч в течение ближайших двух месяцев должен уплатить во Франции от трехсот до четырехсот тысяч франков; зная вашу строгую точность в платежах, он собрал все какие мог обязательства за вашей подписью и поручил мне, по мере истечения сроков этих обязательств, получать по ним с вас причитающиеся суммы и расходовать их.
Morrel sighed deeply, and passed his hand over his forehead, which was covered with perspiration.	Моррель, тяжело вздохнув, провел рукой по влажному лбу.
"So then, sir," said Morrel, "you hold bills of mine?"	- Итак, - спросил Моррель, - у вас имеются векселя за моей подписью?
"Yes, and for a considerable sum."	- Да, и притом на довольно значительную сумму.
"What is the amount?" asked Morrel with a voice he strove to render firm.	- А на какую именно? - спросил Моррель, стараясь говорить ровным голосом.
"Here is," said the Englishman, taking a quantity of papers from his pocket, "an assignment of 200,000 francs to our house by M. de Boville, the inspector of prisons, to whom they are due.	- Во-первых, - сказал англичанин, вынимая из кармана сверток бумаг, - вот передаточная надпись на двести тысяч франков, сделанная на вашу фирму господином де Бовилем, инспектором тюрем.
You acknowledge, of course, that you owe this sum to him?"	Вы признаете этот долг господину де Бовилю?
"Yes; he placed the money in my hands at four and a half per cent nearly five years ago."	- Да, он поместил у меня эту сумму из четырех с половиной процентов пять лет тому назад.
"When are you to pay?"	- И вы должны возвратить их ему...
"Half the 15th of this month, half the 15th of next."	- Одну половину пятнадцатого числа этого месяца, а другую - пятнадцатого числа будущего.

"Just so; and now here are 32,500 francs payable shortly; they are all signed by you, and assigned to our house by the holders."	- Совершенно верно. Затем вот еще векселя на тридцать две тысячи пятьсот франков, которым срок в конце этого месяца. Они подписаны вами и переданы нам предъявителями.
"I recognize them," said Morrel, whose face was suffused, as he thought that, for the first time in his life, he would be unable to honor his own signature. "Is this all?"	- Я признаю их, - сказал Моррель, краснея от стыда при мысли, что, быть может, он первый раз в жизни будет не в состоянии уплатить по своим обязательствам. - Это все?
"No, I have for the end of the month these bills which have been assigned to us by the house of Pascal, and the house of Wild & Turner of Marseilles, amounting to nearly 55,000. francs; in all, 287,500 francs."	- Нет, сударь; у меня есть еще векселя, срок которым истекает в конце будущего месяца, переданные нам торговым домом Паскаль и торговым домом Уайлд и Тэрнер, на сумму около пятидесяти пяти тысяч франков; всего двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков.
It is impossible to describe what Morrel suffered during this enumeration.	Несчастный Моррель в продолжение этого исчисления терпел все муки ада.
"Two hundred and eighty-seven thousand five hundred francs," repeated he.	- Двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков,- повторил он машинально.
"Yes, sir," replied the Englishman. "I will not," continued he, after a moment's silence, "conceal from you, that while your probity and exactitude up to this moment are universally acknowledged, yet the report is current in Marseilles that you are not able to meet your liabilities."	- Да, сударь, - отвечал англичанин. - Однако, -продолжал он после некоторого молчания, - я не скрою от вас, господин Моррель, что при всем уважении к вашей честности, до сих пор не подвергавшейся ни малейшему упреку, в Марселе носится слух, что вы скоро окажетесь несостоятельным.
At this almost brutal speech Morrel turned deathly pale.	При таком почти грубом заявлении Моррель страшно побледнел.
"Sir," said he, "up to this time-and it is now more than four-and-twenty years since I received the direction of this house from my father, who had himself conducted it for five and thirty years-never has anything bearing the signature of Morrel & Son been dishonored."	- Милостивый государь, - сказал он, - до сих пор -а уже прошло больше двадцати четырех лет с того дня, как мой отец передал мне нашу фирму, которую он сам возглавлял в продолжение тридцати пяти лет, - до сих пор ни одно представленное в мою кассу обязательство за подписью "Моррель и Сын" не осталось неоплаченным.
"I know that," replied the Englishman. "But as a man of honor should answer another, tell me fairly, shall you pay these with the same punctuality?"	- Да, я это знаю, - отвечал англичанин, - но будем говорить откровенно, как подобает честным людям. Скажите: можете вы заплатить и по этим обязательствам с такой же точностью?
Morrel shuddered, and looked at the man, who spoke with more assurance than he had hitherto shown.	Моррель вздрогнул, но с твердостью посмотрел в лицо собеседнику.
"To questions frankly put," said he, "a straightforward answer should be given. Yes, I shall pay, if, as I hope, my vessel arrives safely; for its arrival will again procure me the credit which the numerous accidents, of which I have been the victim, have deprived me; but if the Pharaon should be lost, and this last resource be gone"-the poor man's eyes filled with tears.	- На такой откровенный вопрос должно и отвечать откровенно, - сказал он. - Да, сударь, я заплачу по ним, если, как я надеюсь, мой корабль благополучно прибудет, потому что его прибытие вернет мне кредит, которого меня лишили постигшие меня неудачи; но если "Фараон", моя последняя надежда, потерпит крушение... Глаза несчастного арматора наполнились слезами.

"Well," said the other, "if this last resource fail you?"	- Итак, - сказал англичанин, - если эта последняя надежда вас обманет?..
"Well," returned Morrel, "it is a cruel thing to be forced to say, but, already used to misfortune, I must habituate myself to shame. I fear I shall be forced to suspend payment."	- Тогда, - продолжал Моррель, - как ни тяжело это выговорить... но, привыкнув к несчастью, я должен привыкнуть и к стыду... тогда, вероятно, я буду вынужден прекратить платежи.
"Have you no friends who could assist you?"	- Разве у вас нет друзей, которые могли бы вам помочь?
Morrel smiled mournfully.	Моррель печально улыбнулся:
"In business, sir," said he, "one has no friends, only correspondents."	- В делах, сударь, не бывает друзей, вы это знаете; есть только корреспонденты.
"It is true," murmured the Englishman; "then you have but one hope."	- Это правда, - прошептал англичанин. - Итак, у вас остается только одна надежда?
"But one."	- Только одна.
"The last?"	- Последняя?
"The last."	- Последняя.
"So that if this fail"-	- И если эта надежда вас обманет...
"I am ruined,-completely ruined!"	- Я погиб, безвозвратно погиб.
"As I was on my way here, a vessel was coming into port."	- Когда я шел к вам, то какой-то корабль входил в порт.
"I know it, sir; a young man, who still adheres to my fallen fortunes, passes a part of his time in a belvidere at the top of the house, in hopes of being the first to announce good news to me; he has informed me of the arrival of this ship."	- Знаю, сударь; один из моих служащих, оставшийся мне верным в моем несчастье, проводит целые дни в бельведере, на крыше дома, в надежде, что первый принесет мне радостную весть. Он уведомил меня о прибытии корабля.
"And it is not yours?"	- И это не ваш корабль?
"No, she is a Bordeaux vessel, La Gironde; she comes from India also; but she is not mine."	- Нет, это "Жиронда", корабль из Бордо. Он также пришел из Индии; но это не мой.
"Perhaps she has spoken to the Pharaon, and brings you some tidings of her?"	- Может быть, он знает, где "Фараон", и привез вам какое-нибудь известие о нем?
"Shall I tell you plainly one thing, sir?	- Признаться вам?
I dread almost as much to receive any tidings of my vessel as to remain in doubt.	Я почти столь же страшусь вестей о моем корабле, как неизвестности.
Uncertainty is still hope." Then in a low voice Morrel added,-"This delay is not natural.	Неизвестность - все-таки надежда. - Помолчав, г-н Моррель прибавил глухим голосом: - Такое опоздание непонятно;
The Pharaon left Calcutta the 5th February; she ought to have been here a month ago."	"Фараон" вышел из Калькутты пятого февраля; уже больше месяца, как ему пора быть здесь.
"What is that?" said the Englishman. "What is the meaning of that noise?"	- Что это, - вдруг сказал англичанин, прислушиваясь, - что это за шум?
"Oh, oh!" cried Morrel, turning pale, "what is it?"	- Боже мой! Боже мой! - побледнев, как смерть, воскликнул Моррель. - Что еще случилось?

A loud noise was heard on the stairs of people moving hastily, and half-stifled sobs.	С лестницы в самом деле доносился громкий шум; люди бегали взад и вперед; раздался даже чей-то жалобный вопль.
Morrel rose and advanced to the door; but his strength failed him and he sank into a chair.	Моррель встал было, чтобы отворить дверь, но силы изменили ему, и он снова опустился в кресло.
The two men remained opposite one another, Morrel trembling in every limb, the stranger gazing at him with an air of profound pity.	Они остались сидеть друг против друга, Моррель - дрожа всем телом, незнакомец - глядя на него с выражением глубокого сострадания.
The noise had ceased; but it seemed that Morrel expected something-something had occasioned the noise, and something must follow.	Шум прекратился, но Моррель, видимо, ждал чего-то: этот шум имел свою причину, которая должна была открыться.
The stranger fancied he heard footsteps on the stairs; and that the footsteps, which were those of several persons, stopped at the door.	Незнакомцу показалось, что кто-то тихо поднимается по лестнице и что на площадке остановилось несколько человек.
A key was inserted in the lock of the first door, and the creaking of hinges was audible.	Потом он услышал, как в замок первой двери вставили ключ и как она заскрипела на петлях.
"There are only two persons who have the key to that door," murmured Morrel, "Cocles and Julie."	- Только у двоих есть ключ от этой двери, -прошептал Моррель, - у Коклеса и Жюли.
At this instant the second door opened, and the young girl, her eyes bathed with tears, appeared.	В ту же минуту отворилась вторая дверь, и на пороге показалась Жюли, бледная и в слезах.
Morrel rose tremblingly, supporting himself by the arm of the chair.	Моррель встал, дрожа всем телом, и оперся на ручку кресла, чтобы не упасть.
He would have spoken, but his voice failed him.	Он хотел заговорить, но голос изменил ему.
"Oh, father!" said she, clasping her hands, "forgive your child for being the bearer of evil tidings."	- Отец, - сказала девушка, умоляюще сложив руки, - простите вашей дочери, что она приносит вам дурную весть!
Morrel again changed color. Julie threw herself into his arms.	Моррель страшно побледнел; Жюли бросилась в его объятия.
"Oh, father, father!" murmured she, "courage!"	- Отец, отец! - сказала она. - Не теряйте мужества!
"The Pharaon has gone down, then?" said Morrel in a hoarse voice.	- "Фараон" погиб? - спросил Моррель сдавленным голосом.
The young girl did not speak; but she made an affirmative sign with her head as she lay on her father's breast.	Жюли ничего не ответила, но утвердительно кивнула головой, склоненной на грудь отца.
"And the crew?" asked Morrel.	- А экипаж? - спросил Моррель.
"Saved," said the girl; "saved by the crew of the vessel that has just entered the harbor."	- Спасен, - сказала Жюли, - спасен бордоским кораблем, который только что вошел в порт.
Morrel raised his two hands to heaven with an expression of resignation and sublime gratitude.	Моррель поднял руки к небу с непередаваемым выражением смирения и благодарности.
"Thanks, my God," said he, "at least thou strikest but me alone."	- Благодарю тебя, боже! - сказал он. - Ты поразил одного меня!
A tear moistened the eye of the phlegmatic Englishman.	Как ни хладнокровен был англичанин, у него на глаза навернулись слезы.

"Come in, come in," said Morrel, "for I presume you are all at the door."	- Войдите, - сказал Моррель, - войдите; я догадываюсь, что вы все за дверью.
Scarcely had he uttered those words than Madame Morrel entered weeping bitterly.	Едва он произнес эти слова, как, рыдая, вошла госпожа Моррель; за нею следовал Эмманюель.
Emmanuel followed her, and in the antechamber were visible the rough faces of seven or eight half-naked sailors.	В глубине, в передней, видны были суровые лица семи-восьми матросов, истерзанных и полунагих.
At the sight of these men the Englishman started and advanced a step; then restrained himself, and retired into the farthest and most obscure corner of the apartment.	При виде этих людей англичанин вздрогнул. Он, казалось, хотел подойти к ним, но сдержался и, напротив, отошел в самый темный и отдаленный угол кабинета.
Madame Morrel sat down by her husband and took one of his hands in hers, Julie still lay with her head on his shoulder, Emmanuel stood in the centre of the chamber and seemed to form the link between Morrel's family and the sailors at the door.	Госпожа Моррель села в кресло и взяла руку мужа в свои, а Жюли по-прежнему стояла, склонив голову на грудь отца. Эмманюель остался посреди комнаты, служа как бы звеном между семейством Моррель и матросами, столпившимися в дверях.
"How did this happen?" said Morrel.	- Как это случилось? - спросил Моррель.
"Draw nearer, Penelon," said the young man, "and tell us all about it."	- Подойдите, Пенелон, - сказал Эмманюель, - и расскажите.
An old seaman, bronzed by the tropical sun, advanced, twirling the remains of a tarpaulin between his hands.	Старый матрос, загоревший до черноты под тропическим солнцем, подошел, вертя в руках обрывки шляпы.
"Good-day, M. Morrel," said he, as if he had just quitted Marseilles the previous evening, and had just returned from Aix or Toulon.	- Здравствуйте, господин Моррель, - сказал он, как будто бы только вчера покинул Марсель и возвратился из поездки в Экс или Тулон.
"Good-day, Penelon," returned Morrel, who could not refrain from smiling through his tears, "where is the captain?"	- Здравствуйте, друг мой, - сказал хозяин, невольно улыбнувшись сквозь слезы, - но где же капитан?
"The captain, M. Morrel,-he has stayed behind sick at Palma; but please God, it won't be much, and you will see him in a few days all alive and hearty."	- Что до капитана, господин Моррель, то он захворал и остался в Пальме; но, с божьей помощью, он скоро поправится, и через несколько дней он будет здоров, как мы с вами.
"Well, now tell your story, Penelon."	- Хорошо... Теперь рассказывайте, Пенелон, -сказал г-н Моррель.
Penelon rolled his quid in his cheek, placed his hand before his mouth, turned his head, and sent a long jet of tobacco-juice into the antechamber, advanced his foot, balanced himself, and began,-"You see, M. Morrel," said he, "we were somewhere between Cape Blanc and Cape Boyador, sailing with a fair breeze, south-south-west after a week's calm, when Captain Gaumard comes up to me-I was at the helm I should tell you-and says,	Пенелон передвинул жвачку справа налево, прикрыл рот рукой, отвернулся, выпустил в переднюю длинную струю черноватой слюны, выставил ногу вперед, и, покачиваясь, начал: -Так вот, господин Моррель, шли мы этак между мысом Бланко и мысом Боядор и под юго-западным ветром, после того как целую неделю проштилевали; и вдруг капитан Гомар подходит ко мне (а я, надобно сказать, был на руле) и говорит мне:
'Penelon, what do you think of those clouds coming up over there?'	"Дядя Пенелон, что вы думаете об этих облаках, которые поднимаются там на горизонте?"
I was just then looking at them myself.	А я уж и сам глядел на них.

'What do I think, captain?	"Что я о них думаю, капитан?
Why I think that they are rising faster than they have any business to do, and that they would not be so black if they didn't mean mischief.'-'That's my opinion too,' said the captain, 'and I'll take precautions accordingly.	Думаю, что они подымаются чуточку быстрее, чем полагается, и что они больно уж черны для облаков, не замышляющих ничего дурного". "Я такого же мнения, - сказал капитан, - и на всякий случай приму меры предосторожности.
We are carrying too much canvas. Avast, there, all hands!	Мы слишком много несем парусов для такого ветра, какой сейчас подует... Эй, вы!
Take in the studding-sl's and stow the flying jib.'	Бом-брамсель и бом-кливер долой!"
It was time; the squall was on us, and the vessel began to heel.	И пора было: не успели исполнить команду, как ветер налетел, и корабль начало кренить.
'Ah,' said the captain, 'we have still too much canvas set; all hands lower the mains'l!'	"Все еще много парусов, - сказал капитан. - Грот на гитовы!"
Five minutes after, it was down; and we sailed under mizzen-tops'ls and to'gall'nt sails.	Через пять минут грот был взят на гитовы, и мы шли под фоком, марселями и брамселями.
'Well, Penelon,' said the captain, 'what makes you shake your head?'	"Ну что, дядя Пенелон, - сказал мне капитан, - что вы качаете головой?"
'Why,' I says, 'I still think you've got too much on.'	"А то, что на вашем месте я велел бы убрать еще".
'I think you're right,' answered he, 'we shall have a gale.'	"Ты, пожалуй, прав, старик, - сказал он, - будет свежий ветер".
'A gale? More than that, we shall have a tempest, or I don't know what's what.'	"Ну, знаете, капитан, - отвечаю я ему, - про свежий ветер забудьте, это шторм, и здоровый шторм, если я в этом что-нибудь смыслю!"
You could see the wind coming like the dust at Montredon; luckily the captain understood his business.	Надо вам сказать, что ветер летел на нас, как пыль на большой дороге. К счастью, наш капитан знает свое дело.
'Take in two reefs in the tops'ls,' cried the captain; 'let go the bowlin's, haul the brace, lower the to'gall'nt sails, haul out the reef-tackles on the yards.'"	"Взять два рифа у марселей! - крикнул капитан. -Трави булиня, брасопить к ветру, марселя долой, подтянуть тали на реях!"
"That was not enough for those latitudes," said the Englishman; "I should have taken four reefs in the topsails and furled the spanker."	- Этого недостаточно под теми широтами, -внезапно сказал англичанин. - Я взял бы четыре рифа и убрал бы фок.
His firm, sonorous, and unexpected voice made every one start.	Услышав этот твердый и звучный голос, все вздрогнули.
Penelon put his hand over his eyes, and then stared at the man who thus criticized the manoeuvres of his captain.	Пенелон заслонил рукой глаза и посмотрел на того, кто так смело критиковал распоряжения его капитана.
"We did better than that, sir," said the old sailor respectfully; "we put the helm up to run before the tempest; ten minutes after we struck our tops'ls and scudded under bare poles."	- Мы сделали еще больше, сударь, - сказал старый моряк с некоторым почтением, - мы взяли на гитовы контрбизань и повернули через фордевинд, чтобы идти вместе с бурей. Десять минут спустя мы взяли на гитовы марселя и пошли под одними снастями.
"The vessel was very old to risk that," said the Englishman.	- Корабль был слишком старый, чтобы так рисковать, - сказал англичанин.

"Eh, it was that that did the business; after pitching heavily for twelve hours we sprung a leak.	- Вот то-то! Это нас и погубило. После двенадцатичасовой трепки, от которой чертям бы тошно стало, открылась течь.
'Penelon,' said the captain, 'I think we are sinking, give me the helm, and go down into the hold.'	"Пенелон, - говорит капитан, - сдается мне, мы идем ко дну; дай мне руль, старина, и ступай в трюм".
I gave him the helm, and descended; there was already three feet of water.	Я отдал ему руль, схожу вниз; там было уже три фута воды; я на палубу, кричу:
' All hands to the pumps!'	"Выкачивай!"
I shouted; but it was too late, and it seemed the more we pumped the more came in.	Какое там! Уже было поздно. Принялись за работу; но чем больше мы выкачивали, тем больше ее прибывало.
'Ah,' said I, after four hours' work, 'since we are sinking, let us sink; we can die but once.'	"Нет, знаете, - говорю я, промаявшись четыре часа, - тонуть так тонуть, двум смертям не бывать, одной не миновать!"
'That's the example you set, Penelon,' cries the captain; 'very well, wait a minute.'	"Так-то ты подаешь пример, дядя Пенелон? -сказал капитан. - Ну, погоди же!"
He went into his cabin and came back with a brace of pistols.	И он пошел в свою каюту и принес пару пистолетов.
'I will blow the brains out of the first man who leaves the pump,' said he."	"Первому, кто бросит помпу, - сказал он, - я раздроблю череп!"
"Well done!" said the Englishman.	- Правильно, - сказал англичанин.
"There's nothing gives you so much courage as good reasons," continued the sailor; "and during that time the wind had abated, and the sea gone down, but the water kept rising; not much, only two inches an hour, but still it rose.	- Ничто так не придает храбрости, как дельное слово, - продолжал моряк, - тем более что погода успела проясниться и ветер стих; но вода прибывала - не слишком сильно, каких-нибудь дюйма на два в час, но все же прибывала.
Two inches an hour does not seem much, but in twelve hours that makes two feet, and three we had before, that makes five.	Два дюйма в час - оно как будто и пустяки, но за двенадцать часов это составит по меньшей мере двадцать четыре дюйма, а двадцать четыре дюйма составляют два фута. Два фута да три, которые мы уже раньше имели, составят пять. А когда у корабля пять футов воды в брюхе, то можно сказать, что у него водянка.
'Come,' said the captain, 'we have done all in our power, and M. Morrel will have nothing to reproach us with, we have tried to save the ship, let us now save ourselves.	"Ну, - сказал капитан, - теперь довольно, и господин Моррель не может упрекнуть нас ни в чем: мы сделали все, что могли, для спасения корабля; теперь надо спасать людей.
To the boats, my lads, as quick as you can.'	Спускай шлюпку, ребята, и поторапливайтесь!"
Now," continued Penelon, "you see, M. Morrel, a sailor is attached to his ship, but still more to his life, so we did not wait to be told twice; the more so, that the ship was sinking under us, and seemed to say,	- Послушайте, господин Моррель, - продолжал Пенелон, - мы очень любили "Фараона", но как бы моряк ни любил свой корабль, он еще больше любит свою шкуру; а потому мы и не заставили просить себя дважды; к тому же корабль так жалобно скрипел и, казалось, говорил нам:
'Get along-save yourselves.'	"Да убирайтесь поскорее!" И бедный "Фараон" говорил правду.

We soon launched the boat, and all eight of us got into it.	Мы чувствовали, как он погружается у нас под ногами. Словом, в один миг шлюпка была спущена, и мы, все восемь, уже сидели в ней.
The captain descended last, or rather, he did not descend, he would not quit the vessel; so I took him round the waist, and threw him into the boat, and then I jumped after him.	Капитан сошел последний, или, вернее сказать, он не сошел, потому что не хотел оставить корабль; это я схватил его в охапку и бросил товарищам, после чего и сам соскочил.
It was time, for just as I jumped the deck burst with a noise like the broadside of a man-of-war.	И в самое время. Едва успел я соскочить, как палуба треснула с таким шумом, как будто дали залп с сорокавосьмипушечного корабля.
Ten minutes after she pitched forward, then the other way, spun round and round, and then good-by to the Pharaon.	Через десять минут он клюнул носом, потом кормой, потом начал вертеться на месте, как собака, которая ловит свой хвост. А потом, будьте здоровы! Фью! Кончено дело, и нет "Фараона"!
As for us, we were three days without anything to eat or drink, so that we began to think of drawing lots who should feed the rest, when we saw La Gironde; we made signals of distress, she perceived us, made for us, and took us all on board.	А что до нас, то мы три дня не пили и не ели, так что уже поговаривали о том, не кинуть ли жребий, кому из нас кормить остальных, как вдруг увидели "Жиронду"; подали ей сигналы; она нас заметила, поворотила к нам, выслала шлюпку и подобрала нас.
There now, M. Morrel, that's the whole truth, on the honor of a sailor; is not it true, you fellows there?"	Вот как было дело, господин Моррель, верьте слову моряка! Так, товарищи?
A general murmur of approbation showed that the narrator had faithfully detailed their misfortunes and sufferings.	Ропот одобрения показал, что рассказчик заслужил всеобщую похвалу правдивым изложением сути дела и картинным описанием подробностей.
"Well, well," said M. Morrel, "I know there was no one in fault but destiny.	- Хорошо, друзья мои, - сказал г-н Моррель, - вы славные ребята, и я заранее знал, что в постигшем меня несчастье виновата только моя злая судьба.
It was the will of God that this should happen, blessed be his name.	Здесь воля божия, а не вина людей. Покоримся же воле божией.
What wages are due to you?"	Теперь скажите мне, сколько вам следует жалованья.
"Oh, don't let us talk of that, M. Morrel."	- Полноте, господин Моррель, об этом не будем говорить!
"Yes, but we will talk of it."	- Напротив, поговорим об этом, - сказал арматор с печальной улыбкой.
"Well, then, three months," said Penelon.	- Нам, стало быть, следует за три месяца... - сказал Пенелон.
"Cocles, pay two hundred francs to each of these good fellows," said Morrel.	- Коклес, выдайте им по двести франков.
"At another time," added he, "I should have said, Give them, besides, two hundred francs over as a present; but times are changed, and the little money that remains to me is not my own."	В другое время, - продолжал г-н Моррель, - я сказал бы: дайте им по двести франков наградных; но сейчас плохие времена, друзья мои, и те крохи, которые у меня остались, принадлежат не мне. Поэтому простите меня и не осуждайте.

Penelon turned to his companions, and exchanged a few words with them.	Пенелон скорчил жалостливую гримасу, обернулся к товарищам, о чем-то с ними посовещался и снова обратился к хозяину.
"As for that, M. Morrel," said he, again turning his quid, "as for that"-	- Значит, это самое, господин Моррель, - сказал он, перекладывая жвачку за другую щеку и выпуская в переднюю новую струю слюны под стать первой, - это самое, которое...
"As for what?"	- Что?
"The money."	- Деньги...
"Well"-	- Ну и что же?
"Well, we all say that fifty francs will be enough for us at present, and that we will wait for the rest."	- Так товарищи говорят, господин Моррель, что им пока хватит по пятидесяти франков и что с остальным они подождут.
"Thanks, my friends, thanks!" cried Morrel gratefully; "take it-take it; and if you can find another employer, enter his service; you are free to do so."	- Благодарю вас, друзья мои, благодарю! - сказал г-н Моррель, тронутый до глубины души. - Вы все славные люди; но все-таки возьмите деньги. И если найдете другую службу, то нанимайтесь. Вы свободны.
These last words produced a prodigious effect on the seaman.	Эти последние слова произвели на честных моряков ошеломляющее впечатление.
Penelon nearly swallowed his quid; fortunately he recovered.	Они испуганно переглянулись. У Пенелона захватило дух, и он едва не проглотил свою жвачку; к счастью, он вовремя схватился рукой за горло.
"What, M. Morrel!" said he in a low voice, "you send us away; you are then angry with us!"	- Как, господин Моррель? - сказал он сдавленным голосом. - Вы нас увольняете? Мы вам не угодили?
"No, no," said M. Morrel, "I am not angry, quite the contrary, and I do not send you away; but I have no more ships, and therefore I do not want any sailors."	- Нет, друзья мои, - отвечал арматор, - нет, наоборот, я очень доволен вами. Я не увольняю вас. Но что же делать? Кораблей у меня больше нет, и матросов мне не нужно.
"No more ships!" returned Penelon; "well, then, you'll build some; we'll wait for you."	- Как нет больше кораблей? - сказал Пенелон. - Ну так велите выстроить новые; мы подождем. Слава богу, мы привыкли штилевать.
"I have no money to build ships with, Penelon," said the poor owner mournfully, "so I cannot accept your kind offer."	- У меня нет больше денег на постройку кораблей, Пенелон, - сказал арматор с печальной улыбкой, -и я не могу принять вашего предложения, как оно ни лестно для меня.
"No more money? Then you must not pay us; we can scud, like the Pharaon, under bare poles."	- А если у вас нет денег, тогда не нужно нам платить. Мы сделаем, как наш бедный "Фараон", и пойдем под одними снастями, вот и все!
"Enough, enough!" cried Morrel, almost overpowered; "leave me, I pray you; we shall meet again in a happier time.	- Довольно, довольно, друзья мои! - сказал Моррель, задыхаясь от волнения. - Идите, прошу вас. Увидимся в лучшие времена.
Emmanuel, go with them, and see that my orders are executed."	Эмманюель, - прибавил он, - ступайте с ними и присмотрите за тем, чтобы мое распоряжение было в точности исполнено.

"At least, we shall see each other again, M. Morrel?" asked Penelon.	- Но только мы не прощаемся, господин Моррель, мы скажем "до свидания", ладно? - сказал Пенелон.
"Yes; I hope so, at least.	- Да, друзья мои, надеюсь, что так.
Now go."	Ступайте.
He made a sign to Cocles, who went first; the seamen followed him and Emmanuel brought up the rear.	Он сделал знак Коклесу, и тот пошел вперед; моряки последовали за казначеем, а Эмманюель вышел после всех.
"Now," said the owner to his wife and daughter, "leave me; I wish to speak with this gentleman."	- Теперь, - сказал арматор своей жене и дочери, -оставьте меня на минуту; мне нужно поговорить с этим господином.
And he glanced towards the clerk of Thomson & French, who had remained motionless in the corner during this scene, in which he had taken no part, except the few words we have mentioned.	И он указал глазами на поверенного дома Томсон и Френч, который в продолжение всей сцены стоял неподвижно в углу и участвовал в ней только несколькими вышеприведенными словами.
The two women looked at this person whose presence they had entirely forgotten, and retired; but, as she left the apartment, Julie gave the stranger a supplicating glance, to which he replied by a smile that an indifferent spectator would have been surprised to see on his stern features.	Обе женщины взглянули на незнакомца, про которого они совершенно забыли, и удалились. Но Жюли, обернувшись в дверях, бросила на него трогательно умоляющий взгляд, и тот отвечал на него улыбкой, которую странно было видеть на этом ледяном лице.
The two men were left alone.	Мужчины остались одни.
"Well, sir," said Morrel, sinking into a chair, "you have heard all, and I have nothing further to tell you."	- Ну вот, - сказал Моррель, опускаясь в кресло, -вы всё видели, всё слышали, мне нечего добавить.
"I see," returned the Englishman, "that a fresh and unmerited misfortune his overwhelmed you, and this only increases my desire to serve you."	- Я видел, - сказал англичанин, - что вас постигло новое несчастье, столь же незаслуженное, как и прежние, и это еще более утвердило меня в моем желании быть вам полезным.
"Oh, sir!" cried Morrel.	- Ах, сударь! - сказал Моррель.
"Let me see," continued the stranger, "I am one of your largest creditors."	- Послушайте, - продолжал незнакомец. - Ведь я один из главных ваших кредиторов, не правда ли?
"Your bills, at least, are the first that will fall due."	- Во всяком случае, в ваших руках обязательства, сроки которых истекают раньше всех.
"Do you wish for time to pay?"	- Вы желали бы получить отсрочку?
"A delay would save my honor, and consequently my life."	- Отсрочка могла бы спасти мою честь, а следовательно, и жизнь.
"How long a delay do you wish for?"-Morrel reflected.	- Сколько вам нужно времени? Моррель задумался.
"Two months," said he.	- Два месяца, - сказал он.
"I will give you three," replied the stranger.	- Хорошо, - сказал незнакомец, - я даю вам три.
"But," asked Morrel, "will the house of Thomson & French consent?"	- Но уверены ли вы, что фирма Томсон и Френч...
"Oh, I take everything on myself.	- Будьте спокойны, я беру все на свою ответственность.

To-day is the 5th of June."	У нас сегодня пятое июня?
"Yes."	- Да.
"Well, renew these bills up to the 5th of September; and on the 5th of September at eleven o'clock (the hand of the clock pointed to eleven), I shall come to receive the money."	- Так вот, перепишите мне все эти векселя на пятое сентября, и пятого сентября в одиннадцать часов утра (стрелки стенных часов показывали ровно одиннадцать) я явлюсь к вам.
"I shall expect you," returned Morrel; "and I will pay you-or I shall be dead."	- Я буду вас ожидать, - сказал Моррель, - и вы получите деньги, или меня не будет в живых.
These last words were uttered in so low a tone that the stranger could not hear them.	Последние слова были сказаны так тихо, что незнакомец не расслышал их.
The bills were renewed, the old ones destroyed, and the poor ship-owner found himself with three months before him to collect his resources.	Векселя были переписаны, старые разорваны, и бедный арматор получил по крайней мере три месяца передышки, чтобы собрать свои последние средства.
The Englishman received his thanks with the phlegm peculiar to his nation; and Morrel, overwhelming him with grateful blessings, conducted him to the staircase.	Англичанин принял изъявления его благодарности с флегматичностью, свойственной его нации, и простился с Моррелем, который проводил его до дверей, осыпая благословениями.
The stranger met Julie on the stairs; she pretended to be descending, but in reality she was waiting for him.	На лестнице он встретил Жюли. Она притворилась, что спускается по лестнице, но на самом деле она поджидала его.
"Oh, sir"-said she, clasping her hands.	- Ах, сударь! - сказала она, умоляюще сложив руки.
"Mademoiselle," said the stranger, "one day you will receive a letter signed 'Sinbad the Sailor.' Do exactly what the letter bids you, however strange it may appear."	- Мадемуазель, - сказал незнакомец, - вы вскоре получите письмо, подписанное... Синдбад-мореход... Исполните в точности все, что будет сказано в этом письме, каким бы странным оно вам ни показалось.
"Yes, sir," returned Julie.	- Хорошо, - ответила Жюли.
"Do you promise?"	- Обещаете вы мне это сделать?
"I swear to you I will."	- Клянусь вам!
"It is well.	- Хорошо.
Adieu, mademoiselle.	Прощайте, мадемуазель.
Continue to be the good, sweet girl you are at present, and I have great hopes that heaven will reward you by giving you Emmanuel for a husband."	Будьте всегда такой же доброй и любящей дочерью, и я надеюсь, что бог наградит вас, дав вам Эмманюеля в мужья.
Julie uttered a faint cry, blushed like a rose, and leaned against the baluster.	Жюли тихо вскрикнула, покраснела, как вишня, и схватилась за перила, чтобы не упасть.
The stranger waved his hand, and continued to descend.	Незнакомец продолжал свой путь, сделав ей рукою прощальный знак.
In the court he found Penelon, who, with a rouleau of a hundred francs in either hand, seemed unable to make up his mind to retain them.	Во дворе он встретил Пенелона, державшего в каждой руке по свертку в сто франков и словно не решавшегося унести их.
"Come with me, my friend," said the Englishman; "I wish to speak to you."	- Пойдемте, друг мой, - сказал ему англичанин, -мне нужно поговорить с вами.

Chapter 30.	IX.
The Fifth of September.	Пятое сентября
The extension provided for by the agent of Thomson & French, at the moment when Morrel expected it least, was to the poor shipowner so decided a stroke of good fortune that he almost dared to believe that fate was at length grown weary of wasting her spite upon him.	Отсрочка, данная Моррелю поверенным банкирского дома Томсон и Френч в ту минуту, когда он меньше всего ее ожидал, показалась несчастному арматору одним из тех возвратов счастья, которые возвещают человеку, что судьба наконец устала преследовать его.
The same day he told his wife, Emmanuel, and his daughter all that had occurred; and a ray of hope, if not of tranquillity, returned to the family.	В тот же день он все рассказал своей дочери, жене и Эмманюелю, и некоторая надежда, если и не успокоение, вернулась в дом.
Unfortunately, however, Morrel had not only engagements with the house of Thomson & French, who had shown themselves so considerate towards him; and, as he had said, in business he had correspondents, and not friends.	Но, к сожалению, Моррель имел дело не только с фирмой Томсон и Френч, проявившей по отношению к нему такую предупредительность. В торговых делах, как он сказал, есть корреспонденты, но нет друзей.
When he thought the matter over, he could by no means account for this generous conduct on the part of Thomson & French towards him; and could only attribute it to some such selfish argument as this:-"We had better help a man who owes us nearly 300,000 francs, and have those 300,000 francs at the end of three months than hasten his ruin, and get only six or eight per cent of our money back again."	В глубине души он недоумевал, думая о великодушном поступке фирмы Томсон и Френч; он объяснял его только разумно эгоистическим рассуждением: лучше поддержать человека, который нам должен около трехсот тысяч франков, и получить эти деньги через три месяца, нежели ускорить его разорение и получить шесть или восемь процентов.
Unfortunately, whether through envy or stupidity, all Morrel's correspondents did not take this view; and some even came to a contrary decision.	К сожалению, по злобе или по безрассудству все остальные кредиторы Морреля размышляли не так, а иные даже наоборот.
The bills signed by Morrel were presented at his office with scrupulous exactitude, and, thanks to the delay granted by the Englishman, were paid by Cocles with equal punctuality.	А потому векселя, подписанные Моррелем, были представлены в его кассу в установленный срок и благодаря отсрочке, данной англичанином, были немедленно оплачены Коклесом.
Cocles thus remained in his accustomed tranquillity.	Таким образом, Коклес пребывал по-прежнему в своем безмятежном спокойствии.
It was Morrel alone who remembered with alarm, that if he had to repay on the 15th the 50,000 francs of M. de Boville, and on the 30th the 32,500 francs of bills, for which, as well as the debt due to the inspector of prisons, he had time granted, he must be a ruined man.	Один только г-н Моррель с ужасом видел, что если бы ему пришлось заплатить пятнадцатого числа сто тысяч франков де Бовилю, а тридцатого числа тридцать две тысячи пятьсот франков по другим, тоже отсроченным векселям, то он бы погиб уже в этом месяце.
The opinion of all the commercial men was that, under the reverses which had successively weighed down Morrel, it was impossible for him to remain solvent.	Все марсельские негоцианты были того мнения, что Моррель не выдержит свалившихся на него неудач.
Great, therefore, was the astonishment when at the end of the month, he cancelled all his obligations with his usual punctuality.	А потому велико было всеобщее удивление, когда он с обычной точностью произвел июньскую оплату векселей.

Still confidence was not restored to all minds, and the general opinion was that the complete ruin of the unfortunate shipowner had been postponed only until the end of the month.	Однако несмотря на это, к нему продолжали относиться недоверчиво и единодушно отложили банкротство несчастного арматора до конца следующего месяца.
The month passed, and Morrel made extraordinary efforts to get in all his resources.	Весь июль Моррель прилагал нечеловеческие усилия, чтобы собрать нужную сумму.
Formerly his paper, at any date, was taken with confidence, and was even in request.	Бывало, его обязательства на какой бы то ни было срок принимались с полным доверием и были даже в большом спросе.
Morrel now tried to negotiate bills at ninety days only, and none of the banks would give him credit.	Моррель попытался выдать трехмесячные векселя, но ни один банк их не принял.
Fortunately, Morrel had some funds coming in on which he could rely; and, as they reached him, he found himself in a condition to meet his engagements when the end of July came.	К счастью, сам Моррель рассчитывал на кое-какие поступления; эти поступления состоялись; таким образом, к концу месяца Моррель опять удовлетворил кредиторов.
The agent of Thomson & French had not been again seen at Marseilles; the day after, or two days after his visit to Morrel, he had disappeared; and as in that city he had had no intercourse but with the mayor, the inspector of prisons, and M. Morrel, his departure left no trace except in the memories of these three persons.	Поверенного фирмы Томсон и Френч в Марселе больше не видели; он исчез на другой или на третий день после своего посещения г-на Морреля; а так как в Марселе он имел дело только с мэром, инспектором тюрем и арматором, то его мимолетное пребывание в этом городе не оставило иных следов, кроме тех несходных воспоминаний, которые сохранили о нем эти трое.
As to the sailors of the Pharaon, they must have found snug berths elsewhere, for they also had disappeared.	Что касается матросов с "Фараона", то они, по-видимому, нанялись на другую службу, потому что тоже исчезли.
Captain Gaumard, recovered from his illness, had returned from Palma.	Капитан Гомар, поправившись после болезни, задержавшей его в Пальме, возвратился в Марсель.
He delayed presenting himself at Morrel's, but the owner, hearing of his arrival, went to see him.	Он не решался явиться к г-ну Моррелю; но тот, узнав о его приезде, сам отправился к нему.
The worthy shipowner knew, from Penelon's recital, of the captain's brave conduct during the storm, and tried to console him.	Честному арматору было уже известно со слов Пенелона о мужественном поведении капитана во время кораблекрушения, и он сам старался утешить его.
He brought him also the amount of his wages, which Captain Gaumard had not dared to apply for.	Он принес ему полностью его жалованье, за которым капитан Гомар не решился бы прийти.
As he descended the staircase, Morrel met Penelon, who was going up. Penelon had, it would seem, made good use of his money, for he was newly clad.	Выходя от него, г-н Моррель столкнулся на лестнице с Пенелоном, который, по-видимому, хорошо распорядился полученными деньгами, ибо был одет во все новое.
When he saw his employer, the worthy tar seemed much embarrassed, drew on one side into the corner of the landing-place, passed his quid from one cheek to the other, stared stupidly with his great eyes, and only acknowledged the squeeze of the hand which Morrel as usual gave him by a slight pressure in return.	Увидев арматора, честный рулевой пришел в большое замешательство. Он забился в самый дальний угол площадки, переложил свою жвачку сначала справа налево, потом слева направо, испуганно вытаращил глаза и ответил только робким пожатием на дружелюбное, как всегда, рукопожатие г-на Морреля.

Morrel attributed Penelon's embarrassment to the elegance of his attire; it was evident the good fellow had not gone to such an expense on his own account; he was, no doubt, engaged on board some other vessel, and thus his bashfulness arose from the fact of his not having, if we may so express ourselves, worn mourning for the Pharaon longer.	Г-н Моррель приписал замешательство Пенелона его щегольскому наряду; вероятно, старый матрос не за свой счет пустился на такую роскошь; очевидно, он уже нанялся на какой-нибудь другой корабль и стыдился того, что так скоро, если можно так выразиться, снял траур по "Фараону".
Perhaps he had come to tell Captain Gaumard of his good luck, and to offer him employment from his new master.	Быть может даже, он явился к капитану Гомару поделиться с ним своей удачей и передать ему предложение от имени своего нового хозяина.
"Worthy fellows!" said Morrel, as he went away, "may your new master love you as I loved you, and be more fortunate than I have been!"	- Славные люди! - сказал, удаляясь, Моррель. -Дай бог, чтобы ваш новый хозяин любил вас так же, как я, и оказался счастливее меня.
August rolled by in unceasing efforts on the part of Morrel to renew his credit or revive the old.	Август месяц протек в беспрестанных попытках Морреля восстановить свой прежний кредит или же открыть себе новый.
On the 20th of August it was known at Marseilles that he had left town in the mailcoach, and then it was said that the bills would go to protest at the end of the month, and that Morrel had gone away and left his chief clerk Emmanuel, and his cashier Cocles, to meet the creditors.	Двадцатого августа в Марселе стало известно, что он купил себе место в почтовой карете, и все тотчас же решили, что Моррель объявит себя несостоятельным в конце месяца и нарочно уезжает, чтобы не присутствовать при этом печальном обряде, который он, вероятно, препоручил своему старшему приказчику Эмманюелю и казначею Коклесу.
But, contrary to all expectation, when the 31st of August came, the house opened as usual, and Cocles appeared behind the grating of the counter, examined all bills presented with the usual scrutiny, and, from first to last, paid all with the usual precision.	Но, вопреки всем ожиданиям, когда наступило 31 августа, касса открылась, как всегда. Коклес сидел за решеткой невозмутимо, как "праведный муж" Г орация, рассматривал с обычным вниманием предъявляемые ему векселя и с обычной своей точностью оплатил их от первого до последнего.
There came in, moreover, two drafts which M. Morrel had fully anticipated, and which Cocles paid as punctually as the bills which the shipowner had accepted.	Пришлось даже, как предвидел г-н Моррель, погасить два чужих обязательства, и по ним Коклес уплатил с той же аккуратностью, как и по личным векселям арматора.
All this was incomprehensible, and then, with the tenacity peculiar to prophets of bad news, the failure was put off until the end of September.	Никто ничего не понимал, и всякий с упрямством, свойственным предсказателям печальных событий, откладывал объявление несостоятельности до конца сентября.
On the 1st, Morrel returned; he was awaited by his family with extreme anxiety, for from this journey to Paris they hoped great things.	Первого сентября Моррель вернулся. Все семейство с большой тревогой ожидало его; от этого путешествия в Париж зависела последняя возможность спасения.
Morrel had thought of Danglars, who was now immensely rich, and had lain under great obligations to Morrel in former days, since to him it was owing that Danglars entered the service of the Spanish banker, with whom he had laid the foundations of his vast wealth.	Моррель вспомнил о Дангларе, ставшем миллионером и когда-то обязанном ему, потому что именно по его рекомендации Данглар поступил на службу к испанскому банкиру, с которой и началось его быстрое обогащение.

It was said at this moment that Danglars was worth from six to eight millions of francs, and had unlimited credit.	По слухам, Данглар владел шестью или восемью миллионами и неограниченным кредитом.
Danglars, then, without taking a crown from his pocket, could save Morrel; he had but to pass his word for a loan, and Morrel was saved.	Данглар, не вынимая ни одного червонца из кармана, мог выручить Морреля. Ему стоило только поручиться за него, и Моррель был бы спасен.
Morrel had long thought of Danglars, but had kept away from some instinctive motive, and had delayed as long as possible availing himself of this last resource.	Моррель давно уже думал о Дангларе; но из-за какого-то безотчетного отвращения Моррель до последней минуты медлил и не прибегал к этому крайнему средству.
And Morrel was right, for he returned home crushed by the humiliation of a refusal.	И он оказался прав, ибо возвратился домой, подавленный унизительным отказом.
Yet, on his arrival, Morrel did not utter a complaint, or say one harsh word. He embraced his weeping wife and daughter, pressed Emmanuel's hand with friendly warmth, and then going to his private room on the second floor had sent for Cocles.	Но, переступив порог своего дома, Моррель не обмолвился ни словом жалобы или упрека; он со слезами обнял жену и дочь, дружески протянул руку Эмманюелю, потом заперся в своем кабинете, в третьем этаже, и потребовал к себе Коклеса.
"Then," said the two women to Emmanuel, "we are indeed ruined."	- На этот раз, - сказали обе женщины Эмманюелю,- мы пропали.
It was agreed in a brief council held among them, that Julie should write to her brother, who was in garrison at Nimes, to come to them as speedily as possible.	После короткого совещания они решили, что Жюли напишет брату, стоявшему с полком в Ниме, чтобы он немедленно приехал.
The poor women felt instinctively that they required all their strength to support the blow that impended.	Бедные женщины инстинктивно чувствовали, что им нужно собрать все силы, чтобы выдержать грозящий им удар.
Besides, Maximilian Morrel, though hardly two and twenty, had great influence over his father.	К тому же Максимилиан Моррель, хотя ему было только двадцать два года, имел большое влияние на отца.
He was a strong-minded, upright young man.	Это был молодой человек прямого и твердого нрава.
At the time when he decided on his profession his father had no desire to choose for him, but had consulted young Maximilian's taste.	Когда ему пришлось избирать род деятельности, отец не захотел принуждать его и предоставил молодому человеку свободный выбор согласно его вкусам и склонностям.
He had at once declared for a military life, and had in consequence studied hard, passed brilliantly through the Polytechnic School, and left it as sub-lieutenant of the 53 d of the line.	Тот заявил, что намерен поступить на военную службу. Порешив на этом, он прилежно занялся науками, выдержал конкурсный экзамен в Политехническую школу и был назначен подпоручиком в 53-й пехотный полк.
For a year he had held this rank, and expected promotion on the first vacancy.	Он уже около года служил в этом чине и рассчитывал на производство в поручики.
In his regiment Maximilian Morrel was noted for his rigid observance, not only of the obligations imposed on a soldier, but also of the duties of a man; and he thus gained the name of "the stoic."	В полку Максимилиан Моррель считался строгим исполнителем не только солдатского, но и человеческого долга, и его прозвали "стоиком".

We need hardly say that many of those who gave him this epithet repeated it because they had heard it, and did not even know what it meant.	Разумеется, многие из тех, кто награждал его этим прозвищем, повторяли его за другими, даже не зная, что оно означает.
This was the young man whom his mother and sister called to their aid to sustain them under the serious trial which they felt they would soon have to endure.	Этого-то молодого офицера мать и сестра и призвали на помощь, чтобы он поддержал их в тяжкую минуту, наступление которой они предчувствовали.
They had not mistaken the gravity of this event, for the moment after Morrel had entered his private office with Cocles, Julie saw the latter leave it pale, trembling, and his features betraying the utmost consternation.	Они не ошибались в серьезности положения, ибо через несколько минут после того как г-н Моррель прошел в свой кабинет вместе с Коклесом, Жюли увидела, как казначей выходит оттуда весь бледный и дрожащий, с помутившимся взглядом.
She would have questioned him as he passed by her, but the worthy creature hastened down the staircase with unusual precipitation, and only raised his hands to heaven and exclaimed,	Она хотела остановить его, когда он проходил мимо, и расспросить, но бедный малый, спускаясь с несвойственной ему поспешностью по лестнице, ограничился тем, что, воздев руки к небу, воскликнул:
"Oh, mademoiselle, mademoiselle, what a dreadful misfortune!	- Ах, мадемуазель Жюли! Какое горе!
Who could ever have believed it!"	И кто бы мог подумать!
A moment afterwards Julie saw him go up-stairs carrying two or three heavy ledgers, a portfolio, and a bag of money.	Спустя несколько минут он вернулся, неся несколько толстых счетных книг, бумажник и мешок с деньгами.
Morrel examined the ledgers, opened the portfolio, and counted the money.	Моррель просмотрел счетные книги, раскрыл бумажник и пересчитал деньги.
All his funds amounted to 6,000, or 8,000. francs, his bills receivable up to the 5th to 4,000 or 5,000, which, making the best of everything, gave him 14,000. francs to meet debts amounting to 287,500 francs.	Весь его наличный капитал равнялся восьми тысячам франков; можно было ожидать к пятому сентября поступления еще четырех-пяти тысяч, что составляло в наилучшем случае актив в четырнадцать тысяч франков, в то время как ему нужно было уплатить по долговым обязательствам двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков.
He had not even the means for making a possible settlement on account.	Не было никакой возможности предложить такую сумму даже в зачет.
However, when Morrel went down to his dinner, he appeared very calm.	Однако, когда Моррель вышел к обеду, он казался довольно спокойным.
This calmness was more alarming to the two women than the deepest dejection would have been.	Это спокойствие испугало обеих женщин больше, чем самое глубокое уныние.
After dinner Morrel usually went out and used to take his coffee at the Phocaean club, and read the Semaphore; this day he did not leave the house, but returned to his office.	После обеда Моррель имел обыкновение выходить из дому; он отправлялся в "Клуб фокейцев" выпить чашку кофе за чтением "Семафора"; но на этот раз он не вышел из дому и вернулся к себе в кабинет.
As to Cocles, he seemed completely bewildered.	Коклес, тот, по-видимому, совсем растерялся.

For part of the day he went into the court-yard, seated himself on a stone with his head bare and exposed to the blazing sun.	Большую часть дня он просидел на камне во дворе, с непокрытой головой, при тридцатиградусной жаре.
Emmanuel tried to comfort the women, but his eloquence faltered.	Эмманюель пытался ободрить г-жу Моррель и Жюли; но дар красноречия изменил ему.
The young man was too well acquainted with the business of the house, not to feel that a great catastrophe hung over the Morrel family.	Он слишком хорошо знал дела фирмы, чтобы не предвидеть, что семье Моррель грозит страшная катастрофа.
Night came, the two women had watched, hoping that when he left his room Morrel would come to them, but they heard him pass before their door, and trying to conceal the noise of his footsteps.	Наступила ночь. Ни г-жа Моррель, ни Жюли не ложились спать, надеясь, что Моррель, выйдя из кабинета, зайдет к ним. Но они слышали, как он, крадучись, чтобы его не окликнули, прошел мимо их двери.
They listened; he went into his sleeping-room, and fastened the door inside.	Они прислушались, но он вошел в свою спальню и запер за собой дверь.
Madame Morrel sent her daughter to bed, and half an hour after Julie had retired, she rose, took off her shoes, and went stealthily along the passage, to see through the keyhole what her husband was doing.	Госпожа Моррель велела дочери лечь спать; потом, через полчаса после того как Жюли ушла, она встала, сняла башмаки и тихо вышла в коридор, чтобы подсмотреть в замочную скважину, что делает муж.
In the passage she saw a retreating shadow; it was Julie, who, uneasy herself, had anticipated her mother.	В коридоре она заметила удаляющуюся тень. Это была Жюли, которая, также снедаемая беспокойством, опередила свою мать.
The young lady went towards Madame Morrel.	Молодая девушка подошла к г-же Моррель.
"He is writing," she said.	- Он пишет, - сказала она.
They had understood each other without speaking.	Обе женщины без слов поняли друг друга.
Madame Morrel looked again through the keyhole, Morrel was writing; but Madame Morrel remarked, what her daughter had not observed, that her husband was writing on stamped paper.	Г оспожа Моррель наклонилась к замочной скважине. Моррель писал; но госпожа Моррель заметила то, чего не заметила ее дочь: муж писал на гербовой бумаге.
The terrible idea that he was writing his will flashed across her; she shuddered, and yet had not strength to utter a word.	Тогда она поняла, что он пишет завещание; она задрожала всем телом, но все же нашла в себе силы ничего не сказать Жюли.
Next day M. Morrel seemed as calm as ever, went into his office as usual, came to his breakfast punctually, and then, after dinner, he placed his daughter beside him, took her head in his arms, and held her for a long time against his bosom.	На другой день г-н Моррель казался совершенно спокойным. Он, как всегда, занимался в конторе, как всегда, вышел к завтраку. Только после обеда он посадил свою дочь возле себя, взял обеими руками ее голову и крепко прижал к груди.
In the evening, Julie told her mother, that although he was apparently so calm, she had noticed that her father's heart beat violently.	Вечером Жюли сказала матери, что хотя отец ее казался спокойным, но сердце у него сильно стучало.
The next two days passed in much the same way.	Два следующих дня прошли в такой же тревоге.
On the evening of the 4th of September, M. Morrel asked his daughter for the key of his study.	Четвертого сентября вечером Моррель потребовал, чтобы дочь вернула ему ключ от кабинета.
Julie trembled at this request, which seemed to her of bad omen.	Жюли вздрогнула - это требование показалось ей зловещим.

Why did her father ask for this key which she always kept, and which was only taken from her in childhood as a punishment?	Зачем отец отнимал у нее ключ, который всегда был у нее и который у нее в детстве отбирали только в наказание?
The young girl looked at Morrel.	Она просительно взглянула на г-на Морреля.
"What have I done wrong, father," she said, "that you should take this key from me?"	- Чем я провинилась, отец, - сказала она, - что вы отбираете у меня этот ключ?
"Nothing, my dear," replied the unhappy man, the tears starting to his eyes at this simple question,-"nothing, only I want it."	- Ничем, дитя мое, - отвечал несчастный Моррель, у которого этот простодушный вопрос вызвал слезы на глазах, - ничем, просто он мне нужен.
Julie made a pretence to feel for the key.	Жюли притворилась, что ищет ключ.
"I must have left it in my room," she said.	- Я, должно быть, оставила его у себя в комнате, -сказала она.
And she went out, but instead of going to her apartment she hastened to consult Emmanuel.	Она вышла из комнаты, но вместо того чтобы идти к себе, она побежала советоваться с Эмманюелем.
"Do not give this key to your father," said he, "and to-morrow morning, if possible, do not quit him for a moment."	- Не отдавайте ключа, - сказал он ей, - и завтра утром по возможности не оставляйте отца одного.
She questioned Emmanuel, but he knew nothing, or would not say what he knew.	Она пыталась расспросить Эмманюеля, но он ничего не знал или ничего не хотел говорить.
During the night, between the 4th and 5th of September, Madame Morrel remained listening for every sound, and, until three o'clock in the morning, she heard her husband pacing the room in great agitation.	Всю ночь с четвертого на пятое сентября г-жа Моррель прислушивалась к движениям мужа за стеной. До трех часов утра она слышала, как он взволнованно шагал взад и вперед по комнате.
It was three o'clock when he threw himself on the bed.	Только в три часа он бросился на кровать.
The mother and daughter passed the night together.	Мать и дочь провели ночь вместе.
They had expected Maximilian since the previous evening.	Еще с вечера они ждали Максимилиана.
At eight o'clock in the morning Morrel entered their chamber.	В восемь часов утра г-н Моррель пришел к ним в комнату.
He was calm; but the agitation of the night was legible in his pale and careworn visage.	Он был спокоен, но следы бессонной ночи запечатлелись на его бледном, осунувшемся лице.
They did not dare to ask him how he had slept.	Они не решились спросить его, хорошо ли он спал.
Morrel was kinder to his wife, more affectionate to his daughter, than he had ever been. He could not cease gazing at and kissing the sweet girl.	Моррель был ласковее и нежнее с женой и дочерью, чем когда бы то ни было; он не мог наглядеться на Жюли и долго целовал ее.
Julie, mindful of Emmanuel's request, was following her father when he quitted the room, but he said to her quickly,-"Remain with your mother, dearest."	Жюли вспомнила совет Эмманюеля и хотела проводить отца, но он ласково остановил ее и сказал: - Останься с матерью.
Julie wished to accompany him.	Жюли настаивала.
"I wish you to do so," said he.	- Я требую этого! - сказал Моррель.

This was the first time Morrel had ever so spoken, but he said it in a tone of paternal kindness, and Julie did not dare to disobey.	В первый раз Моррель говорил дочери: "Я требую"; но он сказал это голосом, полным такой отеческой нежности, что Жюли не посмела двинуться с места.
She remained at the same spot standing mute and motionless.	Она осталась стоять молча и не шевелясь.
An instant afterwards the door opened, she felt two arms encircle her, and a mouth pressed her forehead.	Вскоре дверь снова открылась, чьи-то руки обняли ее и чьи-то губы прильнули к ее лбу.
She looked up and uttered an exclamation of joy.	Она подняла глаза и вскрикнула от радости.
"Maximilian, my dearest brother!" she cried.	- Максимилиан! Брат! - воскликнула она.
At these words Madame Morrel rose, and threw herself into her son's arms.	На этот возглас прибежала г-жа Моррель и бросилась в объятия сына.
"Mother," said the young man, looking alternately at Madame Morrel and her daughter, "what has occurred-what has happened?	- Матушка! - сказал Максимилиан, переводя глаза с матери на сестру. - Что случилось?
Your letter has frightened me, and I have come hither with all speed."	Ваше письмо испугало меня, и я поспешил приехать.
"Julie," said Madame Morrel, making a sign to the young man, "go and tell your father that Maximilian has just arrived."	- Жюли, - сказала г-жа Моррель, - скажи отцу, что приехал Максимилиан.
The young lady rushed out of the apartment, but on the first step of the staircase she found a man holding a letter in his hand.	Жюли выбежала из комнаты, но на первой ступеньке встретила человека с письмом в руке.
"Are you not Mademoiselle Julie Morrel?" inquired the man, with a strong Italian accent.	- Вы мадемуазель Жюли Моррель? - спросил посланец с сильным итальянским акцентом.
"Yes, sir," replied Julie with hesitation; "what is your pleasure?	- Да, сударь, это я, - пролепетала Жюли. - Но что вам от меня угодно?
I do not know you."	Я вас не знаю.
"Read this letter," he said, handing it to her.	- Прочтите это письмо, - сказал итальянец, подавая записку.
Julie hesitated.	Жюли была в нерешительности.
"It concerns the best interests of your father," said the messenger.	- Дело идет о спасении вашего отца, - сказал посланный.
The young girl hastily took the letter from him.	Жюли выхватила у него из рук письмо.
She opened it quickly and read:-	Быстро распечатав его, она прочла:
"Go this moment to the Allees de Meillan, enter the house No. 15, ask the porter for the key of the room on the fifth floor, enter the apartment, take from the corner of the mantelpiece a purse netted in red silk, and give it to your father.	"Ступайте немедленно в Мельянские аллеи, войдите в дом № 15, спросите у привратника ключ от комнаты в пятом этаже, войдите в эту комнату, возьмите на камине красный шелковый кошелек и отнесите этот кошелек вашему отцу.
It is important that he should receive it before eleven o'clock.	Необходимо, чтобы он его получил до одиннадцати часов утра.
You promised to obey me implicitly. Remember your oath.	Вы обещали слепо повиноваться мне; напоминаю вам о вашем обещании.

"Sinbad the Sailor."	Синдбад-мореход".
The young girl uttered a joyful cry, raised her eyes, looked round to question the messenger, but he had disappeared.	Молодая девушка радостно вскрикнула, подняла глаза и стала искать человека, принесшего ей записку, чтобы расспросить его; но он исчез.
She cast her eyes again over the note to peruse it a second time, and saw there was a postscript.	Она принялась перечитывать письмо и заметила приписку.
She read:-	Она прочла:
"It is important that you should fulfil this mission in person and alone. If you go accompanied by any other person, or should any one else go in your place, the porter will reply that he does not know anything about it."	"Необходимо, чтобы вы исполнили это поручение лично и одни; если вы придете с кем-нибудь или если кто-нибудь придет вместо вас, привратник ответит, что он не понимает, о чем идет речь".
This postscript decreased greatly the young girl's happiness.	Эта приписка сразу охладила радость молодой девушки.
Was there nothing to fear? was there not some snare laid for her?	Не угрожает ли ей беда? Нет ли тут ловушки?
Her innocence had kept her in ignorance of the dangers that might assail a young girl of her age. But there is no need to know danger in order to fear it; indeed, it may be observed, that it is usually unknown perils that inspire the greatest terror.	Она была так невинна, что не знала, какой именно опасности может подвергнуться девушка ее лет; но не нужно знать опасности, чтобы бояться ее; напротив, именно неведомая опасность внушает наибольший страх.
Julie hesitated, and resolved to take counsel.	Жюли колебалась; она решила спросить совета.
Yet, through a singular impulse, it was neither to her mother nor her brother that she applied, but to Emmanuel.	И по какому-то необъяснимому побуждению пошла искать помощи не к матери и не к брату, а к Эмманюелю.
She hastened down and told him what had occurred on the day when the agent of Thomson & French had come to her father's, related the scene on the staircase, repeated the promise she had made, and showed him the letter.	Она спустилась вниз, рассказала ему, что случилось в тот день, когда к отцу ее явился посланный банкирского дома Томсон и Френч, рассказала про сцену на лестнице, про данное ею обещание и показала письмо.
"You must go, then, mademoiselle," said Emmanuel.	- Вы должны идти, - сказал Эмманюель.
"Go there?" murmured Julie.	- Идти туда? - прошептала Жюли.
"Yes; I will accompany you."	- Да, я вас провожу.
"But did you not read that I must be alone?" said Julie.	- Но ведь вы читали, что я должна быть одна?
"And you shall be alone," replied the young man. "I will await you at the corner of the Rue de Musee, and if you are so long absent as to make me uneasy, I will hasten to rejoin you, and woe to him of whom you shall have cause to complain to me!"	- Вы и будете одна, - отвечал Эмманюель, - я подожду вас на углу Музейной улицы; если вы задержитесь слишком долго, я пойду следом за вами - и горе тому, на кого вы мне пожалуетесь!
"Then, Emmanuel?" said the young girl with hesitation, "it is your opinion that I should obey this invitation?"	- Так вы думаете, Эмманюель, - нерешительно сказала девушка, - что я должна последовать этому приглашению?
"Yes.	- Да.

Did not the messenger say your father's safety depended upon it?"	Ведь сказал же вам посланный, что дело идет о спасении вашего отца?
"But what danger threatens him, then, Emmanuel?" she asked.	- Спасение от чего, Эмманюель? Что ему грозит?- спросила Жюли.
Emmanuel hesitated a moment, but his desire to make Julie decide immediately made him reply.	Эмманюель колебался, но желание укрепить решимость Жюли одержало верх.
"Listen," he said; "to-day is the 5th of September, is it not?"	- Сегодня пятое сентября, - сказал он.
"Yes."	- Да
"To-day, then, at eleven o'clock, your father has nearly three hundred thousand francs to pay?"	- Сегодня в одиннадцать часов ваш отец должен заплатить около трехсот тысяч франков.
"Yes, we know that."	- Да, мы это знаем.
"Well, then," continued Emmanuel, "we have not fifteen thousand francs in the house."	- А в кассе у него нет и пятнадцати тысяч, - сказал Эмманюель.
"What will happen then?"	- Что же будет?
"Why, if to-day before eleven o'clock your father has not found someone who will come to his aid, he will be compelled at twelve o'clock to declare himself a bankrupt."	- Если сегодня в одиннадцать часов ваш отец не найдет никого, кто пришел бы ему на помощь, то в полдень он должен объявить себя банкротом.
"Oh, come, then, come!" cried she, hastening away with the young man.	- Идемте, идемте скорей! - взволнованно воскликнула Жюли, увлекая за собой Эмманюеля.
During this time, Madame Morrel had told her son everything.	Тем временем г-жа Моррель все рассказала сыну.
The young man knew quite well that, after the succession of misfortunes which had befallen his father, great changes had taken place in the style of living and housekeeping; but he did not know that matters had reached such a point.	Максимилиан знал, что вследствие несчастий, одно за другим постигших его отца, в образе жизни его семьи произошли значительные перемены, но не знал, что дела дошли до такого отчаянного положения.
He was thunderstruck.	Неожиданный удар, казалось, сразил его.
Then, rushing hastily out of the apartment, he ran up-stairs, expecting to find his father in his study, but he rapped there in vain.	Потом он вдруг бросился из комнаты, взбежал по лестнице, надеясь найти отца в кабинете, и стал стучать в дверь.
While he was yet at the door of the study he heard the bedroom door open, turned, and saw his father.	В эту минуту открылась дверь внизу; он обернулся и увидел отца.
Instead of going direct to his study, M. Morrel had returned to his bed-chamber, which he was only this moment quitting.	Вместо того чтобы прямо подняться в кабинет, г-н Моррель прошел сначала в свою комнату и только теперь из нее выходил.
Morrel uttered a cry of surprise at the sight of his son, of whose arrival he was ignorant.	Господин Моррель, увидев сына, вскрикнул от удивления; он не знал о его приезде.
He remained motionless on the spot, pressing with his left hand something he had concealed under his coat.	Он застыл на месте, прижимая левым локтем какой-то предмет, спрятанный под сюртуком.
Maximilian sprang down the staircase, and threw his arms round his father's neck; but suddenly he recoiled, and placed his right hand on Morrel's breast.	Максимилиан быстро спустился по лестнице и бросился отцу на шею; но вдруг отступил, упираясь правой рукой в грудь отца.

"Father," he exclaimed, turning pale as death, "what are you going to do with that brace of pistols under your coat?"	- Отец, - сказал он, побледнев, как смерть, - зачем у вас под сюртуком пистолеты?
"Oh, this is what I feared!" said Morrel.	- Вот этого я и боялся... - прошептал Моррель.
"Father, father, in heaven's name," exclaimed the young man, "what are these weapons for?"	- Отец! Ради бога! - воскликнул Максимилиан. -Что значит это оружие?
"Maximilian," replied Morrel, looking fixedly at his son, "you are a man, and a man of honor. Come, and I will explain to you."	- Максимилиан, - отвечал Моррель, пристально глядя на сына, - ты мужчина и человек чести; идем ко мне, я тебе все объясню.
And with a firm step Morrel went up to his study, while Maximilian followed him, trembling as he went.	И Моррель твердым шагом поднялся в свой кабинет. Максимилиан, шатаясь, шел за ним следом.
Morrel opened the door, and closed it behind his son; then, crossing the anteroom, went to his desk on which he placed the pistols, and pointed with his finger to an open ledger.	Моррель отпер дверь, пропустил сына вперед и запер дверь за ним; потом прошел переднюю, подошел к письменному столу, положил на край пистолеты и указал сыну на раскрытый реестр.
In this ledger was made out an exact balance-sheet of his affair's.	Реестр давал точную картину положения дел.
Morrel had to pay, within half an hour, 287,500 francs.	Через полчаса Моррель должен был заплатить двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков.
All he possessed was 15,257 francs.	В кассе было всего пятнадцать тысяч двести пятьдесят семь франков.
"Read!" said Morrel.	- Читай! - сказал Моррель.
The young man was overwhelmed as he read.	Максимилиан прочел. Он стоял, словно пораженный громом.
Morrel said not a word. What could he say? What need he add to such a desperate proof in figures?"	Отец не говорил ни слова, - что мог он прибавить к неумолимому приговору цифр?
And have you done all that is possible, father, to meet this disastrous result?" asked the young man, after a moment's pause.	- И вы сделали все возможное, отец, - спросил наконец Максимилиан, - чтобы предотвратить катастрофу?
"I have," replied Morrel.	- Все, - отвечал Моррель.
"You have no money coming in on which you can rely?"	- Вы не ждете никаких поступлений?
"None."	- Никаких.
"You have exhausted every resource?"	- Все средства истощены?
"All."	- Все.
"And in half an hour," said Maximilian in a gloomy voice, "our name is dishonored!"	- И через полчаса... - мрачно прошептал Максимилиан, - наше имя будет обесчещено!
"Blood washes out dishonor," said Morrel.	- Кровь смывает бесчестие, - сказал Моррель.
"You are right, father; I understand you."	- Вы правы, отец, я вас понимаю.
Then extending his hand towards one of the pistols, he said,	Он протянул руку к пистолетам.

"There is one for you and one for me-thanks!"	- Один для вас, другой для меня, - сказал он. -Благодарю.
Morrel caught his hand.	Моррель остановил его руку.
"Your mother-your sister!	- А мать?.. А сестра?..
Who will support them?"	Кто будет кормить их?
A shudder ran through the young man's frame.	Максимилиан вздрогнул.
"Father," he said, "do you reflect that you are bidding me to live?"	- Отец! - сказал он. - Неужели вы хотите, чтобы я жил?
"Yes, I do so bid you," answered Morrel, "it is your duty.	- Да, хочу, - отвечал Моррель, - ибо это твой долг.
You have a calm, strong mind, Maximilian. Maximilian, you are no ordinary man.	Максимилиан, у тебя нрав твердый и сильный, ты человек недюжинного ума; я тебя не неволю, не приказываю тебе.
I make no requests or commands; I only ask you to examine my position as if it were your own, and then judge for yourself."	Я только говорю: "Обдумай положение, как если бы ты был человек посторонний, и суди сам".
The young man reflected for a moment, then an expression of sublime resignation appeared in his eyes, and with a slow and sad gesture he took off his two epaulets, the insignia of his rank.	Максимилиан задумался; потом в глазах его сверкнула благородная решимость, но при этом он медленно и с грустью снял с себя эполеты.
"Be it so, then, my father," he said, extending his hand to Morrel, "die in peace, my father; I will live."	- Хорошо, - сказал он, подавая руку Моррелю, -уходите с миром, отец. Я буду жить.
Morrel was about to cast himself on his knees before his son, but Maximilian caught him in his arms, and those two noble hearts were pressed against each other for a moment.	Моррель хотел броситься к ногам сына, но Максимилиан обнял его, и два благородных сердца забились вместе.
"You know it is not my fault," said Morrel.	- Ты ведь знаешь, что я не виноват? - сказал Моррель.
Maximilian smiled.	Максимилиан улыбнулся.
"I know, father, you are the most honorable man I have ever known."	- Я знаю, отец, что вы - честнейший из людей.
"Good, my son. And now there is no more to be said; go and rejoin your mother and sister."	- Хорошо, между нами все сказано; теперь ступай к матери и сестре.
"My father," said the young man, bending his knee, "bless me!"	- Отец, - сказал молодой человек, опускаясь на колени, - благословите меня.
Morrel took the head of his son between his two hands, drew him forward, and kissing his forehead several times said,	Моррель взял сына обеими руками за голову, поцеловал его и сказал:
"Oh, yes, yes, I bless you in my own name, and in the name of three generations of irreproachable men, who say through me, 'The edifice which misfortune has destroyed, providence may build up again.'	- Благословляю тебя моим именем и именем трех поколений безупречных людей; слушай же, что они говорят тебе моими устами: провидение может снова воздвигнуть здание, разрушенное несчастьем.

On seeing me die such a death, the most inexorable will have pity on you. To you, perhaps, they will accord the time they have refused to me. Then do your best to keep our name free from dishonor. Go to work, labor, young man, struggle ardently and courageously; live, yourself, your mother and sister, with the most rigid economy, so that from day to day the property of those whom I leave in your hands may augment and fructify.	Видя, какою смертью я погиб, самые черствые люди тебя пожалеют; тебе, может быть, дадут отсрочку, в которой мне отказали бы; тогда сделай все, чтобы позорное слово не было произнесено; возьмись за дело, работай, борись мужественно и пылко; живите как можно скромнее, чтобы день за днем достояние тех, кому я должен, росло и множилось в твоих руках.
Reflect how glorious a day it will be, how grand, how solemn, that day of complete restoration, on which you will say in this very office,	Помни, какой это будет прекрасный день, великий, торжественный день, когда моя честь будет восстановлена, когда в этой самой конторе ты сможешь сказать:
'My father died because he could not do what I have this day done; but he died calmly and peaceably, because in dying he knew what I should do.'"	"Мой отец умер, потому что был не в состоянии сделать то, что сегодня сделал я; но он умер спокойно, ибо знал, что я это сделаю".
"My father, my father!" cried the young man, "why should you not live?"	- Ах, отец, отец, - воскликнул Максимилиан, -если бы вы могли остаться с нами!
"If I live, all would be changed; if I live, interest would be converted into doubt, pity into hostility; if I live I am only a man who his broken his word, failed in his engagements-in fact, only a bankrupt.	- Если я останусь, все будет иначе; если я останусь, участие обратится в недоверие, жалость- в гонение; если я останусь, я буду человеком, нарушившим свое слово, не исполнившим своих обязательств, короче, я буду попросту несостоятельным должником.
If, on the contrary, I die, remember, Maximilian, my corpse is that of an honest but unfortunate man.	Если же я умру, Максимилиан, подумай об этом, тело мое будет телом несчастного, но честного человека.
Living, my best friends would avoid my house; dead, all Marseilles will follow me in tears to my last home.	Я жив, и лучшие друзья будут избегать моего дома; я мертв, и весь Марсель со слезами провожает меня до последнего приюта.
Living, you would feel shame at my name; dead, you may raise your head and say,	Я жив, и ты стыдишься моего имени; я мертв, и ты гордо поднимаешь голову и говоришь:
'I am the son of him you killed, because, for the first time, he has been compelled to break his word.'"	"Я сын того, кто убил себя, потому что первый раз в жизни был вынужден нарушить свое слово".
The young man uttered a groan, but appeared resigned.	Максимилиан горестно застонал, но, по-видимому, покорился судьбе. И на этот раз если не сердцем, то умом он согласился с доводами отца.
"And now," said Morrel, "leave me alone, and endeavor to keep your mother and sister away."	- А теперь, - сказал Моррель, - оставь меня одного и постарайся удалить отсюда мать и сестру.
"Will you not see my sister once more?" asked Maximilian.	- Вы не хотите еще раз увидеть Жюли? - спросил Максимилиан.
A last but final hope was concealed by the young man in the effect of this interview, and therefore he had suggested it. Morrel shook his head.	Последняя смутная надежда таилась для него в этом свидании, но Моррель покачал головой.
"I saw her this morning, and bade her adieu."	- Я видел ее утром, - сказал он, - и простился с нею.

"Have you no particular commands to leave with me, my father?" inquired Maximilian in a faltering voice.	- Нет ли у вас еще поручений, отец? - спросил Максимилиан глухим голосом.
"Yes; my son, and a sacred command."	- Да, сын мой, есть одно, священное.
"Say it, my father."	- Говорите, отец.
"The house of Thomson & French is the only one who, from humanity, or, it may be, selfishness-it is not for me to read men's hearts-has had any pity for me.	- Банкирский дом Томсон и Френч -единственный, который из человеколюбия или, быть может, из эгоизма, - не мне читать в людских сердцах, - сжалился надо мною.
Its agent, who will in ten minutes present himself to receive the amount of a bill of 287,500 francs, I will not say granted, but offered me three months.	Его поверенный, который через десять минут придет сюда получать деньги по векселю в двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков, не предоставил, а сам предложил мне три месяца отсрочки.
Let this house be the first repaid, my son, and respect this man."	Пусть эта фирма первой получит то, что ей следует, сын мой, пусть этот человек будет для тебя священен.
"Father, I will," said Maximilian.	- Да, отец, - сказал Максимилиан.
"And now, once more, adieu," said Morrel. "Go, leave me; I would be alone. You will find my will in the secretary in my bedroom."	- А теперь, еще раз прости, - сказал Моррель. -Ступай, ступай, мне нужно побыть одному; мое завещание ты найдешь в ящике стола в моей спальне.
The young man remained standing and motionless, having but the force of will and not the power of execution.	Максимилиан стоял неподвижно; он хотел уйти, но не мог.
"Hear me, Maximilian," said his father. "Suppose I was a soldier like you, and ordered to carry a certain redoubt, and you knew I must be killed in the assault, would you not say to me, as you said just now,	- Иди, Максимилиан, - сказал отец, - предположи, что я солдат, как и ты, что я получил приказ занять редут, и ты знаешь, что я буду убит; неужели ты не сказал бы мне, как сказал сейчас:
'Go, father; for you are dishonored by delay, and death is preferable to shame!'"	"Идите, отец, иначе вас ждет бесчестье, лучше смерть, чем позор!"
"Yes, yes," said the young man, "yes;" and once again embracing his father with convulsive pressure, he said,	- Да, - сказал Максимилиан, - да. Он судорожно сжал старика в объятиях.
"Be it so, my father."	- Идите, отец, - сказал он.
And he rushed out of the study.	И выбежал из кабинета.
When his son had left him, Morrel remained an instant standing with his eyes fixed on the door; then putting forth his arm, he pulled the bell.	Моррель, оставшись один, некоторое время стоял неподвижно, глядя на закрывшуюся за сыном дверь; потом протянул руку, нашел шнурок от звонка и позвонил.
After a moment's interval, Cocles appeared.	Вошел Коклес.
It was no longer the same man-the fearful revelations of the three last days had crushed him.	За эти три дня он стал неузнаваем.
This thought-the house of Morrel is about to stop payment-bent him to the earth more than twenty years would otherwise have done.	Мысль, что фирма Моррель прекратит платежи, состарила его на двадцать лет.

"My worthy Cocles," said Morrel in a tone impossible to describe, "do you remain in the ante-chamber.	- Коклес, друг мой, - сказал Моррель, - ты побудешь в передней.
When the gentleman who came three months ago-the agent of Thomson & French-arrives, announce his arrival to me."	Когда придет этот господин, который был здесь три месяца тому назад, - ты знаешь, поверенный фирмы Томсон и Френч, - ты доложишь о нем.
Cocles made no reply; he made a sign with his head, went into the anteroom, and seated himself.	Коклес, ничего не ответив, кивнул головой, вышел в переднюю и сел на стул.
Morrel fell back in his chair, his eyes fixed on the clock; there were seven minutes left, that was all.	Моррель упал в кресло. Он взглянул на стенные часы: оставалось семь минут.
The hand moved on with incredible rapidity, he seemed to see its motion.	Стрелка бежала с неимоверной быстротой; ему казалось, что он видит, как она подвигается.
What passed in the mind of this man at the supreme moment of his agony cannot be told in words. He was still comparatively young, he was surrounded by the loving care of a devoted family, but he had convinced himself by a course of reasoning, illogical perhaps, yet certainly plausible, that he must separate himself from all he held dear in the world, even life itself.	Что происходило в эти последние минуты в душе несчастного, который, повинуясь убеждению, быть может, ложному, но казавшемуся ему правильным, готовился во цвете лет к вечной разлуке со всем, что он любил, и расставался с жизнью, дарившей ему все радости семейного счастья, - этого не выразить словами.
To form the slightest idea of his feelings, one must have seen his face with its expression of enforced resignation and its tear-moistened eyes raised to heaven.	Чтобы понять это, надо было бы видеть его чело, покрытое каплями пота, но выражавшее покорность судьбе, его глаза, полные слез, но поднятые к небу.
The minute hand moved on. The pistols were loaded; he stretched forth his hand, took one up, and murmured his daughter's name.	Стрелка часов бежала; пистолеты были заряжены; он протянул руку, взял один из них и прошептал имя дочери.
Then he laid it down seized his pen, and wrote a few words.	Потом опять положил смертоносное оружие, взял перо и написал несколько слов.
It seemed to him as if he had not taken a sufficient farewell of his beloved daughter.	Ему казалось, что он недостаточно нежно простился со своей любимицей.
Then he turned again to the clock, counting time now not by minutes, but by seconds.	Потом он опять повернулся к часам; теперь он считал уж не минуты, а секунды.
He took up the deadly weapon again, his lips parted and his eyes fixed on the clock, and then shuddered at the click of the trigger as he cocked the pistol.	Он снова взял в руки оружие, полуоткрыл рот и вперил глаза в часовую стрелку; он взвел курок и невольно вздрогнул, услышав щелканье затвора.
At this moment of mortal anguish the cold sweat came forth upon his brow, a pang stronger than death clutched at his heart-strings.	В этот миг пот ручьями заструился по его лицу, смертная тоска сжала ему сердце: внизу лестницы скрипнула дверь.
He heard the door of the staircase creak on its hinges-the clock gave its warning to strike eleven-the door of his study opened; Morrel did not turn round-he expected these words of Cocles,	Потом отворилась дверь кабинета. Стрелка часов приближалась к одиннадцати. Моррель не обернулся; он ждал, что Коклес сейчас доложит ему:
"The agent of Thomson & French."	"Поверенный фирмы Томсон и Френч".
He placed the muzzle of the pistol between his teeth.	И он поднес пистолет ко рту...
Suddenly he heard a cry-it was his daughter's voice.	За его спиной раздался громкий крик; то был голос его дочери.

He turned and saw Julie. The pistol fell from his hands.	Он обернулся и увидел Жюли; пистолет выпал у него из рук.
"My father!" cried the young girl, out of breath, and half dead with joy-"saved, you are saved!"	- Отец! - закричала она, едва дыша от усталости и счастья. - Вы спасены! Спасены!
And she threw herself into his arms, holding in her extended hand a red, netted silk purse.	И она бросилась в его объятия, подымая в руке красный шелковый кошелек.
"Saved, my child!" said Morrel; "what do you mean?"	- Спасен, дитя мое? - воскликнул Моррель. - Кем или чем?
"Yes, saved-saved!	- Да, спасены!
See, see!" said the young girl.	Вот, смотрите, смотрите! - кричала Жюли.
Morrel took the purse, and started as he did so, for a vague remembrance reminded him that it once belonged to himself.	Моррель взял кошелек и вздрогнул: он смутно припомнил, что этот кошелек когда-то принадлежал ему.
At one end was the receipted bill for the 287,000 francs, and at the other was a diamond as large as a hazel-nut, with these words on a small slip of parchment:-Julie's Dowry.	В одном из его углов лежал вексель на двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков. Вексель был погашен. В другом - алмаз величиною с орех со следующей надписью, сделанной на клочке пергамента: Приданое Жюли.
Morrel passed his hand over his brow; it seemed to him a dream.	Моррель провел рукой по лбу: ему казалось, что он грезит.
At this moment the clock struck eleven.	Часы начали бить одиннадцать.
He felt as if each stroke of the hammer fell upon his heart.	Каждый удар отзывался в нем так, как если бы стальной молоточек стучал по его собственному сердцу.
"Explain, my child," he said, "Explain, my child," he said, "explain-where did you find this purse?"	- Постой, дитя мое, - сказал он, - объясни мне, что произошло. Где ты нашла этот кошелек?
"In a house in the Allees de Meillan, No. 15, on the corner of a mantelpiece in a small room on the fifth floor."	- В доме номер пятнадцать, в Мельянских аллеях, на камине, в убогой каморке на пятом этаже.
"But," cried Morrel, "this purse is not yours!"	- Но этот кошелек принадлежит не тебе! -воскликнул Моррель.
Julie handed to her father the letter she had received in the morning.	Жюли подала отцу письмо, полученное ею утром.
"And did you go alone?" asked Morrel, after he had read it.	- И ты ходила туда одна? - спросил Моррель, прочитав письмо.
"Emmanuel accompanied me, father.	- Меня провожал Эмманюель.
He was to have waited for me at the corner of the Rue de Musee, but, strange to say, he was not there when I returned."	Он обещал подождать меня на углу Музейной улицы; но странно, когда я вышла, его уже не было.
"Monsieur Morrel!" exclaimed a voice on the stairs.-"Monsieur Morrel!"	- Господин Моррель! - раздалось на лестнице. -Господин Моррель!
"It is his voice!" said Julie.	- Это он! - сказала Жюли.

At this moment Emmanuel entered, his countenance full of animation and joy.	В ту же минуту вбежал Эмманюель, не помня себя от радости и волнения.
"The Pharaon!" he cried; "the Pharaon!"	- "Фараон"! - крикнул он. - "Фараон"!
"What-what-the Pharaon!	- Как "Фараон"?
Are you mad, Emmanuel?	Вы не в своем уме, Эмманюель?
You know the vessel is lost."	Вы же знаете, что он погиб.
"The Pharaon, sir-they signal the Pharaon!	- "Фараон", господин Моррель! Отдан сигнал,
The Pharaon is entering the harbor!"	"Фараон" входит в порт.
Morrel fell back in his chair, his strength was failing him; his understanding weakened by such events, refused to comprehend such incredible, unheard-of, fabulous facts.	Моррель упал в кресло; силы изменили ему; ум отказывался воспринять эти невероятные, неслыханные, баснословные вести.
But his son came in.	Но дверь отворилась, и в комнату вошел Максимилиан.
"Father," cried Maximilian, "how could you say the Pharaon was lost?	- Отец, - сказал он, - как же вы говорили, что "Фараон" затонул?
The lookout has signalled her, and they say she is now coming into port."	Со сторожевой башни дан сигнал, что он входит в порт.
"My dear friends," said Morrel, "if this be so, it must be a miracle of heaven!	- Друзья мои, - сказал Моррель, - если это так, то это божье чудо!
Impossible, impossible!"	Но это невозможно, невозможно!
But what was real and not less incredible was the purse he held in his hand, the acceptance receipted-the splendid diamond.	Однако то, что он держал в руках, было не менее невероятно: кошелек с погашенным векселем и сверкающим алмазом.
"Ah, sir," exclaimed Cocles, "what can it mean?-the Pharaon?"	- Господин Моррель, - сказал явившийся в свою очередь Коклес, - что это значит? "Фараон"!
"Come, dear ones," said Morrel, rising from his seat, "let us go and see, and heaven have pity upon us if it be false intelligence!"	- Пойдем, друзья мои, - сказал Моррель, вставая, -пойдем посмотрим; и да сжалится над нами бог, если это ложная весть.
They all went out, and on the stairs met Madame Morrel, who had been afraid to go up into the study.	Они вышли и на лестнице встретили г-жу Моррель. Несчастная женщина не смела подняться наверх.
In a moment they were at the Cannebiere.	Через несколько минут они уже были на улице Каннебьер.
There was a crowd on the pier.	На пристани толпился народ.
All the crowd gave way before Morrel.	Толпа расступилась перед Моррелем.
"The Pharaon, the Pharaon!" said every voice.	- "Фараон"! "Фараон"! - кричали все.
And, wonderful to see, in front of the tower of Saint-Jean, was a ship bearing on her stern these words, printed in white letters,	В самом деле, на глазах у толпы совершалось неслыханное чудо: против башни Св. Иоанна корабль, на корме которого белыми буквами было написано

"The Pharaon, Morrel & Son, of Marseilles." She was the exact duplicate of the other Pharaon, and loaded, as that had been, with cochineal and indigo.	"Фараон" ("Моррель и Сын", Марсель), в точности такой же, как прежний "Фараон", и так же груженный кошенилью и индиго, бросал якорь и убирал паруса.
She cast anchor, clued up sails, and on the deck was Captain Gaumard giving orders, and good old Penelon making signals to M. Morrel.	На палубе распоряжался капитан Гомар, а Пенелон делал знаки г-ну Моррелю.
To doubt any longer was impossible; there was the evidence of the senses, and ten thousand persons who came to corroborate the testimony.	Сомнений больше не было: Моррель, его семья, его служащие видели это своими глазами, и то же видели глаза десяти тысяч человек.
As Morrel and his son embraced on the pier-head, in the presence and amid the applause of the whole city witnessing this event, a man, with his face half-covered by a black beard, and who, concealed behind the sentry-box, watched the scene with delight, uttered these words in a low tone:	Когда Моррель и его сын обнялись тут же на молу, под радостные клики всего города, незаметный свидетель этого чуда, с лицом, до половины закрытым черной бородой, умиленно смотревший из-за караульной будки на эту сцену, прошептал:
"Be happy, noble heart, be blessed for all the good thou hast done and wilt do hereafter, and let my gratitude remain in obscurity like your good deeds."	- Будь счастлив, благородный человек; будь благословен за все то добро, которое ты сделал и которое еще сделаешь; и пусть моя благодарность останется в тайне, как и твои благодеяния.
And with a smile expressive of supreme content, he left his hiding-place, and without being observed, descended one of the flights of steps provided for debarkation, and hailing three times, shouted	Со счастливой, растроганной улыбкой на устах он покинул свое убежище и, не привлекая ничьего внимания, ибо все были поглощены событием дня, спустился по одной из лесенок причала и три раза крикнул:
"Jacopo, Jacopo, Jacopo!"	- Джакопо! Джакопо! Джакопо!
Then a launch came to shore, took him on board, and conveyed him to a yacht splendidly fitted up, on whose deck he sprung with the activity of a sailor; thence he once again looked towards Morrel, who, weeping with joy, was shaking hands most cordially with all the crowd around him, and thanking with a look the unknown benefactor whom he seemed to be seeking in the skies.	К нему подошла шлюпка, взяла его на борт и подвезла к богато оснащенной яхте, на которую он взобрался с легкостью моряка; отсюда он еще раз взглянул на Морреля, который со слезами радости дружески пожимал протянутые со всех сторон руки и затуманенным взором благодарил невидимого благодетеля, которого словно искал на небесах.
"And now," said the unknown, "farewell kindness, humanity, and gratitude! Farewell to all the feelings that expand the heart!	- А теперь, - сказал незнакомец, - прощай человеколюбие, благодарность... Прощайте все чувства, утешающие сердце!..
I have been heaven's substitute to recompense the good-now the god of vengeance yields to me his power to punish the wicked!"	Я заменил провидение, вознаграждая добрых... Теперь пусть бог мщения уступит мне место, чтобы я покарал злых!
At these words he gave a signal, and, as if only awaiting this signal, the yacht instantly put out to sea.	С этими словами он подал знак, и яхта, которая, видимо, только этого и дожидалась, тотчас же вышла в море.
Chapter 31.	X.
Italy: Sinbad the Sailor.	Италия. Синдбад-мореход

Towards the beginning of the year 1838, two young men belonging to the first society of Paris, the Vicomte Albert de Morcerf and the Baron Franz d'Epinay, were at Florence.	В начале 1838 года во Флоренции жили двое молодых людей, принадлежавших к лучшему парижскому обществу: виконт Альбер де Морсер и барон Франц д'Эпине.
They had agreed to see the Carnival at Rome that year, and that Franz, who for the last three or four years had inhabited Italy, should act as cicerone to Albert.	Они условились провести карнавал в Риме, где Франц, живший в Италии уже четвертый год, должен был служить Альберу в качестве чичероне.
As it is no inconsiderable affair to spend the Carnival at Rome, especially when you have no great desire to sleep on the Piazza del Popolo, or the Campo Vaccino, they wrote to Signor Pastrini, the proprietor of the Hotel de Londres, Piazza di Spagna, to reserve comfortable apartments for them.	Провести карнавал в Риме дело нешуточное, особенно если не хочешь ночевать под открытым небом на Пьяцца-дель-Пополо или на Кампо-Ваччино, а потому они написали маэстро Пастрини, хозяину гостиницы "Лондон" на Пьяцца-ди-Спанья, чтобы он оставил для них хороший номер.
Signor Pastrini replied that he had only two rooms and a parlor on the third floor, which he offered at the low charge of a louis per diem.	Маэстро Пастрини ответил, что может предоставить им только две спальни и приемную al secondo piano, [17] каковые и предлагает за умеренную мзду, по луидору в день.
They accepted his offer; but wishing to make the best use of the time that was left, Albert started for Naples.	Молодые люди выразили согласие; Альбер, чтобы не терять времени, оставшегося до карнавала, отправился в Неаполь, а Франц остался во Флоренции.
As for Franz, he remained at Florence, and after having passed a few days in exploring the paradise of the Cascine, and spending two or three evenings at the houses of the Florentine nobility, he took a fancy into his head (having already visited Corsica, the cradle of Bonaparte) to visit Elba, the waiting-place of Napoleon.	Насладившись жизнью города прославленных Медичи, нагулявшись в раю, который зовут Кашина, узнав гостеприимство могущественных вельмож, хозяев Флоренции, он, уже зная Корсику, колыбель Бонапарта, задумал посетить перепутье Наполеона - остров Эльба.
One evening he cast off the painter of a sailboat from the iron ring that secured it to the dock at Leghorn, wrapped himself in his coat and lay down, and said to the crew,-"To the Island of Elba!"	И вот однажды вечером он велел отвязать парусную лодку от железного кольца, приковывавшего ее к ливорнской пристани, лег на дно, закутавшись в плащ, и сказал матросам только три слова: "На остров Эльба".
The boat shot out of the harbor like a bird and the next morning Franz disembarked at Porto-Ferrajo.	Лодка, словно морская птица, вылетающая из гнезда, вынеслась в открытое море и на другой день высадила Франца в Порто-Феррайо.
He traversed the island, after having followed the traces which the footsteps of the giant have left, and re-embarked for Marciana.	Франц пересек остров императора, идя по следам, запечатленным поступью гиганта, и в Марчане снова пустился в море.
Two hours after he again landed at Pianosa, where he was assured that red partridges abounded.	Два часа спустя он опять сошел на берег на острове Пианоза, где, как ему обещали, его ждали тучи красных куропаток.
The sport was bad; Franz only succeeded in killing a few partridges, and, like every unsuccessful sportsman, he returned to the boat very much out of temper.	Охота оказалась неудачной. Франц с трудом настрелял несколько тощих птиц и, как всякий охотник, даром потративший время и силы, сел в лодку в довольно дурном расположении духа.
"Ah, if your excellency chose," said the captain, "you might have capital sport."	- Если бы ваша милость пожелала, - сказал хозяин лодки, - то можно бы неплохо поохотиться.

"Where?"	- Где же это?
"Do you see that island?" continued the captain, pointing to a conical pile rising from the indigo sea.	- Видите этот остров? - продолжал хозяин, указывая на юг, на коническую громаду, встающую из темно-синего моря.
"Well, what is this island?"	- Что это за остров? - спросил Франц.
"The Island of Monte Cristo."	- Остров Монте-Кристо, - отвечал хозяин.
"But I have no permission to shoot over this island."	- Но у меня нет разрешения охотиться на этом острове.
"Your excellency does not require a permit, for the island is uninhabited."	- Разрешения не требуется, остров необитаем.
"Ah, indeed!" said the young man. "A desert island in the midst of the Mediterranean must be a curiosity."	- Вот так штука! - сказал Франц. - Необитаемый остров в Средиземном море! Это любопытно.
"It is very natural; this island is a mass of rocks, and does not contain an acre of land capable of cultivation."	- Ничего удивительного, ваша милость. Весь остров сплошной камень, и клочка плодородной земли не сыщешь.
"To whom does this island belong?"	- А кому он принадлежит?
"To Tuscany."	- Тоскане.
"What game shall I find there!"	- Какая же там дичь?
"Thousands of wild goats."	- Пропасть диких коз.
"Who live upon the stones, I suppose," said Franz with an incredulous smile.	- Которые питаются тем, что лижут камни, -сказал Франц с недоверчивой улыбкой.
"No, but by browsing the shrubs and trees that grow out of the crevices of the rocks."	- Нет, они обгладывают вереск, миртовые и мастиковые деревца, растущие в расщелинах.
"Where can I sleep?"	- А где же я буду спать?
"On shore in the grottos, or on board in your cloak; besides, if your excellency pleases, we can leave as soon as you like-we can sail as well by night as by day, and if the wind drops we can use our oars."	- В пещерах на острове или в лодке, закутавшись в плащ. Впрочем, если ваша милость пожелает, мы можем отчалить сразу после охоты; как изволите знать, мы ходим под парусом и ночью, и днем, а в случае чего можем идти и на веслах.
As Franz had sufficient time, and his apartments at Rome were not yet available, he accepted the proposition.	Так как у Франца было еще достаточно времени до назначенной встречи со своим приятелем, а пристанище в Риме было приготовлено, он принял предложение и решил вознаградить себя за неудачную охоту.
Upon his answer in the affirmative, the sailors exchanged a few words together in a low tone.	Когда он выразил согласие, матросы начали шептаться между собой.
"Well," asked he, "what now? Is there any difficulty in the way?"	- О чем это вы? - спросил он. - Есть препятствия?
"No." replied the captain, "but we must warn your excellency that the island is an infected port."	- Никаких, - отвечал хозяин, - но мы должны предупредить вашу милость, что остров под надзором.
"What do you mean?"	- Что это значит?

"Monte Cristo although uninhabited, yet serves occasionally as a refuge for the smugglers and pirates who come from Corsica, Sardinia, and Africa, and if it becomes known that we have been there, we shall have to perform quarantine for six days on our return to Leghorn."	- А то, что Монте-Кристо необитаем и там случается укрываться контрабандистам и пиратам с Корсики, Сардинии и из Африки, и если узнают, что мы там побывали, нас в Ливорно шесть дней выдержат в карантине.
"The deuce!	- Черт возьми!
That puts a different face on the matter.	Это меняет дело.
Six days!	Шесть дней!
Why, that's as long as the Almighty took to make the world!	Ровно столько, сколько понадобилось господу богу, чтобы сотворить мир.
Too long a wait-too long."	Это многовато, друзья мои.
"But who will say your excellency has been to Monte Cristo?"	- Да кто же скажет, что ваша милость были на Монте-Кристо?
"Oh, I shall not," cried Franz.	- Уж, во всяком случае, не я, - воскликнул Франц.
"Nor I, nor I," chorused the sailors.	- И не мы, - сказали матросы.
"Then steer for Monte Cristo."	- Ну, так едем на Монте-Кристо!
The captain gave his orders, the helm was put up, and the boat was soon sailing in the direction of the island.	Хозяин отдал команду. Взяв курс на Монте-Кристо, лодка понеслась стремглав.
Franz waited until all was in order, and when the sail was filled, and the four sailors had taken their places-three forward, and one at the helm-he resumed the conversation.	Франц подождал, пока сделали поворот, и, когда уже пошли по новому направлению, когда ветер надул парус и все четыре матроса заняли свои места - трое на баке и один на руле, - он возобновил разговор.
"Gaetano," said he to the captain, "you tell me Monte Cristo serves as a refuge for pirates, who are, it seems to me, a very different kind of game from the goats."	- Любезный Гаэтано, - обратился он к хозяину барки, - вы как будто сказали мне, что остров Монте-Кристо служит убежищем для пиратов, а это дичь совсем другого сорта, чем дикие козы.
"Yes, your excellency, and it is true."	- Да, ваша милость, так оно и есть.
"I knew there were smugglers, but I thought that since the capture of Algiers, and the destruction of the regency, pirates existed only in the romances of Cooper and Captain Marryat."	- Я знал, что существуют контрабандисты, но думал, что со времени взятия Алжира и падения берберийского Регентства пираты бывают только в романах Купера и капитана Марриэта.
"Your excellency is mistaken; there are pirates, like the bandits who were believed to have been exterminated by Pope Leo XII., and who yet, every day, rob travellers at the gates of Rome.	- Ваша милость ошибается; с пиратами то же, что с разбойниками, которых папа Лев XII якобы истребил и которые тем не менее ежедневно грабят путешественников у самых застав Рима.
Has not your excellency heard that the French charge d'affaires was robbed six months ago within five hundred paces of Velletri?"	Разве вы не слыхали, что полгода тому назад французского поверенного в делах при святейшем престоле ограбили в пятистах шагах от Веллетри?
"Oh, yes, I heard that."	- Я слышал об этом.

"Well, then, if, like us, your excellency lived at Leghorn, you would hear, from time to time, that a little merchant vessel, or an English yacht that was expected at Bastia, at Porto-Ferrajo, or at Civita Vecchia, has not arrived; no one knows what has become of it, but, doubtless, it has struck on a rock and foundered.	- Если бы ваша милость жили, как мы, в Ливорно, то часто слышали бы, что какое-нибудь судно с товарами или нарядная английская яхта, которую ждали в Бастии, в Порто-Феррайо или в Чивита-Веккии, пропала без вести и что она, по всей вероятности, разбилась об утес.
Now this rock it has met has been a long and narrow boat, manned by six or eight men, who have surprised and plundered it, some dark and stormy night, near some desert and gloomy island, as bandits plunder a carriage in the recesses of a forest."	А утес-то - просто низенькая, узкая барка, с шестью или восемью людьми, которые захватили и ограбили ее в темную бурную ночь у какого-нибудь пустынного островка, точь-в-точь как разбойники останавливают и грабят почтовую карету у лесной опушки.
"But," asked Franz, who lay wrapped in his cloak at the bottom of the boat, "why do not those who have been plundered complain to the French, Sardinian, or Tuscan governments?"	- Однако, - сказал Франц, кутаясь в свой плащ, -почему ограбленные не жалуются? Почему они не призывают на этих пиратов мщения французского, или сардинского, или тосканского правительства?
"Why?" said Gaetano with a smile.	- Почему? - с улыбкой спросил Гаэтано.
"Yes, why?"	- Да, почему?
"Because, in the first place, they transfer from the vessel to their own boat whatever they think worth taking, then they bind the crew hand and foot, they attach to every one's neck a four and twenty pound ball, a large hole is chopped in the vessel's bottom, and then they leave her.	- А потому что прежде всего с судна или с яхты все добро переносят на барку; потом экипажу связывают руки и ноги, на шею каждому привязывают двадцатичетырехфунтовое ядро, в киле захваченного судна пробивают дыру величиной с бочонок, возвращаются на палубу, закрывают все люки и переходят на барку.
At the end of ten minutes the vessel begins to roll heavily and settle down. First one gun'l goes under, then the other.	Через десять минут судно начинает всхлипывать, стонать и мало-помалу погружается в воду, сначала одним боком, потом другим.
Then they lift and sink again, and both go under at once.	Оно поднимается, потом снова опускается и все глубже и глубже погружается в воду.
All at once there's a noise like a cannon-that's the air blowing up the deck.	Вдруг раздается как бы пушечный выстрел - это воздух разбивает палубу.
Soon the water rushes out of the scupper-holes like a whale spouting, the vessel gives a last groan, spins round and round, and disappears, forming a vast whirlpool in the ocean, and then all is over, so that in five minutes nothing but the eye of God can see the vessel where she lies at the bottom of the sea.	Судно бьется, как утопающий, слабея с каждым движением. Вскорости вода, не находящая себе выхода в переборках судна, вырывается из отверстий, словно какой-нибудь гигантский кашалот пускает из ноздрей водяной фонтан. Наконец, судно испускает предсмертный хрип, еще раз переворачивается и окончательно погружается в пучину, образуя огромную воронку; вначале еще видны круги, потом поверхность выравнивается, и все исчезает; минут пять спустя только божие око может найти на дне моря исчезнувшее судно.
Do you understand now," said the captain, "why no complaints are made to the government, and why the vessel never reaches port?"	- Теперь вы понимаете, - прибавил хозяин с улыбкой, - почему судно не возвращается в порт и почему экипаж не подает жалобы.

It is probable that if Gaetano had related this previous to proposing the expedition, Franz would have hesitated, but now that they had started, he thought it would be cowardly to draw back.	Если бы Гаэтано рассказал все это прежде, чем предложить поохотиться на Монте-Кристо, Франц, вероятно, еще подумал бы, стоит ли пускаться на такую прогулку; но они уже были в пути, и он решил, что идти на попятный значило бы проявить трусость.
He was one of those men who do not rashly court danger, but if danger presents itself, combat it with the most unalterable coolness. Calm and resolute, he treated any peril as he would an adversary in a duel,-calculated its probable method of approach; retreated, if at all, as a point of strategy and not from cowardice; was quick to see an opening for attack, and won victory at a single thrust.	Это был один из тех людей, которые сами не ищут опасности, но если столкнутся с нею, то смотрят ей в глаза с невозмутимым хладнокровием; это был один из тех людей с твердой волей, для которых опасность не что иное, как противник на дуэли: они предугадывают его движения, измеряют его силы, медлят ровно столько, сколько нужно, чтобы отдышаться и вместе с тем не показаться трусом, и, умея одним взглядом оценить все свои преимущества, убивают с одного удара.
"Bah!" said he, "I have travelled through Sicily and Calabria-I have sailed two months in the Archipelago, and yet I never saw even the shadow of a bandit or a pirate."	- Я проехал всю Сицилию и Калабрию, - сказал он, - дважды плавал по архипелагу и ни разу не встречал даже тени разбойника или пирата.
"I did not tell your excellency this to deter you from your project," replied Gaetano, "but you questioned me, and I have answered; that's all."	- Да я не затем рассказал все это вашей милости, -отвечал Гаэтано, - чтобы вас отговорить, вы изволили спросить меня, и я ответил, только и всего.
"Yes, and your conversation is most interesting; and as I wish to enjoy it as long as possible, steer for Monte Cristo."	- Верно, милейший Гаэтано, и разговор с вами меня очень занимает; мне хочется еще послушать вас, а потому едем на Монте-Кристо.
The wind blew strongly, the boat made six or seven knots an hour, and they were rapidly reaching the end of their voyage.	Между тем они быстро подвигались к цели своего путешествия; ветер был свежий, и лодка шла со скоростью шести или семи миль в час.
As they drew near the island seemed to lift from the sea, and the air was so clear that they could already distinguish the rocks heaped on one another, like cannon balls in an arsenal, with green bushes and trees growing in the crevices.	По мере того как она приближалась к острову, он, казалось, вырастал из моря; в сиянии заката четко вырисовывались, словно ядра в арсенале, нагроможденные друг на друга камни, а в расщелинах утесов краснел вереск и зеленели деревья.
As for the sailors, although they appeared perfectly tranquil yet it was evident that they were on the alert, and that they carefully watched the glassy surface over which they were sailing, and on which a few fishing-boats, with their white sails, were alone visible.	Матросы, хотя и не выказывали тревоги, явно были настороже и зорко присматривались к зеркальной глади, по которой они скользили, и озирали горизонт, где мелькали лишь белые паруса рыбачьих лодок, похожие на чаек, качающихся на гребнях волн.

They were within fifteen miles of Monte Cristo when the sun began to set behind Corsica, whose mountains appeared against the sky, showing their rugged peaks in bold relief; this mass of rock, like the giant Adamastor, rose dead ahead, a formidable barrier, and intercepting the light that gilded its massive peaks so that the voyagers were in shadow. Little by little the shadow rose higher and seemed to drive before it the last rays of the expiring day; at last the reflection rested on the summit of the mountain, where it paused an instant, like the fiery crest of a volcano, then gloom gradually covered the summit as it had covered the base, and the island now only appeared to be a gray mountain that grew continually darker; half an hour after, the night was quite dark.	До Монте-Кристо оставалось не больше пятнадцати миль, когда солнце начало спускаться за Корсику, горы которой высились справа, вздымая к небу свои мрачные зубцы; эта каменная громада, подобная гиганту Адамастору, угрожающе вырастала перед лодкой, постепенно заслоняя солнце; мало-помалу сумерки подымались над морем, гоня перед собой прозрачный свет угасающего дня; последние лучи, достигнув вершины скалистого конуса, задержались на мгновение и вспыхнули, как огненный плюмаж вулкана. Наконец тьма, поднимаясь все выше, поглотила вершину, как прежде поглотила подножие, и остров обратился в быстро чернеющую серую глыбу. Полчаса спустя наступила непроглядная тьма.
Fortunately, the mariners were used to these latitudes, and knew every rock in the Tuscan Archipelago; for in the midst of this obscurity Franz was not without uneasiness-Corsica had long since disappeared, and Monte Cristo itself was invisible; but the sailors seemed, like the lynx, to see in the dark, and the pilot who steered did not evince the slightest hesitation.	К счастью, гребцам этот путь был знаком, они вдоль и поперек знали тосканский архипелаг; иначе Франц не без тревоги взирал бы на глубокий мрак, обволакивающий лодку. Корсика исчезла; даже остров Монте-Кристо стал незрим, но матросы видели в темноте, как рыси, и кормчий, сидевший у руля, вел лодку уверенно и твердо.
An hour had passed since the sun had set, when Franz fancied he saw, at a quarter of a mile to the left, a dark mass, but he could not precisely make out what it was, and fearing to excite the mirth of the sailors by mistaking a floating cloud for land, he remained silent; suddenly a great light appeared on the strand; land might resemble a cloud, but the fire was not a meteor.	Прошло около часа после захода солнца, как вдруг Франц заметил налево, на расстоянии четверти мили, какую-то темную груду; но очертания ее были так неясны, что он побоялся насмешить матросов, приняв облако за твердую землю, и предпочел хранить молчание. Вдруг на берегу показался яркий свет; земля могла походить на облако, но огонь несомненно не был метеором.
"What is this light?" asked he.	- Что это за огонь? - спросил Франц.
"Hush!" said the captain; "it is a fire."	- Тише! - прошептал хозяин лодки. - Это костер.
"But you told me the island was uninhabited?"	- А вы говорили, что остров необитаем!
"I said there were no fixed habitations on it, but I said also that it served sometimes as a harbor for smugglers."	- Я говорил, что на нем нет постоянных жителей, но я вам сказал, что он служит убежищем для контрабандистов.
"And for pirates?"	- И для пиратов!
"And for pirates," returned Gaetano, repeating Franz's words. "It is for that reason I have given orders to pass the island, for, as you see, the fire is behind us."	- И для пиратов, - повторил Г аэтано, - поэтому я и велел проехать мимо: как видите, костер позади нас.
"But this fire?" continued Franz. "It seems to me rather reassuring than otherwise; men who did not wish to be seen would not light a fire."	- Но мне кажется, - сказал Франц, - что костер скорее должен успокоить нас, чем вселить тревогу; если бы люди боялись, что их увидят, то они не развели бы костер.

"Oh, that goes for nothing," said Gaetano. "If you can guess the position of the island in the darkness, you will see that the fire cannot be seen from the side or from Pianosa, but only from the sea."	- Это ничего не значит, - сказал Гаэтано. - Вы в темноте не можете разглядеть положение острова, а то бы вы заметили, что костер нельзя увидеть ни с берега, ни с Пианозы, а только с открытого моря.
"You think, then, this fire indicates the presence of unpleasant neighbors?"	- Так, по-вашему, этот костер предвещает нам дурное общество?
"That is what we must find out," returned Gaetano, fixing his eyes on this terrestrial star.	- А вот мы узнаем, - отвечал Гаэтано, не спуская глаз с этого земного светила.
"How can you find out?"	- А как вы это узнаете?
"You shall see."	- Сейчас увидите.
Gaetano consulted with his companions, and after five minutes' discussion a manoeuvre was executed which caused the vessel to tack about, they returned the way they had come, and in a few minutes the fire disappeared, hidden by an elevation of the land.	Гаэтано начал шептаться со своими товарищами, и после пятиминутного совещания лодка бесшумно легла на другой галс и снова пошла в обратном направлении; спустя несколько секунд огонь исчез, скрытый какой-то возвышенностью.
The pilot again changed the course of the boat, which rapidly approached the island, and was soon within fifty paces of it.	Тогда кормчий повернул руль, и маленькое суденышко заметно приблизилось к острову; вскоре оно очутилось от него в каких-нибудь пятидесяти шагах.
Gaetano lowered the sail, and the boat came to rest.	Гаэтано спустил парус, и лодка остановилась.
All this was done in silence, and from the moment that their course was changed not a word was spoken.	Все это было проделано в полном молчании; впрочем, с той минуты, как лодка повернула, никто не проронил ни слова.
Gaetano, who had proposed the expedition, had taken all the responsibility on himself; the four sailors fixed their eyes on him, while they got out their oars and held themselves in readiness to row away, which, thanks to the darkness, would not be difficult.	Гаэтано, предложивший эту прогулку, взял всю ответственность на себя. Четверо матросов не сводили с него глаз, держа наготове весла, чтобы в случае чего приналечь и скрыться, воспользовавшись темнотой.
As for Franz, he examined his arms with the utmost coolness; he had two double-barrelled guns and a rifle; he loaded them, looked at the priming, and waited quietly.	Что касается Франца, то он с известным нам уже хладнокровием осматривал свое оружие; у него были два двуствольных ружья и карабин; он зарядил их, проверил курки и стал ждать.
During this time the captain had thrown off his vest and shirt, and secured his trousers round his waist; his feet were naked, so he had no shoes and stockings to take off; after these preparations he placed his finger on his lips, and lowering himself noiselessly into the sea, swam towards the shore with such precaution that it was impossible to hear the slightest sound; he could only be traced by the phosphorescent line in his wake.	Тем временем Гаэтано скинул бушлат и рубашку, стянул потуже шаровары, а так как он был босиком, то разуваться ему не пришлось. В таком наряде, или, вернее, без оного, он бросился в воду, предварительно приложив палец к губам, и поплыл к берегу так осторожно, что не было слышно ни малейшего всплеска. Только по светящейся полосе, остававшейся за ним на воде, можно было следить за ним.
This track soon disappeared; it was evident that he had touched the shore.	Скоро и полоса исчезла. Очевидно, Гаэтано доплыл до берега.
Every one on board remained motionless for half an hour, when the same luminous track was again observed, and the swimmer was soon on board.	Целых полчаса никто на лодке не шевелился; потом от берега протянулась та же светящаяся полоса и стала приближаться.

"Well?" exclaimed Franz and the sailors in unison.	Через минуту, плывя саженками, Гаэтано достиг лодки. - Ну что? - спросили в один голос Франц и матросы.
"They are Spanish smugglers," said he; "they have with them two Corsican bandits."	- А то, что это испанские контрабандисты; с ними только двое корсиканских разбойников.
"And what are these Corsican bandits doing here with Spanish smugglers?"	- А как эти корсиканские разбойники очутились с испанскими контрабандистами?
"Alas," returned the captain with an accent of the most profound pity, "we ought always to help one another.	- Эх, ваша милость, - сказал Гаэтано тоном истинно христианского милосердия, - надо же помогать друг другу!
Very often the bandits are hard pressed by gendarmes or carbineers; well, they see a vessel, and good fellows like us on board, they come and demand hospitality of us; you can't refuse help to a poor hunted devil; we receive them, and for greater security we stand out to sea.	Разбойникам иногда плохо приходится на суше от жандармов и карабинеров; ну, они и находят на берегу лодку, а в лодке - добрых людей вроде нас. Они просят приюта в наших плавучих домах. Можно ли отказать в помощи бедняге, которого преследуют? Мы его принимаем и для пущей верности выходим в море.
This costs us nothing, and saves the life, or at least the liberty, of a fellow-creature, who on the first occasion returns the service by pointing out some safe spot where we can land our goods without interruption."	Это нам ничего не стоит, а ближнему сохраняет жизнь или, во всяком случае, свободу; когда-нибудь он отплатит нам за услугу, укажет укромное местечко, где можно выгрузить товары в сторонке от любопытных глаз.
"Ah!" said Franz, "then you are a smuggler occasionally, Gaetano?"	- Вот как, друг Гаэтано! - сказал Франц. - Так и вы занимаетесь контрабандой?
"Your excellency, we must live somehow," returned the other, smiling impenetrably.	- Что поделаешь, ваша милость? - сказал Гаэтано с не поддающейся описанию улыбкой. -Занимаешься всем понемножку; надо же чем-нибудь жить.
"Then you know the men who are now on Monte Cristo?"	- Так эти люди на Монте-Кристо для вас не чужие?
"Oh, yes, we sailors are like freemasons, and recognize each other by signs."	- Пожалуй, что так; мы, моряки, что масоны, -узнаем друг друга по знакам.
"And do you think we have nothing to fear if we land?"	- И вы думаете, что мы можем спокойно сойти на берег?
"Nothing at all; smugglers are not thieves."	- Уверен; контрабандисты не воры.
"But these two Corsican bandits?" said Franz, calculating the chances of peril.	- А корсиканские разбойники? - спросил Франц, заранее предусматривая все возможные опасности.
"It is not their fault that they are bandits, but that of the authorities."	- Не по своей вине они стали разбойниками, -сказал Гаэтано, - в этом виноваты власти.
"How so?"	- Почему?
"Because they are pursued for having made a stiff, as if it was not in a Corsican's nature to revenge himself."	- А то как же? Их ловят за какое-нибудь мокрое дело, только и всего; как будто корсиканец может не мстить.
"What do you mean by having made a stiff?-having assassinated a man?" said Franz, continuing his investigation.	- Что вы разумеете под мокрым делом? Убить человека? - спросил Франц.

"I mean that they have killed an enemy, which is a very different thing," returned the captain.	- Уничтожить врага, - отвечал хозяин, - это совсем другое дело.
"Well," said the young man, "let us demand hospitality of these smugglers and bandits.	- Ну что же, - сказал Франц. - Пойдем просить гостеприимства у контрабандистов и разбойников.
Do you think they will grant it?"	А примут они нас?
"Without doubt."	- Разумеется.
"How many are they?"	- Сколько их?
"Four, and the two bandits make six."	- Четверо, ваша милость, и два разбойника; всего шестеро.
"Just our number, so that if they prove troublesome, we shall be able to hold them in check; so, for the last time, steer to Monte Cristo."	- И нас столько же. Если бы эти господа оказались плохо настроены, то силы у нас равные, и, значит, мы можем с ними справиться. Итак, вопрос решен, едем на Монте-Кристо.
"Yes, but your excellency will permit us to take all due precautions."	- Хорошо, ваша милость, но вы разрешите нам принять еще кое-какие меры предосторожности?
"By all means, be as wise as Nestor and as prudent as Ulysses; I do more than permit, I exhort you."	- Разумеется, дорогой мой! Будьте мудры, как Нестор, и хитроумны, как Улисс. Я не только разрешаю вам, я вас об этом очень прошу.
"Silence, then!" said Gaetano.	- Хорошо. В таком случае молчание! - сказал Гаэтано.
Every one obeyed.	Все смолкли.
For a man who, like Franz, viewed his position in its true light, it was a grave one.	Для человека, как Франц, всегда трезво смотрящего на вещи, положение представлялось если и не опасным, то, во всяком случае, довольно рискованным.
He was alone in the darkness with sailors whom he did not know, and who had no reason to be devoted to him; who knew that he had several thousand francs in his belt, and who had often examined his weapons,-which were very beautiful,-if not with envy, at least with curiosity.	Он находился в открытом море, в полной тьме, с незнакомыми моряками, которые не имели никаких причин быть ему преданными, отлично знали, что у него в поясе несколько тысяч франков, и раз десять, если не с завистью, то с любопытством, принимались разглядывать его превосходное оружие.
On the other hand, he was about to land, without any other escort than these men, on an island which had, indeed, a very religious name, but which did not seem to Franz likely to afford him much hospitality, thanks to the smugglers and bandits. The history of the scuttled vessels, which had appeared improbable during the day, seemed very probable at night; placed as he was between two possible sources of danger, he kept his eye on the crew, and his gun in his hand.	Мало того: в сопровождении этих людей он причаливал к острову, который обладал весьма благочестивым названием, но ввиду присутствия контрабандистов и разбойников не обещал ему иного гостеприимства, чем то, которое ждало Христа на Голгофе; к тому же рассказ о потопленных судах, днем показавшийся ему преувеличенным, теперь, ночью, казался более правдоподобным. Находясь, таким образом, в двойной опасности, быть может и воображаемой, он пристально следил за матросами и не выпускал ружья из рук.
The sailors had again hoisted sail, and the vessel was once more cleaving the waves.	Между тем моряки снова поставили паруса и пошли по пути, уже дважды ими проделанному.

Through the darkness Franz, whose eyes were now more accustomed to it, could see the looming shore along which the boat was sailing, and then, as they rounded a rocky point, he saw the fire more brilliant than ever, and about it five or six persons seated.	Франц, успевший несколько привыкнуть к темноте, различал во мраке гранитную громаду, вдоль которой неслышно шла лодка; наконец, когда лодка обогнула угол какого-то утеса, он увидел костер, горевший еще ярче, чем раньше, и нескольких человек, сидевших вокруг него.
The blaze illumined the sea for a hundred paces around.	Отблеск огня стлался шагов на сто по морю.
Gaetano skirted the light, carefully keeping the boat in the shadow; then, when they were opposite the fire, he steered to the centre of the circle, singing a fishing song, of which his companions sung the chorus.	Гаэтано прошел мимо освещенного пространства, стараясь все же, чтобы лодка не попала в полосу света; потом, когда она очутилась как раз напротив костра, он повернул ее прямо на огонь и смело вошел в освещенный круг, затянув рыбачью песню, припев которой хором подхватили матросы.
At the first words of the song the men seated round the fire arose and approached the landing-place, their eyes fixed on the boat, evidently seeking to know who the new-comers were and what were their intentions.	При первом звуке песни люди, сидевшие у костра, встали, подошли к причалу и начали всматриваться в лодку, по-видимому, стараясь распознать ее размеры и угадать ее намерения.
They soon appeared satisfied and returned (with the exception of one, who remained at the shore) to their fire, at which the carcass of a goat was roasting.	Вскоре они, очевидно, удовлетворились осмотром, и все, за исключением одного, оставшегося на берегу, вернулись к костру, на котором жарился целый козленок.
When the boat was within twenty paces of the shore, the man on the beach, who carried a carbine, presented arms after the manner of a sentinel, and cried,	Когда лодка подошла к берегу на расстояние двадцати шагов, человек, стоявший на берегу, вскинул ружье, как часовой при встрече с патрулем, и крикнул на сардском наречии:
"Who comes there?" in Sardinian.	- Кто идет?
Franz coolly cocked both barrels.	Франц хладнокровно взвел оба курка.
Gaetano then exchanged a few words with this man which the traveller did not understand, but which evidently concerned him.	Г аэтано обменялся с человеком несколькими словами, из которых Франц ничего не понял, хотя речь, по-видимому, шла о нем.
"Will your excellency give your name, or remain incognito?" asked the captain.	- Вашей милости угодно назвать себя или вы желаете скрыть свое имя? - спросил Гаэтано.
"My name must rest unknown,-merely say I am a Frenchman travelling for pleasure."	- Мое имя никому ничего не скажет, - отвечал Франц. - Объясните им просто, что я француз и путешествую для своего удовольствия.
As soon as Gaetano had transmitted this answer, the sentinel gave an order to one of the men seated round the fire, who rose and disappeared among the rocks.	Когда Гаэтано передал его ответ, часовой отдал какое-то приказание одному из сидевших у костра, и тот немедленно встал и исчез между утесами.
Not a word was spoken, every one seemed occupied, Franz with his disembarkment, the sailors with their sails, the smugglers with their goat; but in the midst of all this carelessness it was evident that they mutually observed each other.	Все молчали. Каждый, по-видимому, интересовался только своим делом; Франц -высадкой на остров, матросы - парусами, контрабандисты - козленком; но при этой наружной беспечности все исподтишка наблюдали друг за другом.

The man who had disappeared returned suddenly on the opposite side to that by which he had left; he made a sign with his head to the sentinel, who, turning to the boat, said,	Ушедший вернулся, но со стороны, противоположной той, в которую он ушел; он кивнул часовому, тот обернулся к лодке и произнес одно слово:
"S'accommodi."	- S'accomodi.
The Italian s'accommodi is untranslatable; it means at once,	Итальянское s'accomodi непереводимо. Оно означает в одно и то же время:
"Come, enter, you are welcome; make yourself at home; you are the master."	"Пожалуйте, войдите, милости просим, будьте, как дома, вы здесь хозяин".
It is like that Turkish phrase of Moliere's that so astonished the bourgeois gentleman by the number of things implied in its utterance.	Это похоже на турецкую фразу Мольера, которая так сильно удивляла мещанина во дворянстве множеством содержащихся в ней понятий.
The sailors did not wait for a second invitation; four strokes of the oar brought them to land; Gaetano sprang to shore, exchanged a few words with the sentinel, then his comrades disembarked, and lastly came Franz.	Матросы не заставили просить себя дважды; в четыре взмаха весел лодка коснулась берега. Г аэтано соскочил на землю, обменялся вполголоса еще несколькими словами с часовым; матросы сошли один за другим; наконец, пришел черед Франца.
One of his guns was swung over his shoulder, Gaetano had the other, and a sailor held his rifle; his dress, half artist, half dandy, did not excite any suspicion, and, consequently, no disquietude.	Одно свое ружье он повесил через плечо, другое было у Г аэтано; матрос нес карабин. Одет он был с изысканностью щеголя, смешанной с небрежностью художника, что не возбудило в хозяевах никаких подозрений, а стало быть и опасений.
The boat was moored to the shore, and they advanced a few paces to find a comfortable bivouac; but, doubtless, the spot they chose did not suit the smuggler who filled the post of sentinel, for he cried out,	Лодку привязали к берегу и пошли на поиски удобного бивака; но, по-видимому, взятое ими направление не понравилось контрабандисту, наблюдавшему за высадкой, потому что он крикнул Гаэтано:
"Not that way, if you please."	- Нет, не туда!
Gaetano faltered an excuse, and advanced to the opposite side, while two sailors kindled torches at the fire to light them on their way.	Г аэтано пробормотал извинение и, не споря, пошел в противоположную сторону; между тем два матроса зажгли факелы от пламени костра.
They advanced about thirty paces, and then stopped at a small esplanade surrounded with rocks, in which seats had been cut, not unlike sentry-boxes.	Пройдя шагов тридцать, они остановились на площадке, вокруг которой в скалах было вырублено нечто вроде сидений, напоминающих будочки, где можно было караулить сидя.
Around in the crevices of the rocks grew a few dwarf oaks and thick bushes of myrtles.	Кругом на узких полосах плодородной земли росли карликовые дубы и густые заросли миртов.
Franz lowered a torch, and saw by the mass of cinders that had accumulated that he was not the first to discover this retreat, which was, doubtless, one of the halting-places of the wandering visitors of Monte Cristo.	Франц опустил факел и, увидев кучки золы, понял, что не он первый оценил удобство этого места и что оно, по-видимому, служило обычным пристанищем для кочующих посетителей острова Монте-Кристо.

As for his suspicions, once on terra firma, once that he had seen the indifferent, if not friendly, appearance of his hosts, his anxiety had quite disappeared, or rather, at sight of the goat, had turned to appetite.	Каких-либо необычайных событий он уже не ожидал; как только он ступил на берег и убедился если не в дружеском, то, во всяком случае, равнодушном настроении своих хозяев, его беспокойство рассеялось, и запах козленка, жарившегося на костре, напомнил ему о том, что он голоден.
He mentioned this to Gaetano, who replied that nothing could be more easy than to prepare a supper when they had in their boat, bread, wine, half a dozen partridges, and a good fire to roast them by.	Он сказал об этом Гаэтано, и тот ответил, что ужин - это самое простое дело, ибо в лодке у них есть хлеб, вино, шесть куропаток, а огонь под рукою.
"Besides," added he, "if the smell of their roast meat tempts you, I will go and offer them two of our birds for a slice."	- Впрочем, - прибавил он, - если вашей милости так понравился запах козленка, то я могу предложить нашим соседям двух куропаток в обмен на кусок жаркого.
"You are a born diplomat," returned Franz; "go and try."	- Отлично, Гаэтано, отлично, - сказал Франц, - у вас поистине природный талант вести переговоры.
Meanwhile the sailors had collected dried sticks and branches with which they made a fire.	Тем временем матросы нарвали вереска, наломали зеленых миртовых и дубовых веток и развели довольно внушительный костер.
Franz waited impatiently, inhaling the aroma of the roasted meat, when the captain returned with a mysterious air.	Франц, впивая запах козленка, с нетерпением ждал возвращения Гаэтано, но тот подошел к нему с весьма озабоченным видом.
"Well," said Franz, "anything new?-do they refuse?"	- Какие вести? - спросил он. - Они не согласны?
"On the contrary," returned Gaetano, "the chief, who was told you were a young Frenchman, invites you to sup with him."	- Напротив, - отвечал Гаэтано. - Атаман, узнав, что вы француз, приглашает вас отужинать с ним.
"Well," observed Franz, "this chief is very polite, and I see no objection-the more so as I bring my share of the supper."	- Он весьма любезен, - сказал Франц, - и я не вижу причин отказываться, тем более что я вношу свою долю ужина.
"Oh, it is not that; he has plenty, and to spare, for supper; but he makes one condition, and rather a peculiar one, before he will receive you at his house."	- Не в том дело: у него есть чем поужинать, и даже больше чем достаточно, но он может принять вас у себя только при одном очень странном условии.
"His house? Has he built one here, then?"	- Принять у себя? - повторил молодой человек. -Так он выстроил себе дом?
"No; but he has a very comfortable one all the same, so they say."	- Нет, но у него есть очень удобное жилье, по крайней мере так уверяют.
"You know this chief, then?"	- Так вы знаете этого атамана?
"I have heard talk of him."	- Слыхал о нем.
"Favorably or otherwise?"	- Хорошее или дурное?
"Both."	- И то и се.
"The deuce!-and what is this condition?"	- Черт возьми! А какое условие?
"That you are blindfolded, and do not take off the bandage until he himself bids you."	- Дать себе завязать глаза и снять повязку, только когда он сам скажет.

Franz looked at Gaetano, to see, if possible, what he thought of this proposal.	Франц старался прочесть по глазам Гаэтано, что кроется за этим предложением.
"Ah," replied he, guessing Franz's thought, "I know this is a serious matter."	- Да, да, - отвечал тот, угадывая мысли Франца, - я и сам понимаю, что тут надо поразмыслить.
"What should you do in my place?"	- А вы как поступили бы на моем месте?
"I, who have nothing to lose,-I should go."	- Мне-то нечего терять; я бы пошел.
"You would accept?"	- Вы приняли бы приглашение?
"Yes, were it only out of curiosity."	- Да, хотя бы только из любопытства.
"There is something very peculiar about this chief, then?"	- У него можно увидеть что-нибудь любопытное?
"Listen," said Gaetano, lowering his voice,	- Послушайте, - сказал Гаэтано, понижая голос, -не знаю только, правду ли говорят...
"I do not know if what they say is true"-he stopped to see if any one was near.	Он посмотрел по сторонам, не подслушивает ли кто.
"What do they say?"	- А что говорят?
"That this chief inhabits a cavern to which the Pitti Palace is nothing."	- Говорят, что он живет в подземелье, рядом с которым дворец Питти ничего не стоит.
"What nonsense!" said Franz, reseating himself.	- Вы грезите? - сказал Франц, садясь.
"It is no nonsense; it is quite true.	- Нет, не грежу, - настаивал Гаэтано, - это сущая правда.
Cama, the pilot of the Saint Ferdinand, went in once, and he came back amazed, vowing that such treasures were only to be heard of in fairy tales."	Кама, рулевой "Святого Фердинанда", был там однажды и вышел оттуда совсем оторопелый; он говорит, что такие сокровища бывают только в сказках.
"Do you know," observed Franz, "that with such stories you make me think of Ali Baba's enchanted cavern?"	- Вот как! Да знаете ли вы, что такими словами вы заставите меня спуститься в пещеру Али-Бабы?
"I tell you what I have been told."	- Я повторяю вашей милости только то, что сам слышал.
"Then you advise me to accept?"	- Так вы советуете мне согласиться?
"Oh, I don't say that; your excellency will do as you please; I should be sorry to advise you in the matter."	- Этого я не говорю. Как вашей милости будет угодно. Не смею советовать в подобном случае.
Franz pondered the matter for a few moments, concluded that a man so rich could not have any intention of plundering him of what little he had, and seeing only the prospect of a good supper, accepted.	Франц подумал немного, рассудил, что такой богач не станет гнаться за его несколькими тысячами франков, и, видя за всем этим только превосходный ужин, решил идти.
Gaetano departed with the reply.	Гаэтано пошел передать его ответ.
Franz was prudent, and wished to learn all he possibly could concerning his host.	Но, как мы уже сказали, Франц был предусмотрителен, а потому хотел узнать как можно больше подробностей о своем странном и таинственном хозяине.

He turned towards the sailor, who, during this dialogue, had sat gravely plucking the partridges with the air of a man proud of his office, and asked him how these men had landed, as no vessel of any kind was visible.	Он обернулся к матросу, который во время его разговора с Г аэтано ощипывал куропаток с важным видом человека, гордящегося своими обязанностями, и спросил его, на чем прибыли эти люди, когда нигде не видно ни лодки, не сперонары, ни тартаны.
"Never mind that," returned the sailor, "I know their vessel."	- Это меня не смущает, - отвечал матрос. - Я знаю их судно.
"Is it a very beautiful vessel?"	- И хорошее судно?
"I would not wish for a better to sail round the world."	- Желаю такого же вашей милости, чтобы объехать кругом света.
"Of what burden is she?"	- А оно большое?
"About a hundred tons; but she is built to stand any weather. She is what the English call a yacht."	- Да тонн на сто. Впрочем, это судно на любителя, яхта, как говорят англичане, но такая прочная, что выдержит любую непогоду.
"Where was she built?"	- А где оно построено?
"I know not; but my own opinion is she is a Genoese."	- Не знаю; должно быть, в Генуе.
"And how did a leader of smugglers," continued Franz, "venture to build a vessel designed for such a purpose at Genoa?"	- Каким же образом, - продолжал Франц, - атаман контрабандистов не боится заказывать себе яхту в генуэзском порту?
"I did not say that the owner was a smuggler," replied the sailor.	- Я не говорил, что хозяин яхты контрабандист, -отвечал матрос.
"No; but Gaetano did, I thought."	- Но Гаэтано как будто говорил.
"Gaetano had only seen the vessel from a distance, he had not then spoken to any one."	- Гаэтано видел экипаж издали и ни с кем из них не разговаривал.
"And if this person be not a smuggler, who is he?"	- Но если этот человек не атаман контрабандистов, то кто же он?
"A wealthy signor, who travels for his pleasure."	- Богатый вельможа и путешествует для своего удовольствия.
"Come," thought Franz, "he is still more mysterious, since the two accounts do not agree."	"Личность, по-видимому, весьма таинственная, -подумал Франц, - раз суждения о ней столь разноречивы".
"What is his name?"	- А как его зовут?
"If you ask him he says Sinbad the Sailor; but I doubt if it be his real name."	- Когда его об этом спрашивают, он отвечает, что его зовут Синдбад-мореход. Но мне сомнительно, чтобы это было его настоящее имя.
"Sinbad the Sailor?"	- Синдбад-мореход?
"Yes."	- Да.
"And where does he reside?"	- А где живет этот вельможа?
"On the sea."	- На море.
"What country does he come from?"	- Откуда он?
"I do not know."	- Не знаю.

"Have you ever seen him?"	- Видали вы его когда-нибудь?
"Sometimes."	- Случалось.
"What sort of a man is he?"	- Каков он собой?
"Your excellency will judge for yourself."	- Ваша милость, сами увидите.
"Where will he receive me?"	- А где он меня примет?
"No doubt in the subterranean palace Gaetano told you of."	- Надо думать, в том самом подземном дворце, о котором говорил вам Гаэтано.
"Have you never had the curiosity, when you have landed and found this island deserted, to seek for this enchanted palace?"	- И вы никогда не пытались проникнуть в этот заколдованный замок?
"Oh, yes, more than once, but always in vain; we examined the grotto all over, but we never could find the slightest trace of any opening; they say that the door is not opened by a key, but a magic word."	- Еще бы, ваша милость, - отвечал матрос, - и даже не раз; но все было напрасно; мы обыскали всю пещеру и нигде не нашли даже самого узенького хода. К тому же, говорят, дверь отпирается не ключом, а волшебным словом.
"Decidedly," muttered Franz, "this is an Arabian Nights' adventure."	- Положительно, - прошептал Франц, - я попал в сказку из "Тысячи и одной ночи".
"His excellency waits for you," said a voice, which he recognized as that of the sentinel.	- Его милость ждет вас, - произнес за его спиной голос, в котором он узнал голос часового.
He was accompanied by two of the yacht's crew.	Его сопровождали два матроса из экипажа яхты.
Franz drew his handkerchief from his pocket, and presented it to the man who had spoken to him.	Франц вместо ответа вынул из кармана носовой платок и подал его часовому.
Without uttering a word, they bandaged his eyes with a care that showed their apprehensions of his committing some indiscretion. Afterwards he was made to promise that he would not make the least attempt to raise the bandage.	Ему молча завязали глаза и весьма тщательно -они явно опасались какого-нибудь обмана с его стороны; после этого ему предложили поклясться, что он ни в коем случае не будет пытаться снять повязку.
He promised.	Франц поклялся.
Then his two guides took his arms, and he went on, guided by them, and preceded by the sentinel.	Тогда матросы взяли его под руки и повели, а часовой пошел вперед.
After going about thirty paces, he smelt the appetizing odor of the kid that was roasting, and knew thus that he was passing the bivouac; they then led him on about fifty paces farther, evidently advancing towards that part of the shore where they would not allow Gaetano to go-a refusal he could now comprehend.	Шагов через тридцать, по соблазнительному запаху козленка, он догадался, что его ведут мимо бивака, потом его провели еще шагов пятьдесят, по-видимому, в том направлении, в котором Гаэтано запретили идти; теперь этот запрет стал ему понятен.
Presently, by a change in the atmosphere, he knew that they were entering a cave; after going on for a few seconds more he heard a crackling, and it seemed to him as though the atmosphere again changed, and became balmy and perfumed. At length his feet touched on a thick and soft carpet, and his guides let go their hold of him.	Вскоре, по изменившемуся воздуху, Франц понял, что вошел в подземелье. После нескольких секунд ходьбы он услышал легкий треск, и на него повеяло благоухающим теплом; наконец, он почувствовал, что ноги его ступают по пышному мягкому ковру; проводники выпустили его руки.

There was a moment's silence, and then a voice, in excellent French, although, with a foreign accent, said,	Настала тишина, и чей-то голос произнес на безукоризненном французском языке, хоть и с иностранным выговором:
"Welcome, sir. I beg you will remove your bandage."	- Милости прошу, теперь вы можете снять повязку.
It may be supposed, then, Franz did not wait for a repetition of this permission, but took off the handkerchief, and found himself in the presence of a man from thirty-eight to forty years of age, dressed in a Tunisian costume-that is to say, a red cap with a long blue silk tassel, a vest of black cloth embroidered with gold, pantaloons of deep red, large and full gaiters of the same color, embroidered with gold like the vest, and yellow slippers; he had a splendid cashmere round his waist, and a small sharp and crooked cangiar was passed through his girdle.	Разумеется, Франц не заставил просить себя дважды; он снял платок и увидел перед собой человека лет сорока, в тунисском костюме, то есть в красной шапочке с голубой шелковой кисточкой, в черной суконной, сплошь расшитой золотом куртке, в широких ярко-красных шароварах, такого же цвета гетрах, расшитых, как и куртка, золотом, и в желтых туфлях; поясом ему служила богатая кашемировая шаль, за которую был заткнут маленький кривой кинжал.
Although of a paleness that was almost livid, this man had a remarkably handsome face; his eyes were penetrating and sparkling; his nose, quite straight, and projecting direct from the brow, was of the pure Greek type, while his teeth, as white as pearls, were set off to admiration by the black mustache that encircled them.	Несмотря на мертвенную бледность, лицо его поражало красотой; глаза были живые и пронзительные; прямая линия носа, почти сливающаяся со лбом, напоминала о чистоте греческого типа; а зубы, белые, как жемчуг, в обрамлении черных, как смоль, усов, ослепительно сверкали.
His pallor was so peculiar, that it seemed to pertain to one who had been long entombed, and who was incapable of resuming the healthy glow and hue of life.	Но бледность этого лица была неестественна; словно этот человек долгие годы провел в могиле, и краски жизни уже не могли вернуться к нему.
He was not particularly tall, but extremely well made, and, like the men of the south, had small hands and feet.	Он был не очень высок ростом, но хорошо сложен, и, как у всех южан, руки и ноги у него были маленькие.
But what astonished Franz, who had treated Gaetano's description as a fable, was the splendor of the apartment in which he found himself.	Но что больше всего поразило Франца, принявшего рассказ Гаэтано за басню, так это роскошь обстановки.
The entire chamber was lined with crimson brocade, worked with flowers of gold.	Вся комната была обтянута алым турецким шелком, затканным золотыми цветами.
In a recess was a kind of divan, surmounted with a stand of Arabian swords in silver scabbards, and the handles resplendent with gems; from the ceiling hung a lamp of Venetian glass, of beautiful shape and color, while the feet rested on a Turkey carpet, in which they sunk to the instep; tapestry hung before the door by which Franz had entered, and also in front of another door, leading into a second apartment which seemed to be brilliantly illuminated.	В углублении стоял широкий диван, над которым было развешано арабское оружие в золотых ножнах, с рукоятями, усыпанными драгоценными камнями: с потолка спускалась изящная лампа венецианского стекла, а ноги утопали по щиколотку в турецком ковре; дверь, через которую вошел Франц, закрывали занавеси, так же как и вторую дверь, которая вела в соседнюю комнату, по-видимому, ярко освещенную.
The host gave Franz time to recover from his surprise, and, moreover, returned look for look, not even taking his eyes off him.	Хозяин не мешал Францу дивиться, но сам отвечал осмотром на осмотр и не спускал с него глаз.

"Sir," he said, after a pause, "a thousand excuses for the precaution taken in your introduction hither; but as, during the greater portion of the year, this island is deserted, if the secret of this abode were discovered. I should doubtless, find on my return my temporary retirement in a state of great disorder, which would be exceedingly annoying, not for the loss it occasioned me, but because I should not have the certainty I now possess of separating myself from all the rest of mankind at pleasure.	- Милостивый государь, - сказал он наконец, -прошу простить меня за предосторожности, с которыми вас ввели ко мне; но этот остров по большей части безлюден, и, если бы кто-нибудь проник в тайну моего обиталища, я, по всей вероятности, при возвращении нашел бы мое жилье в довольно плачевном состоянии, а это было бы мне чрезвычайно досадно не потому, что я горевал бы о понесенном уроне, а потому, что лишился бы возможности по своему желанию предаваться уединению.
Let me now endeavor to make you forget this temporary unpleasantness, and offer you what no doubt you did not expect to find here-that is to say, a tolerable supper and pretty comfortable beds."	А теперь я постараюсь загладить эту маленькую неприятность, предложив вам то, что вы едва ли рассчитывали здесь найти, - сносный ужин и удобную постель.
"Ma foi, my dear sir," replied Franz, "make no apologies.	- Помилуйте, - сказал Франц, - к чему извинения?
I have always observed that they bandage people's eyes who penetrate enchanted palaces, for instance, those of Raoul in the	Всем известно, что людям, переступающим порог волшебных замков, завязывают глаза; вспомните Рауля в
'Huguenots,' and really I have nothing to complain of, for what I see makes me think of the wonders of the	"Гугенотах"; и, право, я не могу пожаловаться: все, что вы мне показываете, поистине стоит чудес
' Arabian Nights.'"	"Тысячи и одной ночи".
"Alas, I may say with Lucullus, if I could have anticipated the honor of your visit, I would have prepared for it.	- Увы! Я скажу вам, как Лукулл: если бы я знал, что вы сделаете мне честь посетить меня, я приготовился бы к этому.
But such as is my hermitage, it is at your disposal; such as is my supper, it is yours to share, if you will.	Но как ни скромен мой приют, он в вашем распоряжении; как ни плох мой ужин, я вас прошу его отведать.
Ali, is the supper ready?"	Али, кушать подано?
At this moment the tapestry moved aside, and a Nubian, black as ebony, and dressed in a plain white tunic, made a sign to his master that all was prepared in the dining-room.	В тот же миг занавеси на дверях раздвинулись, и нубиец, черный, как эбеновое дерево, одетый в строгую белую тунику, знаком пригласил хозяина в столовую.
"Now," said the unknown to Franz, "I do not know if you are of my opinion, but I think nothing is more annoying than to remain two or three hours together without knowing by name or appellation how to address one another.	- Не знаю, согласитесь ли вы со мной, - сказал незнакомец Францу, - но для меня нет ничего несноснее, как часами сидеть за столом друг против друга и не знать, как величать своего собеседника.
Pray observe, that I too much respect the laws of hospitality to ask your name or title. I only request you to give me one by which I may have the pleasure of addressing you.	Прошу заметить, что, уважая права гостеприимства, я не спрашиваю вас ни о вашем имени, ни о звании, я только хотел бы знать, как вам угодно, чтобы я к вам обращался.
As for myself, that I may put you at your ease, I tell you that I am generally called 'Sinbad the Sailor.'"	Чтобы со своей стороны не стеснять вас, я вам скажу, что меня обыкновенно называют Синдбад-мореход.

"And I," replied Franz, "will tell you, as I only require his wonderful lamp to make me precisely like Aladdin, that I see no reason why at this moment I should not be called Aladdin.	- А мне, - отвечал Франц, - чтобы быть в положении Аладдина, не хватает только его знаменитой лампы, и потому я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы называться сегодня Аладдином.
That will keep us from going away from the East whither I am tempted to think I have been conveyed by some good genius."	Таким образом мы останемся в царстве Востока, куда, по-видимому, меня перенесли чары какого-то доброго духа.
"Well, then, Signor Aladdin," replied the singular amphitryon, "you heard our repast announced, will you now take the trouble to enter the dining-room, your humble servant going first to show the way?"	- Итак, любезный Аладдин, - сказал таинственный хозяин, - вы слышали, что ужин подан. Поэтому прошу вас пройти в столовую; ваш покорнейший слуга пойдет вперед, чтобы показать вам дорогу.
At these words, moving aside the tapestry, Sinbad preceded his guest.	И Синдбад, приподняв занавес, пошел впереди своего гостя.
Franz now looked upon another scene of enchantment; the table was splendidly covered, and once convinced of this important point he cast his eyes around him.	Восхищение Франца все росло: ужин был сервирован с изысканной роскошью. Убедившись в этом важном обстоятельстве, он начал осматриваться.
The dining-room was scarcely less striking than the room he had just left; it was entirely of marble, with antique bas-reliefs of priceless value; and at the four corners of this apartment, which was oblong, were four magnificent statues, having baskets in their hands.	Столовая была не менее великолепна, чем гостиная, которую он только что покинул; она была вся из мрамора, с ценнейшими античными барельефами; в обоих концах продолговатой залы стояли прекрасные статуи с корзинами на головах.
These baskets contained four pyramids of most splendid fruit; there were Sicily pine-apples, pomegranates from Malaga, oranges from the Balearic Isles, peaches from France, and dates from Tunis.	В корзинах пирамидами лежали самые редкостные плоды: сицилийские ананасы, малагские гранаты, балеарские апельсины, французские персики и тунисские финики.
The supper consisted of a roast pheasant garnished with Corsican blackbirds; a boar's ham with jelly, a quarter of a kid with tartar sauce, a glorious turbot, and a gigantic lobster.	Ужин состоял из жареного фазана, окруженного корсиканскими дроздами, заливного кабаньего окорока, жареного козленка под соусом тартар, великолепного тюрбо и гигантского лангуста.
Between these large dishes were smaller ones containing various dainties.	Между большими блюдами стояли тарелки с закусками.
The dishes were of silver, and the plates of Japanese china.	Блюда были серебряные, тарелки из японского фарфора.
Franz rubbed his eyes in order to assure himself that this was not a dream.	Франц протирал глаза - ему казалось, что все это сон.
Ali alone was present to wait at table, and acquitted himself so admirably, that the guest complimented his host thereupon.	Али прислуживал один и отлично справлялся со своими обязанностями. Г ость с похвалой отозвался о нем.
"Yes," replied he, while he did the honors of the supper with much ease and grace-"yes, he is a poor devil who is much devoted to me, and does all he can to prove it.	- Да, - отвечал хозяин, со светской непринужденностью угощая Франца, - бедняга мне очень предан и очень старателен.

He remembers that I saved his life, and as he has a regard for his head, he feels some gratitude towards me for having kept it on his shoulders."	Он помнит, что я спас ему жизнь, а так как он, по-видимому, дорожил своей головой, то он благодарен мне за то, что я ее сохранил ему.
Ali approached his master, took his hand, and kissed it.	Али подошел к своему хозяину, взял его руку и поцеловал.
"Would it be impertinent, Signor Sinbad," said Franz, "to ask you the particulars of this kindness?"	- Не будет ли нескромностью с моей стороны, -сказал Франц, - если я спрошу, при каких обстоятельствах вы совершили это доброе дело?
"Oh, they are simple enough," replied the host. "It seems the fellow had been caught wandering nearer to the harem of the Bey of Tunis than etiquette permits to one of his color, and he was condemned by the bey to have his tongue cut out, and his hand and head cut off; the tongue the first day, the hand the second, and the head the third.	- Это очень просто, - отвечал хозяин. -По-видимому, этот плут прогуливался около сераля тунисского бея ближе, чем это позволительно чернокожему; ввиду чего бей приказал отрезать ему язык, руку и голову: в первый день - язык, во второй - руку, а в третий -голову.
I always had a desire to have a mute in my service, so learning the day his tongue was cut out, I went to the bey, and proposed to give him for Ali a splendid double-barreled gun which I knew he was very desirous of having.	Мне всегда хотелось иметь немого слугу; я подождал, пока ему отрезали язык, и предложил бею променять его на чудесное двуствольное ружье, которое накануне, как мне показалось, очень понравилось его высочеству.
He hesitated a moment, he was so very desirous to complete the poor devil's punishment.	Он колебался: так хотелось ему покончить с этим несчастным.
But when I added to the gun an English cutlass with which I had shivered his highness's yataghan to pieces, the bey yielded, and agreed to forgive the hand and head, but on condition that the poor fellow never again set foot in Tunis.	Но я прибавил к ружью английский охотничий нож, которым я перерубил ятаган его высочества; тогда бей согласился оставить бедняге руку и голову, но с тем условием, чтобы его ноги больше не было в Тунисе.
This was a useless clause in the bargain, for whenever the coward sees the first glimpse of the shores of Africa, he runs down below, and can only be induced to appear again when we are out of sight of that quarter of the globe."	Напутствие было излишне. Чуть только этот басурман издали увидит берега Африки, как он тотчас же забирается в самую глубину трюма, и его не выманить оттуда до тех пор, пока третья часть света не скроется из виду.
Franz remained a moment silent and pensive, hardly knowing what to think of the half-kindness, half-cruelty, with which his host related the brief narrative.	Франц задумался, не зная, как истолковать жестокое добродушие, с которым хозяин рассказал ему это происшествие.
"And like the celebrated sailor whose name you have assumed," he said, by way of changing the conversation, "you pass your life in travelling?"	- Значит, подобно благородному моряку, имя которого вы носите, - сказал он, чтобы переменить разговор, - вы проводите жизнь в путешествиях?
"Yes.	- Да.
I made a vow at a time when I little thought I should ever be able to accomplish it," said the unknown with a singular smile; "and I made some others also which I hope I may fulfil in due season."	Это обет, который я дал в те времена, когда отнюдь не думал, что буду когда-нибудь иметь возможность выполнить его, - отвечал, улыбаясь, незнакомец. - Я дал еще несколько обетов и надеюсь в свое время выполнить их тоже.
Although Sinbad pronounced these words with much calmness, his eyes gave forth gleams of extraordinary ferocity.	Хотя Синдбад произнес эти слова с величайшим хладнокровием, в его глазах мелькнуло выражение жестокой ненависти.

"You have suffered a great deal, sir?" said Franz inquiringly.	- Вы, должно быть, много страдали? - спросил Франц.
Sinbad started and looked fixedly at him, as he replied,	Синдбад вздрогнул и пристально посмотрел на него.
"What makes you suppose so?"	- Что вас навело на такую мысль? - спросил он.
"Everything," answered Franz,-"your voice, your look, your pallid complexion, and even the life you lead."	- Все, - отвечал Франц, - ваш голос, взгляд, ваша бледность, самая жизнь, которую вы ведете.
"I?-I live the happiest life possible, the real life of a pasha.	- Я? Я веду самую счастливую жизнь, какая только может быть на земле, - жизнь паши.
I am king of all creation. I am pleased with one place, and stay there; I get tired of it, and leave it; I am free as a bird and have wings like one; my attendants obey my slightest wish.	Я владыка мира; если мне понравится какое-нибудь место, я там остаюсь; если соскучусь, уезжаю; я свободен, как птица; у меня крылья, как у нее; люди, которые меня окружают, повинуются мне по первому знаку.
Sometimes I amuse myself by delivering some bandit or criminal from the bonds of the law.	Иногда я развлекаюсь тем, что издеваюсь над людским правосудием, похищая у него разбойника, которого оно ищет, или преступника, которого оно преследует.
Then I have my mode of dispensing justice, silent and sure, without respite or appeal, which condemns or pardons, and which no one sees.	А кроме того, у меня есть собственное правосудие, всех инстанций, без отсрочек и апелляций, которое осуждает и оправдывает и в которое никто не вмешивается.
Ah, if you had tasted my life, you would not desire any other, and would never return to the world unless you had some great project to accomplish there."	Если бы вы вкусили моей жизни, то не захотели бы иной и никогда не возвратились бы в мир, разве только ради какого-нибудь сокровенного замысла.
"Revenge, for instance!" observed Franz.	- Мщения, например! - сказал Франц.
The unknown fixed on the young man one of those looks which penetrate into the depth of the heart and thoughts.	Незнакомец бросил на Франца один из тех взглядов, которые проникают до самого дна ума и сердца.
"And why revenge?" he asked.	- Почему именно мщения? - спросил он.
"Because," replied Franz, "you seem to me like a man who, persecuted by society, has a fearful account to settle with it."	- Потому что, - возразил Франц, - вы кажетесь мне человеком, который подвергается гонению общества и готовится свести с ним какие-то страшные счеты.
"Ah," responded Sinbad, laughing with his singular laugh which displayed his white and sharp teeth. "You have not guessed rightly. Such as you see me I am, a sort of philosopher, and one day perhaps I shall go to Paris to rival Monsieur Appert, and the little man in the blue cloak."	- Ошибаетесь, - сказал Синдбад и рассмеялся своим странным смехом, обнажавшим острые белые зубы, - я своего рода филантроп и, может быть, когда-нибудь отправлюсь в Париж и вступлю в соперничество с господином Аппером и с Человеком в синем плаще.[18]
"And will that be the first time you ever took that journey?"	- И это будет ваше первое путешествие в Париж?
"Yes; it will.	- Увы, да!

I must seem to you by no means curious, but I assure you that it is not my fault I have delayed it so long-it will happen one day or the other."	Я не слишком любопытен, не правда ли? Но уверяю вас, не я тому виной; время для этого еще придет.
"And do you propose to make this journey very shortly?"	- И скоро вы думаете быть в Париже?
"I do not know; it depends on circumstances which depend on certain arrangements."	- Сам не знаю, все зависит от стечения обстоятельств.
"I should like to be there at the time you come, and I will endeavor to repay you, as far as lies in my power, for your liberal hospitality displayed to me at Monte Cristo."	- Я хотел бы там быть в одно время с вами и постараться, насколько это будет в моих силах, отплатить вам за гостеприимство, которое вы так широко оказываете мне на Монте-Кристо.
"I should avail myself of your offer with pleasure," replied the host, "but, unfortunately, if I go there, it will be, in all probability, incognito."	- Я с величайшим удовольствием принял бы ваше приглашение, - отвечал хозяин, - но, к сожалению, если я поеду в Париж, то, вероятно, инкогнито.
The supper appeared to have been supplied solely for Franz, for the unknown scarcely touched one or two dishes of the splendid banquet to which his guest did ample justice.	Между тем ужин продолжался; впрочем, он, казалось, был подан только для Франца, ибо незнакомец едва притронулся к роскошному пиршеству, которое он устроил для нежданного гостя и которому тот усердно отдавал должное.
Then Ali brought on the dessert, or rather took the baskets from the hands of the statues and placed them on the table.	Наконец Али принес десерт, или, вернее, снял корзины со статуй и поставил на стол.
Between the two baskets he placed a small silver cup with a silver cover.	Между корзинами он поставил небольшую золоченую чашу с крышкой.
The care with which Ali placed this cup on the table roused Franz's curiosity.	Почтение, с которым Али принес эту чашу, возбудило во Франце любопытство.
He raised the cover and saw a kind of greenish paste, something like preserved angelica, but which was perfectly unknown to him.	Он поднял крышку и увидел зеленоватое тесто, по виду напоминавшее шербет, но совершенно ему неизвестное.
He replaced the lid, as ignorant of what the cup contained as he was before he had looked at it, and then casting his eyes towards his host he saw him smile at his disappointment.	Он в недоумении снова закрыл чашу и, взглянув на хозяина, увидел, что тот насмешливо улыбается.
"You cannot guess," said he, "what there is in that small vase, can you?"	- Вы не можете догадаться, что в этой чаше, и вас разбирает любопытство?
"No, I really cannot."	- Да, признаюсь.
"Well, then, that green preserve is nothing less than the ambrosia which Hebe served at the table of Jupiter."	- Этот зеленый шербет - не что иное, как амброзия, которую Г еба подавала на стол Юпитеру.
"But," replied Franz, "this ambrosia, no doubt, in passing through mortal hands has lost its heavenly appellation and assumed a human name; in vulgar phrase, what may you term this composition, for which, to tell the truth, I do not feel any particular desire?"	- Но эта амброзия, - сказал Франц, - побывав в руках людей, вероятно, променяла свое небесное название на земное? Как называется это снадобье, к которому, впрочем, я не чувствую особенного влечения, на человеческом языке?

"Ah, thus it is that our material origin is revealed," cried Sinbad; "we frequently pass so near to happiness without seeing, without regarding it, or if we do see and regard it, yet without recognizing it.	- Вот неопровержимое доказательство нашего материализма! - воскликнул Синдбад. - Как часто проходим мы мимо нашего счастья, не замечая его, не взглянув на него; а если и взглянем, то не узнаем его.
Are you a man for the substantials, and is gold your god? taste this, and the mines of Peru, Guzerat, and Golconda are opened to you. Are you a man of imagination-a poet? taste this, and the boundaries of possibility disappear; the fields of infinite space open to you, you advance free in heart, free in mind, into the boundless realms of unfettered revery.	Если вы человек положительный и ваш кумир -золото, вкусите этого шербета, и перед вами откроются россыпи Перу, Гузерата и Голконды; если вы человек воображения, поэт, - вкусите его, и границы возможного исчезнут: беспредельные дали откроются перед вами, вы будете блуждать, свободный сердцем, свободный душою, в бесконечных просторах мечты.
Are you ambitious, and do you seek after the greatnesses of the earth? taste this, and in an hour you will be a king, not a king of a petty kingdom hidden in some corner of Europe like France, Spain, or England, but king of the world, king of the universe, king of creation; without bowing at the feet of Satan, you will be king and master of all the kingdoms of the earth.	Если вы честолюбивы, гонитесь за земным величием - вкусите его, и через час вы будете властелином - не маленькой страны в уголке Европы, как Англия, Франция или Испания, а властелином земли, властелином мира, властелином Вселенной. Трон ваш будет стоять на той горе, на которую сатана возвел Иисуса и, не поклоняясь ему, не лобызая его когтей, вы будете верховным повелителем всех земных царств.
Is it not tempting what I offer you, and is it not an easy thing, since it is only to do thus? look!"	Согласитесь, что это соблазнительно, тем более что для этого достаточно... Посмотрите.
At these words he uncovered the small cup which contained the substance so lauded, took a teaspoonful of the magic sweetmeat, raised it to his lips, and swallowed it slowly with his eyes half shut and his head bent backwards.	С этими словами он поднял крышку маленькой золоченой чаши, взял кофейной ложечкой кусочек волшебного шербета, поднес его ко рту и медленно проглотил, полузакрыв глаза и закинув голову.
Franz did not disturb him whilst he absorbed his favorite sweetmeat, but when he had finished, he inquired,-"What, then, is this precious stuff?"	Франц не мешал своему хозяину наслаждаться любимым лакомством; когда тот немного пришел в себя, он спросил: - Но что же это за волшебное кушанье?
"Did you ever hear," he replied, "of the Old Man of the Mountain, who attempted to assassinate Philip Augustus?"	- Слыхали вы о Горном Старце, [19] - спросил хозяин, - о том самом, который хотел убить Филиппа Августа?
"Of course I have."	- Разумеется.
"Well, you know he reigned over a rich valley which was overhung by the mountain whence he derived his picturesque name.	- Вам известно, что он владел роскошной долиной у подножия горы, которой он обязан своим поэтическим прозвищем.
In this valley were magnificent gardens planted by Hassen-ben-Sabah, and in these gardens isolated pavilions.	В этой долине раскинулись великолепные сады, насажденные Хасаном-ибн-Сабба, а в садах были уединенные беседки.
Into these pavilions he admitted the elect, and there, says Marco Polo, gave them to eat a certain herb, which transported them to Paradise, in the midst of ever-blooming shrubs, ever-ripe fruit, and ever-lovely virgins.	В эти беседки он приглашал избранных и угощал их, по словам Марко Поло, некоей травой, которая переносила их в эдем, где их ждали вечно цветущие растения, вечно спелые плоды, вечно юные девы.

What these happy persons took for reality was but a dream; but it was a dream so soft, so voluptuous, so enthralling, that they sold themselves body and soul to him who gave it to them, and obedient to his orders as to those of a deity, struck down the designated victim, died in torture without a murmur, believing that the death they underwent was but a quick transition to that life of delights of which the holy herb, now before you, had given them a slight foretaste."	То, что эти счастливые юноши принимали за действительность, была мечта, но мечта такая сладостная, такая упоительная, такая страстная, что они продавали за нее душу и тело тому, кто ее дарил им, повиновались ему, как богу, шли на край света убивать указанную им жертву и безропотно умирали мучительной смертью в надежде, что это лишь переход к той блаженной жизни, которую им сулила священная трава.
"Then," cried Franz, "it is hashish! I know that-by name at least."	- Так это гашиш! - воскликнул Франц. - Я слыхал о нем.
"That is it precisely, Signor Aladdin; it is hashish-the purest and most unadulterated hashish of Alexandria,-the hashish of Abou-Gor, the celebrated maker, the only man, the man to whom there should be built a palace, inscribed with these words,	- Вот именно, любезный Аладдин, это гашиш, самый лучший, самый чистый александрийский гашиш, от Абугора, несравненного мастера, великого человека, которому следовало бы выстроить дворец с надписью:
' A grateful world to the dealer in happiness.'"	"Продавцу счастья - благодарное человечество".
"Do you know," said Franz, "I have a very great inclination to judge for myself of the truth or exaggeration of your eulogies."	- А знаете, - сказал Франц, - мне хочется самому убедиться в справедливости ваших похвал.
"Judge for yourself, Signor Aladdin-judge, but do not confine yourself to one trial.	- Судите сами, дорогой гость, судите сами; но не останавливайтесь на первом опыте.
Like everything else, we must habituate the senses to a fresh impression, gentle or violent, sad or joyous.	Чувства надо приучать ко всякому новому впечатлению, нежному или острому, печальному или радостному.
There is a struggle in nature against this divine substance,-in nature which is not made for joy and clings to pain.	Природа борется против этой божественной травы, ибо она не создана для радости и цепляется за страдания.
Nature subdued must yield in the combat, the dream must succeed to reality, and then the dream reigns supreme, then the dream becomes life, and life becomes the dream.	Нужно, чтобы побежденная природа пала в этой борьбе, нужно, чтобы действительность последовала за мечтой: и тогда мечта берет верх, мечта становится жизнью, а жизнь - мечтою.
But what changes occur!	Но сколь различны эти превращения!
It is only by comparing the pains of actual being with the joys of the assumed existence, that you would desire to live no longer, but to dream thus forever.	Сравнив горести подлинной жизни с наслаждениями жизни воображаемой, вы отвернетесь от жизни и предадитесь вечной мечте.
When you return to this mundane sphere from your visionary world, you would seem to leave a Neapolitan spring for a Lapland winter-to quit paradise for earth-heaven for hell!	Когда вы покинете ваш собственный мир для мира других, вам покажется, что вы сменили неаполитанскую весну на лапландскую зиму. Вам покажется, что вы спустились из рая на землю, с неба в ад.
Taste the hashish, guest of mine-taste the hashish."	Отведайте гашиша, дорогой гость, отведайте.
Franz's only reply was to take a teaspoonful of the marvellous preparation, about as much in quantity as his host had eaten, and lift it to his mouth.	Вместо ответа Франц взял ложку, набрал чудесного шербета столько же, сколько взял сам хозяин, и поднес ко рту.

"Diable!" he said, after having swallowed the divine preserve. "I do not know if the result will be as agreeable as you describe, but the thing does not appear to me as palatable as you say."	- Черт возьми! - сказал он, проглотив божественное снадобье. - Не знаю, насколько приятны будут последствия, но это вовсе не так вкусно, как вы уверяете.
"Because your palate his not yet been attuned to the sublimity of the substances it flavors.	- Потому что ваше нёбо еще не приноровилось к необыкновенному вкусу этого вещества.
Tell me, the first time you tasted oysters, tea, porter, truffles, and sundry other dainties which you now adore, did you like them?	Скажите, разве вам с первого раза понравились устрицы, чай, портер, трюфели, все то, к чему вы после пристрастились?
Could you comprehend how the Romans stuffed their pheasants with assafoetida, and the Chinese eat swallows' nests?	Разве вы понимаете римлян, которые приправляли фазанов ассой-фетидой, и китайцев, которые едят ласточкины гнезда?
Eh? no!	Разумеется, нет.
Well, it is the same with hashish; only eat for a week, and nothing in the world will seem to you to equal the delicacy of its flavor, which now appears to you flat and distasteful.	То же и с гашишем. Потерпите неделю, и ничто другое в мире не сравнится для вас с ним, каким бы безвкусным и пресным он ни казался вам сегодня.
Let us now go into the adjoining chamber, which is your apartment, and Ali will bring us coffee and pipes."	Впрочем, перейдем в другую комнату, в вашу. Али подаст нам трубки и кофе.
They both arose, and while he who called himself Sinbad-and whom we have occasionally named so, that we might, like his guest, have some title by which to distinguish him-gave some orders to the servant, Franz entered still another apartment.	Они встали, и пока тот, кто назвал себя Синдбадом и кого мы тоже время от времени наделяли этим именем, чтобы как-нибудь называть его, отдавал распоряжения слуге, Франц вошел в соседнюю комнату.
It was simply yet richly furnished.	Убранство ее было проще, но не менее богато.
It was round, and a large divan completely encircled it.	Она была совершенно круглая, и ее всю опоясывал огромный диван.
Divan, walls, ceiling, floor, were all covered with magnificent skins as soft and downy as the richest carpets; there were heavy-maned lion-skins from Atlas, striped tiger-skins from Bengal; panther-skins from the Cape, spotted beautifully, like those that appeared to Dante; bear-skins from Siberia, fox-skins from Norway, and so on; and all these skins were strewn in profusion one on the other, so that it seemed like walking over the most mossy turf, or reclining on the most luxurious bed.	Но диван, стены, потолок и пол были покрыты драгоценными мехами, мягкими и нежными, как самый пушистый ковер; то были шкуры африканских львов с величественными гривами, полосатых бенгальских тигров, шкуры капских пантер, в ярких пятнах, подобно той, которую увидел Данте, шкуры сибирских медведей и норвежских лисиц - они были положены одна на другую, так что казалось, будто ступаешь по густой траве или покоишься на пуховой постели.
Both laid themselves down on the divan; chibouques with jasmine tubes and amber mouthpieces were within reach, and all prepared so that there was no need to smoke the same pipe twice.	Г ость и хозяин легли на диван; чубуки жасминового дерева с янтарными мундштуками были у них под рукой, уже набитые табаком, чтобы не набивать два раза один и тот же.
Each of them took one, which Ali lighted and then retired to prepare the coffee.	Они взяли по трубке. Али подал огня и ушел за кофе.

There was a moment's silence, during which Sinbad gave himself up to thoughts that seemed to occupy him incessantly, even in the midst of his conversation; and Franz abandoned himself to that mute revery, into which we always sink when smoking excellent tobacco, which seems to remove with its fume all the troubles of the mind, and to give the smoker in exchange all the visions of the soul.	Наступило молчание; Синдбад погрузился в думы, которые, казалось, не покидали его даже во время беседы, а Франц предался молчаливым грезам, что всегда посещают курильщика хорошего табака, вместе с дымом которого отлетают все скорбные мысли и душа населяется волшебными снами.
Ali brought in the coffee.	Али принес кофе.
"How do you take it?" inquired the unknown; "in the French or Turkish style, strong or weak, sugar or none, cool or boiling?	- Как вы предпочитаете, - спросил незнакомец, -по-французски или по-турецки, крепкий или слабый, с сахаром или без сахара, настоявшийся или кипяченый?
As you please; it is ready in all ways."	Выбирайте: имеется любой.
"I will take it in the Turkish style," replied Franz.	- Я буду пить по-турецки, - отвечал Франц.
"And you are right," said his host; "it shows you have a tendency for an Oriental life.	- И вы совершенно правы, - сказал хозяин, - это показывает, что у вас есть склонность к восточной жизни.
Ah, those Orientals; they are the only men who know how to live.	Ах! Только на Востоке умеют жить.
As for me," he added, with one of those singular smiles which did not escape the young man, "when I have completed my affairs in Paris, I shall go and die in the East; and should you wish to see me again, you must seek me at Cairo, Bagdad, or Ispahan."	Что касается меня, - прибавил он со странной улыбкой, которая не укрылась от Франца, - когда я покончу со своими делами в Париже, я поеду доживать свой век на Восток; и если вам угодно будет навестить меня, то вам придется искать меня в Каире, в Багдаде или в Исфагане.
"Ma foi," said Franz, "it would be the easiest thing in the world; for I feel eagle's wings springing out at my shoulders, and with those wings I could make a tour of the world in four and twenty hours."	- Это будет совсем нетрудно, - сказал Франц, -потому что мне кажется, будто у меня растут орлиные крылья и на них я облечу весь мир в одни сутки.
"Ah, yes, the hashish is beginning its work.	- Ага!
Well, unfurl your wings, and fly into superhuman regions; fear nothing, there is a watch over you; and if your wings, like those of Icarus, melt before the sun, we are here to ease your fall."	Это действует гашиш! Так расправьте же свои крылья и уноситесь в надземные пространства: не бойтесь, вас охраняют, и если ваши крылья, как крылья Икара, растают от жгучего солнца, мы примем вас в наши объятия.
He then said something in Arabic to Ali, who made a sign of obedience and withdrew, but not to any distance.	Он сказал Али несколько слов по-арабски, тот поклонился и вышел.
As to Franz a strange transformation had taken place in him.	Франц чувствовал, что с ним происходит странное превращение.
All the bodily fatigue of the day, all the preoccupation of mind which the events of the evening had brought on, disappeared as they do at the first approach of sleep, when we are still sufficiently conscious to be aware of the coming of slumber.	Вся усталость, накопившаяся за день, вся тревога, вызванная событиями вечера, улетучивались, как в ту первую минуту отдыха, когда еще настолько бодрствуешь, что чувствуешь приближение сна.

His body seemed to acquire an airy lightness, his perception brightened in a remarkable manner, his senses seemed to redouble their power, the horizon continued to expand; but it was not the gloomy horizon of vague alarms, and which he had seen before he slept, but a blue, transparent, unbounded horizon, with all the blue of the ocean, all the spangles of the sun, all the perfumes of the summer breeze; then, in the midst of the songs of his sailors,-songs so clear and sonorous, that they would have made a divine harmony had their notes been taken down,-he saw the Island of Monte Cristo, no longer as a threatening rock in the midst of the waves, but as an oasis in the desert; then, as his boat drew nearer, the songs became louder, for an enchanting and mysterious harmony rose to heaven, as if some Loreley had decreed to attract a soul thither, or Amphion, the enchanter, intended there to build a city.	Его тело приобрело бесплотную легкость, мысли невыразимо просветлели, чувства вдвойне обострились. Г оризонт его все расширялся, но не тот мрачный горизонт, который он видел наяву и в котором чувствовал какую-то смутную угрозу, а голубой, прозрачный необозримый, в лазури моря, в блеске солнца, в благоухании ветра. Потом, под звуки песен своих матросов, звуки столь чистые и прозрачные, что они составили бы божественную мелодию, если бы удалось их записать, он увидел, как перед ним встает остров Монте-Кристо, но не грозным утесом на волнах, а оазисом в пустыне; чем ближе подходила лодка, тем шире разливалось пение, ибо с острова к небесам неслась таинственная и волшебная мелодия, словно некая Лорелея хотела завлечь рыбака или чародей Амфион - воздвигнуть там город.
At length the boat touched the shore, but without effort, without shock, as lips touch lips; and he entered the grotto amidst continued strains of most delicious melody.	Наконец лодка коснулась берега, но без усилий, без толчка, как губы прикасаются к губам, и он вошел в пещеру, а чарующая музыка все не умолкала.
He descended, or rather seemed to descend, several steps, inhaling the fresh and balmy air, like that which may be supposed to reign around the grotto of Circe, formed from such perfumes as set the mind a dreaming, and such fires as burn the very senses; and he saw again all he had seen before his sleep, from Sinbad, his singular host, to Ali, the mute attendant; then all seemed to fade away and become confused before his eyes, like the last shadows of the magic lantern before it is extinguished, and he was again in the chamber of statues, lighted only by one of those pale and antique lamps which watch in the dead of the night over the sleep of pleasure.	Он спустился, или, вернее, ему показалось, что он спускается по ступеням, вдыхая свежий благовонный воздух, подобный тому, который веял вокруг грота Цирцеи, напоенный таким благоуханием, что от него душа растворяется в мечтаниях, насыщенный таким огнем, что от него распаляются чувства; и он увидел все, что с ним было наяву, начиная с Синдбада, своего фантастического хозяина, до Али, немого прислужника; потом все смешалось и исчезло, как последние тени в гаснущем волшебном фонаре, и он очутился в зале со статуями, освещенной одним из тех тусклых светильников, которые у древних охраняли по ночам сон или наслаждение.
They were the same statues, rich in form, in attraction, and poesy, with eyes of fascination, smiles of love, and bright and flowing hair.	То были те же статуи, с пышными формами, сладострастные и в то же время полные поэзии, с магнетическим взглядом, с соблазнительной улыбкой, с пышными кудрями.
They were Phryne, Cleopatra, Messalina, those three celebrated courtesans. Then among them glided like a pure ray, like a Christian angel in the midst of Olympus, one of those chaste figures, those calm shadows, those soft visions, which seemed to veil its virgin brow before these marble wantons.	То были Фрина, Клеопатра, Мессалина, три великие куртизанки; и среди этих бесстыдных видений, подобно чистому лучу, подобно ангелу на языческом Олимпе, возникло целомудренное создание, светлый призрак, стыдливо прячущий от мраморных распутниц свое девственное чело.

Then the three statues advanced towards him with looks of love, and approached the couch on which he was reposing, their feet hidden in their long white tunics, their throats bare, hair flowing like waves, and assuming attitudes which the gods could not resist, but which saints withstood, and looks inflexible and ardent like those with which the serpent charms the bird; and then he gave way before looks that held him in a torturing grasp and delighted his senses as with a voluptuous kiss.	И вот все три статуи объединились в страстном вожделении к одному возлюбленному, и этот возлюбленный был он; они приблизились к его ложу в длинных, ниспадающих до ног белых туниках, с обнаженными персями, в волнах распущенных кос; они принимают позы, которые соблазняли богов, но перед которыми устояли святые, они взирают на него тем неумолимым и пламенным взором, каким глядит на птицу змея, и он не имеет сил противиться этим взорам, мучительным, как объятие, и сладостным, как лобзание.
It seemed to Franz that he closed his eyes, and in a last look about him saw the vision of modesty completely veiled; and then followed a dream of passion like that promised by the Prophet to the elect.	Франц закрывает глаза и, бросая вокруг себя последний взгляд, смутно видит стыдливую статую, закутанную в свое покрывало; и вот его глаза сомкнулись для действительности, а чувства раскрылись для немыслимых ощущений. Тогда настало нескончаемое наслаждение, неустанная страсть, которую пророк обещал своим избранникам.
Lips of stone turned to flame, breasts of ice became like heated lava, so that to Franz, yielding for the first time to the sway of the drug, love was a sorrow and voluptuousness a torture, as burning mouths were pressed to his thirsty lips, and he was held in cool serpent-like embraces. The more he strove against this unhallowed passion the more his senses yielded to its thrall, and at length, weary of a struggle that taxed his very soul, he gave way and sank back breathless and exhausted beneath the kisses of these marble goddesses, and the enchantment of his marvellous dream.	Мраморные уста ожили, перси потеплели, и для Франца, впервые отдавшегося во власть гашиша, страсть стала мукой, наслаждение - пыткой; он чувствовал, как к его лихорадочным губам прижимаются мраморные губы, упругие и холодные, как кольца змеи; но в то время как руки его пытались оттолкнуть эту чудовищную страсть, чувства его покорялись обаянию таинственного сна, и наконец после борьбы, за которую не жаль отдать душу, он упал навзничь, задыхаясь, обессиленный, изнемогая от наслаждения, отдаваясь поцелуям мраморных любовниц и чародейству исступленного сна.
Chapter 32.	XI.
The Waking.	Пробуждение
When Franz returned to himself, he seemed still to be in a dream. He thought himself in a sepulchre, into which a ray of sunlight in pity scarcely penetrated. He stretched forth his hand, and touched stone; he rose to his seat, and found himself lying on his bournous in a bed of dry heather, very soft and odoriferous.	Когда Франц очнулся, окружающие его предметы показались ему продолжением сна; ему мерещилось, что он в могильном склепе, куда, словно сострадательный взгляд, едва проникает луч солнца; он протянул руку и нащупал голый камень; он приподнялся и увидел, что лежит в своем плаще на ложе из сухого вереска, очень мягком и пахучем.
The vision had fled; and as if the statues had been but shadows from the tomb, they had vanished at his waking.	Видения исчезли, и статуи, словно это были призраки, вышедшие из могил, пока он спал, скрылись при его пробуждении.
He advanced several paces towards the point whence the light came, and to all the excitement of his dream succeeded the calmness of reality.	Он сделал несколько шагов по направлению к лучу света; бурное сновидение сменилось спокойной действительностью.
He found that he was in a grotto, went towards the opening, and through a kind of fanlight saw a blue sea and an azure sky.	Он понял, что он в пещере, подошел к полукруглому выходу и увидел голубое небо и лазурное море.

The air and water were shining in the beams of the morning sun; on the shore the sailors were sitting, chatting and laughing; and at ten yards from them the boat was at anchor, undulating gracefully on the water.	Лучи утреннего солнца пронизывали волны и воздух; на берегу сидели матросы, они разговаривали и смеялись; шагах в десяти от берега лодка плавно покачивалась на якоре.
There for some time he enjoyed the fresh breeze which played on his brow, and listened to the dash of the waves on the beach, that left against the rocks a lace of foam as white as silver. He was for some time without reflection or thought for the divine charm which is in the things of nature, specially after a fantastic dream; then gradually this view of the outer world, so calm, so pure, so grand, reminded him of the illusiveness of his vision, and once more awakened memory.	Несколько минут он наслаждался прохладным ветром, овевавшим его лоб; слушал слабый плеск волн, разбивавшихся о берег и оставлявших на утесах кружево пены, белой, как серебро; безотчетно, бездумно отдался он божественной прелести утра, которую особенно живо чувствуешь после фантастического сновидения; мало-помалу, глядя на открывшуюся его взорам жизнь природы, такую спокойную, чистую, величавую, он ощутил неправдоподобие своих снов, и память вернула его к действительности.
He recalled his arrival on the island, his presentation to a smuggler chief, a subterranean palace full of splendor, an excellent supper, and a spoonful of hashish.	Он вспомнил свое прибытие на остров, посещение атамана контрабандистов, подземный дворец, полный роскоши, превосходный ужин и ложку гашиша.
It seemed, however, even in the very face of open day, that at least a year had elapsed since all these things had passed, so deep was the impression made in his mind by the dream, and so strong a hold had it taken of his imagination.	Но в ясном дневном свете ему показалось, что прошел по крайней мере год со времени всех этих приключений, настолько живо было в его уме сновидение и настолько оно поглощало его мысли.
Thus every now and then he saw in fancy amid the sailors, seated on a rock, or undulating in the vessel, one of the shadows which had shared his dream with looks and kisses.	Временами ему чудились - то среди матросов, то мелькающими по скалам, то качающимися в лодке - те призраки, которые услаждали его ночь своими ласками.
Otherwise, his head was perfectly clear, and his body refreshed; he was free from the slightest headache; on the contrary, he felt a certain degree of lightness, a faculty for absorbing the pure air, and enjoying the bright sunshine more vividly than ever.	Впрочем, голова у него была свежая, тело отлично отдохнуло; ни малейшей тяжести, напротив, он чувствовал себя превосходно и с особенной радостью вдыхал свежий воздух и подставлял лицо под теплые лучи солнца.
He went gayly up to the sailors, who rose as soon as they perceived him; and the patron, accosting him, said,	Он бодрым шагом направился к матросам. Завидев его, они встали, а хозяин лодки подошел к нему.
"The Signor Sinbad has left his compliments for your excellency, and desires us to express the regret he feels at not being able to take his leave in person; but he trusts you will excuse him, as very important business calls him to Malaga."	- Его милость Синдбад-мореход, - сказал он, -велел кланяться вашей милости и передать вам, что он крайне сожалеет, что не мог проститься с вами; он надеется, что вы его извините, когда узнаете, что он был вынужден по очень спешному делу отправиться в Малагу.
"So, then, Gaetano," said Franz, "this is, then, all reality; there exists a man who has received me in this island, entertained me right royally, and his departed while I was asleep?"	- Так неужели все это правда, друг Гаэтано? -сказал Франц. - Неужели существует человек, который по-царски принимал меня на этом острове и уехал, пока я спал?
"He exists as certainly as that you may see his small yacht with all her sails spread; and if you will use your glass, you will, in all probability, recognize your host in the midst of his crew."	- Существует, и вот его яхта, которая уходит на всех парусах: и если вы взглянете в вашу подзорную трубу, то, по всей вероятности, найдете среди экипажа вашего хозяина.

So saying, Gaetano pointed in a direction in which a small vessel was making sail towards the southern point of Corsica.	И Г аэтано указал рукой на маленькое судно, державшее курс на южную оконечность Корсики.
Franz adjusted his telescope, and directed it towards the yacht.	Франц достал свою подзорную трубу, наставил ее и посмотрел в указанном направлении.
Gaetano was not mistaken.	Гаэтано не ошибся.
At the stern the mysterious stranger was standing up looking towards the shore, and holding a spy-glass in his hand. He was attired as he had been on the previous evening, and waved his pocket-handkerchief to his guest in token of adieu.	На палубе, обернувшись лицом к острову, стоял таинственный незнакомец и так же, как Франц, держал в руке подзорную трубу; он был в том же наряде, в каком накануне предстал перед своим гостем, и махал платком в знак прощания.
Franz returned the salute by shaking his handkerchief as an exchange of signals.	Франц вынул платок и в ответ тоже помахал.
After a second, a slight cloud of smoke was seen at the stern of the vessel, which rose gracefully as it expanded in the air, and then Franz heard a slight report.	Через секунду на яхте показалось легкое облако дыма, красиво отделилось от кормы и медленно поднялось к небу; Франц услышал слабый выстрел.
"There, do you hear?" observed Gaetano; "he is bidding you adieu."	- Слышите? - спросил Гаэтано. - Это он прощается с вами.
The young man took his carbine and fired it in the air, but without any idea that the noise could be heard at the distance which separated the yacht from the shore.	Франц взял карабин и выстрелил в воздух, не надеясь, впрочем, чтобы звук выстрела мог пробежать пространство, отделявшее его от яхты.
"What are your excellency's orders?" inquired Gaetano.	- Что теперь прикажете, ваша милость? - спросил Гаэтано.
"In the first place, light me a torch."	- Прежде всего зажгите факел.
"Ah, yes, I understand," replied the patron, "to find the entrance to the enchanted apartment.	- А, понимаю, - сказал хозяин, - вы хотите отыскать вход в волшебный дворец.
With much pleasure, your excellency, if it would amuse you; and I will get you the torch you ask for.	Желаю вам успеха, ваша милость, если это может вас позабавить; факел я вам сейчас достану.
But I too have had the idea you have, and two or three times the same fancy has come over me; but I have always given it up.	Мне тоже не давала покоя эта мысль, и я раза три-четыре пробовал искать, но наконец бросил.
Giovanni, light a torch," he added, "and give it to his excellency."	Джованни, - прибавил он, - зажги факел и подай его милости.
Giovanni obeyed. Franz took the lamp, and entered the subterranean grotto, followed by Gaetano.	Джованни исполнил приказание, Франц взял факел и вошел в подземелье; за ним следовал Гаэтано.
He recognized the place where he had awaked by the bed of heather that was there; but it was in vain that he carried his torch all round the exterior surface of the grotto. He saw nothing, unless that, by traces of smoke, others had before him attempted the same thing, and, like him, in vain.	Он узнал место, где проснулся на ложе из вереска; но тщетно освещал он стены пещеры: он видел только по дымным следам, что и до него многие принимались за те же розыски.

Yet he did not leave a foot of this granite wall, as impenetrable as futurity, without strict scrutiny; he did not see a fissure without introducing the blade of his hunting sword into it, or a projecting point on which he did not lean and press in the hopes it would give way. All was vain; and he lost two hours in his attempts, which were at last utterly useless.	И все же он оглядел каждую пядь гранитной стены, непроницаемой, как будущее; в малейшую щель он втыкал свой охотничий нож; на каждый выступ он нажимал в надежде, что он подастся; но все было тщетно, и он без всякой пользы потерял два часа.
At the end of this time he gave up his search, and Gaetano smiled.	Наконец он отказался от своего намерения; Гаэтано торжествовал.
When Franz appeared again on the shore, the yacht only seemed like a small white speck on the horizon.	Когда Франц возвратился на берег, яхта казалась уже только белой точкой на горизонте.
He looked again through his glass, but even then he could not distinguish anything.	Он прибег к помощи своей подзорной трубы, но даже и в нее невозможно было что-нибудь различить.
Gaetano reminded him that he had come for the purpose of shooting goats, which he had utterly forgotten.	Г аэтано напомнил ему, что он приехал сюда охотиться на диких коз; Франц совершенно забыл об этом.
He took his fowling-piece, and began to hunt over the island with the air of a man who is fulfilling a duty, rather than enjoying a pleasure; and at the end of a quarter of an hour he had killed a goat and two kids.	Он взял ружье и пошел бродить по острову с видом человека, скорее исполняющего обязанность, чем забавляющегося, и в четверть часа убил козу и двух козлят.
These animals, though wild and agile as chamois, were too much like domestic goats, and Franz could not consider them as game.	Но эти козы, столь же дикие и ловкие, как серны, были так похожи на наших домашних коз, что Франц не считал их дичью.
Moreover, other ideas, much more enthralling, occupied his mind.	Кроме того, его занимали совсем другие мысли.
Since, the evening before, he had really been the hero of one of the tales of the	Со вчерашнего вечера он стал героем сказки из
"Thousand and One Nights," and he was irresistibly attracted towards the grotto.	"Тысячи и одной ночи", и его думы непрестанно возвращались к пещере.
Then, in spite of the failure of his first search, he began a second, after having told Gaetano to roast one of the two kids.	Несмотря на неудачу первых поисков, он возобновил их, приказав тем временем Гаэтано изжарить одного козленка.
The second visit was a long one, and when he returned the kid was roasted and the repast ready.	Эти вторичные поиски продолжались так долго, что, когда Франц возвратился, козленок был уже изжарен и завтрак готов.
Franz was sitting on the spot where he was on the previous evening when his mysterious host had invited him to supper; and he saw the little yacht, now like a sea-gull on the wave, continuing her flight towards Corsica.	Франц сел на то самое место, где накануне к нему явились с приглашением отужинать у таинственного хозяина, и снова увидел, словно чайку на гребне волны, маленькую яхту, продолжавшую двигаться по направлению к Корсике.
"Why," he remarked to Gaetano, "you told me that Signor Sinbad was going to Malaga, while it seems he is in the direction of Porto-Vecchio."	- Как же это? - обратился он к Г аэтано. - Ведь вы сказали мне, что господин Синдбад отплыл в Малагу, а по-моему, он держит путь прямо на Порто-Веккио.

"Don't you remember," said the patron, "I told you that among the crew there were two Corsican brigands?"	- Разве вы забыли, - возразил хозяин лодки, - что среди его экипажа сейчас два корсиканских разбойника?
"True; and he is going to land them," added Franz.	- Верно! Он хочет высадить их на берег? - сказал Франц.
"Precisely so," replied Gaetano.	- Вот именно.
"Ah, he is one who fears neither God nor Satan, they say, and would at any time run fifty leagues out of his course to do a poor devil a service."	Этот человек, говорят, ни бога, ни черта не боится и готов дать пятьдесят миль крюку, чтобы оказать услугу бедному малому!
"But such services as these might involve him with the authorities of the country in which he practices this kind of philanthropy," said Franz.	- Но такие услуги могут поссорить его с властями той страны, где он занимается такого рода благотворительностью, - заметил Франц.
"And what cares he for that," replied Gaetano with a laugh, "or any authorities?	- Ну так что же! - ответил, смеясь, Гаэтано. -Какое ему дело до властей?
He smiles at them.	Ни в грош он их не ставит!
Let them try to pursue him!	Пусть попробуют погнаться за ним!
Why, in the first place, his yacht is not a ship, but a bird, and he would beat any frigate three knots in every nine; and if he were to throw himself on the coast, why, is he not certain of finding friends everywhere?"	Во-первых, его яхта не корабль, а птица, и любому фрегату даст вперед три узла на двенадцать; а во-вторых, стоит ему только сойти на берег, он повсюду найдет друзей.
It was perfectly clear that the Signor Sinbad, Franz's host, had the honor of being on excellent terms with the smugglers and bandits along the whole coast of the Mediterranean, and so enjoyed exceptional privileges.	Из всего этого было ясно, что Синдбад, радушный хозяин Франца, имел честь состоять в сношениях с контрабандистами и разбойниками всего побережья Средиземного моря, что рисовало его с несколько странной стороны.
As to Franz, he had no longer any inducement to remain at Monte Cristo. He had lost all hope of detecting the secret of the grotto; he consequently despatched his breakfast, and, his boat being ready, he hastened on board, and they were soon under way.	Франца ничто уже не удерживало на Монте-Кристо; он потерял всякую надежду открыть тайну пещеры и поэтому поспешил заняться завтраком, приказав матросам приготовить лодку. Через полчаса он был уже в лодке.
At the moment the boat began her course they lost sight of the yacht, as it disappeared in the gulf of Porto-Vecchio.	Он бросил последний взгляд на яхту; она скрывалась из глаз в заливе Порто-Веккио. Франц подал знак к отплытию. Яхта исчезла в ту самую минуту, когда лодка тронулась в путь.
With it was effaced the last trace of the preceding night; and then supper, Sinbad, hashish, statues,-all became a dream for Franz.	Вместе с яхтой исчез последний след минувшей ночи: ужин, Синдбад, гашиш и статуи - все потонуло для Франца в едином сновидении.
The boat sailed on all day and all night, and next morning, when the sun rose, they had lost sight of Monte Cristo.	Лодка шла весь день и всю ночь, и на следующее утро, когда взошло солнце, исчез и остров Монте-Кристо.
When Franz had once again set foot on shore, he forgot, for the moment at least, the events which had just passed, while he finished his affairs of pleasure at Florence, and then thought of nothing but how he should rejoin his companion, who was awaiting him at Rome.	Как только Франц сошел на берег, он на время по крайней мере забыл о своих похождениях и поспешил покончить с последними светскими обязанностями во Флоренции, чтобы отправиться в Рим, где его ждал Альбер де Морсер.

He set out, and on the Saturday evening reached the Eternal City by the mail-coach.	Затем он пустился в путь и в субботу вечером прибыл в почтовой карете на площадь Таможни.
An apartment, as we have said, had been retained beforehand, and thus he had but to go to Signor Pastrini's hotel. But this was not so easy a matter, for the streets were thronged with people, and Rome was already a prey to that low and feverish murmur which precedes all great events; and at Rome there are four great events in every year,-the Carnival, Holy Week, Corpus Christi, and the Feast of St. Peter.	Комнаты, как мы уже сказали, были для них приготовлены; оставалось только добраться до гостиницы маэстро Пастрини, но это было не так-то просто, потому что на улицах теснилась толпа и Рим уже был охвачен глухим и тревожным волнением - предвестником великих событий. А в Риме ежегодно бывает четыре великих события: карнавал, страстная неделя, праздник тела господня и праздник св. Петра.
All the rest of the year the city is in that state of dull apathy, between life and death, which renders it similar to a kind of station between this world and the next-a sublime spot, a resting-place full of poetry and character, and at which Franz had already halted five or six times, and at each time found it more marvellous and striking.	В остальное время года город погружается в спячку и пребывает в состоянии, промежуточном между жизнью и смертью, что делает его похожим на привал между этим и тем светом -привал поразительно прекрасный, полный поэзии и своеобразия, который Франц посещал уже раз шесть и который он с каждым разом находил все более волшебным и пленительным.
At last he made his way through the mob, which was continually increasing and getting more and more turbulent, and reached the hotel.	Наконец он пробрался сквозь все возраставшую и все более волновавшуюся толпу и достиг гостиницы.
On his first inquiry he was told, with the impertinence peculiar to hired hackney-coachmen and inn-keepers with their houses full, that there was no room for him at the Hotel de Londres.	На первый его вопрос ему ответили с грубостью, присущей занятым извозчикам и содержателям переполненных гостиниц, что в гостинице "Лондон" для него помещения нет.
Then he sent his card to Signor Pastrini, and asked for Albert de Morcerf.	Тогда он послал свою визитную карточку маэстро Пастрини и сослался на Альбера де Морсера.
This plan succeeded; and Signor Pastrini himself ran to him, excusing himself for having made his excellency wait, scolding the waiters, taking the candlestick from the porter, who was ready to pounce on the traveller and was about to lead him to Albert, when Morcerf himself appeared.	Это подействовало. Маэстро Пастрини сам выбежал к нему, извинился, что заставил его милость дожидаться, разбранил слуг, выхватил подсвечник из рук чичероне, успевшего завладеть приезжим, и собирался уже проводить его к Альберу, но тот сам вышел к нему навстречу.
The apartment consisted of two small rooms and a parlor.	Заказанный номер состоял из двух небольших спален и приемной.
The two rooms looked onto the street-a fact which Signor Pastrini commented upon as an inappreciable advantage.	Спальни выходили окнами на улицу -обстоятельство, отмеченное маэстро Пастрини как неоценимое преимущество.
The rest of the floor was hired by a very rich gentleman who was supposed to be a Sicilian or Maltese; but the host was unable to decide to which of the two nations the traveller belonged.	Все остальные комнаты в этом этаже снял какой-то богач, не то сицилианец, не то мальтиец, - хозяин точно не знал.
"Very good, signor Pastrini," said Franz; "but we must have some supper instantly, and a carriage for tomorrow and the following days."	- Все это очень хорошо, маэстро Пастрини, -сказал Франц, - но нам желательно сейчас же поужинать, а на завтра и на следующие дни нам нужна коляска.
"As to supper," replied the landlord, "you shall be served immediately; but as for the carriage"-	- Что касается ужина, - отвечал хозяин гостиницы,- то вам его подадут немедля, но коляску...

"What as to the carriage?" exclaimed Albert. "Come, come, Signor Pastrini, no joking; we must have a carriage."	- Но? - воскликнул Альбер. - Стойте, стойте, маэстро Пастрини, что это за шутки? Нам нужна коляска.
"Sir," replied the host, "we will do all in our power to procure you one-this is all I can say."	- Ваша милость, - сказал хозяин гостиницы, -будет сделано все возможное, чтобы вам ее доставить. Это все, что я могу вам обещать.
"And when shall we know?" inquired Franz.	- А когда мы получим ответ? - спросил Франц.
"To-morrow morning," answered the inn-keeper.	- Завтра утром, - отвечал хозяин.
"Oh, the deuce! then we shall pay the more, that's all, I see plainly enough.	- Да что там! - сказал Альбер. - Заплатим подороже, вот и все.
At Drake's or Aaron's one pays twenty-five lire for common days, and thirty or thirty-five lire a day more for Sundays and feast days; add five lire a day more for extras, that will make forty, and there's an end of it."	Дело известное: у Дрэка и Арона берут двадцать пять франков в обыкновенные дни и тридцать или тридцать пять по воскресеньям и праздникам; прибавьте пять франков куртажа, выйдет сорок -есть о чем разговаривать.
"I am afraid if we offer them double that we shall not procure a carriage."	- Я сомневаюсь, чтобы ваша милость даже за двойную цену могли что-нибудь достать.
"Then they must put horses to mine.	- Так пусть запрягут лошадей в мою дорожную коляску.
It is a little worse for the journey, but that's no matter."	Она немного поистрепалась в дороге, но это не беда.
"There are no horses."	- Лошадей не найти.
Albert looked at Franz like a man who hears a reply he does not understand.	Альбер посмотрел на Франца, как человек, не понимающий, что ему говорят.
"Do you understand that, my dear Franz-no horses?" he said, "but can't we have post-horses?"	- Как вам это нравится, Франц? Нет лошадей, -сказал он, - но разве нельзя достать хотя бы почтовых?
"They have been all hired this fortnight, and there are none left but those absolutely requisite for posting."	- Они все уже разобраны недели две тому назад и теперь остались те, которые необходимы для почты.
"What are we to say to this?" asked Franz.	- Что вы на это скажете? - спросил Франц.
"I say, that when a thing completely surpasses my comprehension, I am accustomed not to dwell on that thing, but to pass to another.	- Скажу, что, когда что-нибудь выше моего понимания, я имею обыкновение не останавливаться на этом предмете и перехожу к другому.
Is supper ready, Signor Pastrini?"	Как обстоит дело с ужином, маэстро Пастрини?
"Yes, your excellency."	- Ужин готов, ваша милость.
"Well, then, let us sup."	- Так начнем с того, что поужинаем.
"But the carriage and horses?" said Franz.	- А коляска и лошади? - спросил Франц.
"Be easy, my dear boy; they will come in due season; it is only a question of how much shall be charged for them."	- Не беспокойтесь, друг мой. Они найдутся; не надо только скупиться.

Morcerf then, with that delighted philosophy which believes that nothing is impossible to a full purse or well-lined pocketbook, supped, went to bed, slept soundly, and dreamed he was racing all over Rome at Carnival time in a coach with six horses.	И Морсер с удивительной философией человека, который все считает возможным, пока у него тугой кошелек или набитый бумажник, поужинал, лег в постель, спал, как сурок, и видел во сне, что катается на карнавале в коляске шестерней.
Chapter 33.	XII.
Roman Bandits.	Римские разбойники
The next morning Franz woke first, and instantly rang the bell.	На другой день Франц проснулся первый и тотчас же позвонил.
The sound had not yet died away when Signor Pastrini himself entered.	Колокольчик еще не успел умолкнуть, как вошел сам маэстро Пастрини.
"Well, excellency," said the landlord triumphantly, and without waiting for Franz to question him, "I feared yesterday, when I would not promise you anything, that you were too late-there is not a single carriage to be had-that is, for the last three days of the carnival."	- Вот видите, - торжествующе сказал хозяин, не ожидая даже вопроса Франца, - я вчера угадал, ваша милость, когда не решился ничего обещать вам; вы слишком поздно спохватились, и во всем Риме нет ни одной коляски, то есть на последние три дня, разумеется.
"Yes," returned Franz, "for the very three days it is most needed."	- Ну, конечно! - отвечал Франц. - Именно на те дни, когда она больше всего нужна.
"What is the matter?" said Albert, entering; "no carriage to be had?"	- О чем это? - спросил Альбер, входя. - Нет коляски?
"Just so," returned Franz, "you have guessed it."	- Вы угадали, мой друг, - отвечал Франц.
"Well, your Eternal City is a nice sort of place."	- Нечего сказать, хорош городишко, ваш вечный город!
"That is to say, excellency," replied Pastrini, who was desirous of keeping up the dignity of the capital of the Christian world in the eyes of his guest, "that there are no carriages to be had from Sunday to Tuesday evening, but from now till Sunday you can have fifty if you please."	- Я хочу сказать, ваша милость, - возразил маэстро Пастрини, желая поддержать достоинство столицы христианского мира в глазах приезжих, -я хочу сказать, что нет коляски с воскресенья утром до вторника вечером; но до воскресенья вы, если пожелаете, найдете хоть пятьдесят.
"Ah, that is something," said Albert; "to-day is Thursday, and who knows what may arrive between this and Sunday?"	- Это уже лучше! - сказал Альбер. - Сегодня у нас четверг - кто знает, что может случиться до воскресенья?
"Ten or twelve thousand travellers will arrive," replied Franz, "which will make it still more difficult."	- Случится только то, что понаедет еще тысяч десять - двенадцать народу, - отвечал Франц, - и положение станет еще более затруднительным.
"My friend," said Morcerf, "let us enjoy the present without gloomy forebodings for the future."	- Любезный друг, - отвечал Морсер, - давайте наслаждаться настоящим и не думать мрачно о будущем.
"At least we can have a window?"	- По крайней мере окно у нас будет? - спросил Франц. - Окно?
"Where?"	Куда?
"In the Corso."	- На Корсо, разумеется!

"Ah, a window!" exclaimed Signor Pastrini,-"utterly impossible; there was only one left on the fifth floor of the Doria Palace, and that has been let to a Russian prince for twenty sequins a day."	- Вы шутите! Окно! - воскликнул маэстро Пастрини. - Невозможно! Совершенно невозможно! Было одно незанятое, в шестом этаже палаццо Дориа, да и то отдали русскому князю за двадцать цехинов в день.
The two young men looked at each other with an air of stupefaction.	Молодые люди с изумлением переглянулись.
"Well," said Franz to Albert, "do you know what is the best thing we can do?	- Знаете, дорогой друг, - сказал Франц Альберу, -что нам остается делать?
It is to pass the Carnival at Venice; there we are sure of obtaining gondolas if we cannot have carriages."	Проведем карнавал в Венеции; там если нет колясок, то по крайней мере есть гондолы.
"Ah, the devil, no," cried Albert; "I came to Rome to see the Carnival, and I will, though I see it on stilts."	- Ни в коем случае! - воскликнул Альбер. - Я решил увидеть римский карнавал и увижу его хоть на ходулях.
"Bravo! an excellent idea. We will disguise ourselves as monster pulchinellos or shepherds of the Landes, and we shall have complete success."	- Превосходная мысль, - подхватил Франц, -особенно чтобы гасить мокколетти;[20] мы нарядимся полишинелями, вампирами или обитателями Ландов и будем иметь головокружительный успех.
"Do your excellencies still wish for a carriage from now to Sunday morning?"	- Ваши милости все-таки желают получить экипаж хотя бы до воскресенья?
"Parbleu!" said Albert, "do you think we are going to run about on foot in the streets of Rome, like lawyer's clerks?"	- Разумеется! - сказал Альбер. - Неужели вы думаете, что мы будем ходить по улицам Рима пешком, как какие-нибудь писари?
"I hasten to comply with your excellencies' wishes; only, I tell you beforehand, the carriage will cost you six piastres a day."	- Приказание ваших милостей будет исполнено, -сказал маэстро Пастрини. - Только предупреждаю, что экипаж будет вам стоить шесть пиастров в день.
"And, as I am not a millionaire, like the gentleman in the next apartments," said Franz, "I warn you, that as I have been four times before at Rome, I know the prices of all the carriages; we will give you twelve piastres for to-day, tomorrow, and the day after, and then you will make a good profit."	- А я, любезный синьор Пастрини, - подхватил Франц, - не будучи нашим соседом миллионером, предупреждаю вас, что я четвертый раз в Риме и знаю цену экипажам в будни, в праздники и по воскресеньям; мы вам дадим двенадцать пиастров за три дня, сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний, и вы еще недурно на этом наживетесь.
"But, excellency "-said Pastrini, still striving to gain his point.	- Позвольте, ваша милость!.. - попытался возражать маэстро Пастрини.
"Now go," returned Franz, "or I shall go myself and bargain with your affettatore, who is mine also; he is an old friend of mine, who has plundered me pretty well already, and, in the hope of making more out of me, he will take a less price than the one I offer you; you will lose the preference, and that will be your fault."	- Как хотите, дорогой хозяин, как хотите, - сказал Франц, - или я сам сторгуюсь с вашим abettatore,[21] которого я хорошо знаю, это мой старый приятель, он уже немало поживился от меня, и в надежде и впредь поживиться он возьмет с меня меньше, чем я вам предлагаю; вы потеряете разницу по своей собственной вине.

"Do not give yourselves the trouble, excellency," returned Signor Pastrini, with the smile peculiar to the Italian speculator when he confesses defeat; "I will do all I can, and I hope you will be satisfied."	- Зачем вам беспокоиться, ваша милость? - сказал маэстро Пастрини с улыбкой итальянского обиралы, признающего себя побежденным. -Постараюсь услужить вам и надеюсь, что вы будете довольны.
"And now we understand each other."	- Вот и чудесно! Давно бы так.
"When do you wish the carriage to be here?"	- Когда вам угодно коляску?
"In an hour."	- Через час.
"In an hour it will be at the door."	- Через час она будет у ворот.
An hour after the vehicle was at the door; it was a hack conveyance which was elevated to the rank of a private carriage in honor of the occasion, but, in spite of its humble exterior, the young men would have thought themselves happy to have secured it for the last three days of the Carnival.	И действительно, через час экипаж ждал молодых людей; то была обыкновенная извозчичья пролетка, ввиду торжественного случая возведенная в чин коляски. Но, несмотря на ее более чем скромный вид, молодые люди почли бы за счастье иметь ее в своем распоряжении на последние три дня карнавала.
"Excellency," cried the cicerone, seeing Franz approach the window, "shall I bring the carriage nearer to the palace?"	- Ваша светлость! - крикнул чичероне высунувшемуся в окно Францу. - Подать карету ко дворцу?
Accustomed as Franz was to the Italian phraseology, his first impulse was to look round him, but these words were addressed to him.	Хотя Франц и привык к напыщенным выражениям итальянцев, он все же бросил взгляд вокруг себя; но слова чичероне явно относились к нему.
Franz was the "excellency," the vehicle was the "carriage," and the Hotel de Londres was the "palace."	Его светлостью был он сам, под каретой подразумевалась пролетка, а дворцом именовалась гостиница "Лондон".
The genius for laudation characteristic of the race was in that phrase.	Вся удивительная склонность итальянцев к преувеличению сказалась в этой фразе.
Franz and Albert descended, the carriage approached the palace; their excellencies stretched their legs along the seats; the cicerone sprang into the seat behind.	Франц и Альбер сошли вниз. Карета подкатила ко дворцу. Их светлости развалились в экипаже, а чичероне вскочил на запятки.
"Where do your excellencies wish to go?" asked he.	- Куда угодно ехать вашим светлостям?
"To Saint Peter's first, and then to the Colosseum," returned Albert.	- Сначала к храму Святого Петра, а потом к Колизею, - как истый парижанин сказал Альбер.
But Albert did not know that it takes a day to see Saint Peter's, and a month to study it.	Но Альбер не знал, что требуется целый день на осмотр Св. Петра и целый месяц на его изучение.
The day was passed at Saint Peter's alone.	Весь день прошел только в осмотре храма Св. Петра.
Suddenly the daylight began to fade away; Franz took out his watch-it was half-past four.	Вдруг друзья заметили, что день склоняется к вечеру. Франц посмотрел на часы: было уже половина пятого.
They returned to the hotel; at the door Franz ordered the coachman to be ready at eight.	Пришлось отправиться домой. Выходя из экипажа, Франц велел кучеру быть у подъезда в восемь часов.

He wished to show Albert the Colosseum by moonlight, as he had shown him Saint Peter's by daylight.	Он хотел показать Альберу Колизей при лунном свете, как показал ему храм Св. Петра при лучах солнца.
When we show a friend a city one has already visited, we feel the same pride as when we point out a woman whose lover we have been.	Когда показываешь приятелю город, в котором сам уже бывал, то вкладываешь в это столько же кокетства, как когда знакомишь его с женщиной, любовником которой когда-то был.
He was to leave the city by the Porta del Popolo, skirt the outer wall, and re-enter by the Porta San Giovanni; thus they would behold the Colosseum without finding their impressions dulled by first looking on the Capitol, the Forum, the Arch of Septimus Severus, the Temple of Antoninus and Faustina, and the Via Sacra.	Поэтому Франц сам указал кучеру маршрут. Он должен был миновать ворота дель-Пополо, ехать вдоль наружной стелы и въехать в ворота Сан-Джованни. Таким образом, Колизей сразу вырастет перед ними и величие его не будет умалено ни Капитолием, ни Форумом, ни аркою Септимия Севера, ни храмом Антонина и Фаустины на виа Сакра, которые они могли бы увидеть на пути к нему.
They sat down to dinner.	Сели обедать.
Signor Pastrini had promised them a banquet; he gave them a tolerable repast.	Маэстро Пастрини обещал им превосходный обед; обед оказался сносным, придраться было не к чему.
At the end of the dinner he entered in person. Franz thought that he came to hear his dinner praised, and began accordingly, but at the first words he was interrupted.	К концу обеда явился хозяин; Франц подумал, что он пришел выслушать одобрение, и готовился польстить ему, но Пастрини с первых же слов прервал его.
"Excellency," said Pastrini, "I am delighted to have your approbation, but it was not for that I came."	- Ваша милость, - сказал он, - я весьма польщен вашими похвалами; но я пришел не за этим.
"Did you come to tell us you have procured a carriage?" asked Albert, lighting his cigar.	- Может быть, вы пришли сказать, что нашли для нас экипаж? - спросил Альбер, закуривая сигару.
"No; and your excellencies will do well not to think of that any longer; at Rome things can or cannot be done; when you are told anything cannot be done, there is an end of it."	- Еще того менее; и я советую вашей милости бросить думать об этом и примириться с положением. В Риме вещи возможны или невозможны. Когда вам говорят, что невозможно, то дело кончено.
"It is much more convenient at Paris,-when anything cannot be done, you pay double, and it is done directly."	- В Париже много удобнее: когда вам говорят, что это невозможно, вы платите вдвое и тотчас же получаете то, что вам нужно.
"That is what all the French say," returned Signor Pastrini, somewhat piqued; "for that reason, I do not understand why they travel."	- Так говорят все французы, - отвечал задетый за живое маэстро Пастрини, - и я, право, не понимаю, зачем они путешествуют?
"But," said Albert, emitting a volume of smoke and balancing his chair on its hind legs, "only madmen, or blockheads like us, ever do travel. Men in their senses do not quit their hotel in the Rue du Helder, their walk on the Boulevard de Gand, and the Cafe de Paris."	- Поэтому, - сказал Альбер, флегматически пуская дым в потолок и раскачиваясь в кресле, - поэтому путешествуют только такие безумцы и дураки, как мы; умные люди предпочитают свой особняк на улице Эльдер, Г антский бульвар и Кафе-де-Пари.

It is of course understood that Albert resided in the aforesaid street, appeared every day on the fashionable walk, and dined frequently at the only restaurant where you can really dine, that is, if you are on good terms with its frequenters.	Не приходится объяснять, что Альбер жил на названной улице, каждый день прогуливался по фешенебельному бульвару и обедал в том единственном кафе, где подают обед, и то лишь при условии хороших отношений с официантами.
Signor Pastrini remained silent a short time; it was evident that he was musing over this answer, which did not seem very clear.	Маэстро Пастрини ничего не ответил, очевидно, обдумывая ответ Альбера, показавшийся ему не вполне ясным.
"But," said Franz, in his turn interrupting his host's meditations, "you had some motive for coming here, may I beg to know what it was?"	- Однако, - сказал Франц, прерывая географические размышления хозяина, - вы все же пришли к нам с какой-нибудь целью. С какой именно?
"Ah, yes; you have ordered your carriage at eight o'clock precisely?"	- Вы совершенно правы; речь идет вот о чем: вы велели подать коляску к восьми часам?
"I have."	- Да
"You intend visiting Il Colosseo."	- Вы хотите взглянуть на Колоссео?
"You mean the Colosseum?"	- Вы хотите сказать: на Колизей?
"It is the same thing.	- Это одно и то же.
You have told your coachman to leave the city by the Porta del Popolo, to drive round the walls, and re-enter by the Porta San Giovanni?"	- Пожалуй. - Вы велели кучеру выехать в ворота дель-Пополо, проехать вдоль наружной стены и воротиться через ворота Сан-Джованни?
"These are my words exactly."	- Совершенно верно.
"Well, this route is impossible."	- Такой путь невозможен.
"Impossible!"	- Невозможен?
"Very dangerous, to say the least."	- Или, во всяком случае, очень опасен.
"Dangerous!-and why?"	- Опасен? Почему?
"On account of the famous Luigi Vampa."	- Из-за знаменитого Луиджи Вампа.
"Pray, who may this famous Luigi Vampa be?" inquired Albert; "he may be very famous at Rome, but I can assure you he is quite unknown at Paris."	- Позвольте, любезный хозяин, - сказал Альбер, -прежде всего кто такой ваш знаменитый Луиджи Вампа? Он, может быть, очень знаменит в Риме, но, уверяю вас, совершенно неизвестен в Париже.
"What! do you not know him?"	- Как! Вы его не знаете?
"I have not that honor."	- Не имею этой чести.
"You have never heard his name?"	- Вы никогда не слышали его имени?
"Never."	- Никогда.
"Well, then, he is a bandit, compared to whom the Decesaris and the Gasparones were mere children."	- Так знайте, что это разбойник, перед которым Дечезарис и Гаспароне - просто мальчики из церковного хора.
"Now then, Albert," cried Franz, "here is a bandit for you at last."	- Внимание, Альбер! - воскликнул Франц. -Наконец-то на сцене появляется разбойник.
"I forewarn you, Signor Pastrini, that I shall not believe one word of what you are going to tell us; having told you this, begin."	- Любезный хозяин, предупреждаю вас, я не поверю ни слову. А засим можете говорить сколько вам угодно; я вас слушаю.

"Once upon a time"- "Well, go on."	"Жил да был..." Ну, что же, начинайте!
Signor Pastrini turned toward Franz, who seemed to him the more reasonable of the two; we must do him justice,-he had had a great many Frenchmen in his house, but had never been able to comprehend them.	Маэстро Пастрини повернулся к Францу, который казался ему наиболее благоразумным из приятелей. Надобно отдать справедливость честному малому. За его жизнь в его гостинице перебывало немало французов, но некоторые свойства их ума остались для него загадкой.
"Excellency," said he gravely, addressing Franz, "if you look upon me as a liar, it is useless for me to say anything; it was for your interest!"-	- Ваша милость, - сказал он очень серьезно, обращаясь, как мы уже сказали, к Францу, - если вы считаете меня лгуном, бесполезно говорить вам то, что я намеревался вам сообщить; однако смею уверить, что я имел в виду вашу же пользу.
"Albert does not say you are a liar, Signor Pastrini," said Franz, "but that he will not believe what you are going to tell us,-but I will believe all you say; so proceed."	- Альбер не сказал, что вы лгун, дорогой синьор Пастрини, - прервал Франц, - он сказал, что не поверит вам, только и всего. Но я вам поверю, будьте спокойны; говорите же.
"But if your excellency doubt my veracity"-	- Однако, ваша милость, вы понимаете, что, если моя правдивость под сомнением...
"Signor Pastrini," returned Franz, "you are more susceptible than Cassandra, who was a prophetess, and yet no one believed her; while you, at least, are sure of the credence of half your audience.	- Дорогой мой, - прервал Франц, - вы обидчивее Кассандры; но ведь она была пророчица, и ее никто не слушал, а вам обеспечено внимание половины вашей аудитории.
Come, sit down, and tell us all about this Signor Vampa."	Садитесь и расскажите нам, кто такой господин Вампа.
"I had told your excellency he is the most famous bandit we have had since the days of Mastrilla."	- Я уже сказал вашей милости, что это разбойник, какого мы не видывали со времен знаменитого Мастрильи.
"Well, what has this bandit to do with the order I have given the coachman to leave the city by the Porta del Popolo, and to re-enter by the Porta San Giovanni?"	- Но что общего между этим разбойником и моим приказанием кучеру выехать в ворота дель-Пополо и вернуться через ворота Сан-Джованни?
"This," replied Signor Pastrini, "that you will go out by one, but I very much doubt your returning by the other."	- А то, - отвечал маэстро Пастрини, - что вы можете спокойно выехать в одни ворота, но я сомневаюсь, чтобы вам удалось вернуться в другие.
"Why?" asked Franz.	- Почему? - спросил Франц.
"Because, after nightfall, you are not safe fifty yards from the gates."	- Потому, что с наступлением темноты даже в пятидесяти шагах за воротами небезопасно.
"On your honor is that true?" cried Albert.	- Будто? - спросил Альбер.
"Count," returned Signor Pastrini, hurt at Albert's repeated doubts of the truth of his assertions, "I do not say this to you, but to your companion, who knows Rome, and knows, too, that these things are not to be laughed at."	- Господин виконт, - отвечал маэстро Пастрини, все еще до глубины души обиженный недоверием Альбера, - я это говорю не для вас, а для вашего спутника; он бывал в Риме и знает, что такими вещами не шутят.
"My dear fellow," said Albert, turning to Franz, "here is an admirable adventure; we will fill our carriage with pistols, blunderbusses, and double-barrelled guns.	- Друг мой, - сказал Альбер Францу, -чудеснейшее приключение само плывет нам в руки. Мы набиваем коляску пистолетами, мушкетонами и двустволками.

Luigi Vampa comes to take us, and we take him-we bring him back to Rome, and present him to his holiness the Pope, who asks how he can repay so great a service; then we merely ask for a carriage and a pair of horses, and we see the Carnival in the carriage, and doubtless the Roman people will crown us at the Capitol, and proclaim us, like Curtius and the veiled Horatius, the preservers of their country."	Луиджи Вампа является, но не он задерживает нас, а мы его; мы доставляем его в Рим, преподносим знаменитого разбойника его святейшеству папе, тот спрашивает, чем он может вознаградить нас за такую услугу. Мы без церемонии просим у него карету и двух лошадей из папских конюшен и смотрим карнавал из экипажа; не говоря уже о том, что благодарный римский народ, по всей вероятности, увенчает нас лаврами на Капитолии и провозгласит, как Курция и Г орация Коклеса, спасителями отечества.
Whilst Albert proposed this scheme, Signor Pastrini's face assumed an expression impossible to describe.	Лицо маэстро Пастрини во время этой тирады Альбера было достойно кисти художника.
"And pray," asked Franz, "where are these pistols, blunderbusses, and other deadly weapons with which you intend filling the carriage?"	- Во-первых, - возразил Франц, - где вы возьмете пистолеты, мушкетоны и двустволки, которыми вы собираетесь начинить нашу коляску?
"Not out of my armory, for at Terracina I was plundered even of my hunting-knife."	- Уж, конечно, не в моем арсенале, ибо у меня в Террачине отобрали даже кинжал; а у вас?
"I shared the same fate at Aquapendente."	- Со мною поступили точно так же в Аква-Пенденте.
"Do you know, Signor Pastrini," said Albert, lighting a second cigar at the first, "that this practice is very convenient for bandits, and that it seems to be due to an arrangement of their own."	- Знаете ли, любезный хозяин, - сказал Альбер, закуривая вторую сигару от окурка первой, - что такая мера весьма удобна для грабителей и, мне кажется, введена нарочно, по сговору с ними?
Doubtless Signor Pastrini found this pleasantry compromising, for he only answered half the question, and then he spoke to Franz, as the only one likely to listen with attention.	Вероятно, такая шутка показалась хозяину рискованной, потому что он пробормотал в ответ что-то невнятное, обращаясь только к Францу как к единственному благоразумному человеку, с которым можно было столковаться.
"Your excellency knows that it is not customary to defend yourself when attacked by bandits."	- Вашей милости, конечно, известно, что, когда на вас нападают разбойники, не принято защищаться.
"What!" cried Albert, whose courage revolted at the idea of being plundered tamely, "not make any resistance!"	- Как! - воскликнул Альбер, храбрость которого восставала при мысли, что можно молча дать себя ограбить. - Как так "не принято"!
"No, for it would be useless.	- Да так. Всякое сопротивление было бы бесполезно.
What could you do against a dozen bandits who spring out of some pit, ruin, or aqueduct, and level their pieces at you?"	Что вы сделаете против десятка бандитов, которые выскакивают из канавы, из какой-нибудь лачуги или из акведука и все разом целятся в вас?
"Eh, parbleu!-they should kill me."	- Черт возьми! Пусть меня лучше убьют! -воскликнул Альбер.
The inn-keeper turned to Franz with an air that seemed to say,	Маэстро Пастрини посмотрел на Франца глазами, в которых ясно читалось:
"Your friend is decidedly mad."	"Положительно, ваша милость, ваш приятель сумасшедший".

"My dear Albert," returned Franz, "your answer is sublime, and worthy the 'Let him die,' of Corneille, only, when Horace made that answer, the safety of Rome was concerned; but, as for us, it is only to gratify a whim, and it would be ridiculous to risk our lives for so foolish a motive."	- Дорогой Альбер, - возразил Франц, - ваш ответ великолепен и стоит корнелевского "qu'il mour?t";[22] но только там дело шло о спасении Рима, и Рим этого стоил. Что же касается нас, то речь идет всего лишь об удовлетворении пустой прихоти, а жертвовать жизнью из-за прихоти смешно. - Per Вассо![23] - воскликнул маэстро Пастрини. - Вот это золотые слова!
Albert poured himself out a glass of lacryma Christi, which he sipped at intervals, muttering some unintelligible words.	Альбер налил себе стакан лакрима-кристи и начал пить маленькими глотками, бормоча что-то нечленораздельное.
"Well, Signor Pastrini," said Franz, "now that my companion is quieted, and you have seen how peaceful my intentions are, tell me who is this Luigi Vampa.	- Ну-с, маэстро Пастрини, - продолжал Франц, -теперь, когда приятель мой успокоился и вы убедились в моих миролюбивых наклонностях, расскажите нам, кто такой этот синьор Луиджи Вампа.
Is he a shepherd or a nobleman?-young or old?-tall or short?	Кто он, пастух или вельможа? Молод или стар? Маленький или высокий?
Describe him, in order that, if we meet him by chance, like Bugaboo John or Lara, we may recognize him."	Опишите нам его, чтобы мы могли по крайней мере его узнать, если случайно встретим в обществе, как Сбогара или Лару.
"You could not apply to any one better able to inform you on all these points, for I knew him when he was a child, and one day that I fell into his hands, going from Ferentino to Alatri, he, fortunately for me, recollected me, and set me free, not only without ransom, but made me a present of a very splendid watch, and related his history to me."	- Лучше меня никто вам не расскажет о нем, ваша милость, потому что я знал Луиджи Вампа еще ребенком; и однажды, когда я сам попал в его руки по дороге из Ферентино в Алатри, он вспомнил, к величайшему моему счастью, о нашем старинном знакомстве; он отпустил меня и не только не взял выкупа, но даже подарил мне прекрасные часы и рассказал мне свою историю.
"Let us see the watch," said Albert.	- Покажите часы, - сказал Альбер.
Signor Pastrini drew from his fob a magnificent Breguet, bearing the name of its maker, of Parisian manufacture, and a count's coronet.	Пастрини вынул из жилетного кармана великолепный брегет с именем мастера и графской короной.
"Here it is," said he.	- Вот они.
"Peste," returned Albert,	- Черт возьми! - сказал Альбер. - Поздравляю вас!
"I compliment you on it; I have its fellow"-he took his watch from his waistcoat pocket-"and it cost me 3,000 francs."	У меня почти такие же, - он вынул свои часы из жилетного кармана, - и они стоили мне три тысячи франков.
"Let us hear the history," said Franz, motioning Signor Pastrini to seat himself.	- Расскажите историю, - сказал Франц, придвигая кресло и приглашая маэстро Пастрини сесть.
"Your excellencies permit it?" asked the host.	- Вы разрешите? - спросил хозяин.
"Pardieu!" cried Albert, "you are not a preacher, to remain standing!"	- Помилуйте, дорогой мой, - отвечал Альбер, -ведь вы не проповедник, чтобы говорить стоя.
The host sat down, after having made each of them a respectful bow, which meant that he was ready to tell them all they wished to know concerning Luigi Vampa.	Хозяин сел, предварительно отвесив каждому из своих слушателей по почтительному поклону, что должно было подтвердить его готовность сообщить им все сведения о Луиджи Вампа.

"You tell me," said Franz, at the moment Signor Pastrini was about to open his mouth, "that you knew Luigi Vampa when he was a child-he is still a young man, then?"	- Постойте, - сказал Франц, - останавливая маэстро Пастрини, уже было открывшего рот. -Вы сказали, что знали Вампа ребенком. Стало быть, он еще совсем молод?
"A young man? he is only two and twenty;-he will gain himself a reputation."	- Молод ли он? Еще бы! Ему едва исполнилось двадцать два года. О, этот мальчишка далеко пойдет, будьте спокойны.
"What do you think of that, Albert?-at two and twenty to be thus famous?"	- Что вы на это скажете, Альбер? Прославиться в двадцать два года! Это не шутка! - сказал Франц.
"Yes, and at his age, Alexander, Caesar, and Napoleon, who have all made some noise in the world, were quite behind him."	- Да, и в этом возрасте Александр, Цезарь и Наполеон, хотя впоследствии о них и заговорили, успели меньше.
"So," continued Franz, "the hero of this history is only two and twenty?"	- Итак, - продолжал Франц, обращаясь к хозяину,- герою вашей истории всего только двадцать два года?
"Scarcely so much."	- Едва исполнилось, как я уже имел честь докладывать.
"Is he tall or short?"	- Какого он роста, большого или маленького?
"Of the middle height-about the same stature as his excellency," returned the host, pointing to Albert.	- Среднего, приблизительно такого, как его милость, - отвечал хозяин, указывая на Альбера.
"Thanks for the comparison," said Albert, with a bow.	- Благодарю за сравнение, - с поклоном сказал Альбер.
"Go on, Signor Pastrini," continued Franz, smiling at his friend's susceptibility. "To what class of society does he belong?"	- Рассказывайте, маэстро Пастрини, - сказал Франц, улыбнувшись обидчивости своего друга. -А к какому классу общества он принадлежал?
"He was a shepherd-boy attached to the farm of the Count of San-Felice, situated between Palestrina and the lake of Gabri; he was born at Pampinara, and entered the count's service when he was five years old; his father was also a shepherd, who owned a small flock, and lived by the wool and the milk, which he sold at Rome.	- Он был простым пастухом в поместье графа Сан-Феличе, между Палестриной и озером Г абри. Он родился в Пампинаре и с пятилетнего возраста служил у графа. Отец его, сам пастух, имел в Анании собственное маленькое стадо и жил торговлей бараньей шерстью и овечьим сыром в Риме.
When quite a child, the little Vampa displayed a most extraordinary precocity.	Маленький Вампа еще в раннем детстве отличался странным характером.
One day, when he was seven years old, he came to the curate of Palestrina, and asked to be taught to read; it was somewhat difficult, for he could not quit his flock; but the good curate went every day to say mass at a little hamlet too poor to pay a priest and which, having no other name, was called Borgo; he told Luigi that he might meet him on his return, and that then he would give him a lesson, warning him that it would be short, and that he must profit as much as possible by it.	Однажды, когда ему было только семь лет, он явился к палестринскому священнику и просил научить его читать. Это было нелегко, потому что маленький пастух не мог отлучаться от стада; но добрый священник ежедневно ходил служить обедню в маленькое местечко, слишком бедное, чтобы содержать священника, и даже не имевшее названия, так что его обычно называли просто "Борго".[24] Он предложил Луиджи поджидать его на дороге и тут же, на обочине, брать урок, но предупредил, что уроки будут очень короткие и ученику придется быть очень старательным.
The child accepted joyfully.	Мальчик с радостью согласился.

Every day Luigi led his flock to graze on the road that leads from Palestrina to Borgo; every day, at nine o'clock in the morning, the priest and the boy sat down on a bank by the wayside, and the little shepherd took his lesson out of the priest's breviary.	Луиджи ежедневно водил стадо на дорогу из Палестрины в Борго. Ежедневно в девять часов утра здесь проходил священник; он садился с мальчиком на край канавы, и маленький пастушок учился грамоте по требнику.
At the end of three months he had learned to read.	В три месяца он научился читать.
This was not enough-he must now learn to write.	Но этого было мало: он хотел научиться писать.
The priest had a writing teacher at Rome make three alphabets-one large, one middling, and one small; and pointed out to him that by the help of a sharp instrument he could trace the letters on a slate, and thus learn to write.	Священник заказал учителю чистописания в Риме три прописи: одну большими буквами, другую средними, а третью мелкими, и показал мальчику, как переписывать их на аспиде заостренной железкой.
The same evening, when the flock was safe at the farm, the little Luigi hastened to the smith at Palestrina, took a large nail, heated and sharpened it, and formed a sort of stylus.	В тот же вечер, загнав стадо, Вампа побежал к палестринскому слесарю, взял большой гвоздь, накалил его, выковал, закруглил и сделал из него нечто вроде античного стилоса.
The next morning he gathered an armful of pieces of slate and began.	На другой день он набрал аспидных пластинок и принялся за дело.
At the end of three months he had learned to write.	В три месяца он научился писать.
The curate, astonished at his quickness and intelligence, made him a present of pens, paper, and a penknife.	Священник, удивленный его сметливостью и тронутый его прилежанием, подарил ему несколько тетрадей, пучок перьев и перочинный ножик.
This demanded new effort, but nothing compared to the first; at the end of a week he wrote as well with this pen as with the stylus.	Мальчику предстояла новая наука, но уже легкая в сравнении с прежней. Через неделю он владел пером так же хорошо, как и своим стилосом.
The curate related the incident to the Count of San-Felice, who sent for the little shepherd, made him read and write before him, ordered his attendant to let him eat with the domestics, and to give him two piastres a month.	Священник рассказал про него графу Сан-Феличе; тот пожелал видеть пастушка, заставил его при себе читать и писать, велел управляющему кормить его вместе со слугами и назначил ему жалованье - два пиастра в месяц.
With this, Luigi purchased books and pencils.	На эти деньги Луиджи покупал книги и карандаши.
He applied his imitative powers to everything, and, like Giotto, when young, he drew on his slate sheep, houses, and trees.	Владея необыкновенным даром подражания, он, как юный Джотто, рисовал на аспидных досках своих овец, дома и деревья.
Then, with his knife, he began to carve all sorts of objects in wood; it was thus that Pinelli, the famous sculptor, had commenced.	Потом при помощи перочинного ножа он стал обтачивать дерево и придавать ему различные формы. Так начал свое поприще и Пинелли, знаменитый скульптор.
"A girl of six or seven-that is, a little younger than Vampa-tended sheep on a farm near Palestrina; she was an orphan, born at Valmontone and was named Teresa.	Девочка лет шести, стало быть, немного моложе Луиджи, тоже стерегла стадо вблизи Палестрины; она была сирота, родилась в Вальмонтоне и звалась Терезой.

The two children met, sat down near each other, let their flocks mingle together, played, laughed, and conversed together; in the evening they separated the Count of San-Felice's flock from those of Baron Cervetri, and the children returned to their respective farms, promising to meet the next morning.	Дети встречались, садились друг подле друга, и, пока их стада, смешавшись, паслись вместе, они болтали, смеялись и играли; вечером они отделяли стадо графа Сан-Феличе от стада барона Черветри и расходились в разные стороны, условившись снова встретиться на следующее утро.
The next day they kept their word, and thus they grew up together.	Они никогда не нарушали этого условия и, таким образом, росли вместе.
Vampa was twelve, and Teresa eleven.	Луиджи исполнилось двенадцать лет, а Терезе -одиннадцать.
And yet their natural disposition revealed itself.	Между тем с годами их природные наклонности развивались.
Beside his taste for the fine arts, which Luigi had carried as far as he could in his solitude, he was given to alternating fits of sadness and enthusiasm, was often angry and capricious, and always sarcastic.	Луиджи по-прежнему занимался искусствами, насколько это было возможно в одиночестве, нрав у него был неровный: он то бывал беспричинно печален, то порывист, вспыльчив и упрям и всегда насмешлив.
None of the lads of Pampinara, Palestrina, or Valmontone had been able to gain any influence over him or even to become his companion.	Ни один из мальчиков Пампинары, Палестрины и Вальмонтоне не только не имел на него влияния, но даже не мог стать его товарищем.
His disposition (always inclined to exact concessions rather than to make them) kept him aloof from all friendships.	Его своеволие, требовательность, нежелание ни в чем уступать отстраняли от него всякое проявление дружелюбия или хотя бы симпатии.
Teresa alone ruled by a look, a word, a gesture, this impetuous character, which yielded beneath the hand of a woman, and which beneath the hand of a man might have broken, but could never have been bended.	Одна Тереза единым взглядом, словом, жестом укрощала его строптивый нрав. Он покорялся мановению женской руки, а мужская рука, чья бы она ни была, могла только сломать его, но не согнуть.
Teresa was lively and gay, but coquettish to excess. The two piastres that Luigi received every month from the Count of San-Felice's steward, and the price of all the little carvings in wood he sold at Rome, were expended in ear-rings, necklaces, and gold hairpins.	Тереза, напротив, была девочка живая, резвая и веселая, но чрезвычайно тщеславная; два пиастра, выдаваемые Луиджи управляющим графа Сан-Феличе, все деньги, выручаемые им за разные безделушки, которые он продавал римским торговцам игрушек, уходили на сережки из поддельного жемчуга, стеклянные бусы и золотые булавки.
So that, thanks to her friend's generosity, Teresa was the most beautiful and the best-attired peasant near Rome.	Благодаря щедрости своего юного друга Тереза была самой красивой и нарядной крестьяночкой в окрестностях Рима.
The two children grew up together, passing all their time with each other, and giving themselves up to the wild ideas of their different characters.	Дети росли, проводя целые дни вместе и беспечно предаваясь влечениям своих неискушенных натур.
Thus, in all their dreams, their wishes, and their conversations, Vampa saw himself the captain of a vessel, general of an army, or governor of a province. Teresa saw herself rich, superbly attired, and attended by a train of liveried domestics.	В их разговорах, желаниях и мечтах Вампа всегда воображал себя капитаном корабля, предводителем войска или губернатором какой-нибудь провинции, а Тереза видела себя богатой, в пышном наряде, в сопровождении ливрейных лакеев.

Then, when they had thus passed the day in building castles in the air, they separated their flocks, and descended from the elevation of their dreams to the reality of their humble position.	Проведя весь день в дерзновенных мечтах о своем будущем блеске, они расставались, чтобы загнать своих баранов в хлев, и спускались с высоты мечтаний к горькой и убогой действительности.
"One day the young shepherd told the count's steward that he had seen a wolf come out of the Sabine mountains, and prowl around his flock.	Однажды молодой пастух сказал графскому управляющему, что он видел, как волк вышел из Сабинских гор и рыскал вокруг его стада.
The steward gave him a gun; this was what Vampa longed for.	Управляющий дал ему ружье, а Вампа только этого и хотел.
This gun had an excellent barrel, made at Breschia, and carrying a ball with the precision of an English rifle; but one day the count broke the stock, and had then cast the gun aside.	Ружье оказалось от превосходного мастера из Брешиа и било не хуже английского карабина; но граф, приканчивая однажды раненую лисицу, сломал приклад, и ружье было отложено.
This, however, was nothing to a sculptor like Vampa; he examined the broken stock, calculated what change it would require to adapt the gun to his shoulder, and made a fresh stock, so beautifully carved that it would have fetched fifteen or twenty piastres, had he chosen to sell it.	Для такого искусного резчика, как Вампа, это не представляло затруднений. Он измерил старое ложе, высчитал, что надо изменить, чтобы ружье пришлось ему по плечу, и смастерил новый приклад с такой чудесной резьбой, что если бы он захотел продать в городе одно только дерево, то получил бы за него верных пятнадцать - двадцать пиастров.
But nothing could be farther from his thoughts. For a long time a gun had been the young man's greatest ambition.	Но он отнюдь не собирался этого делать: иметь ружье было его заветной мечтой.
In every country where independence has taken the place of liberty, the first desire of a manly heart is to possess a weapon, which at once renders him capable of defence or attack, and, by rendering its owner terrible, often makes him feared.	Во всех странах, где независимость заменяет свободу, первая потребность всякого смелого человека, всякого мощного содружества иметь оружие, которое может служить для нападения и защиты и, наделяя грозной силой своего обладателя, заставляет других считаться с ним.
From this moment Vampa devoted all his leisure time to perfecting himself in the use of his precious weapon; he purchased powder and ball, and everything served him for a mark-the trunk of some old and moss-grown olivetree, that grew on the Sabine mountains; the fox, as he quitted his earth on some marauding excursion; the eagle that soared above their heads: and thus he soon became so expert, that Teresa overcame the terror she at first felt at the report, and amused herself by watching him direct the ball wherever he pleased, with as much accuracy as if he placed it by hand.	С этой минуты все свое свободное время Вампа посвящал упражнению в стрельбе; он купил пороху и пуль, и все для него стало мишенью: жалкий серенький ствол оливы, растущей на склонах Сабинских гор; лисица, под вечер выходящая из норы в поисках добычи; орел, парящий в воздухе. Скоро он так изощрился, что Тереза превозмогла страх, который она вначале чувствовала при каждом выстреле, и любовалась, как ее юный товарищ всаживал пулю, куда хотел, так же метко, как если бы вкладывал ее рукой.
"One evening a wolf emerged from a pine-wood hear which they were usually stationed, but the wolf had scarcely advanced ten yards ere he was dead.	Однажды вечером волк и в самом деле выбежал из рощи, возле которой они обыкновенно сидели. Волк не пробежал и десяти шагов, как упал мертвым.
Proud of this exploit, Vampa took the dead animal on his shoulders, and carried him to the farm.	Вампа, гордый своей удачей, взвалил его на плечи и принес в поместье.

These exploits had gained Luigi considerable reputation. The man of superior abilities always finds admirers, go where he will.	Все это создало Луиджи Вампа некоторую известность; человек, стоящий выше других, где бы он ни был, всегда находит почитателей.
He was spoken of as the most adroit, the strongest, and the most courageous contadino for ten leagues around; and although Teresa was universally allowed to be the most beautiful girl of the Sabines, no one had ever spoken to her of love, because it was known that she was beloved by Vampa.	Во всей округе о молодом пастухе говорили как о самом ловком, сильном и неустрашимом парне на десять лье кругом; и хотя Тереза слыла чуть ли не первой красавицей между сабинскими девушками, никто не решался заговаривать с ней о любви, потому что все знали, что ее любит Вампа.
And yet the two young people had never declared their affection; they had grown together like two trees whose roots are mingled, whose branches intertwined, and whose intermingled perfume rises to the heavens. Only their wish to see each other had become a necessity, and they would have preferred death to a day's separation.	А между тем Луиджи и Тереза ни разу не говорили между собой о любви. Они выросли друг подле друга, как два дерева, которые переплелись под землей корнями, над землей -ветвями и ароматами - в воздухе; у них было только одно желание: всегда быть вместе; это желание стало потребностью, и они скорее согласились бы умереть, чем разлучиться хотя бы на один день.
Teresa was sixteen, and Vampa seventeen.	Терезе минуло шестнадцать лет, а Луиджи -семнадцать.
About this time, a band of brigands that had established itself in the Lepini mountains began to be much spoken of.	В это время начали поговаривать о разбойничьей шайке, собравшейся в Лепинских горах.
The brigands have never been really extirpated from the neighborhood of Rome.	Разбой никогда не удавалось искоренить в окрестностях Рима.
Sometimes a chief is wanted, but when a chief presents himself he rarely has to wait long for a band of followers.	Иной раз недостает атамана; но стоит только явиться ему, как около него тотчас же собирается шайка.
"The celebrated Cucumetto, pursued in the Abruzzo, driven out of the kingdom of Naples, where he had carried on a regular war, had crossed the Garigliano, like Manfred, and had taken refuge on the banks of the Amasine between Sonnino and Juperno.	Знаменитый Кукуметто, выслеженный в Абруццких горах и изгнанный из неаполитанских владений, где он вел настоящую войну, перевалил, как Манфред, через Гарильяно и нашел убежище между Соннино и Пиперно, на берегах Амазено.
He strove to collect a band of followers, and followed the footsteps of Decesaris and Gasperone, whom he hoped to surpass.	Теперь он набирал шайку, идя по стопам Дечезариса и Г аспароне и надеясь вскоре превзойти их.
Many young men of Palestrina, Frascati, and Pampinara had disappeared.	Из Палестрины, Фраскати и Пампинары исчезло несколько юношей.
Their disappearance at first caused much disquietude; but it was soon known that they had joined Cucumetto.	Сначала о них беспокоились, потом узнали, что они вступили в шайку Кукуметто.
After some time Cucumetto became the object of universal attention; the most extraordinary traits of ferocious daring and brutality were related of him.	Вскоре Кукуметто стал предметом всеобщего внимания. Рассказывали про его необыкновенную храбрость и возмутительное жестокосердие.
One day he carried off a young girl, the daughter of a surveyor of Frosinone.	Однажды он похитил девушку, дочь землемера в Фрозиноне.

The bandit's laws are positive; a young girl belongs first to him who carries her off, then the rest draw lots for her, and she is abandoned to their brutality until death relieves her sufferings.	Разбойничий закон непреложен: девушка принадлежит сначала похитителю, потом остальные бросают жребий, и несчастная служит забавой для всей шайки, пока она им не наскучит или не умрет.
When their parents are sufficiently rich to pay a ransom, a messenger is sent to negotiate; the prisoner is hostage for the security of the messenger; should the ransom be refused, the prisoner is irrevocably lost.	Когда родители достаточно богаты, чтобы заплатить выкуп, к ним отправляют гонца; пленница отвечает головой за безопасность посланного. Если выкупа не дают, то участь пленницы решена.
The young girl's lover was in Cucumetto's troop; his name was Carlini.	У похищенной девушки в шайке Кукуметто был возлюбленный, его звали Карлини.
When she recognized her lover, the poor girl extended her arms to him, and believed herself safe; but Carlini felt his heart sink, for he but too well knew the fate that awaited her.	Увидев его, она протянула к нему руки и считала себя спасенною, но бедный Карлини, узнав ее, почувствовал, что сердце его разрывается: он не сомневался в том, какая ей готовится участь.
However, as he was a favorite with Cucumetto, as he had for three years faithfully served him, and as he had saved his life by shooting a dragoon who was about to cut him down, he hoped the chief would have pity on him.	Однако, так как он был любимцем Кукуметто, три года делил с ним все опасности и даже однажды спас ему жизнь, застрелив карабинера, который уже занес саблю над его головой, то он надеялся, что Кукуметто сжалится над ним.
He took Cucumetto one side, while the young girl, seated at the foot of a huge pine that stood in the centre of the forest, made a veil of her picturesque head-dress to hide her face from the lascivious gaze of the bandits.	Он отвел атамана в сторону, в то время как девушка, сидя под высокой сосной, посреди лесной прогалины, закрывала лицо яркой косынкой, какие носят римские крестьянки, чтобы спрятать его от похотливых взглядов разбойников.
There he told the chief all-his affection for the prisoner, their promises of mutual fidelity, and how every night, since he had been near, they had met in some neighboring ruins.	Карлини все рассказал атаману: их любовь, клятвы верности и как они каждую ночь, с тех пор как шайка расположилась в этих местах, встречаются среди развалин.
"It so happened that night that Cucumetto had sent Carlini to a village, so that he had been unable to go to the place of meeting. Cucumetto had been there, however, by accident, as he said, and had carried the maiden off.	Как раз в этот вечер Карлини был послан в соседнее село и не мог явиться на свидание; но Кукуметто якобы случайно очутился там и похитил девушку.
Carlini besought his chief to make an exception in Rita's favor, as her father was rich, and could pay a large ransom.	Карлини умолял атамана сделать ради него исключение и пощадить Риту, уверяя, что отец ее богат и даст хороший выкуп.
Cucumetto seemed to yield to his friend's entreaties, and bade him find a shepherd to send to Rita's father at Frosinone.	Кукуметто притворился, что склоняется на мольбы своего друга, и поручил ему найти пастуха, которого можно было бы послать к отцу Риты, в Фрозиноне.
Carlini flew joyfully to Rita, telling her she was saved, and bidding her write to her father, to inform him what had occurred, and that her ransom was fixed at three hundred piastres.	Карлини радостно подбежал к девушке, сказал ей, что она спасена, и попросил ее написать отцу письмо, чтобы сообщить о том, что с ней случилось, и уведомить его, что за нее требуют триста пиастров выкупа.
Twelve hours' delay was all that was granted-that is, until nine the next morning.	Отцу давали сроку двенадцать часов, до девяти часов следующего утра.

The instant the letter was written, Carlini seized it, and hastened to the plain to find a messenger.	Взяв письмо, Карлини бросился в долину разыскивать гонца.
He found a young shepherd watching his flock.	Он нашел молодого пастуха, загонявшего в ограду свое стадо.
The natural messengers of the bandits are the shepherds who live between the city and the mountains, between civilized and savage life.	Пастухи, обитающие между городом и горами, на границе между дикой и цивилизованной жизнью, - обычно посланцы разбойников.
The boy undertook the commission, promising to be in Frosinone in less than an hour.	Пастух немедленно пустился в путь, обещая через час быть в Фрозиноне.
Carlini returned, anxious to see his mistress, and announce the joyful intelligence.	Карлини, радостный, вернулся к возлюбленной, чтобы передать ей это утешительное известие.
He found the troop in the glade, supping off the provisions exacted as contributions from the peasants; but his eye vainly sought Rita and Cucumetto among them.	Он застал шайку на прогалине, за веселым ужином; она поглощала припасы, взимаемые с поселян в виде дани; но он тщетно искал между пирующими Кукуметто и Риту.
He inquired where they were, and was answered by a burst of laughter.	Он спросил, где они; бандиты отвечали громким хохотом.
A cold perspiration burst from every pore, and his hair stood on end.	Холодный пот выступил на лбу Карлини, волосы на голове встали дыбом.
He repeated his question.	Он повторил свой вопрос.
One of the bandits rose, and offered him a glass filled with Orvietto, saying,	Один из сотрапезников налил в стакан орвиетского вина и протянул его Карлини.
'To the health of the brave Cucumetto and the fair Rita.'	"За здоровье храброго Кукуметто и красавицы Риты!"
At this moment Carlini heard a woman's cry; he divined the truth, seized the glass, broke it across the face of him who presented it, and rushed towards the spot whence the cry came.	В ту же минуту Карлини услышал женский крик. Он понял все. Он схватил стакан, пустил им в лицо угощавшего и бросился на крик.
After a hundred yards he turned the corner of the thicket; he found Rita senseless in the arms of Cucumetto.	Пробежав шагов сто, он за кустом увидел Кукуметто, державшего в объятиях бесчувственную Риту.
At the sight of Carlini, Cucumetto rose, a pistol in each hand.	Увидев Карлини, Кукуметто встал и навел на него два пистолета.
The two brigands looked at each other for a moment-the one with a smile of lasciviousness on his lips, the other with the pallor of death on his brow.	Разбойники взглянули друг на друга: один - с похотливой улыбкой на губах, другой -смертельно бледный.
A terrible battle between the two men seemed imminent; but by degrees Carlini's features relaxed, his hand, which had grasped one of the pistols in his belt, fell to his side.	Можно было думать, что между этими людьми сейчас произойдет жестокая схватка. Но мало-помалу черты Карлини разгладились, его рука, схватившаяся было за один из пистолетов, заткнутых у него за поясом, повисла в воздухе.
Rita lay between them.	Рита лежала на земле между ними.
The moon lighted the group.	Лунный свет озарял эту сцену.
"'Well,' said Cucumetto, 'have you executed your commission?'	"Ну что? - сказал Кукуметто. - Исполнил ты мое поручение?"

"'Yes, captain,' returned Carlini. 'At nine o'clock to-morrow Rita's father will be here with the money.'-'It is well; in the meantime, we will have a merry night; this young girl is charming, and does credit to your taste.	"Да, атаман, - отвечал Карлини, - и завтра, к девяти часам, отец Риты будет здесь с деньгами". "Очень хорошо. А пока мы проведем веселую ночку. Эта девушка восхитительна, у тебя неплохой вкус, Карлини.
Now, as I am not egotistical, we will return to our comrades and draw lots for her.'-'You have determined, then, to abandon her to the common law?' said Carlini.	А так как я не себялюбец, то мы сейчас вернемся к товарищам и будем тянуть жребий, кому она теперь достанется". "Стало быть, вы решили поступить с ней, как обычно?" - спросил Карлини.
"'Why should an exception be made in her favor?'	"А почему бы делать для нее исключение?"
"'I thought that my entreaties'-	"Я думал, что во внимание к моей просьбе..."
"'What right have you, any more than the rest, to ask for an exception?'-'It is true.'-'But never mind,' continued Cucumetto, laughing, 'sooner or later your turn will come.'	"Чем ты лучше других?" "Вы правы". "Но ты не беспокойся, - продолжал, смеясь, Кукуметто, -рано или поздно придет и твой черед".
Carlini's teeth clinched convulsively.	Карлини так стиснул зубы, что они хрустнули.
"'Now, then,' said Cucumetto, advancing towards the other bandits, 'are you coming?'-'I follow you.'	"Ну что же, идем?" - сказал Кукуметто, делая шаг в сторону товарищей. "Я иду за вами".
"Cucumetto departed, without losing sight of Carlini, for, doubtless, he feared lest he should strike him unawares; but nothing betrayed a hostile design on Carlini's part.	Кукуметто удалился, оглядываясь на Карлини, так как, должно быть, опасался, что тот нападет на него сзади. Но ничто в молодом разбойнике не указывало на враждебные намерения.
He was standing, his arms folded, near Rita, who was still insensible.	Он продолжал стоять, скрестив руки, над все еще бесчувственной Ритой.
Cucumetto fancied for a moment the young man was about to take her in his arms and fly; but this mattered little to him now Rita had been his; and as for the money, three hundred piastres distributed among the band was so small a sum that he cared little about it.	У Кукуметто мелькнула мысль, что Карлини хочет схватить ее на руки и бежать с нею. Но это его не беспокоило, потому что он уже получил от Риты все, что хотел; а что касается денег, то триста пиастров, разделенных между всей шайкой, были такой ничтожной суммой, что они его мало интересовали.
He continued to follow the path to the glade; but, to his great surprise, Carlini arrived almost as soon as himself.	И он продолжал идти к прогалине; к его удивлению, Карлини появился там почти одновременно с ним.
'Let us draw lots! let us draw lots!' cried all the brigands, when they saw the chief.	"Жребий! Жребий!" - закричали разбойники, увидев атамана.
"Their demand was fair, and the chief inclined his head in sign of acquiescence.	И глаза всех этих людей загорелись вожделением, в красноватом отблеске костра они были похожи на демонов. Требование их было справедливо; поэтому атаман в знак согласия кивнул головой.
The eyes of all shone fiercely as they made their demand, and the red light of the fire made them look like demons. The names of all, including Carlini, were placed in a hat, and the youngest of the band drew forth a ticket; the ticket bore the name of Diovolaccio.	Записки с именами, в том числе и с именем Карлини, положили в шляпу, и самый младший из шайки вытащил из этой самодельной урны одну из записок. На этой записке значилось имя Дьяволаччо.

He was the man who had proposed to Carlini the health of their chief, and to whom Carlini replied by breaking the glass across his face.	Это был тот самый, который предложил Карлини выпить за здоровье атамана и которому Карлини в ответ на это швырнул стакан в лицо.
A large wound, extending from the temple to the mouth, was bleeding profusely.	Из широкой раны, рассекшей ему лицо от виска до подбородка, струей текла кровь.
Diovalaccio, seeing himself thus favored by fortune, burst into a loud laugh.	Когда прочли его имя, он громко захохотал.
'Captain,' said he, 'just now Carlini would not drink your health when I proposed it to him; propose mine to him, and let us see if he will be more condescending to you than to me.'	"Атаман, - сказал он, - Карлини сейчас отказался выпить за ваше здоровье; предложите ему выпить за мое; может быть, он скорее снизойдет к вашей просьбе, чем к моей".
Every one expected an explosion on Carlini's part; but to their great surprise, he took a glass in one hand and a flask in the other, and filling it,-'Your health, Diavolaccio,' said he calmly, and he drank it off, without his hand trembling in the least.	Все ожидали какой-нибудь вспышки со стороны Карлини; но, к общему изумлению, он взял одной рукой стакан, другой - флягу и налил себе вина. "За твое здоровье, Дьяволаччо", - сказал он спокойным голосом. И он осушил стакан, причем рука его даже не задрожала.
Then sitting down by the fire,	Потом, присаживаясь к огню, он сказал:
'My supper,' said he; 'my expedition has given me an appetite.'-'Well done, Carlini!' cried the brigands; 'that is acting like a good fellow;' and they all formed a circle round the fire, while Diavolaccio disappeared.	"Дайте мне мою долю ужина! Я проголодался после долгой ходьбы". "Да здравствует Карлини!" - закричали разбойники. "Так и надо! Вот это называется поступать по-товарищески". И все снова уселись в кружок у костра; Дьяволаччо удалился.
Carlini ate and drank as if nothing had happened.	Карлини ел и пил, как будто ничего не произошло.
The bandits looked on with astonishment at this singular conduct until they heard footsteps.	Разбойники удивленно поглядывали на него, озадаченные его безучастием, как вдруг услышали позади себя тяжелые шаги...
They turned round, and saw Diavolaccio bearing the young girl in his arms.	Они обернулись: к костру подходил Дьяволаччо с молодой пленницей на руках.
Her head hung back, and her long hair swept the ground.	Г олова ее была запрокинута, длинные волосы касались земли.
As they entered the circle, the bandits could perceive, by the firelight, the unearthly pallor of the young girl and of Diavolaccio.	Чем ближе он подходил к светлому кругу костра, тем заметней становилась бледность девушки и бледность разбойника.
This apparition was so strange and so solemn, that every one rose, with the exception of Carlini, who remained seated, and ate and drank calmly.	Так зловеще и торжественно было это появление, что все встали, кроме Карлини, который спокойно остался сидеть, продолжая есть и пить как ни в чем не бывало.
Diavolaccio advanced amidst the most profound silence, and laid Rita at the captain's feet.	Дьяволаччо подходил все ближе среди всеобщего молчания и, наконец, положил Риту к ногам атамана.
Then every one could understand the cause of the unearthly pallor in the young girl and the bandit. A knife was plunged up to the hilt in Rita's left breast.	Тогда все поняли, почему так бледен разбойник и так бледна девушка: под ее левою грудью торчала рукоять ножа.

Every one looked at Carlini; the sheath at his belt was empty.	Все глаза обратились к Карлини: у него на поясе висели пустые ножны.
'Ah, ah,' said the chief, 'I now understand why Carlini stayed behind.'	"Так, - сказал атаман, - теперь я понимаю, для чего Карлини отстал".
All savage natures appreciate a desperate deed. No other of the bandits would, perhaps, have done the same; but they all understood what Carlini had done.	Дикие натуры умеют ценить мужественный поступок; хотя, быть может, ни один из разбойников не сделал бы того, что сделал Карлини, все его поняли.
'Now, then,' cried Carlini, rising in his turn, and approaching the corpse, his hand on the butt of one of his pistols, 'does any one dispute the possession of this woman with me?'-'No,' returned the chief, 'she is thine.'	Карлини тоже встал с места и подошел к телу, положив руку на рукоять пистолета. "А теперь, - сказал он, - будет кто-нибудь оспаривать у меня эту женщину?" "Никто, - отвечал атаман, - она твоя!"
Carlini raised her in his arms, and carried her out of the circle of firelight.	Карлини поднял ее на руки и вынес из освещенного круга, который отбрасывало пламя костра.
Cucumetto placed his sentinels for the night, and the bandits wrapped themselves in their cloaks, and lay down before the fire.	Кукуметто, как обычно, расставил часовых, и разбойники, завернувшись в плащи, легли спать около огня.
At midnight the sentinel gave the alarm, and in an instant all were on the alert.	В полночь часовые подняли тревогу: атаман и разбойники в тот же миг были на ногах.
It was Rita's father, who brought his daughter's ransom in person.	Это оказался отец Риты, принесший выкуп за дочь.
'Here,' said he, to Cucumetto, 'here are three hundred piastres; give me back my child.	"Бери, - сказал он атаману, подавая мешок с серебром. - Вот триста пиастров. Отдай мне мою дочь".
But the chief, without taking the money, made a sign to him to follow.	Но атаман, не взяв денег, сделал ему знак следовать за собой.
The old man obeyed. They both advanced beneath the trees, through whose branches streamed the moonlight.	Старик повиновался; они пошли за деревья, сквозь ветви которых просвечивал месяц.
Cucumetto stopped at last, and pointed to two persons grouped at the foot of a tree.	Наконец Кукуметто остановился, протянул руку и указал старику на две фигуры под деревом.
"'There,' said he, 'demand thy child of Carlini; he will tell thee what has become of her;' and he returned to his companions.	"Вот, - сказал он, - требуй свою дочь у Карлини, он даст тебе отчет во всем". И вернулся к товарищам.
The old man remained motionless; he felt that some great and unforeseen misfortune hung over his head.	Старик замер на месте. Он чувствовал, что какая-то неведомая беда, огромная, непоправимая, нависла над его головой.
At length he advanced toward the group, the meaning of which he could not comprehend.	Наконец он сделал несколько шагов, стараясь различить, что происходит под деревом.
As he approached, Carlini raised his head, and the forms of two persons became visible to the old man's eyes.	Заслышав шаги, Карлини поднял голову, и глазам старика более отчетливо представились очертания двух людей.

A woman lay on the ground, her head resting on the knees of a man, who was seated by her; as he raised his head, the woman's face became visible.	На земле лежала женщина; голова ее покоилась на коленях мужчины, наклонившегося над ней, приподняв голову, он открыл лицо женщины, которое он прижимал к груди.
The old man recognized his child, and Carlini recognized the old man.	Старик узнал свою дочь, а Карлини узнал старика.
'I expected thee,' said the bandit to Rita's father.-'Wretch!' returned the old man, 'what hast thou done?' and he gazed with terror on Rita, pale and bloody, a knife buried in her bosom.	"Я ждал тебя", - сказал разбойник отцу Риты. "Негодяй! - воскликнул старик. - Что ты сделал?" И он с ужасом глядел на Риту, неподвижную, окровавленную, с ножом в груди.
A ray of moonlight poured through the trees, and lighted up the face of the dead.-'Cucumetto had violated thy daughter,' said the bandit; 'I loved her, therefore I slew her; for she would have served as the sport of the whole band.'	Лунный луч падал на нее, озаряя ее тусклым светом. "Кукуметто обесчестил твою дочь, -сказал Карлини, - я любил ее и потому убил; после него она стала бы игрушкой для всей шайки".
The old man spoke not, and grew pale as death.	Старик не сказал ни слова, но побледнел, как привидение.
'Now,' continued Carlini, 'if I have done wrongly, avenge her;' and withdrawing the knife from the wound in Rita's bosom, he held it out to the old man with one hand, while with the other he tore open his vest.-'Thou hast done well!' returned the old man in a hoarse voice; 'embrace me, my son.'	"Если я виноват, - продолжал Карлини, - отомсти за нее". Он вырвал нож из груди молодой девушки и одной рукой подал его старику, а другой - обнажил свою грудь. "Ты хорошо сделал, - сказал старик глухим голосом, - обними меня, сын мой!"
Carlini threw himself, sobbing like a child, into the arms of his mistress's father.	Карлини, рыдая, упал в объятия отца своей возлюбленной.
These were the first tears the man of blood had ever wept.	То были первые слезы в жизни этого запятнанного кровью человека.
'Now,' said the old man, 'aid me to bury my child.'	"А теперь, - сказал старик, - помоги мне похоронить мою дочь".
Carlini fetched two pickaxes; and the father and the lover began to dig at the foot of a huge oak, beneath which the young girl was to repose.	Карлини принес два заступа, и отец вместе с возлюбленным принялись рыть могилу под густыми ветвями столетнего дуба.
When the grave was formed, the father kissed her first, and then the lover; afterwards, one taking the head, the other the feet, they placed her in the grave.	Когда могила была вырыта, отец первый поцеловал убитую, после него - возлюбленный; потом один взял ее за ноги, другой за плечи и опустили в могилу.
Then they knelt on each side of the grave, and said the prayers of the dead.	Оба встали на колени по краям могилы и прочитали молитвы по усопшей.
Then, when they had finished, they cast the earth over the corpse, until the grave was filled.	Потом они опять взялись за заступы и засыпали могилу.
Then, extending his hand, the old man said;	Старик протянул Карлини руку.
'I thank you, my son; and now leave me alone.'-'Yet'-replied Carlini.-'Leave me, I command you.'	"Благодарю тебя, сын мой, - сказал он, - теперь оставь меня одного". "Но как же так..." - сказал тот. "Оставь меня, я так хочу".
Carlini obeyed, rejoined his comrades, folded himself in his cloak, and soon appeared to sleep as soundly as the rest.	Карлини повиновался, подошел к товарищам, завернулся в плащ и скоро заснул, по-видимому, так же крепко, как они.

It had been resolved the night before to change their encampment.	Еще накануне было решено переменить стоянку.
An hour before daybreak, Cucumetto aroused his men, and gave the word to march.	За час до рассвета Кукуметто поднял свою шайку и приказал отправляться в путь.
But Carlini would not quit the forest, without knowing what had become of Rita's father.	Но Карлини не хотел уйти из леса, не узнав, что сталось с отцом Риты.
He went toward the place where he had left him.	Он пошел к тому месту, где расстался с ним.
He found the old man suspended from one of the branches of the oak which shaded his daughter's grave.	Старик висел на ветви дуба, осенявшего могилу его дочери.
He then took an oath of bitter vengeance over the dead body of the one and the tomb of the other.	Над телом отца и над могилой дочери Карлини поклялся отомстить за обоих.
But he was unable to complete this oath, for two days afterwards, in an encounter with the Roman carbineers, Carlini was killed.	Но он не успел сдержать своей клятвы; два дня спустя он был убит в стычке с римскими карабинерами.
There was some surprise, however, that, as he was with his face to the enemy, he should have received a ball between his shoulders.	Все удивлялись, что, хотя он стоял лицом к неприятелю, пуля попала ему в спину.
That astonishment ceased when one of the brigands remarked to his comrades that Cucumetto was stationed ten paces in Carlini's rear when he fell.	Но когда один из разбойников припомнил, что Кукуметто был в десяти шагах позади Карлини в ту минуту, когда тот упал, - удивляться перестали.
On the morning of the departure from the forest of Frosinone he had followed Carlini in the darkness, and heard this oath of vengeance, and, like a wise man, anticipated it.	В то утро, когда шайка покидала Фрозинонский лес, Кукуметто в темноте последовал за Карлини, слышал его клятву и, как человек осмотрительный, опередил его.
They told ten other stories of this bandit chief, each more singular than the other.	Об этом страшном атамане рассказывали еще много других не менее удивительных историй.
Thus, from Fondi to Perusia, every one trembles at the name of Cucumetto.	Поэтому от Фонди до Перуджи все дрожали при одном имени Кукуметто.
"These narratives were frequently the theme of conversation between Luigi and Teresa.	Эти рассказы часто служили предметом беседы между Луиджи и Терезой.
The young girl trembled very much at hearing the stories; but Vampa reassured her with a smile, tapping the butt of his good fowling-piece, which threw its ball so well; and if that did not restore her courage, he pointed to a crow, perched on some dead branch, took aim, touched the trigger, and the bird fell dead at the foot of the tree.	Тереза дрожала от страха, но Вампа с улыбкой успокаивал ее, похлопывая рукой по своему доброму ружью, так метко попадающему в цель; а если она не успокаивалась, он указывал ей на ворона, сидевшего от них в ста шагах на сухой ветке, прицеливался, спускал курок - птица падала мертвой.
Time passed on, and the two young people had agreed to be married when Vampa should be twenty and Teresa nineteen years of age.	Между тем время бежало; молодые люди решили обвенчаться, когда Луиджи минет двадцать лет, а Терезе - девятнадцать.
They were both orphans, and had only their employers' leave to ask, which had been already sought and obtained.	Оба они были сироты, и просить разрешения на брак им нужно было только у своих хозяев; они обратились к ним с просьбой и получили согласие.

One day when they were talking over their plans for the future, they heard two or three reports of firearms, and then suddenly a man came out of the wood, near which the two young persons used to graze their flocks, and hurried towards them.	Однажды, мечтая о будущем, они вдруг услышали выстрелы; потом из рощи, возле которой они, как обычно, пасли свои стада, выскочил человек и бросился в их сторону.
When he came within hearing, he exclaimed.	Подбежав ближе, он крикнул:
' I am pursued; can you conceal me?'	"За мною гонятся! Спрячьте меня!"
They knew full well that this fugitive must be a bandit; but there is an innate sympathy between the Roman brigand and the Roman peasant and the latter is always ready to aid the former.	Молодые люди сразу догадались, что это разбойник, но между римским крестьянином и римским разбойником существует врожденная приязнь - первый всегда готов оказать услугу второму.
Vampa, without saying a word, hastened to the stone that closed up the entrance to their grotto, drew it away, made a sign to the fugitive to take refuge there, in a retreat unknown to every one, closed the stone upon him, and then went and resumed his seat by Teresa.	Вампа, не говоря ни слова, подбежал к камню, закрывавшему вход в их пещеру, отвалил его, указал беглецу на это никому не ведомое убежище, закрыл за ним вход и сел на свое прежнее место подле Терезы.
Instantly afterwards four carbineers, on horseback, appeared on the edge of the wood; three of them appeared to be looking for the fugitive, while the fourth dragged a brigand prisoner by the neck.	Почти тотчас же четыре конных карабинера показались у опушки рощи; трое, по-видимому, искали беглеца, а четвертый волочил за шею пойманного разбойника.
The three carbineers looked about carefully on every side, saw the young peasants, and galloping up, began to question them.	Карабинеры быстрым взглядом окинули местность, увидели молодых людей, галопом подскакали к ним и начали расспрашивать.
They had seen no one.	Те никого не видели.
'That is very annoying,' said the brigadier; for the man we are looking for is the chief.'-'Cucumetto?' cried Luigi and Teresa at the same moment.	"Досадно, - сказал начальник патруля, - тот, кого мы ищем, атаман". "Кукуметто?" - невольно воскликнули в один голос Луиджи и Тереза.
"'Yes,' replied the brigadier; 'and as his head is valued at a thousand Roman crowns, there would have been five hundred for you, if you had helped us to catch him.'	"Да, - отвечал начальник, - а так как за его голову назначена награда в тысячу римских скудо, то пятьсот из них достались бы вам, если бы вы помогли нам изловить его".
The two young persons exchanged looks.	Молодые люди переглянулись.
The brigadier had a moment's hope.	У карабинера мелькнула надежда.
Five hundred Roman crowns are three thousand lire, and three thousand lire are a fortune for two poor orphans who are going to be married.	Пятьсот римских скудо составляют три тысячи франков, а три тысячи франков - это целое состояние для двух сирот, собирающихся обвенчаться.
"'Yes, it is very annoying,' said Vampa; 'but we have not seen him.'	"Да, досадно, - отвечал Вампа, - но мы его не видали".
"Then the carbineers scoured the country in different directions, but in vain; then, after a time, they disappeared.	Карабинеры поскакали в разные стороны, но никого не нашли. Потом, один за другим, они скрылись.
Vampa then removed the stone, and Cucumetto came out.	Тогда Вампа отвалил камень, и Кукуметто вышел из пещеры.