"ЗАВТРА". Неосторожного шага?
Людмила СЕМЕНЯКА. Нас оберегали, я почти никогда не знала, кто. Меня как-то не очень это интересовало. Если я шла куда-то, то шла свободно, и шла куда хотела. И одна, и с подругами. Но был случай… как раз в год, когда мы привезли в Париж премьеру "Золотого века", а также классику, и был сенсационный успех. Как-то мы сидели в артистической, и Элизабет Платель, солистка Гранд-Опера, вдруг достала роскошную мантию и пригласила меня на бал Золушки. В Гранд-Опера балетом руководил тогда Рудольф Нуреев, он и поставил балет "Золушка", а в фойе театра должен был состояться бал. Я спросила разрешение в посольстве, но мне не позволили. Не знаю, почему. За меня никто никогда не боялся, никто за меня не волновался, поэтому было ужасно обидно.
"ЗАВТРА". На самом спектакле удалось побывать?
Людмила СЕМЕНЯКА. Я не могла пойти на бал, но сам спектакль посмотрела из ложи Элизабет. Я была, знаете, как Золушка, которая наблюдает из окошка за праздником.
"ЗАВТРА". Предположу, на том сказка не закончилась?
Людмила СЕМЕНЯКА. Позвонила секретарь Нуреева, сказала: всё-таки Рудик вас ждет. И мы: я и Андрис Лиепа, — приехали в его дом на набережной Вольтера. Нуреев великолепно нас принял, мы провели весь вечер и получили огромное удовольствие от общения. Он весьма скромно говорил о себе — например, он говорил, что никогда не считал себя балетмейстером, а ставил балеты просто как профессионал; он играл на органе, он был человеком очень высокой культуры. На следующий день прислал нам цветы.
"ЗАВТРА". Где был Русский балет, там была Россия.
Людмила СЕМЕНЯКА. Вы знаете, где бы мы ни находились, русская эмиграция встречала нас со слезами счастья на глазах, а в далёкой Аргентине люди тянулись дотронуться, поцеловать руку только потому, что мы были из России. Русский балет в Буэнос-Айресе был окружен необыкновенным ореолом, здесь бережно хранили каждый раритет из истории "Сезонов", в том числе мне показывали копию документа из церкви святого Михаила, где венчались Вацлав Нижинский с Ромолой Пульски.
"ЗАВТРА". Тогда как звездой "Советских сезонов" в Буэнос-Айресе были именно вы. Пресса и публика ликовали: "впервые видим молодую русскую балерину в полном расцвете сил".
Людмила СЕМЕНЯКА. Мне повезло бывать в Буэнос-Айресе и танцевать на сцене театра "Колон"… по-моему, семь гастролей я дала там. Приехать в Буэнос-Айрес с труппой Большого театра и выступать в таких спектаклях, как "Раймонда", "Спартак" было великим счастьем. Там — особенный зритель, особенные аплодисменты. Конечно, ничто и никогда не сравнится с Большим с театром, но и в Буэнос-Айресе балет — настоящий культ. Нам на сцену бросали лавровые венки… и я не забуду, как в первые гастроли импресарио надел мне такой венок на голову. Потом эти венки долго еще висели у меня дома на краях зеркала, уже такие все высушенные, с ленточками этими изумительными.
"ЗАВТРА". Ваш сверкающий карьерный взлет пришелся на 80-е годы. Тогда же начался развал СССР, любое достижение советской цивилизации подвергалось сарказму и уничижению.
Людмила СЕМЕНЯКА. Тогда самое главное было самой не развалиться.
"ЗАВТРА". Что помогало держать марку?
Людмила СЕМЕНЯКА. Хорошие люди, хорошие книги, искусство.
"ЗАВТРА". Искусство спасет мир?
Людмила СЕМЕНЯКА. Знаю одно: искусство делает человека красивым. Даже внешне. Он начинает по-другому смотреть, общаться, думать. Красивые люди в искусстве — для меня это очень важно.
"ЗАВТРА". Вы можете назвать балерину, с которой для вас связано олицетворение красоты?
Людмила СЕМЕНЯКА. Бессмертнова. Я могу перечислять имена Плисецкой, Стручковой, Кати Максимовой, но вы попросили назвать одно имя. Наталья Бессмертнова, она была ни на кого не похожа. Она была другая. Какая-то совершенно отдельная. Все были прекрасны, а Наташа была загадкой. В ней была такая интонация, которую сразу и не уловить, она очень красивый человек.
"ЗАВТРА". Мне очень дороги ваши слова… Людмила Ивановна, хотела бы спросить: молодые артисты Большого театра — они какие? сохраняется ли преемственность?
Людмила СЕМЕНЯКА. Я вижу много молодёжи с очень серьёзным отношением к жизни, к профессии, к педагогам. Артистическая жизнь балерины, она такая короткая, и надо всё-всё-всё успеть сделать. Да и сама жизнь сейчас настолько разнообразная и разбросанная, может отвлекать на многое. Мы всё-таки жили строже. Во всех отношениях строже.
"ЗАВТРА". В аскезе?
Людмила СЕМЕНЯКА. Может быть, в аскезе… но я не могу так сказать, потому что радовалась жизни каждый день. У меня могла кружиться голова от усталости, а я этого не замечала. Я ловила ощущения, ими жила и для меня они таким счастьем были!
"ЗАВТРА". Можно понять, почему рядом с вами говорят о партии Авроры.
Людмила СЕМЕНЯКА. Это стало уже традицией… И я могу этим гордиться, конечно, но есть исполнительницы, которые танцуют Аврору лучше меня. Просто со мной публику задело что-то — возможно, то, что она ждала увидеть в этой сказочной героине.
"ЗАВТРА". Не только публику, но и самых взыскательных и влиятельных критиков, впервые увидевших вас в "Спящей красавице".
Людмила СЕМЕНЯКА. Так случилось, что гастроли Большого театра в Вене, как раз перед лондонскими гастролями, приобрели известность. Я танцевала тогда "Спящую красавицу" и "Умирающего лебедя". И в Вене оказался знаменитый критик Клемент Крисп, он написал первую статью обо мне. Тогда я еще не знала, что попала в круг его внимания буквально с первых выступлений в Европе. А со временем, многим позднее, он стал моим большим другом, человеком, который мне очень помог в искусстве своей любовью к Русскому балету, своими интереснейшими воспоминаниями, своими впечатлениями о Русском балете.
"ЗАВТРА". Если взглянуть на Русский балет со стороны, о чём вы задумываетесь сегодня?
Людмила СЕМЕНЯКА. О жертвенности. Это то удивительное искусство, где жертвенное служение превращается в свет и счастье. Можно сказать, что Русский балет — это жертвенность, святость, дар…
Материал подготовила Марина АЛЕКСИНСКАЯ
«На севере русская душа...»
«На севере русская душа...»
Владимир Бондаренко
30 марта 2017 0
о романе Дмитрия Новикова "Голомяное пламя"
Радуюсь вместе с читателем новому русскому литературному шедевру, роману петрозаводского писателя Дмитрия Новикова "Голомяное пламя". Вообще, сейчас пошли в рост новые большие русские национальные писатели: Захар Прилепин с "Обителью" и "Взводом", Алексей Иванов с "Тоболом", Михаил Тарковский с "Тойота-Крестом", Дмитрий Новиков…
Могучая русская поросль. И все по большому счёту — почвенники, традиционалисты, накрепко повязанные с русской землёй и русской историей.
Вот и мой земляк из родного мне Петрозаводска Дмитрий Геннадиевич Новиков посвятил свой первый большой роман русскому Северу, северной природе, северным людям, северной истории. Читая роман, я вспоминал и собственную жизнь, походы по северным рекам, Белое море, поморских родственников.
На мой взгляд, главным героем романа "Голомяное пламя" является не тот или иной персонаж (которые все эпизодичны), а сам Север как таковой. Дмитрий Новиков пишет: "Кто не здоров — тот болен, не может быть в стране людей нормальных с не вылеченной Севером душой. Мы — северные люди и, заслоняя глаз яркой, южной обманкой, не забывать стараемся — обёртка всё, под нею — пустота. На Севере русская душа, ей душно без него…" Абсолютно согласен: люди Севера и спасут мир от гибели, они надёжны.
Писатель искренне наслаждается Севером, его манят даже сами названия деревень, рек и островов: "А берега да острова наши, — тут уж я тоже увлекался азартом его, — Летний, Зимний, Карельский, Онежский, Терский. Серебрянка-остров, Пудинка, Парус-камень, Сковородный, Водохлебиха…".
У сёмги — шестнадцать имён, у ветра — до десяти и больше, у снега — двенадцать, у льда — десять, и так далее. Вся история России сосредоточена в памяти Севера. Не случайно и былины все русские на Севере записаны, песни древние, народные сказки.
При этом роман "Голомяное пламя" совсем не перегружен научными и краеведческими изысканиями, они равномерно распределены среди живых героев книги, вплетены в сюжет. Книгу просто вкусно читать, не так сюжет увлекает, как радость и сладость от самой северной жизни.
Герои романа, Григорий и его друзья, путешествуют на байдарках по северным рекам и Белому морю, но это никак не заметки путешественников, не взгляд со стороны, ибо герои сами — коренные северяне древних поморских родов. И потому они способны описать сладостность всех своих чувств от запаха свежести морской, рыбы морской, солнца морского северного.
Сам язык романа становится эпическим, словно новая "Одиссея" или карельская "Калевала". Вот описывается сцена гибели поморов от приезжих молодцев, желавших ускоренным путём построить социализм: "Было чёрным Белое море. Строгим, траурным… Белели спины мужиков плывущих. Белели головы русые, русские. И заговорил, захлёбываясь, пулемёт с накренённой баржи. Веером ложились на воду пули… Один за одним исчезали там северные люди, сталь русской земли. И словно рыбины, сверкнув на глубине белизной, исчезали в морской воде… Яркая, тонущая небесная радуга легла на голомя и уходила вместе с жизнью и надеждой, вслед за рыбьим племенем, ещё недавно бывшим людьми и от людского зла ушедшим…".
Погибшие поморы становились эпическими героями и оставались в памяти читателей романа навсегда. Автор и не скрывает свой северный патриотизм, откровенно гордится своей северной родиной и откровенно же описывает все трагедии, случившиеся здесь на протяжении веков.
"Север — край света. Край такой, где единственно возможны свободные мечты, где единственно неподвластен человек воле чужой. Будь то на море, в лесах, в тундре или на диких камнях — жизнь его, смерть его лишь от Бога да самого человека зависит, и нет никого между ними…"
Иные и вознегодуют, назовут писателя неким расистом, северным националистом. Но имеет талантливый писатель право на возвеличивание своего родного края? Он же не отрицает другие русские просторы: "На юге тоже ясно — там земля русская, Великий Новгород да царство московское. Свой там народ, русский, а всё не такой, как мы. Без моря живут, воли не знают, все под хозяином каким, царь там да прислужники его. Тоже понятно. А вот на восток — сторона тёмная, неизвестная, интересная…"
Потому северными первопроходцами и освоен был восток, хотели поморы узнать край, где солнце встаёт: "ведь не помор ты, если далёкие земли тебя не манят, да опытным не станешь, когда северное дело во всех тонкостях не изучишь…".
Не случайно и то, что большинство писателей новой волны — не москвичи. Дмитрий Новиков осваивает и познаёт Север, Василий Авченко — Дальний Восток, Захар Прилепин — Нижний Новгород, Герман Садулаев — чеченец, они не замыкаются в столичной болтовне.
Конечно, я вижу несомненную близость Дмитрия Новикова и моего старого друга Владимира Личутина. Не знаю даже, читали ли они друг друга, но почва общая, корни из той же северной земли. Вот оба ни от кого и не зависят, ибо ими владеют свободные северные мечты, неподвластные воле чужой.
Роман ли это в его каноническом, классическом виде? Не похоже. Сюжет, как и у Личутина, явно не главенствует. Скорее, это можно было бы считать сборником новелл, проповедей, словарей, притч. Как считает критик Валерия Пустовая: "Его можно читать одновременно как исповедь, травелог и притчу…". Но никуда не деться от единения всего текста, от связи всех этих разделённых веками событий, встреч и воспоминаний с северным святым Варлаамом Керетским.
Есть в романе просто перепечатки с сохранением старой орфографии с портала "Древнерусская литература", из древних северных книг — "Поведание от чюдесъ преподобного Варлаама Керецкого чюдотворца", есть его жизнеописание, но и в самых живых повествованиях о наших днях, о современных героях мы вновь и вновь встречаем ссылки на незримое влияние на все происходящие события северного святого. То герои добираются до Крестовых озёр, где находят заново отстроенную церковь и часовню, посвящённые преподобному Варлааму Керетскому, то само спасение изнемогших путешественников от гибели происходит по его небесному благословению. Откуда взялись силы выстоять на краю? "Может, это ещё одно чудо, явленное преподобным Варлаамом Керетским. Потом, через годы, узналось, что дни поминовения его пришлись именно на это время".
Герои в романе подобраны из разных времён, наш современник Григорий с товарищами-путешественниками соседствует с пареньком Колямбой из 30-х годов, который появляется и в наше время, напутствуя молодых бродяг, уже в виде древнего старика Саввина. Ещё один герой — сам Варлаам Керетский, русский святой из шестнадцатого века.
Роман разбит на множество мелких главок, от одной до десяти страничек, и каждая из них читается как отдельный рассказ. Иные и были опубликованы как рассказы в предыдущей книге автора "В сетях твоих". Сверстник Новикова, писатель Илья Кочергин, в своей рецензии на роман так и назвал его "пакетом рассказов, подвергшихся сварке, а затем многократной перековке, — как дамаск", но и он не отрицает, что в результате сварки у писателя получилось нечто цельное и единое, хоть и рассчитанное на медленное чтение.
Любители глотать сюжетные романы могут не браться за "Голомяное пламя", всё равно не дочитают. Но тот, кто получает удовольствие от хорошего текста, будет читать и перечитывать по нескольку раз. К примеру:
"Нет ничего в мире красивее, чем берег Белого моря. Словно медленный сладкий яд вливается в душу любого, увидевшего это светло-белёсое небо, эту прозрачную, как из родника, воду. Это серое каменное щельё, покорно подставляющее волнам своё пологое тело и благодарно принимающее лестную ласку воды. Эти громыхающие пляжи, усыпанные сплошь арешником — круглым камнем, который море катает беспрестанно, шутит с ним, играет, и в результате — не смолкаемый ни на минуту грохот, и думаешь невольно — ну и шутки у тебя, батюшко. Эти подводные царства, колышущийся рай, пронизанный солнцем, как светлый женский ситец — весенним взглядом. Этот лёгкий ветер с запахом неземной, водной свежести и отваги, и каждый знает теперь, что такое свежесть и отвага. Этот пряный шум соснового леса и удирающий от берега трусливый бурый зверь, кисельно плескающий жирным огузком. Эта радость бескрайней дороги, свободного пути к жизни, к счастью, к смерти…".
Не случайно, все критики, пишущие о Новикове, любят его цитировать для собственного удовольствия. Но, понаслаждавшись художественной мощью романа, признают его печальный трагический настрой от ощущения гибели всего того, о чём пишет Дмитрий Новиков. Исчезли уже старые деревни, большие двухэтажные поморские дома, исчезли и сами поморы, рыбаки, исчезла и северная рыба, истреблённая хищническими потребителями.
Роман Сенчин пишет: "Голомяное пламя" — абсолютно почвенническое произведение. Правда, в отличие от почвенников прошлых поколений, автор видит лишь "останки" деревень; людей, живущих на почве и почвой, — этот "виноград земли русской" — можно пересчитать по пальцам. В реках и море почти не осталось благородной рыбы… То, о чём горевали писатели-деревенщики сорок-пятьдесят лет назад, что пытались спасти, кажется, погибло окончательно…." Но заканчивая рецензию, не может уйти от наслаждения процитировать:
"Самцы к нересту лошать начинали, ярко-красные, нарядные становились. За самочкой несколько их увивалось. И бились они, дрались молодецки, удаль свою и уважение этим выказывая. Она же выбирала одного и с ним начинала гнездо строить. Где-нибудь на перекате речном, где галька да песок на дне, да вода неглубокая, чтоб солнышко прогревало, нароют они холм большой, да туда она икринки и вымечет.
Ещё когда стадо вверх по реке идёт, всю мелкую рыбу оно убивает, всех скользких до икры охотников. И не ест их, а деды говорили — "мнёт", убьёт и выбрасывает. Самка после радости своей обратно в море скатывается, отъедаться да следующего раза ждать. Самцов же часть икру остаётся охранять. Другие же тоже в море. Только наряд свой теряют тогда, худеют страшно — скелетина с большой головой. Вальчаки они тогда называются".
Может, такая проза поможет возрождению нашего Севера? Здесь и мощная северная природа, и трагедия русского народа, всё неразрывно друг с другом: "белое и чёрное, пьянство и честность, неистовость и покой. Здесь главная русская свобода, обещанием свободы попранная".
Что заставило писателя, признанного природным рассказчиком, мастером короткого рассказа, обратиться к большой прозе? Писался роман долгих семь лет, потому и читаться за один день не будет, другой язык, другое замедленное мышление. Как рассказывает сам автор: "Знаете, возле Петрозаводска есть такой остров — Голомяной. Этот остров расположен там, где заканчивается Петрозаводская губа и начинается простор большого Онежского озера. Голомяной — это открытый. В случае с островом — начинается открытая вода. А в названии романа речь идёт об открытом пламени, радуге над Белым морем и пламени в душе человеческой, с которым так или иначе связана та история, которая рассказывается в тексте. Любопытно, что в московском издательстве хотели поменять название, искали другой вариант, но так и остановились на этом — наши предки умели давать очень чётко имена многим явлениям, и очень жаль, что мы сейчас забыли тот язык. В моём романе три временных эпохи и три языковых пласта — начало XVI века, начало-середина ХХ-го и, наконец, наше время. Язык же — старорусский, наша знаменитая поморская "говоря" и, конечно, современный русский язык. Среди героев есть и реальные исторические лица. Например, святой Варлаам Керетский и русский этнограф, помор и исследователь Иван Дуров, создатель уникального "Словаря живого поморского языка", который был арестован и расстрелян в 1938 году, найдя своё последнее пристанище в Сандармохе. Формулировка в деле была примерно такой: "уделяет слишком много внимания старине, не обращая взора на реальные достижения советской власти". В то же время я хотел бы подчеркнуть, что это не исторический роман. Это, скорее, роман о том, что такое северный русский дух, о нашем северном менталитете, который, несмотря на все лишения, гонения, войны, нашествия, на всю нашу перепаханную историю, сохраняется и хранит наш Север. Одновременно это и своего рода роман-путешествие. Каждая глава названа по имени населённого пункта, в котором происходит действие. Роман, собственно говоря, и рождался из серии отдельных рассказов, постепенно обретая внутреннюю логику, гармонию и завершённость. Это первый роман, который я написал, и его создание было тяжким трудом…"
Мы давно уже не знаем свою историю, своих героев, и потому роман Дмитрия Новикова крайне нужен, он сразу же после своего выхода в издательстве стал вехой в познании Севера, подобно прежним романам великих северных прозаиков Дмитрия Гусарова и Дмитрия Балашова. Дмитрий Новиков упрекает своих соотечественников в отсутствии гордости за свою историю, за свою русскость: "А между тем, именно этой своей уникальностью, своей необычной историей, своей непохожестью мы и интересны окружающему миру, да и самим себе…"
Вот и в романе наряду с героизацией былых поморов писатель осуждает современную ему действительность. "Я шёл по своей земле и не узнавал её. Везде были русские люди, но чем дальше от Севера — тем непонятнее они мне становились… Чем дальше уходил я от Севера, тем больше видел, что не знают, не понимают этого люди. Брат на брата волком рычит, разорвать готовый. Все со всеми не согласны. Простые люди подобрее, начальники — злые как черти… Никак не мог я понять свой народ. Тяжело и зло жилось ему, моря не знавшему. Вертелось всё в бессмысленной круговерти, раз за разом открывая круг злых неведений…"
Действие романа то опускается в шестнадцатый век, то возвращается в наши дни, а между ними — и война с немцами, и революция, и 1935 год, и репрессии. Жизнь главного героя Григория разбросана по разным главкам, если соединить их воедино, получится крепкая небольшая повесть о жизни помора. Но исчезнет ощущение Севера, его приметы…
Нет в романе, несмотря на горькие трагические сцены, никакого пессимизма. Ушёл старый Север, будем строить по-новому, соединим прошлое и с настоящим, и с будущим. "Голомяное пламя", пламя жизни и света, идущего от северных морей и озёр, никогда не умирает. Это пламя переходит от воды к небу, из нашего времени в шестнадцатый век, это пламя соединяет Григория с Варлаамом Керетским, это спасительная радуга на северном небе.
Григорий, вспоминая жизнь своего деда-помора, решает проехать по сказочным северным местам, он находит там, на Севере, основу для нового возрождения, единения с природой, с рыбами, с загадочной серебристой сёмгой, которая жаждет своего возвращения в родные реки.
Писатель признаётся в интервью: "Почему я взялся за северный роман? Просто мне стало обидно, что о русском Поморье мало знаем. А ведь здесь за пять веков не было ни одного уголовного преступления!.. Люди боролись с природой, выживали и жили. А потом эта цивилизация куда-то исчезла. Мне стало интересно, куда она делась, почему, что её сломало. Я задумался над этим. В итоге родился роман. Мне очень приятно, что друзья из Петрозаводска и Вологодска меня поддержали, и новая северная проза оказалась не искусственно придуманным феноменом, а действительно духовным движением…"
Да и сам петрозаводский писатель основательно выстраивает свою жизнь. Построил крепкий дом на берегу озера, где и живёт нынче. "Сейчас очень важно строить…" — пишет он. Вот и строит: крепкий роман, крепкий дом, крепкую семью, русскую идею.
Он и становится важным символом русского северного возрождения!
Апостроф
Анатолий БЕЛЯКОВ, Олег МАТВЕЙЧЕВ. Россия и Китай. Две твердыни: прошлое, настоящее, перспективы. — М.: Книжный мир, 2017. — 384 с.
Совсем недавно в сложной и комплексной формуле мировой политики была одна-единственная и определяющая всё постоянная величина под названием "Соединённые Штаты Америки", что, собственно, и позволяло говорить об "однополярном мире", Pax Americana, "вашингтонском обкоме" и "империи доллара".
Что бы ни происходило внутри "глобального лидера" — а происходило там многое и разное: от убийства Джона Кеннеди до "флоридской схватки" Джорджа Буша-младшего и Альберта Гора, следствием которой стали "теракты" 11 сентября 2001 года, — на мировой арене американские "элиты" выступали единым сплочённым блоком, демонстрируя завидное сплочение вокруг звёздно‑полосатого флага.
Казалось, что так будет всегда, хотя некоторые эксперты, проводя исторические параллели между Pax Romana и Pax Americana, предрекали современным США новый период гражданских войн (первая, 1861-1865 годов, в данной парадигме, видимо, аналогична плебейским сецессиям). Но президентские выборы 2016 года, сенсационная победа на них Дональда Трампа и "холодная гражданская война", развязанная против него проигравшими глобалистами-неоконсерваторами, которых новый хозяин Белого дома окрестил "глубинным государством" (Deep State), вместе с фактором гигантского госдолга превратили Соединённые Штаты сегодня не только в переменную, но и неопределённую величину, с множеством комплексных и мнимых компонентов, в том числе — конфликтных, включая союзников по НАТО.
Поэтому в упомянутой выше формуле мировой политики ведущей константой становятся две другие стороны "глобального треугольника XXI века", российско-китайский стратегический союз, некогда созданный Сталиным и разрушенный Хрущёвым.
Наверное, именно поэтому авторы рецензируемой книги внесли в её название словосочетание "две твердыни", одновременно задающее их работе несколько "толкиенистский" и, можно сказать, фэнтезийный характер, несмотря на обилие использованного в ней фактического материала. К числу таких "фэнтези" можно отнести, например, рассуждения относительно общей "ведической" основы китайской и русской цивилизаций, или "китаизацию" причин глобальной европейской экспансии XV-XIX веков, якобы порождённой заимствованием "четырёх великих изобретений" Поднебесной: компаса, пороха, бумаги и книгопечатания…
Впрочем, эти и некоторые другие "флюктуации" не отменяют и не заслоняют собой главного пафоса этой лёгкой для чтения и восприятия книги: "Какие бы формы ни принимал союз "Россия—Китай": от ШОС до Евразийского союза, — он не является конъюнктурным образованием. Напротив, он имеет под собой серьёзную культурно-историческую основу, а значит — и большое будущее".
Поэтому вполне обоснованной критике со стороны Анатолия Белякова и Олега Матвейчева подвергаются утверждения ряда зарубежных и отечественных (например, таких, как Александр Храмчихин, Виля Гельбрас и др.) экспертов, стоящих на позициях "новой жёлтой опасности" и предрекающих России уничтожение экономики наплывом китайских товаров, неминуемое поражение в грядущем военном конфликте с "красным драконом", потерю Дальнего Востока и Сибири, а также постепенное "растворение" России в "ползучей экспансии" полуторамиллиардного населения "красного дракона". Сторонники этой антикитайской (да и антироссийской) позиции как будто забывают, что пекинское руководство ещё в 2009 году публично отвергло предложенный администрацией Барака Обамы формат G2 ("Большой двойки"), носивший явно антироссийскую направленность и вытекавший из планов Збигнева Бжезинского о разделе восточной части РФ между США и КНР.
Разумеется, ни сегодня, ни в обозримой перспективе отношения между Москвой и Пекином не будут абсолютной и безоговорочной идиллией, как во времена Сталина и Мао Цзэдуна: слишком разные исторические пути прошли наши страны за последние 60 лет. Не говоря уже о том, что "социализм с китайской спецификой" и отечественная олигархически-компрадорская экономика задают слишком разные векторы социально-политического развития.
Тем не менее, сохранение и развитие российско-китайского стратегического союза в условиях нынешней геостратегической нестабильности будут оставаться не только приоритетными направлениями внешней политики двух крупнейших держав Евразии, но и гарантией мирного выхода из глобального системного кризиса.
Невзороф. Live
Невзороф. Live
Александр Проханов
30 марта 2017 0
главы из романа
Крылья из носа
У Александра Глебовича Невзорофа стали расти крылья, но не из спины, а из носа. И когда он хотел взлететь, то начинал сильно дышать, ветер из ноздрей наполнял крылья, и Александр Глебович Невзороф взлетал, потому что он был дельтаплан. И совершал полёты. Услугами дельтаплана пользовались многие редакторы и ведущие "Эха Москвы". Ольга Бычкова пользовалась дельтапланом, улетала в глухие леса, там ходила и собирала грибы. А грибы, особенно гриб "дедушкин табак", испускали споры, споры эти летели на Ольгу Бычкову и оплодотворяли её. В конце концов, Ольга Бычкова стала покрываться опятами.
Также услугами дельтаплана пользовалась Ольга Журавлёва. Она летала в глухие поля, где росли чертополохи, и ходила между ними. Чертополохи разбрасывали семена, эти семена оплодотворяли Ольгу Журавлёву своими пестиками, и потом из Ольги Журавлёвой вырастало много колючек. Ещё услугами Александра Глебовича Невзорофа-дельтаплана пользовалась Ксения Ларина. Она, как только стемнеет, улетала на дельтаплане на Лысую гору и принимала там участие во всевозможных ведьминских танцах. Во время этих танцев на Ксению Ларину налетали проказливые чертенята и покрывали всю её поцелуями — c ног до головы. После чего из Ксении Лариной, когда она возвращалась из полётов, отовсюду, особенно изо рта, вылезали чертенята. А Майя Пешкова пользовалась дельтапланом, чтобы улетать в сосновые боры, где было много муравейников. Она садилась в муравейник, а муравьи думали, что это муравьиная матка, и начинали Майю Пешкову подкармливать, а также оплодотворять. А Майя Пешкова, почувствовав, что она на сносях, тихо вздохнув, говорила: "Как давно я не рожала", — и начинала плодоносить муравьиными яйцами. Потом из них выводилось много муравьёв, отчего Майя Пешкова даже в редакции "Эха Москвы" оказывалась посреди муравейника.
Алексей Венедиктов был хитрее всех, и он летал на дельтаплане, чтобы проводить разведку. Он с высоты заметил один секретный объект и попросил Александра Глебовича Невзорофа кружить над этим объектом, а сам рассматривал его сверху и фотографировал. Этот объект оказался лабораторией, где испытывались военные биороботы. Руководил лабораторией киборг. Алексей Венедиктов передал секретную информацию за океан. И американцы, понимая, что это большая для них угроза, решили послать на захват этого центра самый отважный отряд американской морской пехоты, который назывался "Морские котики". Отряд перелетел океан и по наводке Алексея Алексеевича Венедиктова напал на лабораторию. Однако они не знали, что это вовсе не лаборатория, а ферма Маши Слоним. И Маша Слоним там выводила овец, которые гуляли стадом и напоминали Алексею Алексеевичу Венедектову биороботов. А сама Маша Слоним напоминала киборга, потому что, когда выходила пасти овец, надевала на голову кастрюлю, на спину себе навешивала жестяное корыто, а в руках у неё была сковородка и пила — вот она и была похожа на киборга. Но когда "морские котики" нагрянули на ферму, Маня Слоним их перехитрила, потому что стала встречать их хлебом-солью. А в хлеб, зная обо всём заранее, подмешала те грибы, что росли на Ольге Бычковой. Морские пехотинцы приняли хлеб-соль, стали жевать хлеб и все попадали, заснув тяжёлым сном. А Маша Слоним всех сонных повязала и посадила в ямы, куда сгребала овечий навоз. Таким образом, все они, включая капрала, оказались в плену.
Когда они очнулись, увидели себя связанными, то поняли, что попали в плен. Тогда Маша Слоним решила узнать, кто они, взяла тетрадку и стала их всех переписывать. Там, оказывается, был один морпех, звали его Юрий Кобаладзе, он был из Оклахомы. Ещё был другой морпех, его звали Евгений Ясин, он был из Колорадо. Ещё один морпех — Сергей Алексашенко, из Флориды. Был морпех Дондурей из Северной Каролины. Ещё был морпех — самый главный капрал, его звали Ганапольский, и он был из Огайо. Маша Слоним решила всех пленных употребить в работы. Кто пас овец, кто прибирался по дому, кто строил изгороди, кто нянчил детей Маши Слоним, напевая по-английски колыбельные. Потом Маше Слоним они все надоели. Она их решила раздать, а себе оставить только капрала. И всех раздала.