Помоги проекту - поделись книгой:
Юрия Кабаладзе она отдала Ольге Бычковой, и тот с неё, когда та обрастала грибами, обирал опята, консервировал и продавал эти консервированные опята в магазине "Лесная быль". А Ольге Журавлёвой, которая обрастала колючками, отдали Евгения Ясина, чтобы тот ухаживал за этими колючками в надежде, что на них расцветут розы. И Евгений Ясин ухаживал за колючками, поливал их. Розы всё не расцветали, и чтобы не раздосадовать Ольгу Журавлёву, он на эти колючки посадил бумажные розы, и она вся смотрелась как клумба. А Сергея Алексашенко отдали Ксении Лариной. Поскольку Алексашенко сам был похож на чёртика, он очень быстро слился с её чёртиками и во время передач Ксении Лариной всё время выскакивал у неё изо рта и делал рожи. А Майе Пешковой, которая обрастала всё новыми и новыми муравьями, послали морского пехотинца, который был из Северной Каролины, и звали того пехотинца Дондурей. Дондурей очень боялся муравьёв, потому что его не учили сражаться с муравьями, и муравьи были его слабым местом. Когда он попал в муравейник к Майе Пешковой, муравьи подумали, что это личинка, схватили его и принесли Майе Пешковой, а Майя Пешкова засунула его головой вниз в своё декольте.
За время работы пленные морские пехотинцы обрусели, и некоторые приняли православие. Потом все они, сговорившись, ушли странствовать, и многие из них стали праведниками. И только Ганапольский, который был капралом, не стал праведником, потому что находился рядом с Машей Слоним, а превратился в уполномоченного по правам человека.
Но теперь пора вернуться к Александру Глебовичу Невзорофу, который вырастил на своём носу крылья. На этом он не остановился, потому что стал весь покрываться перьями. И в конце концов оброс перьями с ног до ушей и стал называться горным орлом. Он любил сесть на Исторический музей, который находился на Красной площади, и сверху наблюдать за парадами. Постепенно у него стала расти вторая голова. И он стал двуглавым орлом. Но головы были повёрнуты не вовне, а вовнутрь, и они страшно судачили и дерзили друг другу, клевали друг друга и начинали ругаться. Одна голова говорила: "Невзороф, ты дурак". А вторая отвечала: "Невзороф, ты сам дурак".
Это безобразие очень раздражало московского градоначальника, потому что привлекало множество иностранных туристов, и они думали, что в России всё так. Тогда градоначальник позвал толстопузого писателя, который работал в газете "Завтра", чтобы тот помог вразумить двуглавого Александра Глебовича Невзорофа. И тот, подумав хорошо, нашёл выход. Он развернул две головы Невзорофа в разные стороны, вырезал из бумаги корону, поместил между двух голов, вложил Невзорофу в одну лапу скипетр, а в другую — державу. И потом в таком виде Александра Глебовича Невзорофа насадил на шпиль Исторического музея. Позолотил его с ног до головы. И Александр Глебович Невзороф успокоился. Там и сидит по сей день.
Нелюбовь
Нелюбовь
Галина Иванкина
30 марта 2017 0
премьера фильма Владимира Бортко «О любви»
Евгений Евтушенко
Новый фильм Владимира Бортко ("Блондинка за углом", "Собачье сердце", "Афганский излом", сериал "Мастер и Маргарита") называется коротко и вызывающе — "О любви". Безо всяких мудрёных штук и вывертов. Но именно в этом и закавыка. Прошу прощения — тонкость. Нюанс. Ибо любви в сюжете нет вовсе. Есть привязанность, вожделение, желание доминировать, секс, мимолётная страсть, бабья жертвенность — короче говоря, всё что угодно, кроме самой любви. А быть может, современная городская любовь и складывается из всего вышеперечисленного? Или нынешний вариант этого чувства сильно отличается от литературно-художественных образцов? Уже сейчас говорят, что Бортко снял свою версию "Анны Карениной". Той Анны, которой незачем бросаться под поезд или, например, из окна. В нашем "цивилизованном" мире как раз положено сходиться, расходиться, жениться впопыхах, изменять со случайными попутчиками, просыпаться в чужих постелях. В общем, экспериментировать с отношениями. Глянцевая пресса и модные психологи считают измену чем-то вроде нормы. С их гламурно-коммерческой точки зрения "мужчина полигамен от природы, а женщине нужно половое разнообразие для здоровья!". Однолюбы на этом дивном фоне выглядят едва ли не психопатами. Или маньяками. Хорошо хоть, не экстремистами. Пока. Самое главное — это потакать желаниям и своему агрессивному счастьицу. Почему так? Нет, не потому что "злобные силы нас тяжко гнетут", развращают и зомбируют с целью искоренения народной души. Человек вожделеющий — в широком смысле этого слова — хороший, качественный потребитель. В принципе. Он потребляет, то бишь — хапает вещи, услуги и — людей. Прожуёт — выплюнет. Или сожрёт, отрыгнёт, забудет. А посему — ходите направо, налево и в прочих увлекательных направлениях. Анна Каренина, с которой упорно сравнивают главгероиню, была многословна и патетична: "Я слушаю вас и думаю о нём. Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас… Делайте со мной что хотите…". Нина (Анна Чиповская) объявляет факт своей измены: да, сплю с другим. "Моё тело — как хочу, так им распоряжаюсь", — вызывающе, но простодушно кидает юная красавица. Даже здесь — отношения собственности. Во что хочу — в то и вкладываю. Когда-то сие казалось наивысшим позором. Штудируем классику, раз уж начали. Героиня драмы Островского, помнится, впала в ступор: "Они правы, я вещь, а не человек. Наконец слово для меня найдено, вы нашли его. Всякая вещь должна иметь хозяина, я пойду к хозяину…". Сейчас оно — не стыдно. Как хочу, так и распоряжаюсь. Нынче здесь — завтра там.
Для бизнесмена Сергея (Дмитрий Певцов) это проходная интрижка, затеянная по совету бывалого Геннадия (Александр Лыков). Ты устал от жизни, парень? Смотри, какая сочная милочка-переводчик! Умненькая, хорошенькая, свежая. (Как пишут ретивые блогерши в соцсетях — "молодое мясо"). Выясняется, что замужем, но это нынче не препятствие. Цинизм и похоть не осуждаются. Они — своевременны. Гулящая баба — хороший потребитель "гламура и дискурса" (привет Виктору Пелевину!). Фрейдизм рулит. Все болезни от нервов, а все нервы — от слабой реализации половых желаний. Так у всех. Не сверхчеловеки! Швырните Ницше с парохода современности и прильните к иконе дедушки-Фрейда.
А переводчица и правда хороша — стройна в талии, пикантно-пышногруда и тонконога. Серёга, бери и не мучайся. Не ты, так другой, а то будешь грызть локти! Если есть девочка — её надо хватать. "Она — молоденькая? Рано или поздно это должно было случиться…", — философски изрекает супруга Сергея — ухоженная и подтянутая, но почти смертельно уставшая Тамара (Мария Миронова). Всё как везде. Она давно к этому готова, а потому — встаёт и выходит, освобождая место для ретивой юницы. Так заведено глянцевым чтивом и топовыми блогерами. Младое мясо приходит на смену мясу некондиционному, а возраст "некондиции" стремительно снижается. Девочки, поторопитесь!
С другой стороны — учёный-китаист Сазонов (Алексей Чадов). Собственно, муж. Он нервен, самолюбив, заносчив. У него — талантливая, да ещё и хорошенькая супруга. Но он, как и многие наши интеллектуалы, унизительно беден. Это в советские времена преподаватель редкого языка считался чем-то вроде небожителя — образованность была в моде и хорошо оплачивалась. Сейчас время банкиров, а потому Сазоновы на подхвате. Не на дне, разумеется, ибо даже банкирам нужна умная челядь — к примеру, всё те же переводчики. Кинут барский рубль — и на том grand merci. В финале мы видим уже иного — успешного Сазонова. Он — на том же рауте, что и Сергей. Не в свите, не как толмач, а сам по себе. Пацаны "с района" сказали бы: "Пришёл к успеху". Но до банкира всё равно — далече. К сожалению. Но это всё — маски: богатство, лоск, блеск, материальные и прочие возможности. А что под маской?
В фильме показаны слабые мужчины, хотя на первый взгляд они выглядят очень крутыми. Китаист Сазонов — ещё и мастер единоборств; он в одиночку раскидывает компанию хулиганов, которые мешали ему… предаваться горю. На экране — весьма привлекательный мужик, умеющий постоять за себя. Но при этом он суетлив, ничтожен и унижен — это своего рода Карандышев, "человек самолюбивый, завистливый". Но и негоциант Серёжа — кисель. Тип ведомого человека. Куда потянули — там и пристроился. Флюгер. Геннадий советует "взять девочку" — берёт. Приелось — кидает. Но — боится. Мечется. То не отвечает на звонки, то бежит на другой конец Петербурга. Расстаётся. Возвращается. Женится. Смиренно кушает полезный силос. А хочет — пирожков. Как говорила героиня советской культовой кинокартины: "Хороший ты мужик, но не орёл!". Вот эти "не орлы" — тоже обыденная реальность. Быть орлом — невыгодно, да и не для чего. Вот с виду оба-два героя — импозантны. Умеют казать себя с наилучшей стороны. Именно — казать. Казаться, но не быть. Ты — это твой статус в социальной сети или надпись на визитке. Внешнее — важнее внутреннего. "Здесь брошены орлы ради бройлерных куриц", — пел когда-то "Наутилус" и, как выясняется, о будущем. О нашей с вами повседневности. Гендерные перекосы начались ещё в 1970-х, когда миру были явлены "железные леди", дамы-боссы, Людмилы Прокофьевны со служебным романом и Катюши Тихомировы — в той Москве, которая слезам не верит. Появился тип "слабого мужчины". Он рефлексировал, играл на гитаре и слушался маму. Однако в те годы проблема только наметилась и не выглядела цивилизационным тупиком. Констатировалось: да, мужчины становятся мягче, дамы — решительнее. Шутили: "Она впереди — с рюкзаком! Я сзади… в рюкзаке". Сейчас это уже не смешно.
Вот и в сюжете Бортко женщины — сильная сторона. Они рулят и крутят. Действуют по-разному. Кто — истерикой и шантажом, кто — спокойствием и логикой. Сазонов не тварь дрожащая и право имеет — может размахивать кулаками и делать вид, что принимает решения, но по факту руководит хрупкая, но невероятно хищная лапочка-Нина. Банкир Серёжа — о, конечно! — повелевает денежными потоками, но ему привычнее быть послушным — сначала Тамаре, потом — Нине. Ему проще согласиться, а тайком — вильнуть в сторону. Сазонов тоже не остался в пустой кровати — туда быстренько запрыгнула подружка Нины — бойкая Лариса (Ольга Павлюкова). Пришла — увидела — победила. Женщины активно и навязчиво добиваются мужчин. Завоёвывают и отвоёвывают друг у друга.
Вместе с тем фабула сложнее, чем банальное переплетение адюльтеров. Открывается, что страсть — это на пять минут, а жизнь с не любящим и не ценящим тебя человеком — даже при наличии денег — путь в никуда. В финале происходит совсем уж грандиозное — трагикомическое. По духу — какой-то зощенковский казус. Серёжа тайком бежит на свидание к оставленной "некондиционной старухе", точнее к её разносолам — прочь от пользительных рационов, которыми пичкает его Нина. Он ужасно соскучился по нормальной еде и, чего уж, там, по нормальной жизни. И — по разговорам о жизни. А что же Нина? Заделалась светской львицей — в том виде, как это принято в наше "неаристократическое" время. Тем не менее… Она галопом устремляется к своему Сазонову: только он умел быть настоящим любовником! Для чувственной Нины секс — один из смыслов бытия… "Чему учит фильм?" — вопрошали советские кинокритики. Сегодня этот вопрос не столь актуален. Любое произведение — это зеркало существующей реальности. Задача автора — донести изображение, а наша — выбирать. Как жить? С любовью или без? Считать ли вот это — любовью, или мы давно выхолостили всё что можно? Пусть зритель решает сам. На мой взгляд, всё, что в кадре, — это манифест нелюбви. К себе и к миру. Нет восторга перед жизнью, как нет цели и смыслов. "Зачем ты зарабатываешь деньги?" — звучит вопрос, адресованный банкиру Серёже. "Да чёрт его знает!" — правдиво ответствует он. Низачем и остальное…
Что касается актёрских работ, они великолепны. В кадре нет ни одного лишнего человека, и даже эпизодические персонажи — на своих местах. Отдельно хочется похвалить работу Алексея Чадова. Мы привыкли к другим работам артиста — к "пацанским" образам, где нет места плаксивой интеллигентщине, научному горению, старинной кафедре и уж конечно — восточным языкам. Чадов невероятно тонко сыграл предложенную ему роль. Лезвие бритвы. В кадре мы видим знаменитые — набившие оскомину — петербургские виды, а потому здесь важен операторский профессионализм. Испортить знакомую картинку, сделать её раздражающей — легче лёгкого. Показать привычные формы так, чтобы они стали частью сюжета — задача сложная. Оператору-постановщику Елене Ивановой это удаётся: Питер выглядит не только фоном, он превращается в "союзника" главных героев. Кроме того, звучат мелодии-настроения Максима Дунаевского — одного из наших музыкальных классиков. Всё это создаёт невероятно упорядоченную, стройную фабулу. Если убрать что-то и напортачить где-то, смазать, скомкать, состряпать наспех — тут же получится халтура. И она обычно получается. Халтура. Но у Бортко — не тот случай.
: Empty data received from address
Empty data received from address [ http://old.zavtra.ru/content/view/muzon-234/ ].
Грани Дока
Грани Дока
Сергей Угольников
30 марта 2017 0
Ирина Шаталова отвечает на вопросы "Завтра"
" ЗАВТРА". Все нынешние фестивали несут в названиях какие-то пятна прошлого. В "Послании к Человеку" слышится рудимент перестроечного "гуманизма". Читаешь вывеску "Кинотавр" и сразу вспоминаешь "новорусское" барство, "лужковский стиль". А "Докер" — красиво, стильно, сурово. Кто придумал?
Ирина ШАТАЛОВА. "Докер" придумался шесть лет назад, когда мы начали устраивать регулярные бесплатные показы в Домжуре. Мы — это несколько документалистов, моих друзей и товарищей. У нас уже была готова программа показов на первый сезон, разные картинки для привлечения внимания, трейлеры, анонсы, а названия всё еще не было. Очень хотелось избежать каких-либо ярлыков и ассоциаций исключительно с киноклубным движением, потому что мы изначально предчувствовали, что просто на встречах и обсуждениях не остановимся. Наконец, режиссёр Настя Тарасова предложила название "Проект ДОКер", обосновав это тем, что все мы между собой называем документальное кино сокращённо "док". Есть рокеры, блогеры, почему не быть докерам? Это и авторы, и зрители, и все те, кто неровно дышит к этому направлению в кино. Когда та же команда, которая делала проект показов, взялась за организацию фестиваля, название плавно перетекло и туда. К слову, нас никогда не смущали параллели с портовыми работниками. Больше того, визуальным образом призов фестиваля стала не абстрактная женщина с крыльями или рыцарь с мечом, а обычный потный мужик, работающий на доках и судостроительных верфях, который тащит на плечах тяжеленную катушку с плёнкой. Эта фигурка лишний раз напоминает, что документальное кино — тяжёлый труд.
" ЗАВТРА". Из кого состоит команда и костяк фестиваля?
Ирина ШАТАЛОВА. Команда "Докера" — работающие режиссёры-документалисты, операторы, кинокритики и даже звукорежиссёры. Помимо основной команды фестиваля, каждый год нам помогают десятки волонтёров, в частности студенты Института общественных наук РАНХиГС, которые занимаются многочисленными переводами фильмов. Как организаторы мероприятий, мы — самоучки. И в этом — не только наша слабость, но и сила. Мы не могли бы доверить организацию фестиваля каким-то профессиональным ивент-менеджерам, потому что нам потребовались бы годы, чтобы объяснить им, что такое авторское документальное кино и кто наша аудитория. Плюс много времени пришлось бы потратить на убеждение разных посторонних людей в том, что у дока в нашей стране есть зритель, и что с каждым годом он растёт.
" ЗАВТРА". В связи с последними модными трендами вокруг акций протеста, когда "событие" создаётся посредством рисования в фотошопе, каким видится дальнейшее разграничение жанров документального и игрового кино? Как их можно будет отличить, если средства монтажа прогрессируют семимильными шагами? Будет ли разделение на фейковый и реальный док?
Ирина ШАТАЛОВА. Не думаю, что веяния из интернета и СМИ способны сильно повлиять на кино, особенно сейчас. Кинематограф уже прошёл эти стадии и перешёл на новый уровень. Вопрос "фейк или не фейк" перестал быть значимым примерно полвека назад, когда уже существовали "шокументари" Якопетти, не любимые критиками, но при всей их условности популярные в народе. Вообще всевозможных шуток с реальностью в истории кино накопилось так много, что современные фейки фотошопа и ютуба выглядят детским садом. Достаточно вспомнить Роберта Флаэрти, который сто лет назад притащил с собой в Арктику целый киноконцерн снимать документальные фильмы про эскимосов — там были и передвижные электростанции, и десятки тысяч метров пленки, и проявочные машины, и кинопроектор, чтобы отсматривать отснятый материал и указывать эскимосам, какие ошибки те допустили во время съёмок. Тем не менее, Флаэрти стал канонической фигурой для документалистов и антропологов, потому что, несмотря на всю постановочность съёмок, он по-настоящему погружался в жизнь, которую снимал, исследовал её и в большей степени следовал за своим героем Нануком, чем наоборот. Или вот Питер Джексон, прежде чем начать снимать фэнтези про кольца и хоббитов, снял псевдодок "Забытые киноленты" о некоем неизвестном новозеландском режиссёре, который якобы задолго до возникновения Голливуда изобрёл все основные приемы немого кино, и его архивы якобы случайно нашел Джексон. "Архивы" были сняты в нужной стилистике самим Джексоном, а про почившего гения свидетельствовали в фильме его несуществующие родственники. Казалось бы, что за издевательство над зрителями? Но вопрос в том, как это сделано. Почему бы не воспринять такую вымышленную историю как искреннюю дань всем неизвестным изобретателям и художникам, которые всегда были и будут. То есть придуманный в псевдодоке образ имеет право стать реальным и значимым. В этом смысле уже в наши дни ярко выстрелил, например, "Выход через сувенирную лавку", который иногда называют "пранкументари" или документальной шуткой. Хотя для меня лично это гораздо меньший фейк, чем большинство игровых фильмов, особенно тех, которые пытаются говорить о реальности и настоящем времени. Тем не менее, резюмируя, соглашусь, что люди действительно сейчас устают от повседневных фейков и не знают, чему верить. И возможно, как раз поэтому в кино они всё больше ищут что-то простое, близкое и понятное. Главное, что в кино пока ещё можно что-то почувствовать.
" ЗАВТРА". Сильно ли воздействуют форматы на автора? Например, есть у меня знакомый, который ВГИК закончил как режиссёр дока, проработал в "ящике", а потом говорит мне: "всё, что я делаю, — отстой, а вот посмотри мой док". Я гляжу, а этот док — развёрнутый телерепортаж. Или Парфёнов. Это же обычная телепрограмма, которую зачем-то впихивают на большой экран.
Ирина ШАТАЛОВА. Да, отечественный телевизор влияет почти на всех, кто на нём работает. У меня тоже есть много знакомых, которые закончили ВГИК, ушли снимать сериалы или телепередачи и уже много лет не могут вернуться обратно в кино, хотя хотят. Нужен очень сильный иммунитет к работе на ТВ, чтобы не перенять её атрибуты. Но это личные вопросы каждого. Не думаю, что на глобальный процесс это так уж сильно влияет. Работы Парфёнова остаются качественными телепрограммами вне зависимости от того, кто и где их показывает. И это не отменяет такого старого жанра, как репортажное кино, которое вполне может выходить на большие экраны и быть там очень популярным, как фильмы Майкла Мура, например. Но разница между Парфёновым и Муром очевидна, хотя формально оба близки журналистике. Вообще телевизионные форматы сейчас уже гораздо меньше влияют на кино, чем прежде. Мне кажется, в последние годы кино стало трансформироваться, скорее, под форматы новых медиа: фильмы начинают расслаиваться одновременно на "полный метр" для большого экрана и на ютуб-канал из остатков материала, или на веб-документари и видеоприложение к газете, или вообще на виртуальные истории в 360 градусов. Эта ниша гораздо более разнообразна, чем то, что предлагают федеральные российские телеканалы, которые заняты, по сути, круглосуточной прокрастинацией. Но насколько глобально новые медиа повлияют на кино — пока сложно оценить, наверное, мы это окончательно поймём только через несколько лет.
" ЗАВТРА". Как-то спросил знакомую, работающую в прокатной конторе, почему английские фестивальные киношки они закупают, а более качественные польские — нет? Она ответила: потому что польские. И ведь действительно, есть такое. От поляков ждут Вайду, поэтому и не купят в прокат. От русских — Тарковского, поэтому то же самое. В российском доке уже есть такие авторитеты с отрицательной "кармой", или пока проносит?
Ирина ШАТАЛОВА. Судя по всему, знакомая говорила про фестивальное игровое, а не документальное кино. А это большая разница. Документальное польское кино вне зависимости от Вайды стало мировым брендом, благодаря мастерству фильмов, с одной стороны, и мощной дистрибьюторской поддержке национальных кинофондов, с другой. Но для прокатчиков главное не это, а потенциальный резонанс, следовательно, коммерческий успех. В британских фильмах хотя бы могут участвовать узнаваемые актеры — это уже шанс собрать зрителей. Про польское кино (как игровое, так и документальное) почти никто ничего не знает, и для любого прокатчика становиться первопроходцем — большой риск. То же самое можно сказать про кино других стран. Например, в Латинской Америке сейчас бум документального кино, Азия безумно интересна, даже Африка вовсю снимает. Но чтобы всё это раскопать и достойно представить, нужно немало страсти и альтруизма, а для любого бизнеса такое распределение времени и сил неприемлемо. Потому эту функцию взваливают на себя образовательные и культурные центры, разнообразные фестивали.
Что касается российского кино, то, по моим ощущениям, в массе своей оно мало интересно миру. За рубежом, конечно, выпускали Балабанова, Звягинцева, Сокурова, Кончаловского, Михалкова, Попогребского и т.д. Из документального — Косаковского, совместный проект Васюкова с Херцогом "Счастливые люди". Это те имена, которые можно встретить, например, на Netflix или в ограниченном прокате. Но, кажется, имена сейчас тоже не главное. Сама по себе Россия, её современные реалии очень интригуют Запад и Восток. Именно поэтому к нам ежегодно приезжает множество режиссеров из разных стран снимать свои фильмы. Им удаётся найти средства на такие съёмки. Если взглянуть на основную программу "Артдокфеста", из года в год она больше чем наполовину состоит из зарубежных фильмов, хотя все они сняты на русском языке. Из этого следует, что для того, чтобы стабильно снимать и быть увиденным в мире, молодому российскому режиссёру не обязательно выдавать себя за Тарковского, важнее — выучить язык и интегрироваться в зарубежную индустрию, найти продюсера, ездить на питчинги и всё в этом духе.
" ЗАВТРА". Почему настолько нелинеен интерес к доку? То из каждого угла про того же Мура кричат и давка на премьере, то — как корова слизала, только как анекдотический персонаж с митингов против Трампа присутствует. С игровыми фильмами всё как-то ровнее проходит.
Ирина ШАТАЛОВА. Такое ощущение складывается в странах, где нет индустрии документального кино. А наша страна, увы, пока именно такая. Поэтому до нас доносятся довольно случайные колебания мирового процесса. Например, в Германии международный фестиваль документального кино "DOK Leipzig" существует с 1955 года. Соответственно, сейчас на него начинает приходить уже четвёртое поколение зрителей за ручку с бабушками и дедушками, которые его посещали в молодости. У нас подобного масштаба фестиваля неигрового кино нет до сих пор. Немудрено, что и остальная док-индустрия Германии полноценно развивается: выходит в национальный прокат и собирает кассы, фонды и телеканалы также поддерживают авторскую документалистику. А для большинства наших документалистов большое достижение — собрать несколько залов в Москве и хотя бы по одному в нескольких городах страны. С другой стороны, я не считаю, что ситуация у нас тупиковая, совсем наоборот. Наверняка это никому со стороны особенно не заметно, но внутри микромира российской документалистики в последние 5-6 лет происходят разные приятные процессы: зрителей явно стало больше, появилось много новых и очень качественных площадок, которые верят в документальное кино, на рынке появилось сразу несколько молодых компаний-прокатчиков, которые пробуют прокатывать неигровое, терпят неудачи и пробуют опять. Начиная с 2012 года порядка двадцати отечественных документальных фильмов вышли в официальный кинопрокат. Цифры сборов, конечно, лучше не называть, чтобы не позориться, но сам факт выхода к зрителю — уже большой прогресс, потому что раньше не было и этого. Короче говоря, когда у нас индустрия в этом направлении возникнет, тогда интерес к доку будет линейным и плавно растущим.
«ЗАВТРА». Нелюбимые вопросы про этику. Когда создатели фильма про одного актуального художника делали картину - сам фигурант процесса принёс записи о своих сексуальных утехах, итд. С такими кадрами образ акциониста для зрителя мог бы сложиться более цельным, скажем так. Никого бы не удивили позднейшие обвинения в насилии. А создатели - в окончательный монтаж не взяли, что и породило впоследствии некоторые недоразумения. Всё это снижает доверие к доку как к таковому. Насколько ты считаешь правильным - неправильным демонстрацию или табуирование таких спорных эпизодов?
Ирина ШАТАЛОВА. Знаешь, если я когда-нибудь буду выступать за какое-либо табуирование, то, скорее, в игровом кино, а не в документальном, потому что иногда чья-то больная фантазия коробит гораздо сильнее этически неприглядной правды реального материала. Но твой вопрос, скорее, о доверии к документалистике. Режиссёр не обязан быть судьёй, священником, законодателем и даже адвокатом или прокурором. И, тем более, он не обязан брать в монтаж какой-то материал, который он не планировал использовать в фильме. Другое дело - несколько убедительно ему удается донести свою мысль или эмоцию до зрителя, насколько он честен с ним - это вопросы другого порядка, касающиеся мастерства, языка, на котором он говорит, сферы образов и чувств. И ощутить неискренность очень легко не из-за того, что не был использован какой-то компромат, а, например, из-за того, что вообще весь фильм притянут за уши.
" ЗАВТРА". Наш док западные зрители часто и, по-моему, справедливо укоряют за "гуманизм". И это правильно. Ведь если что и может нравиться в фильмах пресловутого Тарковского — это история не про гуманизм. А попытки подвёрстывать его фильмы под мутную правозащиту — плевок на могилу Андрея Арсеньевича. Насколько можно выдержать грань между необходимым отчуждением (что получается у Косаковского) и сопереживанием к персонажу?
Ирина ШАТАЛОВА. Не совсем согласна, что наш док имеет какой-то определённый окрас в глазах зарубежного зрителя. Может быть, имел какое-то время назад. Сейчас всё в мире раздроблено на ниши. И док не исключение. Российские режиссёры перестали вписываться в общее большое движение или ассоциацию. Наши документалисты не могут объединиться, как ни пытаются. Настало время единоличников, персональных студий, частных мастерских. Среди них встречаются отнюдь не только гуманисты, но и довольно ироничные, жанровые, отстранённые от страстного человеколюбия авторы. Гуманизм сейчас, скорее, присущ американскому социально-активному доку, который собирает вокруг себя не только любителей кино, но и людей, сопереживающих определённой проблеме, активистов и тех самых гуманистов. Эти случаи мне чаще напоминают спекуляцию, потому что проблема начинает преобладать над фильмом, и в итоге становится не важно, как сделан сам фильм. Это обесценивание документального кино, с одной стороны. Но с другой — это просто ещё одна его ниша, грань. Дальше граней будет всё больше и больше, и это здорово.
Беседовал Сергей УГОЛЬНИКОВ
Своя-чужая жизнь
Своя-чужая жизнь
Екатерина Глушик
30 марта 2017 0
рассказ о том, как случайно найденный фотоальбом изменил жизнь
Брага оглянулся. Он почти крался к контейнерам. Собственно, чего ему бояться? Спортивное прошлое и не преклонный ещё возраст позволяли чувствовать себя уверенно в стычках, то и дело возникающих на «территориях». Передел вёлся постоянно. Ротация кадров (как между собой шутят, чтобы за хохмой спрятать понимание: может я – следующий), или перетас, если по-простому, шла как по причине конкуренции, так и из-за «естественной убыли». «Наш брат не живуч»,- как-то прохрипел Саныч. И на другой же день, что называется, «собственным примером». Брага даже тосковал по корешам. Только привыкнешь... С некоторыми сошёлся так, как и с ребятами по работе не сходился. Разве что с одноклассниками, друзьями по футбольной команде да с сослуживцами в армии. В гостях у них бывал. Они к нему приезжали. Когда свой дом был. Когда мать живая ещё. Он мать-то и угробил, если уж честно.
Так она радовалась, что в городе устроился, комнату получил! После армии вернулся, на заводе его хотели закрепить, поэтому уже не в общежитии поселили, а комнату дали. Отличная была комнатёнка! Потом мать все деньги свои, даже гробовые, собрала – комнату его на однокомнатную выменяли.
И вот поддался на «слабо» этого Армена, чёрт его побери. «Риск - благородное дело. Продай квартиру, у меня поживёшь (вот почему бы тогда не сообразить: а свою Армен чего не продал?), вложим деньги, на круг в три раза больше получим, глазом моргнуть не успеешь - уже миллионер. Вон люди как оборачиваются. У меня капитала не хватает, чтобы в одиночку раскрутиться. Вижу, ты парень деловой, рисковый. Не трус какой-нибудь. Не скряга. Ты мне сразу понравился, как я тебя увидел. Видно, что ты - самостоятельный, своя хата у тебя. Хорошо, что бабы нет пока, а то бабы в нашем деле - тормоз полный! Они же пилят мужика: «Зачем? Без штанов останемся». Давай! Чего ты, «мать да мать». Она рада только будет, что сын в хоромы из однушки перебрался. Сюрприз. И тачку купишь, и квартиру обставишь. Может, ты мне не доверяешь? Давай, брат!»
Вот уж сюрприз так сюрприз! Брага, как дурак, ждал этого гада, когда тот за товаром в Армению поехал. Говорил: живи тут у меня, холодильник в твоём распоряжении. И умотал с деньгами Тольки Брагина, слесаря-инструментальщика на оборонном заводе. А через две недели какой-то амбал в квартиру вваливается: «Мой квартир. Ты кто здесь жил? Вор! У меня тут в шкаф шуб был. Кожан был. Никакой Армен не знай. Родина уезжал, ты дверзламал. Милиц зову».
И чего Толяну было делать? Ни расписки у него, ничего, чтобы подтвердить, что он здесь не так просто. И ни слуху, ни духу об Армене этом. Потом Брага узнал, что не одного его этот Ара он лоханул.
Думал, в общежитии пристроится. А завод-то разорили. Из общежития людей, даже кто там жил, повыкидывали. Ну и куда? К матери в посёлок. Она как услышала, что сын без квартиры и денег остался, слегла, а потом и умерла. И сестра так на Толяна рассердилась, что видеть его не хотела, обвинила в смерти матери. Да ему и самому стыдно было оставаться в посёлке. На виду у всех позором жить.- мать в могилу свёл.
Мотанул в Москву на заработки. Бригадами строили дачи. Как-то крутился. А потом ногу сломал - вышвырнули. В больнице, ладно, держали, пока не сняли гипс. Вышел, а идти некуда. Прибился к бомжам, как все думают, тоже поначалу думал: перекантуюсь, пока устроюсь. Москва - вон какая огромная. Сколько домов, квартир.
Да только для таких, как Толян, в этих домах- подвалы да чердаки. И то не больно попадёшь. Вот у кого полная свобода - у крыс. Они везде! Ни с чердаков, ни из подвалов никто не гонит. Да ниоткуда! Он как-то стоял у решётки посольства, там охрана, милиция. Идут нарядные люди, показывают какие-то бумажки, их пускают. А вороны по газону расхаживают - без всяких пропусков! Получается, вороны - в большем почёте.
Уже семь лет бомжем. Раз даже Витюху из посёлка видел. Слава Богу, тот не узнал. К бомжам же не просматривается никто.
Брага в разных районах Москвы тусовался. И везде – свои порядки, устои, можно сказать, разделение зон влияния. Где - контейнеры просматривать, в основном собирать алюминиевые банки, их сдавать можно. Где - у магазинов подметать, мусор вытаскивать. Догадались ещё вещи хорошие подбирать и на блошином толкать. Там тётки знакомые стояли. Брали хотя и за бесценок совсем, но с другой стороны, правильно: они же стирали, гладили эти вещи, в помойках найденные, перед тем, как продавать. У некоторых домов, где богатые жили, можно было и фирменные шмотки найти. За них хорошо Аська платила - потом сдавала в комиссионки для дорого барахла. Научила, какие фирмы ценятся. Вот Брага и ходил тайком к домам, где можно было даже выброшенную «Шанель» найти. Он сам и «Гуччи» выуживал, и сумку «Кристиан Диор». Аська сразу ему тысячу отвалила.
Он не ленился, вставал в пять, ещё контейнеры стояли нетронутыми, мусоровозы не приезжали, братья по разуму дрыхли, и Брага ловил момент. Ему рано вставать было привычно: его смена на заводе в 7 часов начиналась. А до этого он ещё пробежки делал – форму футболиста заводской команды поддерживал, душ, потом на работу- пешком, чтобы в автобусе не трястись, да ещё как сельди в бочке набьются. С мужиками чуть не в обнимку едешь. Тьфу!
Он ходил к домам Юза и Хари. Тоже, наверное, по фамилиям клички у них. Как у него. Никто не знал фамилий друг друга. Кто откуда, мало говорили. А если и рассказывали, то врали. Некоторые так заливают друг другу о прошлой жизни! Послушаешь, так половина бомжей - королевских кровей или, по меньшей мере, князья два графья у них в предках. А на помойке оказались по причине собственного благородства: не стали судиться, стяжаться и прочее.
Может, даже боялись: как бы не оказалось, что кто-то кого-то из родных знает. Так ты пропал для родных - ну и безвестность. А это же - варианты: вдруг ты - в загранку уехал, на корабль какой-нибудь попал. Всё-таки приятней думать, что твой родственник в загранке, чем точно знать, что он бомж. И история жизни начиналась с момента попадания в этот подвал, на этот чердак. Прошлого не было. Каждый его в себе держал. И всё общение было в настоящем. А оно было общее. Может, поэтому и прикипали, как Брага, к своим корешам, что всё общее: дни, ночи, заботы, дом… Когда дом, где он тогда в подвале жил, снесли, на теплотрассу перебрались. И всё равно: дом, дом... «Пошли домой». Увидишь на улице своего, спрашиваешь: «Дома кто?» Потом опять подвал подыскали..
На некоторых, кстати, такая одежда! За деньги бы ни в жизнь не купить. Вон на Браге туфли - «Балли». Он в витрине увидел - 20 тысяч пара. В баке нашёл, носит. Не очень удобные, но ничего. Иногда даже греет душу, что на тебе – за 20 кусков обувка.
А вот затосковал как-то Николаич, совсем старый мужик, если по бездомным меркам мерить. Долго ведь не проживёшь такой жизнью. И захотел Николаич своих навестить! Просто грезил. Своих у того - дочь да внук. Вот он, едва ли ни единственный, о семье рассказывал. Николаич и забомжевал-то почему? Он оставил дочери и зятю свою халупу, сам на заработки в Москву поехал. Да в таком возрасте кто его возьмёт? То поднесёт, то подметёт. А таким бедолагам - прямая дорога в подвал. Он иногда звонил дочери. И вот узнал, что зять, слава Богу, помер. А то хотел уйти к другой бабе, да ещё халупу продать и деньги поделить. И теперь дочь одна с внуком живёт. А Николаич и помочь ничем не может. Говорил: умру, а как внук в школу пошёл, не видел. Ведь его в мою честь назвали! И вину свою чувствовал - недостоин, чтобы в его честь имя дали. Когда имя внука назвал- Валёк, так и про самого Николаича узнали, что он - Валентин Николаевич. Вот у Браги тоже, пожалуй, никто и не знает имя.
И как Николаича в дорогу собирали! Как одели! Кожаное пальто, ботинки, шапка меховая, портфель ещё сунули - для солидности. В санприёмнике отмыли, подстригли, выбрили.
А вернулся он из дома - в старье. Всё оставил дочери она, может, продаст. Хоть какие- то деньги. Сам свои же старые вещи ещё не выброшенные, откопал, напялил. И практически сбежал. Что он скажет, почему таким франтом приехал? Что вещи с помойки, а сам бомжует? Поселковые все подумали, что он в Москве начальником. Он же бригадиром был, когда его завод работал. Иземляки сразу, как его таким щёголем увидели, заговорили: потому и не приезжает, с дочерью почти не общается, чтобы не просила помощи, не приехала бы к нему в Москву.
Бабы-соседки сватались. Да как сватались? Мол, возьми к себе в Москву, я согласна твою квартиру или офис убирать. Офис! А признаться, что бомжует, Николаич никак не мог. Сбежал. И страдает: не дай Бог, дочь узнает, что он – бомж, после такого-то фурора. И переживает, что дочь подумает, будто он не хочет её в Москву забирать, потому тайком умотал.
Кого бы ни знал Брага - все стыдятся своего положения. Именно перед старыми своими знакомыми, перед родными стыдно.
Брага не боялся, что отхватит от Юза или Хари за то, что на их поляне пасся. Слабо им. Но западло в чужом мусорном ящике копаться. Поэтому лучше не попадаться. А то совсем уж опустишься. В глазах нынешних товарищей упадёшь - точно не поднимешься.
Контейнер действительно не увозили ещё, но копаться было неудобно: сверху вывалена целая библиотека - книги, журналы, тетради какие-то. Брага сплюнул - замаешься этот хлам книжный перекидывать. Он взял одну книгу, полистал - Теккерей. Брага что-то читал Теккерея. Забыл. Диккенс. «Оливер Твист»! Ух, ты! Он в очередь на «Моби Дика» стоял у себя в посёлке в библиотеке, а тут - на свалке. Читай без всякой очереди, да желания нету. Столько сам повидал за семь-то лет - ни один писатель столько не видел. Тоже бы рассказать кому, написать - вот где романы! Бомжу надо год за пять засчитывать. Каждый день - что-нибудь да! То драка, то воровство, то убийство, то сумку нашёл и отдал охраннику, что дом сторожил, где сумка валялась. И Толяна дамочка потом через дворника нашла и бутылку коньяка подарила. В сумке были документы. Баба пакеты несла из машины, и сумка упала. Она не заметила. А Брага догадался, что наверняка жиличка из этого дома Машей-растеряшей оказалась. Ну и отдал. Даже не открывал. Охраннику тоже бутылка перепала. Честный парень. Молодой, из Рязани. Пока не обжился в столице, не враль ещё, не наплёл хозяйке сумки, что сам нашёл, и вся бы честь - ему. Нет, сказал, что бомж передал.
А вот очень красивый кожаный альбом. Брага открыл – фотографии. Кто выбрасывает фотографии? Места они много занимают, что ли? Вот у Браги самое ценное, что есть – это пара фоток. Хотя, судя по хламу в контейнере, мебели, сгружённой около, квартиру продали - новые хозяева старые вещи как хлам выносят. Наверняка человек умер, и его фотографии даже наследникам не нужны. Или одинокий человек умер. Хотя какой одинокий - полный альбом разного народу. И красивые люди-то, порядочные, интеллигентные.
Было уже совсем светло, и Брага рассматривал фотографии, вглядываясь в лица. На одном снимке на парне свитер - точь-в-точь как у него был! Чешский! Тётка по блату купила и ему на 16-летие подарила. Это царский подарок был - свитер импортный! Брага его, не снимая, носил, а из армии пришёл, конечно, крупнее стал, уже маловат был свитер. Сестра таскала, донашивала: по хозяйству управлялась, на лыжах в нём ходила.
И на Брагу словно чем-то родным повеяло. Да и парень в свитере - его лет, судя по причёске, по качеству фотобумаги, по свитеру опять-таки. А уж когда бабушка какая-то чужая сидит с дедком, а рисунок на платье, как у бабы Оли, отцовой матери! Ну, ты подумай! И в Москве свитера такие продавали! И материал, из которого у бабы Оли халат был, а у бабушки в альбоме - платье. Или тоже халат? Хотя кто в халате фотографируется? Может, эти люди - из толяниных мест? Да раньше все одинаково одевались – что в Москве, что в Казани-Рязани.
Увлёкшись рассматриванием фотографий, Брага и о времени забыл. Но тарахтение мусоровоза к реальности вернуло. Брага взял фотоальбом и пошёл к метро: ему хотелось ещё раз пролистать альбом, рассмотреть фотографии. Он мог пристроиться «паровозиком» к кому-нибудь из пассажиров. Тем более народу - полно, все на работу, час пик, контролёры в такой толпе и не ловят никого. Но Брага захотел поехать по билету. На билет у него найдётся. Он с важным видом купил билет, пошёл через ближайший к контролёру турникет: пусть видит, что он – такой же законный пассажир, как все. Брага даже кошёлку, что брал, чтобы вещи найденные туда складывать, перед метро выбросил, и держал в руках только альбом.
Он доехал до Павелецкой, пересел на кольцо. Дождался, когда освободится место в самом начале вагона, сел и стал рассматривать фотографии. Были здесь и совсем старые, ещё дореволюционные: какой-то гимназист, вот дама в шляпке сидит, мужик в сюртуке стоит. Вот фронтовая. Молодой парень в пилотке, гимнастёрке. Поверх фотографии написано: «С красноармейским приветом».
Фотографии были приклеены. А так было бы интересно: на обратной стороне может, даты есть, имена. Многие фотографии – из фотоателье. Раньше всех одинаково усаживали, в каком городе ни приди фотографироваться. Брага тоже ходил ещё школьником с родителями и сестрой: все в ряд сидят, головы к центру склонили, в объектив смотрят. С одноклассниками –друзьями в ателье фотографировались. И с классом. Здесь тоже такие есть: сидят- стоят. Первый ряд, задний ряд… . Точно - его ровесник был тот парень, что в свитере сфоткан. Даже и похож чем-то на Брагу. Тоже белобрысый, морда круглая.
Наверное, старик какой-нибудь умер. Потому что последние фотографии лет 10 назад вклеены: пожилой человек сидит на диване на фоне ковра.
Брага в тепле, под покачивание вагона уснул.
Проснулся он, когда выпавший из рук альбом по ногам ударил. Времени прошло, видимо, много: народу меньше, утренний час пик миновал. И уже хотелось есть. Он вышел на своей станции, плёлся в свой подвал, и такая тоска навалилась! Ему захотелось иметь семью, дом. Фотографии чужих людей, их улыбки, их комнаты, их диваны, на которых они уютно устроились, столы, за которыми сидят, их драповые пальто, которые помнит и Брага, их песцовые воротники, шапки-самовязки - всё нагнало такую тоску, хоть вой.
В подвале была суета: Николаич умер. По нему уже справляли поминки. Решали, как вынести его. Положить на лавку. Вызвать скорую, чтобы забрали. На подвал нельзя наводить: разгонят всех. А сейчас все чердаки, все подвалы закрывают. Попробуй, новое место найди. Брага, на которого в этой суете никто не обращал внимания, сунул альбом в тайник, который сделал для паспорта и фотографий сестры, матери и своей армейской – единственные вещи, которые остались от старой жизни. Держал фотокарточки в паспорте: в стене вынул кирпичи, соорудил нишу, потом сверху заложил кирпичами, а второй ряд пустым оставил. Вот туда и сунул альбом.
Тоска не проходила. Его даже спросили: «Ты чё, Брага, грустный? Будто Николаич отец тебе.» Они, слава Богу, подумали, что Брага такой печальный из-за Николаича. А ему за все семь лет так тошно не было, как сейчас. Чёрт дёрнул альбом этот открыть. Вспомнил сон, который в метро увидел, когда спал. Приходит к нему дама в шляпе, что на старинной фотографии, и говорит: «Анатоль, мамА здорова?» А он, Толян, во сне знает, что эта его барыня – родная тётя, и стесняется, что она его в таком виде застала. Брага, когда рассматривал альбом, вспоминал: по литературе и истории учили, что все дворяне знали французский. Вот и приснилось. Ерунда какая-то.
Поделиться книгой: