Грань человечности

Он стоял на вершине холма. Внизу бежала быстрая узкая река, а на ее берегу стояли несколько домов.

Как только он осознал, что строения обитаемы, он тут же рухнул в снег. Лежа отцепил от рюкзака туристическую пенку, улегся на нее и, выставив ствол карабина, принялся наблюдать за небольшим поселком сквозь прицел.

Это был не поселок. Скорее, лагерь, как у старателей, охотников и геологов. Учитывая близость речки, скорее всего это и было поселение старателей. Мыли золото в речке, менялись раз в неделю или реже и мечтали поскорее вернуться домой. А возможно, здесь и жили, используя городок только как базу для пополнения припасов. Но это было раньше, до Срани. Кто облюбовал это место сейчас – неизвестно.

Частокол, высокий и крепкий, местами – подправленный совсем недавно. Некоторые участки выделяются новизной, дерево еще не успело потемнеть там, где рука неизвестного строителя обтесывала верхушки, превращая их в заостренные колья. Два больших приземистых барака, несколько пристроек, приткнувшихся к стенам.

Именно к кособокой и несуразной пристройке и вел след, ныряющий с холма вниз, исчезающий на одной стороне самодельной переправы и снова появляющийся с другой. След его снегохода.

Возле одного из строений стоял броневик. Что именно из всех этих бесчисленных аббревиатур, скрывающих назначение техники, и так любимых военными, он сейчас видел – Захар не знал. Да оно ему и не нужно было. Важным было лишь то, что орудийный ствол из небольшой башенки не торчал. Это значило, что орудие либо демонтировано и установлено где-то в более удобном месте, либо его нет в принципе. Пошарив взглядом по территории лагеря, пулеметного гнезда Захар не обнаружил, или же оно было тщательно замаскировано.

В лагере жили люди.

Вот распахнулась дверь одного из бараков, из нее вышел мужчина, держа что-то на вытянутых руках, и направился в пристройку. Захар присмотрелся: мужчина нес мясо. В пристройке, по всей видимости, было обустроено хранилище, поскольку туда еще несколько раз носили большие, перепачканные кровью куски.

Через час Захар мог сказать приблизительно, сколько человек населяет лагерь. Тридцать – тридцать пять. Может, в бараках находился кто-то еще, но ему показалось, что в лагере проживает не больше сорока человек. Большему количеству в двух бараках было бы тесновато, и они наверняка пристроили бы еще какие-то жилые помещения. Все – мужчины. По крайней мере, Захар женщин не видел. Вооруженными по лагерю не ходят, но оружие есть наверняка. А наличие броневика позволяет допустить, что оружие вполне может быть не только охотничьим, но и автоматическим.

Теперь оставался главный вопрос: как вернуть снегоход? Проникнуть на территорию лагеря труда не оставит, даже если они выставляют кого-то сторожить на ночь. Больше одного человека на холод не выгонят, даже два – это уже слишком много для такого маленького объекта. Пуля, выпущенная из пистолета с глушителем, решит эту проблему. Что дальше? Вряд ли обитатели лагеря не услышат, как он сбивает замок и выгоняет технику. Так что тогда? Опять бревна и клинья? Подпереть двери, зафиксировать. Дальше что? Вон броневик и аэросани. Неясно, на ходу ли они, но лучше исходить из наиболее неприятного варианта, а значит – будем считать, что на ходу. Аэросани он испортит легко, но что нужно сделать с броневиком, чтоб его обездвижить? Захар даже не знал, где у этого монстра находится двигатель, кроме того, он слышал, что у некоторых модификаций их два. Разбираться где там и что – времени не будет. Но, если этого не сделать – погоня неминуема. Захар даже представил, как это будет. Вот в тарахтенье снегохода вплетается басовитый рык мощного двигателя, его фигуру, согнувшуюся под обтекателем, освещает мощный прожектор, звучит короткая очередь…

Нет. Так точно не пойдет. Погоню допустить нельзя. А значит что? А значит, этим людям придется умереть. Желательно – всем.

Он даже не удивился, как легко пришел к такому решению. Люди, населявшие лагерь, стали просто частями уравнения, которое нужно было решить. Дома сложены из толстых бревен, крыша покрыта рубероидом. Окон нет. Это хорошо. Если подпереть как следует двери, облить бараки в нескольких местах солярой или бензином – полыхнет знатно. За несколько часов ничего не останется. А то и быстрее. Дерево же наверняка сухое, как порох. И даже если кому-то удастся вырваться из огня, он будет больше занят тушением пожара, чем выяснением его причин и погоней. А он к этому времени уже будет далеко…

Стоп!

Это что он сейчас понапридумывал? Захара бросило в дрожь, и он торопливо потянулся за термосом. Отхлебнул горячего чая, обжег небо, но даже не почувствовал этой боли. Он пытался осмыслить все, что произошло у него в мозгу.

Только что он хладнокровно обрек на смерть – ужасную смерть в огне – сорок человек. Пусть и только мысленно. Пока – мысленно. Только потому, что они забрали его снегоход и показались ему опасными. Черт! А как бы он сам поступил на их месте, наткнувшись на исправную технику, способную значительно облегчить выживание в этом суровом краю, а то и спасти чью-то жизнь? Стал бы он искать хозяина и выяснять, не желает ли тот поделиться транспортным средством, или просто сел бы на него – и уехал? Ответ очевиден. Тот, прежний Захар, может, и подождал бы владельца техники, поискал варианты. Вот только прежний Захар не добрался бы до снегохода. Он бы вообще не выжил. Хотя… Он и не выжил.

Прежний Захар умер в ту минуту, когда увидел свою дочь с размозженным черепом в сенях собственного дома. Когда понял, какую страшную смерть приняла его жена – единственный человек, которому удалось отогреть его сердце – привязанная к кровати, убитая похотью нескольких ублюдков, истосковавшихся по женскому телу. Гнался за аэросанями и расчленял Вовика, забивал прикладом волка и хоронил тела уже совсем другой Захар. Тот, который и лежит сейчас на вершине холма, и думает, не сжечь ли ему, к чертовой матери, сорок человек только потому, что у него украли снегоход.

Так о чем вообще может идти речь?

Твою ж мать, это же люди! ЛЮДИ! Те, кто выжил после Срани. Те, у кого, возможно, есть связь с Большой Землей. Кто, возможно, знает, что произошло и в каких масштабах. То есть, это те, к кому он стремился, только не какие-то гипотетические в возможно выжившем далеком Иркутске, а вполне реальные, здесь, у подножия холма, на котором он лежит, рассматривая их сквозь прицел карабина!

Еще не успев понять, что он делает, Захар резко поднялся на ноги, сунул пенку под клапан рюкзака, забросил его на одно плечо и, повесив на другое карабин стволом вниз, принялся спускаться с холма.

Гостя заметил Шмыга.

Выйдя на улицу для того, чтобы отнести на ледник очередной кусок мяса, он мазнул взглядом по другому берегу и увидел человека, спускающегося с холма. В первую секунду он не придал этому факту никакого значения, решив, что возвращается кто-то из припоздавших охотников, однако уже через секунду он вспомнил, что все охотники греются в большом бараке, вернувшиеся с удачной охоты, результат которой он и держит сейчас в руках.

Мигом метнувшись в пристройку, Шмыга избавился от мяса, обтер снегом руки и устремился в жилой барак. Рывком открыв дверь, еще не видя внутри никого, он уже кричал:

– Человек! Там человек идет!

К тому моменту, когда Захар подошел к воротам, его уже встречали. Калитка в воротах была открыта, а за ней стояло все население этого небольшого лагеря.

Пересчитывать по головам Захар не стал, но было понятно, что если он и ошибся в подсчетах, то – не намного.

Встречающие стояли полукругом, и, едва Захар вошел во двор, ему пришлось остановиться.

Напротив него стоял мужчина. В годах, скорее, даже, пожилой. Мужчина стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бока, отчего накинутый на плечи тулуп выглядел каким-то рыцарским плащом. Вся левая сторона лица у него была побита оспой, в зубах торчала спичка, а от взгляда внимательных черных глаз Захару стало не по себе. Он опустил взгляд ниже и пожалел о том, что заявился сюда так открыто. Пальцы мужчины покрывали синие «перстни».

Зеки.

Черт.

– Здравствуй, человече. Ты кто таков будешь? – говорил мужчина медленно, нарочито лениво и совершенно обыденно. Будто каждый день к ним в лагерь забредают одинокие путники.

Захар глубоко вдохнул и постарался так же спокойно ответить.

– Меня зовут Захар. Я пришел за своим снегоходом.

– Оп-па! Не, вы видали? Терпила пожаловал за техникой!

Вперед вышел невысокий мужичок неопределенного возраста, двигающийся как-то странно. Как на шарнирах. Пожилой скривился, но ничего не сказал, наблюдая за реакцией гостя. А Захар шагнул вперед, схватил двумя пальцами «шарнирного» за нос и потянул на себя.

– Ты сейчас что сказал? А ну-ка повтори!

Движение кистью по часовой стрелке и вниз. Из глаз шарнирного брызнули слезы, и он, не в силах противиться боли, рухнул на колени перед Захаром.

– Отпусти, сука, петушара гребаный!

Захар похолодел. Такие слова безнаказанными по блатным понятиям оставлять нельзя. За такой базар нужно отвечать, и чаще всего, отвечали языкатые собственной жизнью. Потому что если не среагировать – действительно опустят. И не спасет ни рост, ни вес, ни уровень ай-кью. По крайней мере, именно так было там, за колючкой. И никто из ставших свидетелями расправы над кидавшими подобные фразы никогда не «предъявит» за заточку, воткнутую в бок трепачу, или за его треснувший от удара о бетонную стену коридора череп.

Вот только сейчас они были не на «зоне». И напротив Захара стоял человек, заинтересованно наблюдающий за его реакцией. А за спиной этого человека – сорок харь, некоторые из которых уже успели вооружиться. И какая реакция последует на любой его поступок – неизвестно.

Стараясь выглядеть бесстрастным, не выпустить на лицо всю гамму эмоций, что бурлили внутри, Захар, встретившись взглядом с внимательным и слегка насмешливым взглядом «пахана», медленно опустил левую руку и плавным движением достал обрез из самодельной кобуры. Перед ним, на коленях, что-то гундосил «шарнирный», не пытающийся вырваться, боясь причинить себе еще более сильную боль. Так же медленно Захар взвел курки, приставил срез ствола к голове «шарнирного» и выстрелил.

Гулкое «бум» заставило людей, стоящих напротив, дернуться. В следующую секунду произошло сразу несколько событий.

Тело «шарнирного» с развороченной головой мягко осело в снег.

Захар отпрыгнул назад, вытянув руку с обрезом и пытаясь сбросить с плеча карабин.

В толпе послышались щелчки затворов, линия сдвинулась, но пожилой остался на месте, раскинув руки, сдерживая толпу ревом: «Не сметь!».

И над всеми этими звуками раздался новый, перекрывающий шум толпы и крики пожилого. Радостный рык, услышав который Захар от неожиданности едва не вдавил спусковой крючок:

– Хирург! Лепила, твою ж через коромысло!!! Ты, что ли?

Расталкивая людей, мешавших ему рассмотреть как следует пришельца, из толпы вынырнул невысокий гибкий татарин. Даже не верилось, что рев, слышанный ранее, издавала его, совсем не богатырская с виду грудь. Татарин замер на секунду, присматриваясь к прижавшемуся к воротам Захару, а потом обернулся и весело закричал:

– Крапленый! Ложный кипиш! Сукой буду, это нормальный пацан! Я отвечаю!

И только сейчас Захар узнал его.

– Волнорез! – выдохнул бывший лесник, и широко улыбнулся.

С Волнорезом Захар познакомился, когда уже досиживал свой срок. Ну, как «познакомился». Пришлось познакомиться. Когда на работах «торпеда», проигравшая желание, воткнула заточку в бок невысокому татарину, бывшему с Захаром в одном отряде, только быстрые и умелые действия несостоявшегося хирурга смогли спасти жизнь Волнорезу – достаточно авторитетному и имеющему славу «правильного пацана» сидельцу. Волнорез продержался всю дорогу из лесу до «больнички» и не забыл потом, кого за это благодарить.

После выздоровления Волнореза Захара перевели в «привилегированный» барак, работать пришлось чуть меньше, а есть – чуть больше. Как ни странно, огромный, медведеподобный русский и маленький юркий татарин на удивление быстро сошлись. Волнорез оказался эрудированным и сообразительным собеседником, с живым умом и подвешенным языком. Захар только диву давался и гадал, за что собеседник получил срок, и, судя по всему – срок не малый. Но – не спрашивал. Когда несостоявшийся врач освобождался, Волнорезу еще накинули сверху за убийство, совершенное по приказу кого-то из авторитетов, и направили досиживать по этапу на «строгач». Захар и не думал, что им когда-нибудь доведется встретиться, да и не желал этого особо, а вот – поди ж ты. Встретились.

– Хирург, значит? Тот самый, благодаря которому ты небо до сих пор коптишь? Хм, помню. – Пожилой качнул головой. – Ну, проходи, разговаривать будем. Хирург…

В тесной печурке пощелкивали поленья, привнося какой-то домашний уют в барачное помещение. Света от тряпочных фитилей, плавающих в плошках с жиром, было немного, светильники брали тьму количеством. Посреди барака примостился стол из грубых, неструганых досок.

На столе – деревянные тарелки, с исходящей паром горячей олениной. Кружки, ложки – все тоже из дерева. Мастерство заключенных еще до Срани было широко известно. Сейчас оно стало полезным навыком.

В центре стола – большая бутыль с мутной сивухой. Над столом, напротив Захара – такие же мутные, тяжелые лица. Волнорез, отряду охотников которого лагерь обязан этой одурманивающе пахнущей олениной. Крапленый, сосредоточенный и подозрительно смотревший на Захара. Захар сам был предельно насторожен, невзирая на выпитое. Он давно отвык от людей, а те, что встречались ему после Срани, мягко говоря, доверия не вызывали.

В помещении находились еще несколько приближенных Крапленого. Их погоняла Захар даже запоминать не стал. Зачем? Если за ночь ничего не случится, он отправится дальше и никогда не увидит больше этих людей. А если случится – не увидит тем более. Оно и ночевать-то стремно, но Крапленый дал слово. Слово вора. А оно, в определенных условиях, что-то да значит.

– Зачем ты поедешь куда-то, Хирург? Оставайся у нас. Жить как-то приспособились. В тепле, сытые, выпить есть чего. А ты мужик правильный, способный. Если уж выжить умудрился, – Крапленый хмыкнул. – Вон, опять же, Волнорез за тебя ручается, а его словам я склонен доверять. – Волнорез, сидя с наполовину прикрытыми глазами, важно кивнул. – А так сгинешь по дороге, и всех делов. Как там «… и никто не узнает, где могилка твоя».

– Жить, говоришь? – протянул Захар. Язык, вроде бы не заплетается, но для себя он решил, что еще пару повторов – и хватит. – А что за жизнь у вас, Крапленый? Сидеть в бараке, оленину под самогон жрать, да ждать, пока сдохнешь? Так это вы к этому по жизни привычные. А я достаточно просидел. Хватит.

Крапленый великодушно пропустил мимо ушей слова о привычке и продолжил.

– Ну ладно. Доберешься ты, положим, до Иркутска. Если доберешься. – Слово «если» старый вор выделил отдельно. – И что дальше? Ну, полюбуешься на руины, да развалины, может, дозу схватишь. И что потом?

– А вот тогда я и воспользуюсь твоим приглашением, если позволишь. Если туда доберусь – то и назад получится. И заживем, как в сказке, – Захар хмыкнул.

Вор только покачал головой и дал отмашку Волнорезу:

– Наливай.

Вонючая сивуха снова полилась в деревянные кружки, от едкого запаха аж голова закружилась.

– Ну, давайте. За все, – произнеся короткий тост, Крапленый запрокинул голову, и острый кадык заходил туда-сюда под дрябловатой кожей.

Все последовали примеру пахана. Захар тоже резко выдохнул, и одни махом опрокинул кружку. И тут в голове будто взорвалась бомба. Он больше не сидит в бараке с бывшими зеками. Он стоит посреди ночного заснеженного леса и смотрит на небольшое скопление техники. Большой вездеход, навечно теперь замерший памятником самому себе у барака Крапленого, несколько снегоходов. Пассажирские аэросани, размером с микроавтобус, также виденные им в лагере. А поодаль… поодаль стоят тоже аэросани, только поменьше. С красной надписью «СССР. Наркомсвязь № 2» по дюралевому борту.

К саням, осторожно ступая и явно боясь наделать лишнего шума, крадутся несколько фигур. Вот они загрузились внутрь, через минуту двигатель взревел, и сани умчались в глубину ночного леса.

Опять вспышка. Двор его, Захаровой заимки. И снова эти же сани. Стоят за воротами. Возле них топчется, дымя самокруткой, человек в лагерной фуфайке. Заглядывает во двор, вытягивая шею, ждет чего-то, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Дверь избы нараспашку, на пороге лежит что-то маленькое и темное. Из распахнутых дверей доносятся женские крики и громкий мат.

Вспышка. Боль в выбитом плече. Обожженный остов аэросаней и все та же надпись по борту. «СССР. Наркомсвязь № 2». А в стороне, под деревьями, лежит плюгавенький мужичок.

Захар поперхнулся, закашлялся. Алкоголь обжег желудок, и полупрозрачная пелена спала с глаз.

– Эй, эй, ты чего? – Крапленый смотрел на него озабоченно, кто-то услужливо постучал по спине.

– Ни… Кх-кх… Ничего… – выдохнул Захар. – Крепкая, с-с-сволочь.

Зеки рассмеялись.

Захар взял кусок оленины, шмякнул на странного вида лепешку и откусил большой кусок. Прожевал. Откинулся на спинку самодельного стула и обвел взглядом помещение.

Как просто. Обрез – на бедре, пистолет – под мышкой, в кобуре. Пистолет никто не видел. Полезть за сигаретами, резко достать ствол и выстрелить в лицо Волнореза. Сразу убрать его как наиболее опасного. Одновременно под столом разрядить обрез в пах Крапленому. Отбросить стул, перестрелять остальных. Того, у печки, и еще двоих, режущихся в карты на деревянных нарах, накрытых шкурами.

Вот только Аня, показывая ему это, хотела совсем другого, наверное.

– Пойду, покурю, – Захар тяжело поднялся со стула и направился к выходу, сгорбившись, и разом постарев на десяток лет.

– Да кури здесь, че попрешься-то на холод? – крикнул кто-то в спину.

– Да воздухом подышу! – буркнул он, толкнул дверь, и с удовольствием подставил лицо холодному ветру.

Выйдя на улицу, Захар прошел немного и уселся на лавочку под навесом, устроенным возле большого барака. Повозился, устраиваясь поудобнее, пошарил по карманам в поисках курева. Достал сигарету. Чвиркнула спичка, осветив на миг лицо, пересеченное морщинами. Затянувшись, Захар откинулся на спинку лавочки и выпустил густую струю дыма.

Хлопнула дверь, заскрипел снег под унтами. Крапленый пристроился рядом, отмахнулся от предложенной сигареты, достал кисет, бумагу и стал скручивать самокрутку.

Некоторое время они сидели и молча курили.

Тишину нарушил Захар:

– Много лет назад мне казалось, что жизнь моя удалась. Квартира. Машина. Учеба. Учился резать, сшивать, с того света вытягивать. Нравилось. А потом – повернулось все. Круто повернулось. Да ты и сам знаешь. Оп – и на нарах, в СИЗО. Оп – и в поезде, на севера. Барак, лютые рыла. Ничего, прижился вроде. Нормально. Вон, Волнорез не даст соврать.

Крапленый, прищурившись, внимательно смотрел на Захара, не перебивая и попыхивая самокруткой.

– Вышел. Опять хорошо. Свобода. Вот только быстро понял, что людей видеть не хочу. Ушел в лес. Тихо. Одиноко. Спокойно. А потом я Аню встретил.

При этих словах правый кулак бывшего лесника сжался. Крепко, до отчетливого хруста.

– И тоже хорошо все стало. Вообще. Как в сказке. Даже, когда бахнуло, не особо поменялось что-то. Ну, стал я не покупать, а просто брать вещи нужные в городке, да у зайца на столе ног больше стало. Даже плюс, ептыть. А потом…

Бывший лесник тяжело вздохнул.

– А потом, Крапленый, я встретил твоих людей. Вернее, они на меня наткнулись. На дом мой. И не стало у меня ни жены, ни дочки.

Захар поднял голову и пристально посмотрел на пахана. И того проняло. Столько боли, злости и ненависти плескалось в глубине глаз этого здорового мужика, похожего на медведя. Крапленый вздрогнул и рефлекторно подался назад.

– Я же не сразу к вам притопал, – продолжил Захар. – Я сначала на холме повалялся, смотрел на вас. И думал, как бы вас всех убить сподручнее. А потом плюнул – и решил: да будь, что будет! Встал и пошел. Я в последнее время почему-то часто так поступаю. И когда понял, кто вы, что вы и что именно из вашей кодлы те твари были, которые без семьи меня оставили, решил сначала… Да я вижу, понял ты, что я решил. Успокойся, не лезь к поясу. Что там у тебя? Нож? Не дергайся. Так вот. Посмотрел я на вас и понял: меняются люди. И то, как вы быт наладили, и то, что старатели не в рабстве у вас – все говорит про то, что смог ты зверя в себе на привязь посадить, Крапленый. А мой вот – вырвался. Все, кого повстречал я с самой Срани, – все изменились. Кроме ушлепка того вашего, который без головы остался. И тяжело мне смотреть на все это, Крапленый. Тяжело и страшно. Потому что сейчас со всех маски послетали. Кто был гнидой, да прятался – наружу выпустил сущность свою. И наоборот. А страшно мне от того, что я никогда ни злым, ни плохим особо не был. А как все это началось – будто и не я это. Настолько мне все равно стало. Я, Крапленый, за это время народу, наверное, больше, чем ты за всю жизнь, перевалил. И – никакого сожаления, никаких мук совести. И умом я понимаю, что по-другому – никак, что сейчас, если в одиночку – зверем быть надо, чтоб выжить, а толпой если – так еще и самым зубастым. Но все равно не по себе как-то.

Захар встал, хрустнул затекшей шеей и пошел к бараку.

– Эй! Хирург! – Захар повернулся. Пахан встал, облокотился на столб навеса и посмотрел на Захара. Тяжело смотрел, задумчиво. – А на хрена тебе все это надо, а, Хирург? Путешествие это твое? Оставайся здесь. Дело для тебя найдется, крепкий ты, да и бедовый. А там непонятно, осталось ли еще что, да и доберешься ли? Куда ты идешь, Хирург?

Захар встретился взглядом с зеком и нехорошо усмехнулся:

– Куда? Себя я иду искать. Себя искать, Крапленый.