Грань человечности

Собаки, толкаясь и рыча, рвали мясо на части. Захар прикрыл на секунду глаза, после чего тщательно прицелился и, затаив дыхание, выбрал спуск.

Грохнуло. Мягко толкнуло в плечо. Захар даже удивился такой слабой отдаче. Собаки шарахнулись в сторону, а тот самый пес, что вышел из ангара вторым, остался лежать на мерзлой земле.

Захар порадовался и одновременно подивился собственной меткости. Стая, кинувшаяся было врассыпную, остановилась. Собаки удивленно крутили головами, пытаясь понять, что это был за грохот и почему один из стаи остался лежать на земле. Не имевшие дела с огнестрельным оружием, они не могли связать шум, так напугавший их, с неподвижностью крупного кобеля.

Очень скоро запах свежей, теплой крови пересилил голос разума, и собаки вернулись к трапезе. Вот только теперь они рвали не только кусок гнилого мяса, но и труп своего недавнего собрата. Захар снова прицелился и выстрелил. Все повторилось до мелочей, только теперь на земле остался первый пес, с отталкивающей внешностью.

Так продолжалось несколько раз. И снова собаки ели заметно уменьшившийся кусок мяса и раздирали трупы соплеменников. Захар целился, стрелял, передергивал затвор, снова целился и снова стрелял. Промахнулся он всего несколько раз. Животный голод и дурманящий запах свежей крови пересиливали инстинкт самосохранения, и собаки снова и снова возвращались на линию прицела. Лишь под конец, когда из всей стаи остались в живых две или три особи, до них дошло, что творится что-то неладное. Одну из псин, сильно напоминающую лайку, Захар провожал прицелом и снял в движении, а последнюю положил уже в воротах ангара.

Выждав некоторое время и убедившись, что ни один пес не спрятался в мертвой зоне, лесник встал, скатал подстилку, снова пристегнул ее к рюкзаку и, закинув его на одно плечо, направился назад.

Результаты стрельбы его порадовали. Глазомер не подвел, и теперь он мог быть уверен, что на не очень большом расстоянии он уверенно сможет поразить цель средних размеров.

Аккуратно спустившись на крышу фургона, он повесил карабин на плечо и, освободив из кобуры обрез, мягко спрыгнул на землю. Неспешными, осторожными шагами он вошел в ворота базы. Обходя углы построек по широкой дуге, он внимательно вглядывался в затененные места.

Наконец он добрался до цели. Большие зеленые бочки лежали все таким же аккуратным штабелем. А за штабелем стояла конструкция, несомненно, предназначенная для их транспортировки.

Между двумя мощными полозьями был приварен лист металла, которому придали форму желоба, чтобы бочка не скатывалась с ровной поверхности. Видимо, этими импровизированными санями рабочие склада пользовались, когда территорию заметало, а заправлять машины нужно было срочно. То, что нужно, в общем.

Он зябко поежился и приступил к погрузке. Подкатив сани к штабелю бочек, он попытался аккуратно скатить на них одну. Скатить – получилось, аккуратно – не очень. Бочка с шумом рухнула в сани, заставив стальной лист прогнуться между полозьев еще сильнее. А вот легла бочка идеально, ни дать, ни взять. Даже корректировать не пришлось. Еще раз оглядевшись по сторонам, Захар поправил карабин за спиной и, впрягшись в постромки саней, попробовал столкнуть их с места. Получилось не сразу, но зато, когда получилось, сани довольно легко и ходко заскользили по снегу.

С задвижкой на воротах склада пришлось повозиться. Прочно прихваченная морозом и ржавчиной, она сопротивлялась до тех пор, пока Захар, психанув, не вынул из-за пояса топорик и несколькими мощными ударами обухом не выбил ее из пазов. Распахнув ворота, Захар выкатил сани с бочкой на улицу, пристально вгляделся в оба конца тупиковой улочки и, не обнаружив ничего подозрительного, двинулся в путь.

Сани делались людьми, явно знающими. Если во дворе заготконторы снега было мало – сносило все порывами ветра к дальним ангарам, то на улице сугробы все-таки были порядочные. Под внушительным весом бочки сани, будь они стандартными, неминуемо бы проваливались. Однако широченные самодельные полозья держали вес и только слегка проминали снег. Во всяком случае, так ему показалось сначала.

Чем дальше он шел – тем тяжелее становилось. Взмок лесник уже через пять минут, не успев даже выйти за поворот. Пришлось устраивать привал.

Перекурив, он снова взялся за веревку и потащил сани вперед.

Через некоторое время стало понятно, что чем чаще останавливается на отдых, тем труднее ему становится. Чтоб сорвать ношу с места, приходилось делать мощный рывок. Дальше сани худо-бедно двигались, используя инерцию и предел возможностей Захара.

Он уже несколько раз пожалел о решении отправиться пешком. Наконец, в очередной раз попытавшись стронуть сани с места и потерпев неудачу, он плюнул, выругался и, швырнув веревку на снег, пошел за снегоходом.

Хрен с ним, с тем звуком мотора! Закроется в мастерской, обложится оружием, и пусть только попробует кто-нибудь завладеть его имуществом! Ага, два раза! Пусть идут, сами себе ищут.

Бурча себе под нос, он с упорством парового локомотива преодолевал сугробы. Вот он уже добрался до первых жилых построек. Крайняя улица была засыпана почти под второй этаж, и он еще раз обругал себя за попытку тащить бочку на себе. А ну-ка, яма где под снегом? И горючку потерять можно, да так, что потом не вытащишь, и самому кувыркнуться.

Еще несколько минут борьбы с сугробами – и Захар подошел к своему временному убежищу. Еще издали он почуял неладное. Чем ближе к мастерской – тем сильнее от волнения билось его сердце.

И вот уже четко различимы следы нескольких человек, лыжня и взрыхленный снег. Он кубарем скатился по собственноручно прокопанному проходу и влетел в мастерскую. Глаза пару мгновений привыкали к темноте, а потом он взревел белугой, изо всех сил впечатав кулак в стену. Хлипкий гипсокартон не выдержал такого издевательства и с треском лопнул, заглотнув руку по самый локоть. Больно резануло пальцы – видимо, поранился о профиль. Но Захар не обратил на это никакого внимания. Он пытался осознать простой факт.

Снегохода не было.

Глава 8. Те, кто выжил

– Оп-па! Ну ниче се, подгон! Ты где урвал его, Шмыга?

Крапленый стоял на морозе с непокрытой головой и откровенно любовался большим снегоходом, с которого только что с молодецкой удалью спрыгнул один из его «заместителей».

– Гы! – осклабился худосочный Шмыга, смачно втянув соплю. – Вор ворует, фраер пашет! Все по понятиям, Крапленый!

– Ты че бредишь, Шмыга? Какой фраер? – Бугор выглядел слегка озадаченным.

– Ну, я ж базарил, Крапленый! Юродивый какой-то по поселку шарится, бесстрашный аж полностью! Ни горгулий, ни звона не боится!

– И че? – пахан, которого разбудили при приближении снегохода, со сна никак не мог увязать фраера, о котором ему базарил Шмыга, с мощным транспортом, пригнанным им же.

– Да ниче! Юродивый магаз какой-то откопал и снегаря подмарафетил. А сам срулил куда-то. Мы в лабаз его луканулись – а там он, стоит, красава! И видно, что фраер рассекал на нем уже. Ворота почищены, и лыжня прокатана малясь. Ну, мы и подломили его. А хер ли добру пропадать? – Шмыга осклабился щербатым ртом в довольной ухмылке.

– И то верно, – Крапленому явно пришлась по нраву обновка, и он благосклонно кивнул Шмыге. – Ладно, загоняй в барак, да греться иди. Да! Твои-то где?

– Мои? – Шмыга снова растянул жабий рот в самодовольной ухмылке. – А мои стволы и патрики тащат. Скоро подтянутся. Им бы тоже погреться. – Он преданно взглянул в глаза пахану. Тот уже не скрывал своего удивления.

– Стволы?

– Ага. – Шмыга ликовал. Теперь-то он займет достойное место при пахане. Теперь его положение однозначно укрепится. А то Волнорез совсем обурел. Скоро вообще, как к шохе голимой относиться начнет. Ох-хотни-чек, мля! Таскает мясо звенящее, а ходит – кум королю! Ничего, сегодня Шмыга точно надолго убрал его! Шутка ли? Снегарь, да еще стволов охапок несколько! А к ним – и припас знатный. – Мы, Крапленый, немного по округе пошарились, и, прикинь – снова нам юродивый подсобил! Магаз охотничий откопал! А там этого добра – закачаешься. Я шнырей нагрузил, наказал сюда тащить, а сам на снегаря – и к тебе, с вестью доброй.

– С доброй, говоришь?

Изменившиеся интонации в голосе Крапленого заставили Шмыгу, упивающегося своим триумфом, снова поднять глаза на пахана. Поднял – и очканул. Ссыкотно ему стало… до усеру. Потому как видел он недавно, как Крапленый таким же взглядом на Витю Шепелявого смотрел, когда тот конкретно набочинил. И ничем хорошим тот бок для Вити не закончился.

– А не тебя ли я, Шмыга, отправлял волыны искать, еще когда пришли сюда только, а? Ты мне тогда чего сказал? Мол, копали, как на кладбище, обморозились все, но стволов так и не нашли. Так, Шмыга?

Худосочный вор сразу поник, пытаясь сделаться, как можно незаметнее.

– Сукой буду, Крапленый… – начал было он, но пахан оборвал его.

– Не базлай, Шмыга! А то вдруг будешь? – Хотя в голосе звучала насмешка, ничего хорошего голос тот провинившемуся не сулил. – Копали-копали, да ни хрена не выкопали, так? Не нашли охотничий. Хотя тебя, Шмыга, как раз здесь и замели в последний раз, да?

Щербатый вжал голову в плечи.

– Был ты, Шмыга, щипачом – щипачом и сдохнешь, – сказал, как выплюнул, Крапленый. – Скажи спасибо, что мало нас осталось. Так бы ответил ты за базар гнилой свой. Вали, Волнорезу технику сдавай и двигай его охотникам помогать.

– Но, Крапленый… – Карманнику совсем не улыбалось унижаться перед конкурентом, да еще и идти потом вместе с простыми мужиками разделывать дичь в промерзшем бараке-холодильнике. Понятно, что из них никто и не вякнет, и работу за него всю сделают, но на холоде торчать придется все равно.

– Ась? – Крапленый придурковато прищурился, а рука его скользнула к поясу.

Шмыга, не раз слышавший подобный тон и видевший, как моментально выпорхнувшая из-за пояса «опаска» рисовала вторую улыбку тому, на кого был этот самый прищур обращен, живо отскочил в сторону и закивал.

– Да-да, Крапленый, понял я тебя. Бегу уже.

– Вот и беги. – Старый вор повернулся и вразвалку двинулся к своему бараку, стараясь не кривиться от боли в опять, так не вовремя, прострелившей пояснице.

* * *

Кодла Крапленого обреталась здесь уже как восемь лет. Разморозка зоны, в которой мотал срок пахан, произошедшая, как бы это дико ни звучало, из-за конца света, не принесла ничего хорошего. Шепот, старый, авторитетный вор, поднявший бунт, установил жесткую диктатуру. Вот серьезно, хуже, чем с вертухаями было, ей-богу. И хотя в глубине души Крапленый, чей авторитет если и был ниже, чем у Шепота, то совсем на немного, понимал, что если бы не порядок, установленный Шепотом, они все передохли бы, как мухи, еще в первый год, тем не менее мириться с ним не желал. Со временем скрытая неприязнь стала перерастать в открытое противостояние, и Шепот, пригласивший Крапленого «на побазарить», предложил тому уйти.

– Ни тебе, ни мне бессмысленные смерти пацанов не нужны, верно, Крапленый?

Старый кавказец дымил самокруткой и в упор сверлил Крапленого своим хитрым взглядом.

– Ты же подмять меня хочешь, Крапленый. И не базарь, что не так это. Стукачей везде хватает. И если раньше я тебя за беспредел такой марануть должен был, то сейчас просто говорю – уходи. Время другое пришло, и говна теперь и без этого хватит. Тесно тебе со мной здесь – так иди, поищи доли лучшей. Держать не буду, чифана дам, возьмешь всех, кто идти с тобой решит. Как, согласен?

Согласился. А какие варианты? Не согласился бы – так его бы в ту же ночь шестерки Шепота в ножи взяли бы. А подними он своих – так тем же закончилось бы. Шепот реально большим авторитетом был, и не каждый бы рыпнулся на него. Положил бы только пацанов преданных в заранее обреченной на провал попытке захватить власть – и весь сказ. Стараясь сохранить авторитет, собрал людей, обрисовал ситуацию. Опыт многочисленных «терок» легко позволил перекрасить черное в белое, и вот уже не Шепот Крапленого гонит, завалить грозясь, а сам Крапленый ведет своих людей к лучшей жизни, прочь из обреченной на вымирание зоны. Согласились не все, но многие. С Крапленым пошел почти весь его отряд и несколько человек из других отрядов, либо крепко набочинивших, либо просто ищущих лучшей доли.

Шепот не обманул. Более того. Помимо обещанной провизии, выделил даже транспорт. Два вездехода, ранее принадлежавших охране, несколько снегарей и аэросани, морально устаревшие, но не утратившие своей функциональности. Одни – большие, способные взять на борт двенадцать человек, и одни пятиместные, с гордой красной надписью по борту «СССР. Наркомсвязь № 2». Неизвестно, как эти ископаемые попали сюда, но Крапленый был рад им. Все лучше, чем пешком.

Выходили утром.

Техника, прогретая и заправленная, ожидала за воротами. Неожиданно добрый Шепот расщедрился даже на топливо про запас, рассованное по багажным отделениям машин.

Жиденький ручеек покидающих зону потянулся за ворота. Крапленый выходил последним.

Он все ждал подлянки от Шепота, и живот невольно крутило в судороге, ожидая секущего огня пулеметов с вышек. Положить их сейчас – дело двух секунд. Однако Шепот сдержал слово.

Все шестьдесят с лишним заключенных, ушедших с Крапленым, заняли свои места. В технику пришлось набиться, как селедкам в бочку, но поместились все. Никому не хотелось давать заднюю. Наконец Крапленый, уютно разместившийся в больших аэросанях рядом с водителем, дал отмашку. Разномастная колона, гудя двигателями, тронулась с места. Только теперь Крапленый вздохнул с облегчением. Как оказалось – зря.

Окружающий мир неузнаваемо изменился. Стал более суровым и враждебным. И, как уже позже понял Крапленый, – не только из-за произошедших перемен. Осужденные, бойко тараторящие на «фене», умеющие всадить электрод в горло сопернику, или шустро ныкать запрещенные вещи во время шмона, были просто-напросто неприспособлены к выживанию в тайге. Это стало ясно на первой же стоянке, когда медведь, совсем на медведя непохожий, за пару минут сократил численность подданных Крапленого на семь душ. Несколько автоматов, выделенных щедрым Шепотом, с трудом утихомирили косолапого.

Еще шесть человек и сразу три единицы техники Крапленый потерял, когда своенравные зеки, не пожелавшие объезжать большое озеро, направили свои снегоходы напрямик. Да так и сгинули подо льдом. Крапленый запретил даже пытаться их вытаскивать. Следующая потеря стала значимее и больнее. Вова Маленький, хороший кореш Крапленого и его «заместитель», среди ночи сорвался с места и укатил куда-то в тайгу на тех самых пятиместных аэросанях вместе со своими «шестерками». Подумав, Крапленый посчитал, что это и к лучшему. Пусть лучше свалит вот так, по-тихому, чем воткнет перо в бок в самый неожиданный момент.

К тому моменту двигавшийся наугад маленький караван уже знал пункт назначения. Одна из «шестерок», щипач, со смешным погонялом Шмыга, рассказал о то ли городке, то ли поселке старателей и геологов, расположенном неподалеку. Воришка, промышлявший в этом самом поселке, где его впоследствии и приняли, расписал перед вечерним костром это самое Золотое так, будто это чистый рай на земле. Крапленый, к тому моменту совершенно потерявшийся, воспрянул духом и отдал приказ двигаться навстречу новой жизни.

Поначалу Золотое и впрямь показалось остаткам переселенцев чистым раем. Сорок девять оставшихся в живых заключенных вступили в границы заметенного города, аки в землю обетованную. Шмыга чувствовал себя героем. Еще бы! Привести всех в совершенно пустой поселок городского типа, подходящий для жизни во много раз больше, чем суровая зона посреди тайги! Так поначалу показалось и Крапленому. Выбрав в качестве пункта временной дислокации здание поссовета, он отправил людей на промысел. Кого – за дровами для обогрева, кого – на поиски лекарств для многочисленных больных. Шмыгу же, как местного, он отрядил на поиски провизии, придав ему в распоряжение троих заключенных.

К вечеру в большом актовом зале, на листах оцинковки, весело горел огонь. Несколько «шестерок», назначенных кашеварами, мутили что-то непонятное из нескольких сортов круп, большие пакеты с которыми приволок Шмыга, еще более поднявшись в глазах пахана. Больные, напичканные просроченными антибиотиками, дремали у костра, наслаждаясь редким теплом, а сам Крапленый, в компании наиболее приближенных, чифирил, развалившись на последнем ряду откидных кресел. И казалось, что жизнь группки заключенных наладилась, и рисовались в голове радужные планы на будущее.

А потом за дверью тихо заплакал ребенок.

Вспышки пламени, рвущегося из дула «ксюхи» в руках Волнореза, «гладиатора» Крапленого, ослепили пахана. Сбитый с ног телохранителем и оглушенный дробным перестуком очереди, оказавшейся такой громкой в не самом большом помещении, Крапленый успел увидеть немного. Фонтан крови, бьющий из разорванного горла сердобольного Волохи, открывшего дверь плачущему ребенку, его оседающее тело, да маленькую фигурку, в мощном прыжке отталкивающуюся от плеч раненого. Потом он упал за кресла и лишь вжимался в пол, вздрагивая от грохота теперь уже нескольких автоматов. Минуту спустя какая-то сила оторвала его от пола и буквально вышвырнула в распахнутые двери. Испуганный, машинально выхвативший из-за пояса опасную бритву, он едва не черканул лезвием по горлу склонившейся над ним фигуры, но, узнав Волнореза, успел сдержать рефлексы.

– Уходим, Толик! – проорал на ухо телохранитель.

Потом была бешеная тряска в десантном отделении вездехода, забитом потными телами, рев двигателей, да вонь соляры. Волнорез, сидящий в кресле механика-водителя, остановил машину, лишь когда они на несколько километров удалились от последних многоэтажек.

Их осталось тридцать пять человек. Те, кто сумел вырваться из актового зала вместе с Крапленым, те, кто чуть позже прикатил на вихляющих из стороны в сторону, давно уже неисправных аэросанях, да Шмыга, примчавшийся в одиночку на снегоходе. На вопрос об остальных он лишь лепетал о маленькой твари, перепрыгивающей со снегохода на снегоход и буквально отрывающей головы пытающимся спастись на открытых машинах. Был он бледен, сильно дрожал, а когда мрак ночи сменился серым свинцом предрассветных сумерек, Крапленый увидел, что щипач совершенно седой.

Сидя на броне вездехода, пытаясь поднести пляшущее горлышко фляги со спиртом ко рту, пахан еле слышно пробормотал:

– Епт, да кто же это был?

– Горгулья, – раздался сзади голос.

Крапленый подпрыгнул от неожиданности, а бесшумно взобравшийся на броню Волнорез, обычно ревностно блюдущий дистанцию, бесцеремонно забрал из его дрожащих рук флягу, сделал несколько жадных глотков, занюхал рукавом драного ватника и закончил фразу:

– Так ее Проф назвал. Перед тем, как помер.

В поселок возвращаться не захотел никто. У Крапленого у самого до сих пор стояла перед глазами жуткая картина, и желания познакомиться поближе с маленькой тварью не возникало. Перепуганные, враз лишившиеся всех припасов, оставленных в поссовете, зеки недобро косились на Крапленого и крайне неохотно выполнили распоряжение выдвигаться дальше. Его власть ощутимо пошатнулась, и в ближайшее время нужно было с этим что-то делать. Иначе и верный Волнорез не спасет.

Неожиданно ситуацию спас Шмыга. Еще несколько часов назад ходивший королем, он притих и старался не попадаться никому на глаза. На снегоходе он укатил далеко вперед и сейчас выполнял функцию головного дозора, хотя об этом его никто не просил.

Не прошло и часа, как Шмыга примчался назад. Крайне возбужденный, он пристроился рядом со снегоходом, в котором теперь расположился Крапленый, и на ходу пытался что-то показать знаками. Глянув, как щипач в тщетных попытках привлечь внимание чуть не кувыркнулся со снегохода, Волнорез обернулся к Крапленому:

– Там Шмыга чего-то нашел по ходу. Тормознуть?

Крапленый хмыкнул:

– Та он уже раз нашел. Ну, тормозни, покурим заодно.

Откинув люк броневика, вор выбрался на броню и, сворачивая самокрутку, вопросительно посмотрел на Шмыгу, тут же подскочившего к борту.

– Рассказывай, – проронил пахан.

– Там… – Щипач аж задыхался, так переполняло его желание рассказать об увиденном. – Там лагерь! И люди!

– Какой еще лагерь? – нахмурился Крапленый. – Ты, никак, бредишь?

– Лагерь старателей. И люди. Человек двадцать.

Через несколько часов основательно потрепанные зеки обрели новый дом. Старатели сначала обрадовались нежданным гостям. Ну-ка! Люди! Впервые за такое долгое время, да еще на технике! Радость была недолгой. Когда Волнорез с другими «торпедами» изъял все оружие, вплоть до топоров и столовых ножей, а Крапленый толкнул обильно сдобренную феней речь, из которой стало понятно, кто теперь здесь главный, работяги приуныли. Успешно выживающие здесь длительное время, наладившие какой-никакой быт, им совсем не улыбалось гнуть спины ради блага пришельцев. Однако через пару дней все понемногу наладилось. Во-первых, старатели поняли, что горбатить придется не им одним. Из всей шайки Крапленого иммунитетом к работам обладали от силы десять человек, остальные пахали наравне с другими. И даже те, кому работать не полагалось, не сидели без дела.

Волнорез стал во главе сколоченной из зеков и старателей охотничьей артели, Шмыга, вновь сильно приблизившийся к пахану, вместе с еще несколькими зеками взял на себя поисковые работы. А когда бывший бригадир старателей после чаевничания с продуманным Крапленым внезапно был поставлен старшим над припасами и инвентарем, совсем притихли. Да, кое-что изменилось. Теперь нужно было тщательно выбирать выражения, чтобы не задеть резких на расправу блатных, у которых каждое слово могло иметь несколько значений. Поначалу были непонятки, переходящие в молниеносную поножовщину или ночную «темную», но Крапленый вместе с бригадиром старались оперативно разруливать такие ситуации. Когда же начала роптать братва, дескать, мы так скоро и понятия забудем, пахан собрал всех пришедших с ним в большом бараке и произнес проникновенную речь. Мол, понятия понятиями, а выживать как-то надо. И гораздо проще делать это большой оравой. И так понятно, что народ здесь собрался крутой и уважаемый (при этих словах плечи расправились даже у «мужиков» и «шестерок»), но здесь не зона и резать почем зря народ, никакого понятия об этих самых понятиях не имеющий, не только глупо, но и недальновидно. Говоря короче, выпендриваться не перед кем. Старшие все, ну или почти все, поймут и простят, а старатели тоже парни матерые. И так прогнулись под нас, а борзеть будем – перебьют ночью, и вся недолга. Нет, не значит, что их надо бояться. Надо научиться с ними со-су-ще-ство-вать. После собрания народ расходился задумчивый. Против высказались только двое «отрицал», да только после их никто уже не видел.

Так жизнь маленького поселка потихоньку начала входить в колею. Зеки выбирались в поселок, стараясь тащить, в основном, по окраинам. В центр соваться никому не хотелось. В памяти еще был слишком жив плач ребенка, стоивший жизни стольким лишенцам. Добавил масла в огонь и рассказ старателей. Около года назад они тоже решили туда перебраться, но из четверых разведчиков, заночевавших там, не вернулся никто. А еще четверо, отправленные следом, нашли лишь обглоданные тела и разбросанные по занесенным снегом улицам внутренности. После этого мысли о переселении оставили. Хотя и без этого в поселке хватало страшных тайн. Взять, например, тот факт, что там не осталось ни одного человека. И трупов тоже не было. Крапленый предполагал, что всех эвакуировали, но бригадир старателей заверил его, что их бы тогда здесь тоже не забыли. А иногда, когда мороз особенно крепчал и успокаивался ветер, гоняющий мелкую снежную взвесь, со стороны пустого поселка доносился колокольный звон.

Всех этих страшилок хватало с лихвой для того, чтобы и старатели, и люди Крапленого держались в стороне, ограничиваясь редкими быстрыми набегами.

Шло время. Большая Земля не подавала никаких признаков жизни, и людям из затерянного в снегах лагеря старателей казалось, что они последние разумные существа на Земле.

* * *

Захар, нахмурившись, сидел на скрипящем металлическом каркасе, бывшем некогда офисным стулом. Ткань обивки давно расползлась, синтетика, набитая внутрь, вывалилась, и, чтоб не проломить своим немалым весом хлипкий пластик сиденья, Захар подложил на него кусок доски. Он был зол. Очень. Болел кулак, расцарапанный о металлический профиль, на который крепился пробитый в сердцах гипсокартон, болела нога, которой он с психу пнул буржуйку, отбив пальцы даже в крепких ботинках. Но злился Захар не на боль. Не на профиль, не на печку и даже не на тех, кто уволок снегоход. Захар злился на себя. За то, что не предусмотрел подобную ситуацию. Он знал, что здесь не один, и все же оставил технику. Перемудрил с подстраховкой. Побоялся тащить снегоход с собой и теперь остался ни с чем. Лишь припасы в кладовой за стендом, да бочка с топливом, утонувшая в снегу. И все.

Снегоход надо вернуть. Это однозначно. Хотя бы попробовать. Понять-посмотреть, куда его укатили, определиться, насколько реально вернуть технику, и действовать. Потому что других вариантов – нет. А оставаться в этом пропитанном страхом месте совершенно не хочется. Решено.

Захар растопил печь, загрузил ее дровами потолще, чтоб до утра не прогорело, и завалился на импровизированный лежак. Успел еще подумать, что, если следы за ночь занесет – будет крайне плохо, и отрубился, разом рухнув в бездну сна.

Проснувшись еще затемно, Захар стал готовиться к поискам пропавшей техники. Отодвинул стенд, зарылся в барахло, собирая необходимое. Не видя больше смысла в маскировке, растопил печь, вскипятил воды. Залил кипятком большую кружку, скривившись, окунул туда же пару чайных пакетов, сыпанул кубики рафинада. Несмотря на пакетированную форму, чай пошел великолепно, он пил его с явным удовольствием, шумно втягивая в себя горячую жидкость и отдуваясь. Залил термос, закинул его в небольшой рюкзак. Туда же полетела непочатая коробка с патронами, охотничьи спички, бумага для растопки и набор для чистки оружия. Захар заново набил опустевший магазин, загрузил один из подсумков патронами для обреза. Пистолет он снова пристроил в кобуре под мышкой, решив, что возможным оппонентам совершенно ни к чему знать о наличии еще одного ствола. Две запасные обоймы к нему он засунул в предназначенные для них петли на ремнях кобуры. Накинул на свитер толстовку с капюшоном, застегнул молнию, подошел к зеркалу. Насколько он мог рассмотреть, изучая в маленькой мутной поверхности зеркала свое отражение, кобуры под толстовкой видно не было. Он усмехнулся. А где он раздеваться-то собрался? Надел куртку, натянул поверх нее подвесную, поправил подсумки и застегнул на ноге кобуру с обрезом. Все, он готов. На руки – рукавицы, такие, чтоб скинуть враз, если что, рюкзак на плечо, карабин в руки – вперед!

Снега ночью не было, и след был глубокий и четкий. Стало чуть теплее, и Захар даже скинул на спину теплый капюшон. Лыжи исправно скользили по твердому насту, и он сам не заметил, как добрался до конечной точки своего вынужденного маршрута.