Помоги проекту - поделись книгой:
Перебравшись из Майнца в Страсбург, он открыл ювелирную мастерскую, с усердием шлифовал полудрагоценные камни (агат и оникс) и, прослыв знатоком золотых дел, не радовал местных бюргеров мягким нравом. Судя по документам, ювелир Иоганн не раз представал перед судом, оправдываясь по искам о нарушении брачных обязательств, об оскорблении страсбургского сапожника и по другим не совсем приятным обвинениям. Видимо, авторитет мастера от всего этого не пострадал, если учесть, что два страсбуржца – Андрей Дритцен и Андрей Хейльман – поступили к нему в обучение, заплатив за то немалые деньги. Прошло несколько лет, прежде чем учитель с учениками образовал компанию по выпуску, как говорилось в уставе, зеркал. Однако позже было выяснено, что речь шла о книгах, в частности о «Зерцале спасения человеческого» (лат. «Speculum humanae salvationis»). Вскоре к трио присоединился Ганс Риффе, по слухам, человек богатый и готовый вкладывать деньги в сомнительное предприятие.
Технически одаренный Гутенберг по обыкновению соединял доходный промысел с досужим, то есть производил опыты в книгопечатании, но компаньонам ничего не сообщал. Самое странное, что об этом не знал и Дритцен, хотя в одной из комнат его дома бывший наставник хранил некоторые относящиеся к экспериментам вещи: свинец, отливные формы, деревянный пресс, похожий на те, которыми молочники давили сыр. В декабре 1438 года хозяин дома заболел и умер, а свободная доля оказалась предметом спора. Компаньоны разбирались в большом совете Страсбурга, и так громко, что невольно выдали тайну Гутенберга.
Незадолго до смерти Дритцена мастер уничтожил формы, а потом посланный им столяр разобрал на составные части и пресс. Протоколы, найденные 4 века спустя после суда, отчасти раскрыли подробности опытов. Особенно интересно свидетельство ювелира Дюнне, который, благодаря Гутенбергу, заработал 100 гульденов, печатая небольшие, скорее всего ксилографические книги.
Суд огласил решение в декабре 1439 года; Гутенберг выиграл процесс, а то, что его изобретение стало достоянием гласности, заставило потомков посчитать следующий, 1440 год датой открытия печати. Помимо самого процесса, это подтверждается документами, извлеченными из дел авиньонских нотариусов: «В 1144–1446 годах некий Прокопий Вальдфогель вступал в сделки с разными лицами, которых за деньги и другие выгоды посвящал в тайну искусственного письма».
Гениальное изобретение Гутенберга состояло в том, что он стал изготавливать металлические буквы, подвижные и выпуклые, вырезанные в обратную сторону. Сначала он набирал отдельные строки, а затем с помощью пресса делал оттиски на бумаге. Однако его денежные дела всегда оставляли желать лучшего. Работа требовала солидных вложений, и мастер попытался их добыть, однажды взяв в долг крупную сумму в страсбургской обители Святого Фомы. Эти деньги он так и не вернул, наследство было давно израсходовано, для выпуска книг средств недоставало, но, к счастью, нашлась поддержка в Майнце. Покинув Страсбург в 1444 году, Гутенберг вернулся на родину, где заключил договор с Иоганном Фустом и за ссуду в 800 гульденов ежегодно (на краски, бумагу и прочие потребности типографии) обязался делиться с ним половиной доходов.
Судьба второго товарищества оказалась не радостнее, чем у первого. Основной капитал был получен не сразу, кроме того, Фуст начал задерживать выдачу оборотного капитала и через 2 года совсем прекратил финансирование. Гутенберг отказался платить компаньону проценты, желая отложить платежи до того времени, когда предприятие начнет приносить солидный доход. Фуст обратился в суд, требуя уплаты, и выиграл. По решению судей типография со всеми принадлежностями перешла к нему, а позже ее владельцем стал третий участник событий – Петер Шеффер, ученик Гутенберга, женатый на дочери Фуста.
Отцу книгопечатания пришлось все начинать снова, что он и сделал, вступив в компанию с Конрадом Гумери. Имея слишком мало денег и вовсе не имея опытных рабочих и хороших инструментов, мастер, однако, достиг замечательных результатов. Всего за 5 лет он отлил не менее 5 различных шрифтов, напечатал латинскую грамматику и словарь Элия Доната, несколько листов которого дошли до нашего времени и ныне хранятся в Национальной библиотеке Парижа.
К дальнейшему периоду принадлежат несколько папских индульгенций, «Фрагмент о Страшном Суде» (отрывок из «Сивиллиной книги») и Библии, в том числе та, что известна под названием Библии Мазарини, – первое в Европе полнообъемное, напечатанное с большим искусством издание, признанное шедевром ранней печати.
В Майнце Гутенберг пользовался покровительством архиепископа Дитера фон Изенбурга и, устроив типографию подле его дворца, печатал труды сторонников Реформации. Там же был выпущен «Католикон» Иоанна де Бальби из Генуи – словарь с изложением латинской грамматики. Самые жаркие дни настали, когда между Изенбургом и ревностным католиком Адольфом фон Нассау развернулась борьба за архиепископство. Бюргеры Майнца ратовали за Изенбурга, а Гутенбергу поручили напечатать воззвание к мятежу. Тем не менее победил Нассау, который, добившись присяги Гутенберга, привлек печатника на свою сторону, освободил от налогов и даже зачислил в свиту, положив хорошее жалованье. Еще больше надежд подал курфюрст Адольф, принявший главу типографии к себе на службу. Однако мастер был стар, болен, отчего воспользоваться благами уже не мог. Он умер зимой 1468 года и был похоронен в Майнце, правда, место погребения так и осталось неизвестным.
Между тем колыбелью печатного дела считается не Майнц, а Страсбург, где оно начиналось и с успехом продолжилось. Согласно переписи, к концу XV века в городе на 16 тысяч бюргеров приходилось 10 типографий. Трудились в них лучшие европейские мастера-печатники. Появление типографий обусловило настоящую революцию в интеллектуальной жизни континента, не был исключением и Страсбург, вновь переживший свой золотой век.
Шрифт первых изданий Гутенберга, получивший название «донато-календарный», по сути, являлся копией рукописного готического шрифта, или текстуры, которым монахи пользовались при переписке богослужебных книг. Мелкий шрифт той же группы был впервые применен в индульгенциях. Книгопечатание лишало заработка в первую очередь монастырских переписчиков, поэтому некоторые из них поспешили причислить печатные издания к творениям дьявола, а изобретателя объявить его прислужником.
Опасность для жизни печатника тогда была вполне реальной, что доказывает сожжение в Кёльне первых экземпляров той знаменитой Библии, провозглашенной предметом, вышедшим из рук сатаны. К счастью, колдовство не воспрепятствовало изобретению того, что наши современники воспринимают как обыденность, отчего многим кажется странной многолетняя кропотливая работа, которую проделал Гутенберг, и особенно то, с каким недоверием приняли ее окружающие. Вероятнее всего, он начал с вырезания букв на металлических пластинках и лишь позднее освоил метод отливки однотипных букв.
Первые произведения Гутенберга представляли собой небольшие брошюры и однолистки, напечатанные простым широким шрифтом. Для печатания первой Библии была оборудована отдельная мастерская и отлиты новые, напоминающие рукописные, узкие буквы. Цветной декор вокруг черного текста воспроизводился художниками вручную. Первый выпуск уникальной книги составляли 35 экземпляров на пергаменте и 165 – на бумаге. Преодолев невзгоды смутного времени, она дошла до нас целиком и в значительном количестве экземпляров, тогда как большинство рукописных книг сохранилось во фрагментах.
Сегодня Библия Гутенберга хранится в музее под бронированным стеклом, как, впрочем, и многие издания, вышедшие из-под первого печатного пресса. Предполагается, что одновременно с Библией Гутенберг работал над «Майнцской Псалтырью», которую в 1457 году завершил Шеффер. Кстати, в отличие от наставника он решился применить многоцветную печать и печатный декор.
Изобретательство – это идея и колоссальный труд ради ее воплощения. Гутенберг все это осуществил, и потому слава творца печати как одного из самых гениальных искусств пришла к нему, хотя и несколько запоздало. Его творение благоприятствовало расцвету гуманизма, чьи проповедники Жак Вэмфеленг, Жан Жеилэ де Кайзерсберг и Себастьян Брант жили в Страсбурге. Никто из них не поддерживал Реформацию, но произведения и речи, которыми они сумели взволновать современное себе общество, невольно подготовили приход протестантства. Помимо прочих достоинств, изобретение Гутенберга решило вопрос изготовления книг различного объема, во много раз ускорило процесс их печатания, в итоге обеспечив низкие цены, что сделало литературу доступной.
Теперь история Страсбурга неразрывно связана с именем выдающегося изобретателя. Памятник Гутенбергу, созданный скульптором д’Анжером, другом Виктора Гюго, чуть приоткрывает завесу над тайнами эпохи рождения печати. О том, что ее составляло, о людях и событиях приятнее размышлять за чашечкой кофе в ресторане «Гутенберг», расположенном по соседству со статуей на бывшей Овощной площади, в свое время названной в честь отца книгопечатания. С той поры она почти не изменилась. Единственное, чего не мог здесь видеть Иоганн Гутенберг, – великолепное здание Торговой палаты и студенты с книгами в руках.
Нектар вдохновения или корабль дураков?
«Роскошная природа Эльзаса в садах и полях изливает приезжающему все свое плодородие, и в пенящейся радости подает смертному нектар вдохновения…» – отметил в своих записках русский историк Николай Карамзин после путешествия по Эльзасу. С тех пор прошло много времени, но край, восхищавший его, так же красив и преисполнен радостью. Другой русский путешественник, Александр Сергеевич Пушкин, как известно, слывший гурманом, проявил равнодушие к красотам здешней природы, испытав прямо противоположные чувства к местной кухне: «…и Стразбурга пирог нетленный». Предполагается, что предметом бурного восхищения поэта оказалась привычная для каждого эльзасца гусиная печень, запеченная в тесте. Видимо, он не проявлял рвения в дегустации вин, иначе вкус этого блюда остался бы ему незнаком, ведь знаменитый страсбургский пирог принято подавать в конце обеда.
Сумев сохранить собственную культуру, Эльзас бережно хранит то, что получил в наследство от германских и французских предков. Здешние жители охотно соглашаются со словами безвестного автора, назвавшего их край «самой французской из германских провинций и самой германской из французских». Впервые увидев эту землю, застыв в изумлении от вида гор, хвойных лесов, крепостей, залитых солнцем виноградников и утопающих в цветах деревень, Людовик XIV воскликнул: «Какой прекрасный сад!».
Всего двумя столетиями раньше отношение великих к Эльзасу в целом и к столице края в частности было не таким благодушным. Себастьян Брант – ученый с поэтическим даром, в течение жизни почти не выезжавший из Страсбурга, – считал земляков-бюргеров глупцами, а населенный ими город сравнивал с кораблем, плывущим в никуда. Будучи строгим моралистом, он критиковал все и вся, но не от злобы, а, напротив, от бессилия что-либо изменить. Еще одной причиной столь напряженных отношений с обществом могло быть одиночество: поэт не знал личного счастья, поскольку всегда был погружен в работу. Ему пришлось немало потрудиться, прежде чем чопорные бюргеры Страсбурга признали его равным. Для того чтобы стать одним из них, нужно было обладать многим, а у сына деревенского трактирщика Бранта был только ум, которым он воспользовался очень умело (простите за каламбур!).
Изучив в Базеле юриспруденцию и некоторые другие науки, молодой бакалавр владел энциклопедическими познаниями, свободно говорил на латыни, начал изучать язык эллинов и понемногу сочинял. Сначала были выпущены в свет небольшие юридические статьи, затем герр Себастьян перешел к теологическим и литературным текстам, в частности попытался переосмыслить труды средневекового немецкого моралиста и сатирика Фрейданка.
Свободное от писательства время приходилось отдавать службе, чего требовало звание профессора канонического и римского права, а также должность декана юридического факультета. Кроме того, неплохой доход приносила адвокатская практика, поэтому время нужно было уделять и ей.
К 1494 году перо Бранта заострилось настолько, что сумело удивить весь литературный мир Европы. Он опубликовал «Корабль дураков» (нем. Das Narrenschiff), куда «погрузил» своих современников, описав почти все известные человеческие слабости в стихах и без аллегорий, присущих ранним произведениям подобного рода. Помимо прямой и, надо сказать, весьма жесткой критики, книга содержала недвусмысленные рисунки – гравюры на дереве, большую часть которых выполнил неизвестный тогда Альбрехт Дюрер. Книга привлекала очень удачным сочетанием иллюстраций и текста, но широкому ее распространению более всего способствовала печать, такая же молодая, как и создатели книги.
По стилю «Корабль дураков» напоминает сатирико-дидактические поэмы позднего Средневековья, так называемые зерцала, с неудачного выпуска которых начинал свои великие дела Гутенберг. Себастьян Брант, в отличие от предшественников, видел в человеческом несовершенстве не проявление греха, а результат неразумия. Предметом его сатиры становились не грешники, так широко представленные в средневековых «зерцалах», а безобидные глупцы. Брант изобразил глупость гротескно, чтобы люди могли увидеть в героях себя и осознать свое подлинное обличье. Пониманию в целом несложных метафор помогали пословицы и поговорки, искусно вплетенные в поэтический текст:
Рисуя человеческую глупость во всех проявлениях, поэт составил каталог всех ее видов. На его «Корабле…» собрались 111 глупцов из всех сословий, которых нетрудно было привлечь обещанием легкой жизни в Наррагонии – стране лени и глупости.
Несмотря на желание автора, героям добраться до берегов Наррагонии не удалось, и неудивительно, ведь судном тоже управляли дураки, поэтому оно было обречено блуждать по волнам. Собрание глупцов возглавлял мнимый ученый, желавший прослыть эрудитом, но в самом деле знавший лишь несколько латинских слов и собиравший книги, чтобы сойти за умного. Среди толпы отплывающих Брант представил дураков самых разных видов – шарлатанов-медиков, азартных игроков, модниц и модников, ветреных родителей, скряг, взяточников, пьяниц и тех, кто чрезмерно увлекался едой:
Обаятельные и не очень, дураки Бранта олицетворяли все виды глупости, многие грехи и пороки своего времени. Каждому из них поэт читал проповедь, обильно украшая ее сентенциями. Подобное цитирование Библии и античных авторов является традиционным приемом сатирической литературы позднего Средневековья. Брант обличал жадность, распутство, грубость, расточительность, зависть, лесть, неблагодарность и другие пороки, источником которых, по его мнению, являлся недостаток ума:
В целом Брант создал картину запутавшейся в противоречиях эпохи. К самым большим недостаткам он относил себялюбие вкупе с корыстолюбием, разделяющее людей и ведущее к гибели общества. Культ «господина Пфенинга» грозил заменить моральные идеалы, но спасение было возможно, для чего дураку нужно было увидеть собственную глупость, а знание о самом себе способно превратить глупца в мудреца. Автор считал, что именно внутренняя культура может исправить человечество.
Судя по успеху поэмы, современники Бранта уже вышли на путь исправления: резкий сарказм лишь изредка вызывал протест и гораздо чаще побуждал к размышлениям.
«Корабль дураков» – первая германская книга, получившая массовый международный успех. Достичь такого удалось лишь Гёте с его романтическим «Вертером». Книга многократно переиздавалась на немецком языке, потом была переведена на французский, голландский, английский. Первый (оригинальный) вариант на латыни сделал ее достоянием всей культурной Европы. Являясь лучшим в свое время, это произведение не обошлось без подделок и бездарных продолжений, зато вызвало ряд подражаний, в том числе такое известное, как «Похвала глупости» Эразма Роттердамского. В городских летописях оно упоминалось не раз, и не однажды хронисты замечали, что книга усиливала характерное для той эпохи ожидание конца света, в данном случае связанное с наступающим 1500 годом. Страхи оказались напрасными, поскольку единственным запомнившимся событием того года стал приезд в Страсбург Себастьяна Бранта, не просто известного, а овеянного славой.
Поэт вернулся в родной город, чтобы остаться в нем навсегда, получил место секретаря в суде и до самой смерти был доверенным лицом городского главы. Говорили, что он оказывал очень сильное влияние на общественную и культурную жизнь города, благо тому способствовало расположение императора Максимилиана I, который сделал его своим советником в германских делах. Крайне религиозный, Брант не упускал случая засвидетельствовать почтение к церкви. Если учитывать набожность и высокое положение поэта, кажутся странными его выпады против французского короля. Впрочем, с южными соседями эльзасцы не ладили никогда.
Еще одним знаменитым юристом из Страсбурга был Жак Стурм – современник создателя «Корабля дураков», теолог, один из глашатаев Реформации. Пользуясь терпением местного епископа, он организовал в городе протестантскую гимназию. Главной целью этого учреждения являлось воспитание нового человека, интеллигентного мещанина, «исповедующего новую веру и верующего в гуманизм». Действуя до середины XVI века, школа Стурма активно привлекала в свой штат лучших молодых ученых со всей Европы и в силу своего высокого уровня едва не преобразовалась в университет. Повышению статуса помешала победа императора Карла V над протестантами. Католическая церковь Страсбурга обрела утраченные было права и потребовала покорности от всех, включая Стурма. Глава школы своим принципам не изменил, впал в немилость и был вынужден завершить преподавание, а с ним и карьеру проповедника.
Один из главных теоретиков реформы – Мартин Бюсер – родился в Селесте, начав подниматься по служебной лестнице в общине доминиканцев уже в Страсбурге. В 1521 году, мечтая о женитьбе, он добился от папы освобождения от монашеского обета и стал светским священником. Бюсер долго служил пастором в церкви Святого Томаса и по должности выполнял ту же миссию, что и Стурм, а порой и вместе с ним. Духовники-единоверцы участвовали в синодах, устраивали диспуты, словом, активно проповедовали идеи Лютера и в итоге претерпели гонения вместе со всеми протестантами. После победы Карла V отец Мартин был изгнан из Страсбурга, но, получив приглашение из Кембриджа, переселился туда и умер вдали от родины. Вскоре пришедшая к власти католичка Мария Тюдор (Кровавая) объявила мертвого Бюсера еретиком, заставила раскопать могилу, сжечь останки, а пепел выбросить в Темзу. Сменившая ее Елизавета была протестанткой и, желая исправить жестокость сестры, реабилитировала память эльзасского пастора, хотя устраивать новую могилу не посчитала нужным.
Настоящее торжество культуры в Страсбурге наступило с приходом французов в середине XVII века. Каждый уважающий себя бюргер старался посетить Париж, а потом открыть салон, если не литературный, то хотя бы музыкальный. Высший свет города тогда жил по французскому образцу, чему, кроме преклонения перед «королем-солнце», способствовал приток молодежи: толпы юных дворян – отпрысков лучших фамилий Франции, Германии, Англии, Швеции и Швейцарии – заполонили город, заодно захватив скамьи местного университета. Среди них был и скромный мещанин Иоганн Вольфганг Гёте. Он прожил в Эльзасе всего год (1770–1771), но именно здесь, по собственным словам, сделал первые шаги в мире культуры. Усердно занимаясь медициной, 20-летний Гёте видел себя поэтом и, чтобы реализоваться в этой сфере, бывал в литературных салонах чаще, чем в своей комнате в старинном доме на набережной Святого Томаса. Страсбург подарил начинающему писателю встречи, ставшие решающими для дальнейшей карьеры. Он познакомился с поэтом Гердером, раскрывшим ему тайны поэтического ремесла, и испытал страстное влечение к дочери пастора Фредерике Брион, отношения с которой стали темой вдохновенных стихов о любви.
Наряду с поэтическим и другими нерациональными видами искусства, в Эльзасе бурно развивались общественно-полезные его типы, например керамика, в которой местные мастера достигли больших высот. В свое время вся Европа пользовалась посудой «Hannong», выпущенной на фаянсовом заводе в Страсбурге. Компания всегда принадлежала одной семье и по традиции называлась по имени создателя Шарля Франсуа Аннонга. Безвестный француз прибыл в Страсбург, имея небольшой капитал и большие планы. И то и другое удалось реализовать к 1724 году, когда к семейному заводу «Hannong» был присоединен товарищеский «Haguenau». Обе фабрики быстро набрали обороты, благо выпускаемые на них тарелки, чашки, вазы, суповые миски были удобны в пользовании и мило украшены, отчего пользовались хорошим спросом. Дело отца продолжил Поль-Адам Аннонг, но житейские неурядицы заставили его покинуть Эльзас, и оставшиеся без хозяина заводы пришли в упадок.
Восстановлением семейного предприятия занялось третье поколение рода, точнее, внук Шарля Франсуа – Жозеф Аннонг. В 1760 году, обосновавшись в Страсбурге, он отремонтировал и запустил завод, сумев вернуть изделиям былой престиж. Однако воспользоваться успехом не пришлось и ему. Через 20 лет предприятие было ликвидировано, а последний владелец уехал в Мюнхен, где умер, оставив после себя добрую память и замечательную посуду, ныне хранящуюся в музеях Страсбурга.
Коммерческий успех города во многом обусловил прилив свежих сил. Немаловажной причиной расцвета послужило и то, что мастера, торговцы, люди искусства и науки прибывали из Франции, страны передовой, открытой всему новому. Между тем богатству одних противостояла бедность других, что вызывало волнения в народе. Пожар сословной борьбы пришлось тушить либеральному аристократу барону Фредерику Дитриху, который, будучи представителем Людовика XVI в Страсбурге, не только принимал наказы местных бюргеров, но и старался их исполнить. В 1789 году население взволновалось настолько сильно, что едва не разгромило ратушу. Судья вышел в отставку, народный любимец Дитрих стал мэром и с поддержки бюргеров приступил к реформам. Начавшаяся вскоре война предоставила барону возможность проявить себя в армейском деле. Подавая пример солдатам, он храбро шел в атаку, распевая революционную Марсельезу, которую по его же заказу написал поначалу безвестный капитан. Дитрих слишком открыто выражал свое недоверие якобинцам и, когда эта партия все же пришла к власти, мэр лишился сначала должности, а затем и головы.
В Страсбурге той поры отмечался угрожающий рост числа пивных и табачных лавок. Однако в целом городская торговля оставляла желать лучшего ввиду больших налогов и плохого состояния дорог – давней гордости Эльзаса. В канун Великой французской революции примерно пятая часть горожан существовала на грани нищеты. Сам город, перенаселенный, задыхавшийся в крепостных стенах, требовал не только расширения, но и коренной реконструкции. Собственно, работа в этом плане началась еще при «короле-солнце», но градоустройство в то время было нацелено на красоту и потому не решало даже малых городских проблем.
Архитектор Робер де Котт не пытался бороться ни с перенаселением, ни с теснотой улиц. Его задачей являлось украшение, с чем он справлялся блестяще. Француз был потомственным зодчим, следовательно, имел авторитет и принимал внушительные заказы. Ему поручали работы в Версале, перестройку монастыря Святого Жермена, часовни Инвалидов и Дворцовой молельни. В Страсбург он прибыл уже академиком, главой парижской фабрики гобеленов и главным королевским архитектором. Такой человек мог заниматься только дворцами, один из которых – роскошное жилище епископа Рохана – находился в столице Эльзаса. Де Котт составил план реконструкции, успев лишь ее начать. Продолжил перестройку его молодой коллега Жозеф Массоль, который после того возвел еще и коллеж иезуитов, лицей Фюстэль, замок для семьи Дитриха и дворец для графа Ханау-Лихтенберг, впоследствии переоборудованный в ратушу и оставшийся в этом качестве до сих пор.
Славу Страсбурга по-своему создавал художник Гюстав Доре. Он любил этот город, несмотря на то что видел его только в детстве: рожденный в Эльзасе, он с 10 лет жил в Германии, но образ родины остался в памяти мастера навсегда. Чарующей красоты пейзажи – лесные чащи, виноградники, развалины замков, старинные городки – красной линией проходят через творчество Доре, возникая даже там, где северная природа, казалось бы, не совсем уместна. Ему довелось иллюстрировать лучшие произведения мировой литературы: Библию, «Ад» Данте, рассказы Бальзака и сказки Перро, «Приключения барона Мюнхгаузена» Распэ, «Дон Кихота» Сервантеса. Художник умер в 1873 году на чужбине в расцвете сил, так и не побывав в Эльзасе. Судя по памятнику в Страсбурге, земляки сумели оценить любовь, которую он испытывал к далекой, но недосягаемой родине.
В Страсбурге очень много памятников, по которым можно изучать историю. Бронзовая статуя перед главным корпусом университета свидетельствует о пребывании в городе Гёте. Прославленный поэт «прогуливается» на постаменте из белого мрамора, чем смахивает на толпящихся вокруг студентов. Своеобразным памятником, кстати, опровергающим злую критику Бранта, является и сам университет (франц. Universite de Strasbourg), один из самых старых в Европе, а во Франции – второй по важности после Сорбонны. Это почтенное учреждение с коротким перерывом действует в Страсбурге с 1621 года. Вначале его славу составляли факультеты естествознания и юриспруденции; на последнем в свое время обучались Гёте и Наполеон.
После поражения Франции во Франко-прусской войне 1870–1871 годов, Страсбургский университет как «рассадник французской косности» был закрыт, а вместо него в городе появился «передовой» Университет кайзера Вильгельма. В 1919 году, после воссоединия с Францией, власти Эльзаса решили его восстановить, и с тех пор это учебное заведение больше не закрывалось. В годы Второй мировой войны университетская профессура вместе со студентами перебралась в Клермон-Ферран, где примкнув к Сопротивлению, оставалась до 1945 года. В течение последующих 20 лет, действуя на прежнем месте, в Страсбурге, университет настолько разросся, что его решено было разбить на 3 подразделения, которые теперь принято считать самостоятельными учебными заведениями: университеты имени Луи Пастера, Марка Блока и Робера Шумана. Университет Пастера состоит из факультетов точных и естественных наук, наук о Земле, отдела математики, институтов физики, физики Земли, химии, физиологии и биохимии, ботаники, зоологии и общей биологии, геологии и геофизики. К нему же относятся медицинский факультет, астрономическая обсерватория и 2 научных колледжа. Заведение, получившее имя Марка Блока, включает в себя историко-филологический факультет, а также отделения католической и протестантской теологии. В университете Робера Шумана занимаются будущие специалисты в области права, криминально-исправительных и разнообразных экономических наук.
Новое здание Страсбургского университета можно рассматривать как место встречи с великими личностями, например с Готфридом Вильгельмом Лейбницем или Иммануилом Кантом, которые имели непосредственное отношение и к нему, и к самому городу. Теперь место старого университета занимают элегантные корпуса Академии наук, которую строили еще «те» французы в 1825 году. До прихода германцев в одном из них находились известные всей просвещенной Европе Музей естественных наук, библиотека, Анатомический музей и обсерватория. Напротив университета и поныне действует ботанический сад с открытым английским парком и оранжереями, где сегодня, как и два столетия назад, по вечерам играет музыка.
Каменные стены и железные люди
Оказавшись в Страсбурге случайно и зная, что пребывание будет недолгим, не стоит терять время на музеи. Лучше просто побродить по средневековым кварталам, где история наглядна и более доступна. Словно в подтверждение этого в самом сердце Страсбурга на стене одного из домов на площади Ом-де-Фер (от франц. de fer – «железный») красуется облаченный в доспехи рыцарь. В Средние века это место служило местом сбора городских ополченцев. Именно сюда, надев тяжелые доспехи и вооружившись кто чем может, стекались цеховики, когда слышали бой набатного колокола. Вместе с ополченцами приходили и все остальные горожане, ведь тревожный звон раздавался в городе редко, означая смерть епископа, пожар или войну. Если от первого и второго спасения не было, то третье еще можно было предотвратить, призвав, например, на службу по охране города профессиональных солдат.
О том, какие отношения связывали наемников и бюргеров Страсбурга, подробно рассказывают средневековые хроники: «Каждый солдат должен поклясться святыми, что он будет честно служить совету и горожанам. Он также должен повиноваться своему военачальнику и не разглашать того, о чем требуется молчать. Обязательный для него панцирь и желательная лошадь должны служить бюргерам залогом. Сам же солдат от них никакого залога требовать не смеет. В силу данной присяги, он должен нападать на того, на кого ему приказано нападать и грабить там, где ему разрешат грабить. По договору каждый шлем (то есть солдат) получает ежегодно 50 фунтов, а во время похода – двойную плату на хлеб, вино и пиво. Если он понесет какой-либо ущерб, на службе ли у бюргеров или на поле брани, куда он является со своим имуществом, то этот ущерб возмещается ему согласно оценке. Если же, упаси Господи, он получит рану или хуже, то ущерба ему никто не возместит…». Служба наемного воина в Средневековье оценивалась довольно высоко. Получая около 2 шиллингов в день, то есть вдвое больше, чем, к примеру, городской повар, на эти деньги солдат мог купить огромный кусок (8–10 кг) говядины. Та же плата позволяла приобрести 4 серые куропатки или 20 кур или столько же сальных свечей и лишь 2 фунта (1 кг) сахарного песка: сладкое в старой Европе считалось роскошью.
Кроме наемников, город охраняли стражники, которым в некотором роде помогал гарнизон епископа, если тот не запирался в загородном замке. Отряды ремесленников собирались в случаях крайней опасности, о чем горожан извещал набатный колокол. Прослужив не одно столетие, он замолчал в конце XVII века, видимо потому, что город все-таки был захвачен и защита уже не требовалась. В отличие от колокола, «Железный человек» остался в виде названия площади и статуи рыцаря в доспехах, которая сегодня «охраняет» аптеку. Небольшой нюанс – фигура на стене является копией, сделанной более столетия назад с оригинала, переправленного в Музей истории. Располагаясь на перекрестке дорог, тихий бюргерский Страсбург все же подвергался нападениям, и нередко, если судить по грозному виду городских укреплений.
Иногда враги приходили со стороны Рейна, чьи берега в течение многих веков являлись «ахиллесовой пятой» в обороне города. Первыми на это обратили внимание французы, чей представитель сумел исправить ситуацию к концу XVII века. Им стал военный инженер Себастьян Ле Претр де Вобан, как оказалось позже, человек выдающийся, новатор в осадном искусстве, награжденный званием маршала Франции и лестным прозвищем Отец постепенной атаки. Жители Страсбурга называли его комиссаром укреплений. Прекрасный артиллерист и военный-тактик, Вобан всю свою жизнь провел в осадах вражеских крепостей, посвящая мирное время строительству. Под его личным надзором были возведены 33 новые крепости и усилены более 300 старых.
Свою военную карьеру он начинал в войске принца Конде, сражавшегося за Испанию против Франции. Перейдя во французскую армию после плена, Вобан заинтересовался фортификацией и вскоре своими действиями заставил сдаться несколько бельгийских твердынь. Предложенные им способы нападения, в частности знаменитая постепенная атака, оказались новшеством в осадном деле. Ее основная идея заключалась в том, чтобы солдаты шли вперед медленно, но неуклонно, не останавливаясь, с малыми потерями, что ярко выражалось в афоризме Вобана: «Больше пота – меньше крови». В результате сначала уничтожалась крепостная артиллерия, и только потом на первый план выходила пехота, которую защищали вытянутые в длинную линию окопы и траншеи, или параллели, как называл их сам автор. Впервые этот метод был использован в 1673 году при осаде Маастрихта и далее применялся вплоть до Первой мировой войны. Вобану принадлежало введение понятия «артиллерийская атака», когда огонь направлялся не на стены осажденного города, а на его защитников. Новаторством в минно-подрывном деле стали сформированные им саперные и минные роты. В этих подразделениях работали обученные специалисты, которые использовали новые, научно-упорядоченные приемы работы с подземными боеприпасами. По настоянию Вобана и под его непосредственным контролем в битве 1686 года при Турнэ были произведены опыты с минами, послужившие основой теории взрывного дела.
Поделиться книгой: