Помоги проекту - поделись книгой:
Прожив с неделю в городе, Рауль отправился на грузовике в Сан-Франциско, в Боулдер-сити и на плотину Гувера. Дамба произвела на него впечатление, но поездку обратно он счел чересчур тяжелой: “В числе прочего я прошел почти 30 км по отвратительной пустыне, в которой нет ни капли воды и ни деревца, дающего тень. Ночь я провел на крыше грузовика, а когда мы переезжали горы к северу от Лос-Анджелеса, я чуть не замерз насмерть”.
Поездка обратно в Энн-Арбор проходила через северные штаты Орегон и Вашингтон, также с помощью поднятой руки. Если будет время, он навестит семейство Кольвинов, писал Рауль матери из Ванкувера, однако неясно, состоялась ли эта встреча.
Архитектор
В первом семестре 1932 года Рауль выбрал в качестве учебной дисциплины теорию строительства, что предусматривало изучение физики и математики – двух предметов, с которыми у него всегда были сложности. Причиной выбора послужило его предположение, что после возвращения в Швецию ему скорее понадобится именно это, а не архитектурные дисциплины. Под Рождество Рауль писал своей тете Карин: “Мне здесь очень нравится. Я бы только хотел, чтобы нас побольше учили практической архитектуре и поменьше физике, математике и тому подобному. История архитектуры, на мой взгляд, – очень интересная вещь”. В течение семестра он получает задание начертить проект музыкальной школы, но ему трудно выбрать, который из своих набросков представить: у него есть бумажка и на ней нечто, “напоминающее то ли муху, то ли летательный аппарат братьев Райт, и вот это мне очень нравится”. Архитектура уже захватила его, “она доставляет удовольствие” ему, и он, единственный из учащихся, получил “отлично” за задачку на проектирование – фонтан в саду.
Как сообщил Рауль бабушке Анни, за весь семестр он ни разу не ходил на танцы. Зато пару раз посещал Крэнбрук Фаундейшн, построенный по проекту финского архитектора Элиэля Сааринена, в тот год ставшего первым президентом фонда. “Сааринен – великий человек маленького роста, он постоянно молчит, но вид у него хитрый, – таковы впечатления Рауля. – Это один из лучших здешних архитекторов”.
Рауль едет в Крэнбрук в обществе подруги, Бернис Рингман, владелицы автомобиля. О Миллесе, у которого “невероятно добрые, не от мира сего глаза”, он пишет, что тот “считает, что дома к нему относятся плохо” и “говорит, что там “он никогда не знает покоя”. Американцы, как всегда, проявили “завидную щедрость”, у Миллеса “три больших ателье, и они строят для него четвертое, еще больше”. Во время визита Рауля Миллес работал над скульптурой для павильона
Президентские выборы
На настроения американского общества осенью 1932 года наложили свой отпечаток президентские выборы, происходившие через три года после биржевого краха на Уолл-стрит и в разгар наступившей с того момента глубокой экономической депрессии. Республиканскому президенту Герберту Гуверу не удалось переломить этих тенденций. В своих речах он объявлял, что самое страшное позади, но каждый раз был вынужден констатировать, что ошибся. На выборах 1932 года его соперником стал кандидат от демократов Франклин Д. Рузвельт, пообещавший американскому народу “новый курс”, пакет реформ с упором на крупные государственные заказы, такие как строительство дорог и плотин. Крестьянам также была обещана экономическая помощь на закупку современных сельскохозяйственных машин и электрификацию жилищ. “Новый курс” включал в себя также расширение прав профсоюзов и новые законы социального страхования. Гувер назвал Рузвельта опасным радикалом, но это не помогло: на выборах 8 ноября Рузвельт одержал внушительную победу.
Рауль с большим интересом следил за президентской кампанией, “увлекательным и драматичным процессом”, когда “все штаты сидят и напряженно ловят выпаливаемые заявления” во время “огромных
На обоих основных кандидатов Рауль смотрит с той же острой наблюдательностью и юмором, что и на жизнь вообще. Гувер, известный своим занудством, отличается “странным способом говорить”, писал Рауль своей тете: “Он совершенно игнорирует точки и запятые и делает вдох не чаще чем раз в десять минут, за исключением тех моментов, когда речь заходит о жирных и длинных колонках цифр, – тогда он и вовсе перестает дышать. Если вдруг в кои-то веки он приходит в волнение, это выглядит настолько необычно, что публика начинает плакать”. Если Гувер – скучный зануда, то Рузвельт театрален, и в числе его риторических приемов – “с чарующей тихой улыбкой пожелать собравшимся на прощанье “доброй спокойной ночи”. Временами он с большой силой взмахивает рукой, “как будто разбрасывая гнилые помидоры по “зеленым божьим лугам” и объясняя, что “время пришло – час пробил”, а собравшиеся ликуют так, что только зубы золотые стучат!”
Энн-Арбор считался форпостом республиканцев и, утверждал Рауль, “был сильно возмущен” результатами выборов. Сам он был за Рузвельта. “Я обрадовался победе демократов на выборах, – объяснял он два года спустя, оглядываясь назад. – Нет сомнений в том, что теперешние времена гораздо лучше, чем когда я приехал, и в особенности лучше, чем в 1932 году: это был страшный год”.
Прекрасная каникулярная философия
Осенью 1932 года первый снег выпал еще в конце ноября. На эти рождественские каникулы Рауль не поехал в гости к Кольвинам, а остался в городе. “Энн-Арбор живет практически своим университетом, и, когда тот закрывается в связи с каникулами, город совершенно пустеет, остаются только старики с больными, я и еще немногочисленные полицейские”, – жаловался он тете Карин, которой послал шуточный экспромт:
Я ощущаю себя каким-нибудь Альфонсом[6] (забыл, под каким номером), то есть беженцем из своей страны. Дождь льет как из ведра. Филины и вóроны свисают гроздьями, каркают и ухают. Оконное стекло не совсем целое, и в него задувает буря. Между балками крыши сочатся блики лунного света. Где мои брюки?
Этим, кажется, все испорчено. Я-то думал, что я новый Стриндберг, и вот с грохотом упал с высот искусства.
Сочельник Рауль проводит в одиночестве за написанием писем. “Пользуясь моментом, я прежде всего сплю до середины дня, что приятно после утомительного семестра, и еще пишу письма всей семье, что во время учебы было затруднительно, – пишет он деду. – Я также планировал в Рождество усиленно заняться учебой, но пока мне лень за нее взяться. Я, однако, включусь – завтра или, может быть, на следующей неделе. Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра! Прекрасная каникулярная философия”.
Учеба, за которую Раулю было “лень взяться”, – это математика и физика, два предмета, дававшиеся ему, как и следовало ожидать, с трудом. Во втором семестре он посчитал, что хорошего понемногу, и решил на следующий год перевестись обратно с теории строительства на архитектуру. В письме матери, беспокоившейся по поводу его “усидчивости и плохих результатов по математике”, он объяснял, что “лучше стать хорошим архитектором, чем плохим инженером, не говоря обо всех прочих соображениях”. То, что он решил не перенапрягаться из-за физики и математики, не значит, что он живет по “закону наименьшего сопротивления”. Скорее, он намерен “целенаправленно посвящать все больше и больше времени вещам, соответствующим моей натуре”.
Как и раньше, посредственные оценки Рауля – результат не отсутствия таланта, а лени, о которой свидетельствовал один из его товарищей по учебе: “Рауль учился мало, но работал быстро и очень эффективно. Нередко бывало, что целый проект он готовил в течение одной ночи”.
Рауля мучили не только математика с физикой, но и врожденный порок: он страдал серьезным дальтонизмом. Этот дефект обнаружил еще его сводный брат Ги, когда Рауль, выполняя школьное задание, раскрасил лошадь в зеленый цвет, а траву в красный. В ходе дальнейшего медицинского обследования было констатировано, что он “абсолютно не различает красный цвет”, у него вообще отсутствует “нормальная способность к различению цветов”. “Лишь в этом году я стал обнаруживать степень моего дальтонизма, – писал он матери в апреле 1933 года. – Я все время совершаю прямо-таки ужасные промахи”. Однокурсник Рауля тем не менее заверяет, что тот, несмотря на свой дальтонизм, “накладывал краски очень точно, а его цветовые гаммы всегда оказывались крайне приятными”.
То ли из-за плохих оценок, то ли из-за осознания этого своего дефекта, то ли из-за того и другого вместе Рауль стал сомневаться в целесообразности занятий архитектурой. В апреле 1933 года в письме матери он задался вопросом, насколько успешен он окажется в Швеции со своим американским образованием, которое не обязательно лучше шведского. “Хотя мне очень нравится архитектура, думаю, будет лучше, если я как можно скорее после завершения своей учебы займусь тем или иным бизнесом. Это не означает, что учеба была зря потраченным временем, ведь к деловой жизни, наверно, едва ли где-то готовят”. Май фон Дардель сочла это тревожным сигналом и переслала письмо свекру со следующим комментарием: “Написанное в этом письме… Рауль наверняка более подробно разовьет для Вас, если только это не просто выражение временного настроения. Но я, во всяком случае, сочла своим долгом поделиться с Вами”.
Рауль завершил свое образование, но его неуверенность в выборе профессии не уменьшилась, а, наоборот, с годами только возросла.
Международная выставка “Век прогресса”
Несмотря на свое негативное отношение к инженерной стороне архитекторского образования, Рауль по-прежнему с тем же энтузиазмом, что и раньше, интересовался архитектурой как видом искусства. Как раз в это лето он получил возможность ознакомиться с новейшими достижениями архитектуры, науки и дизайна. Как однажды он сразу же после выпускных экзаменов бросился на Стокгольмскую промышленную выставку, на этот раз он, как только 5 июня закончилась учеба, поехал в Чикаго на Всемирную выставку, открывшуюся несколькими днями ранее. Еще до открытия выставки он написал директору шведского павильона и предложил свои услуги – без оплаты. Но “с обычным своим шведским тактом эти люди мне даже не ответили”, жаловался он матери. В конце концов он получил ответ и предложение поработать на выставке в те сроки, которые и предлогал, то есть сразу после окончания занятий и в течение трех недель.
Силуэт Рауля, сделанный во время пребывания в Чикаго.
Цель Всемирной выставки заключалась в том, чтобы, согласно официальной брошюре, “постараться показать международной публике качество и значение научных открытий, каким образом они были сделаны и к каким изменениям в экономике и условиях жизни привело их внедрение”. Шведский павильон, двор которого был украшен скульптурами Карла Миллеса, специализировался на изделиях художественных промыслов, прежде всего текстиле и стекле. Другим “шведским” достижением был Золотой храм – китайский храм XVIII века, демонтированный Свеном Гедином и вновь собранный на территории выставки на деньги шведско-американского миллионера Винсента Бендикса. Храм, названный в честь спонсора реконструкции
В Энн-Арборе Рауль любил кататься на велосипеде.
На выставке Раулю пришлось исполнять разные мелкие работы, то есть “демонстрировать экспонаты, мыть окна, продавать стекло, фарфор, мебель, книги и т. д.” В последнюю неделю он получал по три доллара в день от шведской страховой компании Тюле “за раздачу флаеров”. Иными словами, он работал на подхвате, как и многие другие в павильоне. Но при его предприимчивости и находчивости у него были и собственные инициативы. Однажды он добился аудиенции у одного из организаторов выставки и уговорил его осветить скульптуры Миллеса с одной из 200-метровых башен, на которых держалась
Четыре чрезвычайно неприятные личности
После почти трех недель в Чикаго пора было возвращаться в Энн-Арбор, в летнюю школу, занятия в которой начинались 26 июня. Поскольку Рауль немного заработал во время выставки, он вез домой деньги наличными, а не в дорожных чеках. Путешествовал он опять автостопом. Его подвез “господин в роскошном автомобиле”, развлекавший его воспоминаниями молодости. Они ехали со скоростью километров 100 в час и слишком поздно увидели перед собой переезд и мчащийся поезд. Врезавшись в машину впереди, они полетели в кювет. Владелец автомобиля и Рауль не получили ни единой царапины, но сама машина пострадала, ее требовалось эвакуировать. Вторая машина оказалась неповрежденной, так что шофер Рауля уехал на ней вместе с ее владелицей – “теткой, находившейся в состоянии шока”. На пустынной проселочной дороге Рауль остался один. Стало смеркаться. Через некоторое время его подобрали “четыре личности” лет 23–27, которые “выглядели достаточно неприятно”. Оставшуюся часть истории лучше всего передает перо самого Рауля:
Вдруг мы услышали какой-то звук в задней части машины, и водитель остановился, чтобы выяснить причину. Меня удивило, что ради этого все они сочли необходимым выйти. Вдруг мимо проехал другой автомобиль, после чего все четверо вернулись. К тому моменту я уже испытывал некоторые подозрения в связи с их расспросами о деньгах, отсутствием у них багажа и внезапной остановкой. Поэтому я ввернул в разговор пару высказываний о своей бедности и т. д. Внезапно они круто свернули на небольшую боковую дорогу, так что мы едва не перевернулись. С самыми худшими предчувствиями я сохранял хорошую мину, пытаясь не усугублять ситуацию. Проехав несколько километров темным лесом, они остановились после довольно неуклюжего и театрального розыгрыша: “Джо, выйди-ка посмотри, что там с бензобаком”. Один за другим они вылезли, после чего последовал призыв и мне тоже выйти, “чтобы им на меня взглянуть”. У одного из них в руке был большой револьвер. Хотя, может быть, незаряженный.
Спросили про деньги, и я отдал им то, что лежало у меня в нагрудном кармане. Я им также сказал, что в чемодане у меня есть еще. Тогда они извлекли конверт, в котором лежали и деньги, и некоторые бумаги, и еще ключ от моего банковского сейфа. Ключ мне удалось получить обратно, я их обманул, сказав: “Мне он дорог по личным причинам, а вам ни к чему”. Я не стал им говорить, что это ключ от сейфа. Возможно, с моей стороны было глупо добровольно сознаваться, где у меня деньги. Но столько ходит рассказов о том, как они обыскивают одежду и часто оставляют свою жертву вовсе без нее. Однако я забыл им рассказать, что еще 13 долларов лежат у меня в другом кармане. Когда они забрали мои деньги, я решил, что теперь их черед проявить любезность. И попросил отвезти меня назад до шоссе, поскольку час поздний и у меня тяжелые вещи. Они позволили мне сесть рядом с водителем, а затем загрузили сверху мой багаж, чтобы я не мог двинуться. К этому моменту они испугались, может быть, по причине моего спокойствия, ведь я на самом деле не чувствовал никакого страха. Я все время думал, что это довольно интересно. Может быть, они подумали, что я собираюсь их обмануть и заманить в засаду. В результате они внезапно вышвырнули меня в канаву, а сверху кинули мой багаж. Я тут же забился в кусты, боясь, что на прощание последует выстрел из револьвера. Чуть позже мне удалось остановить пригородный поезд, который довез меня до Саут-Бэнда, в 300 км от Энн-Арбора, где я сообщил о происшедшем в полицию.
Это происшествие свидетельствует об авантюризме и отваге – и о юношеской лихости. Может быть, поведение Рауля – проявление того же ощущения непобедимости, которым отмечено и его отношение к учебе? Чувства, что “я все смогу”, укрепленного сознанием принадлежности к семье, исключительность которой не уставал подчеркивать дед? “Я не перестану из-за этого путешествовать автостопом, – сообщал Рауль матери, которая, надо думать, до смерти испугалась, прочитав его письмо. – Но я буду брать с собой чуть меньше денег – и буду хитрее”.
Занятия в летней школе продолжались до конца августа. В тот год Рауль записался только на два курса, один по архитектуре и один по экономике – “Современное европейское общество”, “очень интересный предмет о послевоенных переменах в Европе”. Он получил оценки более высокие, чем ожидал,
После окончания летней школы Рауль отправился в гости к своему товарищу по учебе Лайману Уодарду, жившему в городе Овоссо. Сто двадцать километров до города он проехал на велосипеде, чем всех удивил. Семейство Уодардов “живет в приятном месте, у них красивая речка и дикий
Побыв какое-то время в Овоссо, Рауль поехал дальше, в Миннеаполис, в 1200 км от Энн-Арбора (на этот раз, правда, не на велосипеде, подчеркнул он). Покатался на машине по штату Миннесота в компании “симпатичной девушки”, а затем отправился через Чикаго, Толедо и Кливленд в Нью-Йорк, где погостил несколько дней у Кольвинов, а потом продолжил путь в Монреаль. Раулю нравилась Канада, и в бытность свою в Энн-Арборе он время от времени наезжал туда, чтобы “сравнить США и заграницу и не вполне забыть, как выглядят другие части света”. В Монреале, помимо прочего, он смог воспользоваться своим знанием французского.
Рождество у родственников
В новом семестре Рауль продолжал изучать “технические и некоторые другие предметы”, с которыми дела обстояли не так уж хорошо. Даже в области архитектуры “триумфов не было”, сообщал он деду, но к Рождеству он сдал проект молочной фермы, получивший оценку “отлично”.
Осенью Рауль начал подготовку выпускного проекта, темой которого должна была стать современная шведская архитектура. Поэтому он попросил мать возобновить его подписку на шведский архитектурный журнал “Строитель” и выяснить, каким учебным пособием по архитектуре пользуются в Высшем техническом училище в Стокгольме. “Пришли что-нибудь, чтобы там было побольше современной архитектуры”, – просил он ее.
Рождество Рауль провел в гостях у Кольвинов. По дороге к ним он на пару дней остановился у семьи Берендтов в Эри, штат Пенсильвания. Эрнст Берендт был основателем и владельцем бумажной фабрики. Рауль познакомился с Берендтом, который был намного старше (он родился в 1869 году в Германии), на Всемирной выставке в Чикаго и пару раз заезжал к нему осенью. Берендт также бывал в Стокгольме, где гостил у Маркуса Валленберга-младшего. Семья как раз строила новый дом, и, хотя архитектор был очень известным, Рауль во время своего приезда помог хозяевам разобраться в чертежах, “чтобы посмотреть, нельзя ли их улучшить”.
“Сразу же после окончания летней школы я поехал на велосипеде к Уодарду, чтобы поговорить с ним о наших планах на лето. Эта фотография сделана на речке возле их дома в одном из многочисленных принадлежащих им каноэ”, – написал Рауль на обратной стороне похожей фотографии.
Заехав на день в Джеймстаун, штат Нью-Йорк, к своему профессору по архитектуре Бейли, Рауль отправился дальше к родным в Гринвич. “Мои рождественские каникулы прошли превосходно”, – писал он Густаву Валленбергу:
Я впервые почувствовал вкус к светской жизни, об опасностях которой Вы всегда меня предупреждали. Наверное, дело в том, что моя двоюродная сестра Лусетта теперь повзрослела, так что по той или иной причине больше не было той диспропорции между количеством дам и количеством кавалеров, которую я всегда наблюдал в восточных штатах прежде.
Балы теперь оказались очень приятным развлечением. У тебя есть время познакомиться, прежде чем твою даму у тебя заберут. На Востоке США принят обычай
После полутора недель в гостях у родных Рауль поехал через Нью-Йорк в Вашингтон. В американской столице его принимали в лучших салонах. Ему исполнился всего 21 год, но перед юношей с его фамилией, как разъяснял ему ранее Густав Валленберг, “едва ли не все двери были открыты”. Вначале Раулю помогла популярность, которой пользовался в свое время в Вашингтоне брат Густава Валленберга Аксель, шведский посланник в 1921–1926 годах. “Дядя Аксель и тетя Эльса оставили о себе невероятно хорошие воспоминания в Вашингтоне, и я без преувеличения могу сказать, что на обеде, когда меня представили как их родственника, не меньше сотни человек были охвачены пароксизмом восхищения”, – с гордостью сообщал Рауль тете Амалии. “Госпожа Бристоль, супруга адмирала Бристоля, сказала, что “люди так преданы им”, а госпожа Макдугал, супруга одного капитана военно-морского флота США, подтвердила, что “это были очаровательные люди, и мы все ими так восхищались”. Как оказалось, некоторые знали и Густава Валленберга по Константинополю и Японии.
“Снято на мосту Бер Маунтен Бридж над Гудзоном в 40–50 милях от Нью-Йорка. Я тогда ехал к Кольвинам в Нью-Йорк, побывав до этого в Миннеаполисе и Чикаго. После этого я поехал в Монреаль, откуда вернулся в Нью-Йорк, а затем отправился в Энн-Арбор к началу осеннего семестра” (текст на обратной стороне фотографии).
Адмирал Марк Бристоль, написавший одно из рекомендательных писем профессору Лорху в Энн-Арборе, принял Рауля с распростертыми объятиями. Он и его жена “были очень добры” к Раулю и очень ему понравились. Адмирал устроил для Рауля “экскурсию по городу, включавшую помимо осмотра многочисленных зданий еще и пять чаепитий и один бал”. Рауля также пригласил на обед новый посланник Швеции в Вашингтоне, Вульмар Бустрём, раздобывший для него приглашение на новогодний бал, что дало ему “еще один случай увидеть изнутри один из старинных домов в красивом колониальном стиле, которых так много в Вашингтоне”.
Будущее Рауля (I)
В то время как Рауль праздновал Рождество у родственников в Коннектикуте, по другую сторону Атлантики без его ведома велись разговоры о его будущем. Дедушка Густав, как обычно, проводивший Рождество в Ницце, получил приглашение от своего брата Маркуса заехать на два дня в Канны, где тот в это время находился. Они ели, пили, играли в карты и разговаривали. В беседах в “Гранд-отеле” принимал участие и третий брат, Аксель.
4 августа Раулю исполнился 21 год. С днем рождения его поздравили не только самые близкие родственники, но и другие Валленберги: Маркус с Амалией и Кнут с Алис. Телеграммы были лаконичны и однотипны: “Лучшие пожелания”. То, что патриархи клана таким образом продемонстрировали свое внимание к дню рождения Рауля, не было случайностью: с этого момента он стал совершеннолетним, и его будущее внутри семейной империи следовало обсудить со всей серьезностью. “Мальчик смышленый, и для такого, как он, юноши, вне всяких сомнений, полезно собрать опыт разных стран мира, – писал Кнут Валленберг Май фон Дардель за неделю до дня рождения Рауля. – Как только Папа Густав окажется в пределах слышимости, я поговорю с ним о будущем мальчика”.
Рауль со своими американскими друзьями.
Рауль и сам сознавал, что в его жизни наступил новый этап. Перед Рождеством он написал Маркусу-младшему, прося его “прислать парочку адресов”, с тем чтобы он смог расширить круг своих американских знакомств. Додде это сделал, но только семь недель спустя, поскольку “был завален работой разного рода”. Рекомендательные письма были написаны двум его нью-йоркским друзьям, Роберту Ловетту и Джеймсу Варбургу, представителям финансовых кругов, имеющим тесные контакты с
Одним из вопросов, обсуждавшихся Маркусом-старшим и Густавом во время их встречи в Каннах, стали “перспективы Рауля на будущее”. Вместе с сыновьями Якобом и Додде Маркус-старший уже несколько раз “обсуждал необходимость укрепления исполнительных сил” в руководстве банком и в как-то “предложил… подумать о том, чтобы со временем приобщить к банку Рауля”. “При этом я подчеркнул, что, хотя он и учится в США на архитектора, кровь предпринимателя, текущая в его жилах, еще возьмет свое, и я полагал, что будет и уместно, и правильно, если ему дадут шанс в банке”. На это сыновья отвечали, что Рауль “конечно же, талантлив”, но они опасаются, что он “слишком болтлив”.
Решения о будущем Рауля и работе в банке принято не было. Во время бесед в Каннах Маркус сослался на скептицизм своих сыновей и дал Густаву понять, что Раулю “было бы полезно до некоторой степени обуздывать свою красноречивость”, которую он унаследовал от бабушки и прабабушки по отцовской линии. Согласно Маркусу, они были “известны неиссякаемой болтливостью” – чертой, характеризовавшей, впрочем, и отца Рауля. Так как Маркус был “заинтересован в Рауле”, он намекнул Густаву, что было бы уместно при случае “сделать ему предупреждение”. Поскольку Густав “решительно оспаривал, что Р. слишком красноречив”, Маркус не увидел причины “педалировать этот вопрос”, после чего разговор перешел на другие темы. (Что касается “красноречивости” Рауля, то ни один из братьев не был в курсе дела, поскольку они редко общались с ним; диагноз относительно болтливости Анни Валленберг они, однако, поставили правильно: эта черта была в ней так заметна, что, согласно единодушным свидетельствам, делала общение с нею затруднительным).
“Дрыгающиеся ноги и обнаженные груди”
В течение сессии, длившейся пять недель и предшествовавшей следующему семестру, Рауль работал над “очень интересной проблемой”, касавшейся
Были планы, что Рауль закончит учебу в Энн-Арборе уже к концу лета 1934 года и после этого поедет в Южную Америку, чтобы приобрести знания о так называемых торговых фронтах. Идею подал, естественно, Густав Валленберг, желавший, чтобы Рауль поработал в небольшой “торговой фирме” на каком-нибудь из новых мировых рынков. Он считал, что “мальчик уже получил исчерпывающее теоретическое образование, но остается завоевать знание о жизни и практических вещах”, ведь и архитектор должен знать, “как делаются дела”.
Летом 1934 года Рауль стал учить испанский, “чтобы оказаться чуть лучше вооруженным для возможной поездки в Южную Америку”, хотя и сомневался в целесообразности такого проекта до выпускных экзаменов. “Чем больше я думаю о поездке в Южную Америку, тем больше мне кажется, что лучше бы отложить ее до окончания университета, чтобы, завершив образование, использовать все преимущества от пребывания там”, – писал он Густаву Валленбергу в письме, в котором впервые всерьез поставил под сомнение мудрость дедушкиных планов:
Нет никакого смысла поехать простым туристом, бросить беглый взгляд на окрестности и после этого отправляться домой. Мне бы следовало ехать туда с мыслью приобрести более детальное знание о тамошних особенностях и по возможности одновременно начать зарабатывать на жизнь. Мне следовало бы также ехать не сразу, а пока задержаться здесь, чтобы разузнать о некоторых американских явлениях. Я составил себе следующий список того, что я должен изучить, потому что здесь все это устроено лучше, чем где бы то ни было еще.
Немного разбираясь в таких вещах, я бы скорее нашел себе место и в новых землях, и в Швеции, чем при наличии одних лишь школьных знаний. Поэтому я предлагаю, и на сей раз настойчиво, поскольку я это уже обдумал, чтобы моя поездка в Южную Америку состоялась не ранее начала 1935 года и чтобы мне до этого можно было один раз приехать в Швецию. Тогда после окончания университета я смогу воспользоваться предоставляемыми шансами, не думая о том, что сначала надо съездить домой. Кроме того, я думаю, что любовь моей мамы должна быть вознаграждена моим вниманием к ней. Она никогда не жалуется в письмах, что меня так долго нет, но от навещавших меня родственников я знаю, что она очень тоскует по своему первенцу.
Сам я тоже хочу, пока не превратился в совсем уж иностранца, повидать родителей и своего любимого дедушку.
Желание Рауля было исполнено во многом еще и потому, что некоторые курсы, которые Рауль думал прослушать, читались только в осеннем семестре следующего года. Дедушка Густав принял “модификацию” своего плана, тем более что они ведь “согласны в том, что изучение коммерции в новых землях принесет пользу”.
Поскольку южноамериканское путешествие откладывалось, летом появилось время для поездки домой, чего так горячо жаждал Рауль и особенно его мать. “Для твоей матери это наверняка будет большой радостью, так что можешь предпринять соответствующие шаги для организации приезда домой”, – объявил Густав Валленберг.
Дед хотел, чтобы Рауль приехал в Швецию летом, а не в “самый сезон”, в период накала светской жизни. Он смертельно боялся, что мировоззрение Рауля как человека, повидавшего мир, пока еще “недостаточно твердо и четко выражено, чтобы служить защитой от ветрености и удовольствий, царящих дома”, – писал он Раулю 11 мая. Независимо от содержания это письмо – блестящий образец сочной риторики, присущей языку Густава Валленберга:
Разумеется, делать общие выводы будет неправильно, но, когда видишь, как два наших принца и представитель младшего поколения в нашем собственном роду до такой степени утратили контроль над собой, что, не думая о последствиях, берут и связывают себя с лицами, принадлежащими к совершенно иной породе, – это говорит о необходимости быть осторожными. Тем самым они интеллектуально разрушают способность своей расы и своего класса противостоять яростным нападениям снизу на достижения культуры, стоившие многовекового труда. Такое может случиться в результате мгновенного заблуждения, под влиянием безудержных природных инстинктов. Перед этой опасностью юноша оказывается беззащитным, если только он заранее не вооружился, если не приобрел настолько обширного знания жизни, что не потеряет контроля над собой. Когда ты попадешь в подобную ситуацию, мне было бы скорее по душе, если б ты проявил цинизм, чем наивную доверчивость. Увлекаемый шармом юной девушки, ты никогда не должен забывать, что женская красота есть не что иное, как более или менее удачное расположение жира под кожей. Внутренняя красота обусловлена расой, характером и талантом. Эти качества не выставляются напоказ, в отличие от тех, что привлекают глаз и возбуждают чувства. В наше время борьба за существование настолько тяжела, что молодой человек, желающий обрести независимость, не может ограничивать своей мобильности, вступая в чересчур ранний брак. Шанс, полученный тобой в виде интернационального образования, не должен быть потерян. Его необходимо использовать, чтобы приобрести независимость прежде, чем ты свяжешь себя такими обязательствами. Я наблюдал и наблюдаю, что недостаток мобильности у наших первопроходцев во многих случаях происходит из того, что их жены желают видеть их дома, чтобы муж был чем-то вроде церемониймейстера, обслуживающего их тягу к светской жизни, которая в основном сводится к демонстрированию туалетов и возбуждающих чувства форм. Так что, когда приедешь домой, с чем бы ты ни столкнулся на балах, не забывай изучать и пожилых дам и размышлять о том, как они будут выглядеть через 20 лет. Наши семьи могут служить образцом, которым мы гордимся. Ни одна из них не создавалась с помощью дрыгающихся ног и обнаженных грудей, и все презирают накрашенные губы и нарумяненные щеки.
Однако все вышло не так, как думал Густав Валленберг. Летняя поездка Рауля в Швецию не осуществилась. Возникла “замечательная возможность” съездить в Мексику, сообщила Май фон Дардель. Дед согласился и написал ей, сославшись на письмо Раулю, где уже выразил свое беспокойство, что “не стоит думать, что ты всегда прав, и может статься, даже к лучшему, что его посещение Швеции несколько откладывается”.
Будущее Рауля (II)
Не приходится удивляться сговорчивости Густава Валленберга относительно летних планов Рауля. Дед вообще не вмешивался в жизнь внука всю зиму и весну, что было необычно: до этого он был усердным корреспондентом. Однако письмо Раулю от 11 мая – первое почти за пять месяцев. “Порой бывают периоды, когда теряешь желание писать, – объяснял он Раулю. – Так было со мной во время моего пребывания в Ницце. Слишком много было отвлекающих моментов. Извини, что не писал”.
Отвлекающие моменты, которые имел в виду Густав Валленберг, – это не только игра в карты и другие способы времяпрепровождения. В конце апреля он написал письмо брату Маркусу, обвиняя его в том, что тот говорил третьим лицам, что Раулю “следовало бы искать способ зарабатывать на хлеб в кругах политиков – столь дискредитировавших себя у нас”. Видимо, дело было в “красноречивости” Рауля. Своей критикой, писал Густав Валленберг, Маркус нанес ему, Густаву, удар в “самое чувствительное место” – затронул внука. Маркус не ответил на письмо, но попросил посредничества брата Акселя. И тот написал Густаву, объясняя, что Маркус на самом деле желал Раулю исключительно добра. Он напомнил, какую заботу проявил Маркус к отцу Рауля в период его болезни. Это напоминание успокоило вспыльчивого Густава, заставив его объяснить, почему он реагировал так бурно: “Я не отношусь к людям агрессивным, но сказанное возмутило мое отцовское сердце. Мой внук, который так прекрасно развивается, – самое дорогое, что у меня сейчас есть”.
Чтобы понять раздражение и недоверие, возникшие между Маркусом, Густавом и отчасти Кнутом по поводу будущего Рауля, надо представлять ситуацию в поколении клана Валенбергов, которое готовилось взять в свои руки семейный банк и бизнес. Как считал дед, наиболее сильную конкуренцию Раулю составляла “молодежь в нашей собственной семье”. Под “молодежью” подразумевались Якоб и Маркус, принадлежавшие к поколению его сына. В 1934 году Якобу исполнилось сорок два, а Додде – тридцать пять. Таким образом, они были значительно старше Рауля, но после смерти Рауля-старшего Густав Валленберг, скорее всего, видел своего внука почти их сверстником. Раулю предстояло осуществить то, что из-за безвременной кончины не смог сделать его отец, и в конкурентной борьбе за посты и влияние дед был полностью на стороне внука.
Мексика
Помимо учебы Рауль этой весной вел “чрезвычайно приятную жизнь”. По воскресеньям они с друзьями совершали “длинные пешие прогулки в шведском стиле”, он впервые стал играть в гольф и вошел во вкус. Он часто ходил в библиотеку, читая там книги об Англии и Германии, а также последнюю книгу Уинстона Черчилля “Размышления и приключения”, “как обычно, очень хорошо написанную”, “с таким прекрасным языком”. Он также развлекался, делая рисунки пастелью и развешивая их по стенам комнаты, которую снимал. “На двух стенах у меня рай с Адамом и Евой, слон, свинья, жираф, коралл, павлин и масса деревьев и холмов. На двух других – ратуша, белый пароход, пересекающий Атлантику, и нью-йоркский порт в аллегорических образах”. Сам Рауль думал, что все его картины – “не очень художественные”, но его преподаватель Жан Поль Слуссер считал иначе и попросил сделать рисунок большого формата мелом и пастелью для стены в коридоре перед его рабочим кабинетом. Слуссер вспоминал: “Он работал над картиной несколько дней, а может быть и недель, и она вышла так хорошо, что провисела у меня год или больше. По размеру она была примерно 12 × 15 дюймов. Там были отличные большие фигуры в цвете, группами. Картина давала ощущение настоящей фрески, во всяком случае, так мне казалось”.
Рауль покинул Энн-Арбор сразу после окончания учебного года. Под “замечательной возможностью”, упомянутой в телеграмме от Май фон Дардель, подразумевалась тетя Рауля по отцовской линии, Нита, жившая в Мехико, где ее муж Карл Аксель Сёдерлунд работал в крупной шведской фирме АГА. Идея состояла в том, чтобы поехать туда вместе с Лайманом Уодардом, отец которого предоставил в их распоряжение грузовой “форд”. Но, как это уже бывало прежде, когда они планировали поехать куда-то вместе, Лайман был вынужден в последнюю секунду переменить планы, и Рауль отправился в путь вместе с другим своим однокурсником, Диком Шильдсом, у которого был старый легковой автомобиль, тоже “форд”.
В письме к матери Рауль нарисовал эту карту своего путешествия из Энн-Арбора в Мехико.
“С Вашей стороны было очень любезно позволить мне поехать, – писал Рауль. – Мы планируем взять с собой палатки и все, что нужно для готовки. Дороги в Мексике очень плохие и, возможно, непроходимые. Мы собираемся делать эскизы зданий и пейзажей и по возможности продавать их, чтобы уменьшить расходы. В Мексике мы надеемся посетить разные руины и остатки древних памятников майя и ацтеков. Если мы сможем выполнить какую-то работу, какого бы рода она ни была, мы, естественно, на нее согласимся. Мы хотим провести там все лето, то есть три месяца. Все это при условии, что сможем добраться туда, преодолев горы и пустыни. В провинции Дуранго мы намереваемся посетить лагерь, или, вернее сказать, пять маленьких одиночных стоянок – геологическую экспедицию Мичиганского университета”.
После недели в Чикаго, где после неожиданного успеха открылась на второй сезон Всемирная выставка, друзья продолжили путь через Сент-Луис в Новый Орлеан и Хьюстон, Техас, куда прибыли 14 июля. “По дороге мы каждую ночь пользовались палаткой, и получалось отлично, – сообщал Рауль, во время путешествия нашедший применение как своим художественным, так и коммерческим талантам. – Каждый вечер мы делали по рисунку, а потом продавали. Это отличная практика для того, кто хочет заниматься торговлей”. Он заработал 8 долларов 25 центов и теперь знает, что в крайнем случае сможет таким способом добыть средства к существованию. По дороге из Нового Орлеана в Техас они остановились в одной семье, сделали рисунок их дома, и их угостили “отличным ужином из крабов”.
Пару дней спустя они пересекли границу с Мексикой у Ларедо. Там они взяли с собой мексиканского мальчика, высланного из США из-за недействительного паспорта, и в дальнейшем использовали его в качестве переводчика. Поскольку Панамериканское шоссе на сезон дождей оказалось закрытым для проезда, Рауль и Дик были вынуждены ехать более мелкими дорогами, по которым двигались быки и ослы. На всякий случай они познакомились и дальше ехали вместе с двумя парами молодоженов-евреев, также направлявшимися в Мехико.
На 1000 км, отделяющие Мехико от границы, потребовалось десять дней. По дороге Рауль заболел и по прибытии слег. “Он явился в отвратительной развалюхе под названием “форд”, с недельной бородой, больной дизентерией”, – рассказывала Нита Сёдерлунд. Причиной болезни послужила грязная колодезная вода. Рауля лечили лекарством, изготовленным из мексиканского растения под названием “эстафиате”, и через десять дней он совершенно выздоровел. “Первое время у него, однако, была очень высокая температура, и часто в бреду он вспоминал что-то библейское”, – рассказывала тетя.
Мексика со своей богатой культурой ацтеков произвела на студента-архитектора неизгладимое впечатление. В компании тети и дяди он ездил смотреть развалины городов Митла и Монте-Альбан в провинции Оаксака. Он посетил и другие ацтекские поселения и чувствовал себя в Мексике совершенно замечательно. Он нашел, что муж Ниты Карл Аксель “прекрасный человек”, а вся шведская колония – симпатичные люди. Симпатия оказалась взаимной. “Я вправду могу порадовать Ваше материнское сердце. Мы думаем, у Вас смышленый, приятный и замечательный мальчик, и к тому же в нем есть стиль”, – писал Юхан Лильехёк, знакомый семьи, в письме к матери Рауля.
Глубокое впечатление произвел Рауль и на младшее поколение. Восьмилетняя дочка Сёдерлундов, Биргитта, вспоминает, что он играл с ней и пытался научить ее шахматам:
“Он был не такой, как большинство взрослых, он относился ко мне, единственному и оттого одинокому ребенку в семье, по-настоящему всерьез”. Рауль также забавлял ее тем, что подражал разным животным. “Он прекрасно имитировал и мог изобразить штук 25–30 разных животных, – вспоминает его двоюродная сестра. – Еще он потрясающе имитировал разные иностранные языки и диалекты, и мы хохотали до упаду. С Раулем было всегда весело”.
Рауль играет с Биргиттой Сёдерлунд и собакой Паркманом.
Мексика оказалась очень красивой страной, обладающей, по мнению Рауля, большим потенциалом для развития туризма:
Климат здесь достаточно прохладный, в то время как в Штатах страшнейшая жара. Далее, в Мексике чрезвычайно живописные исторические памятники. Это романтично. Нет никакой причины, почему бы тому классу американских туристов, который до сих пор ездил в Европу, с таким же успехом не отправиться в Мексику. Это значительно дешевле и занимает меньше времени. Когда однажды страна создаст себе хорошую репутацию безопасной и прогрессивной, американский капитал в еще большем объеме, чем прежде, устремится в нее, и тогда настанет настоящий золотой век.
Во время всех путешествий Рауль делал заключения подобного типа, и не только потому, что этого ждал от него дед. Он был от природы предприимчив, и у него был чуткий коммерческий нюх. В Мексике этот его талант проявился в конкретном проекте: пока они с товарищем были там, они раздобыли “множество мексиканских штучек”: “скатерти, салфетки, небольшие коврики, фарфор (достаточно плохой) и изделия из соломы” и взяли все это с собой в Энн-Арбор в надежде продать. Товары был пробными – найдя покупателя, они отправляли заказ изготовителям в Мексике. Прибыль оказалась небольшой, но настолько многообещающей, что Шильдс оставил учебу, чтобы полностью посвятить себя этому делу.
Поделиться книгой: