На простом, без украшений, троне Восседает всемогущий Бог. Был всегда ко мне Он благосклонен, По-отечески и милостив, и строг. Рядом Ангел и весы, и гири — Вот он, долгожданный суд! Все так просто в этом райском мире, Будто здесь родители живут. На весы кладется жизнь земная. Все мои деянья и грехи, И любовь к тебе, моя родная, И мои нетрудные стихи. «И снилось мне, как будто я…»
И снилось мне, как будто я Познал все тайны бытия, И сразу стал мне свет не мил, И все на свете я забыл, И ничего уже не жду, И в небе каждую звезду Теперь я вижу не такой, Как видел раньше, золотой, А бледным ликом мертвеца. И мертвым слухом мудреца Не слышу музыки светил. Я все на свете разлюбил, И нет в груди моей огня, И нет людей вокруг меня… И я проснулся на заре, Увидел церковь на горе, И над станицей легкий дым, И пар над Доном золотым, Услышал звонких петухов, И в этом лучшем из миров Счастливей не было людей Меня, в беспечности своей. ЗНАМЯ
Мне снилось казачье знамя, Мне снилось — я стал молодым. Пылали пожары за нами, Клубился пепел и дым. Сгорала последняя крыша, И ветер веял вольней, Такой же — с времен Тохтамыша, А, может быть, даже древней. И знамя средь черного дыма Сияло своею парчой, Единственной, неопалимой, Нетленной в огне купиной. Звенела новая слава, Еще неслыханный звон… И снилась мне переправа С конями, вплавь, через Дон. И воды прощальные Дона Несли по течению нас, Над нами на стяге иконы, Иконы — иконостас. И горький ветер усобиц, От гари став горячей, Лики всех Богородиц Качал на казачьей парче. «Было их с урядником тринадцать…»
Было их с урядником тринадцать Молодых безусых казаков. Полк ушел. Куда теперь деваться Средь оледенелых берегов? Стынут люди, кони тоже стынут, Веет смертью из морских пучин… Но шепнул Господь на ухо Сыну: Что глядишь, Мой Милосердный Сын? Сын тогда простер над ними ризу, А под ризой белоснежный мех, И все гуще, все крупнее книзу Закружился над разъездом снег. Ветер стих. Повеяло покоем. И, доверясь голубым снегам, Весь разъезд добрался конным строем Без потери к райским берегам. «Мороз крепчал. Стоял такой мороз…»
Мороз крепчал. Стоял такой мороз, Что бронепоезд наш застыл над яром, Где ждал нас враг, и бедный паровоз Стоял в дыму и задыхался паром. Но и в селе, раскинутом в яру, Никто не выходил из хат дымящих — Мороз пресек жестокую игру, Как самодержец настоящий. Был лед и в пулеметных кожухах; Но вот в душе, как будто, потеплело: Сочельник был. И снег лежал в степях. И не было ни красных и ни белых. «Всегда найдется, чем помочь…»
Всегда найдется, чем помочь, — И словом, и делами. И пусть опять приходит ночь С бессонными глазами. Она другим еще темней, Настолько мир им тесен, Как будто нет живых людей, И нет чудесных песен. Ведь только у слепых в ночи Нет близкого рассвета. И, ради Бога, не молчи: Он не простит нам это! ОДНОЛЕТОК
Подумать только: это мы Последние, кто знали И переметные сумы, И блеск холодной стали Клинков, и лучших из друзей Погони и похода, В боях израненных коней Нам памятного года В Крыму, когда на рубеже Кончалась конница уже. Подумать только: это мы В погибельной метели, Среди тмутараканской тьмы Случайно уцелели. И в мировом своем плену До гроба всё считаем Нас породившую страну Неповторимым раем. «Помню горечь соленого ветра…»
Помню горечь соленого ветра, Перегруженный крен корабля; Полосою синего фетра Уходила в тумане земля. Но ни криков, ни стонов, ни жалоб, Ни протянутых к берегу рук — Тишина переполненных палуб Напряглась, как натянутый лук, Напряглась и такою осталась Тетива наших душ навсегда. Черной пропастью мне показалась За бортом голубая вода. И прощаясь с Россией навеки, Я постиг, я запомнил навек Неподвижность толпы на спардеке, Эти слезы у дрогнувших век. «Ты говоришь: Смотри на снег…»
Брату А. Туроверову
1 Ты говоришь: «Смотри на снег, Когда синей он станет к ночи. Тяжелый путь за прошлый грех Одним длинней, другим короче. Но всех роднят напевы вьюг, Кто в дальних странствиях обижен. Зимой острее взор и слух И Русь роднее нам и ближе». И я смотрю… Темнеет твердь. Меня с тобой метель сдружила, Когда на подвиг и на смерть Нас увлекал в снега Корнилов. Те дни прошли. Дней новых бег Из года в год неинтересней. Мы той зиме отдали смех, Отдали молодость и песни. Но в час глухой я выйду в ночь, В родную снежную безбрежность — Разлуку сможет превозмочь Лишь познающий безнадежность. 2 Нежданной дорогой с тобою мы двое Идем неразлучно, мой спутник и брат, Мы помним мучительно время былое И родины страшный, кровавый закат. Я знаю: тоской и работой остужен, Ты числишь устало пустынные дни. Наш путь и далек, и уныл, и окружен, Но будет порыв наш стремительно нужен, Когда мы увидим огни. Услышим звенящие трубы возврата И, близко видавшие смерть, Мы круто свернем на восток от заката, И будет ничтожна былая утрата Для вновь обретающих твердь. «В огне все было и в дыму…»
В огне все было и в дыму — Мы уходили от погони. Увы, не в пушкинском Крыму Теперь скакали наши кони. В дыму войны был этот край, Спешил наш полк долиной Качи, И покидал Бахчисарай Последний мой разъезд казачий. На юг, на юг. Всему конец. В незабываемом волненье Я посетил тогда дворец В его печальном запустенье. И увидал я ветхий зал, Мерцала тускло позолота, С трудом стихи я вспоминал, В пустом дворце искал кого-то. Нетерпеливо вестовой Водил коней вокруг гарема. Когда и где мне голос твой Опять почудился, Зарема? Прощай, фонтан холодных слез. Мне сердце жгла слеза иная. И роз тебе я не принес, Тебя навеки покидая. ВЕТЕР
Дуй, ветер, дуй! Сметай года, Как листьев мертвых легкий ворох. Я не забуду никогда Твой начинающийся шорох, Твоих порывов злую крепь Не разлюблю я, вспоминая Далекую родную степь Мою от края и до края. И сладко знать: без перемен Ты был и будешь одинаков — Взметай же прах Азовских стен, Играй листвою буераков, Кудрявь размах донской волны, Кружи над нею чаек в плаче, Сзывай вновь свистом табуны На пустырях земель казачьих. И, каменных целуя баб В свирепой страсти урагана, Ковыльную седую хлябь Гони к кургану от кургана! «Мы ничего ни у кого не просим…»
Мы ничего ни у кого не просим. Живем одни — быть может, потому, Что помним добровольческую осень И наше одиночество в Крыму. Тогда закат раскрыл над нами веер, Звездой вечерней засияла высь. С утра мы бились с конницей — на север, Потом — на юг — с пехотою дрались. Мы тесно шли, дорогу пробивая. Так бьет в утес девятая волна. Последний бой! Идет не так ли стая Волков, когда она окружена? И мы прошли. Прошла и эта осень, Как бег ночной измученных коней, — Еще не знали, что с рассветом бросим На пристани единственных друзей. «Никто нас не вспомнит, о нас не потужит…»
Никто нас не вспомнит, о нас не потужит. Неспешной водой протекают года. И было нам плохо, и станет нам хуже, Покоя не будет нигде, никогда. Да мы и не ищем спокойного года, Да нам и нисколько не нужен покой: Свобода еще с Ледяного похода Для нас навсегда неразлучна с бедой. «Мы уходили налегке…»
Мы уходили налегке. Мы уплывали торопливо На взятом с боя челноке, В волнах осеннего разлива, И быстроводная река В крутых кругах водоворотов Несла нас, пенясь и кипя… Как хорошо! Но жаль кого-то. Кого? Но только не себя! МАРТ
За облысевшими буграми Закаты ярче и длинней, И ниже виснут вечерами Густые дымы куреней. В степи туманы да бурьяны, Последний грязный, талый снег, И рьяно правит ветер пьяный Коней казачьих резвый бег. Сильней, сильней стяни подпруги, Вскачи в седло, не знав стремян; Скачи на выгон, за муругий На зиму сложенный саман. Свищи, кричи в лихой отваге О том, что ты донской казак; Гони коня через овраги, За самый дальний буерак. Пусть в потной пене возвратится Твой конь и станет у крыльца; Пусть у ворот ждет молодица С улыбкой ясной молодца. Отдай коня. Раздольно длинный Путь утомил. И будешь рад Вдохнуть в сенях ты запах блинный, Повисший густо сизый чад. Как раньше предки пили, пели, Так пей и ты и песни пой. Все дни на масляной неделе Ходи с хмельною головой. Но час придет. И вечер синий Постелет медленную тень, И в запоздалых криках минет Последний день, прощеный день. Сияй лампадами, божница, В венке сухого ковыля. Молиться будет и трудиться Весь пост казачая земля. 1942
Тебе не страшны голод и пожар. Тебе всего уже пришлось отведать. И новому ль нашествию татар Торжествовать конечную победу? О, сколько раз борьба была невмочь, Когда врывались и насильники и воры! Ты их вела в свою глухую ночь, В свои широкие звериные просторы. Ты их звала, доверчивых собак, В свои трущобы, лютая волчица. И было так, и снова будет так, И никогда тебе не измениться. СОЧЕЛЬНИК
Темнее стал за речкой ельник, Весь в серебре синеет сад, И над селом зажег сочельник Зеленый медленный закат. Лиловым дымом дышат хаты, Морозна праздничная тишь. Снега, как комья чистой ваты, Легли на грудь убогих крыш. Ах, Русь, Московия, Россия, Простор безбрежно снеговой, Какие звезды золотые Сейчас зажгутся над тобой! И все равно, какой бы жребий Тебе ни бросили года, Не догорит на этом небе Волхвов приведшая звезда. И будут знать и будут верить, Что в эту ночь, в мороз, в метель Младенец был в простой пещере В стране за тридевять земель. ПУТЬ
Твой отец в далекой ссылке, Мать его не дождалась; Поклонись ее могилке, Истово перекрестясь. Уцелевшего соседа Ты под вечер навести — Потаенная беседа И прощальное «прости». Ты не мальчик! Все пятнадцать На плечах твоих годов. В эти годы нужно драться, Надо знать своих врагов. Говорят — и правда это — У какой-то там реки, В чужедальнем крае где-то Проживают казаки. Уходи, пока не поздно, Взять землицы не забудь, И по солнцу, и по звездам Ты найдешь свой верный путь. ШЛЯХ
Всё те же курганы И гетманский шлях, Седые бурьяны На снежных полях. А вечером поздно Уже наверху Знакомые звезды На Млечном шляху. В морозной полуде Родное окно — Какие-то люди Живут здесь давно. И дом мой им тоже Такой же родной, Как будет он позже Для смены другой. Приходят, уходят И снова придут. Но старые песни Уже не поют. Никто и не знает О песне такой: «За Доном гуляет Казак молодой!..» «Под утро на вечере этом…»
Под утро на вечере этом Стояла жемчужная мгла, И был я подростком кадетом, А ты институткой была. И жизнь начиналась сначала Под утро на этом балу; Всю ночь ты со мной танцевала Кружилась на скользком полу. И музыка, музыка! Снова Казалось нам прошлое сном, И жизнь прожитая в оковах, Лежала в снегах за окном. И как над безвестной могилой, Над прахом, над снегом — над ней Бессмертно сияли светила Твоих изумленных очей. ВОЛЬНИЦА
Минуя грозных стен Азова, Подняв косые паруса, В который раз смотрели снова Вы на чужие небеса. Который раз в открытом море, С уключин смыв чужую кровь, Несли вы дальше смерть и горе В туман турецких берегов. Но и средь вас не видел многих В пути обратном атаман, Когда меж берегов пологих Ваш возвращался караван. Ковры Царьграда и Дамаска В Дону купали каюки; На низкой пристани Черкасска Вас ожидали старики. Но прежде чем делить добычу, Вы лучший камень и ковер, Блюдя прадедовский обычай, Несли торжественно в собор. И прибавляли вновь к оправе Икон сверкающий алмаз, Чтоб сохранить казачьей славе Благую ласку Божьих глаз. СЕРЬГИ
Моей жене
1 Где их родина? В Смирне ль, в Тивризе? Кто их сделал, кому и когда? Ах, никто к нам теперь не приблизит Отлетевшие в вечность года. Может быть, их впервые надела Смуглолицая ханская дочь, Ожидая супруга несмело В свою первую брачную ночь. Иль позор искупить, чтобы девичью Побороть горечь жалоб и слез, Их влюбленный персидский царевич Своей милой в подарок принес. И она, о стыде забывая, Ослепленная блеском серег, Азиатского душного рая Преступила заветный порог. Сколько раз, видно, женские уши Суждено было им проколоть, Озаряя гаремные души, Украшая горячую плоть. Сколько раз госпожа на верблюде Колыхала их в зное пустынь, Глядя сверху на смуглые груди Опаленных ветрами рабынь. Но на север, когда каравану Путь казачий разбой преградил, Госпожу привели к атаману. Атаман госпожи не щадил — Надругался над ней, опорочил, На горячий швырнув солончак, И с серьгами к седлу приторочил, Привязал за высокий арчак. Или, может быть, прежде чем кинул Свою жертву под гребень волны, Разин пьяной рукою их вынул Из ушей закаспийской княжны, Чтоб потом, средь награбленной груды, Забывая родную страну, Засветилися их изумруды На разбойном, на вольном Дону. Эх, приволье широких раздолий, Голубая, полынная лепь! Разлилась, расплескалась на воле Ковылями просторная степь. И когда эту свадьбу справляли Во весь буйный казачий размах, Не они ль над узорами шали У Маланьи сверкали в ушах? Не казачью ли женскую долю Разделяли покорно они, Видя только бурьяны по полю, Да черкасских старшин курени? Но станичная глушь миновала, Среди новых блистательных встреч Отразили лучисто зеркала Их над матовым мрамором плеч. Промелькнули за лицами лица И кануном смертельных утрат Распростерла над ними столица Золотой свой веселый закат. 2 Что ж мне делать коль прошлым так пьяно Захмелела внезапно душа? И в полночных огнях ресторана, По-старинному так хороша, Ты сидишь средь испытанных пьяниц, Дочь далеких придонских станиц, И пылает твой смуглый румянец Под коричневой тенью ресниц. Колыхаются серьги-подвески, Расцветают в зеленом огне И трепещут короткие блески В золотистом анжуйском вине. Что на речи твои я отвечу? Помню окрик казачьих погонь, Вижу близко, как весело мечут Эти камни разбойный огонь. ПАРИЖ
Опять в бистро за чашкой кофе Услышу я в который раз О добровольческой Голгофе Твой увлекательный рассказ. Мой дорогой однополчанин, Войною нареченный брат, В снегах корниловской Кубани Ты, как и все мы, выпил яд — Пленительный и неминучий Напиток рухнувших эпох, И всех земных благополучий Стал для тебя далек порог. Всё в той же бесшабашной воле Порывы сердца сохраня, Ты мнишь себя в задонском поле Средь пулеметного огня. И, сквозь седую муть тумана Увидя людные бугры, Сталь неразлучного нагана Рвешь на ходу из кобуры. Что можем мы и что мы знаем В плену обыкновенных дней, Упрямо грезя грозным раем Жестокой юности своей? С настойчивостью очевидца Своей страны шальной судьбы Мы заставляем сердце биться Биеньем бешеной борьбы. Что ж, может быть, в твоей отраве, Париж, смешон теперь наш бред, Но затереть никто не вправе Тех дней неизгладимый след. Пока нам дорог хмель сражений, Походов вьюги и дожди, Еще не знают поражений Не победившие вожди. Как счастлив я, когда приснится Мне ласка нежная отца, Моя далекая станица У быстроводного Донца, На гумнах новая солома, В лугах душистые стога, Знакомый кров родного дома, Реки родные берега. И слёз невольно сердце просит, И я рыдать во сне готов, Когда услышу в спелом просе Вечерний крик перепелов, Увижу розовые рощи, В пожаре дымном облака И эти воды, где полощет Заря веселые шелка. Мой милый край, в угаре брани Тебе я вымолвил: «Прости». Но и цветам воспоминаний Не много лет дано цвести. Какие пламенные строфы Напомнят мне мои поля И эту степь, где бродят дрофы В сухом разливе ковыля? Кто дали мглистые раздвинет — Унылых лет глухую сень? И снова горечью полыни Дохнет в лицо горячий день: Набат станиц, орудий гулы, Крещенье первого огня, Когда судьба меня швырнула От парты прямо на коня. Нам всем один достался жребий, Нас озарил один закат, Не мы ль теперь в насущном хлебе Вкусили горечь всех утрат? Неискупимые потери Укором совести встают, Когда, стучась в чужие двери, Мы просим временный приют — Своих страданий пилигримы, Скитальцы не своей вины. Твои ль, Париж, закроют дымы Лицо покинутой страны И беспокойный дух кочевий? Неповторимые года Сгорят в твоем железном чреве И навсегда, и без следа. …Как далека от нас природа, Как жалок с нею наш союз! Чугунным факелом свобода Благословляет наших муз. И, славя несветящий факел, Земли не слыша древний зов, Идем мы ощупью во мраке На зовы райских голосов. И жадно ищем вещих знаков Несовершившихся чудес, И ждем, когда для нас Иаков Опустит лестницу с небес. И мы восторженной толпою В горячей солнечной пыли Уйдем небесною тропою От неопознанной земли. ВЕРСАЛЬ
Зеленей трава не может быть, Быть не могут зори золотистей, Первые потерянные листья Будут долго по каналу плыть. Будут долго воды розоветь, С каждым мигом глубже и чудесней. Неужели радостные песни Разучились слушать мы и петь? Знаю, знаю, ты уже устал, Знаю власть твоих воспоминаний. Но, смотри, каких очарований Преисполнен розовый канал! Ах, не надо горечью утрат Отравлять восторженные речи — Лишь бы дольше длился этот вечер, Не померк сияющий закат… ПРАБАБКА
Мы плохо предков своих знали, Жизнь на Дону была глуха, Когда прабабка в лучшей шали, Невозмутима и строга, Надев жемчужные подвески, Уселась в кресло напоказ — И зрел ее в достойном блеске Старочеркасский богомаз. О, как старательно и чисто Писал он смуглое лицо, И цареградские мониста, И с аметистами кольцо. И шали блеклые розаны Под кистью ярко расцвели, Забыв полуденные страны Для этой северной земли. …А ветер в поле гнал туманы, К дождю кричали петухи, Росли на улице бурьяны И лебеда и лопухи. Паслись на площади телята, И к Дону шумною гурьбой Шли босоногие ребята, Ведя коней на водопой. На берегу сушились сети; Качал баркасы темный Дон; Нес по низовью влажный ветер Собора скудный перезвон. Кружились по ветру вороны, Садясь на мокрые плетни; Кизечный дым под перезвоны Кадили щедро курени. Казак, чекмень в грязи запачкав, Гнал через лужи жеребца, И чернобровая казачка Глядела вслед ему с крыльца. «Всё те же убогие хаты…»
Всё те же убогие хаты, И так же не станет иным Легко уходящий в закаты Над хатами розовый дым. Как раньше — при нашем отъезде, Всё так же в российской ночи Мерцают полярных созвездий В снегах голубые лучи. И с детства знакомые ёлки Темнеют в промерзлом окне, И детям мерещатся волки, Как раньше мерещились мне… НАТАШЕ ТУРОВЕРОВОЙ
Выходи со мной на воздух, За сугробы у ворот. В золотых дрожащих звездах Темно-синий небосвод. Мы с тобой увидим чудо: Через снежные поля Проезжают на верблюдах Три заморских короля. Все они в одеждах ярких, На расшитых чепраках Драгоценные подарки Держат в бережных руках. Мы тайком пойдем за ними По верблюжьему следу, В голубом морозном дыме На хвостатую звезду. И с тобой увидим после Этот маленький вертеп, Где стоит у яслей ослик И лежит на камне хлеб. Мы увидим Матерь Божью, Доброту Ее чела — По степям, по бездорожью К нам с Иосифом пришла. И сюда, в снега глухие Из полуденной земли К замороженной России Приезжают короли — Преклонить свои колени Там, где благостно светя, На донском душистом сене Спит небесное Дитя. СУВОРОВ
Всё ветер да ветер. Все ветры на свете Трепали твою седину. Всё те же солдаты — любимые дети, Пришедшие в эту страну. Осталися сзади и бездны и кручи, Дожди и снега непогод. Последний твой, самый тяжелый и лучший, Альпийский окончен поход. Награды тебе не найдет император, Да ты и не жаждешь наград. Для дряхлого сердца триумфы возврата — Уже сокрушительный яд. Ах, Русь — Византия и Рим и Пальмира! Стал мир для тебя невелик. Глумились австрийцы: и шут, и задира, Совсем сумасшедший старик. Ты понял, быть может, не веря и плача, Что с жизнью прощаться пора. Скакала по фронту соловая кляча, Солдаты кричали «ура». Кричали войска в исступленном восторге, Увидя в солдатском раю Распахнутый ворот, на шее Георгий — Воздушную немощь твою. «Над весенней водой, над затонами…»
Над весенней водой, над затонами, Над простором казачьей земли, Точно войско Донское, — колоннами Пролетали вчера журавли. Пролетая, печально курлыкали, Был далек их подоблачный шлях. Горемыками горе размыкали Казаки в чужедальних краях… ГОГОЛЬ
Поднимал всё выше ты и выше Свой бунчук, зовя ко мне мальчат, Однолеток — уличных мальчишек, Жаждущих сражений казачат. И в наш сад за низкую ограду Уводил меня ты и гостей На кровопролитную осаду Неприступных польских крепостей. Снежный прах летел в саду над нами, Мы дралися из последних сил. Детскими моими снами Ты легко потом руководил. По ночам внезапно страшный запах Гари наполнял наш дом, И меня — наследника Остапа — Распинали ляхи над костром. Но еще не мог в страданье диком, Как Остап, терпеть я до конца И будил своим постыдным криком Безмятежно спящего отца. Кончились мальчишеские драки. Ты подвел, немедля, мне коня: С казаками в конные атаки Бросил, не задумавшись, меня. Полюбить заставил бездорожье, Полюбить заставил навсегда Новое донское Запорожье, Юность опалившие года Мне до смерти памятные грозы. Позже, в Севастопольском порту, Ты сурово вытер мои слезы И со мной простился на борту Корабля, плывущего в изгнанье, Корабля плывущего на юг. Ты мне подарил воспоминанье, С детства неразлучный друг. Память подарил такую, Без которой невозможно жить. По тебе я все еще тоскую, Не могу тоску свою запить. Не могу никак угомониться И поверить просто, без обид, Что любая маленькая птица Через Днепр легко перелетит. СИРКО
Як помру, одрижьте мою руку,
то буде вам защита.
Сирко По над Семью, по над Запорожьем, Будто лебедь, ангел пролетал. Он искал Сирко на свете Божьем, Атамана мертвого искал. С давних пор его похоронили, Отрубивши руку, казаки. Триста лет уже лежит в могиле Запорожский батько без руки. И с его отрубленной рукою Казаки идут из боя в бой, Дорожат, как силою живою, Трехсотлетней высохшей рукой. Райских врат Сирку земля дороже, И лежать ему под ней легко. Мертвецы на суд уходят Божий, Не является один Сирко. Бог все ждал, терпенье расточая, Но апостол Петр уже не ждал, И, тайком от Господа, из рая Он на поиск ангела послал. Пролетел тот ангел над Полтавой, За Днепром свернул на Рог Кривой, Видит — все казачество за славой Собралось на беспощадный бой. В поднебесье слышится их пенье — Песня подголоска высока. Все на смерть идут без сожаленья, Впереди них — мертвая рука! Где им тут до ангельской заботы: От родных домов одна зола! В чистом небе реют самолеты, Над землей — пороховая мгла. Ангел сразу повернул на ветер, К Чортомлыку быстро долетел, На погосте при вечернем свете У кургана отдохнуть присел. Вдруг глядит — курган могильный дышит, Колыхается высокая трава, И, ушам своим не веря, слышит Из кургана громкие слова: «Вижу я все горести и муки От врагов в моем родном краю. Нужен ли я Господу, безрукий Богомолец, в праведном раю? Как смогу я там перекреститься, Если нет давно моей руки, Если с ней уже привыкли биться, Не бояся смерти, казаки? Сколько к Богу их уйдет сегодня — Целыми полками на конях! Я ж прошу лишь милости Господней: Полежать подольше мне в степях». Взвился ангел. По дороге к раю Над Украйной пролетает вновь, Среди звезд вечерних обгоняя Души убиенных казаков. Путь далек. Увидел ангел снова Божьи врата только поутру. Что слыхал — от слова и до слова — Передал апостолу Петру. Петр видал и не такие виды, Ключарем недаром послужил. Накануне общей панихиды О Сирке он Богу доложил. Бог в ответ слегка развел руками, Приказал зажечь еще свечей: «Что ты будешь делать с казаками, С непокорной вольницей Моей!» СЕЧЬ
Трещат жидовские шинки. Гуляет Сечь. Держитесь ляхи! Сегодня-завтра казаки Пропьют последние рубахи. Кто на Сечи теперь не пьян? Но кто посмеет пьяных трогать? Свой лучший выпачкал жупан Сам атаман в колесный деготь. Хмельней вино для казака, Когда близка его дорога, И смерть для каждого легка Во имя вольности и Бога. В поход, в поход! Гуляет голь, Гуляют старые старшины. В поход — за слезы и за боль Порабощенной Украины. За честь поруганной страны Любой казак умрет как витязь. Ясновельможные паны Готовьтесь к бою — и держитесь! РОДИНА
1 Она придет — жестокая расплата За праздность наших европейских лет. И не проси пощады у возврата — Забывшим родину пощады нет! Пощады нет тому, кто для забавы Иль мести собирается туда, Где призрак возрождающейся славы Потребует и крови, и труда, Потребует любви, самозабвенья Для родины и смерти для врага. Не для прогулки, не для наслажденья Нас ждут к себе родные берега. Прощайся же с Европою, прощайся! Похорони бесплодные года. Но к русской нежности вернуться не пытайся, Бояся смерти, крови и труда. 2 О, этот вид родительского крова! Заросший двор. Поваленный плетень. Но помогать я никого чужого Не позову в разрушенный курень. Не перед кем не стану на колени Для блага мимолетных дней — Боюсь суда грядущих поколений, Боюсь суда и совести моей. Над нами Бог. Ему подвластно время. Мою тоску, и веру, и любовь Еще припомнит молодое племя Немногих уцелевших казаков. 3 Пусть жизнь у каждого своя, Но нас роднит одна дорога. В твои края, в мои края Она ведет во имя Бога, Во имя дедов и отцов И нашей юности во имя. Мы повторяем вновь и вновь Сияющее, как любовь. Незабываемое имя Страны, вскормившей нас с тобой, Страны, навеки нам родной. В холодном сумраке Европы Мы жадно ищем наши тропы Возврата к ней — и только к ней — Единственной в чужом нам мире: К родным полям твоей Сибири, К родным ветрам моих степей. 4 Так кто же я? Счастливый странник, Хранимый Господом певец, Иль чернью проклятый изгнанник, Свой край покинувший беглец? И почему мне нет иного Пути средь множества путей, И нет на свете лучше слова, Чем имя родины моей? Так что же мне? Почет иль плаха, И чей-то запоздалый плач, Когда в толпу швырнет с размаха Вот эту голову палач? Ах, все равно! Над новой кровью Кружиться станет воронье. Но с прежней верой и любовью Приду я в Царствие Твое. 5 Не всё, не всё проходит в жизни мимо. Окончилась беспечная пора. Опять в степи вдыхаю запах дыма, Ночуя у случайного костра. Не в сновиденьях, нет, — теперь воочью, В родном краю курганов и ветров, Наедине с моей осенней ночью Я все приял, и я на все готов. Но голос прошлого на родине невнятен, Родимый край от многого отвык, И собеседнику обидно непонятен Мой слишком русский, правильный язык. Чужой, чужой — почти что иностранец, Мечтающий о благостном конце. И от костра пылающий румянец Не возвратит румянца на лице. 6 Мне приснилось побережье, Лед и снег на берегу, Одинокий след медвежий На нетронутом снегу, Неживое колыханье Ледяных тяжелых вод, И полярного сиянья Разноцветный небосвод. О, как холодно сияла Надо мною вышина, О, как сердце мне сжимала Ледяная тишина. И, лишенный дара речи, На снегу я начертал: Здесь искал с тобою встречи Тот, кто встречу обещал. 7 Который день печальный снег кружится, Уже не дни, а, кажется, года Погребены в снегу — и никогда Над нами этот снег не прекратится. Века, века погребены в снегах, Столетние сугробы на пороге, В курной избе Владимир Мономах Все ждет на юг накатанной дороги, И вместе с ним потомки Калиты Конца зимы веками ожидают. А снег идет. Морозные цветы Пышнее на окошках расцветают. А снег идет. Мороз звенит, как медь. Какие там удобные дороги! Столетьями Россия, как медведь, Лежит в своей нетронутой берлоге. 8 Я только зовам сердца внемлю И не кляну свою судьбу. Господь пошлет — родную землю Еще почувствую в гробу. Из камня дикого ограда И всем ветрам доступный крест — Какой еще награды надо Для уроженца здешних мест? Тому, кто с юных лет по миру Пошел бродить, все пережил, Все отдал жизни, только лиру Свою до гроба сохранил. Ее загробный звук, быть может, Встревожит чьи-нибудь сердца, И у креста пастух положит Пучок сухого чабреца. ПОГОСТ
Марии Волковой
1 Своей судьбе всегда покорный, Я даже в дни жестоких бед Не мог в стихах прославить черный, Любимый твой — печальный цвет. В часы бессмысленных крушений Моих стремительных надежд, Меня не раз пугали тени И шорох траурных одежд. Я ждал визита черной гостьи, Сгущалась тьма вокруг меня, Во тьме мерцали чьи-то кости Мерцаньем адского огня. Но снова музы голос милый Меня из мрака вызывал, Провал зияющей могилы Травою снова зарастал. И, зову нежному подвластный, Я славил вновь сиянье звезд, И светлый день, и вечер ясный, И зеленеющий погост. 2 Ужели у края могилы Познаю в предсмертной тиши Всю немощь растраченной силы, Холодную праздность души? Ужели у самого гроба Расплатою прожитых дней Мне будет унылая злоба На этих живущих людей, На краткое счастье земное, На это, когда-то мое, Веселое и молодое, Чужое теперь, бытие? О, нет! И в последние годы Развею кощунственный страх Пред вечным сияньем природы, Меня обращающей в прах. 3 Нет, никто еще так не любил, Никому еще так не казалась Жизнерадостна зелень могил, Мимолетна земная усталость. Ты вернулась опять, и опять Засияла звезда у предела. Я не знаю, куда мне девать Это счастье и что мне с ним делать. ДОБЫЧА
1 Средь скуки холодных приличий, Назло благосклонной судьбе Я жадно мечтал о добыче, Как варвар, мечтал о тебе. Шатер да звериные шкуры, На шкурах с плодами поднос, Сиянье твоих белокурых Тяжелых и длинных волос, Покорно упавших на плечи, Упавших на руки мои. Умолкнут невнятные речи, Ненужные речи твои. Но завтра, кляня эту долю, Кого ты из нас проклянешь? В кого, вырываясь на волю, Вонзишь подвернувшийся нож?
