19 ноября 1942 года было унылым, несчастным днем. В степях между Волгой и Доном бушевала метель. Штурман самолета-разведчика люфтваффе, пролетавшего на малой высоте над плацдармом около станицы Клетской, к северо-западу от Сталинграда, внезапно заметил, что весь заснеженный пейзаж, казалось, пришел в движение. С более близкого расстояния он смог увидеть толпы людей в коричневой форме, хаотично бредущих на запад без обозов и артиллерии. Весь фронт пришел в движение, оставляя позади артиллерию и склады. А затем он увидел множество танков с солдатами, висевшими на них подобно гроздьям винограда. Он не сомневался в том, что произошло: русские прорвались на стыке 6-й и 3-й румынских армий и теперь заходили в тыл генерала Паулюса[158] в Сталинграде.
Но это было не все. Со стороны Бекетовки русские танки продвигались по волжским степям, гоня перед собой дезорганизованную 4-ю румынскую армию. С севера и с юга русские делали большой двойной охват. Когда их танки достигли Калача-на-Дону, немецкая 6-я армия с IV, VII, XI и LI корпусами и частью бронетанкового корпуса[159]оказались в окружении. 22 ноября Паулюс радировал в ставку главного командования, что окружен. Ситуация со снабжением была тяжелой. Большинство людей все еще не имели соответствующей зимней одежды, также было мало продовольствия, боеприпасов и горючего.
Когда самолеты-разведчики вернулись с первыми новостями относительно произошедшей катастрофы, генерал-майор Фибиг, командир VIII авиакорпуса[160], находился в своем штабе в Обливской[161], на реке Чир. VIII авиакорпус уже сделал себе имя на Крите под командованием Рихтхофена, который теперь был командующим 4-м воздушным флотом и начальником Фибига. После тяжелых потерь над Критом корпусу дали всего две недели для отдыха, перед тем как его пополнили и направили на русский фронт, где первая его задача состояла в том, чтобы пробивать дорогу на Москву для группы армий «Центр».
Рихтхофен разработал очень эффективную тактику непосредственной поддержки войск. Он одобрял концентрацию максимально мощных сил на одном относительно узком участке. Его методы доказали свою успешность на Альберт-канале и позднее против линии греческих укреплений в ходе поддержки наступления армии Листа[162]. Он привык поддерживать возможно самый близкий контакт со своими боевыми летчиками, чтобы можно было сразу же вмешаться в случае критической ситуации.
Как только Фибиг получил первые сообщения о том, что произошло, он, несмотря на снег, облачность и 30-градусный мороз, поднял в воздух все имевшиеся машины, чтобы атаковать вражеские силы, катившие теперь к Чиру. Помешать русским форсировать Дон оказалось невозможным, но, по крайней мере, они были вынуждены остановиться в нескольких километрах от Чира. Сначала никакого единого немецкого фронта не было вообще, но затем рассеянные и дезорганизованные части объединили, снова сформировав тонкую линию.
Вечером 19 ноября Фибиг дозвонился в штаб Паулюса. Он хотел узнать, что командующий окруженными войсками собирается делать. Фибиг поговорил с начальником штаба, генерал-майором Шмидтом.
— Мы думаем об организации круговой обороны, — сообщил ему Шмидт. — Однако не будем принимать определенного решения до завтра.
— А что относительно вашего снабжения? — спросил Фибиг. — Как я понимаю, все линии снабжения уже перерезаны.
— В этом случае, — бодро ответил Шмидт, — нас должны снабжать по воздуху.
— Боюсь, что это невозможно, — возразил Фибиг. — Большинство наших транспортных самолетов все еще в Африке, а остальные используются с максимальной нагрузкой. Боюсь, что я должен предостеречь вас от преувеличенных надежд в этом отношении.
Но на начальника штаба его слова не произвели никакого впечатления.
В начале следующего дня Фибиг позвонил снова. К этому времени русские клещи уже сомкнулись в Калаче.
— Не рассчитывайте на снабжение по воздуху, — снова предупредил Фибиг. — Я очень тщательно изучил этот вопрос и совершенно уверен, что обеспечить ваше адекватное снабжение по воздуху невозможно.
Почти сразу же после этого со Шмидтом связался генерал-майор Пикерт, командир 9-й дивизии зенитной артиллерии[163], который был его личным другом еще с 1925 года.
— Есть только один путь, Шмидт, — твердо заявил он. — Вы должны попробовать немедленно прорваться на юго-запад. Я могу подтянуть 160 орудий, чтобы помочь вам.
— Мы решили окапываться и организовать круговую оборону, — ответил Шмидт.
На самом деле приказа удерживать Сталинград любой ценой Гитлер не отдавал генералу Паулюсу до окончания общего обсуждения ситуации той ночью.
Пятью днями позже положение уже угрожало стать катастрофическим. Продовольствия оставалось всего на двенадцать дней, не было никакого фуража для лошадей. Резервы боеприпасов всех типов были ниже нормального лимита на 12 процентов. Особенно остро не хватало бензина, хотя на ограниченном пространстве могли действовать только маленькие бронетанковые группы. Пехотинцы, большинство из которых не имели подходящей одежды, должны были сами позаботиться о себе, и это притом, что находились под открытым небом.
Генерал Зейдлиц[164], который командовал северным и восточным секторами, подвергавшимися сильному натиску, не разделял оптимизма Шмидта и Паулюса и снова и снова рекомендовал организовать прорыв, но Паулюс отказался, заявив, что приказы Гитлера исключали любую подобную попытку, хотя, весьма возможно, к этому времени он уже был согласен с Зейдлицем.
— Но те приказы отдавались в совершенно иных обстоятельствах, — упорствовал Зейдлиц. — Они никак не учитывают существующих условий и не могут больше расцениваться как имеющие силу.
В ходе обсуждения общей ситуации, которое имело место 24 ноября в ставке Гитлера «Вольфсшанце»[165], решался вопрос о возможности снабжения Сталинграда по воздуху. Генеральный штаб полагал, что ему в день потребуется, как минимум, 300 тонн. Сам Паулюс сначала просил 450 тонн в день, а затем — 500 тонн.
— Какова ваша точка зрения? — спросил Гитлер, повернувшись к Герингу.
Без всякой паузы для размышления Геринг ответил:
— Мой фюрер, задача трудная, но люфтваффе выполнят ее.
Никто не успел вымолвить ни слова, как Гитлер повернулся к начальнику Генерального штаба:
— Вы видите, Зейтцлер[166], это возможно.
— Потребуются по крайней мере 200 самолетов в день, — осторожно заметил Зейтцлер.
Как мог Геринг дать такое поспешное обещание? Позднее те, кто присутствовал при этом, не смогли пролить свет на этот вопрос, но ясно одно, что гарантия Геринга убедила Гитлера в том, что он может благополучно оставить 6-ю армию, запертую в Сталинграде, и это очень его устраивало, потому что эта армия представляла важную фланговую позицию для армий Манштейна[167]. Но кто предоставил Герингу ложную информацию о возможностях воздушного транспорта? Ешоннек, Мильх или глава транспортной авиации люфтваффе, генерал Морцик?[168]
Морцик должен был знать, что транспортный флот люфтваффе уже был полностью выдвинут в Африку и другие места, а значит, их просили о невозможном, но ни один из них не высказал никаких четких и определенных возражений. Без сомнения, некоторые из них находились под впечатлением того, как люфтваффе преуспели в снабжении Демянска, где 100 тысяч человек в течение месяцев обеспечивались по воздуху. Без сомнения, что также и это побудило Геринга дать невыполнимое обещание. Но так или иначе, кроме самого Гитлера, главными ответственными за катастрофу Сталинграда были Геринг, Морцик, Паулюс и все те, чье положение обязывало быть осмотрительным, но кто промолчал. И прежде всего это были те, кто предоставил Герингу ложную информацию.
Согласно некоторым свидетельствам, в техническом управлении и Генеральном штабе люфтваффе испытывали сомнения, особенно потому, что транспортный флот все еще в значительной степени был занят в операциях в Африке. Когда Ешоннек, как говорят, сказал об этом Герингу, тот оборвал его, резко заявив: «Это все отговорки. После обсуждения с фюрером я приказываю, чтобы вы говорили, что Сталинград может и должен будет снабжаться по воздуху».
На продолжавшиеся возражения Ешоннека Геринг ответил, что, лишь когда Гитлеру будет дана гарантия организации воздушного моста, Ешоннек сможет указать на все трудности операции. После этого Ешоннек уступил.
— Мой фюрер, — объявил он, когда пришло время, — мои командующие поручили мне сообщить, что люфтваффе будут доставлять необходимое снаряжение, но…
Он не смог продолжить, поскольку Гитлер сразу же прервал его:
— Хорошо. Я рад слышать это. И последнее, Ешоннек, вы, кажется, думаете только о «если» и «но».
Работа по организации воздушного моста была поручена генерал-майору Карганико[169], под общим командованием Рихтхофена. Он должен был обеспечить снабжение 6-й армии на таком уровне, чтобы ее боевая мощь «эффективно поддерживалась».
Для работы воздушного моста были образованы две базы снабжения, первая в Тацинской — для Ju-52, а вторая в Морозовской[170] — для Не-111.
Внутри Сталинградского кольца находились две истребительные группы эскадры «Удет»[171], остатки группы «Штук» и четыре самолета-разведчика. Ко времени падения Сталинграда эти немногие самолеты сбили 130 русских машин.
Две эти базы снабжения, с которых самолеты должны были летать в Сталинградское кольцо, находились от него на расстоянии 200 и 250 километров соответственно. Внутри русского котла были доступны четыре аэродрома: Питомник, Бассаргино, Гумрак и Городище, но все они располагались за пределами Сталинграда, в степях[172]. Резкие морозы теперь сменились оттепелью, и большие массы снега превратились в слякоть, принеся оборонявшимся дополнительные трудности.
Два аэродрома снабжения не имели твердых взлетно-посадочных полос, и вокруг них не было никаких складов для хранения грузов. Запасы — бензин, боеприпасы и продовольствие — стали накапливать непосредственно на аэродромах. 30 ноября ответственным за все это был назначен генерал-майор Фибиг. Непрерывным потоком начали прибывать самолеты, и к 1 декабря там имелись приблизительно 250 Ju-52, около 100 Не-111 и 12 Ju-86. Позднее были опробованы четырехмоторные FW-200, но они оказались неподходящими для этих целей, так же как и четырехмоторные Не-177. Они требовали слишком большого обслуживания.
С самых первых дней работы воздушного моста стало ясно, что доставить требуемое очень большое количество грузов, даже при хорошей погоде, невозможно. В то же самое время русские, конечно, не позволяли снабжению по воздуху продолжаться беспрепятственно. Они сконцентрировали свои самолеты, чтобы помешать этому насколько возможно, в небе непрерывно шли воздушные бои, а постоянные бомбежки аэродромов создавали воронки, которые было необходимо засыпать, и дезорганизовывали отправку и прием самолетов. Ни один тяжело загруженный самолет был сбит и разбился со своим драгоценным грузом.
Как только самолет приземлялся на аэродроме назначения, к нему, не теряя времени, подкатывали грузовики, и начиналась разгрузка, затем в самолет заносили раненых, которых он благополучно вывозил обратным рейсом. Но не всегда все шло так гладко. Трудности на базах снабжения все возрастали. Ужасный холод, который снова установился, затруднял запуск двигателей, остро не хватало технического оборудования всех типов, особенно нагревателей, и объем снабжения начал сокращаться. Пайки в Сталинграде были сразу сокращены на две трети, с 3 декабря сражавшиеся люди получали по два куска хлеба (приблизительно 225 граммов) и кружку жидкого супа. Начался тревожный рост числа заболеваний, и число заболевших и раненых составляло в среднем тысячу в день.
Генерал-майор Фибиг и его люди знали, что поставлено на карту и как отчаянно Сталинграду требовалось снабжение, и они делали все возможное, чтобы воздушный мост продолжал работать. Очень часто самолеты со снаряжением летели сквозь туман и снег. Вскоре стекло фонарей кабин замерзало и пилоты слепли, в то время как толстый слой льда, нараставший на крыльях, заставлял тяжелогруженые машины терять аэродинамические характеристики, поэтому не один самолет разбился по дороге. Часто отдельные самолеты пробивались сквозь сильные снежные бури, летя вслепую к Питомнику, где, когда они прибывали, взлетно-посадочных полос не было видно в снегу. Кроме того, из-за нехватки продовольствия люди были истощены и работа шла очень медленно. Часто самолет приземлялся на то, что казалось чистой полосой, только для того, чтобы не попасть в воронку от бомбы, скрывавшуюся под предательски ненадежной коркой льда и снега. И еще одна машина разбивалась.
Оказалось невозможным обеспечить регулярное и систематическое снабжение окруженной армии. Неустойчивая погода и ужасный холод оказались более сильными, чем самая сильная воля. Во многих случаях полет откладывался из-за плохой погоды, когда транспортные самолеты уже стояли на аэродромах готовые к взлету, с работающими двигателями. Однако такое случалось, лишь когда погода была по-настоящему невыносимой. Фактически машины много раз взлетали и совершали полеты при погоде, которая в обычных условиях расценивалась как непригодная для полетов. Иногда самолеты в день выполняли по семь полетов в Питомник. Но случалось, что погодные условия оказывались настолько плохи, что они не могли приземлиться и должны были возвращаться обратно на базу со своим отчаянно необходимым грузом. По дороге перегруженные самолеты часто разбивались из-за обледенения крыльев, из-за которого машины теряли управление, и одинокий столб черного дыма поднимался вверх, чтобы через некоторое время развеяться на ветру, и, наконец, снежный холм отмечал могилу очередного самолета и его экипажа.
Цель в 200 ежедневных партий груза никогда не была достигнута; лучшим достижением стали 154 самолета с 289 тоннами и доставившие обратно тысячи раненых. Постепенно русские усиливали свои налеты, подвергая бомбежкам базы снабжения и аэродромы назначения, уничтожая на земле самолеты и запасы грузов.
12 декабря генерал Раус начал наступление с целью прорвать окружение[173]. 4-я танковая армия генерала Гота[174] продвигалась из района Котельникова, и девятью днями позже танки были уже в пределах 50 километров от кольца окружения, и оборонявшиеся в Сталинграде могли слышать залпы их пушек. В ночном небе вспыхивали сигнальные ракеты немецких наступающих частей, и снова появилась надежда.
Генерал Манштейн, один из самых крупных стратегов в немецкой военной истории, приказал генералу Паулюсу, который теперь формально был его подчиненным, предпринять попытку прорыва, чтобы соединиться с Готом, три бронетанковые дивизии которого ныне были оснащены новыми и более мощными танками «Тигр». Но Паулюс ничего не предпринял. В ответе Гитлеру он заявил, что горючего у него хватает только на то, чтобы продвинуться в направлении Гота, возможно, на 30 километров. После этого он получил распоряжение оставаться на месте. Этот приказ окончательно решил судьбу 6-й армии.
Теперь уже русское наступление стало угрожать армейским группам Манштейна и Клейста[175]. Что случилось бы с ними, если бы они в свою очередь оказались отрезанными до создания новой линии фронта? Два русских фронта с огромной численностью артиллерии осаждали Сталинград, и если бы они высвободились для других действий, то весь немецкий южный фронт оказался бы под угрозой катастрофы.
21 декабря русские танки прорвали слабый фронт на Чире и направились на юг, прямо к базе снабжения в Тацинской, в то же самое время угрожая второй базе в Морозовской, приблизительно в 40 километрах к востоку. Тогда в Тацинской были 180 самолетов, а в Морозовской — 150. Будь эти самолеты уничтожены или попади они в руки к русским, тогда все надежды на спасение Сталинграда пришлось бы оставить. К вечеру русские танки находились в пределах 60 километров от Тацинской. Несмотря на срочные предупреждения, генерал-майор Фибиг не получил никаких распоряжений в отношении эвакуации.
Следующий день был туманным, видимость — плохой. Никто не знал наверняка, где теперь были русские, и в любой момент их танки могли появиться на окраинах этих двух аэродромов, но Рихтхофен все еще не предпринимал никаких шагов. Тем вечером 33 самолета вылетели в Сталинград, хотя их пилоты фактически больше не знали, находятся ли аэродромы около Сталинграда все еще в руках немцев или нет и не обнаружат ли они по возвращении, что их собственные базы захвачены русскими.
Наконец в Тацинскую пришел приказ. И какой приказ! Комендант аэродрома должен был защитить его от приближавшихся русских. Для этого он имел около 150 человек и 7 зениток. Силы же русских, предположительно, состояли из 60 танков. Ему сообщили, что он не должен эвакуировать аэродром до тех пор, пока тот не окажется под артиллерийским огнем. Первое, что он, конечно, при этом подумал, было: предположим, русские внезапно появятся на окраине аэродрома — как он в тумане сможет благополучно поднять в воздух свои 180 самолетов?
Русские танки появились ранним утром в сочельник и сразу же открыли огонь. По крайней мере, это был сигнал самолетам взлетать. Начался массовый старт при сильном ветре и низкой облачности, и то, что за ним последовало, в значительной степени было чудом. 125 из этих 180 самолетов смогли спастись. Позади них взрывались обширные запасы грузов, предназначенных для Сталинграда, поскольку русские танки выкатились на аэродром[176].
10 января на немецкие силы, окруженные в Сталинграде, началось заключительное большое наступление, которое поддерживали 2 тысячи орудий и 3 тысячи минометов. Концентрические удары бронетанковых частей взломали ослабленную оборону. На юге сотни танков прорвали кольцо на большом участке. На западе фронт сохранился, но его оттесняли все дальше и дальше.
15 января Мильх получил от Гитлера распоряжение относительно того, что Сталинград при любых обстоятельствах должен ежедневно получать свои 300 тонн грузов. На следующий день Мильх прилетел к Рихтхофену и сказал ему, что, хотя и не имеет никакого намерения вмешиваться в его действия, он прибыл для того, чтобы удостовериться в том, что приказ фюрера о доставке по воздушному мосту требуемого количества грузов выполняется. На это командующий 4-м воздушным флотом сухо проинформировал его, что теперь для этого имеется всего 280 самолетов. Мильх, казалось, не видел в этом никаких затруднений, но, когда затем Рихтхофен сообщил ему, что фактически лишь 70 из них пригодны к эксплуатации, тот изменился в лице. Там в тылу, в ставке Гитлера, оперировали совсем иными числами.
С 22 ноября 1942 года по 16 января 1943 года в Сталинград по воздуху были доставлены 5300 тонн грузов или в среднем по 100 тонн ежедневно. Факты говорили жестким языком: имелось слишком мало доступных самолетов; объем перевозимых грузов устойчиво снижался; было слишком мало контейнеров для сброса грузов на парашютах, слишком мало обогревателей для двигателей — короче говоря, не хватало всего необходимого для такой работы.
После возвращения Мильх принял меры к увеличению числа машин, и через две недели после его беседы с Рихтхофеном на аэродромах снабжения было 362 самолета.
Но Мильх ничего не мог сделать с русской зимой, и скоро из-за ужасных погодных условий в пригодном для полетов состоянии находилось лишь 35–40 процентов самолетов.
Было бы хорошо, если бы Мильх прилетел в Сталинград, чтобы лично увидеть, какая там сложилась ситуация. В одном случае он пролетел над Гумраком, который к этому времени оставался единственным аэродромом, но не приземлился, а на обратном пути его самолет совершил вынужденную посадку, он сам был ранен и две недели не мог выполнять служебные обязанности. Посети Мильх Сталинград, он увидел бы более 50 тысяч раненых и больных, ожидавших в подвалах и землянках спасения, которое так никогда и не пришло, и тем временем умиравших словно мухи. Положение было настолько плохим, что сообщалось даже о том, что ближе к концу Паулюс приказал, чтобы этим людям не отпускалось ничего из драгоценных и быстро уменьшавшихся запасов продовольствия, — каждый кусок был необходим для тех, кто все еще мог стоять на ногах и сражаться или работать.
Мильх также увидел бы группки полумертвых от голода и изнуренных людей, которые брели по снегу на 40-градусном морозе, неся крошечные пайки своим товарищам в степях, тоже полузамершим и полумертвым от голода, но все еще выдерживавшим русские атаки. В окрестностях медицинских эвакуационных пунктов он увидел бы то, что напоминало большие снежные насыпи. Под ними были мертвые тела. Остававшиеся в живых были слишком слабы, чтобы рыть надлежащие могилы.
Мильх знал, что сейчас необходимы самолеты, много самолетов, но их не было, и Геринг должен был знать об этом, и Ешоннек, и множество других облеченных властью людей. И все действительно знали об этом, но никто не имел смелости, чтобы сообщить Гитлеру правду.
Люди в Сталинграде чувствовали, что их бросили. Паулюс жаловался на то, что, хотя Гумрак, как ему докладывали, был готов к приему грузов, они прибывали в очень маленьких объемах или не прибывали вовсе. Но экипажи, летавшие на транспортных самолетах в Гумрак, рисовали совсем другую картину. В одном случае экипажи пяти Ju-52, приземлившихся там, не нашли ни одной души и были вынуждены сами разгрузить продовольствие, которое было немедленно распределено среди групп людей, случайно проходивших мимо. Но чувство горечи в Сталинградском кольце увеличивалось, и Паулюс снова пожаловался Гитлеру на неадекватный объем грузов, которые получал.
Тогда Фибиг решил лично пролететь над Сталинградом. Его самолет в течение получаса летал по кругу над Гумраком. Были видны посадочные огни, но не замечено никакого наземного персонала. Вскоре после этого прилетела большая группа Не-111. Она была атакована русскими истребителями, но сумела благополучно приземлиться на усеянном воронками аэродроме, где по ним немедленно открыла огонь русская артиллерия. Экипажи не нашли там никого, кто мог бы получить доставленное ими, и вокруг лежали неохраняемые груды грузов, оставленные предыдущими самолетами. По возвращении пилоты сообщили, что летное поле слишком сильно повреждено, чтобы на нем могли садиться большие группы. Кроме того, пространство вокруг взлетно-посадочных полос было усеяно обломками самолетов, разнесенных на части русской артиллерией.
Тогда Паулюс потребовал, чтобы большая часть грузов сбрасывалась на парашютах. Это было сделано, но найти удалось только четверть контейнеров. Куполы парашютов были белые, после приземления они прикрывали контейнеры, делая их незаметными на белом снегу. Паулюс снова пожаловался, и на сей раз Геринг распорядился, чтобы Мильх послал кого-нибудь в Сталинград, чтобы доложить о сложившейся там обстановке. Это было лучшее, что мог сделать глава люфтваффе. Для истребителей расстояние было слишком велико, и он смог послать несколько Не-177, печально известных «летающих зажигалок», которые не подходили для использования в качестве транспортных самолетов и которых их экипажи справедливо боялись.
19 января майор Тиль, командир авиагруппы люфтваффе[177], приземлился в Гумраке и был доставлен прямо в штаб генерала Паулюса, который теперь располагался в подвале большого русского универмага. По пути он видел в дымке истощенные фигуры, сгребавшие в сторону глубокий снег. Непосредственно в городе везде, куда бы ни падал взгляд, он видел людей, выбиравшихся из подвалов и дверей, полумертвых от голода, в лохмотьях, с трудом стоявших на ногах. Толпы больных и раненых ожидали помощи вокруг безнадежно переполненных медицинских эвакопунктов.
Тиль сразу же был принят Паулюсом. Сам главнокомандующий казался исхудавшим и вытянувшимся, но его начальник штаба, Шмидт, выглядел бодрым. Присутствовало много высших офицеров, включая генерала Зейдлица. Представителя люфтваффе изучали холодные и недружелюбные глаза. Почему они не направили кого-либо с достаточными полномочиями, чтобы принимать решения на месте? Зачем было использовать рядового командира? Почему не послали генерала, по крайней мере? Почему не прибыл сам Фибиг? Или даже Мильх?
Майор Тиль стал рассказывать об огромных трудностях, которые люфтваффе пытались преодолевать, но Паулюс устало махнул рукой.
— Нам неинтересно все это, — сказал он. — Все, что мы хотим знать, — это сколько вы можете доставлять нам.
Вмешался Шмидт:
— Сколько тонн — вот что важно.
Паулюс упорно утверждал, что его люди делают все возможное, чтобы облегчить работу воздушного моста. Он защищал свои разгрузочные подразделения. Тиль защищал люфтваффе: самолеты вынуждены приземляться и разгружаться на неподготовленных взлетно-посадочных полосах и часто застревают в глубоком снегу или переворачиваются, попав в скрытые под ним воронки от снарядов и бомб, в результате чего одновременно могли действовать не более трех или четырех самолетов. Но Паулюс стукнул по столу кулаком.
— Снабжение должно продолжаться, так или иначе! — заявил он раздраженно. — Если его не будет, то для всей армии здесь это будет конец. Сброс контейнеров с грузами на парашютах оказался неудачным. Многие из них не могут быть найдены. Мои люди слишком слабы, чтобы искать их должным образом. Приземления должны продолжаться, несмотря на вражеский огонь. Экипажам надо приказать садиться и предавать военному суду тех, кто не будет этого делать.
После этот пустой подвальный склад, который стал центром когда-то большой армии, затопила долго копившаяся горечь, которая теперь нашла выход. Люди кричали, перебивая друг друга, гневно упрекая визитера в сотне вещей, — и все до одного обвиняли люфтваффе. И несчастный майор Тиль был вынужден сидеть там и выслушивать все это.
— У нас нет никаких запасов, никакой зимней одежды, никакой обуви… Вы можете лично убедиться, что люди настолько слабы от нехватки еды, что едва могут держаться на ногах… Попробуйте прожить на ста граммах хлеба в день… Вместо продовольствия вы прислали нам тысячу рождественских елок; все очень красивые и большие, но мы не могли их съесть… Вместо консервов нам послали конфеты… Один Ju-52 доставил нам только пакеты с перцем…
— Больше мы ничего не сможем здесь сделать, — сказал наконец Паулюс. — Мои люди слишком слабы, чтобы держаться. Кто должен отвечать за утверждения, что нас можно было снабжать по воздуху всем необходимым? Я полагался на это. Если бы мне сказали правду с самого начала, то я мог бы прорваться. Теперь думать об этом слишком поздно.
На эти высказывания фон Зейдлиц ответил красноречивым молчанием. Он все время настаивал на попытке прорыва, но Паулюс всегда отказывался. И генерал-майор Фибиг сразу же предупредил Шмидта, что будет невозможно обеспечить надлежащее снабжение Сталинграда по воздуху. Но Шмидт беззаботно заявил, что сделанное в Демянске может быть сделано и в Сталинграде. И Паулюс согласился с ним, но теперь предпочел об этом забыть.
— Фактически люфтваффе бросили нас в беде! — кричал он гневно. — И прекрасная армия должна расплачиваться за это.
Несчастный майор Тиль сидел там и слушал все это. Он был ни в чем не виноват. Ошибку совершил не Фибиг и даже не Рихтхофен. И конечно же не те, кто летал на самолетах, — они сделали все возможное в невозможных условиях. Людей, действительно ответственных за разгром, не было в той подвальной комнате русского универмага — за исключением самого Паулюса и его начальника штаба…
На 24 января 4-й воздушный флот все еще имел 308 Ju-52 и 355 Не-111. Казалось, что это много, но фактически только 114 из них были пригодны для использования, и бремя, лежавшее на их экипажах, было почти невыносимым. Они должны были при любой погоде пролетать почти 300 километров над вражеской территорией без истребительного прикрытия и затем приземляться на убогих аэродромах под русским артиллерийским огнем.
Мильха больше не было с ними, но он с расстояния все еще требовал от них сделать все возможное, выражая недовольство медлительностью, как ему казалось, некоторых командиров и угрожая военным судом.
22 января русские взяли аэродром Гумрак, и была подготовлена импровизированная сталинградская взлетно-посадочная полоса. Посадочные условия и средства обслуживания там были еще более неадекватными. Кроме того, полоса находилась под постоянным артиллерийским огнем. Число аварий при посадке увеличилось, обломки все новых и новых самолетов оттаскивали в сторону, чтобы держать взлетно-посадочную полосу свободной для тех, кто все еще прилетал. Пилоты люфтваффе, несмотря на снег, лед, туман и 50-градусный мороз, упорно доставляли грузы.
23 января русские прорвались прямо через Сталинградское кольцо и надвое разрезали немецкие силы. 25 января Ju-52, доставлявший груз, готовился вылететь обратно с ранеными, когда к западу от взлетной полосы показались русские, двигавшиеся развернутым строем. Пока механики отчаянно пытались запустить двигатели, все больше и больше людей, надеясь, что самолет взлетит, забирались на крылья и цеплялись за все, что можно. Приказы, ругательства, угрозы трибуналом — все было напрасно; люди отказывались повиноваться: это был их единственный шанс на спасение. Тем временем русские подошли достаточно близко, чтобы открыть огонь из автоматов. Ju-52 охватило пламя. Раненые в нем некоторое время кричали, затем уже не было слышно ничего, кроме треска огня.
Оборонявшиеся отошли теперь непосредственно в город, и, поскольку кольцо окружения сжалось, русский артиллерийский огонь стал еще более концентрированным и убийственным. В двух котлах оставались еще 150 тысяч человек, но теперь вообще было невозможно доставлять какие-либо грузы, хотя их все еще сбрасывали на парашютах. Однако слишком часто драгоценные контейнеры приземлялись на позициях русских. На улицах города шли рукопашные бои, и немцы оставляли дом за домом.
Паулюс со своим штабом и остатками II и IV корпусов находился в южной части города. XIV танкового корпуса больше не существовало. 50 тысяч человек еще держались в кольце к северу. Утром 31 января в ставке немецкого Верховного командования получили последнее сообщение от генерала Паулюса: «Русские здесь. Готовимся к уничтожению всего имущества».
XI корпус под командованием генерала Штрекера[178] сражался еще в течение двух дней. А затем в Сталинграде наступила тишина.
Самолеты с грузами по-прежнему появлялись, но все, что их экипажи могли увидеть в городе внизу, были русские колонны, двигавшиеся по разрушенным улицам. Руины еще дымились, но нигде не было никакой стрельбы. И так было повсюду.
Согласно русским данным, в плен были взяты 90 тысяч человек. В немецких докладах фигурирует цифра 123 тысячи. В ходе осады по воздуху были вывезены 30 тысяч раненых, но десятки тысяч других канули в вечность под руинами.
Воздушный мост в Сталинград потерпел неудачу. За него заплатили высокую цену: 536 транспортных самолетов, более сотни истребителей и жизни 2196 летчиков. Почти целый воздушный флот — и все бесцельно!
Глава 10
Противовоздушная оборона Германии
Осенью 1940 года Каммхубер, снятый со своего поста в связи с инцидентом в Мехелене, был назначен командиром ночной истребительной дивизии, и ему поручили создать противовоздушную оборону Германии. Англичане регулярно совершали ночные налеты на Германию, но это были не очень мощные налеты, и они причиняли немного ущерба. Однако из соображений престижа было решено предпринять против них действенные меры.
Каммхубер решил, что лучшим средством обороны будет дальний ночной истребитель, способный атаковать ос, едва те покинут свои гнезда. Поэтому он сформировал четыре эскадрильи[179] из лучших ночных летчиков-истребителей и первоначально оснастил их Do-17Z, а позднее — Ju-88C-6. Задача этих эскадрилий состояла в том, чтобы совершать набеги на базы, с которых поднимались британские бомбардировщики. Бомбардировщики предполагалось атаковать и на взлете, и позднее, во время захода на посадку. Одновременно следовало атаковать наземные сооружения авиабаз.
Вскоре стало ясно, что эта тактика успешна. Из показаний попадавших в плен британских летчиков следовало, что такая беспокоящая тактика немецких дальних ночных истребителей ощутимо мешала британской программе ночных бомбардировок. Многие британские бомбардировщики оказывались сбиты прежде, чем успевали покинуть воздушное пространство Англии, и, поскольку ночные истребители становились все более опытными в использовании такой тактики, число потерь начало возрастать. На основе четырех первоначальных эскадрилий планировалось создать эскадру из двух групп, а вскоре увеличить их число до трех. Каммхубер был доволен успехами и хотел утроить свои силы. Геринг поддержал его, и все, казалось, шло хорошо, когда в октябре 1941 года внезапно вмешался Гитлер. Он остановил действия дальних ночных истребителей и приказал перебросить самолеты на Сицилию и в Северную Африку.
Каммхубер пытался возражать, указывая Герингу на достигнутые успехи[180] и на большое преимущество в тактике беспокойства англичан на их собственных базах, но, хотя Геринг, возможно, и был согласен с ним, у него недоставало смелости возразить Гитлеру, так что дальние ночные истребители Каммхубера и их к этому времени хорошо тренированные и опытные пилоты были растрачены на Средиземноморье. Кессельринг, тамошний командующий, имел большее влияние, чем Каммхубер. Но Каммхубер был прав. По крайней мере, это оценил противник, указав в официальных отчетах, что тот факт, что Королевские ВВС могли беспрепятственно действовать со своих основных баз с осени 1941-го до весны 1945 года, внес огромный вклад в конечное поражение Германии.
Малопонятное решение Гитлера было следствием — как и многие другие — соображений престижа. Он считал, что, поскольку дальние ночные истребители добивались успехов над вражеской территорией, они ничего не делали для того, чтобы поддержать моральный дух немецкого народа у себя дома: «Граждане Германии хотят видеть, как бомбардировщик, разрушивший их дома, упал и сгорел около них». В будущем приоритет был отдан действиям ночных истребителей над Германией.
Первоначально люфтваффе не имели практически никакого опыта ночного боя. Последний расценивался как невозможный, но прежде всего как ненужный. Любой упоминавший о его необходимости выглядел почти пораженцем или, по крайней мере, пессимистом. Но был один человек, который думал по-иному, и это был Удет. Он занимал высокий пост, поэтому имел возможность перейти от мыслей к действиям.
Еще перед войной он провел учения по ночному бою в координации с прожекторными частями генерала Вейзе[181], но было сделано еще очень мало, и, когда началась война, единственным опытом ночного боя в люфтваффе были «забавы и игры Удета». Но теперь в тех районах, которые больше всего страдали от английских бомбежек, идеи Удета претворялись на практике, пусть и с переменным успехом. Вскоре стало ясно, что необходима реформа системы центрального управления, и Каммхубер оказался самым подходящим человеком для этой работы.
Он тогда расположил свой штаб в замке XVII века в Зейсте[182], около Утрехта, где тот оставался до осени 1943 года, когда его система распалась.
Первоначально он имел в своем распоряжении две группы ночных истребителей, бригаду зенитных прожекторов и подразделение связи, и первым районом его действий стал Мюнстер и его окрестности, через которые пролетало большинство британских ночных бомбардировщиков. Позднее он создал цепочку таких зон ночных истребителей от Кильской бухты через Гамбург, Бремен, Мюнстер, Арнем, Венло и Льеж до Намюра. Они стали основой для созданной позднее линии Каммхубера. Позднее она простиралась в одном направлении до Туниса и в другом — до Плоешти в Румынии. Прежде всего Каммхубер хотел не дать бомбардировщикам возможности достигнуть своих целей. Их следовало обнаружить, перехватить и уничтожить прежде, чем они смогут сбросить бомбы.
Было необходимо разместить на побережье радиолокаторы, чтобы обеспечить предупреждение о приближавшихся бомбардировщиках, но в этом отношении Германия была не очень хорошо оснащена в первые годы войны. Немецкий военно-морской флот имел некоторое число станций «Фрейя», которые имели дальность приблизительно 150 километров. Они могли определить курс и местоположение, но эта система раннего предупреждения все еще была не способна измерить высоту полета цели. К большому удовлетворению Каммхубера, генерал Мартини проинформировал его, что устройство, известное как «Вюрцбург-А», готово к производству. Этот новый радар мог определять курс, положение и высоту цели, но имел дальность действия всего 35 километров. Однако для начала этого было достаточно, и 16 октября 1940 года Каммхубер установил первый из них около Зютфена[183]. Результаты сначала были неутешительными, но, когда операторы приобрели навык и особенно когда их обеспечили первыми примитивными моделями вычислительных машин, дело пошло лучше, и это стало рождением действий ночных истребителей, управляемых при помощи радара.