Гросспираты

Да, ведь Редера никто и не обвинял в том, что он непосредственно руководил

зверской политикой оккупационных сил. Будучи участником нацистского заговора против мира, гросс-адмирал исполнял в каждом случае ту задачу, которая возлагалась на него как главнокомандующего флотом. Он доставил на норвежские берега оккупа­ционную армию, соответствующим образом воспитанную, и, конечно, понимал, чем все это кончится. Без захвата Норвегии были бы невозможны и террористические действия нацистов в этой стране.

Саму же операцию по захвату Редер обставил так, что вошел в историю не только ярым агрессором, но и выдающимся пиратом. Он прибег к таким методам войны, кото­рые никак не позволяли ему отгородиться от остальных военных преступников, про­тивопоставив их злой воле и коварству свою  «христианскую добропорядочность».

Суду предъявляются «Общие инструкции» для германской эскадры, направляющей­ся к норвежским берегам. Датирован этот документ 4 апреля 1940 года. В нем содер­жатся такие указания: «Корабли для прорыва линии заграждения должны незаметно проникнуть в фиорд г. Осло с включенными огнями под видом торговых пароходов... На требование со стороны сигнальных и сторожевых постов дать опознавательные си­гналы следует, чтобы ввести в заблуждение, использовать названия английских паро­ходов».

А вот приказ морского командования от 24 марта того же года. Там уже все распи­сано до детали:

«При входе в гавань надо как можно дольше маскироваться под английские кораб­ли. На все запросы норвежских судов по азбуке Морзе следует отвечать по—английски... примерно следующим образом: «Идем в Берген на короткое время, никаких враждеб­ных намерений не имеем». На все запросы давать названия английских военных кораб­лей. Поэтому «Кельн» отвечает — «Каир», «Кенигсберг» — «Калькутта», «Бромзее» —»Фаулькнер», «Карл Петере» — «Хэлсион», «Леопард» — британский эсминец «Вулф»... Надо сделать так, чтобы британский военный флаг был все время освещен и чтобы суд­но было в постоянной готовности пустить дым».

В тот же день, 24 марта 1940 года, Редер подписал и другой приказ, адресованный флагману разведывательных сил. В нем почти дословно воспроизводится только что цитированный документ, но есть и некоторые дополнительные разъяснения:

«На приказание остановиться надо ответить: 1) «Просьба повторить последний сигнал», 2) «Вашего сигнала понять невозможно». Если будет произведен в качестве предупреждения выстрел, надо отвечать: «Прекратите стрельбу. Корабль — британский, дружелюбно расположен». Если спрашивают о маршруте и о цели, надо отвечать: «Идем в Берген, гонимся за немецким пароходом».

Вряд ли такие документы нуждаются в комментариях.

Редер торопится «опередить противника»

Кончилось обсуждение норвежской операции, но, увы, не кончились неприятности Редера: корабль защиты то и дело натыкался на мины, расставленные обвинением. Особенно тяжким выглядело обвинение гросс—адмирала в подготовке и развязывании войны против СССР.

Редер не отрицает, что задолго до нападения у него возникли подозрения о гото­вящейся войне. Еще в августе 1940 года он «получил сведения в одной военной инстан­ции» о значительных военных перевозках на восток. Гросс-адмирал вовсе не хотел бы уподобляться Риббентропу, пытавшемуся уверить суд, будто министр иностранных дел узнал о нападении на СССР чуть ли не в самый канун войны.

Ну а как же он распорядился теми сведениями, которыми поделилась с ним «одна военная инстанция»?

— Я спросил Гитлера, что это значит, и Гитлер сказал, что это, так сказать, превос­ходная маскировка его намерений высадиться в Англии.

Можно, конечно, пускать туман в официальных речах, в нацистской печати, чтобы ввести в заблуждение противника, но почему фюрер на равных основаниях обманывал и своего главкома военно-морских сил?

Да, Гитлер умел лгать и широко пользовался ложью в политике. Вот один из мно­гих примеров: 20 апреля 1941 года он встречается с японским министром иностранных дел Мацуока и на вопрос последнего о перспективах советско-германских отношений, не колеблясь, отвечает, что у германского правительства и мысли не существует о на­падении на Советский Союз. Но то японец Мацуока, только что подписавший в Москве договор о нейтралитете с Советской Россией. А Редер? Чем было вызвано недоверие фюрера к нему?

Разве Эрих Редер хоть в малейшей степени колебался, идя в 1933 году на службу к нацистам? Разве Гитлер испытывал какие-нибудь сомнения в его лояльности, пригла­шая на самые секретные совещания, где обсуждались планы агрессии и куда не пригла­шались даже такие нацистские бонзы, как Гесс, Розенберг?

Может быть, гросс-адмирал навлек на себя какие—то подозрения в период подго­товки войны? Отнюдь нет. Никто не проявил столько изобретательности в этом деле, как Редер.

Возможно, Редер где—то высказал сомнения относительно планов агрессии? И этого не случилось. История с Норвегией — лучшее свидетельство обратного. План нападения на эту страну созрел не в политических кругах, не в ОКВ, а прежде всего в мозгу Редера. Именно Редер выступал в данном случае самым решительном образом, настойчиво убеждая тех, кто выражал опасения.

Так почему же Гитлер стал вдруг скрывать от Редера то, чего не скрывал от других руководителей вооруженных сил Германии?

Вот этого подсудимый объяснить никак не смог.

Случился с ним и еще один конфуз. Говорят, у лжецов должна быть длинная па­мять. У Редера такой памяти не оказалось, и он вступил в явное противоречие с самим собой. В своих показаниях в Москве, пытаясь раскрыть, так сказать, социальные моти­вы нападения Германии на Советский Союз, гросс-адмирал писал:

«Мне думается, что решающую роль в принятии этого решения для фюрера сыграл вопрос мировоззрения и опасения, что большевистская идея возьмет верх над национал—социалистской. Я заключаю это из двух высказываний фюрера...»

Каких же именно? А вот каких. Однажды Гитлер объявил Редеру: «Я все время должен указывать своей партии, насколько мало общего имеет наше мировоззрение с большевистским и насколько велика разница между нами». А в другой раз, когда гросс-адмирал стал рассказывать ему, какие прекрасные санатории имеются на Кавказе, фюрер сделал следующее резюме: «Нам нужно торопиться, ибо через 10 лет Сталин, пожалуй, разрешит и социальный вопрос».

Откровенность полная! Для гросс—адмирала Гитлер не делает секрета из своих пла­нов нападения на СССР и даже объясняет ему, почему вынужден торопиться с осуществ­лением этих планов.

И все же вопреки логике и доказательствам Редер стремился убедить суд, что до поры до времени не знал о подготовке вторжения на советские земли. А когда узнал, стал решительным противником этой акции.

Читатель, несомненно, уже заметил, как много людей из ближайшего окружения Гитлера были «против» войны с Советским Союзом. Тут и Геринг, и Кейтель, и Риббен­троп, не говоря уже о Шахте. А теперь вот оказывается, что и Редер был в том числе. Когда его попросили уточнить свою позицию, он ответил без колебаний:

—  Я всегда выступал за политику Бисмарка, которая заключалась в том, чтобы мы шли в ногу с Россией.

Это вам не Геринг! У того был иной мотив, иные возражения против войны с СССР: не пришло еще время, надо сначала разбить Англию, а потом браться за Россию. Нет, позиция Редера принципиально отличная, и доктор Зиммерс счел своим долгом обра­тить на нее внимание судей:

—  Редер выступил с возражениями, обусловленными не только фактором времени. Он в принципе спорил с Гитлером против похода на Россию, исходя из моральных и международно-правовых соображений. Он считал, что как договор с Россией о ненапа­дении, так и торговый договор с нею должны выполняться при всех обстоятельствах.

Скамья подсудимых реагировала на это заявление точно так же, как она всегда ре­агировала на любую попытку любого подсудимого поставить себя в обособленное по­ложение по отношению к другим и в ущерб им. Геринг опять был наиболее активен: он с укоризной посмотрел на адвоката, обернулся назад и о чем—то заговорил с Редером, явно призывал на помощь Деница, но тот пока сохранял внешнее спокойствие. Да и сам Редер, как говорят, даже ухом не повел. Что ему до возмущения Геринга! На этот раз защита попала в самую точку. Ведь еще в советском плену гросс-адмирал сам написал в своих показаниях: «Военно—морской флот искренне приветствовал пакт с Россией... разрыв пакта был встречен с ужасом».

Но и тут подсудимому противоречила историческая действительность, исторические факты. В свете последних Редер меньше всего походил на государственного деятеля, готового действовать по старой римской формуле — «Pacta sunt servanda» — договоры должны выполняться.

Разве он противился перевооружению Германии, предпринятому вопреки Версаль­скому договору? Разве Редер возражал против насильственного присоединения Австрии и захвата Чехословакии в нарушение обязательств, ранее взятых Германией? Разве исходили от него протесты при нападении на Польшу, с которой у Германии сущест­вовал договор о ненападении, подписанный еще в 1934 году? Разве хоть чем—то воспре­пятствовал он вторжению немецких войск в Данию, тоже подписавшую с Германией договор о ненападении? Разве не ему принадлежала пальма первенства в оккупации Норвегии, которой Германия еще 2 сентября 1939 года направила торжественные за­верения о ненападении?

Вот почему судьям трудно было поверить, что, когда речь зашла о подготовке на­падения на Советский Союз, Редера вдруг осенила мысль о святости международных договоров. На предварительном следствии в Москве он говорил уже о другом. В Нюрн­берге же это другое улетучилось из памяти. Улетучилось потому, что ставило Редера в равное положение с Герингом. Тот ведь признал, что, высказывая Гитлеру свои сомне­ния относительно нападения на СССР, он исходил не из каких—то принципиальных сооб­ражений, а имел в виду лишь необходимость избрать для этого наиболее благоприятное время.

По существу, то же самое содержалось и в показаниях Редера. Он писал в ту пору, что в одной своей беседе с Гитлером «изложил ему общее военное положение и выте­кающую из этого невозможность одновременного ведения войны и против России».

Таким образом, Редер, как и Геринг, опасался единственного: вести войну против СССР, не закончив ее с Англией. Что дело обстояло именно так, свидетельствует и еще один документ из архивов германского морского оперативного штаба, предъявленный обвинителями. Там черным по белому записано: Редер выдвинул «серьезные возраже­ния против русской кампании до поражения Англии».

Редеру хорошо известна лживость мотивов, к которым прибегла нацистская вер­хушка во главе с Гитлером для того, чтобы оправдать коварную агрессию против СССР. В его московских показаниях есть такие строки:

«Изданные в начале войны пропагандистские, политические и военные статьи минис­терства иностранных дел и командования вооруженных сил, которые должны были оп­равдать разрыв договора нарушениями со стороны Советского Союза, пользовались как в народе, так и в вооруженных силах очень небольшим доверием. Они... произво­дили отталкивающее впечатление».

А что же сам Редер? Каковы были его собственные действия в те решающие дни июня 1941 года? Может быть, он все же что—то предпринял?

Будем справедливы. Действительно предпринял. Как только была установлена дата нападения на СССР — 22 июня, Редер отдает приказ по военно—морскому флоту: начать с 15 июня боевые действия против советских подводных лодок. За шесть дней до официального начала войны! В приказе подчеркивается: «Следует стремиться к без­жалостному уничтожению». А если возникнет скандал, Редер рекомендует свести все к досадному недоразумению, морские силы полагали, мол, «что они имели дело с про­никшими в этот район английскими подводными лодками».

Обвинитель Максуэлл Файф спрашивает Редера:

— Считали ли вы правильным ваше предписание начать безжалостное уничтоже­ние советских подводных лодок за шесть дней до нападения на Советский Союз?

И Редер, уже признавший, что ложные мотивы войны с СССР произвели на него «отталкивающее впечатление», лепечет что—то невразумительное о стремлении «опере­дить противника». Но какая нужда была «опережать противника», который сам не собирался нападать?

Наконец обвинители представили суду директиву Редера по военно—морскому флоту от 8 августа 1941 года. В ней он с трудно скрываемым энтузиазмом сообщает о дальнейших военных планах Германии: «Продвижение моторизованного корпуса через Закавказье в направлении Персидского залива и в направлении Ирак — Сирия —Египет...»

Это был последний удар по всей лживой конструкции защиты гросс—адмирала Ре­дера. Маска миролюбивого христианина окончательно спала с его лица.

Достойный ученик

Редер отлично понимал, что в грядущей войне от германского флота ждут выпол­нения двух задач: непосредственного участия в захвате территорий и ведения экономи­ческой войны на море. Как бы ни было важно первое (Норвегия — яркий тому пример), второе неизмеримо важнее. Германия — континентальная держава. Все свои территори­альные захваты она совершала поначалу в Европе. А вот схватка с Англией — это уже борьба особого рода: чтобы заставить ее капитулировать, надо либо прибегнуть к высад­ке на Британские острова (что очень сложно), либо задушить страну голодом, прервать ее морские коммуникации со всем миром.

Экономическая борьба, и не только с Англией, а и с другими странами, особенно

США, являлась важнейшим звеном военно—морской стратегии германского командо­вания. Вот почему Редёр, имевший в этом отношении опыт первой мировой войны, еще в мирные годы сосредоточивал свои главные усилия на строительстве подводного флота. Именно подводные лодки должны были наносить главные удары по коммуни­кациям.

И как раз в этой области Эрих Редер мог опираться на поддержку весьма энергич­ного офицера Карла Деница, своего ученика, которому суждено было превзойти учите­ля. Но сначала пройдут долгие годы второй мировой войны. Затем они оба окажутся в Нюрнберге на одной скамье подсудимых. И вот тогда первое место уже займет Дениц, а второе — Редер.

К трибуне подходит доктор Кранцбюллер. В отличие от своих коллег, носивших адвокатские мантии, он в течение всего процесса ходил в форме офицера германского военно—морского флота. Кранцбюллер даже отказался от гонорара, положенного всем адвокатам, гордо сославшись на то, что как офицеру ему выплачивается вознаграж­дение от германского военного флота, сохраненного в те дни в британской зоне ок­купации.

Совсем недавно этот офицер был судьей на флоте. Теперь он выступает в качестве защитника своих вчерашних шефов.

Кранцбюллер: С разрешения трибунала я вызываю гросс—адмирала Деница в качест­ве свидетеля... Господин гросс—адмирал, с 1910 года вы кадровый офицер?

Дениц: С 1910 года я кадровый солдат, кадровым офицером стал с 1913 года.

Дальше Карл Дениц очень кратко сообщил трибуналу основные этапы своей карье­ры. 3 октября 1918 года подводная лодка, которой он командовал, затонула вследствие неисправности механизмов. Дениц приказал личному составу покинуть корабль. Немец­ких моряков подбирает британский эсминец. Дениц — в английском плену. В Германию возвратился в июле 1919 года. В Киле, в штабе базы, референт по учету кадров офицер­ского состава спросил, нет ли у него желания служить в новых военно-морских силах. Дениц откликнулся контрвопросом:

— А вы полагаете, что у нас скоро снова будут подводные лодки? Референт не сомневался в этом:

— Я думаю, года через два они у нас появятся...

И вот Дениц снова во флоте. Медленно, без особых подъемов развивается его карье­ра. Еще в 1930 году будущий гросс-адмирал занимал самую незначительную должность в германской военно—морской базе в Вильгельмсгафене. Но с приходом к власти фашиз­ма карьера Деница пошла круто в гору: в 1934 году — он командир учебного крейсера «Эмден», а с сентября 1935 года — командующий флотилией подводных лодок «Веддинген». Проходит еще год, и Карл Дениц уже командующий всем германским подвод­ным флотом.

На процессе доктор Кранцбюллер поначалу избрал весьма банальную форму защи­ты. Придет время, и он не без успеха для своего подзащитного сменит ее на более эф­фективную. Но сначала он прибег к методу, уже использованному защитником Кейтеля. На вопрос о том, является ли подводный флот орудием для ведения агрессивной войны, Дениц отвечает то, чего ждет 6т него адвокат:

— Мне кажется, что вопрос, является ли данная война оборонительной или агрессив­ной, это вопрос политики и ничего общего не имеет с военными делами.

На другой вопрос — имел ли Дениц какое-нибудь отношение к планированию агрес­сивной войны — следует, конечно же, отрицательный ответ...

Вообще, Дениц пытался и пытается создать впечатление, что ему как солдату и не положено было знать, какой характер будет носить война, в ходе которой он должен исполнить свой долг.

Кранцбюллер: Во время войны с Норвегией или во время имевшей место войны с Польшей, была ли у вас возможность проверить, что те тактические указания, которые вы должны были дать подводным лодкам, были предназначены для ведения агрессив­ной войны?

Дениц: Нет, у меня не было для этого ни возможности, ни вообще полномочий. Я хотел бы спросить сейчас, какой солдат, какой страны, получивший какое—либо военное задание, имеет право направиться в штаб оперативного руководства и просить разрешения проверить или дать ему отчет о том, не приведет ли выполнение этой задачи к агрессивной войне? Это означало бы, что солдатам...

В этот момент председательствующий прервал Деница. Адвокату было указано, что заданный им вопрос является таким, на который полномочен дать ответ только сам трибунал. Но не трудно догадаться, какими словами намеревался Дениц закончить прерванную фразу. Очевидно, он хотел сказать, что солдатам некогда было бы воевать. И именно это вызвало усмешку на лицах многих из присутствовавших в зале. Коман­дующему германским подводным флотом никак не пристало разыгрывать из себя прос­того солдата, человека, совершенно лишенного информации.

Что же касается Кранцбюллера, то он не был таким плохим юристом, чтобы не разобраться в сущности статьи 6 Устава Международного трибунала, которая под пре­ступлениями против мира имеет в виду четыре формы участия в агрессии — планирова­ние, подготовка, развязывание и ведение агрессивной войны. Оставим на минуту вопрос об участии Деница в первых трех формах агрессии. Но ведь при всех условиях совер­шенно бесспорно, что он активно участвовал в ведении агрессивной войны и с 1943 года действовал в качестве главнокомандующего военно-морским флотом.

Справедливость, однако, требовала признать, что участие Деница в агрессии не огра­ничивалось лишь ведением войны. С первого же дня прихода Гитлера к власти он вклю­чился в интенсивную подготовку германского флота к агрессии.

Деницу хорошо было известно, что Версальский договор запрещал Германии стро­ить подводные лодки. Но они строились, подводный флот рос и крепнул, в чем Дениц играл далеко не последнюю роль. Это теперь, в своих воспоминаниях гросс-адмирал пытается представить себя рыцарем без страха и упрека, человеком, решительно ничего не знавшим о нацистских агрессивных планах и тем более не совершавшим никаких преступлений. А в Нюрнберге перед лицом бесспорных доказательств Дениц вынужден был признаться, что являлся одним из приближенных Гитлера, фюрер прислушивался к мнению гросс—адмирала и весьма часто следовал его советам.

Вызванный в качестве свидетеля нацистский контр—адмирал Вагнер, как на грех, вспомнил о военно-морских маневрах 1938 года. Проводились они в связи с подготов­кой к войне с Англией, и командующий подводным флотом показал там товар лицом.

А знал ли гросс-адмирал о подготовке нападения на Польшу? Дениц говорит «нет». Однако и тут его изобличают, предъявив адресованную ему директиву Редера о ряде мероприятий, которые необходимо провести в целях такой подготовки. Издана эта ди­ректива 16 мая 1939 года, т. е. за несколько месяцев до начала войны. А 16 июля того же года Дениц сам подписал соответствующие оперативные инструкции по германскому подводному флоту.

Дениц никак не может припомнить, выражал ли ему Гитлер свою признательность за участие в подготовке нападения на Польшу. Поэтому обвинителям пришлось извлечь из архивов еще один документ — указ Гитлера от 18 сентября 1939 года о награждении Деница Железным крестом.

Тогда Дениц был воодушевлен таким знаком внимания со стороны обожаемого фю­рера и горел желанием доказать ему свою преданность, свое понимание задач, стоящих перед рейхом. Ведь Польша — только начальный этап. Впереди нечто большее. Но прежде всего — Дениц и его непосредственный начальник Редер в этом уверены — надо захва­тить Норвегию и Данию, обеспечив тем самым беспрепятственный провоз в Германию шведской руды и создав необходимые плацдармы для ведения подводной войны в Ат­лантике.

В Нюрнберге же гросс-адмирал захотел вдруг отречься от былых своих «заслуг» и порывов. Неровен час, придется отвечать за агрессивную политику в той же степени, что и Герингу или Риббентропу. А ведь он лишь командовал подводным флотом. Он че­ловек военный, и ему не оставалось ничего, кроме неуклонного исполнения приказов. Но очень уж педантичные попались обвинители: стоит только подсудимому не при­знать тот или иной факт, как они сразу же обращаются к документам.

Норвегия и Дания? Дениц ничего не знал о подготовке нападения на эти страны? Он не желал такого нападения? Какая досадная забывчивость! В руках у обвинителя днев­ник военно-морского штаба. Без труда отыскивается и любезно предлагается подсуди­мому запись от 3 октября 1939 года. Дениц читает: «Штаб подводного флота уже рас­сматривает эти гавани Атлантики (норвежские. — А. П.) как чрезвычайно полезные базы оборудования и припасов для подводных лодок, которые могут время от времени туда заходить».

То было записано 3 октября 1939 года. А через несколько дней, как об этом убе­дительно свидетельствует еще один документ, предъявленный обвинителями, Дениц направляет в штаб военно-морского флота меморандум под названием «Базы в Норве­гии», где уже расшифровывает, какие конкретно пункты на норвежском побережье вызывают искренний интерес подводного флота! Речь идет о Тронхейме и Нарвике. Разве они не стоят того, чтобы покончить с норвежским нейтралитетом!

Предъявив этот и многие другие документы, касавшиеся нападения на Данию и Норвегию, обвинитель заодно уж решил напомнить Карлу Деницу, что 21 апреля 1940 года Гитлер опять высоко оценил его усилия и наградил рыцарским крестом. За­тем повысил и в чине: Дениц стал вице—адмиралом.

В том же 1940 году главарь нацистского заговора против мира подвел некоторые итоги своей преступной деятельности и дал оценку усилиям каждого из своих прибли­женных в подготовке Германии к войне. Не обошел, конечно, и Деница. В германском официальном издании «Дас Архив» от 27 сентября 1940 года о Денице сказано:

«За 4 года неустанной и в полном смысле этого слова непрерывной подготовитель­ной работы он преуспел в доведении персонала молодого подводного флота и его ма­териальной части до такого состояния, что этот флот стал оружием колоссальной силы. Потопление более чем трех миллионов гросс-тонн вражеских судов в течение только одного года, достигнутое действиями лишь немногих подводных лодок, говорит лучше всяких слов о заслугах этого человека».

Разбой на морях

Итак, то, ради чего много лет трудился Эрих Редер и в чем ему так активно помогал Карл Дениц, случилось — вторая мировая война в разгаре. Под стягом реванша и агрессии, с глобальными планами завоевания нацистская Германия ринулась в большую вой­ну. И в этой войне германский флот должен был сказать свое веское слово.

Обрушившись на Польшу, нацистские вооруженные силы утверждали свое господ­ство в Европе огнем и мечом. Германский флот вышел на простор морей. За Редером и Деницем твердо закрепилась кличка — гросспираты, хотя в истории милитаристской Германии не они именно открыли первую страницу морского разбоя, были пионерами варварских методов подводной войны. Точно так же, как Кейтель имел своих предше­ственников, «отличившихся» еще в 1870—1871 годах, Редер и Дениц тоже начали не с пустого места. Чудовищный разбой на морских дорогах был хорошо известен и во время первой мировой войны. Уже тогда подводники кайзера подвергали безжалост­ному потоплению торговые и пассажирские корабли.

С учетом этого печального опыта, с учетом развития подводного флота после первой мировой войны в 1936 году в Лондоне был подписан Протокол, установивший опреде­ленные гарантии для мирного судоходства. Редер и Дениц отлично знали (оба признали это на процессе), что военные корабли, включая подводные лодки, не могут топить или приводить в негодность для дальнейшего плавания торговые суда без предваритель­ного обеспечения пассажирам и команде безопасного убежища. Дениц знал также, что в этом протоколе указано: спасательные шлюпки, имеющиеся на каждом судне, не мо­гут рассматриваться как безопасное убежище для пассажиров и команды, поскольку находятся в большой зависимости от состояния моря, условий погоды, от близости зем­ли или наличия другого судна, которое может взять людей на борт.

Тем не менее Лондонский протокол постигла та же судьба, что и другие общеприз­нанные нормы международного права. Редер и Дениц поставили перед подводным фло­том в качестве важнейшей задачи разгромить торговые коммуникации союзников на морях, обрушить террор на торговое судоходство. А поскольку этого нельзя достиг­нуть, сообразуя военные действия с правилами Лондонского протокола, его надо отбро­сить в сторону.

Дениц разрабатывает, а Редер одобряет новую тактику подводной войны — так на­зываемые «волчьи стаи». Суть ее сводилась к следующему: лодка, первой обнаружив­шая суда противника, ведет за ними наблюдение и одновременно наводит на них воз­можно большее число других подводных лодок, а затем они атакуют жертву совместно. Принцип действительно волчий. Но это не помешало Деницу в своей книге «Десять лет и двадцать дней» воздавать хвалу нацистскому подводному флоту.

А на Нюрнбергском процессе рыцарей морского разбоя славословил Редер. Это он заявил там:

— Я должен сказать, что немецких матросов уважали не только в империи, но и за границей... Они завоевали это уважение своей дисциплинированностью и тем, что во время войны боролись образцово, не нарушая военных обычаев...

Но вспомним начало войны. Торговые суда многих стран мира вышли из своих род­ных портов еще в мирное время. Беззащитные в открытом море, они торопились скорее к безопасным берегам. Огромный пароход «Атения» имел на борту около двух тысяч пассажиров — мужчин, женщин, детей. Он был атакован подводной лодкой, торпедиро­ван и потоплен.

Кто совершил этот пиратский акт? Кто надругался над законами и обычаями мор­ской войны, категорически запрещающими нападение на мирные, невоюющие корабли, а тем более пассажирские?

Первой откликнулась германская печать.

В газете «Фелькишер беобахтер» появились фотография гибнущего парохода и статья с кричащим заголовком: «Черчилль потопил «Атению». В статье утверждалось: «На помещенном снимке вы видите гордую «Атению», океанский гигант, потонув­ший в результате преступления Черчилля. Уинстон Черчилль потопил судно с помощью бомбы замедленного действия...»

Зачем же потребовалось Черчиллю топить «Атению»? Затем, оказывается, что там в числе других находились и американские пассажиры. Черчилль будто бы «всей душой надеялся» — если эти сто американцев погибнут в волнах, гнев обманутого им «амери­канского народа будет направлен против Германии...»

«Тени погибших призывают его на суд всего мира и вопрошают английский народ: как долго еще один из важнейших в Великобритании постов будет занимать убийца?» —с гневным пафосом вопрошала газета.

Такую версию в отношении «Атении» германское морское командование поддер­живало в течение всей войны, и в арсенале английской пропаганды эта трагедия занима­ла весьма значительное место. Но прошли годы. Наступила развязка, и многое стало ясным...

Как только обвинитель произносит слово «Атения», скамья подсудимых насторажи­вается. Дениц о чем—то переговаривается с Редером. Он не может скрыть своего волне­ния. Ведь любые подозрения причастности германского флота к потоплению «Атении» способны положить несмываемое пятно на «безупречную репутацию» нацистских под­водников. Гросс—адмиралы готовы со своей стороны сделать все, чтобы «установить истину».

Однако истина в данном случае устанавливается с помощью обвинителей. Это они представили Международному трибуналу бесспорные документальные доказательства того, что «Атения» была потоплена германской подводной лодкой «У—ЗО», которой командовал старший лейтенант Лемп. И для того, чтобы ни у кого не осталось на сей счет никаких сомнений, тут же сообщается, что уцелел один весьма важный свидетель —офицер этой подводной лодки Адольф Швидт. Он заявил в своих показаниях:

...3 сентября 1939 года пароход «Атения» водоизмещением около десяти тысяч тонн был торпедирован подводной лодкой «У—30». ...Мы поднялись на поверхность примерно через полчаса после взрыва. Командир вызвал меня на мостик, чтобы пока­зать торпедированный пароход».

В одном из последующих боев Швидт был тяжело ранен, и его собирались списать на берег. В связи с этим командир подводной лодки потребовал расписку следующего содержания: «Я, нижеподписавшийся, клянусь, что буду держать в секрете все события 3 сентября 1939 года на борту подводной лодки «У—ЗО» как от врагов, так и от друзей и что я забуду о всех событиях этого дня».

«Левой рукой, — продолжал свидетель, — я очень неразборчиво подписал этот документ...»

Деницу доложили о потоплении «Атении». И что же правдолюбец? А ничего особен­ного — он дает указание совершить несложную подделку в судовом журнале. Из жур­нала была вырезана одна страница, на которой имелась запись о потоплении «Атении», и взамен вставлена другая с записью, свидетельствующей о том, что в 14 часов 00 минут 3 сентября (момент потопления «Атении») подводная лодка «У—ЗО» находилась в 200 милях к западу от места гибели парохода и его пассажиров.

В связи с этим между Деницем и английским обвинителем произошел следующий диалог.