Гросспираты

Обвинитель (обращаясь к Редеру). Вы согласны с этим?

Редер. Да, это все верно.

Затем оглашается самый убийственный для Редера пункт меморандума: «Война против Англии означает в то же время войну против империи, против Франции и, возможно, против России, так же как и против большего количества стран за океаном, т. е. фактически против половины или даже двух третей всего мира».

Таким образом, Редер проиграл еще один раунд. И, как говорят, не по очкам, а вследствие нокаута. Английский обвинитель сэр Дэвид Максуэлл Файф мог быть до­волен, — пользуясь документальными доказательствами, он вынудил подсудимого ка­питулировать.

Однако защита не упустила случая наступить на мозоль Англии. Зиммерс решил, что самое время предъявить документы, связанные с англо—германским соглашением 1935 года. Как известно, оно санкционировало нацистам строительство военно—морс­кого флота. Англия, в сущности, односторонне освободила Германию от наложенных на нее ограничений. Хотя начало политики Мюнхена датируется обычно 1938 годом, фактически она началась значительно раньше. Англо—германское соглашение 1935 го­да было одним из первых шагов по пути потворства нацистской Германии и поощрения ее на агрессию против Советского Союза.

Предъявляя документы, имеющие непосредственную связь с этим соглашением, защита как бы возвращалась к доктрине смешанной ответственности. Разве Германия могла бы подготовиться к войне и вести ее, если бы сами западные державы не сделали такой большой вклад в эту акцию? А раз так, справедливо ли отделять ответственность Германии от ответственности других стран?

Не без издевки доктор Зиммерс зачитал ответ британского правительства на пред­ложение Берлина о морском вооружении Германии: «Правительство его величества рас­сматривает это предложение, как чрезвычайно важный вклад в дело будущего ограни­чения морского вооружения».

А какого мнения придерживались по этому поводу достаточно компетентные люди в тогдашней Германии? Доктор Зиммерс воспроизводит слова своего подзащитного, зафиксированные в инструктивном письме нацистскому офицерскому корпусу от 15 июля 1935 года, т. е. спустя один месяц после заключения морского соглашения с Англией:

«Все наши требования были приняты полностью: заключением соглашения Англия формально одобрила строительство германского военно—морского флота в масштабах, установленных Гитлером».

Утверждения Редера защита решила подкрепить точкой зрения самого Гитлера. В этих целях был поставлен соответствующий вопрос свидетелю Шульте—Монтингу, на­цистскому адмиралу. И тот сообщил суду:

— Редер и я случайно оказались вместе с Гитлером в Гамбурге в день заключения соглашения. Когда ему было доложено об этом, он сказал Редеру: «Это самый счаст­ливый день в моей жизни. Сегодня утром мой врач сообщил мне, что моя болезнь гор­тани не опасна, а в полдень я узнаю такую радостную политическую новость...»

Прошло некоторое время. Германия начала открыто строить флот настолько фор­сированными темпами, что это вызвало тревогу в английском общественном мнении. В Берлин приезжает лорд Кэннигхэм. С ним ведутся переговоры. А каков итог? Сви­детель Шульте—Монтинг показывает:

— У меня создалось впечатление, что Кэннигхэм и Редер расстались друзьями. На прощание был дан завтрак в честь Кэннигхэма... Он заключил свою речь тостом, сказав, что отныне вопросы окончательно разрешены и нужно надеяться, что в будущем война между нашими флотами невозможна...

Гросс-адмирал Редер был, конечно, иного мнения. Но он достаточно корректный человек, чтобы разубеждать гостя. Лорд Кэннигхэм сам разубедится  в этом, когда

германские подводные лодки начнут пускать ко дну британские торговые корабли, когда созданный с помощью Англии нацистский флот выйдет на широкие просторы океана с лозунгом: «Боже, покарай Британию!»

Можно смело сказать, что Редер был, пожалуй, одним из немногих подсудимых, которые не только соучаствовали в агрессивном заговоре. Гросс-адмирал стоял у исто­ков этого заговора, и отнюдь не в качестве стороннего наблюдателя.—Гитлер еще разъ­езжал по городам и весям Германии, ведя борьбу за власть, а Редер уже делал многое для того, чтобы создать прочный фундамент, на котором могло бы быть воздвигнуто коварное здание агрессивного заговора.

Больше чем кто—нибудь другой, Редер знал, что процесс перевооружения Германии лишь чисто внешне начался в 1938 году и закончился в 1939 году. И это имело сущест­венное значение для всей судьбы гросс—адмирала как подсудимого. Многие из предъ­явленных ему обвинений отпадут. Редеру есть кого благодарить за это. Но вот то, что останется, уходит своими корнями в далекие двадцатые годы, когда он являлся на доклад не к Адольфу Гитлеру, а еще к Гинденбургу, Мюллеру, Штреземану.

Редер пережил поражение в 1918 году. Он пережил позор Версаля. Однако пере­жить — не значит примириться. И Редер не примирился. Он проявил недюжинные спо­собности, поразительную выдумку, чтобы, обойдя Версальский договор, вновь воору­жить Германию.

Эрих Редер принадлежал к тому клану германских милитаристов, который борьбу за реванш начал задолго до прихода нацистов к власти. Редеру импонировали антивер­сальские лозунги Адольфа Гитлера, но то были лишь лозунги, лишь пропаганда. А вот сам он уже тогда мог похвастаться тем, что на деле сломал хребет версальским огра­ничениям.

Редер, конечно, знал, что еще в 1927 году в меморандуме имперского министер­ства обороны указывалось: «Версальский мирный договор — это прежде всего договор, заключенный согласно международному праву, и таким образом обязателен для Гер­мании». Этот межгосударственный акт имел приоритет перед конституцией германско­го рейха. В последней специально оговаривалось, что «условия мирного договора, под­писанного в июне 1919 года в Версале, не могут быть изменены конституцией». Редер мог бы вспомнить и специальный германский закон от 27 июля 1927 года, запрещав­ший производство вооружения, его экспорт, импорт и предусматривающий уголовную ответственность за нарушение этого запрета.

Все отлично помнил и знал господин гросс—адмирал. И тем не менее пренебрегал этим в своей повседневной деятельности. С какой решимостью и подлинным искус­ством обходил он пороги Версаля!

Версальским договором запрещалось строить подводные лодки на территории Германии. Но ведь никто не воспрещал производить их на территории других стран. И с благословения командования военно—морского флота судостроительные верфи «Германиа» и «Вулкан» продают в Японию чертежи проекта германского подводного крейсера «У—142» и подводного миноносца «У—117». Там, на Тихом океане, герман­ские военные конструкторы накапливали опыт строительства новых боевых кораблей. А заодно Редер направляет в Японию и германских морских офицеров для ознакомле­ния с техникой подводной войны будущего.

Или взять «Инжениерсконтор фор Шипсбоу»... Что это такое? Ничего особенного! Редер готов объяснить: это германское конструкторское бюро для проектирования под­водных лодок под вывеской голландской фирмы в Гааге.

А в 1930 году еще одно конструкторское бюро было создано в Финляндии. И когда Редер получил отчет о его деятельности по созданию новых образцов подводных лодок, он немедленно ассигновал на это дополнительные средства.

Постепенно Редер приходит к выводу, что пора уже начать производство отдельных элементов для подлодок и на территории своей страны. Германия ограничена в произ­водстве подводных лодок, но ей не запрещали строить отдельные узлы для них по про­ектам, разработанным в конструкторских бюро Японии, Финляндии, Голландии.

Задолго до того как гросс—адмиралу пришлось занять место на скамье подсудимых в Нюрнберге, его ведомство выпустило в свет документ под броским заголовком «Борьба флота против Версальского договора в 1919—1935 гг.». Там указывалось:

«После подписания Версальского договора... какая бы то ни было практическая работа в области развития подводного оружия в Германии исключалась. И тем не менее, спустя всего лишь три с половиной месяца после того как 16 марта 1935 года было объ­явлено о восстановлении суверенитета Германии... вступила в строй первая германская подводная лодка. Затем с интервалами в восемь дней начали вступать в строй новые подводные лодки».

Чудо? Никаких чудес. Мы же видели, что фактически ни на один день не прекраща­лась в Германии работа по вооружению. Агрессор готовился к прыжку. И Редер делал все, чтобы к этому был готов военно—морской флот.

А попутно он произносил речи, пугая немецкого обывателя безоружностью Герма­нии. Сохранился текст его выступления в Штральзунде 8 февраля 1928 года. Редер взы­вал там к своим слушателям:

— Подумайте о протяженности германского побережья на Балтийском и Северном морях, которое открыто для вторжения и для грабежа со стороны самого маленького морского государства, если мы и впредь не будем располагать современным подвиж­ным военно-морским оружием, по крайней мере в рамках Версальского трактата.

Лгал, конечно, Редер. Он понимал, что никакое «маленькое государство» не собира­лось нападать на Германию, но ему хотелось получить поддержку общественного мне­ния своей страны. И «Версальский трактат» поминался всуе: кто—кто, а уж Редер—то знал, что ограничения, обусловленные этим трактатом, давно обойдены. Однако до поры до времени перед лицом Антанты надо было прикидываться смиренным агнцем.

С каждым годом Редер расширял географию зарубежных баз вооружения Герма­нии. На процессе в Нюрнберге обвинитель Файф предъявил трибуналу доклад адмирала Асмана. Из него явствует, что с осени 1927 года началось строительство германских военных кораблей в Испании. И там, оказывается, закладывался фундамент нацистско­го вермахта!

Читатель помнит, как Редер похвалялся, что он решил остаться в Берлине, даже если город будет оккупирован союзными войсками. Сам он никак не считал преступной свою деятельность по тайному вооружению милитаристской Германии. Он—то не считал, а обвинители рассматривали ее как один из элементов участия Редера в заговоре про­тив мира.

Внимательно наблюдавшая за аргументацией обвинения защита решила, что при­шло время нанести удар по всей конструкции заговора. Дело Редера казалось наиболее удачным для такой атаки.

И вот адвокат Зиммерс начинает ее. Ход его рассуждений чисто внешне не был ли­шен логики. Редеру вменяется в вину то, что он вступил в заговор с Гитлером в целях подготовки и развязывания целой серии агрессивных войн. Адвокат просит судей Меж­дународного трибунала обратить внимание на такую важную деталь: факты, которыми подкрепляется это обвинение, относятся к 1928—1933 годам, т. е. к тому времени, когда Гитлер никакого правительственного поста не занимал и вел лишь борьбу за власть; проще говоря, был еще частным лицом. Кстати, Редер тогда не был даже знаком с главой заговора и действовал под руководством других правительств. Почему же члены этих правительств не привлекаются к ответу за соучастие в заговоре, а Редер оказался на скамье подсудимых?

Эти доводы доктора Зиммерса нисколько, однако, не поколебали позицию обвине­ния. Обвинители настойчиво продолжали доказывать, что Редер начал действия по осу­ществлению заговора против мира до того, как нацисты пришли к власти. И ничего не­лепого в этом нет. Германские милитаристы еще до Гитлера твердо решили готовить агрессивный реванш и именно для этой цели поддержали нацистов.

С полным основанием обвинители утверждали, что в 1933 году Гитлер застал уже не версальскую Германию, а Германию, готовую за короткий срок превратиться в са­мую мощную военную державу капиталистической Европы. И такой ее сделали люди, подобные Эриху Редеру, который и секунды не колебался, когда новый канцлер пред­ложил ему возглавить военно—морской флот нацистской Германии.

Согласно обвинительному заключению заговор против мира охватывал период в 25 лет, начиная с образования нацистской партии. Нацистский фюрер не мог бы так бы­стро преуспеть, если бы в Германии не была проделана огромная работа по перевоору­жению. Вот почему все, что делал Редер по тайному перевооружению флота не только после, но и до 1933 года, являлось фактически элементами нацистского агрессивного заговора.

Само слово «заговор» раздражало и подсудимых и защиту. Возмущало их и то, как обвинители толкуют это понятие. Подумать только, каждый участник заговора должен отвечать не только за собственные действия, но и за преступления соучастников!

— Как можно, — вопрошал доктор Зиммерс, — обвинять Редера в заговоре и вме­нять ему в ответственность действия других, если он и понятия не имел, что делали эти другие? В условиях режима особой секретности он был лишен какой бы то ни было информации о деятельности неподведомственных ему звеньев нацистского государст­венного аппарата. Да и вообще, о каком заговоре может идти речь в государстве, где есть диктатор? Заговор — это соглашение определенного крута лиц. А мыслимо ли что—либо подобное при жесточайшей и неограниченной диктатуре?

Развивая эту свою мысль дальше, защита выдвинула концепцию «непроницаемых перегородок». Мол, в нацистском государстве между различными его составными частями существовали только такие связи, при которых полную картину могло соста­вить себе лишь одно лицо, стоящее на самом верху иерархической лестницы, т. е. Гит­лер. Следовательно, Гитлер и есть главный и единственный заговорщик, он и воплоща­ет весь заговор.

Доктор Зиммерс сплел такую паутину, в которой, по его глубокому убеждению, любой обвинитель или судья должны запутаться окончательно. Да и другие адвокаты всячески старались выставить напоказ всю «нелепость», всю «юридическую бессмыс­ленность» обвинения в заговоре. Делалось это весьма просто — к сложным условиям заговора против мира подставлялись признаки сговора, касающиеся обычного уголов­ного преступления. Ну, конечно, трудно представить себе, чтобы участники банды, иду­щей, скажем на ограбление банка, не знали друг друга, не сговорились бы с самого на­чала и все вместе о способах и приемах ограбления. Именно таким сплоченным объ­единением преступников, в котором каждый играет заранее согласованную с другими роль, защита и старалась представить всякий заговор. Этим путем она надеялась благо­получно вывести из—под удара не только Редера, но и всю гитлеровскую клику.

Камня на камне не оставил от этих надежд главный советский обвинитель Р. А. Руденко. Вот он-то уж доказал, каким юридическим нонсенсом является попытка подме­нить понятие заговора в международных отношениях сговором о разбое на большой дороге или о краже со взломом. Едко высмеял эту концепцию и Джексон, подчеркнув, что у адвокатов представления о заговоре ассоциируются со встречей украдкой глухой ночью в уединенном, скрытом месте, где подсудимые обдумывают каждую деталь отдельного преступления. Обыкновенные бандиты могут планировать — кто из них возьмет револьвер, а кто стилет, кто подойдет к жертве спереди, а кто сзади и где именно они ее подстерегут. Но при планировании войны револьвер предстает в виде вермахта, а стилетом становятся военно-воздушный или военно-морской флоты.

В заговоре такого типа, как нацистский заговор против мира, если есть согласие его участников по основной цели — развязывание серии агрессивных войн — сразу же и весьма значительно расширяются границы ответственности каждого заговорщика. В этом случае каждый заговорщик несет ответственность за всю совокупность преступ­лений, совершенных во имя основной цели, тем более что нацистские заговорщики одновременно с войной планировали и совершение тягчайших военных преступлений, входивших составным элементом в стратегический план агрессии.

В подобной ситуации на заговорщика ложится ответственность независимо от того, участвовал он непосредственно или не участвовал в каком—либо отдельном преступле­нии. Больше того, он будет отвечать за совершение такого преступления, о котором лич­но даже не знал, но которое прямо вытекало из задач заговора.

В заговоре против мира выбор места для преступных действий не ограничива­ется темной аллеей, а простирается на огромные пространства, захватывая порой це­лые континенты. Здесь все гораздо сложнее. Тут требуется подготовка обществен­ного мнения при помощи тщательно продуманной пропаганды, принятие ряда законов, рассчитанных на подавление оппозиции, создание специальных широкоразветвленных органов, призванных готовить страну к агрессии, установление необходимых кон­тактов с промышленностью, мобилизация ее возможностей для экономического обес­печения заговора, хорошо организованная система дезинформации в целях нарушения международных договоров, ограждающих мир от военной опасности. Одним словом, заговор, направленный на подготовку и развязывание войны, на ликвидацию сво­боды и независимости целых народов и, более того, на физическое их уничтожение, не может рассматриваться в тех же рамках, что и разбойное ограбление какого—то купца.

Пока фюрер искал предлог...

Однако господ гросс—адмиралов обвиняли не только в заговоре против мира. В вину им вменялись также ведение конкретных агрессивных войн и совершение при этом тяж­ких военных преступлений.

Было бы несправедливым упрекать Редера, как, впрочем, и Деница, в том, что они не нашли аргументов против обвинения в варварских методах войны на море. Мы еще убе­димся в том, что столкновение защиты и прокуроров по этому вопросу создало глубо­ко драматические ситуации. Настолько драматические, что один из этих двух подсу­димых имел некоторые шансы выйти из нюрнбергского Дворца юстиции полностью оправданным.

Но когда речь шла об агрессии, то здесь Редер оказался совершенно бессильным

прибегнуть хоть к сколько-нибудь убедительным доводам. Поведение его в этом отно­шении во многом напоминало поведение Риббентропа. Ответы Редера на вопросы обви­нителей нередко отличались той же степенью политической наивности, что и ответы на­цистского дипломата № 1».

Впрочем, будем справедливы: люди и с гораздо более развитым интеллектом, люди, которые, в отличие от министров диктатора, каждодневно упражняют свой ум в полемической борьбе, несомненно, оказались бы бессильными перед лицом тех дан­ных, которыми располагали обвинители против подсудимых. Разница лишь в том, что такие люди при всех условиях не допустили бы слишком частого смеха в зале.

Мне бы не хотелось во всех отношениях ставить Редера в один ряд с Риббентропом. Тем не менее, справедливости ради приходится все же констатировать, что многие отве­ты главнокомандующего военно—морским флотом умиляли публику судебного зала.

Читателю уже известно об участии Редера на узком совещании Гитлера 5 ноября 1937 года, где последний раскрыл программу агрессии и даже примерную последова­тельность агрессивных актов. Через четыре месяца реализуется первая часть плана —Австрия падает к ногам победителя. А летом 1938 года Редер получает директиву, в которой фюрер недвусмысленно заявляет о необходимости «разрешить чехословац­кий вопрос» не позднее 1 октября. В ней черным по белому записано:

«Моим непреклонным решением является в самом ближайшем будущем разбить Чехословакию путем проведения военных операций. Задачей политических руководи­телей является выбор для этого подходящего момента...»

Процитировав названную директиву, обвинитель осведомляется, не заставил ли Редера такой документ, а также захват Австрии поверить наконец, что речь Гитлера на ноябрьском совещании не была пустословием, а отражала его подлинные намерения.

Редер отлично понимает, что знать планы Гитлера и оставаться у него на службе означало уже полную виновность. И он старается удержаться на прежней своей позиции, продолжая пользоваться старой аргументацией, которая теперь стала уж совсем неле­пой. Не искушенный в полемических битвах бывший главком военно-морских сил на­цистской Германии с тупым упорством твердит одно и то же:

— Но ведь Гитлер очень часто грозил кого—то разгромить, а впоследствии никого не громил. Он разрешал вопросы мирным путем...

Обвинитель напоминает Редеру, что на секретном совещании в имперской канце­лярии 23 мая 1939 года Гитлер заявил: «Мы приняли решение напасть на Польшу при первой благоприятной возможности». И для того чтобы подсудимый опять не стал же­вать мочало о мирных способах решения конфликтов, которые якобы фюрер всегда предпочитал военным, тут же зачитывается еще один абзац из того же выступления Гитлера: «Мы не можем ожидать, что дело обернется таким же образом, как в Чехо­словакии; дальнейшие успехи не могут быть достигнуты без кровопролития».

Но Редер верен себе. Он заявляет, что и в этом случае Гитлер не имел в виду воору­женное нападение. Иначе как, мол, объяснить публичную речь фюрера, произнесенную тогда же при спуске на воду линкора «Бисмарк», в которой он так проникновенно говорил «о мире и истинной справедливости».

Обвинители не теряют, однако, надежды сломить упрямца: суду предъявляется за­пись еще одного секретного совещания, состоявшегося в Оберзальцбурге 22 августа 1939 года. Этот документ нашли союзные следователи, порывшись в архивах ОКВ во Фленсбурге.

Круг участников совещания был очень узким: командующий сухопутными войс­ками, командующий военно-воздушными силами, командующий  военно-морским флотом и еще несколько высших генералов. При оглашении записи произнесенных там речей Редер бледнел и зеленел, а все же отказался прямо признать, что и здесь с циничной откровенностью Гитлером была раскрыта программа агрессии. Германский милитарист, избравший определенную линию поведения, оказался актером одной роли, одного амплуа — искусство перевоплощения было чуждо ему. Выслушав убийственные цитаты из стенограммы, Редер, рассудку вопреки, снова утверждает:

— Все мы, собравшиеся на совещании, почерпнули из слов Гитлера искреннюю на­дежду на то, что и на этот раз ему удастся решить вопрос мирным путем.

И это за неделю до начала второй мировой войны!

Впрочем, может быть, в речи Гитлера содержался хоть какой—то намек на возмож­ность мирно урегулировать назревавший конфликт? Давайте посмотрим.

Прежде всего Гитлер решил установить прямую связь между судьбой человечества и его собственной. Он сказал: «Никто не знает, сколько я буду жить. Поэтому лучше сейчас начать великий конфликт... Мы должны пойти на риск с непоколебимой уве­ренностью».

А дальше что? Дальше, правда, в одном месте Гитлер действительно упоминает о возможности мирного урегулирования. Но как упоминает! Когда обвинитель зачитал эти слова Гитлера, у гросс—адмирала, надо полагать, все помутилось в глазах: «Я боюсь только того, что в последнюю минуту какая-нибудь свинья снова сделает предложение о посредничестве».

Кто же после такого заявления усомнится, а тем более обманется, в истинных на­мерениях Гитлера? А гросс-адмирал все же хочет убедить Международный трибунал, будто у участников совещания могла созреть уверенность, что и на сей раз Гитлеру «удастся решить вопрос мирным путем».

Что это, дремучая глупость? Но Редер отнюдь не был глупцом, и, вероятно, отлично понимал, как смешно выглядит его позиция. Тогда в чем же дело? А дело в старой, очень старой истине: утопающий хватается за соломинку. Перед Редером стояла дилем­ма — или признать, что на совещаниях 5 ноября 1937 года и 23 мая 1939 года Гитлер раскрыл конкретную программу агрессивной политики Германии, или, вопреки фактам и логике событий, отрицать это. Первое означало признание Редера соучастником заго­вора против мира. И это грозило роковым исходом. Гросс-адмирал отдавал себе отчет в том, что запоздалое признание и раскаяние перед лицом неотразимых улик, увы, не смягчит ему наказание. Оставалось второе — голословное отрицание. Пусть нелепое. Пусть иногда смешное. Но оно оставляло хоть тень надежды на спасение.

Да, Редеру был нанесен страшный удар. Тем более чувствительный потому, что он являлся, в сущности, одним из первых. А затем последовала серия других ударов, еще более неотразимых.

1940 год. Скоро, совсем скоро нацистская свастика появится на улицах Парижа. Но прежде чем это произойдет, потребуется провести еще одну операцию. На этот раз жерт­вой намечена Норвегия.

За самое короткое время эта страна будет захвачена и оккупирована. И именно в связи с норвежской операцией фигура Редера вдруг вырастет до размеров, затмеваю­щих других подсудимых. Но и здесь, вопреки очевидности, гросс-адмирал будет продол­жать свою линию защиты: отрицать, отрицать и только отрицать.

Надо сказать, что история с оккупацией Норвегии вызвала на Нюрнбергском про­цессе весьма бурную дискуссию. Тут защита не сочла возможным воспользоваться даже доктриной смешанной ответственности, к которой она охотно прибегала в других случаях. Доктор Зиммерс требовал полного оправдания гросс—адмирала и призвал на по­мощь себе ученых—юристов.

В Германии имелось много профессоров международного права, поднаторевших на подыскании любых аргументов в целях оправдания агрессивной политики. Они были достаточно смелы и услужливы во времена успехов нацизма. Они сильно приуныли в последующие годы, когда звезда нацизма стала меркнуть. И совсем спрятались в щель, когда Германия оказалась разгромленной. Именно поэтому Зиммерс вынужден был довольствоваться услугами не какого-нибудь именитого профессора—международника, а всего лишь доцента Боннского университета Германа Мозлера. Киты международно-правовой «науки» предпочли остаться в тени.

Строго говоря, трибунал вовсе не обязан был принимать заключение такого экспер­та. В любой стране суды прибегают к услугам экспертов (или, как их часто еще называ­ют, сведущих лиц), когда дело касается специальных знаний, которыми судьи не обла­дают. Все слышали о медицинских, технических, экономических и иных экспертизах.

Но о какой экспертизе могла идти речь при решении вопроса, являются ли преступ­ными или не являются таковыми действия Германии, действия Редера, связанные с нападением на Норвегию. Ведь здесь эксперт мог оперировать лишь чисто юридическими категориями, ссылаться на договоры и соглашения, связывавшие Германию и Норве­гию, давать свою интерпретацию этих актов, в сущности, делать то, что по долгу своему обязаны сделать судьи, люди с огромным юридическим опытом и знаниями.

Тогда зачем же суд все же разрешил защите, в составе которой были профессора международного права, предъявлять экспертное заключение доцента? Вспоминаю свою беседу об этом с профессором А. Н. Трайниным. Оба мы пришли тогда к выводу, что на данный вопрос ответ надо искать не в кодексах и не в существующих правилах уго­ловного процесса, а только в политике. На организационном совещании трибунала, где решалось, разрешить или не разрешить представление «экспертизы» Мозлера (которая, по сути, сводилась к выяснению, кто виноват в агрессии против Норвегии — Германия или Англия), английские судьи не захотели занять отрицательную позицию, дабы не навлечь на себя подозрение в необъективности.

Эксперт Мозлер сообщал суду общеизвестные истины (кстати, давно забытые в нацистской Германии) о том, что «государства, ведущие войну, обязаны уважать суве­ренные права нейтральных государств, на территории и в прибрежных водах этих госу­дарств», что в прибрежных водах нейтральных стран запрещаются всякие военные опе­рации. Великобритания же, по заключению эксперта, вопреки этим положениям, зами­нировала норвежские прибрежные воды для того, чтобы воспрепятствовать законному плаванию немецких военных и торговых кораблей и, в частности, нарушить подвоз руды из Нарвика в Германию.

Защита не настаивала на том, что самый факт минирования давал уже право Гер­мании на оккупацию Норвегии. Но Редеру будто бы стало известно, что английский флот готовится к высадке десантов в Норвегии. А это уже, по мнению защиты, давало право и с военной точки зрения требовало принятия самых срочных контрмер, како­выми и явились захват и оккупация Норвегии германскими вооруженными силами.

Обвинитель напомнил, что существовали определенные обязательства Германии по отношению к Норвегии. Защита не спорит: начав войну с Польшей, Германия 2 сентября 1939 года действительно направила в Осло торжественное заверение о том, что «прави­тельство Германской империи... не намерено ни в коем случае нарушать целостность и неприкосновенность Норвегии, и будет уважать территориальную неприкосновенность Норвежского государства».

И тут наступает самый драматический этап судебного следствия по этому важному историческому эпизоду.

Обвинители возымели желание доказать, что тот самый Редер, который пришел на службу к Гитлеру только потому, что фюрер убедил его, будто нацисты намерены проводить мирную политику, тот самый Редер, для которого все определялось идеоло­гией глубоко верующего, христиански воспитанного человека, именно этот Редер и ока­зался душой всей операции по захвату Германией нейтральной Норвегии. Собственно, против этого не возражал и сам гросс—адмирал. Соль вопроса заключалась в другом: прав ли Редер, когда утверждает, что он был поставлен перед такой необходимостью намерением Англии направить свой флот к норвежским фиордам и высадить там де­санты? Или правы обвинители, которые доказывают, что подсудимый действовал вне всякой зависимости от английских планов, что он настаивал на захвате Норвегии еще задолго до того, как получил информацию о британских планах?

На процессе Редер заявил:

— Первое совещание между Гитлером и мною о Норвегии состоялось по моей инициативе десятого октября тысяча девятьсот тридцать девятого года.

Чем же такая инициатива обусловливалась? Редер ссылается на то, что «при помо­щи адмирала Канариса в последнюю неделю сентября» были добыты «различные сведе­ния» о готовящемся вторжении в Норвегию англичан. Обвинители же считают, что даже в марте 1940 года немецкая разведка ничего не знала об этом.

Обнародуются новые документы. Редеру предъявляют его меморандум от 3 октяб­ря 1939 года о захвате баз в Норвегии «путем применения военной силы, если невоз­можно этого достигнуть, не прибегая к войне». Может быть, там имеется ссылка на дан­ные немецкой разведки? Сколько Редер ни всматривается в текст самим им порожден­ного документа, он не может обнаружить ни одного спасительного слова. Зато обвини­тели обращают внимание на то место меморандума, где вполне определенно говорится, что норвежская операция предпринимается с «целью улучшения... стратегических и опе­ративных позиций».

Подводит Редера и сосед по скамье подсудимых Альфред Иодль. Этот дотошный человек любил вести дневник. Не все его дневниковые записи радовали теперь и самого автора и других подсудимых. А одна из них совсем вывела Редера из состояния равно­весия. В самом деле, сколько усилий потратил он, чтобы доказать, будто операция «Везер[1]» планировалась как превентивная, имеющая цель предотвратить английские попол­зновения. И вдруг такой пассаж: 13 марта 1940 года, т. е. менее чем за месяц до опера­ции, Иодль отмечает в своем дневнике:

«Фюрер еще не дает приказа о начале «В». Он все еще ищет предлог».

14 марта Иодль снова возвращается к тому же:

«Фюрер еще не решил, какой повод найти для осуществления «варианта Везер».

Редер бросает в сторону своего соседа по скамье подсудимых взгляд, полный ис­креннего гнева и глубокого возмущения. Угораздило же его писать такое! А обвинитель меж тем предъявил трибуналу еще одну выдержку из другого дневника. На сей раз авторство принадлежит военно—морскому оперативному штабу. 23 марта 1940 года (т. е. уже за две недели до нападения Германии на Норвегию) там записали: «Не сле­дует ожидать в настоящее время массового вторжения англичан в норвежские терри­ториальные воды».

И как бы поняв чувства, обуревавшие Редера, обвинители спросили, что он думает об адмирале Асмане, официальном историке германского военно—морского флота. Ре—дер назвал Асмана «здравомыслящим историком». После этого гросс—адмиралу немед­ленно был предъявлен и дневник Асмана, в котором 26 марта сделана такая запись: «Угроза высадки англичан в Норвегии не считается серьезной».

Вдобавок ко всему выплыли на свет белый некоторые скандальные подробности. Оказывается, Редер, так старавшийся убедить суд, что он всегда избегал иметь дело с партийными функционерами, тот самый Редер, который говорил «хайль Гитлер» только людям, не симпатичным ему, этот Редер, ничтоже сумняшеся, связался с нор­вежским нацистом Квислингом, тем самым, чье имя стало во всем мире синонимом предательства. 12 декабря 1939 года Квислинг приезжал в Берлин, был принят Эрихом Редером и доложил последнему план государственного переворота в Норвегии. Идеи Квислинга представились гросс—адмиралу настолько увлекательными, что он торопится доложить о них Гитлеру.

Был у главнокомандующего германским флотом Эриха Редера дежурный адъютант Вальтер Георг Эрих Гизе. Пост не ахти какой. Но человек этот если не много слышал, то много видел. И то, что видел, он сообщил Международному трибуналу в своих пись­менных показаниях.

Гизе показал, что осенью и зимой 1939—1940 годов приемная гросс—адмирала ки­шела тайными агентами, которых использовали для норвежской операции. Для пере­говоров с Редером приезжал и еще один из руководителей норвежских нацистов — гос­подин Хагелин. Дежурный адъютант заранее получил инструкции о том, что, если госпо­дин Хагелин назовет свое имя, явившись лично, надо «немедленно проводить его к глав­нокомандующему»...

Итак, Редер беседует с Хагелином, ведет переговоры с Квислингом, даже убеждает фюрера лично принять Квислинга, и Гитлер обещает тому финансовую поддержку.

Наконец, 1 марта 1940 года Гитлером издается директива по «варианту Везер»: «Развитие событий в Скандинавии требует, чтобы велись все приготовления к оккупа­ции Дании и Норвегии частью германских вооруженных сил... переход датской грани­цы и высадка в Норвегии должны произойти одновременно... Чрезвычайно важно, что­бы наши мероприятия явились неожиданностью для скандинавских государств и за­падных противников».

9 апреля 1940 года германские вооруженные силы вторглись в Норвегию и Данию. А теперь, сидя на скамье подсудимых, Редеру надо держать ответ за этот разбойни­чий акт.

Бесспорно, Англия готовилась к захвату Норвегии. Нельзя забывать военно—поли­тической обстановки 1939—1940 годов, коварных замыслов англо—французских правя­щих кругов в период советско—финляндского конфликта. Но обвинители документаль­но доказали, что планы нацистской Германии относительно Норвегии родились и разви­вались совершенно самостоятельно, независимо от намерений Англии и Франции. Опро­вергнуть это Редеру не удалось.

Хорошо, пусть провалилась попытка представить себя другом норвежского народа! Гросс-адмирал и его адвокат спешат закрепиться на второй линии обороны: не главно­командующий немецким флотом, а гитлеровский наместник Тербовен превратил ок­купацию Норвегии в сплошную цепь преступлений и ужасов. Защита Редера готова представить суду доказательства того, что военно—морской флот не принимал никакого участия в этих преступлениях. Подсудимый просит вызвать ряд свидетелей.