Гросспираты

Дениц. Нет, он (судовой журнал) не был мошеннически подделан. Был издан со­вершенно четкий приказ о том, что случай с «Атенией» необходимо сохранить в тайне по политическим соображениям и поэтому должны быть изменены записи в судовых журналах.

Обвинитель. Понятно. Вам не нравится слово «подделан». Хорошо, я буду употреб­лять слово «изменен» для определения того, что одна страница журнала была вырезана и заменена фальшивой. Вы об этом знали?

Дениц. Да...

А как же сенсационное сообщение в «Фелькишер беобахтер»? Адмирал Шульте—Монтинг, давая в Нюрнберге свидетельские показания, сказал:

— Я не знаю до сих пор, кто был его автором. Оно исходило от министерства пропа­ганды и вызвало глубочайшее возмущение как у Редера, так и у нас, командования военно-морского флота.

Другой свидетель, статс-секретарь министерства иностранных дел Вайцзеккер, когда его спросили, прочел ли он это сообщение, коротко бросил:

— Я рассматривал его как изощренную фантазию.

И это тот самый Вайцзеккер, который именно в те дни заявил американскому по­веренному в делах, что «Атению» потопила английская подводная лодка.

А что же Редер? Он тоже делает попытку убедить суд, что сообщение в «Фелькишер беобахтер» было для него совершенно неожиданным. Но обвинитель тут же хватает лжеца за руку. Предъявляются новые документы, и Редер признает, что сам доложил все дело Гитлеру и в результате обсуждения последовало решение дать в печать ложную информацию.

—  Министерство пропаганды, — продолжает подсудимый, — которому это приказа­ние было передано моим отделом прессы, опубликовало соответствующее опроверже­ние... Мой приказ командующим подводными лодками гласил: все обстоятельства дела следует хранить в строжайшей тайне...

Неприятной была эта история с «Атенией». Никак не вмещалась она в схему защиты господ гросс—адмиралов. Да и не могла вместиться, ибо единственное, что, по словам Редера и Деница, их заботило, — это моральный облик германских подводников, тради­цией которых издавна являлось и является соблюдение всех законов и обычаев войны.

Обвинитель предъявляет меморандум Редера, направленный в министерство ино­странных дел 3 сентября 1939 года, Документ гласит:

«Командование военно-морского флота пришло к выводу, что максимальный ущерб Англии может быть причинен лишь в том случае, если подводным лодкам разре­шат неограниченное использование оружия без всякого предупреждения против непри­ятельских и нейтральных кораблей в запрещенных зонах, указанных на прилагаемой карте».

И нужды не было спрашивать Редера, понимал ли он и его ведомство, что тем са­мым они собираются перечеркнуть международное право, все законы и обычаи морской войны. В меморандуме ясно сказано:

«Командование военно-морского флота отдает себе полный отчет в том, что:

а) тем самым Германия открыто нарушит соглашение от 1936 года относительно экономической войны;

б) военные операции такого рода не могут быть оправданы на основании общепри­нятых до сих пор принципов международного права».

Оспаривать документ не представлялось возможности — он предъявлен в подлин­нике. Обнародование его явилось в некотором роде сенсацией. Не потому, что кого-нибудь на скамье подсудимых могло удивить сознательное попрание законов и обычаев войны. Удивляло другое — неосмотрительность Редера. Вот ведь Геринг говорил об ограблении, чаще всего употребляя более благозвучные слова — «организация» или «мобилизация ресурсов оккупированных территорий». А когда имелось в виду массо­вое уничтожение людей, в документах писалось: «Окончательное решение вопроса». Разве так беден немецкий язык, что Редер не мог найти соответствующих синонимов?

После того как меморандум был оглашен, Редер в перерыве между судебными за­седаниями долго говорил о чем—то с Деницем. Видимо, он искал у него совета — как—никак этот неприятный документ был составлен в свое время в интересах прежде всего командующего подводным флотом. Но позиция Деница не могла обрадовать Редера. Окончательно она прояснилась, когда произошел очередной диалог между сэром Дэви­дом Максуэллом Файфом и бывшим командующим подводным флотом.

Файф. Заявляете ли вы данному трибуналу, что подсудимый Редер никогда не кон­сультировался с вами по этому вопросу и никогда не сообщал вам об этом до тех пор, пока предъявленные документы не были переданы в министерство иностранных дел?

Дениц. Нет. Этого он не делал.

То был удар в спину. Редер в ту минуту напоминал человека, которому вдруг не стало хватать воздуха, человека в состоянии внезапного приступа астмы. Ему, естествен­но, не принесла облегчения оговорка Деница, что в момент подготовки меморандума командующий подводным флотом находился далеко от Берлина, на Балтийском по­бережье.

Единственно, что Дениц пожелал удостоверить, так это зависимость характера дей­ствий германского подводного флота от поведения противника. Но признать, что гер­манский флот имел инструкцию действовать в нарушение международного права с пер­вых же дней войны, до того как могли обнаружиться нарушения со стороны противни­ка, — нет, увольте!..

Придет время, и тот же Дениц, держа ответ уже в качестве командующего военно—морским флотом, изберет аналогичную линию защиты: подводный флот Германии от­ходил от требований международного права только по мере того, как от них отходил противник. Однако в злополучном меморандуме Редера есть ведь и такая досадная фраза: «Командование военно—морского флота пришло к выводу, что максимальный ущерб Англии может быть причинен при тех силах, которые имеются в нашем распо­ряжении...» Значит, дело не в «ответных мерах», а в том, чтобы развязать руки подвод­никам и при сравнительно небольшом количестве подлодок сделать их действия наибо­лее эффективными.

Обвинитель переходит к другому документу. 25 сентября 1939 года проходило совещание между гросс—адмиралом Редером и бароном Вайцзеккером, статс—секретарем министерства иностранных дел Германии. Гросс—адмирала и барона связывала давняя дружба. В прошлом Вайцзеккер морской офицер и вместе с Редером участвовал в пер­вой мировой войне. Как и во многих других случаях, сохранилась запись этого совеща­ния. Она опять—таки не в пользу Редера. Снова речь идет о мерах по ужесточению войны, особенно в отношении нейтральных стран. Редер сам ввел в оборот термин «морские зоны». Под этим понимались обширные пространства открытого моря, в пределах которых германский флот считается свободным от выполнения норм международного права. Но объявление «морских зон» как будто предполагает, что вне их германский флот все—таки считает себя связанным правилами морской войны. Так вот, для того чтобы такое впечатление могло создаться у кого угодно, только не у командиров под­водных лодок, издается специальный приказ, где подчеркивается: «Для дальнейшего ведения экономической войны требуется крайняя беспощадность». Под натиском об­винителя Редер вынужден подтвердить: в том же приказе указывалось, что в осуществлении политики беспощадности «военно—морское командование не должно быть связано какими—нибудь определенными зонами...»

И вообще ничем не связано.

Впрочем, Редер вспоминает, что где—то, в каком—то документе он все же ссылался на международное право, на «военную этику». Обвинитель был настолько предупреди­телен, что разыскал и этот документ. То меморандум командующего флотом от 15 ок­тября 1939 года. Обвинитель оглашает его. И что же? Редер прав. Там действительно сказано: «Желательно все принимаемые меры военного характера основывать на суще­ствующих нормах международного права». За этим последовала пауза. Вполне доста­точная, чтобы настроение старого адмирала явно улучшилось. Ну вот, ведь видите, он, Редер, не юрист, он военный человек, а про международное право не забыл!

Увы, после паузы обвинитель продолжил цитирование:

«Однако меры, необходимые с военной точки зрения и обеспечивающие решающий успех, должны проводиться даже если они не предусмотрены международным пра­вом».

Как ветром сдуло с лица гросс—адмирала умильное выражение. Именно эти послед­ние слова выражали самое его кредо. Он постарше других подсудимых и хорошо пом­нит, что еще в 1902 году германский генеральный штаб издал кодекс правил войны. И заложен был в этом документе один весьма примечательный принцип, как раз тот, который столь недвусмысленно сформулировал в своем меморандуме Редер. «Kriegs—manier» — это законы и обычаи войны. «Kriegsraison» — это военная необходимость. Так вот германские милитаристы уже давно и, в частности, в указанном кодексе поста­вили «Kriegsraison» выше «Kriegsmanier»: законы должны отступить в сторону перед лицом военной необходимости.

Как бы для того чтобы убедить Редера, что он исповедует именно эту милитарист­скую доктрину военной необходимости, обвинитель решил вернуться к одному из аб­зацев того же меморандума. Там речь идет, каким образом надо обходиться с торговы­ми судами нейтральных стран. Да, конечно, в военное время они находятся под особой защитой международного права. Именно поэтому, дабы германские подводники не переоценили «Kriegsmanier» и, помилуй бог, недооценили «Kriegsraison», Редер разъ­ясняет: «Решение о самом беспощадном ведении экономической войны не должно быть... ослаблено под давлением со стороны нейтральных государств, как это произо­шло в первую мировую войну, с ущербом для нас. Все протесты со стороны нейтраль­ных государств должны быть отвергнуты... Чем безжалостнее ведется экономическая война, тем скорее это приведет к необходимым результатам...»

Обвинитель предъявляет доказательства, что слова нацистских адмиралов не расхо­дились с делами: немецкие подводные лодки подвергали торпедированию торговые суда нейтральных государств, идущие из одного нейтрального порта в другой. Редер и Дениц время от времени признают такие факты, пытаясь, однако, оправдать это вар­варство необходимостью голодной блокады Англии. Затем Дениц пробует убедить суд, что беспощадная война велась все-таки лишь с вооруженными торговыми судами. Обвинитель тут же наносит ему удар: еще 22 сентября 1939 года германское военно-морское командование отдало директиву о потоплении без предупреждения всех тор­говых судов на море. А на всякий случай командирам подводных лодок предписыва­лось: «Потопление торгового судна должно быть оправдано в военном дневнике тем, что это судно было принято за военный корабль или вспомогательный крейсер».

Сопротивляемость Деница постепенно снижается, а обвинитель продолжает насту­пать. Новый документ передается судьям.

30 декабря 1939 года морское командование обязывает подводные лодки топить все суда без какого—либо предупреждения в тех водах, где могут находиться мины. В этом случае результаты морского разбоя легко списать за счет мин.

А вот отрывок из приказа № 154, подписанного Деницем:

«Не подбирайте спасшихся и не берите их с собой. Не заботьтесь о спасательных лодках торговых судов. Условия погоды и расстояние от земли не играют никакой роли... Боритесь Только за то, чтобы достичь следующего успеха так скоро, как воз­можно. Мы должны быть жестокими в этой войне».

Видимо, когда составлялся этот приказ, перед глазами Деница находился текст Лондонского протокола 1936 года. Поэтому гросс—адмиралу не пришлось много тру­диться: ко всем требованиям протокола подставлялось лишь одно слово, означавшее их отрицание.

В распоряжении обвинителей много журналов боевых действий германских под­лодок. Время от времени оглашаются записи, которые там содержатся. Вот одна из них:

«22.02. Заметил судно по пеленгу 240°, одновременно обнаружил судно по пеленгу 300°. Первое ложится на обратный курс и, развив максимальную скорость, исчезает. Атакую второе судно, которое сохраняет прежний курс. Приблизившись, замечаю, что это пассажирский пароход с двумя трубами и только с одной фок—мачтой. Грот—мачта срублена. По—видимому, вспомогательный крейсер.

22.50. Торпедный выстрел с дистанции 1500 метров. Попадание под кормовую трубу».

«По—видимому» — такое предположение оказывалось вполне достаточным для того, чтобы пускать ко дну сотни пассажирских судов со многими тысячами женщин, детей и стариков.

Предъявляется документ о потоплении пассажирского корабля «Сити оф Бенарес». Там находилось около двухсот пассажиров, включая сто детей. В результате торпеди­рования все они были потоплены.

Обвинитель цитирует затем судовой журнал германской подводной лодки, потопив­шей британское торговое судно «Чиф Мид». И перед мысленным взором всех присут­ствующих в судебном зале раскрывается страшная картина:

«Гром и треск. Затем все кончилось. Всплывает масса обломков. Мы приближаем­ся, чтобы определить название судна. Команда спасается на лодках и обломках... Вылав­ливаем спасательный круг. На нем нет названия. Юноша в воде призывает на помощь: «Помогите, помогите, пожалуйста». Другие очень спокойны. Они, по—видимому, про­дрогли и устали. На лицах выражение холодной ненависти. Идем старым курсом...»

Обвинитель оглашает показания одного матроса с потопленного подводной лодкой тральщика «Норин Мари».

«Я плавал в воде … Немецкая подводная лодка не погружалась, а преднамеренно шла в моем направлении, и когда она была в 60—70 ярдах от меня, открыла стрельбу короткими очередями из пулеметов. Так как ее намерения были совершенно очевидны, я погрузился в воду и оставался там до тех пор, пока подводная лодка не прекратила огонь и не исчезла. Противник безжалостно расстреливал из пулемета беспомощных моряков, находившихся в спасательной шлюпке № 2».

Что это, случайность? Или то, что юристы называют эксцессом, действием коман­дира подлодки, выходящим за пределы полученных им инструкций? Или же он прямо следовал приказу?

Дениц отвечает с негодованием:

— Я уже заявил вначале, что уничтожение лиц, оставшихся в живых после потопления судна, является нарушением солдатской боевой морали, и я никогда не издал бы такого приказа.

Дениц вовсе не настаивает, чтобы ему верили на слово. Защита просит огласить показания бывшего командира германской подводной лодки капитана 3-го ранга Ганса Витта. Этот свидетель сообщает суду о вызове его к Деницу в июне 1943 года. В то время, по словам Ганса Витта, имели место случаи обстрела британскими летчика­ми беззащитных моряков с потерпевших аварию германских подводных лодок.Это вызывало возмущение среди матросов и офицеров. Многие предлагали прибегнуть к возмездию и также нападать на беззащитных британских моряков с потопленных тор­говых судов.

«Я воспользовался случаем, — заявляет свидетель, — чтобы доложить гросс—адми­ралу об этом настроении... и узнать его точку зрения. Гросс-адмирал резко отклонил мысль о том, чтобы нападать в бою на противника, ставшего беззащитным. Даже если враг и действует столь бесчеловечно, говорил Дениц, мы не можем мстить ему такими же действиями».

Кажется, ясно. А вот обвинители не поверили и обосновали свой скептицизм до­кументально.

3 января 1942 года Гитлер встречается с японским послом Осима. Он разъясняет послу, что, сколько бы судов ни построили Соединенные Штаты, одной из самых боль­ших проблем для них будет недостаток персонала. Когда обнаружится, что большин­ство моряков погибло при потоплении судов, американцы столкнутся с трудностями в наборе новых команд. Кроме того, подготовка новых команд требует значительного времени.

— Мы боремся за наше существование — сказал Гитлер, — и в этой борьбе не долж­ны руководствоваться какими—либо человеческими чувствами.

На этом основании Гитлер считает необходимым отдать приказ: если команда тор­педированного судна не может быть взята в плен (а на море такое случается часто), подводная лодка должна подняться на поверхность и расстрелять людей, пытающихся спастись.

Дениц вспоминает и признает, что после беседы с Осима обожаемый фюрер спро­сил его, «нельзя ли действовать против спасательных лодок и других спасательных средств»?

Кранцбюллер. Что значит «действовать» против них?

Дениц. Это значит действовать против них оружием...

Может быть, Дениц напомнил тогда Гитлеру о Лондонском протоколе 1936 года? Отнюдь нет. Дениц предпочел издать 17 сентября 1942 года приказ, которым, по суще­ству, реализуется преступная идея Гитлера. В день издания этого приказа Дениц запи­сал в своем дневнике: «Внимание всех... офицеров снова привлекается к тому факту, что любые усилия, направленные на спасение членов команд потопленных судов, проти­воречат элементарным требованиям ведения войны, т. е. уничтожению вражеских судов и команд».

Один из командиров немецкой подводной лодки, некто Экк, уличенный в предна­меренном уничтожении моряков, спасающихся после пиратского потопления их судна, после войны был приговорен союзным судом к смертной казни. Дениц по этому поводу заявляет:

— Он действовал по собственной инициативе и притом его целью было не уничто­жить экипаж потопленного судна, а уничтожить обломки, так как был уверен, что в про­тивном случае на следующий день из-за этих обломков будет обнаружен.

Дениц говорит об обломках, но умалчивает о людях, которые держались на них в воде, пытаясь спастись. Однако при допросе защитник гросс—адмирала косвенно при­знает это.

Кранцбюллер. Вы одобрили действия Экка?

Дениц. Я не одобряю его действий, так как... ни в коем случае нельзя отходить от солдатской морали.

А в чем же эта мораль? В том, чтобы не расстреливать обломки? Уже из самого вопроса и ответа на него очевидно, что, хотя и со скрипом, Дениц фактически вынужден признать, что Экк расстреливал в воде спасшихся людей. Иначе трудно истолковать и заключительный диалог адвоката со своим подзащитным:

Кранцбюллер. Кроме этого случая с Экком стал ли вам известен... другой случай, когда какой-нибудь командир немецкой подводной лодки открывал огонь по поги­бающим или спасательным средствам?

Дениц. Нет, я не знаю ни одного.

Но придет время, и Дениц вынужден будет признать, что не только Гитлер в беседе с Осима, но и другие правительственные инстанции считали необходимым «принятие решительных мер» по уничтожению команд потопляемых судов:

— Летом, кажется, тысяча девятьсот сорок третьего года я получил письмо из ми­нистерства иностранных дел, в котором мне сообщалось, что примерно восемьдесят семь  процентов   экипажей возвращается домой после потопления торговых судов.

В ведомстве Риббентропа такое положение считали «нежелательным» и спрашивали Деница: «Нельзя ли что—либо предпринять против этого?»

По мере того как обвинение методично воздвигало вокруг гросс—адмирала непро­ницаемую стену улик, защита тоже не дремала. Частенько она стремилась упредить очередной удар.

Помнится, однажды почтой из генерального секретариата прибыло ходатайство доктора Кранцбюллера. Адвокат просил обсудить на заседании трибунала и приобщить к делу письмо старшего лейтенанта германского флота Германа Фридриха Креса, дати­рованное 22 января 1946 года. Вот текст этого письма:

«Защитнику гросс—адмирала Деница.

Нюрнберг, Международный военный трибунал.

В надежде на ответ мне хотелось бы сообщить некоторые сведения о личности свидетеля обвинения Петера Иозефа Хейзига, хорошо мне известного по совместной службе на подлодке «У—977».

Хейзиг, бывший тогда первым караульным офицером, производил на командира, бывшего старшего лейтенанта флота Ганса Якоба Лейлиха, такое неблагоприятное впе­чатление, что он во время своего отпуска оставлял заместителем не его, а меня. Во мно­гих критических положениях вследствие аврала над водой или подводой Хейзиг прояв­лял себя всегда явным трусом. Он совершенно забывал о своей ответственности и о задачах караульного офицера и думал только о спасении собственной жизни.

В кругу товарищей его не любили, так как он вел себя обособленно, неоднократно проявлял нетоварищеское отношение и лживость».

А зачем Международному военному трибуналу такие сведения об одном из многих тысяч германских офицеров? Но читатель уже знает, что в тех случаях, когда защита оказывалась абсолютно неспособной опровергнуть по существу показания того или иного свидетеля, она нередко пыталась опорочить его личность и тем самым вызвать недоверие к нему. Вот и в данном случае ходатайство доктора Кранцбюллера пресле­довало именно такую цель.

Комендант суда вводит свидетеля в зал.

Председатель. Как ваше имя?

Свидетель. Петер Иозеф Хейзиг.

Председатель. Повторите за мной: «Клянусь богом, всемогущим и всеведущим, что я буду говорить чистую правду, ничего не утаю и ничего не прибавлю».

Гросс-адмирал Дениц мог уже догадаться, что эта «чистая правда» не доставит ему радости.

Обвинитель Филлимор. Петер Иозеф Хейзиг, вы были в Германии старшим лейте­нантом военно—морского флота?

Хейзиг. Я служил лейтенантом во втором учебном дивизионе подводных лодок.

Филлимор. Помните ли вы последний день вашего обучения?

Хейзиг. В последний учебный день гросс-адмирал Дениц, который тогда был коман­дующим подводным флотом, произвел смотр второго учебного дивизиона подводных лодок...

Дальше свидетель сообщил, что во время смотра Дениц произнес речь, в которой выразил свое крайнее недоумение, почему в некоторых случаях германские подводные лодки после торпедирования торговых кораблей оказывают помощь в спасении тону­щих людей. «Это значит, — говорил Дениц, — работать на руку врагу, так как спасенные команды будут действовать в дальнейшем на новых торговых судах».

Требуя от германских подводников самого беспощадного уничтожения спасающих­ся, Дениц разъяснил им:

— Ввиду необходимости вести тотальную войну на море в настоящий момент нужно всегда учитывать, что для подводных лодок команды кораблей являются точно такой же целью, как сами корабли. Только такой метод действия приведет к тому, что союз­ники не будут в состоянии укомплектовать людьми свои новые суда...

Адвокат Кранцбюллер решил смягчить впечатление, произведенное показаниями Хейзига. Он просит свидетеля:

— Скажите, пожалуйста, зная все эти обстоятельства, можете ли вы еще сказать, что в речи гросс—адмирала Деница каким—либо образом говорилось о том, что потерпев­ших кораблекрушение следует расстреливать?

Хейзиг. Нет, но это можно было понять из его определения «тотальная война против судов и команд». Я говорил впоследствии со своими товарищами на эту тему. Мы счита­ли, что гросс-адмирал подразумевает именно это.

От адвоката последовал новый вопрос: приходилось ли свидетелю беседовать по этому поводу с начальником школы? Оказывается, приходилось. И более того, свиде­тель хорошо помнит, что последним «было рекомендовано после торпедирования ко­раблей уничтожать тонущих по возможности только в присутствии одних офицеров, находящихся на командном мостике подводной лодки».

Надо ли после ознакомления с этими показаниями удивляться попытке защиты заранее дискредитировать личность Хейзига!

Обвинитель вполне резонно отметил, что письмо Креса не может опровергнуть факта осведомленности свидетеля в вопросах, по которым он давал показания. Кроме того, утверждение, будто Хейзиг трус и болтун, абсолютно бездоказательно. Суд ведь установил, что он усиленно продвигался по службе и даже награждался за выполнение боевых заданий.

Тут же перед судом было возбуждено ходатайство — вызвать еще одного свидетеля, который сможет внести ясность в отношении приказа Деница от 17 сентября 1942 года. Перед Международным военным трибуналом германский морской офицер Карл Гейнц Меле. С июня 1942 года вплоть до капитуляции Германии он командовал 5—й флотилией подводных лодок в Киле.

Меле сообщил, что во всех случаях обнаружения неясности в тех или иных прика­зах командующего он лично получал разъяснение в штабе подводных сил. Так случи­лось и с приказом от 17 сентября 1942 года. По своей сущности документ этот был настолько чудовищным, что Меле при очередном посещении штаба осведомился, так ли он понимает требования Деница. Ему все объяснили «с помощью двух примеров».

Первый пример. Германская подводная лодка обнаружила в резиновой лодке экипаж сбитого английского самолета. Так как лодка имела полную нагрузку, она не могла взять англичан на борт и проследовала дальше своим курсом. По возвращении с операции командир рассказал об этом случае в штабе командования подводного фло­та, и все офицеры стали упрекать его: если уж он никак не мог пленить экипаж сбитого английского самолета, то должен был, по крайней мере, уничтожить обнаруженных людей, ибо максимум через 24 часа их подберут английские спасательные суда.

Второй пример, согласно показаниям Меле, сводился к следующему: в первые месяцы подводной войны против США значительный тоннаж был потоплен в непо­средственной близости от берега. Благодаря близости суши большая часть экипажей обычно спасалась. И это очень прискорбно: для торгового судоходства важен не только тоннаж кораблей, но и сохранность экипажей. Если команды потопленных судов оста­ются в живых, они легко могут занять свое место на новых.