Помоги проекту - поделись книгой:
Он вынул из ящика стола и развернул тяжелый фолиант в пурпурной матерчатой обложке. Титульный лист украшало изображение, выполненное шариковой ручкой: человек в черной каске, в черной кожаной униформе, повторявшей форму подразделений СС, подняв суровый подбородок летел с выброшенной вперед правой рукой. Левая, словно продолжая линию, была отставлена за спину, где бешено вращались винты, напоминавшие вертолетные, но поменьше. Название гласило:
SUPERCARLOS. НЕПРЕРЫВНЫЙ ПОЛЕТ
Имя автора — Мария Блади — показалось Русинскому знакомым, но заняло его внимание лишь на секунду.
— Эту книгу мы изъяли в одной малкутской газете, — продолжил Агродор. — Понимаете, сговор выпускающего редактора и верстальщиков… Газету пришлось закрыть, потому что книга секретная. Кто-то украл у нас идею. Но, конечно, мы все вернули с ног на голову.
— Но позвольте, — заметил Русинский. — Ведь это же Карлсон.
Мозговик скользнул по лицу улыбкой.
— Я знал, что вы зададите этот вопрос. Потому начну по порядку…
Он сжал скулы.
— Вот вы говорите — Карлсон, детский персонаж. Но дело ведь не в том, что создано. Дело в том, что за этим следует. Дело в идеальном. Каким должен быть человек? Тем более — советский? Поглядите на человека на обложке. Каким он, по-вашему, должен быть, если учесть, что все в этом мире растет?
Русинский попытался представить идеального Карлсона. Картина получилась примерно такой же, что и на титульном листе книги.
— Я вижу, вы со мной согласны, — произнес зам. — Потому вы легко поймете, что Карлсон — это образ сверхчеловека. Образ, в полноте своей намеренно скрытый писательницей. Каждый человек, причастный к оккультной тайне, дает обет молчания. Итог его — искажения истины, которые мы бросаем в умы профанов. Зачем? Чтобы не случилось искажений более опасных. Почему? Вот лишь несколько объяснений.
Начнем с так называемого Карлсона, который живет на крыше. Эту книгу написала нордическая писательница Астрид Линдгрен, это известно. Но мало кто знает, что Астрид — под именем Мария Блади, или Mariah Bloody, — эти слова Агродор начертал рукой в воздухе, — она была мистом, посвященной в мистерии Карлоса. Чтобы донести его культ до людей, она изложила историю о нем в простом и доступном виде, в форме сказки. Так же поступили офиты, которые создали историю о Христе, изложив ее в форме сборника экзистенциальных анекдотов, ныне известном как Евангелие. Офиты — древнейшая секта — боролись с засилием иудаизма. Их Книга стала ударом по этой религии. Первые христианские священники были офитами. Но не в этом дело. Давайте проанализируем так называемую сказку о Карлсоне.
Во-первых — что такое его пресловутые винты за спиной? Известно, что у человека между лопатками есть мощнейший энергетический центр — Вриль. В оккультной сказке Астрид Линдгрен он исполнен в форме винтов, в духе нашей техногенной цивилизации. Вриль позволяет летать. Это одна из его мистических функций — возносить человека в тонкие миры. Пропеллер — образ Духа. Потому мы называем себя пропеллитами.
Во-вторых, Карлсон живет на крыше. Что такое крыша мира? Это, во-первых, Север — прародина нынешнего человека, Хомо Саспенса, Человека, Ожидающего Мессию. Во-вторых, это высшие космические сферы, управляющие Вселенной, Землей и человеком. Карлос — их аватар, или воплощение. Точно также Иисус был аватаром Бога. Само имя — Карлсон — означает буквально «Сын Карлоса». То есть — сын или воплощение Бога. Вообще, у Карлоса много аватаров. Самый известный — Карлос Кастанеда. Его фамилия эзотерически расшифровывается так: Каста Недо. Недо — значит не вполне Бог, но уже не человек. Кроме него, известны Карл Великий — создатель империи, а также великий террорист Карлос Шакал, а в ипостаси культурной — Карел Готт. Но здесь фамилия выбрана слишком в лоб: Gott по-немецки — Бог. Надо быть скромнее, тем более с таким досье…
В-третьих, Карлос в сказке общается с ребенком. Ребенок — образ человечества. Так же Иисус, и Будда, и Кришна общались с людьми, рассказывая им сказки, иначе никто бы их не понял. Сказка — это форма. Все они были аватарами друг друг друга. Все они были гораздо старше людей. Эти несчастные по сей день копошатся в своем дерьме и пытаются понять — а о чем же, собственно, им говорили Учителя?
Вообще, Суперкарлос — это для профанов. Карлос существовал всегда. Супером он является с точки зрения современного состояния человечества. Он — над ними. Он выше их. Слово «король» происходит от Карлоса, ибо он — повелитель человеческих дум и стремлений. И одновременно — воплощение духовного поиска. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.
И пружинисто вскочив на крышку стола, он присел на корточки и спросил:
— Вы посвященный?
— В каком-то смысле.
— Благодарю. Это ответ посвященного. Знаете, что бы я вам посоветовал? Обратитесь в Николаевский централ. Там работает выдающийся специалист в интересующей вас области.
Зам вытянул шею, закрыл глаза и еле слышно сказал:
— Мы встретимся позже. Auf Wiedersehen, Kamerad.
ЗДОРОВЬЕ
Водитель рыжего «Москвича» был нервен и словоохотлив, что выдавало в нем профессионального шоферюгу. Русинский остановил машину на улице Береговой, впадавшей в широкий и древний тракт. Его путь лежал к Николаевскому централу — бывшей царской тюрьме, где в настоящее время располаглось нечто вроде хосписа. Как правило, душевнобольные уже никогда не возвращались.
Одесную жарило солнце, ошуйную гнила колоссальная свалка, устроенная меж старых небрезгливых сосен. Думать не хотелось, да и не о чем было думать. Слишком мало данных. Собственно, ситуация была обычная для Русинского: он не доверял обильной информации, которые сбивала с верного пути, воровала время и мешала развернуться интуиции, никогда не подводившей его. За пять лет работы в Ленинском РОВД он не провалил ни одного дела, но действовал по наитию, шел по следу, оставленному в воздухе, и только завершив следствие, подбивал данные постфактум. Именно за этот способ работы его и не любило начальство. Начальству нравились высокие показатели, но гораздо больше ему нравился контроль, ибо власть — это и есть контроль, а Русинский в этом смысле был ненадежен, к тому же — честный мент, уходящая натура, пятое колесо в телеге, и последнее следствие, якобы проваленное им — с грохотом, с треском, потому что вскрыли дачу двоюродной сестры председателя горкома, а он, зарвавшийся следак, вроде бы арестовал невиновных — слишком явно разило подставой и вообще не лезло ни в какие ворота. Его обвинили во всем, что только может свалиться на голову следователя, и уже подав рапорт на увольнение, Русинский все проверил еще раз: да, он взял именно тех, виновных, но спорить не стал. Интуиция, пометавшись под железной крышкой обид, все же сумела вырваться на волю и дала совет: молчи, Русинский. Собери шмотки и топай на свободу, а свой логический анализ оставь на потом.
Безумно хотелось пива, но по-спартански сурово он отвлекся от воображения, полного запотевших бутылок.
— Однако, приехали, — весело бросил шофер. — Вот он, твой централ. Располагайся.
Русинский увидел примерно то, что и ожидал увидеть. Обшарпанная серая громада вздымалась среди густого сосняка, шумевшего под ветром. Маленькая дверь в передней части здания была открыта. Русинский вошел и оказался в мрачном сыром помещении, где все напоминало о внушительной толщине стен, сжимающих пространство в узкую и обидную для души жилую площадь.
Пройдя по коридору, он толкнул рукой первую попавшуюся дверь. В камере, очевидно расчитанной на шесть человек, стояли семь двухъярусных кроватей. Камера была пуста, и на шконках сидели только двое: мужик с испитым лицом и остекленевшими глазами цвета чифиря, и девушка лет восемнадцати; ее щеки были измазаны чем-то подозрительным.
Заметив Русинского, девушка протянула к нему руки и захлопала гнилозубым ртом:
— Я хочу выйти замуж и иметь четырех бэбиков. Ты во сне обещал. Ты будешь работать, только не в праздники. Еще ты будешь мыть полы, посуду, купать меня в заботах и роскоши, а я буду рожать тебе бэбиков. Хорошо же, ага?
Нахохленный мужик внезапно ожил, напрягся и просипел:
— А если ты, баклан позорный, хоть волос с ее головы, то тебе понял.
И рубанул стремительной, с плеча, диагональной распальцовкой.
Тройная смысловая синкопа показалась Русинскому интересной, но сзади послышался шорох, и он обернулся. В дверях, точно под триумфальной аркой, стоял невысокий хитрый мужичок в белом халате. Холеная рыжая бородка торчала вызывающе, очки сверкали, руки были сложены в карманах халата, отчего казалось, что он, как беременная баба, сложил их на животе.
— Вы из милиции! — воскликнул он почему-то радостно. — Ведь это
Русинский кивнул, хотя никому не звонил. Не вынимая рук из карманов, доктор бочком переместился к Русинскому и, с большой любовью глядя на пациентов, каждого потрепал по вихрастой маковке.
— Я — главврач, — стыдливо признался он. — Позвольте представиться: Сатурнов Гикат Миртрудамаевич. Предвидя ваши вопросы, охотно отвечу. Я появился на свет по семейной традиции — первого мая; эзотерически мое имя означает Гитлер Капут. Имя моего родителя означает Мир-Труд-Май, но если мы углубимся в прагерманский, и добавим к известному корню «miehrtrut» типичное для атлантов окончание «maya», то получим другое, истинное значение: «ось мира сего». Как видите, патриотизм я впитал с генами отца.
Сказав это, Гикат жестом пригласил Русинского проследовать за ним.
Они вышли в длинный обшарпанный коридор. Гикат продолжал говорить на ходу, то и дело оглядываясь на своего попутчика и театрально разводя руками.
— Наш род теряется корнями в священниках Этрурии, жрецах Сатурна — бога времени, если вам известно. Впрочем, герб нашей фамилии высечен на Центральной плите Атлантиды, точнее, острова Даитья, в чем вы можете убедиться, посетив секретную лабораторию номер шесть бис при КГБ. Там хранятся слепки. Насчет вас мне вчера звонили. Проходите, — на грани истеричного душевного порыва воскликнул он, раскрыв дверь кабинета. — Знаете ли, нечасто в моем ведомстве появляются люди из непроявленного мира.
Русинский приземлился в кожаное кресло. Доктор возлег на кушетку и глубокомысленно уставился в потолок.
— Что я могу вам сказать, Андрей?.. Давайте начнем издалека. В романном ключе. Видите ли, я разработал собственный метод. Он очень прост. Его суть, его цимус заключен в системе классификации пациентов. Я разделил этих несчастных на пять основных категорий. К пятой принадлежим мы с вами. А также
— Вы держите ее для более тяжких случаев?
— Нет. На самом деле, она переполнена. Просто они невидимы. Но они есть.
Русинский понимающе кивнул и произнес:
— Это разумно. Однако мне хотелось бы взглянуть на вторую категорию.
— При все нашем уважении, — всплеснул руками доктор и взвился с кушетки. — Пойдемте. Они как раз в саду. Общаются с народом. Это еще одна моя разработка: инсталляция в социум. Понимаете, я поставил там несколько социально-пиктурологических стендов, мне их в соседней воинской части подарили. Я лечил там одного полковника. Типичный марсов комплекс: жена совокупляется с кем попало, что, несомненно, являет комплекс Венеры, а полковник решил устроить Великую Троянскую войну и совершил бросок на соседнюю дивизию. Но ничего. Я его вылечил. Заказал ему орден в форме яблока раздора, облачился в тогу и венец и преподнес награду. Спасибо, выручили санитары: они в театре на полставки работают.
Сад представлял собой скопление полузаброшенных кривых деревцев — по всей видимости, когда-то слив и вишен. Над голыми ветками Солнце жарило как печь, о которой забыла хозяйка. Глумливо надрывались воробьи. После пятиминутного обозрения граждан второй категории Русинский впал в состояние, близкое к трансу. Возле выбеленных ветром и дождями стендов с одинаковыми во всех отношениях солдатами, постигающими доктрину строевого шага, он насчитал двадцать одну тень во плоти. Они сидели собравшись в круг, а в центре круга стоял магнитофон, из которого доносился ровный женский голос, читавший одну из двенадцати лекций о психоанализе.
— Это мой главный метод, — шепнул Гикат. — Я делаю из этих несчастных великих знатоков. В четные дни, с шести утра до двенадцати ночи, мои подопечные получают самую разную информацию — из каждой сферы интеллекта, а в нечетные дни я разделяю их на три команды и мы начинаем диспут. Победитель получает шоколадную сову.
— Напрасно вы думаете, что здесь собрались убогие люди, — вновь зашептал Гикат. — Я просто подобрал этих несчастных, очистил их голову от обыденного, жизненного мышления, от разных там желаний спасать мир, и наполнил их бытие духовным богатством. Любой из моих подопечных даст фору профессору Сорбонны. Да чего там профессору! Вы наблюдаете уникальный банк данных, находящийся в непрестанной работе. Вот, например, Антон Павлович, режиссер местного драмтеатра. Видите — вон тот, с ушами?
— Признаться, я не поверил своим глазам, — сказал Русинский. — Так значит, вот он где. А писали, у него что-то с сердцем, лечится в Москве.
— Ну, тут тоже в каком-то смысле столица, но с сердцем у него полный порядок. Уверяю вас. Или вот Роман Егорович. Гроссмейстер, мастер спорта… Я ходил на его игры еще студентом. И что? В буддисты подался, начал деньги раздавать. Ну не смешно ли? Все они здесь. В моей тихой гавани.
— Vela negata pelago meo,[1] — машинально проговорил Русинский и закурил сигарету. — Как вы думаете, что конкретно с ними случилось? Почему они попали к вам?
Доктор вздернул плечи. Лицо его стало будто у куклы с изуверской гримасой, шуткой пьяного дизайнера — Русинский видел такую в квартире Петра и уже не смог забыть.
— Сложно сказать… — задумчиво уставился в землю доктор. — Хотя, наверное, все просто. Вы ведь понимаете: говоря строго, нормальных людей не существует в природе. У природы — одни образцы, у духовной жизни — другие. А что важнее? Конечно, духовная жизнь. Гармония нам ни к чему. Мы должны пробиваться вперед, несмотря ни на что! Мы ведь не трусливые собаки. Мы — люди, а остальные — так, обслуга. Вообще, есть только те, кто находится на сохранении, и те, кто увлекся в какую-либо сторону. Это знание и есть самое главное в психиатрии. Не молиться на нормальность, которая совершенно оккультна, а просто хорошо различать все эти сдвиги, которые суть бытие. Степени, причины, оттенки… Ну, вы знаете. Я начал романный цикл об этих людях. Столько материала!..
Русинский потушил сигарету и, пожав Гикату руку, направился во внешний мир.
Проселочная дорога, вливавшаяся в Озерный тракт, была пуста. Лишь протопав пешком около километра до поворота на трассу, Русинский услышал звук приближающейся машины. Не задумываясь, он вскинул руку. Черная «Волга» мягко притормозила рядом с ним.
За рулем сидела блондинка вызывающих пропорций. На заднем сидении раскинулся небритый жлоб, посмотревший на Русинского с доброжелательностью китайца, в дом которого зашла толстая собака.
— В Малкутск? — спросила дама, в волнующем наклоне свесив грудь.
— Туда.
Дама улыбнулась и распахнула дверцу.
…Машина неслась на приличной скорости, не меньше сотни. Ровная дореволюционная дорога плавно извивалась, пряча в тайге свои изгибы. Русинский молчал. После увиденного в больнице он размышлял о весьма разнообразных, часто противоречивых вещах. Закрыв глаза, он вдруг увидел себя стоящим перед венецианским зеркалом. Стекло отражало букли его парика, кружева манжет и малиновый сюртук, туго застегнутый на груди. Сзади, из анфилады роскошных комнат, вышла женщина поразительной, но несколько хищной красоты, в высоком парике, пышном как взбитые сливки. Она остановилась за спиной Русинского, обвила его шею руками — и вдруг стиснула его голову с чудовищной силой.
Русинский захрипел и дернулся вперед. Схватившие голову руки последовали за ним. Жлоб навалился на спинку водительского кресла, по-звериному извернулся и тяжело дышал, но отпускать шею попутчика явно не думал. В мозгу Русинского пролетело все его детство и картинки из журнала «Мурзилка». Летящая навстречу дорога исчезла, он уперся лбом в пластмассовый выступ, бардачок распахнулся, оттуда вывалился пистолет и ударил его по ноге. Напрягши все мускулы, Русинский с боевым криком рванулся влево. Женщина завизжала и крутанула руль. Раздался удар и скрежет железа. Русинский опрокинулся в небытие.
КЛУБ КИНОПУТЕШЕСТВИЙ
Адская боль буравила грудь. Стиснув зубы, Русинский сгруппировал мышцы, чтобы повернуть голову и посмотреть вокруг. Задача оказалась почти невыполнимой, но и того, что промелькнуло в поле зрения, было вполне достаточно.
Вокруг царили тьма и тишина. Натужно шумели сосны. Почти омертвевший, но все же не утративший способность соображать мозг подавал однообразную команду: вперед, на свободу. Застонав, Русинский приподнялся на локте. Голова женщины — очевидно, мертвой — скатилась с его плеча и со стуком ударилась о резиновый коврик. Ей пришлось хуже всех. Машина врезалась в кедр левым краем. Автоматически Русинский прикинул, что если бы женщина осталась в живых, вытаскивать ее из-под железа пришлось бы целый день.
Выбравшись в открытую дверь, он сделал глубокий вдох, нашарил в кармане сигарету и не вставая с земли закурил. Начало тошнить. Отбросив курево, он схватился за крыло машины и сделал рывок. В тот же миг перед глазами вспыхнуло, мгновенно погасло, и наступила ночь.
Легкий прилив свежести — словно он выдохнул через макушку — вернул Русинскому сознание. Поднявшись, он увидел свое тело сверху и не удивился. Вокруг по-прежнему шумели кедры, ветер бросал снежную крупу на разбитый автомобиль с двумя трупами внутри и одним снаружи. Русинский почувствовал, что неизвестное и мощное притяжение влечет его за собой, и сопротивляться было бесполезно. Все случилось в один миг, и вот он уже летел в центре завихряющегося пространства, свернувшегося словно труба.
Полет захватывал, как любовь, но внезапно пространство распахнулось в серость и туман. Прямо перед Русинским горели тусклые костры; возле них сидело великое множество народу в коротких фуфайках.
Очевидно, сидели они уже давно. Некоторые фуфайки сгнили; из бледной эфемерной кожи выступала блатная эзотерика. Все это почему-то напомнило Русинскому батальон советской армии на стрельбище, только батальон был явно штрафной, даже если учесть специфику Красной армии. Кто-то, обняв автомат Калашникова, жадно смотрел на лестницу, словно мечтал о воле. Кто-то напевал лагерный песняк и поигрывал ножом-бабочкой. Вдали поблескивала колючая проволока, полукругом огибая собравшихся и теряясь вдали. В центре образованного проволокой круга поднималась огненная лестница, теряясь за облаками. По ней то и дело взлетали почти неразличимые существа, или скорее даже солнечные зайчики, но во всяком случае не то, что принято называть существами. Они не обращали внимание на сидящих и явно пренебрегали оружием.
Вдруг слева раздался отчаянный рев:
— Я круче всех молюсь, лохи позорные!
— Ах ты сука, — деловито пробормотали где-то рядом, и трое телогреечников сорвались с места. Пространство заполнило месиво криков и мата. Русинский заключил, что подобные эксцессы здесь не редкость, потому что несколько фигур остались сидеть, лишь покосившись на драку. Спину каждого из них украшала надпись, сделанная половой краской, и если верить обозначениям, Русинский оказался в пестрой компании: шлимазел, сектант, еретик, масон, выкрест, иуда и наймит мирового сионизма. Последняя надпись была выполнена вдоль спины: наверное, не хватило места.
Впрочем, обозреть всю картину Русинский не успел. Вдруг ему стало ясно, что сейчас начнутся проблемы. Рефлекс швырнул его наземь, и уже падая он увидел огромную толпу, с улюлюканьем и фальцетными проклятиями бегущую навстречу. Русинский сжался в комок. Орущая масса задела его самым краем, но от бешеного топота пробежавших по нему ног как-то нехорошо сделалось на сердце. Когда он приподнялся, выплевывая песок, рев бегущих достиг высшего предела. Две толпы сшиблись, смешались, и тут Русинский понял, что медлить нельзя.
Он рывком вскочил на ноги. Быстрыми перекатами пересек поле и фигуры, дубасившие, резавшие, стрелявшие с детской увлеченностью. Русинский очень пожалел, что с собой не было пистолета, и уже взойдя на лестницу он поймал себя на судорожных сжатиях пальцев у левой подмышки. Вскоре шум остался далеко внизу.
Во все стороны расширялось изумрудно-золотистое поле. Не было видно ни земли, ни неба. В глаза струился нестерпимый свет. Повсюду был центр; поле нигде не кончалось. Не было горизонта, чтобы очертить его границы. Солнце словно растворилось в лучах, но то, что он видел, было Солнцем. Морская свежесть захватила Русинского. По-прежнему щурясь на свет, он отклонил ладонь от глаз и обнаружил, что блеск не тревожит, а напротив, приводит его чувства в порядок.
Из воздуха неспешно выступила человеческая фигура. Перед Русинским возник сияющий ангел в золотисто-изумрудном, под цвет небес, камуфляже. Мощный корпус его препоясала портупея. На левом боку сверкал меч, на правом поблескивала походная офицерская планшетка. Рядом появились двое безмолвных в том же убранстве, но исходивший от них свет был менее глубоким, режущим, острым. Голова ангела была лишена растительности; сопровождающих украшали хипповский хаер и дремучие волховские бороды. Каждый держал в руке по золотому трезубцу. Смотреть на оружие можно было только в солнцезащитных очках: вполне определенно слепило глаза.
Русинскому отчаянно захотелось курить. Ангел запустил руку в карман и вынул длинную сигару.
— Держи. Это ритуальный табак ацтеков. Не «Беломор», конечно, но тоже ничего.
— Реальный, — заметил Русинский, обоняя запах табака.
Сигара зажглась от прикосновения ангелова пальца. Раздался пряный будоражащий аромат. После второй затяжки Русинский обратил внимание, что его прозрачная рука приобрела омерзительный коричневый оттенок, а свет в его сознании придавило мрачноватое беспокойство и сладковатое отвращение. Русинский понял, как счастлив он был пару затяжек назад.
— Ну и как тебе твоя реальность? — спросил ангел.
— Говно, — кашлянув признался Русинский.
Выбрасывать сигару не хотелось, да это и могло показаться невежливо, потому Русинский решил просто держать ее в руке и не затягиваться. Настроение у него было приподнятое. Немного расслабившись, он спросил:
— А кто это у вас под лестницей сидит? Охрана?
Ангел изогнул бровь.
— От кого нас охранять?
— А, ясно. Типа зоны?
Ангел вопросительно посмотрел на Русинского, потом что-то вспомнил и будто извиняясь произнес:
— Ах да, особенности менталитета… Нет, никто их там не держит. Они сами протянули проволоку, сторожевые посты водрузили… Дембельский аккорд, говорят. М-да. Удивительные люди.
Появился большой стол, устланный картами, и две длинные скамейки. Ангел пригласил Русинского присесть, и тот с облегчением приземлился на прочную дубовую доску.
— Ну, рассказывай, — отвлеченно сказал ангел.
— А что рассказывать? — Русинский едва удержался от желания сплюнуть. — Хреново все. Гады бесчинствуют, но рай неизбежен. Кстати: если научных материалистов пускают в рай, то где же ад?
— А ты откуда пришел? — спросил ангел. — Невелика разница. Там — война, а это, сам понимаешь, позорное занятие. Но есть и священная война. Война с Иллюзией. Ты сейчас призван лишь для собеседования.
Поделиться книгой: