Мертвяк

— Боремся, — с готовностью отозвался Резников и тут же одернул себя. Пора изживать эти заискивающие нотки. Он знал за софой такую слабость, что-то вроде услужливого лакейства. Ничего не мог поделать. Манил его запах власти. Еще в старые времена тянул шелест шин черных лимузинов, шуршанье деревьев на цековских дачах. Так ведь не подпускали туда.

— Пожалуйста, — сделала книксен вышколенная смазливая официантка, предлагая вино на подносе.

Вице-премьер залпом осушил свой стакан и взял следующий. Резников тоже. Писатель проводил взором округлую соблазнительную корму официантки, еще раз подумав о том, что не так уж много он и значит в сложившейся системе. Не прочь, например, прилипнуть к такой корме, но она для рыб-прилипал покрупнее.

Резников, правда, успокаивал себя тем, что не его одного пьянит запах власти, но и, пожалуй, всех присутствующих. И не его одного округлые формы официанток наводят на грешные мысли, а всех, кроме разве что русско-эстонско-израильского юмориста, которого больше прельщали прапорщики из охраны.

— Клюют со всех сторон. Ладно бы красно-коричневая мразь. А то ведь и от наших достается, — вздохнул жалобно Резников.

— Да-а, — лениво протянул вице-премьер.

— Проклятый режим семьдесят лет делал из людей преступников, а мы их стесняемся миловать, — воодушевленно завел свою привычную песню Резников.

— Да-a, — снова протянул вице-премьер. — Но с Чикатило вы слегка лишку хватили. Все-таки за сорок трупов. А смертный приговор одним голосом прошел. Сам-то небось за помилование голосовал?

— Ну голосовал. Заладили: Чикатило, Чикатило… Больной человек. Да и дед у него раскулаченный. Отец в ГУЛАГе сидел. Вон сколько психологических травм в детстве.

— Да-а? — все тянул и тянул вице-премьер. — У вас материалы по Брызову. Помните такого?

— Как не помнить. Семь убийств. Наши склоняются, чтобы отклонить прошение о помиловании.

— Да-а? — вице-премьер внимательно посмотрел на Резникова, с усмешкой. — Тоже человек. Этот меньше поубивал, чем Чикатило. И, может, тоже дед в ГУЛАГе сидел.

— Не исключено.

— Ну, в общем, понятно? За него международный правозащитный фонд «Голубь» просил. Люди уважаемые.

— Я все понял…

— А книжка выйдет — почитаем, — вице-премьер вяло потряс руку писателя и устремился поближе к подносу с горячительными напитками…

⠀⠀ ⠀⠀

*⠀⠀ *⠀⠀ *

Дичь была напугана. Она знала, что по ее пятам идут охотники. Что рано или поздно они настигнут ее и нашпигуют свинцом. Дичь все понимала. Потому что была она человеком. Была она старшим лейтенантом Российской Армии.

Дыхание сбивалось. Пот ел глаза. Какая же жара!

Слишком жарко для мая. Даже в этом ему не повезло! Сплошная невезуха в последнее время. Что ж, видимо, приходится расплачиваться за везение в прошлом. Даже кличку ему в училище дали — Везунчик. Эх, видели бы сейчас его однокурсники. Узнали бы в нем, окровавленном, грязном, со спутавшимися волосами и клочковатой бороденкой, того самого подтянутого, в вечно выглаженном обмундировании, аккуратном даже во время марш-бросков, с начищенными до блеска сапогами курсанта Валерия Лунева?..

Он понимал, что шансы его невелики. Охотники знают свое дело. Это их места. Им известна каждая тропинка, каждый пригорок. И в их планы не входит давать дичи хоть малейший шанс. Игра с запланированным итогом. Охотники знали, что дичь никуда не денется. И к вечерку, усталые, но довольные, они ее настигнут.

— Э, шайтаний сын, — послышался откуда-то сзади радостный вопль.

Пули, как бритвой, срезали несколько веток над головой старшего лейтенанта. Охотник специально бил чуть выше. Длил удовольствие.

Лунев рванулся вперед и, кувыркаясь, покатился по склону. Полежал секунду. Вскочил. Вперед. Пока жив, надо бороться. И пусть шансов почти нет: В это «почти» может вместиться многое.

Жарко. Нет сил… Но нужно рваться вперед.

Он огляделся. Кажется, от одного охотника оторвался. Надолго ли?..

Лунев перевел дыхание. И, покачиваясь, двинулся вперед на ватных ногах.

Ручей с прозрачной, чистой водой — наслаждение, спасение. Лунев опустил в прохладную воду голову; встряхнул ей. Влага остудила потрескавшиеся кровоточащие губы. Много пить нельзя — размякнешь, не сможешь дальше держать темп. Только несколько глотков, да еще прополоскать горло… Все, нельзя рассиживаться. Преследователи не дремлют.

Лунев прошел метров двести по ручью. Старый способ сбить собак со следа. У преследователей есть собаки. Злые, огромные, натасканные на охоту на человека. Впрочем, какой смысл сбивать их со следа? Дичь мечется в ловушке. Все под контролем. Даже эти жалкие попытки сбить со следа.

— Улю-лю, — послышалось откуда-то сзади.

— На пятки давят, — прошептал Лунев.

Охотники уверены, что дичь двинет вдоль каменистого гребня, возвышающегося над лесополосой. А он пойдет наверх. По камням. Если взберется — получит шанс…

Издалека донеслись выстрелы. Потом еще. Потом крик — истошный, предсмертный. Значит, одну из трех жертв настигли. Охотники сначала стреляли по ногам. А потом — кому как: нравится. Руслан, например, отсекал «гяуру» голову острой шашкой, доставшейся ему от предков, те рубили ей головы еще во времена Кавказской войны. Тофик стрелял в грудь из пистолета — пять пуль крестом…

Камни сыпались из-под ботинок, Лунев карабкался вверх, умоляя, чтобы враги не додумались перекрыть этот путь. Не могли же они предположить, что измученная дичь ринется на отвесную стену… Или могли?..

Эх, где оно, былое везенье? Два танка сгорело под старшим лейтенантом Луневым во время боев за Грозный. Он оставался жив. И пересаживался на новую машину. И давил бандитов… Все помнит. Вот из канализационного люка душман бьет из «РПГ» по «Т-72», уже выдержавшему восемь попаданий, изувеченному, но все еще воюющему. Вот Лунев, отодвинув мертвого наводчика, поворачивает башню и лупит по подъезду, в котором скрылось около десятка «духов», и дом «складывается» — вряд ли там остался кто живой. А потом старлей уходит по переулкам, экономно тратя последние патроны и храня один — для себя, ибо все знают: попадаться «духам» в плен нельзя. Их «ласки» пленных известны — кастрации, содранные скальпы, распятия на крестах.

Попался Лунев, когда после очередного перемирия в третий раз брали Самашки. Где оно было, это везение, в тот день, когда от взрыва гранаты, выпущенной из «РПГ», старший лейтенант потерял сознание?

Очнулся уже в горном ауле. Провел там долгие, тягучие месяцы. Несколько раз его выводили на расстрел. Издевались. Потом бандиты говорили, что они «побили безродных русских собак» и что война закончилась крахом России. «Через годик и Кремль возьмем». В число обмениваемых пленных Лунев не попал. А попал он в «загон» — так называли это место хозяева. И тогда резанула мысль — лучше было б погибнуть… Поначалу все складывалось не так уж плохо. Пленных, а большей частью обычных гражданских лиц, в том числе и детей, там было не меньше полусотни. Их не били. Кормили сносно. Лечили. Обследовали. Одно только плохо, что изредка людей забирали, и больше они не возвращались.

— Зачем нас здесь держат? — спросил одного из старожилов Лунев.

— На убой, — последовал ответ.

Охранял «загон» самый разный люд — чечены, азербайджанцы, несколько славян. Заправлял украинец из Киева. Иногда приезжали какие-то загадочные гости и вскоре уезжали. Охранникам здесь было довольно скучно, и один-два раза в месяц они позволяли себе веселье — охоту. Настоящую, с загоном дичи. По всем правилам…

Застрекотал ручной пулемет… Баши, огромный чечен, настиг жертву — вторую дичь из трех. Баши пользовался исключительно ручным пулеметом, который в его лапах смотрелся игрушкой.

Лунев преодолел последние метры подъема и оказался наверху.

— О, иди сюда, — засмеялся Тагир, сильный, кряжистый горец со злым лицом.

Их разделяло метров десять. Тагир скучал, явно не надеясь, что дичь двинет в его направлении. Теперь он радовался.

— Танцуй, проститутка! — Он рубанул из автомата по земле рядом с ногами Лунева, так что тот непроизвольно подпрыгнул.

— Танцуй, билядь, — еще одна очередь. — Я тебя взял, билядь! Ха, я!

Что-то в Тагире было от дервиша. А Лунева вдруг осенило спокойствие, в противовес дервишескому безумию его врага.

— Ну, держись. — прошептал, он и бросился вперед, зная, что до Тагира ему не добраться. Но хотя бы помереть в бою, использовав мелькнувший призрачный шанс.

— Ха, давай, — Тагир нажал на спусковой крючок.

Лунев отпрянул, ведомый шестым чувством, в сторону, и пули прошли мимо, лишь слегка оцарапав щеку.

— Xa…

И тут автомат заклинило. Теперь охотника и жертву разделяло метра четыре.

Тагир ударил по затвору — бесполезно. Потом потянулся к пистолету, но увидел, что не успевает, и с уханьем опустил приклад на голову Лунева. Мимо. Лунев упал Тагиру под ноги и смел его.

Противники сцепились, катаясь по земле. Тагир был силен горской силой. Его руки казались стальными, он вроде бы и не ощущал града ударов и прямо тянулся пальцами к глазам Лунева. Потом ухватил его за горло и пытался впиться в него зубами. Он визжал и шипел. Лунев уступал в силе противнику, в нем не было его первобытной ярости. Но зато он был спокоен. И умел кое-что такое, чего не умел его враг.

Лунев нанес, изловчившись, удар по голове без видимого эффекта. Потом вдавил точку на ключице — сжимающие его горло пальцы слегка ослабли. Он напряг шею и обрел утраченное, казалось навсегда, дыхание. В глазах просветлело. Потом он расслабился и неожиданно напрягся, пружинисто изогнулся, освободился от захвата противника и сбросил с себя тяжелое тело.

— Гр-р, — захрипел Тагир. Он ударил русского по лицу, но удар только скользнул по скуле. Тагир потянулся к ножу на поясе, но не смог выдернуть его — тот запутался в одежде.

Лунев опять выгнулся, освободил руку, она петлей захлестнула шею Тагира, резко прошла по адамову яблоку, проехалась по уху. Рывок за волосы. Тагир отлетел и упал на спину. Попытался приподняться, но не успел. Лунев взметнулся вверх, и в конце полета его колено опустилось на горло горца…

Слабый булькающий звук сменил отчаянный вой боли, в котором слышалось предчувствие смерти. Тагир дернулся.

Лунев с трудом встал на четвереньки, сгреб автомат, поднял его. Но добивать врага было не нужно — глаза Тагира закатились. Он умирал.

С минуту Лунев простоял на четвереньках, прокашливаясь. Он думал, что Тагир раздавил ему шею. Но ничего — вроде порядок, жить можно. Устало сел на землю. Осмотрел автомат. Снял крышку, вытащил затвор, встряхнул, вернул обратно. Автомат работал.

— Э, Тагир, — послышался крик.

Среди зелени мелькнули фигуры.

— На! — Лунев лупанул по ним длинной очередью. Автомат выплюнул последнюю гильзу и замолк. Руки тряслись, в глазах еще двоилось, поэтому очередь ушла вверх.

Лунев перекатился за камни, дернул на себя сумку, полную снаряженных магазинов.

Из зарослей что-то крикнули по-чеченски. Очередь врезала по камням правее старшего лейтенанта. И тут же из зарослей в его сторону рванули двое. Тут уж Лунев бил наверняка, и срезал одного.

Сзади был, склон. По нему и покатился танкист, не дожидаясь дальнейшего развития событий…

— Ай, Тагир… Ай, братишка, — худой золотозубый горец стоял на коленях, раскачивался из стороны в сторону, приподняв голову убитого. — Убью, русский шайтан! Достану и убью!

— Ты его найди, — произнёс двухметровый усатый украинец:

— Найду и убью…

— Пока он двоих наших убил. Шустрый…

Найти и убить беглеца они так и не смогли. Собаки потеряли след. Прочесывание ничего не дало. Поиски с помощью вертолета тоже. Оставалась надежда, что местное население, запуганное, наученное горьким опытом, не даст «гяуру» пристанища. Но тот, похоже, и не просил этого пристанища. Он будто растворился в горах.

— Ну, что делать будем? — тяжело спросил украинец золотозубого. — Охотники, да? Джигиты, да? Как расхлебывать все это?!

— Хозяину сказать..

— А ты легче способа покончить с жизнью не нашел? Кто придумал на подопечных охотиться? Кто этим занимался? Башки нам не сносить.

— Я никого не боюсь! — гордо распрямил плечи золотозубый.

— Значит, умрешь без страха.

— Зачем так говорить, да?

— Потому что так и есть, да, — передразнил его украинец. — Хозяину знать обо всем необязательно. Все равно этот гад в горах сгинул. Или сгинет.　

— А если не сгинет?　

— Не сгинет — кто ему поверит? А поверят — никто сюда не придет. Суверенная страна. Никакой клятый москаль сюда носа не сунет.　Помоги нам Аллах…　

— Аллах велик, — скривился украинец.

⠀⠀ ⠀⠀

*⠀⠀ *⠀⠀ *

— Наша страна вступила в Европейский совет, — вещал благообразный бородач, напросившийся на прием. — И вместе с тем здесь, в этой стране, государство убивает людей. Как такое возможно?　

— Я полностью согласен с вами, — кивнул Резников, разглядывая представителя международного благотворительного фонда «Голубь» — именно об этом фонде на вечеринке говорил вице-премьер. — Нельзя же тяжелой ситуацией с преступностью оправдывать подобные убийства, — продолжал вещать бородач. — Вот взять, например, Рауля Брызова. Средства массовой информации еще до приговора уже расстреляли его. Разве такое возможно в цивилизованном обществе? Пусть семь убийств. Пусть среди жертв — дети. Это нисколько не умаляет жестокости общества к своим гражданам.　

— Несомненно, — соглашался Резников, удивляясь, насколько бойко вещает гость в стиле самого председателя Комитета по помилованиям.　Добрым жестом надо бы начать новую кампанию по проявлению милосердия… Ну, с того же Брызова. Показать, что еще есть милосердие в обществе. Даже к таким заблудшим душам.　Возможно…　

— Я, кстати, поклонник вашего таланта.

Правда? — приободрился Резников.　

— Да. Ваша книга об угнетении монголов… Сильно сделано!　

— Татар, а не монголов.　

— Ах, оговорился.　

Впрочем, Резникову и так было ясно, что книгу об угнетении татар бородач не читал.　

— Говорят, вы заканчиваете свое новое произведение. Я знаком с влиятельными западными издателями, которые всегда готовы напечатать ваши книги.　

— Не они первые, — снисходительно кивнул Резников, внутренне подбираясь, как голодный пес, проходящий мимо ресторанной кухни. — Хотя, если предложения интересные, я готов обсудить.　

— Восемь тысяч долларов задаток. Переведут на указанный вами счет.　 — А издательский договор? Условия?　

— Договор потом. Подумайте. И насчет доброго жеста по отношению Брызову подумайте.　

— Подумаю.　

Все понятно. Что ж, не в первый раз. Спровадив посетителя, Резников открыл толстую папку с материалами, назначенными на рассмотрение в конце недели.

⠀⠀ ⠀⠀