Помоги проекту - поделись книгой:
⠀⠀ ⠀⠀
Утром Резников собирался на заседание комитета.
— Папка на работу идет, — Светочка, восемнадцатилетняя дочь писателя, расправила на его груди знаменитый свитер.
— Дела государственные… — улыбнулся он.
— Папка у нас умный, — Светочка поцеловала его в щеку.
— Если после института задержишься — позвони. Мать вон волнуется постоянно, если тебя долго нет.
— Обязательно, — Света поцеловала отца в другую щеку, он взял кожаную папку и отправился к лифту.
Поворачивая ключ зажигания, подумал, какая же все суета и тлен. Главное — семья. Света. Надо отправить ее учиться куда-нибудь в Англию. В этой проклятой стране жить стало опасно. Только еще бы деньжат немного подзаработать. Вон у вице-премьера Чекалина и жена, и дети давно в Англии и в Штатах. Правда, у него возможности иные.
Комиссия заседала в здании на Старой площади. В этом кабинете некогда хозяйствовал завотделом по связям с братскими коммунистическими движениями. Волна преобразований вымела его отсюда и швырнула в кресло министра по делам труда.
Члены комитета — недисциплинированная публика, которую обычно трудно было держать в каких-то рамках, на заседания являлись четко и вовремя. Видимо, причина крылась не только в желании поучаствовать в государственных делах и повершить судьбами…
Десять человек собрались в комнате отдыха. По установленной привычке начиналось все с небольшого чаевничанья. Когда отыскивался повод, то могли и смазать немного выпивкой. Поговорят, обсудят дела на политическом и литературном фронте (семеро из десяти имели отношение к печатному слову), а потом перейдут в зал заседаний. И там займутся работой.
Перед заседанием Резникову предстояло переговорить с несколькими людьми. Первым он отвел в сторону попа-правозащитника, отлученного от церкви за кражи. Одно время его еще привлекали по интересной статье — за мужеложство, и после этого он преисполнился ненависти к любому государству вообще. Внешне он весьма походил на Вельзевула — с острой бороденкой и злыми колючими глазами.
Поп-расстрига понимал все с полуслова. Пригладив бороду, он кивнул:
— Что ж, угодное Богу дело.
Примерно такой же разговор состоялся у Резникова с известной поэтессой, отличавшейся необузданным и истеричным нравом. Выступая на одном из митингов в «защиту демократии», она в экстазе так рванула на себе блузку, что худые груди на забаву публике вывалились из выреза. Слова о доброй воле в связи со вступлением в Европейский совет сразу же вогнали ее в такое состояние, что она была готова проголосовать хоть за союз с самим чертом.
Со скульптором было еще проще. Как-то раз по пьяни он откровенно заявил Резникову: «Одно дело делаем. Помогать друг другу надо. Я хапну, ты мне поможешь решение протащить; Ты хапнещь — я тебе помогу». И действительно помогал.
С адвокатом и с писателем, отсидевшим двадцать пять лет в ГУЛАГе, было проще. Они еще ни разу не проголосовали против прошения о помиловании.
Резников посчитал голоса, кажется, дело почти сделано. Началось заседание комитета.
— Сегодня на повестке дня двести восемьдесят девять прошений о помиловании, — начал он.
Обычно число дел переваливало за три сотни. Миловали в основном всех. Разбираться как положено, не было ни времени, ни желания, да и мыслей таких ни у кого не возникало. Год назад руководитель президентской, охранки решил положить этому конец и приставил к комитету нескольких чиновников из аппарата Президента, которые предварительно отсеивали наиболее одиозных просителей. Эх, где он теперь, глава охранки? Где сама охранка? Где они — те надсмотрщики? Сгинули, будто их и не было, в пучине дворцовых интриг. А Резников и его товарищи вот они. На месте…
— Прошение особо опасного рецидивиста. Отсидел половину срока. Я — за, — представлял материалы Резников. — Восемь — за. Двое — воздержались. Принято… Костылев Дмитрий Иванович, четыре убийства…
— Магнитогорский «Джек Потрошитель»? — послышался вопрос.
— Ах эти журналисты, — усмехнулся Резников. — Сразу клеймо прилепят. Студент, молодой. Все впереди, Чистосердечное раскаяние… Принято… Родионский Виктор Игоревич, осужден за вымогательство. Без всяких оснований его называли одним из королей преступного Екатеринбурга. Женат, двое детей, отбыл треть срока… Принято… Брызов Рауль Николаевич, обвиняется в семи убийствах. Образование — высшее, кандидат биологических наук, возраст — сорок пять лет. Чистосердечное раскаяние… Думаю, можно помиловать.
— Но… — встрял народный артист, который отличался несвойственной членам комиссии строгостью к людям. — Говорят, он кровь пил.
— Большевики семьдесят лет кровь пили! — визгливо прокричала поэтесса.
— Нельзя же… — настаивал народный артист.
— Голосование…
Бумага с ходатайством о помиловании пришла на подпись Президенту, когда тот находился на очередном отдыхе — уже четвертом за год. Больной человек, с рассеянным вниманием, полагавшийся больше на советников, обычно не глядя подписывал документы. И на этот раз его подпись украсила бумагу, по которой даровалась жизнь, наверное, самому опасному убийце, когда-либо ходившему по российской земле…
⠀⠀ ⠀⠀
*⠀⠀ *⠀⠀ *
В круглом зале с колоннами, с большим, красного дерева, столом, с неудобными, резными с золотом, стульями происходило нечто среднее между партийным собранием, производственным совещанием и воровским сходняком. Зал в «Летнем дворце», как прозвали это имение хозяева, был блокирован всевозможными противошпионскими средствами, и можно было быть уверенным, что ни одно слово отсюда не вылетит.
Их было трое — генерал-майор госбезопасности в отставке Роман Анатольевич Кунцевич, вице-премьер Правительства России Анатолий Васильевич Чекалин и один из самых крутых воровских авторитетов страны Юрий Викторович Кокнарев по кличке Чумной.
— У нас какие-то странности творятся в «загоне-три», — сказал Чекалин.
— Чего там азеры учудили? — прохрипел Чумной.
— Происходит сверхнормативная убыль материала., Притом материала качественного. Мы терпим убытки.
— Ладно, разберемся, — кивнул Кунцевич. — Анатолий Васильевич, как на вашем направлении?
Чекалин привычно доложил об экономическом положении «Синдиката», о вкладывании капиталов, о новых поступлениях, а также о положении на Олимпе политики.
Доходы на Европейском рынке; главным образом в Швейцарии, падают, — констатировал он. — Мы столкнулись с сильным противодействием азиатов. А в США — с латиноамериканскими криминальными структурами.
— В Европе они завалили троих моих парней и пятерых наемников. Так не годится, — пролаял Чумной. — Пора их на рога ставить. Козлы заморские!
Кунцевич поморщился. На совещаниях не принято употреблять жаргонные выражения.
— Брызов сможет изменить ситуацию? — спросил он.
— Он все может, — кивнул Чумной. — Но я бы с ним не связывался. Мы не удержим его в руках. Это все равно что держать в голых ладонях кипящую сталь.
— Сколько можно об одном и том же. Решение принято, — отрезал Кунцевич.
Чумной скривился. Хотел что-то сказать, но сдержался.
— Прошение о помиловании Брызова вчера подписано Президентом, — уведомил Чекалин.
— Теперь его к «полосатикам» на остров, — сказал Чумной. «Полосатиками» по старинке называли заключенных колоний особых режимов, некогда действительно носивших классические полосатые каторжанские одеяния. — По дороге мы его выдернем.
— Подготовка завершена?
— Да. Баксов растранжирили — тьму, — сокрушенно покачал головой Чумной.
— К чему тратить столько усилий и денег? — непонимающе спросил Чекалин. — На нас работают сотни людей. И такой сыр-бор из-за одного насильника.
— Сотни? — улыбнулся Кунцевич. — Исход наших сражений чаще зависит не от сотен, а от одного человека. Хороший агент заменит армию пехотинцев. Брызов нам нужен.
— Ох… — поморщился Чумной…
⠀⠀ ⠀⠀
*⠀⠀ *⠀⠀ *
Когда Мертвяка задержали и переправили в Нижегородский изолятор предварительного заключения, его хотели поместить в двухместную камеру с главарем одной из самых безжалостных и нахальных городских рэкетирских шаек.
— Буду сидеть один, — заявил Мертвяк. — Если кого подсадите — я его просто удушу.
— Эх, Брызов, — покачал головой полковник — начальник изолятора. — Один не соскучишься?
— Нет. Мне о жизни подумать надо.
— И о смерти. Стенка тебе будет.
— А это мы еще посмотрим…
При всей перенаселенности изолятора для Мертвяка нашли-таки свободную камеру.
К следователю Мертвяка водили в специальных кандалах. Работники изолятора были наслышаны, на что он способен. Расписывался Мертвяк на протоколах, не снимая кандалов, еле двигая рукой.
— К чему это, гражданин следователь? — усмехался он, кивая на опутавшие его железяки. — Когда будет нужно, я уйду.
Он бравировал. Сам понимал, что под таким надзором без посторонней помощи ему не уйти. Но он наслаждался, ловя в глазах, жестах, голосе следователя, охранников, судьи, адвоката страх. Ох, Мертвяк знал цену страху. Он умел наслаждаться страхом людей. Он пил его, как пьют дегустаторы марочное вино. Он был не кем иным, как ВЛАСТЕЛИНОМ СТРАХА.
Суд он воспринимал как тягостную формальность. Знал-, что милосердия ему не дождаться. Хотя доказано ничтожно мало, но все равно достаточно для единственно возможного решения — исключительная мера наказания, расстрел. И слова эти прозвучали.
— Именем Российской Федерации приговорен… — торжественно произнес судья. Расстрел… В качестве дополнительного наказания лишить права на управление транспортным средством сроком на пять лет.
— Придется в рай идти пешком, — насмешливо произнес Мертвяк.
Он обвел глазами зал. Ощутил на себе ненавидящие взгляды родственников его жертв. И жадно изучающие, любопытные взоры собравшихся журналистов — они хотели уловить в нем какие-то оттенки отчаяния, обреченности, ужаса перед неизбежной смертью. Не дождутся.
Потом — камера смертников. Помещение пять на пять метров, с унитазом, кроватью, привинченными к полу столом и койкой посредине было перегорожено толстыми железными прутьями. Из угла пялился зрачок видеокамеры. Свет никогда не гас — ночью он просто становился более тусклым. Потянулись резиновые месяцы ожидания.
Молодой, худенький, прожженный и нахальный адвокат пахал не покладая рук, направляя кассационные жалобы в Верховный суд, в прокуратуру.
— Столько сил тратишь, — сочувствующе произнес Мертвяк. — Денег-то с этого почти не имеешь. Зачем стараешься?
— Слава. Известность. Сначала они. А деньги будут потом, — цинично заявил адвокат.
— Ты действительно хочешь, чтобы я вышел на свободу? — зловеще осведомился Мертвяк.
— Хочу — не хочу, — непроизвольно передернув плечами, затараторил ставшим вмиг тонким голосом адвокат. — Какое это имеет значение? Это моя работа. Щепетильность и успех в ней есть вещи несовместимые.
— А. Ну, работай, друг. Старайся.
И адвокат старался. Когда кассационные и надзорные инстанции отклонили жалобы, он накатал бумагу в Комитет по помилованиям при Президенте России. А Мертвяк ждал. Он не верил, что его земной путь завершится в этой тюрьме. Он знал, что смерть еще подождет. Такое же ощущение у него было, когда он смотрел в зрачок автомата, видел палец оперативника, ползущий по спусковому крючку, как в замедленной съемке хлещущий огонь, и ощущал глухие и безболезненные удары пуль по телу. Действительно выжил. Хирурги выковыряли из него семь пуль…
Ел Мертвяк привычно немного. Читал книги — преимущественно западных философов и древнекитайские священные тексты. Иногда писал — как правило стихи. Неплохие стихи. Одна газета напечатала их на первой полосе со сногсшибательным заголовком. В них было какое-то темное очарование. По три часа в день он занимался медитацией, повторял мантры. Два часа — на гимнастику и отработку боевых приемов. И еще — на три выученных, отточенных до миллиметра ката, так японцы называют комплексы формальных упражнений в карате, — тоже своеобразная медитация, только в движении. Для своих сорока пяти лет он находился в удивительной физической форме. Казалось, годы нисколько не сказались на его теле. Охранникам у мониторов становилось не по себе, когда они смотрели на мечущийся по тесной камере вихрь…
Помощник прокурора по надзору за исправительно-трудовыми учреждениями в тот день выполнял привычную и неприятную миссию — объявлял арестованным решения различных инстанций. Самыми неприятными были визиты к смертникам. Один из них был предводителем банды, накрошившей кучу людей, — с каждого трупа банда разживалась аж долларов на триста. Низколобый, с выступающей челюстью «питекантроп», узнав об отклонении его прошения, неожиданно метнул в помощника прокурора через прутья решетки металлическую тарелку, промахнулся и вздохнул:
— Жаль, не попал. Убил бы — пока следствие да суд, еще бы пожил.
Следующему смертнику помощник прокурора сказал иные слова:
— Прошение о помиловании удовлетворено. Смертная казнь заменена пожизненным заключением.
— Разобрались-таки по совести, — удовлетворенно кивнул Мертвяк.
— По совести? — вздохнул помощник прокурора. — Если по совести, так тебя в кипящем масле варить надо.
— Да? — Мертвяк выступил из тени, и лучи слабой лампы очертили зловещее выражение на его лице. — Попробуй, прокурор… Впрочем, мы еще обсудим этот вопрос. Когда выйду.
Помощник прокурора сглотнул комок в горле и быстро покинул камеру…
Через день новый прапорщик передал Мертвяку крохотную записку, которую тот сумел прочесть, заслонив от ока телекамеры.
«Ч.»? Кто такой? Ясное дело — Чумной. Старый авторитет слов на ветер не бросал никогда. «Начало положено». Значит, вот кого надо благодарить за спасение. Круто взлетел Чумной, если такие вещи может делать. Уж его-то меньше всего можно заподозрить в благотворительности. Значит, чего-то надо. Чего?..
— На выход, — сообщили двое вертухаев через два дня.
— На «остров»? — спросил Мертвяк.
— Последний твой прикол, — произнес старший сержант.
— Все в руках Господа…
Опять кандалы. Автозак. Мертвяк удостоился отдельной машины. Один из сопровождающих был тем самым прапорщиком, который передал записку от Чумного.
Если будут отбивать — прикинул Мертвяк — так до посадки на спецэшелон. Со спецэшелона не сорваться. Там солдаты с автоматами и с собаками. А уж его-то будут пасти круглосуточно. Скоро что-то произойдет. Он расслабился, внутренне готовясь к скорому развитию событий…
Автозак затормозил. Послышались, глухие хлопки. Дверь отъехала в сторону, и Мертвяк прищурил глаза от яркого света.
Прапорщик запрыгнул в фургон, расстегнул замок цепи, которой Мертвяк был прикован к полу. Затем расстегнул наручники.
— Быстрее, — прикрикнул.
Закуток для конвоя внутри автозака преграждал труп старшего сержанта. На асфальте в расплывающейся луже крови лежал труп еще одного конвойного.
— Сюда.
Мертвяк вскочил в «Волгу», преградившую путь автозаку. За рулем сидел крепко сколоченный парень с мясистым бритым затылком. Рядом на мосту прогрохотала электричка. Место было безлюдное — заводской район.
«Волга» рванула, как конь от удара хлыстом. Через несколько минут все трое пересели в «рафик». Прапорщик содрал с себя форму и переоделся в спортивный костюм. Еще через полчаса «рафик» остановился.
Поделиться книгой: