Мертвяк

⠀⠀ ⠀⠀

Илья Рясной

Мертвяк

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Часть первая

Охота на человека

⠀⠀ ⠀⠀

— Природа будто серчает, — произнес мужчина лет пятидесяти на вид, морщинистое лицо его было подернуто нездоровым оттенком, присущим застарелым гастритникам. Длинные рукава потертой коричневой куртки скрывали множество татуировок, говорящих о весьма богатом тюремном прошлом их обладателя.

— Идеалистические бредни, — отрезал его попутчик — седой, с внешностью артиста, играющего мужественных и благородных героев.

— Не, не бредни. Погода всегда хмурится, когда народ буйствует.

— Помолчи, Чумной, — кинул «благородный герой», прикрывая глаза. Он страшно устал за последние дни.

Не показывал окружающим, что творится в его душе, а была она раздираема не менее жестокими бурями, чем общество и государство. Сегодняшний день для него был решающим. Кажется, все просчитано, продумано, но немалый оперативный опыт подсказывал, сколько продуманных и просчитанных мероприятий летели к чертям из-за какой-нибудь ничтожной оплошности или крохотного просчета.

По лобовому стеклу старенькой помятой «Волги» хлестал косой дождь. За окнами проносились столичные улицы. Несмотря на непогоду, они были заполнены людьми. Не просто слоняющимися, спешащими по делам прохожими. Это были толпы, упоенные жаждой разрушения, осознанием своей силы. Люди скидывали с себя тесные оковы, сковывавшие их долгие годы. И за обликом благопристойных обывателей проступали личины дикарей, вооруженных каменными топорами.

На Лубянке скинули памятник Дзержинскому, и сейчас рядом с пустующим постаментом бесновалась и ревела толпа:

— Смерть… Смерть…

Толпа не хотела ни в чем разбираться, не хотела ни с кем считаться. Это была толпа победителей. И она действительно жаждала насытиться кровью. Бородатые сипящие горластые ораторы сменяли истеричных бабенок. «Мы победили»… «Мы скинули ярмо» — повторяли они снова и снова. И опять летело: «Смерть… Смерть…»

— Самое хреновое — бунт на зоне, — заявил татуированный. — Достается и правым, и виноватым. И своим, и чужим… Интересно, неужели членов ГКЧП в распыл пустят?

— Обязательно, — не открывая глаз, пробурчал «благородный герой».

Членов Государственного комитета по чрезвычайному положению уже препроводили в лефортовские камеры. Переворот не состоялся, и Президента СССР вернули из заточения в Форосе. Теперь он, жалкий и раздавленный, мелькал на телеэкранах и утверждал написанные якобы от его имени его «спасителем» — Президентом РФ, указы, «освобождавшие» Россию от своих территорий.

— Побежденных судят, прошептал «благородный герой». — Но мы будем победителями. Наше время, Чумной… Наше…

Часть центральных улиц перекрывали митингующие. Несколько автомашин — преимущественно черных «Волг» — валялись вверх колесами, и обкурившиеся юнцы разносили их железными прутьями. Пришлось покрутиться, чтобы выбраться из центра на прямой как стрела Ленинский проспект. Движение там было не очень оживленное. В эти дни люди без необходимости не высовывались из дома. Широкоплечий хмурый водитель «Волги» высмотрел в зеркало заднего вида сопровождающих — фургон с надписью «Хлеб» и надавил на газ. Форсированный дизельный мотор взревел, и легковушка резко набрала скорость. Ее помятый затрапезный вид являлся не более чем камуфляжем.

Машины вырвались из города. В Подмосковье шла обычная жизнь. Казалось, сюда не докатились волны политического землетрясения, но на всем ощущалась печать какого-то оцепенения. Или это только казалось?

Через час машина остановилась перед металлическими воротами. Поверху высокого бетонного забора шла колючка, и на углах осматривались зрачки видеокамер.

— Объект «Дача», — сказал «благородный герой». — Тайна за семью печатями. Три нуля. Гордись, Чумной, что довелось узнать.

— А, — Чумной небрежно махнул рукой.

— Опасные знания. С ними долго не живут…

«Благородный герой» хлопнул (дверцей, прикрыл лицо воротником модельного плаща из престижного французского магазина и прошел к воротам.

Приложил карточку к зеву «считывателя». Щелкнул электрический замок, и «герой» шагнул в тесное помещение. Приземистый человек в телогрейке и кирзовых сапогах, дисгармонировавших с военной выправкой, вытянулся по струнке, и стало сразу понятно, что одежда эта — обман, под телогрейкой можно было различить знакомые очертания пистолета-пулемета «ПП-90».

Охранник прекрасно знал посетителя. Но правила есть правила. Сверка документов. Считывание отпечатков пальцев и радужки глаза.

— Проходите, товарищ генерал, — произнес охранник и взял телефонную трубку, — «Синий-два» на территории.

Обширная территория поросла березняком и выглядела довольно неухоженной. Впечатление обманчивое — все выверено, просчитано. За желтыми осенними деревьями виднелась острая крыша двухэтажного кирпичного строения. Уютная дача кого-нибудь из высших деятелей партноменклатуры — не отличающаяся показной роскошью, но добротная, красивая.

Но домик, как и березняк, и несколько наземных строений — все камуфляж. Основные помещения объекта «Дача» располагались под землей.

Двери лифта с лязганьем отворились, и генерал очутился в просторном помещении дежурки. Два помощника начальника караула сидели перед экранами, передающими изображения со всех видеокамер, а равно и данные датчиков. Периметр был перекрыт всеми видами сигнализации, реагирующей на вибрацию, изменение объема и учитывающей еще множество параметров. Кроме того, его охраняли два десятка бойцов. Огневые точки были расположены таким образом, чтобы подавить нападение во много раз превосходящего по численности противника. Имеющийся арсенал превращал объект в неприступную крепость.

— Товарищ генерал-майор, за время дежурства никаких происшествий не произошло, — четко, по-уставному доложил дежурный. Он был в военной форме с майорскими погонами и синими петлицами, означавшими принадлежность к Комитету государственной безопасности.

Генерал кивнул, расстегнул плащ, ослабил галстук.

— Все, майор, сворачиваемся.

— Как?

— Слышали, что в Москве творится? Митинги, погромы. Чем кончится все — одному дьяволу ведомо. Объект эвакуируем.

Майор кивнул. Он не привык задавать лишних вопросов и просто ждал дальнейших указаний «Синего-два» — куратора, который здесь был и царем, и папой римским.

— Группа эвакуации у ворот. Передай своим парням, что машины можно в прицеле не держать.

— Так точно.

— Вы поступаете в распоряжение лично Председателя Новикова.

— Извините, кого?

— Нового Председателя КГБ. Не слышали? Его только назначили. Старый-то теперь на нарах почивает. Выдвигаетесь в расположение пятой бригады.

Разрешите вопрос?

— Разрешаю.

— Передавали, что Каманский выбросился из окна. Правда?

— Правда.

«Синий-первый» — заместитель министра генерал-полковник Каманский — действительно вчера вечером выпал из окна своей квартиры, расположенной на девятом этаже.

— Новая команда сменит твоих богатырей, — продолжил генерал.

— Я должен получить подтверждение центра, — майор отвечал все так же четко, но заметно было, что он подавлен новостями. Из-за этих событий в столице он и его подчиненные зависли как бы между небом и землей. Сиди, не понимая, что происходит, и жди, что будет — то ли тебя приедут брать, то ли пошлют брать кого-то.

Майор вышел на связь с центром. Генерал, усевшись в кресло, задумчиво поглаживал тонкими хитинными пальцами мясистый лист какого-то заморского растения, росшего из кадки в углу дежурки. На лице генерала не отражалось ничего, но если кто-то попытался бы заглянуть к нему в душу, то отпрянул бы, почувствовав давящую тяжесть и огромное нервное напряжение.

— Все в порядке, товарищ генерал. Подтверждение получено.

Напряжение спало. Генерал с трудом удержался от вздоха облегчения. Сработало!

— Пропустить машины и людей по списку, — приказал генерал, раскрывая кейс и вынимая оттуда бумаги на бланках, с печатями КГБ и высочайшими подписями.

— Есть, — дежурный взял документ и пробежал по нему глазами.

— Произвести замену на постах. Оружие сдать в оружейную комнату — новое получите по прибытии на место. Через двадцать пять минут — построение в спортивном зале для инструктажа и напутствий, — усмехнулся генерал.

Есть.

Через двадцать пять минут дежурная смена выстроилась в спортивном зале, оборудованном самыми совершенными тренажерами для накачивания мышц и отработки приемов рукопашного боя. Не было слышно обычных шуточек, как всеща перед официальными выступлениями больших начальников. Бойцы лишь изредка вполголоса перешептывались. Настроение у всех соответствовало погоде и политическому моменту.

— Смирно, — приказал майор.

— Вольно, — махнул рукой генерал, быстрым энергичным шагом войдя в спортзал. Руки он держал в карманах плаща. За его спиной маячили двое крепко сбитых парней с автоматами Калашникова.

— Благодарю за службу, — произнес он устало.

Фраза прозвучала невпопад. Бойцы спецподразделения «Клин» мрачно смотрели на своего генерала. Опытные волки, прошедшие не одну войну, они считали службу на «Даче» временным перерывом в горячей работе.

— Слушайте новую вводную, — произнес генерал. — Вам, товарищи, надлежит… сдохнуть.

Он выкинул руку вперед — в ней блеснул пистолет.

Тут же застрекотали автоматные очереди. Грохот стоял такой, что, казалось, лопнут барабанные перепонки.

Бойцы валились на пол. Один из них, звериным чутьем почувствовавший, чем все кончится, за миг до начала стрельбы, теперь летел навстречу генералу. Пуля ударила его, но остановить уже не могла. Боец летел выпущенной стрелой. Но не успевал. Один из автоматчиков прицелился бойцу в лоб, но тот в последний момент увернулся и ногой рубанул стрелка по горлу. И упал, чтобы уже не подняться. Его противник с хрипом повалился на пол, инстинктивно нажав на спусковой крючок. Очередь прошла по потолку.

— Хорош! — усмехнулся генерал, всаживая еще одну пулю в мертвого спецназовца.

— Замочил Леху, сука, — прошептал другой автоматчик, нагибаясь над своим мертвым товарищем.

Послышался стон. Генерал подошел к одному из лежащих спецназовцев и всадил в него последнюю пулю, выбросил обойму, вставил новую и щелкнул затвором.

Помещение походило на курилку НИИ в обеденный перерыв. Только здесь витал дым не сигарет, а пороха, и запах этот был довольно неприятен.

— Проконтролируйте, — кивнул генерал еще двоим вошедшим автоматчикам, а одного пригласил жестом с собой.

Узкая металлическая лестница уходила резко вниз. Генерал и его подручный прошли по неширокому, выкрашенному желтой краской, с потеками на потолках коридору. Строителей объекта меньше всего заботил его дизайн.

«Конец сектора А. Предъявите допуск» — гласила светящаяся табличка. Здесь же стоял охранник. Уже из новых. Из сменщиков.

Часть тяжелой стены отъехала в сторону, и генерал со спутником очутились в самой сердцевине объекта. Такой же замызганный коридор.

— Направо, — кивнул генерал.

Автоматчик влетел в помещение. Генерал вошел за ним.

Теперь они оказались в лаборатории. Двое в белых халатах резались в шахматы. Еще один колдовал за клавиатурой компьютера. А в углу за стеклянным столом сидел невысокий мужчина лет сорока, в сильных очках. Он был лыс, и его голова бугрилась шишками. Кожа с нездоровым зеленоватым оттенком придавала ему сходство с ящером. Завидев гостей, он посмотрел на часы и кивнул.

— День добрый, — произнес генерал.

— Здра… — один из шахматистов приподнялся и тут же получил пулю в живот.

— Очень жаль, — произнес генерал и всадил пулю в грудь второму шахматисту.

Человек за компьютером оторвался от клавиатуры и завороженно уставился на тела своих товарищей.

«Ящер» встал из-за стола, подошел к распростертым телам, брезгливо ткнул одно носком ботинка, потом повернулся в человеку за компьютером.

— А вы, Парфентий Васильевич, нам еще пригодитесь. У вас светлая голова.

Тот закивал, не отводя от своего шефа округлившихся испуганных глаз.

— «Дача» наша, Менгель, — сообщил генерал.

— Наконец начнется нормальная работа.

— Это я вам обещаю, — усмехнулся генерал…

⠀⠀ ⠀⠀

*⠀⠀ *⠀⠀ *

Шампанское в тот вечер оказалось прекрасным, а вот вино подкачало — походило на какую-то бурду, выдаваемую за грузинские марочные вина, которой полны все ларьки. Стол был обычный — легкие закуски, икорка, пирожные. Люди пришли сюда не наедаться, а поговорить о высоком, можно сказать, о вечном. Ну и решить кое-какие свои проблемы.

— Недурственно, — произнес Семен Борисович Резников, допивая второй бокал шампанского и стряхивая его капли со старого свитера, который он носил лет десять и который стал основой его имиджа — в нем он появлялся и в правительстве, и на телевидении. Этим свитером он как бы намекал — мол, не встречайте по одежке, перед вами человек, который имеет право одеваться как Бог на душу положит. Перед вами не фирмач какой-то, а художник.

— Первый раз на такой тусовке, — восхищенно прошептал входящий в моду и получивший свою программу на телевидении поэт.

— Будешь держаться молодцом — так не в последний, — снисходительно произнес Резников, и, заложив вираж, стал пробираться к более достойным собеседникам.

Светский раут проходил на ближней даче Совета Министров «Роща». Спокойствие собравшихся охраняли ленивые, но зоркие прапорщики и офицеры Федерального управления правительственной охраны. Сборище должно было расценивать как акт общения властей и муз, но злые языки могли бы не без ехидства намекнуть, что собравшимся деятелям культуры, интеллектуальной элите нации, просто-напросто раздаются указания, куда рулить, к чему призывать и как это будет вознаграждаться — званиями ли, дотациями или временем на телеэкранах.

Два режиссера, распутного вида телеведущая, бородатый голодный поэт-песенник, известный юморист — гражданин Израиля, Эстонии и России — облепили министра культуры, уже принявшего привычную позу мудрого вещателя мудрых мыслей. Не меньшей популярностью пользовался московский вице-мэр. Хозяин же вечеринки, вице-премьер Правительства России Анатолий Чекалин скользил, как скутер, умело избегая соприкосновения с гостями. Его скольжение прервалось около Резникова.

— Видел, видел вас по телевизору, — произнес он, лениво, с демонстративным равнодушием побалтывая в стакане вино, хотя пристрастие его к горячительным напиткам было общеизвестно. — Хорошо говорили.

— Я говорил так, как велит совесть.

— Да, — рассеянно кивнул вице-премьер…

— В моей новой книге, которую я заканчиваю… — начал было Резников, но на лице вице-премьера проступила такая неприкрытая скука, что писатель оборвал фразу на полуслове.

Похоже, вице-премьер не относился к числу почитателей таланта Резникова.

Правда, бывали минуты, когда и сам Резников не уважал свой талант, а порой подумывал, что и таланта-то никакого нет, есть просто способность более-менее связно излагать свои мысли, да и то получается нудновато. Но подобные идеи посещали его вечером, вместе с ноющими болями в сердце и изжогой. А утром он поднимал кипу критических статей по поводу своих книг, хвалебных од и эссе о его творчестве, и в очередной раз убеждался, что излишне требователен к себе — тоже скорее всего от таланта да врожденной скромности.

В Союзе писателей СССР Резников возник в нужное время — после того, как прошли все знаменитые травли и были подписаны все письма, бичующие будущих классиков и кандидатов на роль гласа народной совести. А доносы на своих коллег по цеху, призывы осудить, растоптать, разбавленные просьбами о расширении жилплощади и внеочередной продаже «Жигулей» были уничтожены. В памятном девяносто первом демократические прогрессивные писатели взяли штурмом оплот «министерства литературы» и с подозрительной поспешностью сожгли бумаги из сейфа первого секретаря правления СП. Так что в новые времена Резников вошел чистым и непорочным, аки младенец. А перед собратьями по перу он получил преимущество — ему не нужно было каяться за неправильные книги, за позорное голосование, когда писатели клеймили будущего лауреата Нобелевской премии. Ему не нужно было слезливо причитать, что он был заморочен правящей идеологией и даже верил в подлые коммунистические идеи. Он накатал повесть о геноциде татарского народа в тридцатые-сороковые годы. Повесть перепечатала добрая половина толстых журналов. Она вызвала бурный поток откликов, преимущественно такого типа: «Смотрите, какими подлецами, негодяями и сволочами мы были» и «Покаемся за все». Потом появились очередные его обличения кого-то и чего-то там, затем Резников понял, что выдыхается, не может на равных выступать в гонке обличительных опусов — а с каждым месяцем в нее включалось все больше и больше народу. Там уже маячили фигуры старых литературных «генералов», спешно каявшихся в своих творениях вроде «О партии милой, родной и любимой». К тому же народ обнаглел до такой степени, что все больше предпочитал легкомысленные, пустые и Гглупые детективы и фантастику. А на толстых журналах, тиражи которых падали и падали, — не протянешь. Премию Букера — тоже не получишь. Какой выход для большого художника в такой пиковой ситуации? Один — политика.

И тут ему повезло. Его назначили председателем президентского Комитета по помилованиям. Там он развил потрясающую активность, как ангел небесный раздавая милосердие убийцам детей, насильникам и разбойникам с большой дороги. И снова его имя замелькало в газетах, а его лицо на телеэкранах. Правда, всепрощенческое милосердие немножко изменило ему, когда в девяносто третьем танки палили по «Белому дому», где собрался осажденный парламент. Тогда сдуру, испуганно тараща глаза в телекамеру, он прокричал что-то вроде «патронов не жалеть». А потом долго объяснял, что его неправильно поняли, и в его выступлении было больше иносказательности, чем конкретных пожеланий. Милосердие оказалось вещью не только почетной, но и выгодной. Гораздо выгоднее, чем вся эта писанина для толстых журналов.

— Ну как, боремся за гуманизм? — поинтересовался вице-премьер — статный, с ярко-рыжей шевелюрой, с лицом пресыщенного римского патриция, перечеркнутым глубоким шрамом.