Помоги проекту - поделись книгой:
– Федя! Что ты говоришь! Да разве рука поднимется на такую девушку?! – почти с ужасом остановил своего подручного атаман.
– Эх. Василий Васильевич, не к добру голубка между соколами затесалась, попомните мое слово!.. Не быть добру, не быть добру!.. – Капустняк энергично махнул рукой.
Рубцов опустился на стул в глубоком волнении. Несколько секунд он просидел молча, серьезно что-то обдумывая.
– Ладно! – проговорил он вдруг, словно приняв какое-то решение. – Что будет – увидим… А пока ничхни… и пальцем не дерзни! А не хочешь помогать, скатертью дорога, я и один управлюсь!..
– Ну, уж этому не бывать, начали вместе, кончим вместе!.. Не было этому примера, чтобы Федька Капустняк поворотил оглобли с половины дороги! Только чует мое сердце не к добру…
– Замолчи ты, ночная кукушка, всю душу надорвал! Ну, что с нами может худого случиться?.. Выдадут? Пеньковым галстуком испугают!.. Не таковские!.. А уж если на то пошло, так не отдам я ее, мою Ольгу Дмитриевну, не только злодею Клюверсу, а и самому сатане, приходи он сюда, сейчас со всей адской силой!
Рубцов сильно ударил кулаком по столу, глаза его сверкали.
– Батюшка, Василий Васильевич, да неужели же она тебе так люба? – с каким-то испугом спросил Капустняк.
– Так люба, Федя, так люба, что из-за неё готов и в огонь, и в воду, и в петлю, и на плаху!.. Да что я тебе говорю, Федя, да если бы она меня полюбила, вот мое слово и моя рука, я, Василий Рубцов, клянусь, готов бросить свою долю разбойничью, спрятаться, схорониться от всего света и жить только для неё, для моей голубушки!..
– Ну, не прав ли я был, атаман, когда говорил, что чует мое сердце беду… Вот она беда-то и пришла…
– Какая же?..
– А разве это не беда лихая, когда наш атаман, для которого каждый из нас, а нас мало ли, сам знаешь, готовы головы сложить, из-за девичьего лица белого, бросить нас хочет!.. От общего дела отрекается!.. Нет, атаман, пока мы живы… не бывать этому… Мы тебе служим – ты нам служи!.. Помнишь зарок и клятву… Ни без нас, ни помимо нас!
Рубцов ничего не возражал. Он мрачно нахмурил брови и молча вышел из комнаты…
Через два дня, напутствуемая несколькими светскими приятельницами, Екатерина Михайловна с племянницей, отправлялись, по дороге во Флоренцию, через Монте-Карло и Вентимилию. День был ясный и теплый, масса публики была на улицах и на дебаркадере, но сколько ни вглядывалась Ольга Дмитриевна в толпу, теснившуюся к вагонам, она не замечала ни красивого певца, их бывшего спутника, ни его знакомого, американского плантатора.
Ей почему-то вдруг стало больно и досадно. Она вспомнила про визит певца в отеле и мысленно пожурила себя, что исполнила желание тетки и не приняла интересного гостя.
Поезд, ныряя из туннеля на мост, с моста в туннель, мчался с огромной быстротой. Роскошные виллы, чудные фруктовые сады, дивные виды на горы и море, чередовались словно картины фантасмагории. Солнце заливало и горы, и море, и дворцы, и мчавшийся поезд своими ослепительными лучами, светло-синее море тихо волновалось у прибрежных скал, природа, словно очнувшись от зимнего сна, торжествовала вступление тепла и света, в их права… Обе дамы с восторгом любовались быстро меняющимися дивными картинами.
Вдруг страшный толчок отбросил их от окна, все перепуталось, горы, море, небо. С оглушительным громом и треском падали куда-то в пропасть разбитые вагоны… Локомотив набежал с размаху на загородивший путь громадный кусок обрушившейся скалы, и свалился под откос, в сторону моря, увлекая за собой весь поезд.
Глава XII
Катастрофа
Гул и треск разбивающихся вагонов, вопли и дикие крики пассажиров, шум от массы пара, вылетающего из опрокинутого локомотива, крики о помощи соседних жителей, невольных очевидцев этой страшной катастрофы, слились в какую-то бурную хаотическую какофонию, никто не слушал, никто не заботился ни о чем, кроме собственного спасения… Всеми овладел какой-то дикий, панический ужас.
Не пострадавшие или мало пострадавшие пассажиры стремились из своих купе на волю. Они вылезали в окна, ломились в двери, чем попало, пролагая себе дорогу. Когда же, вследствие сотрясения скалы от падения поезда, с вершины посыпались камни, и часть утеса, нависшая над дорогой, задрожала, все уцелевшие бросились прочь от поезда, забывая в нем и свои пожитки, и раненых, и убитых.
Свалившиеся под крутой откос пути вагоны представляли из себя одну громадную груду дерева, расщепленного вдребезги, и какую-то безобразную кучу железных прутьев, скреплений, осей и колес. Трудно было себе представить, чтобы среди этой бесформенной кучи железа и дерева могло уцелеть хотя одно живое существо. Но почти в ту же минуту, как сброшенные вагоны остановились в своем падении, из-под обломков стали выходить и выползать окровавленные, обезображенные люди. Некоторые из них копошились среди самых обломков, делая напрасные усилия освободиться от удерживающих их оков. Из числа всех двенадцати вагонов, пять слетели под откос, два висели над ним, а пять остальных, хотя и поврежденных столкновением, остались на полотне. Из них-то, с криком и проклятием, бежали пассажиры, видя, что новый обвал готовится захватить и их.
Екатерина Михайловна и Ольга Дмитриевна находились в первом из тех вагонов, которые каким-то чудом не упали под откос, но капризом случая удержались на весу, двумя колесами на насыпи, двумя в пространстве. Вагон был страшно помят и изуродован, двери не открывались, окна были выбиты.
– Ко мне, сюда! Спасите! Спасите! – кричала по-русски Екатерина Михайловна, делая нечеловеческое усилие, чтобы пролезть в окно.
– Спасите, спасите! – повторяла она, но никто не мог или не хотел откликнуться на отчаянный крик дамы… Пассажиры бежали как можно дальше и от грозящего падением утеса, и от нависшего над пропастью вагона, который ежеминутно мог рухнуть вниз.
Ольга Дмитриевна, при первом же толчке получившая сильный удар в голову, лежала без памяти на полу вагона, между тем как тетка, совершенно забыв о ней, делала отчаянные усилия, чтобы поскорее выбраться через окно из купе.
Наконец, это удалось ей, и она тяжело упала на груду камней, задержавших, как оказалось, дальнейшее падение вагона. Но что же она могла предпринять дальше!.. Каждый заботился только о сохранении собственной жизни и спешил бежать как можно скорее и как можно далее!.. Также поступила и достойная женщина. Забыв, что в вагоне лежит без чувств её племянница, что, наконец, в саквояже на полке спрятаны все её бумаги, Екатерина Михайловна, охваченная общим стадным эгоистическим чувством, едва успев встать на ноги, бросилась бежать. Она не понимала, зачем и куда, но в ней действовал теперь один только животный инстинкт самосохранения, все другие побуждения не существовали.
Несчастие случилось всего только в двух километрах от Монте-Карло, возле хорошенькой виллы Санта Марина, и первая телеграмма, полученная на станции в Монте-Карло произвела там настоящую панику. Все экипажи были мигом разобраны, и десятки посетителей казино помчались к месту катастрофы, в испуге за близких и знакомых.
Внизу лестницы, ведущей от Монте-Карло к «Дворцу Игры», построенному на высокой скале, на платформе железнодорожной станции, почтового поезда из Ниццы дожидалась довольно многочисленная толпа. Но пришедшее страшное известие о крушении сразу превратило веселое настроение публики в панику. Рубцов и Капустняк, бывшие в числе дожидавшихся поезда, мигом поняли в чем дело и раньше всех, не торгуясь с извозчиком, помчались на место катастрофы.
Они дорогой, словно по уговору, не говорили ни слова, предчувствие чего-то страшного тяготило обоих. Но вот едва миновав большой туннель, пробитый на шоссейной дороге, они с ужасом увидели, в какой-нибудь сотне шагов от себя, но гораздо ниже, страшную картину крушения.
Броситься вниз по едва доступному скату скалы было для обоих делом одного мгновения и, в несколько прыжков оба очутились на загроможденном обвалом и обломками поезда железнодорожном пути.
Первая попавшаяся им знакомая личность была бежавшая по рельсам Екатерина Михайловна, на ней, что называется, лица не было. Платье было оборвано, жидкие косички волос растрепаны, руки в крови.
– Вы одни? Одни?! – с испугом воскликнул Рубцов, бросаясь к ней.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Какое несчастие! Оh! Mon Dieu! Mon Dieu![
– Но где же Ольга Дмитриевна? Где она? Где? – настаивал Рубцов, чувствуя, что у него выступает холодный пот на лбу.
– Оля, бедная, несчастная Оля!.. – взвизгнула, приходя в себя, несчастная Екатерина Михайловна. – Не знаю, не знаю!..
– Но где вы сидели? В каком вагоне?.. Видели ли вы ее после крушения?..
– Ах. и не спрашивайте! Ничего не помню!.. Mon Dieu! Mon Dieu!..
– Но где вы сидели? Откуда, из какого вагона вышли – из этих или из этих?
Рубцов указал сначала на кучу разбитых обломков под откосом, затем на стоящие еще на пути вагоны.
– Не помню, не помню! У меня всю память отшибло. Ольга, бедная моя Ольга!.. Да, да, я вспоминаю, мы были в этом вагоне, она лежит там! – заговорила достойная дама, перемешивая свою речь русскими и французскими восклицаниями, и указала пальцем на вагон, нависший над пропастью.
– Туда, скорей туда! – воскликнул Рубцов и, прыгая с обломка на обломок, с камня на камень, с ловкостью кошки добрался до вагона, но попасть в купе, из которого теперь доносились чьи-то стоны, было немыслимо.
Дверь купе была в трех аршинах от земли и на самом краю обрыва. Не было никакой возможности без лестницы добраться до окна.
Капустняк мигом смекнул в чем дело и, быстро став в позу гимнаста из цирка, жестом показал атаману на свои плечи. Этого было довольно, Рубцов, очевидно, проделывавший этот маневр десятки раз, быстро забрался к нему на плечи и, схватившись теперь за проножку вагона, на мускулах поднялся до двери и взглянул в окно.
– Сюда, скорее сюда, – быстро и радостно заговорил он, видя, что молодая девушка жива, но в полном изнеможении полулежит на диване и стонет.
– Мужайтесь, я спасу вас, – скорее сюда, сюда к окну!
Ольга ободрилась, услыхав знакомый голос, и сделала движение, чтобы приблизиться к окну, но силы снова оставили ее, и она в изнеможении упала на подушки дивана.
Рубцов сделал отчаянное усилие, чтобы пробраться внутрь вагона через окно, но оно было слишком узко для его массивной фигуры. Он попробовал отворить дверь, но покосившиеся во время столкновения стенки вагона прищемили дверь, она не открывалась, не смотря на все усилия.
– Ольга Дмитриевна, сюда, ради Бога, сделайте хотя шаг к окну, чтобы я мог схватить вас за руку! – в отчаянии твердил Рубцов, которому Капустняк уже несколько раз замечал, что готовится новый обвал скалы как раз против повисшего вагона.
– Ольга Дмитриевна, ради всего святого, один шаг, одно движение, или все погибло! – крикнул с отчаянием в голосе Рубцов, и, казалось, этот беспомощный крик пробудил Ольгу от охватившего ее состояния бессилия. Она снова повернула голову к окну, собрала остаток сил и передвинулась по дивану на аршин[
– Берите, берите меня, больше не могу! – простонала она и протянула руку по направлению Рубцова,
Этого жеста было достаточно, чтобы спасти ее. Обладавший громадной силой, атаман сделал невероятное усилие и, просунув голову и плечи в окно вагона, схватил руку девушки у самой кисти. Тогда медленно и осторожно, чтобы не причинить ей боли, он притянул к себе её гибкий стан и, после невероятных усилий, несколько раз давая отдых несчастной девушке, вытащил ее из окна вагона и бережно передал дожидавшемуся внизу Капустняку.
Было как раз время: едва Рубцов, передав спасенную, спрыгнул с вагона и вместе с товарищем, несшим девушку, добрался до нетронутого крушением пути, как начался медленный обвал покачнувшегося утеса. Огромный кусок скалы медленно съезжал с обрыва, но с каждой секундой движение его ускорялось, и через минуту страшный треск прокатился грозным эхом по горам, и громадный столб пыли поднялся из-под откоса. Двух вагонов, нависших над пропастью, как бы не бывало – они исчезли в обрыве, засыпные и изломанные осколками камней обрушившейся скалы.
Масса публики, наехавшая из Монте-Карло к месту крушения, была свидетельницей геройского подвига Рубцова, спасшего молодую девушку. Когда он появился среди неё, неся спасенной на руках, в толпе раздались шумные рукоплескания. Многие подбегали, желая пожать ему руку.
А Ольга, между тем, лежала в каком-то забытьи и губы её шептали бессвязные слова. Она была в бреду.
Глава XIII
Сыщик
Бережно усадив, или, вернее, уложив молодую девушку в коляску, Рубцов послал Капустняка на поиски за Екатериной Михайловной, которая, смятая и оттертая толпой народа, сбежавшегося теперь к месту крушения, пропала из виду.
Не дождавшись возвращения своего подручного, атаман приказал кучеру ехать обратно, по возможности осторожнее, так как каждый толчок причинял большие страдания раненой и через полчаса доставил ее в лучшую гостиницу, у самой подошвы скалы, на которой возвышается «Дворец игры».
Отель «Красивый берег» был наполовину пуст, так как весь играющий и веселящийся мир теснится в отелях, расположенных вокруг царства рулетки, и сам хозяин с необыкновенной предупредительностью встретил прибывших. Весть о крушении и сильно преувеличенное число жертв катастрофы, уже достигла и «Condamine», части города, где помещался отель, и все обитатели, не успевшие добыть экипажей, чтобы отправиться к месту крушения, высыпали на крыльцо и к балконам, чтобы увидать первых жертв страшного несчастия.
Две сердобольных дамы, из общества, тотчас же приняли Ольгу Дмитриевну на свое попечение, и молодая девушка уже почти пришедшая в себя, была на руках перенесена в прекрасное помещение, взятое Рубцовым на её имя.
Итальянец, доктор из Милана, застрявший, вследствие сильного проигрыша в рулетку, в отеле и ждущий присылки денег, тотчас же предложил свои услуги, и, после подробного осмотра, заявил, что серьезных повреждений нет, но, что вследствие удара в голову чем-то тяжелым, может оказаться сотрясение мозга и что больная должна пробыть в абсолютном покое, по крайней мере, целую неделю.
– Бога ради, доктор, не таитесь от меня, – с дрожью в голосе спросил Рубцов, кладя в руку доктора пять наполеондоров, – опасна?
– Сегодня сказать ничего не могу… Если в ночь не начнется тошноты и рвоты, значит, потрясение не коснулось мозга, а если эти симптомы покажутся… Тогда…
– Что тогда?.. – нервно спросил Рубцов.
– Тогда уповайте на милосердие Божие.
– Разве от сотрясения мозга нет спасения… разве всегда следует смерть?..
– Смерть не всегда, но сумасшествие очень часто… Впрочем, я не теряю надежды, пациентка в памяти и дурных симптомов пока нет… Компрессы, компрессы и главное – спокойствие!
Нотка уверенности слышалась в голосе доктора. Он также к сердцу принимал положение молодой девушки и, кроме того, заметя щедрость Рубцова, тотчас сообразил, что если за один осмотр он дал ему пять наполеондоров, то сколько же даст за спасение? А с этими деньгами так легко сорвать банк в рулетке.
Обе дамы, уложившие в постель молодую девушку, так и остались в её комнате сиделками. Это были несчастные жены, зарвавшихся игроков, последовавшие за мужьями в эхо царство игры, и теперь, целыми днями ожидающие своих благоверных, проигрывающих последние крохи состояний в игорном вертепе.
Наконец, больше чем через час, Капустняку удалось доставить Екатерину Михайловну к отелю. Она всю дорогу то плакала и истерически всхлипывала. Французские и русские восклицания так и слетали у неё с языка. Оказалось, что при крушении она не потеряла почти ничего, деньги были на ней, а лучшие вещи и гардероб она отправила заранее, с пассажирским поездом. Ее только крайне беспокоило состояние здоровья племянницы, и Капустняк, как умел, старался ее успокоить.
Первым делом Екатерины Михайловны, войдя в номер, где в постели, под одеялом, уже лежала Ольга Дмитриевна, было броситься на колени перед кроватью и залиться слезами с неизбежными причитаниями на французском языке. Это делалось, разумеется, для тех двух дам, которые до её прибытия ухаживали за Ольгой.
Она хотела было броситься и расцеловать свою несравненную, божественную Олечку, но доктор, бывший свидетелем этой сцены, не допустил ее, сказав, что каждое волнение может быть гибельным для пациентки.
– Как, разве она опасна? О, я несчастная! – уже с неподдельным ужасом воскликнула достойная женщина, зная, что со смертью Ольги будущая перспектива жизни в Париже, и собственный салон, и триста тысяч, все рухнет безвозвратно.
Врач взял ее за руку и отвел в сторону.
– Бога ради, говорите потише, она в полном сознании… – Вы убьете ее!
– Что, опасна? Есть надежда? – с пытливым, испуганным выражением приставала она к доктору, и тот повторил ей тоже, что уже раньше сказал Рубцову.
– Для меня её смерть – смертный приговор, доктор! – шепнула достойная женщина, – спасите ее, и, клянусь вам, я озолочу вас!..
– Что вы, сударыня, что вы?! Это наш долг! – отстраняя даму, проговорил доктор, а у самого даже руки похолодели от волнения, при одной возможности получить солидный куш. Вот уже больше месяца, проигравшийся доктор не видит в своих руках даже золотого.
Уже по рассказу Капустняка, Екатерина Михайловна знала, что Ольга обязана своим спасением исключительно только молодому, русскому певцу и со слезами на глазах благодарила Рубцова за оказанную помощь.
– Надеюсь, – говорила она: – что когда вы приедете во Флоренцию, ваш первый визит будет к нам. Мой дом всегда открыт для вас и вашего друга! Такая услуга не забывается!
– О, я очень был бы счастлив воспользоваться вашим любезным предложением, но мой маршрут изменен: я теперь еду в Неаполь и поселюсь в Соренто… но если мне случится быть во Флоренции, я первым долгом сочту…
– Боже, какой официальный тон!.. Вы не можете говорить со мной так, я с этого дня считаю вас за родного, потому что и другой родной не сделал бы того, что вы сделали для моей Олечки.
«Это и видно…», – подумал Рубцов, но не сказал ни слова и, поклонившись, вышел из помещения.
Капустняк уже снял на втором этаже две комнаты, для себя и для Рубцова, и через несколько минут оба товарища сидели за бутылкой вина, на балконе, выходящем на море.
– Ну, что ты скажешь, Федя? Не судьба ли, что мы подоспели вовремя, еще минуточка и весь вагон слетел бы в пропасть?..
– Судьба-то судьба, батюшка, Василий Васильевич, только судьбы-то бывают разные!..
– Ты опять за свое! – с укоризной заметил Рубцов.
– Прости, отец, не буду… Только здесь нам долго оставаться нельзя… Полиции здесь, – видимо-невидимо и показалось мне, что в толпе мелькнул один, которого я по Одессе помню…
– Ну, быть не может?!
– В том-то и беда, батюшка, Василий Васильевич, что он меня в лицо знает… Положим, что он меня сегодня не заприметил, а ведь неровен час, как заяц в тенета влопаешься. От меня-то и до тебя доберутся. Оно, положим, здесь место такое, что арестовать нельзя, а чуть через границу – сейчас цоп и в каменный мешок. Конвенция теперь какая-то там существует… Лучше не удрать ли по добру, по здорову!
– Что верно, то верно… – после раздумья отвечал Рубцов. – Так вот я тебе что скажу: ступай-ка ты, сегодня же, ночным поездом во Флоренцию, проберись в соседство, к Клюверсу и все, что только узнаешь, в тот же час пиши, а если экстренно, то телеграфируй, ключ знаешь, ну, и ладно!
В это время Капустняк быстро откачнулся за дверь и исчез с балкона. Он узнал, в шедшем по противоположной стороне тротуара господине, одесского сыщика, но было уже поздно… Острый глаз полицейского успел заметить физиономию Капустняка, и, хотя сыщик и не был вполне уверен в своем открытии, но у него родилось подозрение и он, словно продолжая прогулку, сделал тур и, возвращаясь, прошел к привратнику гостиницы и спросил фамилию господина, занимающего номер с балконом?
– Он еще не записан, – отозвался придверный цербер.
– Когда запишется, сообщи мне фамилию, мой адрес Отель Париж № 98. Получишь два франка.
Капустняк, от которого не укрылся маневр сыщика тотчас же вышел на лестницу, как только заметил, что агент пошел к швейцару. Хотя они говорили тихо, но в пролет лестницы он почти слышал каждое слово, и едва агент удалился, сам спустился к швейцару и, подавая ему десяти франковую монету, сказал с самым веселым видом:
– Этот господин – мой приятель, я хочу подшутить над ним – пожалуйста, часов в девять вечера доставьте ему мою карточку, я напишу на ней несколько строк, только, пожалуйста, не раньше девяти часов вечера.
– О, разумеется, эчеленце [
– Странные люди, эти русские, – думал почти вслух привратник: – один только пообещает, а другой уже дает, видно дело-то серьезное!.. Надо послужить обоим.
Между тем Капустняк, быстро вернувшись в свой номер, подошел к Рубцову и глухо проговорил:
– Нас раскрыли, атаман… Он видел и меня, и тебя… Не надо давать ему времени донести… Иначе все пропало…
– Но когда и где? – спросил встревоженный атаман.
Поделиться книгой: