Рубцов возвращается

– Наконец… все, начиная с тетушки и кончая нашим управляющим, без ума от вас… Значит, в вас что-нибудь есть… впрочем, не осудите, я такая глупая, говорю, что взбредет на ум…

Она засмеялась и вскочила со своего места.

Но уже было поздно. Клюверс успел схватить ее за обе руки и страстно поцеловал их…

– Говорите, говорите, продолжайте, умоляю вас, заклинаю вас!.. – глаза его горели страстным огнем…

Ольга чуть не вскрикнула от неожиданности нападения, но быстро вырвала руки и отбежала в другую сторону комнаты. Казимир Яковлевич хотел броситься за ней, но в эту минуту в дверях показалась Екатерина Михайловна, разодетая и убранная как на бал…

Объяснение, так удачно веденное, приходилось отложить до другого раза. Мысленно проклиная несвоевременное появление достойной дамы, Клюверс должен был весь вечер играть комедию и, сидя в углу ложи, сзади дам, слушал певцов и певиц, когда он отдал бы все их рулады, арии и пиччикато [Пиццика́то – приём игры на смычковых инструментах, когда звук извлекается не смычком, как обычно, а щипком струны] за одно слово из уст Ольги Дмитриевны.

Молодая девушка, изумленная и сконфуженная поцелуями Клюверса, сначала хотела рассказать тетке про его дерзость, но потом успокоилась и решила, что сама была виновата, сказав, может быть, лишний комплимент в адрес миллионера.

– Он такой забавный, на него и сердиться нельзя! – решила она, наконец, и к концу оперы, в антракте, весело болтала со своим спутником. Тот был на седьмом небе блаженства и решился на следующий же день сделать формальное предложение. Он принял за чистую монету любезность, сказанную ему молодой девушкой, и хотел «ковать железо, пока оно горячо».

Вечером, после театра, у тетки был интимный разговор с племянницей. Екатерина Михайловна ставила Казимира Яковлевича на такой пьедестал, что та сначала удивлялась, а потом, чтобы не спорить с теткой, до некоторой степени согласилась с ней. И достойная дама могла спать с полной уверенностью, что завтра все решится и что Париж, её божественный Париж, увидит её снова во всем блеске роскоши и богатства.

На другой день, ровно в полдень, когда Ольга Дмитриевна в простеньком утреннем платьице возилась со своими любимыми растениями в зимнем саду, позади её послышался шорох. Она оглянулась и чуть не вскрикнула: вместо ожидаемого ею садовника, на дорожке стоял Казимир Яковлевич, но в каком параде! Во фраке и белом галстуке, с большой пестрой розеткой орденских ленточек в петлице.

– Я, кажется, испугал вас? – начал Клюверс, подходя и целуя руку молодой девушки.

– Ничуть, но что значит этот костюм и в такой ранний час?.. Вы ездили представляться?..

– Ольга Дмитриевна! – придавая своему голосу возможно больше задушевности и торжественности, заговорил миллионер: – вот уже год, как мы знакомы… В это время вы успели, конечно, присмотреться ко мне… Несколько лестных слов, которые я услыхал от вас, дают мне право надеяться… – он замялся: – что вы выслушаете меня серьезно…

Ольга Дмитриевна не знала, как и понять это вступление. Ей и в голову не приходило, чтобы этот старик, как она называла его мысленно, мог когда-нибудь сделаться её женихом. Она, в простоте сердца, думала, что браки бывают только по любви, и хотя видала примеры браков из расчёта, то всегда осуждала их.

– Говорите, говорите, я вас слушаю, – проговорила она, краснея. – Что вам угодно?..

– Я не розовый юноша, это правда, но и опыт жизни имеет свои достоинства… Я богат… так богат, что нет в мире желания, которое я бы не мог исполнить…

– Но, позвольте, Казимир Яковлевич, для чего вы мне все это говорите?.. – стараясь скрыть душившее ее волнение, отозвалась Ольга.

– Я должен вам высказать все это. Я вдов, у меня нет детей. Жить одному, без родных и близких – невыносимо… Замените мне все, весь мир, все утраченное счастье… – он опустился перед молодой девушкой на колени, губы его дрожали, он порывисто схватил ее за руку. – Не откажите мне в величайшем счастии, будьте моей женой!..

Глава XXII

Сделка

Молодая девушка в первую минуту окончательно растерялась… Целый водоворот мыслей охватил ее, и она так и окаменела на месте. Клюверс, принимая это молчание за согласие, страстно целовал её похолодевшие ручки.

– Екатерина Михайловна! Екатерина Михайловна! – закричал он громко. – Идите сюда, поздравьте нас!..

Звук этого голоса, казалось, пробудил Ольгу от охватившего ее оцепенения.

– Нет, нет, нет, никогда! – истерическим рыданием вырвалось у неё, и она, вырвавшись из рук Клюверса, убежала из оранжереи в ту самую минуту, когда Екатерина Михайловна, разряженная и расфранченная, со счастливым и довольным лицом, шла на зов миллионера…

– Поздравляю! Поздравляю, chere Olga [дорогая Ольга (фр.)]! – простонала она нежно, протягивая объятия племяннице, но та с испугом и каким-то недоумением взглянула не нее и быстро пробежала мимо. В ту же минуту, красный и озлобленный, на пороге оранжереи показался Клюверс. – Это, сударыня, черт знает, что такое! – крикнул он на достойную даму. – Я не привык к подобным выходкам, не в мои годы и не при моем состоянии играть такую дурацкую роль… Я вижу, что вы вовсе не заботитесь о моих интересах… Берегитесь!.. – Он пошел к выходу из сада. В этих словах Клюверс, в котором озлобление совершенно затмевало рассудок и напускную сдержанность, был вполне самим собой… Старый зверь вновь пробудился под маской утонченного европейца. Достойная дама стояла ни жива, ни мертва.

Уже стоя на пороге калитки, он обернулся и сделал знак Екатерине Михайловне. Та, как покорная собачонка, подбежала к нему.

– Слушайте! – начал он резко: – даю вам сроку до завтра вечера, если вам не удастся ее уломать, я должен буду принять свои меры и против нее, и против вас.

– Против меня? Но в чем же я виновата? – чуть не со слезами проговорила достойная дама.

– В том, что слишком много воли даете вашей племяннице… Помните, я жду вашего ответа до завтра вечером, затем – не прогневайтесь!

Клюверс чуть дотронулся до шляпы и гордо вышел, не обращая ни малейшего внимания на Екатерину Михайловну, с которой сделался нервный припадок.

Только войдя в свою комнату, она могла разразиться долго сдержанными воплями и ругательствами.

– Зарезала! Убила! Осрамила!.. За мою хлеб-соль я и должна была ожидать этого!!.. – на все голоса причитала Екатерина Михайловна, но идти к племяннице и высказать ей все это в лицо она не смела. Уже давно она с ужасом замечала, что Ольга Дмитриевна не из робких, и что в характере и в воззрениях она точный портрет покойницы матери, а та была, что называется, «с огоньком» и «с характером». Она по опыту знала, что самый лучший способ подействовать на Ольгу – слезы, и потому, укротив свои порывы бешенства, она состроила умильное лицо и направилась в комнату племянницы.

Ольга в грустном раздумье сидела на диване, раскрытая книга лежала у неё на коленях, но мысли её носились далеко, так далеко, что она сама бы могла с трудом уловить их нить. То ей виделась страшная картина крушения поезда, то энергичное, красивое лицо молодого певца, которому она была обязана жизнью, то вставал перед ней образ Клюверса, в форме какого-то гигантского паука, и она с гадливостью вздрагивала всем телом. Особенно пугало ее в этом человеке выражение его глаз, в тот момент, когда он упал на колени и начал целовать её руки.

– Оля, Оля, что ты наделала! – вдруг раздался близь неё голос тетки: – неужели тебе не жаль меня?!

Ольга очнулась.

– Жаль тебя, тетя? Я ничего не понимаю! – проговорила она, поднимая на Екатерину Михайловну глаза, в которых еще виделись слезы.

– Да, да, конечно, делай как хочешь. Но я – я погибла.

– Что ты говоришь? Я не понимаю.

– Ты сама завлекла Казимира Яковлевича и теперь так резко ему отказала… Он мне этого никогда не простит. Он погубит меня!..

– Да разве ты его боишься, тетя? Что ты говоришь?.. Возможно ли это?.. Ну, что же он нам может сделать?!

– Все, все! О, я несчастная, несчастная!.. – и достойная женщина залилась слезами.

– Тетя, тетя, да объясни мне, пожалуйста, какие же у тебя отношения с ним?! Или он страшен тебе?

– Ах, Оля, Оленька, не поймешь ты меня… Пойми, что все, и эта вилла, и вся эта обстановка, все это куплено на его деньги, что у меня буквально ничего нет, что я нищая…

– Зачем же ты обманывала меня, говоря, что получила наследство… Зачем держала меня в таком богатстве… Зачем? Зачем? – Ольга рыдала…

– Ольга, не растравляй моего сердца… выслушай меня, и ты меня не осудишь… Вот уже два года, как мы разорены. Банкротство банкира, быстро унесло все мои капиталы… в Париже никто не подаст руку помощи, а с Россией я разорвала давно все отношения… Мне оставалось одно: продать мой отель, лошадей, экипажи, переехать с тобой в жалкое гарни и жить изо дня на день работой. Это было выше сил моих!.. Я не могла на это решиться… Казимир Яковлевич помог нам… Он не дал моим врагам и завистникам затоптать меня в грязь… Он платил за тебя и в пансион, и учителям, без него мы бы давно погибли… И все это бескорыстно…

– Бескорыстно?.. – как эхо отозвалась Ольга.

– Я давно уже замечала, что он неравнодушен к тебе: но что же могла сделать я?.. Я надеялась, что… эта страсть уляжется… и ошиблась… Вчера он просил у меня твоей руки, я ничего не сказала, не переговорив с тобой… Сегодня он явился сам… Я не знаю, что произошло между вами… Но он уехал в бешенстве! Ольга, дорогая моя, милая, спаси меня!! – вдруг меняя монотонный тон на страстно-нежный, со слезами в голосе заговорила она.

– Пойми, что, выйдя за него, ты будешь богата, будешь всесильна, что через твои руки пойдут тысячи, сотни тысяч, миллионы! Что ты можешь сделать столько добра, осушить столько слез!.. Он так тебя любит, он боготворит тебя!.. Не отказывай ему, умоляю тебя, заклинаю, пожалей меня! – и достойная женщина с рыданием опустилась на колени перед молодой девушкой.

Ольга вскочила в испуге и старалась поднять тетку, но та обнимала её колени и не трогалась с места.

– Помни, я заменила тебе мать… помни, что я любила тебя, как дочь!.. Как… – рыдания не дали ей кончить… начиналась истерика.

Последние слова, казалось, заставили решиться молодую девушку…

– Ну, да! Да! Делай со мной что хочешь, но только перестань плакать… – прошептала она.

– Так я могу написать ему, что ты согласна?.. – быстро и радостно спросила достойная дама, переставая рыдать.

Этот внезапный переход от горя к радости, казалось, окончательно поразил Ольгу Дмитриевну. Она пристально, пытливо взглянула на тетку, и в душе её шевельнулось подозрение, что все эти слезы и истерики одно актерство…

– Нет! Нет! Ни за что… никогда, никогда, доброй волей я не стану его женой!.. Ни за что!.. – проговорила она решительно, и достойная дама поняла, что сама виновата в этом внезапном обороте дела… Она готова была с кулаками кинуться на свою племянницу, бросить ее к своим ногам и выместить на ней все оскорбления и унижения, которые заставлял ее выносить Клюверс, но сдержалась. Практический ум подсказал ей, что с таким существом, как Ольга, опасно играть «ва-банк»…

Она сдержалась и молча вышла из комнаты, с достоинством, проговорив довольно равнодушно:

– Ну, как знаешь… Твое дело, не раскайся впоследствии…

– Тетя, тетя, прости меня, я не могу, это выше сил моих!.. – вслед ей прошептала Ольга…

Екатерина Михайловна остановилась на пороге.

– Успокойся, дитя мое… делай, как тебе подскажет сердце… Я не сержусь!.. – Это было последнее усилие, последняя реплика блистательно разыгранной роли, которую приняла на себя достойная женщина… Войдя к себе в комнату, она мгновенно изменилась в лице. Багровые пятна выступили у неё на щеках. Это был самый вернейший признак припадка бешенства. Целых десять минут бегала она по комнате, в бессильной злобе разрывая в клочки платки, дорогие кружева, словом, все, что попадало ей под руку.

Это была скверная, злобная, но, по счастью, мелкая натуришика. Порывы её злобы и бешенства со стороны показались бы слишком ничтожны, но если бы кто заглянул в её сердце, он бы ужаснулся – это была гиена в образе человеческом.

Полчаса спустя, приведя в порядок расстроенное лицо, она уже катилась по дороге к Флоренции и не доезжая, велела повернуть к вилле Амальфи и быстро взбежала на мраморную лестницу главного входа.

Клюверс, узнавший её экипаж из окна, поспешив ей на встречу и сам отпер двери.

– Что, жизнь или смерть несете вы мне?.. – быстро спросил он, когда дверь кабинета за ними затворилась.

– Ни то, ни другое… Надежду!.. – ответила Екатерина Михайловна.

– Только-то?!. – проговорил недовольным тоном миллионер: – не стоило и приезжать за этим…

– Вы меня не поняли… Девчонка уперлась на своем и нет надежды уговорить ее согласиться…

– Вот видите…

– Да, я говорю уговорить, но кто же мешает заставить согласиться! – достойная дама подчеркнула слово заставить.

– Но как же?.. Я вас не понимаю?

Екатерина Михайловна нагнулась к уху миллионера и сказала ему несколько слов шепотом…

– Вы понимаете, что после этого она уже не может отказать нам!.. – с усмешкой сказала мегера.

– Но вы, но вы, как посмотрите на это?..

– О, я так зла на эту скверную девчонку, так зла, что задушила бы ее своими руками… С радостью, с радостью!

– Только, конечно, вы не забудете нашего обещания…

– Можете ли вы сомневаться!.. Для вас я на все готов! Вы – ангел!..

– Я вам верю, вы – честный человек.

Постыдный торг был заключен.

Глава ХХIII

Бандиты

Прошло три дня.

Екатерина Михайловна не подавала виду, что сердится на Ольгу, и та начинала забывать противную сцену объяснения с нежданным женихом. О Клюверсе и слуха не было. По словам достойной дамы, он в тот же день, как получил отказ, уехал из Флоренции в Рим. Между тем, он и не думал выезжать из своей виллы, и между ним и Екатериной Михайловной были ежедневные сношения, дальнейший план действий был установлен окончательно.

Решено было, что на пути из Флоренции на виллу, якобы злоумышленники нападут на возвращающихся из театра дам, и увезут молодую девушку. Она должна будет очнуться только на вилле Клюверса, в его власти, и он предложит ей, как доказательство раскаянья, немедленно же повенчаться… Клюверсу удалось купить согласие одного заштатного греческого священника, совершить обряд у него на вилле, да и эту формальность он делал, собственно из-за щепетильности достойной дамы, боявшейся, чтобы слишком явный скандал с племянницей, проданной миллионеру, не стал известен в Парижских салонах. Продать для насильственного, хотя бы и законного брака племянницу, было только ловкой аферой!..

Наконец, назначенный для совершения преступления день наступил. С утра Екатерина Михайловна была чрезвычайно мила и ласкова со своей племянницей, и даже обещала взять вечером ложу в опере. Ольга была в восторге. Она страстно любила музыку, да и как не любить ее в той чудной стране, где, кажется, все, и воздух, и небо, и земля напоены одними несмолкаемыми мелодиями.

– Одно досадно, – говорила достойная дама, – не знаю, как и быть: Пиэтро, кучер, опять запьянствовал… проспится к вечеру.

– Все равно, тетя, можно поехать и в фиакре. Помнить, как бывало в Париже, – возразила племянница, которой он хотелось поехать в театр.

– Да, chere, то было в Париже, моем бесценном Париже, а не в этой дикой Италии. Ты только погляди, каким бандитом смотрит каждый кучер фиакра… мне просто страшно!

– Бандитом! – Ольга расхохоталась. Милая тетя, бандиты остались теперь только в романах, да в операх, ну откуда же им быть здесь, во Флоренции?

– Ох, и не говори, я сама слышала, что рассказывали про графиню Фиеско… Представь себе, ее прямо с бала, и наемной кареты, похитил герцог Персано и увез в свой палаццо [Сюжет драмы Шиллера «Фиеско», в основе которой лежат реальные события].

– Ну, и что же?..

– Муж начал большой скандал, доходило до самого папы, тот дал развод, и она вышла замуж за герцога.

– Значит, все хорошо, что кончается хорошо, – с улыбкой отозвалась молодая девушка. Она и не могла предполагать, что старая виверша [виверна – мифическое существо, напоминающее европейского дракона, но только с одной парой лап] готовит почву для дальнейших событий.

– Или постой, постой, вот еще не больше двух лет, маркиз Палиэзи, через подкупленного «кукиэре»[ извозчика – Прим. автора], завез молодую американку, мисс Гудзон, в свой дворец, а она была невестой, где-то там, в Америке… продержал ее два дня и затем… она должна была согласиться стать его женой… во избежание скандала… О, после этого, я дала себе слово никогда не ездить в Италии в фиакрах!

Молодая девушка задумалась. Тон тетки казался ей не совсем искренним, но у неё и в мыслях не было заподозрить ее в предательстве. После обеда погода, как нарочно, разгулялась, было так тепло и ясно, что даже Екатерина Михайловна вышла посидеть на террасу и, наконец, согласилась послать управляющего в город за ложей и за хорошим, вполне верным наемным экипажем.

Через час хитрый итальянец возвратился; ему удалось купить ключ от лучшей ложи театра Перголо [В Италии ложи являются частной собственностью, и кроме входной платы, надо еще покупать ключ у владельца. – Прим. автора] и нанять хороший фиакр из «ремиза», то есть без номера и с кучером в ливрее.

Опера шла блестяще. Марчелла Зембрих чаровала своих слушателей дивным, чисто художественным исполнением своей партии, и Ольга была как в чаду. Хорошее пение производило на нее всегда сильное действие, а тут, кроме этого, она чувствовала во всем теле какую-то сладостную истому, какое-то непривычное возбуждение нервов. Глаза её горели, дыхание было жарко, в голове как-то странно кружилось. Достойная тетушка пристально вглядывалась в разрумянившееся лицо молодой красавицы, и по временам, словно машинально, подавала ей хорошенькую бонбоньерку с конфетами.

Странное дело, сама она, большая любительница конфет вообще, на этот раз остерегалась кушать их и только подчивала племянницу. Дело в том, что эту бонбоньерку передал ей, разумеется тайно, Казимир Яковлевич, и на этих конфетах, главным образом, основывал успех своего адского плана.

К четвертому акту неестественное состояние молодой девушки усилилось до того, что она сказала тетке, что у неё от духоты в театре заболела голова, и едва начался финал, быстро встала и попросила поскорее уехать.

– На воздухе все пройдет! – успокаивала ее достойная женщина, и через несколько минут их нанятое купе катилось по улицам города.

Но на свежем воздухе Ольге Дмитриевне не стало легче. Кровь стучала в виски, лицо горело, голова была полна каким-то сладостным туманом, но руки и ноги были совсем бессильны и во всем теле чувствовалось какое-то приятное изнеможение

– Тетя, мне кажется, что я умираю! – произнесла Ольга: – но мне так хорошо, так приятно… что если это смерть – она не страшна!

– Ну, полно, полно, душечка, все пустое, ты такая нервная, наслушалась любимой музыки… нервы расстроились… завтраму все пройдет.